"Абд-аль-Кадир" - читать интересную книгу автора (Юлий Оганисьян)

Птица на шее

Правильный метод Бюжо

«Приятно находиться на корабле во время бури, когда знаешь, что не погибнешь!» Франсуа Гизо избрал эти слова французского мыслителя XVII века Блеза Паскаля эпиграфом для своего памфлета «О правительстве Франции», изданном в 1820 году. Знаменитый буржуазный историк, который одним из первых в Европе взял за исходный пункт своих научных изысканий борьбу классов, тогда бодро смотрел в будущее. Дворянство, главный в то время враг буржуазии, было обречено. Молодой и напористый капитализм повсюду вытеснял прежние общественные связи и традиции. Случавшиеся все еще бури лишь взбадривали его капитанов. Они были уверены в том, что корабль неуязвим и идет правильным курсом. Последние феодальные препоны будут преодолены, разлагающиеся остатки старого общества уничтожены. «Сильный поглощает слабого, и это справедливо», — писал Гизо.

Такова была «логика истории», вытекавшая из буржуазного понимания классовой борьбы и — в пределах борьбы буржуазии против дворянства — совпадавшая с действительным направлением исторического развития. За этими пределами совпадение кончалось. За ними начинали действовать иные законы классовой борьбы, вызванные к жизни ростом пролетариата и не укладывавшиеся в буржуазную «логику истории». Здесь буржуа из воинственного оптимиста превращался в трусливого миротворца. Напуганный революцией 1848 года. Гизо восклицает: «Внутренний мир, мир между различными классами граждан, социальный мир! Это — самая важная потребность Франции, это — крик о спасении!»

Оптимизм и воинственность возвращались к буржуазии на том поле битвы, которое простиралось за границами капиталистического мира. Там, где ее противником выступали социальные силы — феодалы и крестьянство, — над которыми во Франции капитал уже утвердил свое господство. Противник маломощный и подтачиваемый внутренними раздорами. Победа над ним обеспечена. Она исторически логична и законосообразна. На этот счет у буржуа нет никаких сомнений. Если внутри буржуазного общества в середине XIX века уже произошли социальные потрясения, показавшие возможность его гибели, то вне его для капитала ничто еще не предвещало крушения. Впереди был всемирный триумф колониализма. Буржуазия тем настойчивей рвалась к нему, что надеялась с его помощью ослабить атаки своего «домашнего врага» — пролетариата. Колонии были призваны обеспечить «социальный мир» метрополиям.

Гизо, который с 1840 по 1848 год руководил французской политикой, всемерно пытался установить «классовый мир» во Франции и всячески поощрял захватническую войну в Алжире. В этот период на алжирскую войну были выделены сотни миллионов франков; численность оккупационной армии была доведена до 120 тысяч человек. В Алжир были направлены самые способные французские офицеры. Приобретенный здесь опыт «умиротворения» алжирцев они затем с успехом используют — в, этом еще одно достоинство колониализма для буржуазии — в водворении «социального мира» в метрополии, подавляя революцию 1848 года и громя Парижскую коммуну в 1871 году. Генерал Бюжо, назначенный губернатором Алжира, впоследствии похваляется, что он «не знал поражений ни на поле сражений, ни во время восстаний».

Итак, период колебаний и сомнений остался позади. С государством Абд-аль-Кадира решено покончить раз и навсегда. «Нужно, чтобы французский флаг развевался над этой землей, — заявил Бюжо, вступая в должность алжирского генерал-губернатора, — я буду пламенным колонизатором».

Колониальным рвением отличались и предшественники генерала. Но у них не было ни системы колонизации, ни продуманной тактики колониальной войны. Бюжо первым стал проводить планомерную оккупацию. Он ввел в систему беспорядочные в прошлом набеги на племена. Он внес в войну метод «выжженной земли», применяемый последовательно и неуклонно. Бюжо направил главный удар в самое уязвимое место: «Единственные интересы, которые можно у них затронуть, — это земледельческие. Поэтому нужно постоянно пользоваться этим обстоятельством».

Напутствуя перед очередным набегом своих офицеров, Бюжо, произведенный в ходе войны в маршалы, внушал: «Войну, которую мы начинаем, мы будем вести не с помощью ружей; лишив арабов плодов, которые им приносит земля, мы сможем покончить с ними. Итак, выступайте в поход на пшеницу и ячмень».

