Глава 1. Приближение к герою

Для любого человека, интересующегося историей изучения и освоения Российской Арктики, встреча с Владимиром Александровичем Русановым неизбежна в силу огромного научного и общественного наследия, которое он оставил своим последователям. Его имя занимает достойное место среди первых русских полярных геологов, искавших на далеких полярных архипелагах полезные ископаемые. Несмотря на свою сухопутную специальность, он оказался у истоков идеи Северного морского пути в его современном виде — уже одного этого достаточно, чтобы завоевать себе место на страницах российской истории. Именно В. А. Русанов отстоял интересы России на Новой Земле и Шпицбергене. При всем неприятии царской бюрократической России он нашел разумный компромисс с властями в служении родной стране, не поступившись ни убеждениями, ни совестью. Каждая из его экспедиций — переплетение глубокого научного поиска с преодолением совокупности критических ситуаций, часто непредсказуемых просто потому, что в Арктике во все времена по-другому не бывает. Уже только поэтому его опыт и его жизненный подвиг остаются востребованными и поныне. Покров неизвестности скрывает его жизненный финал, остающийся неразгаданным и по сию пору. И наконец, тайна любви, ибо в его последнее отважное предприятие, из которого он не вернулся, за ним пошла женщина, сознававшая, на что идет… Яркая короткая жизнь продолжительностью всего в 37 лет, насыщенная событиями и напряженным жизненным поиском, — вот биография одного из самых видных русских полярных исследователей, не дожившего до воплощения своих замыслов в жизнь, но определившего мыслью и волей развитие событий в Российской Арктике на десятилетия вперед уже в иных общественных условиях.

В полном смысле он был разведчиком нашего будущего в Арктике со всем тем, что сопутствует этой профессии. Как известно, во все времена разведчики обречены на риск, а в части славы и известности — как распорядится история, которая, как известно, дама с норовом. Нансен однажды сравнил Арктику с женщиной, а наши старые полярники, подолгу лишенные женского общества, не случайно утверждают, что их избранница беспощадна к нахалам и презирает чересчур осторожных. Ни к тем, ни к другим герой этой книги не принадлежал.

Для автора знакомство с Русановым происходило в несколько этапов. Первый пришелся еще на школьные и студенческие годы — по книгам и другим литературным источникам, содержавшим оценки современников, уважительные, далеко не полные, а иногда просто спорные. К тому времени мой собственный интерес к Арктике уже сформировался вполне определенно, хотя я еще не представлял, как он осуществится в будущем. Второй этап произошел непосредственно в условиях полярной зимовки, когда собственный жизненный выбор осуществился, но оставалось только гадать, насколько успешным он окажется в будущем — тревожная ситуация ожидания для любого молодого человека в пору решительного и непростого жизненного поворота, включавшего и поиск личностных ориентиров, на кого равняться и в чем. Меня учили работать по солидным первоисточникам, а в трудах Русанова не было того, что лежит на поверхности, привлекая ярким (нередко фальшивым) блеском. С другой стороны, сам масштаб этой личности можно было оценить лишь с расстояния времени — вблизи он просто не умещался в доступном поле зрения. Кроме того, понять многие стороны его деятельности и решений можно было, только обретя собственный полярный опыт, который, как известно, «сын ошибок трудных». Наконец, третий и самый главный этап проникновения в личность этого выдающегося полярника проходил непосредственно в процессе собственной научной деятельности в экспедициях на Новую Землю и Шпицберген одновременно с освоением и использованием всего русановского наследия. На этом объяснение причин авторского интереса в личности Русанова закончу, дабы у проницательного читателя не возникло подозрение в желании автора погреться в лучах чужой славы, чему, увы, немало примеров.

Приобщение к опыту предшественников для участников академической экспедиции, обосновавшихся в заливе Русская Гавань для выполнения работ по программе Международного геофизического года 1957–1959 годов, началось, когда полугодичный строительный аврал на экспедиционной базе стал наконец выдыхаться. Порядком отупевшая от черной бесконечной физической работы молодежь начала постепенно приходить в себя и стала интересоваться чем-то иным, помимо цементного раствора, доставки кирпича, ковки металла и отесывания бревен. Разумеется, никто не мог отменить ежедневного жизнеобеспечения (заготовки льда для камбуза или раскопок угля из снежных сугробов), тогда как наладка приборов или установка научного оборудования считалась занятием для отпетых интеллигентов. Пусть читатель не судит нас слишком строго в силу молодости — средний возраст участников нашей экспедиции в ту пору составлял всего двадцать шесть лет. Мы были открыты для восприятия всего нового, что сулила нам двухгодичная зимовка, постепенно приспосабливаясь к новой, еще непривычной, обстановке.

На ней следует остановиться особо. Хотя сам термин в ту пору не имел хождения, окружающая нас среда была, несомненно, экстремальной. Местность — типичная «ненаселенка». Наша экспедиционная база в глубине небольшой бухточки располагалась на крохотном клочке прибрежной равнины, зажатом между двумя ледниковыми языками, от которых время от времени доносились громовые раскаты — это рушились в океан айсберги. Невысокий горный хребет между ледниками словно распирал их, не позволяя льду заполнить наш небольшой скальный «оазис», вся растительность которого состояла из мхов и лишайников. Свирепые здешние ветры даже зимой так «подметали» его, что снег в разгар зимы оставался только пятнами. Помимо маленькой полярной станции в пяти километрах от нашей научной базы, следующий «крупный» населенный пункт на крайнем севере архипелага на мысе Желания отстоял от нас в ста пятидесяти километрах — количество его обитателей превышало наше почти вдвое. Пространство между Русской Гаванью и мысом Желания занимал огромный ледниковый покров, где метели и поземки гуляли больше трехсот дней в году. Все вместе это называлось Новой Землей, где проходила основная исследовательская деятельность одного из наших самых результативных предшественников, каким был Русанов.

Уже в те времена даже школьники знали, что эпоха «белых пятен» на планете миновала. Однако карту на наши окрестности на основе аэрофотосъемки только-только создали, и она поражала взгляд бедностью какой-либо привычной топографической ситуации — чуть ли не главным ее содержанием оставались редкие голубые горизонтали, обозначавшие поверхность ледника. Одних это повергало в уныние, а у других вызывало жгучее желание совершать великие и малые открытия, чтобы поскорее стать в один ряд с полярными корифеями, начиная с Михаила Васильевича Ломоносова, который, хотя и оставил немало трудов о природе высоких широт, наши края так и не посетил.

