"Сен-Симон" - читать интересную книгу автора (Станислав Вольский)

Нищета и творчество

После неудачного сватовства Сен-Симон едет в Швейцарию и пишет там свой первый труд — «Письма женевского обывателя» (1803 г.). Тема этого первого произведения была подсказана общим состоянием тогдашней Европы.

Французская революция кончилась. «Гражданин первый консул», раздавив и якобинцев, и сторонников бурбонской монархии, безраздельно властвовал над Францией и военными победами прокладывал путь к императорской короне. Вся Европа с замиранием сердца следила за этой головокружительной карьерой.

Где и когда остановится «свирепый корсиканец», стирающий, как губкой, границы государств? Какой строй принесут с собой его полки? Да и насколько прочен этот новый порядок, наскоро состряпанный его военными и штатскими помощниками? Не проснется ли снова тысячеглавая «гидра» революции, сегодня усталая и приниженная, а завтра, может быть, яростная и торжествующая?

Эти мысли не дают покоя ни правым, ни левым, — ни тем, кто верит в «священные права законного короля», ни тем, кто клянется «великими принципами 1789 года». Вдумчивым людям из обоих лагерей совершенно ясно, что солдатский сапог может временно задавить революцию, но не может уничтожить ее движущих сил. Основного вопроса о прочном государственном правопорядке военная диктатура не решает, а только отодвигает его в будущее, притом не очень отдаленное. По-настоящему его решит только тот, кто поймет законы истории и будет действовать соответственно с ними.

Поискам этих законов посвящены все усилия мыслителей этой эпохи — начиная с Шатобриана и Жозефа де Местра[25] и кончая Гегелем. Естественно, что каждый из них дает ответ, вытекающий из его классового положения и классовых пристрастий, и «законы истории» неизменно приводят туда, куда философам хочется, чтобы они привели.

Что движет человечеством? — Промысел божий, находящий свое выражение в католическом христианстве, — отвечает Шатобриан, аристократ и монархист. — Католичество порасшаталось, «христианство повсюду падает», и отсюда — смута и революции; обновите христианство, верните народу его религию, а аристократии ее привилегии, — и революции исчезнут сами собой.

В чем основа всех конституций? — В «неписанной конституции», в общем складе народного характера, — отвечает Жозеф де Местр, тоже аристократ, тоже монархист, но гораздо более тонкий мыслитель. — Изучите историю нации, приспособьте к ее характеру, данному самим богом, политические учреждения и общественный строй, отрекитесь от рассудочных теорий, возьмите себе в руководители обновленный католицизм — и мир и спокойствие государств будут обеспечены.

Ищет разрешения исторической загадки и мадам Сталь Но она только указывает на ее трудности и все свои надежды возлагает на «новую философию», которую должны выработать преемники французских энциклопедистов.

В 1803 году все эти мысли, порожденные страшной исторической встряской, еще не отлились в законченные теории. Шатобриан только делится своими тревогами и догадками с корреспондентами; Жозеф Де Местр, эмигрант, только обдумывает свой «Опыт о принципах человеческих конституций», Гегель еще не написал своей «Феноменологии духа» и не успел окончательно отделаться от чар великой революции. «Саморазвивающийся дух», творящий по его мнению историю еще не решил, что будет его конечной станцией — «декларация прав человека и гражданина» или королевско-прусский шлагбаум. Но вопрос о законах истории об основных принципах человеческого общежития поставлен ребром. Он носится в воздухе и, разумеется, не может не всколыхнуть и Сен Симона.

Сен-Симон, хотя и потомок Карла Великого, не может смотреть на вещи глазами Шатобриана или де Местра. Выброшенный из рядов аристократии, он усвоил себе демократические привычки и взгляды и хранит верность основным идеям энциклопедистов. Разум для него — верховный судья во всех вопросах жизни, а опытная наука — единственный надежный гид по лабиринтам истории. Ей, и только ей, хочет он вверить свою мысль.

«Письма женевского обывателя» — первый плод этих философско-исторических исканий — расплывчаты, недоговорены, но уже намечают те вехи, по которым направится развитие его теорий. Главные их мысли можно свести к немногим положениям.

