"Вахтангов" - читать интересную книгу автора (Хрисанф Николаевич Херсонский)

Пока я жив

Революцию Евгений Вахтангов принял как счастливую грозу нравственного освобождения, как великий душевный подъем людей…

Подавление декабрьского вооруженного восстания переживает как личную трагедию.

Его ужасает страшное зарево, несколько ночей полыхающее в небе над героически сопротивляющейся рабочей Пресней. Его подавляют безмерное горе одних, потерявших своих родных и товарищей на баррикадах и в тюрьмах, безмерное малодушие, идейная хилость и предательство других.

Он с отвращением наблюдает торжество полицейского сапога и черносотенцев.

Произошло как будто полное крушение надежд создать новый, гуманный, справедливый мир путем прямой вооруженной борьбы.

Нет, Вахтангов не теряет веры в силы человека — этой веры он не терял никогда, — но он отдает дань душевной растерянности.

Угадывая подавленное состояние сына, Богратион Сергеевич хочет закрепить свое торжество. Весной он посылает Евгению телеграмму с приглашением приехать домой вместе с женой.

Евгений и Надя хорошо знают: там их ждет безрадостная, жестокая борьба с упрямым, суровым фабрикантом, скупщиком человеческих душ. Но ехать надо. После декабрьских событий Московский университет снова закрыт. Деятельность любительских кружков задушена. Евгений томится в столице без дела. И нет средств к существованию.

Дома Богратион Сергеевич не забывает ежедневно напоминать молодоженам: если они подчинятся его воле, он наградит их богатым наследством. Этой заманчивой, по его мнению, перспективой он надеется образумить, наконец, сына и, рассчитывая на поддержку молодой рассудительной снохи, вновь настаивает, чтобы Евгений разделил бремя его коммерческих хлопот и вошел в «дело». Надежду Михайловну он принуждает работать в конторе фабрики и даже кладет ей небольшое жалованье. Оно пойдет ей «на булавки»: по его мнению, всем необходимым она. дома обеспечена. За обедом он тем не менее не устает повторять: «Вот вы где сидите, на шее сидите!..» Чтобы поменьше слышать тупую пилу, Евгений тоже выполняет мелкую работу в конторе.

Летом 1906 года Евгений с увлечением режиссирует и играет в спектаклях и концертах Владикавказского музыкально-драматического кружка и упорно продолжает преподносить Богратиону Сергеевичу сюрпризы.

Как раз напротив «наследственного» предприятия прохожих привлекает цирк Яралова. На одной стороне улицы красуется солидная вывеска «Табачная фабрика Б.С. Вахтангова. Существует с 1869 года», а на противоположной — афиши, приглашающие в помещение цирка на спектакли музыкально-драматического кружка — какой позор фамилии! — «с участием г-на Вахтангова»: «Сильные и слабые», пьеса в 4 д. Н. Тимковского (29 июня); «Три смерти», лирическая драма в 1 д. А. Майкова (20 июля); «Казнь», драма в 4 д. Г. Ге (6 августа); «Благодетели человечества», драма в 3 д. Ф. Филиппи (25 августа)…»

Среди любителей, группировавшихся вокруг Вахтангова, разумеется, было много молодых людей, которые поначалу не ставили перед собой никаких иных целей, кроме пробы свободного самовыявления. Действовал несложный мотив. Выпавшая на долю человека обыденная личная жизнь скупо ограничена и поневоле бедна — она беднее возможностей, таящихся в человеке, и далеко не исчерпывает их. И вот приходит на помощь вторая жизнь — на сцене, в поэтических образах разных людей, лирическая, героическая, драматическая жизнь, внешне условная, но подчас духовно даже более реальная, чем сама обыденность, поскольку эта новая, поэтическая жизнь посвящена самой важной правде и позволяет тебе полнее и откровеннее выразить твои симпатии и антипатии, а тем самым утвердить себя.

И не ради ли права «лицедея» прожить на сцене не одну, а несколько воображаемых увлекательных жизней, оставаясь в то же время всегда самим собой, идут молодые люди в самодеятельный театр? Не эта ли способность сцены духовно раскрепощать и обогащать человека и вместе с тем содействовать его гражданскому самоопределению их манит?

Здесь всегда присутствует стремление отойти на какое-то расстояние от данности, уйти от обыденной слишком прозаической и «узкой» действительности, испытать свои таланты и душевные качества в каких-то новых интересных вариантах, на каких-то нехоженых тропинках человеческих возможностей.