Возможно, по этой причине нас волновали в ту пору иные имена. В первую очередь — руководители известных полярных организаций советского времени: первый директор Арктического института (возникшего как Северная научно-промысловая экспедиция) профессор Рудольф Лазаревич Самойлович или начальник Главного управления Северного морского пути академик Отто Юльевич Шмидт, оба побывавшие в наших местах. Первый из них получил известность прогремевшим на весь мир спасением итальянской экспедиции У. Нобиле, а второй впервые проплыл Северным морским путем за одну навигацию, а позднее создал на Северном полюсе первую дрейфующую станцию. Несомненно, своим арктическим выбором Самойлович был также обязан Русанову, который пригласил его в свою последнюю экспедицию, а затем спас ему жизнь, отправив с отчетными материалами на Большую землю. От страшной участи миллионов жертв культа личности в годы великого террора последнее обстоятельство Самойловича спасти не могло. Мы догадывались, что и Шмидт расстался с высокими широтами не по своей воле. В своих спорах о заслугах обоих арктических корифеев мы вскоре уяснили, что решали они разные задачи — Рудольф Лазаревич сосредоточил свои усилия на мобилизации природных ресурсов для нужд страны, а Отто Юльевич — на решении грандиозных транспортных проблем. Оба они выступали не столько в качестве самостоятельных исследователей, сколько организаторов науки, хотя и с большим собственным опытом экспедиционных работ в условиях Арктики.

Постепенно в спорах стало возникать имя их предшественника — Владимира Александровича Русанова, благо среди книг из академических запасников, от излишков которых освобождалась Большая земля (включая таких авторов, как Хемингуэй, Ремарк или Олдингтон), оказался солидный том его трудов. Каждая книга — это памятник своей эпохе, и упомянутый том лишь подтверждает эту мысль. Культ личности, совсем недавно пронизывавший всю жизнь советского общества сверху донизу, странным образом отразился на нашей полярной литературе. Издательство Главсевморпути предпочитало публиковать заслуженных иностранных полярников, начиная с Джона Франклина и Адольфуса Грили и кончая многотомными собраниями сочинений Нансена и Амундсена, поскольку они каких-либо проступков против ВКП(б), Советского государства и лично товарища Сталина заведомо совершить не могли. Со своими же российскими полярными корифеями, среди которых было немало достойнейших людей, дело обстояло сложнее. После ареста известного полярного геолога Урванцева или Самойловича их книги тут же изымались из всех библиотек. Издательствам проще было не рисковать и своих лучше не издавать — никто не мог поручиться за то, что автор не окажется по воле НКВД очередным «врагом народа», потянув за собой и всех причастных… Разумеется, об издании Б. А. Вилькицко-го (открывшего для нашей страны Северную Землю, первоначально получившую по традиции имя Николая II) из-за его эмиграции не могло быть и речи. Тем более это относилось к А. В. Колчаку, Верховному правителю Белого движения. Колчак в молодости разрабатывал планы изучения Антарктиды, а позднее по результатам собственных наблюдений в экспедиции Э. В. Толля в 1900–1903 годах предсказал еще одну систему дрейфа в Северном Ледовитом океане помимо открытой Нансеном. Он, таким образом, встал в глазах специалистов вровень с великим норвежцем, а его предвидение подтвердилось почти полвека спустя. В описываемые времена он иначе как «лютым врагом советской власти» и «наймитом иностранного капитала» не аттестовался. Хотя проблем с изданием книг чекистов-полярников И. Д. Папанина и А. И. Минеева не возникало, их уровень не соответствовал сохранявшимся традициям русской литературы.

Книги на полярные темы в предвоенные годы пользовались у нашей читающей публики значительным спросом, однако, перечитывая их сегодня, не перестаешь удивляться — нередко вместо конкретных имен и фамилий на страницах присутствуют безличные геолог или метеоролог, иногда человек обозначен лишь отчеством, порой каким-то своим специфическим признаком — самый длинный, рыжий… Причина подобных замен для читателя того времени не была секретом. Все полярники той поры знали, что предшественником Шмидта был Самойлович, который начал работать в Арктике вместе с Русановым, но его имя вдруг исчезло из арктических изданий. Это — атмосфера, в которой готовилось издание трудов Русанова.

Поскольку органы НКВД не предъявляли претензий к зарубежным полярникам, их продолжали издавать до той поры, пока однажды в журнале «Советская Арктика» (№ 6, 1939) не появилась статья под характерным заголовком «О плаваньях русских в Арктике и раболепстве перед Западом». За последующими военными событиями об этой показательной статье давно забыли, но именно она дала зеленый свет изданию трудов В. А. Русанова, которые из-за войны увидели свет лишь в 1945 году.

Том, общим объемом почти 30 печатных листов, имел характерное название «Статьи, лекции, письма. Литературное наследство выдающегося русского полярного исследователя начала XX века». Его составители С. П. Петросов и М. С. Державин проделали огромную работу, сведя воедино массу документов самого разнообразного содержания, что наглядно видно из оглавления, составленного по тематическому признаку: «О Северном морском пути в Сибирь», «Но-воземельские экспедиции», «Геологические статьи», «Шпицбергенская экспедиция», «Исследования Камо-Печорского края, переписка» и даже полицейское «Дело о политическом арестанте В. А. Русанове». Важны были и комментарии, для написания которых составители привлекли выдающихся специалистов того времени. Тем самым можно было судить не только о научном вкладе Русанова в изучение природы Арктики, но и о его деятельности по другим направлениям (в частности о планах освоения Северного морского пути), а также событиях личной жизни. Ни один из биографов исследователя с тех пор не может обойтись без этого издания.

Для начинающих полярников увесистый русановский том оказался, во-первых, в нужном месте, во-вторых, очень вовремя, да и сам автор — просто необходимым человеком, личностью, специалистом, на которого можно было равняться. Видимо, это свойство всех замечательных людей — оказаться там, где нужно и в нужное время. В такой встрече нам повезло, хотя восприятие личности одного из выдающихся наших предшественников начала XX столетия со всеми ее противоречиями и «нестыковками» оказалось для нас, с нашим еще ограниченным житейским багажом, непростым делом.