1. Несмотря на внешнее умиротворение, революция в Европе еще продолжается. «В Европе деятельность правительств не встречает в настоящее время помех со стороны оппозиции управляемых; но, судя по настроениям в Англии, Германии, Италии, легко предвидеть, что это спокойствие не продлится долго, если своевременно не будут приняты меры предосторожности. Ибо, господа, не следует скрывать от вас, что кризис, испытываемый человеческим духом, проявляется у всех просвещенных народов и что симптомы, обнаружившиеся во Франции в обстановке страшного взрыва, внимательный наблюдатель подметит у англичан и даже у немцев».

2. Кризис этот объясняется тем, что духовная власть в лице церкви, управлявшая до сих пор душами людей, отстала от хода развития и утеряла право на руководство человечеством. Она должна отказаться от своих былых притязаний и передать руководство ученым. «Рим должен отказаться от претензии быть центром всемирной церкви; папа, кардиналы, епископы и священники должны перестать говорить от имени бога, ибо у них меньше знаний, чем у того стада, которое они ведут. Во всем том, что касается духовной власти над обществом, можно прислушиваться только к голосу ученых; религия — человеческое изобретение, политический институт, который стремится к всеобщей организации человечества… Мораль тоже имеет свои положительные законы, которые могут быть доказаны научным образом. Нужно только хорошо организовать ученых и художников, чтобы учредить совершенную духовную власть».

3. Такой организацией явится совет ученых, выбираемых всеобщим голосованием и получающих средства к жизни за счет добровольных взносов населения Промышленностью всего мира и отдельных стран должны руководить собственники, избираемые таким же путем. «Я полагаю, что все классы общества извлекли бы пользу из подобной организации; духовная власть находилась бы в руках ученых; светская власть — в руках собственников; право избрания людей, являющихся великими вождями человечества принадлежало бы всем. Вознаграждением же для управляющих служило бы то уважение, которым они пользуются».

4. В обществе, организованном таким образом, не будет места бездельникам. «Все люди будут работать. Они будут смотреть друг на друга как на работников связанных со своей мастерской… На всех будет возложена обязанность давать своим личным силам направление, полезное для человечества».

На свои «Женевские письма» и сам Сен-Симон смотрел только как на предварительную работу намечающую общий подход к общественным проблемам, но не дающую никаких конкретных решений. Поэтому, напечатав их, он не выпустил книгу в продажу, а лишь разослал несколько десятков экземпляров своим знакомым из научного мира.

Из Швейцарии Сен-Симон едет в Германию, чтобы познакомиться с положением науки в этой стране. В курс немецких научных интересов Сен-Симона вводит его приятель, некто Эльснер, — широко образованный человек, следящий за всеми течениями немецкой философской мысли. Эльснер, очевидно, сообщал ему о Канте[26], Фихте[27], Шеллинге[28], Гегеле и дал ему представление о той идеалистической школе, которая в то время парила в немецких университетах. Естественно что Сен-Симон, веривший только в опытные науки, не мог увлечься этим направлением и уехал из Германии разочарованный. У немецких диалектиков он не рассмотрел самого главного — их метода и отверг все их построения, как ненужную метафизическую игру. «Из этой поездки я вынес убеждение, что в этой стране общественная наука находится еще на детской стадии, ибо там она основана на мистических принципах. Но вскоре она должна там далеко шагнуть вперед, ибо великая германская нация обнаруживает страстный интерес к науке».

Когда Сен-Симон возвратился из Германии во Францию (в 1805 г.), вместо республики он застал империю, вместо первого консула — императора французов. Новый режим крепко спеленал смертельно усталую страну. На улицах не слышно уже ни марсельезы, ни карманьолы, ни злободневных политических куплетов: эту музыку улицы заменили пушечные салюты Дворца Инвалидов, чуть не ежедневно извещающие население о новых победах. Число газет сократили до шестнадцати и подчинили уцелевшие строжайшей цензуре; за напечатание памфлета или листка без полицейского разрешения владельцу типографии грозит пожизненная ссылка. Плохо живется общественным наукам в этой стране, — еще хуже, пожалуй, чем по ту сторону Рейна…

Но среди этого засилья военщины и всеобщего безразличия к общественным вопросам демократ Сен-Симон подмечает одно явление, которое заставляет его если не примириться с империей, то по крайней мере поверить в возможность лучшего будущего. Наполеон окружил себя учеными. Он запросто бывает у Лапласа; к нему вхожи и химик Бертолле, и математики Монж и Пуассон, — его бывшие спутники по египетской кампании. Он всячески выказывает свое благоволение к Институту (французской академии наук), где собрались лучшие представители французской научной мысли. Разве не естественно предположить, что эти блестящие умы постепенно подчинят императора своему влиянию и с его помощью учредят то царство ученых и художников, которое одно лишь способно вывести исстрадавшееся человечество на правильную дорогу?