О том, как завершается каждый такой поход, рассказывает капитан Леблонк де Пребоа:

«Представьте себе колонну войск, которая обрушивается на племя, не оказывающее ни малейшего сопротивления. Колонна захватывает несколько сот спрятавшихся в кустах женщин, стариков и голых детей… Их собирают в стадо, как скот, а некоторых женщин даже убивают, принимая их по сходству костюмов за мужчин. Дополните себе эту картину оглушительным мычанием и блеянием сгоняемого скота и видом солдат, варящих себе пищу среди окровавленных остатков массы перебитых ими животных. Все это оканчивается отступлением колонны, влекущей за собой несчастных женщин, обремененных двумя-тремя детьми — маленькие из них несутся на руках, а более взрослые идут пешком, еле передвигая ноги и испуская раздирающие душу крики».

И так повсюду. Опустошаются огромные области. Истребляются целые племена. Даже те, которые изъявляют готовность подчиниться. Никому нет пощады. Жестокой экзекуции подвергается вся страна, весь народ. Это — война на уничтожение.

Участник алжирской кампании, маршал Сент-Арно подробно описал эту войну в письмах своей семье, изданных затем книгой. В апреле 1842 года он сообщает:

«Край, где живет племя бени-менасер, великолепен, один из богатейших краев, виденных мной в Африке. Кучно теснятся деревни и дома. Мы все сожгли, все разрушили. О война, война! Сколько женщин и детей, скрывавшихся среди Атласских гор, умерли там от холода и лишений…»

В октябре того же года Сент-Арно «умиротворяет» уже другой край:

«В то время как пламя и дым бушуют вокруг меня среди пейзажа, напоминающего мне миниатюрный Пфальц, я думаю о вас всех и пишу тебе. Ты оставил меня среди бразов, я сжег их и разорил. Теперь я у сингадов, та же картина, но в еще больших масштабах — здесь богатейшая житница… Ко мне привели коня в знак покорности. Я не принял посланцев, требуя полного подчинения, я принялся все жечь».

Это не было уничтожение ради уничтожения, а колонизаторы не были некими «демонами разрушения», одним из которых, — это заметно по тону писем, — хотел бы выглядеть доблестный маршал. Завоеватели истребляли лишь то, что не могли или не хотели унести с собой. Низменная корысть двигала ими, жажда добычи заставляла их совершать новые набеги. Другой участник войны, Д’Эриссон, свидетельствует:

«Наш самый удачный набег на племя улед-наил принес нам 25 тысяч баранов и 600 верблюдов, навьюченных добычей. Каждый солдат должен был получить только лишь в счет причитающейся ему части добычи примерно 25 или 30 франков. Но генерал предпочел забрать почти все себе».

Никакого сожаления о содеянном. Никаких угрызений совести. Только жестокость, тщеславие, алчность. Различия в политических взглядах не имеют ни малейшего значения. «Они совершенно открыто выжигали страну и уничтожали противника без каких-либо тирад о человечности, — пишет современный французский историк Ш. А. Жюльен. — Все они гордились этим независимо от того, были ли они роялистами, республиканцами или бонапартистами».

Сам Бюжо задает тон всей алжирской кампании. По словам одного из его подчиненных, «нашим хозяином был маршал Бюжо; он стоил всех других, вместе взятых». Бюжо отнюдь не действовал на свой страх и риск. Его деятельность поддерживалась правящими кругами Франции. Его метод был одобрен правительством. Маршал не только не скрывал от начальства того, что происходило в Алжире, но даже и сетовал на недостаточность своих усилий, ограниченных, по его мнению, недостатком средств. В докладе военному министру он пишет об одном из карательных рейдов:

«Более 50 прекрасных деревень, дома которых построены из камня и крыты черепицей, было разгромлено и разрушено. Наши солдаты захватили там значительные трофеи. В разгар боя мы не могли заниматься вырубкой деревьев. К тому же это превышало наши силы. Даже двадцать тысяч человек, вооруженных хорошими топорами, не смогли бы вырубить за полгода оливковые и фиговые деревья, покрывавшие все пространство, расстилавшееся перед нами».

Уже в первые месяцы 1841 года благодаря новой тактике колонизаторы добиваются крупных успехов в покорении страны. Население опустошенных набегами районов прекращает сопротивление. Племена, обескровленные колониальным террором, заявляют о своем признании французской власти. Государство Абд-аль-Кадира распадается. Французская армия, разделенная Бюжо на несколько колонн, сокрушает оборонительные линии, созданные эмиром. Французы без особого труда захватывают арабские крепости, не защищенные артиллерией. 26 мая 1841 года колонизаторы вступают в Текедемпт и подвергают его полному разрушению. После их ухода от крепости остаются лишь развалины, усыпанные листами рукописей из библиотеки эмира, разгромленной французами. 30 мая колонна, возглавляемая генералом Ламорисьером, занимает Маскару. Генерал устраивает здесь свою штаб-квартиру и разоряет родное племя Абд-аль-Кадира хашим, обитающее в окрестностях города. Завийя, в которой обучался эмир, сровнена с землей. Его родовое поместье разграблено.