Сами труды Русанова подверглись такой редакторской обработке, что вызвали удивление у людей, еще не освоивших искусство чтения советских изданий между строк. Доморощенные экспедиционные «аналитики» отмечали два обстоятельства. Первое — даже после шести арестов юный Володя Русанов ни в какую революционную партию не вступил, в том числе и в большевистское крыло социал-де-мократов. Для издателей это было важно: с одной стороны — несомненный революционер, а с другой — колебаний от генеральной линии партии иметь не мог, поскольку в таковой не состоял. Второе обстоятельство заключалось в не-ком противоречии — мы считали В. А. Русанова в первую очередь геологом, в то время как издатели на первое место ставили его заслуги в разработке и изучении проблемы Северного морского пути, явно в противовес реальным заслугам О. Ю. Шмидта.

Последнее обстоятельство нам объяснил кто-то из «старичков» с полярной станции из числа ветеранов Главсев-морпути, хотя и по-своему:

— Шмидт для нас «и академик, и герой, и мореплаватель…». А Папанин кто? Естественно, — плотник… Книгу-то вашу издавали, когда он был начальником Главсевморпути, а кто из руководства любит предшественников?.. Вон как Хрущев Сталина-то попер…

Против последнего примера возразить было нечего, так что старый полярник, видимо, был прав. Позднее я убедился, насколько Папанин терпеть не мог «шмидтовцев», причем для него это определение было ругательным. С нашим жизненным опытом той поры мы не рисковали судить о взаимоотношениях высшего руководства (которое Уинстон Черчилль сравнил со «схваткой бульдогов под ковром»), но сам по себе такой экскурс в недавнюю историю Арктики показался нам достойным внимания.

Повезло не только нам — важнее, что с Русановым повезло России. Для нас русановская деятельность выглядела очень значительной по объему, причем многосторонней: геология, изучение ледников, ликвидация белых пятен, океанография, топографические съемки, рельеф — целый комплекс проблем, и все с использованием минимума технических средств. Соответственно, длинные пешие маршруты, чтобы добыть эту информацию. Ясно, что многое из его научного наследия мы могли и должны были использовать. Например, карты, снятые им, отчетливо демонстрировали изменения природной среды, в первую очередь ледников. Много было сделано им просто впервые — от пересечения Северного острова и до карты его внутренних районов. Он первым установил отступание ледников на Новой Земле, а это важный момент с точки зрения прогноза изменений среды в связи с ожидаемым потеплением или похолоданием, Действительно, многое из того, что он считал необходимым для мореплавания в Арктике, спустя четверть века воплотилось в деятельности Главного управления Северного морского пути. И наконец, таинственное исчезновение — «пойти, открыть и пропасть…».

Вовремя появился Русанов, потому что российская политика в Арктике в ту пору оказалась в тупике, что неудивительно. Надо же было такое брякнуть на самом высшем уровне: «Так как на Севере постоянные льды и хлебопашество невозможно, и никакие другие промыслы немыслимы… необходимо народ с Севера удалить!» (Визе, 1948, с. 144). Подобных примеров хватало и в дальнейшем, достаточно вспомнить историю золотопромышленника Михаила Константиновича Сидорова, истратившего деньги на изучение Севера и умершего в нищете. Это он был вынужден обратиться к английским морякам с обещанием премии за рейсы к устьям Оби и Енисея, получив отказ от самого Федора Петровича Литке, совмещавшего в ту пору должности президентов Академии наук и Географического общества, со следующей мотивировкой: «У нас, русских, нет такого моряка, который решился бы плыть морем в устье Енисея» (там же). Тем самым былая Российская Арктика открывалась всем желающим — хватай не хочу. Естественно, соседи не зевали… Потом власти спохватились сами и начали сверху спускать запоздалые, как в наше время говорили, ЦУ и РУ (руководящие и централизующие указания), а российское чиновное руководство на местах традиционно топило любое мало-мальски новое мероприятие, не сулившее ему непосредственной выгоды. Мы обсуждали со старыми полярниками и эту проблему, получив однажды совершенно неожиданный пример ее актуальности в наше время: американцы шастают по нашей Арктике где хотят, вплоть до территориальных вод. В Ялте товарищ Сталин мог, конечно, за нашу кровушку заставить союзников признать наши арктические моря советскими внутренними водами, да предпочел пол-Европы… И адмирал Кузнецов, хоть и голова, ему не подсказал… После войны хватились, сказали, что Севморпуть наша внутренняя магистраль, да что толку…

В последнем мы убедились много времени спустя весьма наглядно, а что касается адмирала Кузнецова, то, как известно, инициатива наказуема, тем более в тоталитарном государстве.

В похожей (но не совсем) обстановке и пригодился Русанов, принявший риск проведения необходимых мероприятий в жизнь на себя, одновременно предоставив возможность местному архангельскому начальству достойно предстать перед столичным, поскольку еще оказался и дипломатом, что проявилось и позднее.

Он на редкость удачно вписался тогда в события на полярных окраинах России, поскольку хорошо понимал интересы страны по двум главным направлениям: во-первых, в транспортном освоении своих полярных окраин (прежде всего на море) и, во-вторых, в эксплуатации природных ресурсов, прежде всего полезных ископаемых, являясь, таким образом, идейным предшественником Самойловича и Шмидта. Читателю следует учесть, что геолог не может руководствоваться ситуацией лишь сегодняшнего дня, хороший специалист всегда работает на будущее. Минеральные богатства, не находящие применения сегодня, завтра с изменением конъюнктуры могут оказаться стратегическим сырьем, и история с этой точки зрения преподносит нам немало сюрпризов. В одной из книг, изданных на рубеже XIX–XX веков, автор, описывая нефтяные месторождения как источники топлива, отмечает их доходность благодаря продаже мазута и керосина, с одной стороны, а с другой — жалуется на затраты для уничтожения не находящей сбыта огнеопасной легкой фракции — бензина. Другие времена — другие песни… Так что геология — это не только наука о породах, слагающих нашу планету, но еще и о предвидении их использования в будущем, что дано далеко не каждому. Русанову это удавалось неплохо, что и сделало его в значительной мере провидцем российского будущего в Арктике. Но Русанов — геолог — это только часть проблемы о роли личности в истории Российской Арктики, явившийся, как отмечено выше, в нужном месте и вовремя. Эта личность не замыкалась в профессиональной сфере, а видела проблему в комплексе.