Как раз теперь-то и надо действовать в направлении, указанном «Женевскими письмами». Надо писать и писать… Но чем существовать? На путешествие в Германию истрачены последние крохи. Носильное платье, да несколько уцелевших безделушек — вот все имущество Сен-Симона.

Есть еще один исход, который как будто напрашивается сам собой. Живет и благоденствует банкир Периго, с помощью которого Сен-Симон вел десять лет тому назад свои спекулятивные операции. Уцелели и разжились и другие дельцы, по опыту знающие коммерческие таланты Сен-Симона. Почему не предложить им какой-нибудь смелый финансовый план и не возобновить при их поддержке поиски счастья и денег? Но этот исход, столь естественный для всякого другого, для Сен-Симона невозможен. Он изжил в себе спекулянта, и старые пути для него теперь заказаны. В нем проснулся проповедник, философ, реформатор. Эта новая роль, как бы подытоживающая и осмысливающая все его прошлое, захватила его целиком и не допускает соперников. Для него, столь щедро открывавшего кошелек своим друзьям, легче прибегнуть к их денежной помощи, чем снова приниматься за коммерческие аферы.

Но друзья, которых он дарил субсидиями и кормил обедами, не интересуются его теориями и упорно не замечают его нищеты. Монж и Пуассон, обласканные императором, забыли, что в свое время они были еще более обласканы Сен-Симоном. И сколько других, когда-то близких, проходят мимо обтрепанного и голодного мечтателя, едва удостаивая его кивком головы… Больше всех может сделать, конечно, граф Сегюр, которого в эпоху террора Сен-Симон укрывал в своем доме, а впоследствии так часто принимал в своем салоне. Сегюр ведь сейчас в милости: он церемониймейстер и постоянный спутник императора. Сен-Симон пишет ему письмо и получает ответ только через шесть месяцев. Как и чем он жил эти месяцы, он не говорит, а рассказывает только о результатах своей просьбы, — рассказывает спокойно, никого не обвиняя, никем не возмущаясь:

«Он (Сегюр) сообщил мне, что он достал для меня место в ломбарде. Это была должность писца; я получал тысячу франков в год за девятичасовой рабочий день. На этой должности я состоял шесть месяцев; свою собственную работу я делал по ночам; я кашлял кровью; мое здоровье было в самом плачевном состоянии, когда случайно я встретился с единственным человеком, которого я мог назвать своим другом.

Я встретил Диара, который служил у меня, с 1790 по 1797 год; я расстался с ним только после ссоры с графом Редерном. Диар сказал мне: «Место, которое вы занимаете, недостойно ни вашего имени, ни ваших способностей. Я прошу вас переехать ко мне, вы можете располагать всем, что мне принадлежит, вы будете работать при наиболее удобных для вас условиях и вы заставите людей ценить вас по справедливости». Я принял предложение этого благородного человека, и он давал мне достаточные средства для всего того, что было мне необходимо, вплоть до значительных сумм на печатание моего труда».

Труд, о котором идет здесь речь, — «Введение в научные работы XIX века». В этом сочинении Сен-Симон продолжает развивать мысли, высказанные в «Женевских письмах», и пытается яснее определить метод, при помощи которого следует устанавливать законы общественного развития. «Социальные реакции нужно рассматривать так же, как физиологические феномены», т. е. изучать их на основании непосредственных наблюдений. Это — тот самый метод, который он всегда применял к самому себе.

«Введение» Сен-Симон опять рассылает отдельным лицам, надеясь побудить их этим к разработке социальной философии в указанном им направлении. После «Введения» следуют «Письма в бюро долгот» (отделение географического общества), посвященные той же теме.