Но вместе с тем здесь всегда и неотступное желание вернуться в обыденную жизнь, но уже с открыто высказанной критикой существующего. Выразить свое отношение к людям, к понятиям, правилам и нравам, которые тебя окружают, стремление во все внести свои поправки, высказать публично свой протест и свои идеалы. Таким образом, уход от обыденной реальности здесь мнимый, он носит условный характер; сцена, собственно говоря, только прием, только средство, чтобы полнее и определеннее выразить свое отношение к существующему. А если при этом ты сумеешь зажечь зрителей, значит владеешь довольно сильным средством общения и убеждения. И что может быть увлекательнее, чем возможность живого воздействия на окружающих людей, благодаря которому они, может быть, пересмотрят свои сложившиеся взгляды, правила, обычаи и под твоим влиянием начнут любить и выбирать в жизни то, что ты им подскажешь, и ненавидеть то, что враждебно тебе?..

Не в этом ли заключается главное «зерно» любительского театра? То «зерно», к которому многие кружковцы поначалу приближались почти бессознательно, а затем, постепенно все больше увлекаясь такой задачей, растили это «зерно» общими коллективными усилиями и все отчетливее осознавали свою общественную роль?

Вот это и привязывало молодого Вахтангова к деятельности руководителя-режиссера в любительских кружках, а вовсе не желание наскоро набить себе руку, приобрести ремесленно-профессиональные навыки. Он стремился помочь участникам кружков поглубже заглянуть в человеческие характеры и отношения, в повседневную действительность, чтобы осмыслить ее, подняться над нею, а затем вернуться к ней со сцены в зрительный зал, будя и будоража чувства, направляя мысль зрителя.

В драме «Сильные и слабые», к которой Вахтангов еще не раз вернется, автор Н. Тимковский с презрением разоблачает гнилую беспринципность, бесхребетность, эгоизм приспосабливающихся к жизни ничтожных людей, которые причисляют себя к интеллигенции.

Его возмущает и бессилие либерального прекраснодушия. В мелодраме Г. Ге «Казнь» Евгений играет этакого «блаженненького» молодого помещика Викентия Львовича…

Действие в лирической драме поэта А. Майкова «Три смерти» уносит зрителей в древний Рим.

Евгений Вахтангов играет Люция. Устами своего героя он отвечает тем, кто, столкнувшись с деспотизмом, впадает в отчаяние и спускается до воспевания самоубийства:

Свое критическое отношение к действительности Вахтангов подчеркивает и в постановке драмы «Благодетели человечества» Ф. Филиппи. Пьеса рисует моральное столкновение двух врачей: карьериста Фортенбаха, врача-сановника, выше всего ставящего свою репутацию и положение в обществе, и его бывшего ученика Мартиуса, «красного доктора», человека резкого, грубоватого, но ярко талантливого, честного и принципиального. Поставив впервые эту пьесу во Владикавказе, Вахтангов сыграл в ней Мартиуса.

Но с любителями всегда приходится работать наспех. Исполнение всех ролей, в том числе и собственная игра, в этих скороспелых спектаклях очень далеки от того, о чем мечтается… Но Вахтангов не отступает, он лихорадочно ставит новые и новые спектакли и играет в них самые разные роли (лучше ему удаются образы острохарактерные и драматические).

И ни одного дня он уже не представляет себе без деятельного общения с тем или другим коллективом артистов; вне этого его часы на земле стали бы никчемными, бессмысленными, лишенными цели. А еще более важная цель — воодушевленное духовное общение, в свою очередь, со зрителями, иначе говоря — с народом. В этом главное, ради чего стоит жить.

Вначале Вахтангов испытывал потребность такого общения почти бессознательно, просто по зову сердца. Но чем больше он отдает себя театру, тем яснее становится, что способность к этому общению еще в юности превращается у него в ищущее выхода дарование, может быть, неповторимое по силе и чуткости.

Не с этого ли все началось в его необычайно насыщенной жизни в искусстве? С интенсивного общения с людьми?

Вахтангов еще несмелый подмастерье. Он еще только начинает разбираться в тайнах мастерства — где ощупью, самоучкой, где путем подражания, а где-то начинает по-своему переосмысливать увиденное в жизни и на сцене. И ничто не в силах заставить его поступиться выношенными надеждами.

Искусство становится для него источником самых больших радостей и сосредоточием духовной жизни человека — таким сосредоточием, которое обязывает и самих актеров быть честнее, умнее, сильнее духом в общественной борьбе.

Проходят тягостные полгода. Богратион Сергеевич ждет внука. Но в конце августа, несмотря на уговоры отца, молодые покидают его дом. Уезжают в Москву.

Вахтангов с головой окунается в бурную жизнь московских студентов и прежде всего снова находит друзей по увлечению театром.