Другой составляющей комплекса проблем для Русанова стала разработка перспектив развития Северного морского пути. Ведь добытые в Арктике ресурсы и сырье надо было еще вывозить самым дешевым морским транспортом. Он правильно сообразил, что полярник без моря — это не полярник, поскольку Арктика — это прежде всего ледовитые океанские акватории с присущей только им спецификой. Эту особенность арены будущей деятельности герой книги не только воспринял в самом начале своей арктической карьеры, но и усваивал в процессе экспедиционной работы, осмысливая и развивая ее на будущее. То, что ему это удалось — лишь подтверждение его незаурядности. В сочетании этих двух направлений — ресурсного, с одной стороны, и морского транспортного, с другой — он и остался в истории освоения Российской Арктики.

Еще одно обстоятельство привлекло внимание будущих полярников, стоявших в самом начале своего жизненного и научного пути. Разумеется, соотношение личного и общественного определяет значимость любой исторической личности. Однако эта аксиома усложняется, если страна и государство — существенно разные понятия. Похоже, наши предки во времена Русанова уже не только понимали это положение, но и руководствовались им на практике. Выступая в разчой форме против самодержавного государства (включая участие в революционном движении), они одновременно не отказывались служить стране — в биографии Русанова это буквально бросается в глаза. Не берусь судить за нас всех, но, по крайней мере, для мужской половины российского общества идея службы то ли государству, то ли стране, то ли обществу всегда была актуальной и очень непростой, особенно на переломных моментах российской истории, на которую пришлась вся жизнь героя настоящей книги. Пример Русанова весьма поучителен, хотя едва ли история и тем более литература являются руководством для прагматиков, оставаясь прежде всего проявлением духовной жизни общества.

Оглядываясь в прошлое, я вижу, как в деятельности Русанова отразилось многое из того, что имело продолжение в последующих поколениях российских полярников уже в совершенно иных общественных условиях. Определенно, его опыт пригодился нам по многим направлениям. Он оказался необыкновенно важным, поскольку лучше позволял оценить связь поколений, с одной стороны, а с другой — помогал лучше понять нашего предшественника и если не войти в его образ, то во всяком случае приблизиться к нему вплотную. Можно было взять его карту, статью или другой документ и сравнить с тем, что В. А. Русанов наблюдал на местности. Многое совпадало, а отличия порой ставили в тупик (кто же из нас прав?) или заставляли искать причину обнаруженной разницы. Нередко такой причиной оказывались изменения природной среды — проблема, которая с каждым годом становилась все актуальней и перспективной на будущее. Именно в ту далекую пору я ощутил, как формируется «связь времен», в данном случае преемственность разных поколений исследователей, без которого наука остается только набором разрозненных сведений и непонятных фактов. И не только это… Как держаться в безвыходной обстановке, на которую так щедра Арктика, когда, казалось бы, все, от тупого руководства до беспощадной непогоды, ополчилось против тебя? Если это твой выбор — не жалуйся, не проси и ни о чем не жалей! Сделай или умри — он так и поступил.

Русанову удавалось сотрудничество с людьми самого разного общественного положения и образования — от губернаторов и министров до неграмотных обитателей Новой Земли, которых он по-своему любил и ценил. Именно Русанов сформировал как общественного деятеля Тыко Вылку, что позволило ему со временем стать «президентом Новой Земли». Образ аборигена как помощника исследователя впервые описал Фенимор Купер, в нашей литературе это сделал на примере Дерсу Узала Владимир Клавдиевич Арсеньев. Однако опыт Русанова гораздо интереснее, поскольку он способствовал развитию Вылки до уровня самостоятельного исследователя и общественного деятеля. Титул «президента Новой Земли» тот заслужил в народе, а не от советской власти, отплатившей ему черной неблагодарностью, которой он не пережил. Появление такого местного лидера — несомненная заслуга Русанова. Однако много было и своих, «материковских» деятелей, с кем он не нашел общего языка, но об этом подробней ниже.

В процессе работы я столкнулся с жизнью очень своеобразной и неординарной личности, несомненным интеллектуалом и вместе с тем человеком активного действия, решительным, способным увлечь окружающих на серьезное и рискованное предприятие. В моих глазах это не было недостатком — вся окружающая обстановка учила нас тому, что риск для исследователя неизбежен по природе самого исследования, которое проводится обычно на грани неизвестного. А кто может поручиться в том, что полученный результат не ведет к опасности? Разве не взрывались и не травились химики, не зарабатывали «лучевую болезнь» (часто не подозревая об этом) физики, не говоря о врачах-инфекционистах? В лучшем положении оказались «технари», они отчетливей представляли опасный предел и для подозрительных случаев содержали специальный штат испытателей. Увы, риск для исследователя — это норма, и судьба самого В. А. Русанова лишь доказала это. Не случайно наиболее прозорливые из племени администраторов до сих пор не могут простить Русанову жизненного финала, к разгадке которого мы приблизились только в самые последние годы… С любых точек зрения русановский опыт даже в современных условиях не потерял значения, если только не стал еще актуальней…

Теперь читателю понятно, чем этот человек заинтересовал автора почти полвека назад. Он оставил свой след в самых разных, порой неожиданных местах нашей Арктики. Обычно литературное знакомство с новым районом предстоящих работ на Шпицбергене или Новой Земле неизбежно начиналось с русановских работ. Сходным образом это проходило на Таймыре или во льдах Карского моря на трассе Северного морского пути. Запомнился зловещий, какой-то беспощадный ландшафт западного Таймыра с борта трудяги Ан-2, там, где были обнаружены последние следы его пребывания — даже чисто зрительно здесь на милость Арктики рассчитывать просто не приходилось и последствия самой незначительной ошибки вырисовывались в своей неотвратимой трагичности. Однако восприятие льдов Карского моря было другим — на моих глазах караван во главе с атомоходом «Арктика» ломился, так и хочется сказать, напрямую, что будет заведомо неверно, учитывая последние спутниковые данные, лежавшие на столе в штурманской рубке. Но дело происходило на пути, выбранном именно Русановым в обход Новой Земли с севера — еще пример воплощения идей исследователя, сложившего свою голову в белых просторах много лет назад.

Сложнее приходилось проникать в мотивацию его поступков. Он был не столько скрытным человеком (в чем нередко его обвиняли), сколько не стремился к дешевой популярности — это было не только его правом, но и всей жизненной позицией. Вот почему понять его побудительные мотивы часто было не простым делом, тем более что наука не имеет ничего общего с шоу-бизнесом, даже если в наши дни иные «корифеи» демонстрируют обратное.