В этот период на первом плане стоят для него социальные слои, являющиеся носителями духовной культуры — ученые, писатели и художники. Сен-Симону, как воспитаннику энциклопедистов, все еще кажется, что миром управляют идеи и что замена плохих идей религии хорошими идеями науки неизбежно должна привести человечество ко всеобщему благоденствию. Огромное значение экономических процессов для него ясно, но он еще не решается признать их основой социальной жизни. «Промышленность» и «промышленники» стоят где-то в стороне: это могучая и творческая стихия, но не направляющее начало, не властелин истории. Определяющее влияние экономического фактора он заметит позднее — тогда, когда сама экономическая обстановка страны подскажет ему соответствующие выводы.

В этот-то критический период его научной карьеры, когда подготовительные работы вот-вот должны увенчаться последним открытием и разрозненные идеи сложиться в систему, — умирает его «единственный друг» Диар (в 1810 году). Это — страшный удар. Средств нет никаких, и нищета опять стучится в дверь. Спасти может только Редерн. Хотя переписка с Редерном, которую Сен-Симон затеял в 1807 году, не привела ни к чему кроме оскорбительных взаимообвинений, он решает опять обратиться к своему бывшему другу. Может быть на этот раз благородство возьмет верх над скаредностью!

Безнадежная затея, — еще более безнадежная, чем расчеты на Сегюра! В 1811 году граф Редерн, перешедший во французское подданство, живет в превосходном поместье Флер дель Орн, владеет обширными имениями и изрядным капиталом наличными и занят планами новых спекуляций. Время ли тут думать о всяких попрошайках? А сверх того, граф Редерн принадлежит к мистическому братству иллюминатов[29] и пребывает в блаженном убеждении, что им водительствует сам господь бог. Скупость — прирожденное свойство его натуры — вероятно, кажется ему даром духа святого. Насколько этот дар полезен для него, — показывают цифры его доходов, насколько он тяжек для окружающих — свидетельствуют жалобы его жены и ближайших родственников.

К благородству этого-то человека и хочет теперь апеллировать Сен-Симон. Он едет в Алансон, неподалеку от замка Флер дель Орн, и начинает бомбардировать Редерна посланиями. Отчаяние и безнадежность сквозят в каждой строке этих излияний, не без иронии названных впоследствии их авторами «сентиментальными письмами». Сентиментальности тут в сущности мало, но зато довольно много наивной хитрости, к которой Сен-Симон не стеснялся прибегать в трудные минуты жизни (и притом — всегда без успеха). Он хочет уверить себя, что Редерн — высокий идеалист, хочет сыграть на мистических струнах редерновского сердца и пишет таким стилем, словно и сам он принадлежит к ордену иллюминатов.

«Начнется прекрасный философский труд, когда Сен-Симон и Редерн примирятся. Этот труд будет заключаться в том, чтобы обобщить отношения, существовавшие между двумя философами, превратить эти наблюдения в принципы и вывести из этих принципов теорию». Затем оба друга создадут «Историю человеческого разума в его прошлом и будущем». «Не могу выразить вам, сколь счастливым я себя почитаю, когда я задумываю образование единого морального существа, составленного из вашей и моей души, слившихся настолько, что они представляют однородное целое».

Дон Кихот[30], узревший в грязной трактирной служанке обольстительную Дульцинею[31], мечтатель, готовый на любое унижение ради своей идеи, бедняк, брошенный и забытый всеми, — вот что проглядывает за этими напыщенными тирадами. Но Редерна не проймешь ни словами, ни человеческими страданиями При первом же взгляде на сен-симоновский почерк он опасливо ощупал свой бумажник и решительно сказал себе: «Ни одного слова и ни одного су, брат Редерн! Будь тверд в искушении!»

Сен-Симон ждет — и пишет второе письмо. Тон его сразу меняется. Он не говорит больше о слиянии душ, понимая, что эта ставка бита. Он дает только понять, что требования его очень скромны и не выйдут за пределы необходимого. «Я не спал эту ночь, но отчаяние не овладело мною. Хлеб, необходимые книги, комната, — вот все, что я требую… Вот уже три ночи, как я не смыкаю глаз и все время повторяю: что станет со мной, что станет со мной!»

До этого Редерну нет никакого дела. Редерн молчит.

От просьб Сен-Симон переходит к атаке. Он требует третейского суда. Он говорит, что отказ от третейского суда даст право назвать графа Редерна мошенником. Он грозит издать в городе Орне памфлет, где будет вскрыта нечестная игра Редерна при разделе имущества.