Кружок Московского университета с участием учеников и учениц музыкально-драматического училища Филармонического общества готовит постановку пьесы «Огни Ивановой ночи» Г. Зудермана. Вахтангов не занят в пьесе, но принимает участие в организации спектакля, как член режиссерской коллегии кружка. На афише значится «В пользу профессионального о-ва садовников», но участники знают, что часть сбора пойдет на подпольную революционную работу. Спектакль назначен в помещении Охотничьего клуба на Воздвиженке. На сцене все готово. Публика ждет. Неожиданно… администрация клуба не разрешает раздвинуть занавес, пока не будет внесена плата за помещение. А ответственные устроители спектакля из «профессионального о-ва садовников» не являются. Вахтангов с еще одним студентом едет к ним на квартиры и узнает, что «садовники» скрылись, так как у них дома полиция в этот день произвела обыск и им грозит арест. Спектакль приходится отменить. Деньги, полученные за билеты, обещают публике вернуть через кассу Охотничьего клуба. Неприятные для студентов последствия скандала удалось погасить через ректора университета профессора Мануйлова.

Спектакль «Огни Ивановой ночи» все же состоялся, уже в помещении «Театра Романова» — в доме Романова на углу Малой Бронной и Тверского бульвара, — в концертном зале «собрания служащих кредитных учреждений». И там же 15 декабря Вахтангов выступает в роли Власа в пьесе М. Горького «Дачники» — кружок ставит ее в пользу того же «профессионального общества садовников».

«Пока жив, я буду всегда срывать с вас лохмотья, которыми вы прикрываете вашу ложь… вашу пошлость… нищету ваших чувств и разврат мыслей», — горячо бросает Влас — Вахтангов отщепенцам от русской интеллигенции.

Участники спектакля видят главную идею пьесы в словах Марии Львовны из четвертого акта:

«В наши дни стыдно жить личной жизнью».

Участники постановки «Дачников» надолго запомнили, как заразительно играл Вахтангов Власа и как хорошо его понимали зрители. Его Влас верил в конечную победу революции, в лучшее будущее, и его вера передавалась другим. Молодые исполнители чувствовали искренность Власа — Вахтангова, они получали опору в общении с ним на сцене. Они говорят: «Мы находили поддержку в глазах друг друга, в правде чувств, владевших нами». И наивно заключают: «Вахтангов играл просто, как поет птица, ничего не показывая…»

Нет, конечно, не так просто. Вахтангов ничего не делал на сцене бессознательно, как птица. Но верно, что гражданские чувства самого Вахтангова помогли ему понять и передать правду чувств Власа.

Впрочем, впоследствии на программке этого спектакля он записал: «Свистели достаточно много».

В конце декабря Евгений Богратионович с женой снова приезжают во Владикавказ. Но с вокзала они едут в дом матери Надежды Михайловны. Здесь 1 января 1907 года родился у них сын Сергей.

Старик Вахтангов оскорблен. Но желание увидеть внука пересиливает обиду. Впервые Богратион Сергеевич посещает дом матери своей снохи. Он появляется на крестинах.

Крестины обставлены торжественно. Старик очень взволнован. Делает попытку примирения. Внешне отношения начинают налаживаться. Но каждый продолжает жить своей жизнью. Богратион Сергеевич дает деньги сыну только на учение в университете. По окончании рождественских каникул Евгений возвращается в Москву. Надежда Михайловна с маленьким Сережей остается у матери.

И снова начинаются скитания бродячего актера-любителя.

Кулак под голову. Пола тощей студенческой шинели на голой школьной парте вместо постели. Другая пола — взамен одеяла. Короткий полусон, не раздеваясь, после спектакля, данного в помещении школы при фабрике мануфактуры Высоцких, в десяти верстах от Клина. «Драматическая труппа студентов Московского университета» показала (25 февраля) драму Семена Юшкевича «В городе»…

Всю ночь Вахтангову не спится. В мозгу проносится с начала до конца все, что с ним было на сцене, — шаг за шагом с первого выхода и до последнего ухода… И снова эпизод за эпизодом… На этот раз он играл старого, тихого еврея Гланка, который покорно доживает век под башмаком у деспотичной, жестокой жены…

По сцене, как потерянный, бродил маленький, согнутый старичок с седой бородкой и доброй улыбкой. «Ничтожество Гланк», — так зовет его жена Дина. Она презирает его. Дочерей запросто отправляет торговать собой. Гланк беспредельно любит семью, но он только улыбается, беспомощный, ни в чем не возражая жене и дочерям — «бриллианту» Соне и «второй звезде» Эве, как он их с гордостью называет. Что творится в доме, не доходит до его сознания. Как жалкая пародия на Дон-Кихота, он, однако, постоянно воюет с враждебным вторжением всемогущего, необъяснимого зла, которое неотступно его преследует. С молоточком в руке Гланк обходит квартиру и всматривается, все ли в порядке.

«Когда я вбиваю гвоздик в стену, или в стул, или куда-нибудь, мне кажется, что я уничтожаю какое-то зло. Будет меньше одним злом на земле. Где же мой молоточек?»