Разумеется, личность такого масштаба и размаха деятельности привлекала не только автора настоящих строк, тем более что мой интерес на первых порах был ограниченным, он был направлен только на чисто природные явления. Интерес к В. А. Русанову в обществе и среди ученых-полярников понятен, даже исходя из чисто человеческих побуждений — был и вдруг исчез, что стряслось, почему, каким образом? Собирался искать его Р. Л. Самойлович, но, как говорится, не суждено… Много усилий приложили историки (М. И. Белов, В. М. Пасецкий), чтобы прояснить его судьбу. Однако свои поиски они вели в архивах, редко учитывая природный фактор в той мере, которую он заслуживал — прежде всего характер местности и происходящие на ней процессы. Были полезны так называемые научно-спортивные экспедиции, которые, казалось бы, имели возможность смоделировать развитие событий на местности, однако их руководители не обладали необходимыми для этого знаниями. Были и другие обстоятельства, мешавшие установить истину. Знаток Арктики член-корреспондент Академии наук В. Ю. Визе, лично одолевший Северный морской путь еще на «Сибирякове» вместе с О. Ю. Шмидтом и нашим лучшим ледовым капитаном того времени В. И. Ворониным впервые за одну навигацию, настолько оказался под впечатлением прогресса ледового мореплавания 20-30-х годов прошлого века, что заранее объявил последний поход В. А. Русанова невозможным. Нельзя забывать и другое — цель и задачи этого предприятия до сих пор достоверно не установлены.

Я уже писал, как обнаруживал присутствие Русанова в разных частях Арктики прежде всего на основе его отчетов и других трудов, то есть чисто «книжным» образом. Однако сравнение русановской информации с реальной местностью начало для меня приносить свои плоды. Уже простое знакомство с побережьем пролива Маточкин Шар во время рекогносцировок накануне Международного геофизического года даже с борта судна оказалось в высшей степени интересным. Вся панорама первой русановской экспедиции 1907 года оказалась у меня перед глазами. Вот эти ледники, у которых он обнаружил отступание, здесь он совершил восхождение на гору Вильчека, а здесь выполнил разведку в глубине побережья. То же повторилось в 1959 году при возвращении с зимовки в процессе посещения полуострова Адмиралтейства, где я даже сделал несколько небольших маршрутов, наблюдения в которых позволяли понять нашего предшественника совсем иначе, чем специалисты-историки, не бывавшие на Новой Земле. Обогатившись со временем собственным экспедиционным и исследовательским опытом, посетив другие русановские места, я уяснил, что по сравнению с самыми мудрыми «архивными крысами» вижу многие события в ином свете, благодаря знакомству с местными условиями, в которых герой этой книги добывал свои знания и которые нередко диктовали ему действия.

Роль природного фактора невозможно оценить, не испытав на собственной шкуре немытого, голодного, загнанного «полевика» (как именуют себя участники экспедиций), нередко обреченного работать без связи с цивилизованным миром, причем сделавшего свой выбор совершенно добровольно. Отсюда иной взгляд на события с участием Русанова, с которым наши полярники, несомненно, «одной крови». Претензия на подобное родство заставляет быть на уровне даже тогда, когда, казалось бы, нет ни сил, ни возможностей.

Сейчас все чаще вспоминают о том, что Россия — полярная держава. Это означает, что две трети ее пространства или лежат за полярным кругом, или приравнены к территориям Крайнего Севера. На них трудится менее десяти процентов населения государства, но зато находятся две трети наших природных ресурсов — леса, нефти, алмазов и цветных металлов. Зависимость благополучия остальных девяноста процентов россиян от своих полярных и заполярных окраин, казалось бы, достаточно очевидна, как и нагрузка, выпавшая на долю северян и полярников. То ли еще будет, когда в обозримом будущем мы превратимся в информационное общество, в котором информация из высоких широт обретет свою реальную высокую цену! Как не вспомнить адмирала Макарова, утверждавшего, что «простой взгляд на карту России показывает, что своим главным фасадом она выходит на Ледовитый океан». Русанов первым начал наполнять это суждение реальным содержанием.

Россия не просто обращена в Арктику — она обречена на нее, и за повседневностью эта истина как-то проходит мимо сознания и высокого руководства, и, к сожалению, рядового россиянина, нашего современника, отученного советской властью от ответственности за происходящее в стране. Хуже того — сколько поколений россиян пугали Сибирью и Колымой — и допугали… Теперь заново приходится усваивать азы XVIII столетия, известные со школы — «усугубиться может российская слава через изобретение восточно-се-верного мореплавания» или «богатство России будет произрастать Сибирью», — суждения специалиста высокого уровня, каким был уроженец Севера Михаил Васильевич Ломоносов. Позднее тот прогноз был выхолощен поколениями чиновников и негодных администраторов, пугавших своих подчиненных перспективой оказаться на указанных пространствах не по своей воле. А для нормального свободного предприимчивого человека, готового к трудностям и риску ради собственного будущего и будущего своей страны, от которой его отлучали вожди и незваные правители, там все с точностью до наоборот: для начинающего жизнь — Арктика и Сибирь дадут возможность приличного заработка и жизненного опыта, молодому специалисту — приобрести необходимый профессиональный опыт, ученому — получить уникальный материал и перспективу будущего роста, бизнесмену — размах дела (достаточно напомнить о нефти и газе на шельфе Баренцева моря) и т. д., но все это при непременном условии свободного выбора, который был у Русанова. Его результативность и производительность — это от свободы выбора.

Еще одно интересное обстоятельство — полярник в российском обществе издавна занимает особое положение, что подтверждается со времен Петра (а возможно, Дежнева) многими достойными примерами участников Великой Северной экспедиции, вошедших в школьные хрестоматии, именами Макарова, Седова, Папанина, Шмидта и, естественно, самого Русанова, причем при желании этот перечень можно продолжить. Не всякий россиянин может рассказать о профессиональном вкладе перечисленных полярников, но их место в общественном сознании и в самой российской истории для мало-мальски образованного человека достаточно очевидно и не случайно. Следует напомнить, что полярник прочно обосновался в нашей художественной литературе в качестве разведчика будущего, по крайней мере со времен Н. А. Некрасова («Три страны света»), что один из героев чеховской «Дуэли» замышляет экспедицию в Арктику, полярная тема отчетливо прозвучала в творчестве Б. Лавренева, В. Каверина, Н. Заболоцкого, К. Паустовского, Ю. Казакова и особо ценимого северянами Олега Куваева и многих других не столь именитых писателей.