«Мошенник! — презрительно повторяет про себя Редерн. — Нашел чем испугать! Еще и не такими словами называли меня заблудшие братья!» Но скандал все-таки нужно замять. И Редерн посылает Сен-Симону маленькую сумму, чтобы временно заткнуть эту голодную глотку, а вслед за тем пишет орнскому префекту письмо, указывая, что памфлет, замышляемый сумасшедшим Сен-Симоном, необходимо запретить в интересах общественного спокойствия.

Когда Сен-Симон пытается прибегнуть к этому последнему средству, владелец орнской типографии решительно отказывается печатать рукопись. Больной, нравственно разбитый, без гроша в кармане, Сен-Симон едет на свое старое пепелище, в город Перонн (осенью 1812 года). Здесь он заболевает сильнейшей лихорадкой и едва не умирает. За лихорадкой следует подавленное состояние, близкое к сумасшествию. «Я не мог связать двух слов, — пишет он в письме к сестре Аделаиде, — и вероятно совсем сошел бы с ума, если бы обо мне не заботился умный и опытный врач и если бы мадам Фольвиль и гг. Кутт и Даникур не утешали меня». А будущее развертывает все те же невеселые перспективы: Париж, нетопленная комната, одиночество, безнадежность, нищета…

Когда Сен-Симон выздоровел и вернулся в Париж, судьба послала ему маленький подарок. Нотариус Кутт, бывший его сотрудник по земельным спекуляциям, сначала приютил его у себя, а потом, по поручению брата Сен-Симона, нанял ему небольшую квартиру и вручил пенсию, ассигнованную семьей. Но пенсия эта невелика — ее не хватает на жизнь. Чтобы кое-как существовать, приходится продавать последние вещи, да и то исподтишка, чтобы не узнали кредиторы-лавочники. Тем не менее ни голод, ни безденежье не в силах задавить творческую энергию. Сен-Симон пишет два небольших сочинения — «Записку о науке о человеке» и «Записку о всемирном тяготении» и в рукописных копиях рассылает их видным ученым. К рукописям приложено следующее письмо:

«Будьте моим спасителем, я умираю от голода. Мое положение лишает меня возможности изложить мои идеи в обработанном виде, но значение моего открытия не зависит от способа изложения, который навязывают мне обстоятельства…

Занятый исключительно мыслями об общем благе, я пренебрегал моими личными делами и очутился вот в каком положении. Вот уже пятнадцать дней, как я питаюсь только хлебом и водой, работаю без освещения и продаю все свои костюмы, чтобы достать денег для переписки моих работ. Страсть к науке и общественному благу, желание изыскать средства, чтобы возможно более мягкими средствами устранить страшный кризис, который испытывает все человеческое общество — вот что довело меня до этой нищеты. Поэтому я, не краснея, сознаюсь в своем бедственном состоянии и прошу оказать мне помощь, которая дала бы мне возможность продолжать мое дело».

Комбасерес, министр Наполеона, советует Сен-Симону обратиться непосредственно к императору. Шансов на успех мало: Наполеон, разбитый, только что вернулся из русского похода и поглощен приготовлениями к борьбе с союзниками. До отвлеченных теорий и мировых реформ ему сейчас очень мало дела. Чтобы обратить его внимание на свои труды, Сен-Симон прибегает к маленькой хитрости. Предназначенную для Наполеона брошюру он озаглавливает; «Способ заставить англичан уважать независимость национальных флагов» и посвящает ее императору. Расчет наполовину удался. Император заинтересован. Что тут такое — может быть конструкция нового дальнобойного орудия или чертеж необыкновенного корабля, или оригинальный стратегический план? Все пригодится для борьбы с Англией, самым страшным его противником. Но дело, оказывается, совсем не в этом, Дело в том, что нужно призвать к управлению Францией «духовную власть», избранных населением ученых; правление ученых приведет всю страну в такое цветущее состояние, что Англия будет вынуждена ввести и у себя такой же режим; а когда она введет его, ученые не преминут гарантировать на веки вечные независимость отдельных наций. Император разочарован, изумлен, рассержен и ничего не хочет больше слышать о сочинителе.

А союзные армии придвигаются все ближе и ближе. Вот уж они кольцом окружают Париж. Еще немного, и император капитулирует и уезжает в изгнание на остров Эльбу.