Вот голодный Гланк, не смея попросить жену, чтобы она дала ему поесть, мечтательно вспоминает об их квартиранте, который уехал за границу:

«Наверно, сидит, бедный, в вагоне и скучает. Или думает о том, что мы теперь делаем. Или развернул, бедный, корзинку и кушает. Да, кушает».

Кажется, зрителям западали в душу интонации несчастного Гланка? Вахтангову удалось уловить эмоциональную выразительность речи евреев…

Жена Гланка гонит его искать в городе работу. Гланк послушно одевается, но втайне объясняет другу, что он только «как будто» пойдет в город:

«Все равно ведь, идти или не идти. Ноги болят, улиц боюсь, людей боюсь… Сядем на скамеечку на углу и посидим. А потом вернемся».

Удалось ли в роли самое важное — трагизм? Потрясли или вызвали только жалость слезы Гланка и уход его, сжавшегося, подрубленного, со сцены, когда из его рук и из рук его дочери Сони вырвали только что родившегося у нее ребенка, чтобы навсегда передать женщине, занимающейся темными делами?..

Вахтангов вспоминает… В зрительном зале кто-то ахнул. Кто-то плакал… Но, по-видимому, они восприняли всю эту историю только как чувствительную, слезливую мелодраму. Вот, мол, посмотрите, как судьба играет маленьким, жалким человечком… А хотелось иного. Хочется потрясти людей. И вызвать у них чувство протеста, гнев, желание не на жизнь, а на смерть бороться не только с отвратительными торговцами детьми, но, главное, с теми силами в обществе, что порождают трагедию бедного Гланка и его семьи. Как это сделать? В чем различие между мелодрамой и трагедией? Может быть, трагедия должна опираться на героя, ведущего героическую борьбу? Что я еще могу сделать в роли бессильного Гланка?

Второй спектакль — «В городе» — студенты дают на другой день в Клину в зале Общественного собрания. Вахтангов играет резче и строже. Публика чаще замирает в молчании, приглядываясь к Гланку. Но это не та публика, которую интересуют трагедии. Большинство пришло развлечься.

После спектакля актерам негде отдохнуть, некуда деваться. В зале гремят танцы. Понуро сидят студенты по углам. Слипаются глаза, приходится ждать, пока уйдут по домам веселящиеся пары. Наконец, когда двери запираются за последней шумной компанией, в зале сдвигаются скамьи. Счастливцы захватывают жесткие диваны. Снова воротник шинели и кулак вместо подушки, пола вместо одеяла. Сон на торчке. Утром табором в путь.

«Вечную любовь» Г. Фабера играли (24 апреля) в Вязьме, в зале трактира.

Выносятся столики, ставятся ряды стульев, к потолку привешивается керосинокалильный фонарь…

Импровизированный занавес раздвинут. Перед глазами зрителей жалкая обстановка в жилище бедного музыканта. Направо — три стула, на одном лежит скрипка в футляре, без струн. Грубый солдатский пюпитр из военного оркестра. Позади — нечто вроде стола, покрытого ковровой скатертью. Слева — неизмеримой величины потертый трактирный диван. В углу — зеленые ширмы, за ними предполагается кровать несчастного музыканта. Начинается действие. Исполнители не знают текста и равнодушно, лениво мелют чепуху. Еле-еле дотягивают пьесу до конца.

Вечная любовь к искусству? Или горечь сожительства без любви? И отрезвляющее разочарование…

Часть труппы той же ночью уезжает обратно в Москву, трое задерживаются. В номере душно, грязно, на вещах копоть, Всюду разбросаны костюмы, предметы реквизита. Тусклая керосиновая лампа льет печальный свет на этот кавардак. На грязном столе, среди карандашей, грима, баночек, тряпок, воротничков, недопитые бутылки пива. Один из гастролеров подводит безрадостный баланс поездки. С каждой цифрой лицо его вытягивается. Он окончательно убеждается, что после оплаты расходов остается дефицит, который придется покрывать самим участникам. Сокрушенно покачивает головой и задумывается. Много грустных дум, много горьких дум…

Между страстным отношением Вахтангова к искусству и убогой, антихудожественной практикой любителей-гастролеров с каждым годом углубляется непреодолимая пропасть. Легкомыслие таких представлений приносит ему глубокие страдания. Противостоять безвкусице, пошлости невозможно в условиях, в которые он поставлен…

То, что могло быть счастьем художника, становится для него хроническим несчастьем с редкими проблесками отдельных артистических находок. Собрать бы лучшие находки, объединиться с такими же взыскательными, постоянно ищущими молодыми артистами для создания глубоко продуманных и тщательно подготовленных спектаклей!.. Но где? Как? Мысль об этом уже давно не покидает его.