Если «поэт в России больше, чем поэт», то это же относится и к полярнику, думаю, оттого, что, не претендуя в современных условиях на славу и известность, в свое время он взвалил на свои плечи столько, что под стать порой воину в годину испытаний страны — и это в мирное время. Какая-то особая, почти нечеловеческая стойкость и терпение ко всем невзгодам и жизненным перипетиям, выпадающим на его долю, готовность вынести все и вся порой ради какой-то только ему известной цели, заставляет его держаться и не проклинать судьбу. Истоки высшего звания как меры мужества и отваги «Герой России» лежат в Арктике и были связаны с мирным подвигом во имя спасения ста с лишним человеческих жизней. Перед своей страной и перед своим временем российский полярник не в долгу. Эта книга только об одном из них.

По мере проникновения в характер этой неординарной и талантливой личности первоначальное удивление и восхищение все чаще сменялись ощущением причастности к его деятельности. Он словно продолжал свою работу нашими руками и нашим интеллектом, а это, что называется, обязывало быть на уровне и, определенно, не искать ни легких путей, ни тем более дешевой славы, ни любви руководства на службе научной истине в ее арктическом воплощении.

И вместе с тем никак не выходил из памяти тот свирепый и безжалостный арктический пейзаж на западе Таймыра, где прошел его последний маршрут навстречу гибели и бессмертию, каким однажды мы увидали его во время полетов осенью 1962 года. С нашими возможностями в процессе аэровизуального обследования каких-либо новых свидетельств пребывания Русанова здесь мы установить, разумеется, не могли, но зато характер местности на его пути к спасению к жилым местам в низовьях Енисея предстал во всей зловещей реальности — сотни и сотни километров глухой безысходной то ли тундры, то ли полярной пустыни. Эффект восприятия этой безжизненной местности был усилен поздней осенью накануне первых снегопадов. Ни намека на человеческое жилье или просто признаков человеческого присутствия. Правда, в то время ходили слухи о таинственном скелете на Северной Земле, который, по всеобщему мнению, мог принадлежать только кому-то из участников последней экспедиции В. А. Русанова. Понадобилось немало времени, чтобы эта версия рассыпалась в прах, хотя ее возникновение по-своему показательно: многие из нас свыклись с мыслью, что от В. А. Русанова можно было ожидать самого неожиданного… Одно только это настораживало — имя Русанова стало обрастать легендами, домыслами и другими вольными или невольными искажениями реальных событий, так что любая новая информация о нем требовала тщательной проверки, причем с подтверждением.

Яркий пример подобного рода я получил, когда начал работать на Шпицбергене. Один из самых известных и популярных наших российских исторических объектов здесь — так называемый «домик Русанова» в бухте Колс-бэй вблизи брошенного угольного рудника Грумант на берегах Ис-фиорда, который оказался совсем не русановским. Мои робкие попытки установить истину неожиданно встретили единодушный отпор как со стороны администрации Арктикугля (нашей организации, занятой добычей угля на Шпицбергене), так и консульства. Но червь сомнения в глубине моей души уже делал свою разрушительную работу. В сборнике трудов Русанова, изданном в 1945 году, каких-либо упоминаний о строительстве этого дома не было. Более того, при внимательном изучении хронологии последней русановской экспедиции (она начиналась на берегах Шпицбергена) времени на сооружение чего-либо подобного у него просто не оставалось. Постройка первого русского дома на Шпицбергене (если не считать поморов) имела место в 1913 году с началом добычи угля нашими земляками под руководством P. JI. Самойловича. Об этом он совершенно определенно писал в отчете, который после гибели этого исследователя в годы великого террора на десятилетия осел в глубинах спецхрана. Наконец я раскопал этот документ, но и после этого наши деятели на Шпицбергене (в заботах о собственном имидже, явно не сопоставимом с русановским) советовали мне не распространяться об этом открытии, чтобы не разочаровывать наших добытчиков угля, которые что о Самой-ловиче, что о Русанове услышали впервые, оказавшись уже на Шпицбергене.

При всем своем интересе к личности В. А. Русанова и поиску материалов не могу без содрогания вспоминать о собственных промахах и упущениях, теперь уже невосполнимых. Заведующим фотолабораторией в нашем институте был фотомастер Захар Захарович Виноградов, напоминавший благородной сединой библейского патриарха. Узнав, что я недавно вернулся с Новой Земли, он поделился со мной воспоминанием:

— А я ведь с самим Русановым встречался…

С запозданием признаюсь, что мой тогдашний уровень не позволил оценить значение этой бесценной информации. К счастью, новоземельские дневники 3. 3. Виноградова и многочисленные фотографии хранятся теперь в Историческом музее в Москве и использованы в настоящей книге.

На Новую Землю мне пришлось возвращаться еще много раз, и я посетил, наверное, все места, связанные с деятельностью Русанова. Примерно то же повторилось и на Шпицбергене, где за свои одиннадцать экспедиций я практически повторил все маршруты исследователя непосредственно на местности, иной раз, что называется, «след в след». Порой новые технические средства демонстрировали свое преимущество слишком наглядно. Десяток строк в письмах Русанова о трудностях пересечения главного острова архипелага по ледникам летом 1912 года раскрылись для меня в жуткой реальности, когда я увидал эту местность с вертолета — заснеженная сквозная долина от моря до моря в салатных разводьях снежных болот на ледниках, картина знакомая еще по Новой Земле. Мне показалось, что я сам по пояс погружаюсь в противную холодную жижу, еле передвигая ноги в сапогах с намокшими портянками, когда каждый шаг дается нечеловеческим напряжением. Открывшаяся картина объясняла то, что не вполне уяснили комментаторы русановских трудов — причину задержки русановского отряда при пересечении Шпицбергена с потерей нескольких важных дней, поставивших его на край гибели. Не стану продолжать эту тему, поскольку к ней придется возвращаться на страницах этой книги многократно. Однажды я понял, что могу сесть за книгу о Русанове-исследователе, хотя в этом у меня уже были предшественники и весьма серьезные.