За несколько месяцев французы уничтожили почти все, что с таким трудом было создано Абд-аль-Кадиром: крепости, склады, мастерские, школы. Бюжо утверждает в своих донесениях правительству, что в ближайшем будущем завоевание будет успешно завершено. Казалось, новый метод оправдал все расчеты его творца. Казалось, с сопротивлением эмира покончено.

Но это только казалось. Как не раз бывало в прошлом, очень скоро обнаружилось, что новые захваты лишь осложнили положение оккупационной армии. Французы продолжают оставаться во враждебном окружении, с той только разницей, что теперь им приходится затрачивать больше сил на содержание дополнительных гарнизонов во вновь захваченных городах. В сельской местности почти повсюду господствуют отряды Абд-аль-Кадира. Большинство населения явно или тайно помогает ему. Генерал Ламорисьер жалуется, что он вынужден снова и снова завоевывать, казалось бы, уже покоренные районы.

Абд-аль-Кадир не дает ни дня покоя колонизаторам. Он появляется со своими отрядами в самых неожиданных местах, изматывая французскую армию внезапными нападениями. Боевой дух Абд-аль-Кадира не сломлен поражениями. Он уверен в своих силах и твердо надеется на конечную победу. В письме Бюжо эмир так рисует исход войны:

«Когда твоя армия будет наступать, мы отступим. Затем она будет вынуждена отступить, и мы вернемся. Мы будем сражаться, когда это будет нужно нам. Ты знаешь, мы не трусы. Но мы и не безумцы, чтобы подставлять себя под удары твоей армии. Мы будем ее утомлять, терзать, уничтожать по частям, а климат довершит остальное».

Бюжо пытается перенять партизанскую тактику арабов. Он организует «летучие колонны», лишенные обоза и действующие самостоятельно, в зависимости от местных условий. Увеличивается число постоянных постов в арабских селениях, укрепляются заградительные кордоны близ городов и поселков французских колонистов. Для того чтобы вовлечь больше арабов в войну против Абд-аль-Кадира, повышается жалованье спаги — «туземной кавалерии».

Все эти меры усиливают французскую армию, но коренного перелома в войне не происходит. Партизанская тактика тогда лишь бывает вполне успешной, когда она опирается на поддержку местного населения. Французы такой поддержки не имели. Завербованные во французскую армию арабы были ненадежны: многие из них, получив оружие, бежали к Абд-аль-Кадиру. Изнурительные марши быстро выводили из строя солдат «летучих колонн», не привычных к местному климату. Лишения и болезни постоянно подтачивали боеспособность французской армии. В конце 1841 года Бюжо доносил в Париж, что едва ли и половина его войска годна к активным боевым действиям.

Генерал-губернатор пробует склонить Абд-аль-Кадира к капитуляции, обещая отправить его в Мекку или в любой другой аравийский город и предоставить ему крупную пожизненную пенсию. При этом Бюжо толкует о бесчеловечности войны и ссылается на постановление Совета улемов тунисского города Кайруана, крупнейшего мусульманского центра в Северной Африке. Это постановление, принятое в результате интриг французской дипломатии, гласило, что если победа в «священной войне» становится безнадежной, то мусульмане «могут согласиться жить под христианским управлением при условии сохранения их религии и уважения к их женам и дочерям».

Абд-аль-Кадир отвечает на это.

«Ты снова убеждаешь меня прекратить войну, которую, по твоим словам, осуждает моя религия и законы человечности. Что касается религии и того, что она предписывает и запрещает, то не дело христианина толковать Коран мусульманину. Что касается человечности, то ты бы лучше побудил французов исполнять на деле то, что они проповедуют. Кто, я спрашиваю тебя, кто величайшие нарушители человеческих законов? Те, чьи армии вторглись в земли арабов и принесли разрушение и опустошение людям, которые никогда не делали им никакого вреда, или те, кто борется, чтобы изгнать этих неправедных захватчиков и освободить свою страну от иноземного ига?

Не пытайся соблазнять меня золотом, которое твой король даст мне, если я приму твое предложение… Ни страх, ни корысть не свернут меня с пути Бога, которым я следую, борясь против порабощения моей страны. Если ты хочешь окончить войну, сделай разумное предложение, и я буду готов выслушать его».