В качестве ответственного редактора издательство решило мне назначить доктора исторических наук Василия Михайловича Пасецкого и понятно почему — у него о Русанове уже были опубликованы две книги. Очевидно, моя третья на ту же тему должна была стать совсем другой, иначе терялся смысл ее публикации. Кроме того, Русанов в то время стал популярной фигурой и на его поиски устремились чуть ли не десятки самодеятельных экспедиций и, соответственно, многие издания подхватили эту тему, обещая решение всех проблем, связанных с Русановым, в самом ближайшем будущем. Вот почему я не мог ожидать особо теплого приема у маститого полярного историка, что он, собственно, мне и пообещал:

— Сами понимаете, если вы напишете плохую книгу, моего согласия на ее издание вы не получите…

Спустя какое-то время мне пришлось наблюдать его работу над моей рукописью, причем я сам стремился обратить его внимание на спорные места. Внешне было трудно определить, насколько Василий Михайлович удовлетворен моим произведением — его лицо оставалось совершенно непроницаемым. Иногда он все же снисходил до замечаний, но таких кратких и сдержанных, что судить о его окончательном решении было невозможно, типа «подумать только…», «ну, это вы, батенька…», «а это действительно так?» и т. д. Какой-либо мелкой правкой, чем отличаются большинство специалистов на его месте, он не занимался и совершенно оправданно — это было делом редактора издательства. Так продолжалось несколько дней. Наконец я услышал: «А ведь это другое прочтение… Странно, что на это место не обратили внимание ваши предшественники!» — и поставил свой шикарный автограф на титульном листе рукописи. Правда, он тут же добавил: «Не радуйтесь, на таком материале можно было бы сделать гораздо более полное исследование. Ну, да у вас впереди еще время есть…» Так я получил благословение мэтра, и оставалось только завершить мой замысел в виде печатного труда.

Хочу сказать, что работа над ним предоставила мне множество интересных встреч не только в столице российских полярников, каким в то время был Ленинград (и таковым остается нынешний Санкт-Петербург), но и в других городах, связанных с жизнью героя этой книги. Прежде всего это его родина Орел, где в 1975 году по инициативе Московского филиала Географического общества проводилась научно-общественная конференция в связи со 100-летием со дня рождения исследователя. Свою роль в ней сыграла научно-спортивная экспедиция «Комсомольской правды» во главе с Д. И. Шпаро и А. В. Шумиловым. В значительной мере благодаря этим ребятам удалось отстоять от сноса дом, в котором прошли молодые годы исследователя, а позднее был организован Дом-музей В. А. Русанова, со временем превратившийся в небольшой научно-исследовательский центр. Поскольку прилегающая часть городской застройки еще долго сохраняла свой первоначальный облик, оставалась возможность ощутить непередаваемый аромат прошлого, в котором формировался характер юного Володи Русанова в период его мужания.

То же относится и к Архангельску, откуда начинались пути-дороги исследователя в просторы Арктики, в первую очередь на Новую Землю. Я застал еще деревянную застройку по Троицкому проспекту, скрипучие тесовые мостки на центральной улице города, прихотливый рисунок резных наличников деревянных домиков современников Русанова, Соборную пристань, откуда он уходил в просторы полярных морей, монументальные постройки старинной таможни на набережной просторной Двины, певучий поморский говор — все то, с чем имел дело герой этой книги. К счастью, Архангельский краеведческий музей сохранил немало документов той поры.

Так постепенно за многие годы у меня выработался определенный подход к интересующей меня личности исследователя. Я не только сравнивал полученные им результаты с современными данными, но пытался хотя бы мысленно оказаться в его положении, чтобы увидеть развитие событий его глазами, — чаще всего это относилось к характеру полученной им маршрутной информации. Это непростая проблема, поскольку теперь аналогичные работы стараются проводить со стационаров или еще лучше дистанционными методами — путем аэрофотосъемки и космической съемки. Конечно, это сберегает время и позволяет охватывать обширные территории, но в любом случае ключевые, контрольные участки требуется отрабатывать в поле. Но это далеко не все в оценке достижений героя книги, ибо главным все-таки остаются его человеческие качества: вкусы и пристрастия, склонности и слабости, отношения с родными, близкими, сотрудниками, начальством и просто окружающими. Ведь интересно, любил ли он природу, интересовали ли его искусство, литература и многое другое. Оказалось, что в этом отношении имеющиеся возможности далеко не исчерпаны. В литературе о Русанове, например, не использовались дневники людей, встречавшихся с ним — Виноградова, Писахова, Пришвина, как и воспоминания его отчима

А. П. Соколова и некоторые другие источники, «задействованные» в настоящей книге, как и не публиковавшиеся фотографии. Эти не столько новые, сколько не использовавшиеся материалы позволяют заново осветить многие стороны деятельности Русанова, например, его отношение к своему современнику Георгию Яковлевичу Седову на основе статьи, опубликованной в кадетской газете «Речь» в мае 1912 года. А ведь был еще и личный дневник исследователя, неоднократно и лишь частично использованный им для отчетов. Был, ибо его местонахождение в настоящее время неизвестно…

Конечно, следовало бы больше поработать в архивах, особенно Сорбонны, но здесь я оказался в положении героя анекдота, заявлявшего окружающим: «Опять хочу в Париж…» Как известно, на вопрос: «А давно вы там бывали?» он отвечал: «Нет, но я уже хотел…» Для меня эта проблема остается в том же положении и теперь, если не хуже — поскольку французским я так и не овладел. Правда, кое-какие документы оттуда получить удалось — и на том спасибо! В частности, диплом об окончании университетского курса героем этой книги, что имело принципиальное значение — выдающийся полярный исследователь и студент-недоучка в одном лице для многих немыслимое сочетание, даже если жизнь преподносит порой и не такие сюрпризы.

Что касается опубликованной книги «Владимир Александрович Русанов (1875–1913?)», вышедшей в издательстве «Наука» — это прежде всего научное издание, посвященное деятельности одного из самых результативных русских полярных исследователей дореволюционной поры. Личному там места почти не нашлось или постольку поскольку… В той книге автор стремился показать истоки успехов исследователя, его высокой научной производительности, поскольку эти проблемы интересовали меня и тех, кто издавал книгу. Надеюсь, мне удалось докопаться до причин, которые сделали этого исследователя таким, каким он остался в нашей памяти. Хотя я и понимал, что сама личность ученого и его достижения неразделимы, тем не менее на фоне поставленной задачи все личное в этом человеке оказалось оттесненным на второй план. По этой книге можно было защищать диссертацию, но к тому времени я уже «остепенился». Книга исчезла с прилавков довольно быстро, устные отзывы я получил вполне приличные, кое-кто остался недоволен отдельными выводами и оценками (особенно в заключительной части), но в любом деле, а в науке тем более, угодить на все вкусы невозможно — велик риск утратить главное.