Борьба продолжается. Бюжо усиливает натиск. 1 февраля 1842 года колонна под командованием генерала Бедо захватывает Тлемсен, который становится одним из опорных пунктов французской армии в Западном Алжире. В это же время Абд-аль-Кадир появляется вдруг в центре страны и осаждает Милиану. На помощь гарнизону из города Алжира спешит «летучая колонна». Завязывается бой, который длится два дня. Измотав в нем противника, эмир со своим войском внезапно исчезает. Обессиленные французы не в состоянии его преследовать.

Через два дня Бюжо получает известие о том, что эмир вторгся в долину Митиджу и громит поселения колонистов. Арабская конница появляется у стен Алжира. Высланные против нее войска несколько дней в изнурительном марше преследуют ее, но оказывается, что это лишь обманный маневр эмира, который тем временем со своими главными силами перевалил Атлас и ушел в Сахару.

Бюжо все шире применяет свой метод палача. Везде льется кровь мирных жителей. Вся страна в зареве пожарищ. «Повсюду невиданная жестокость, казни, — пишет очевидец, — которые по хладнокровно отданному приказу хладнокровно приводятся в исполнение: людей расстреливают, крошат саблями лишь за то, что они указали на пустую силосную яму».

Зверства колонизаторов не ожесточили сердце Абд-аль-Кадира. Он запрещает своим воинам следовать примеру врага. Эмир всегда оставался самим собой, сохраняя человечность в условиях, которые вынуждали быть бесчеловечным. Он не принадлежал к числу тех заскорузлых душ, которые поддаются давлению обстоятельств и изменяют самим себе.

«В худшие свои дни он выглядел так же, как в дни процветания, — писал Барест, — поэтому в глазах арабов он всегда был на высоте и после поражения легко мог восстанавливать свое положение».

Абд-аль-Кадир отпускает всех фрунцузских специалистов, служивших у него, сопроводив их охраной и выплатив им сполна по контракту, хотя они успели выполнить меньше половины договорных работ. В мае 1842 года эмир освобождает всех французских пленных. Маршал Сент-Арно пишет: «Абд-аль-Кадир передал нам без всяких условий и без обмена всех наших пленных. Он заявил им: «Мне нечем вас кормить, я не хочу вас убивать и отпускаю на свободу». Для варвара это прекрасный жест».

Сам просвещенный маршал прославился жестами совсем иного свойства. Вот один из них, засвидетельствованный очевидцем Э. Готье в книге «Расследование событий в пещерах Дахра». В августе 1845 года Сент-Арно замуровал в этих пещерах 1500 местных жителей, среди которых было много женщин и детей. «Он сделал все возможное для того, — пишет Готье, — чтобы не ускользнула ни одна из его жертв. Никто не спускался в пещеры, никто… кроме меня. В секретном донесении я все изложил маршалу просто, без зловещей поэзии или красочных описаний».

Массовые избиения алжирцев не приносят желанного успеха. Народ остается непокоренным. Чтобы поставить колонизацию на прочную основу, террор сопровождается социально-экономическими мерами. Бюжо проводит колониальную политику под девизом «мечом и плугом». Всеми возможными способами он поощряет европейскую иммиграцию. За время его губернаторства число европейцев в Алжире увеличилось до 110 тысяч. В ноябре 1840 года объявляется о конфискации земель, принадлежащих арабам, которые ведут вооруженную борьбу против Франции. Затем издаются постановления, отчуждающие «незастроенные земли», владение которыми не удостоверено купчими бумагами. У племен же никогда таких бумаг не было, они владели землей по обычному праву. У арабов отнимают плодородные долины Митиджу, Бон и Оран, которые передаются европейским колонистам.

Маршал Бюжо заводит военные поселения. Чтобы закрепить солдат в Алжире, он предлагает выдать за них замуж проституток, вывезенных из Франции и наделенных приданым. В колонию направляются большие партии уголовников и безработных. Хозяйственное освоение Алжира происходит очень медленно. Земледелием занимается менее четверти европейских поселенцев. Большинство едет сюда в поисках легкой жизни, Европейцы живут замкнутой общиной, которая все еще не может служить колониальной власти для установления социального контроля над коренным населением страны.

Бюжо заимствует в своей «туземной политике» методы управления, принятые в государстве Абд-аль-Кадира. Он предлагает французским офицерам и чиновникам использовать местные обычаи и опираться на племенных шейхов, «надлежащим образом подкупленных». Бюжо расширяет власть Арабских бюро, образованных еще губернатором Клозелем и составляющих основу колониальной администрации. Современные французские авторы Коллет и Франсис Жансон пишут в книге «Алжир вне закона»: «Эти бюро прежде всего должны докладывать о жизни и настроениях племен; офицеры их обязаны контролировать вождей, вмешиваться во взаимоотношения между европейцами и мусульманами, заниматься пошлинами, руководить экспедициями, восстанавливать и развивать класс крестьянства, пытаться, наконец, заменить личной собственностью общинное землевладение племен, наиболее распространенное на равнинах. От офицеров Арабских бюро требовалось, следовательно, чтобы они были военными, администраторами, судьями, техническими советниками и сверх того психологами».

Требования, заведомо не осуществимые. Офицеры Арабских бюро исправно выполняли лишь две задачи: личное обогащение и продвижение по службе. «Место начальника даже самого маленького Арабского бюро, — говорит участник алжирской кампании Эркман-Шатриан, — это отличное место, особенно в отношении налогов. Любой младший лейтенант, которого вконец разорили карты, роскошь и дурные привычки, быстро покроет свои долги, если ему посчастливится получить назначение в одно из Арабских бюро».

Но даже если офицер одержим благими намерениями, ему не под силу претворить их в жизнь. У него нет ни опыта, ни знаний для того, чтобы стать хотя бы толковым администратором. Единственное, что остается ему, — это тешить свое тщеславие теми возможностями, которые дает абсолютная власть над «туземцами».

«Этому юноше, — пишет историк Эскер, — не имеющему никакого опыта, доверяют сразу же, без всякой подготовки судьбу многих тысяч арабов, людей ему чуждых, язык которых ему незнаком, чьи нравы ему неизвестны, о которых он ничего, кроме их имени, не знает… Я король, — говорит один из них, — я пользуюсь безграничной свободой, большие племена не признают никакой власти, кроме моей».

Сеть Арабских бюро, организованная Бюжо, и в последующие годы не вросла в социально-экономическую структуру Алжира, как то мыслилось маршалом. Это была скорей военно-политическая система контроля и подавления. Дело не менялось от того, что Бюжо, перенимая административное устройство государства Абд-аль-Кадира, стремился включить в него племенную знать: баш-ага, ага, каиды, шейхи были поставлены в положение колониальных чиновников, оплачиваемых французскими властями. Выбираемые обычно из вождей махзен, они просто продолжали выполнять ту службу, которую несли еще в период янычарского господства. Так же, как и в тот период, власть завоевателей не имела никаких социальных спаек с покоренным населением. Как и тогда, она проявлялась в отношениях с народом лишь через насилие и произвол, принявших теперь несравненно более жестокие и массовые формы.

«Пусть знают, — писал в середине XIX века один французский автор, — что в стране, принадлежащей Франции, проживает 2500 тысяч человек, которых судят без судов, которыми правят лейтенанты и капитаны, вершащие суд, не зная закона, руководящие земледелием, ничего в нем не понимая, управляющие финансами без моральной или материальной общественности, люди, которых взяли из полков и назначили на административную работу с тем, чтобы вернуть их в полк, как только они приобретут какой-то опыт».

Арабские бюро образовывали административный остов системы колониального грабежа и карательного террора, оформившейся благодаря методу Бюжо. Хотя эта система не «умиротворила» алжирский народ, она явилась действенной основой для расширения военной оккупации страны. Опираясь на нее, Бюжо удваивает свои усилия в борьбе против Абд-аль-Кадира. Маршал преисполнен решимости добиться «окончательного и бесповоротного подчинения Алжира». В мае 1843 года колониальные войска захватывают посты вдоль горной цепи Уарсениса, чтобы блокировать там берберские племена, поддерживающие эмира. Бюжо сажает своих солдат на верблюдов и преследует отряды Абд-аль-Кадира в Сахаре, недоступной в прошлом для французских войск. Колонизаторы пытаются установить контроль над кочевыми племенами бедуинов:

«Следует незаметно, но постоянно и неумолимо сжимать территории их кочевий и с помощью налогов сделать постепенно их существование столь мучительным, чтобы они, если хотят жить, оказались в один прекрасный день перед выбором: взбунтоваться или стать солдатами Франции».

К началу 1843 года, за исключением горной страны Кабилии и некоторых районов Сахары, в Алжире не осталось места, где не ступала бы нога французского солдата. Десятки племен добровольно или по принуждению выразили свою покорность. Тысячи алжирцев, устрашенные карательными экспедициями французов, бежали в соседние страны. Бюжо полагает, что алжирский народ, наконец, утратил способность к активному сопротивлению. На одном из банкетов он заявляет: «Я смело могу вас уверить, что всякая серьезная война закончена».