Работая над книгой, я убедился в том, что имеющиеся документы освещают биографию героя далеко не полностью — это же отмечали и мои многочисленные предшественники. Во всяком случае, сам В. А. Русанов не позаботился снабдить своих будущих биографов необходимым материалом, но в отличие от многих он не старался в своих работах представить свои поступки и действия в благоприятном для себя свете. Даже в наиболее уязвимом для критики последнем плавании в Карское море (поскольку речь идет о самовольном использовании находящегося в его распоряжении судна, если хотите — угоне) ни в одном из известных документов он не только не ищет оправданий, но и ничего не скрывает. В сложившейся обстановке, скорее всего, он и не мог назвать конечный пункт своего плавания, предоставив оставшимся судить о нем в меру собственного разумения. И не только это… Годы его молодости можно воспроизвести по документам полиции, но гимназический период или учебу в реальном училище описать сложнее. Не могли же его отчислить из гимназии и реального училища без мотивировки — за что? Хулиганство, разбой, просто лень?.. Увы, каких-либо документов, чтобы ясно ответить на этот вопрос, в нашем распоряжении нет.

Еще одно важное обстоятельство для оценки сделанного в Арктике Русановым. При всей грандиозности достигнутого им сам-то он видел в содеянном лишь первый шаг, некую обширную рекогносцировку — не более, после которой собирался приступить к углубленному изучению всего, что связано с Российской Арктикой. Не получилось, потому что погиб, не вернувшись из непонятного разведочного маршрута, как это не раз и не два случалось с другими разведчиками — настоящее проявление скромности, которое не всегда свойственно ученым мужам. Именно скромности от понимания грандиозности открывшихся перед ним проблем.

Следует сказать, что даже известные документы, связанные с Русановым, не были использованы достойным его образом. Всего один пример. Где-то в конце 70-х годов мне позвонили из одного солидного журнала и сказали, что хотели бы получить мое заключение по поводу русановских документов, оказавшихся в распоряжении редакции. Они получили интереснейшие материалы о награждении участников самой успешной его экспедиции 1910 года. На каждого из награждаемых была представлена детальная характеристика с перечнем заслуг, с краткими биографическими данными. Отсутствие в этом перечне некоторых лиц подтвердило мое подозрение о конфликте среди участников, о чем я догадывался по научным публикациям. Бросалось в глаза другое — судя по ряду приведенных цитат, В. М. Пасец-кий был явно знаком с этим документом. Почему же он не упоминает о награждении самого Русанова и его отважных спутников — ведь речь идет ни более ни менее как об официальном признании заслуг исследователя на родине? При ближайшей встрече я задал Василию Михайловичу этот вопрос и получил неожиданный ответ.

— Из-за позиции редакции… Там стали уверять, что читатель не поймет, почему царское правительство награждает революционера.

(От себя замечу, что составители и редакторы издания 1945 года также знали об этом документе из архива в Архангельске, умолчав о самом интересном, чтобы в условиях по-истине «совковой» цензуры сохранить главное.)

— Согласитесь, — заметил я, — во-первых, он награжден за дело. Во-вторых, каких-либо сведений об измене революционным идеалам за Русановым не числится… В конце концов, он сам имел полное право решить — как служить стране: в подполье или на Новой Земле…

— К сожалению, я не смог им этого доказать…

Возникали и другие ситуации. Очередной звонок — есть дама, утверждающая, что вскоре после революции она встречала Жюльетту Жан (француженку, возлюбленную

В. А. Русанова, невесту, гражданскую жену — назовите, как хотите, суть от этого не изменится, но главное в том, что она отправилась за своим избранником на смерть, обретя в нашей памяти бессмертие), участницу той последней, роковой экспедиции. Не очень-то я в него поверил, однако чем черт не шутит…

Источник информации — дама в годах, кандидат наук, пенсионерка, часа два рассказывала о своей учительнице в детском доме первых послереволюционных лет, которая поведала своим ученикам об участии в полярной экспедиции именно Русанова, вынужденной зимовке (естественно, без какой-либо «привязки» этих событий к карте), голоде, нападении аборигенов, пленении и т. д. и т. п. Не припомню деталей ее возвращения в цивилизацию, но затем моя рассказчица сообщила, что указанная учительница как французская подданная по окончании Гражданской войны получила официальное разрешение вернуться на родину и, как говорится, концы в воду… Пойди проверь!

Затем битых пару часов я выуживал детали. Каждое отдельное событие из рассказанного могло иметь место, хотя и не подтверждалось каким-либо другим независимым источником. Хочешь — верь, хочешь — не верь! И вот наконец удача — мнимая Жюльетта Жан поведала своим ученикам, как пленившие ее аборигены охотились на белого медведя с помощью свернутого китового уса, замороженного в шариках из китового жира. Нет такого способа охоты у наших северных народов, явное заимствование у Киплинга или Джека Лондона! Очевидно, такая «Жюльетта Жан» была достаточно образованной и знающей дамой, но (как жаль!) к реальной отважной возлюбленной Русанова не имела никакого отношения… Чем она руководствовалась, рассказывая недавним беспризорникам о своих приключениях за полярным кругом, нам не суждено уже узнать. Еще раз увы!.. Какой сюжет я прикончил, можно сказать, собственноручно, причем совершенно безжалостно — до сих пор не могу забыть…

Теперь читателю понятно мое отношение к герою книги. Любая биографическая книга — это прежде всего исследование личности, если об ученом — то его научной деятельности, как и каким образом он достиг выдающихся результатов. В своей первой книге о В. А. Русанове я рассказал прежде всего о его научных заслугах, стремясь объяснить, как он достиг столь высоких результатов на Новой Земле и Шпицбергене, и не только там. При этом читателю-ученому важно знать еще методику авторского исследования, способ проникновения в секрет успеха своего героя. Литературная или научная биография всегда основана на использовании документов — иначе не бывает. То, что мне посчастливилось добыть, не привело к каким-то кардинальным изменениям в оценке заслуг одного из самых выдающихся исследователей Арктики дореволюционного периода. Удалось другое — во-первых, углубить и конкретизировать наши представления о его научных заслугах по отдельным направлениям и, во-вторых, понять, как он достиг этого.

Это важно, потому что по способу получения природной информации наше время и начало XX века резко отличаются, поскольку сейчас основная масса природной информации добывается дистанционными методами — из космоса или с помощью аэрофотосъемки. Однако при этом «связь времен» очевидна, поскольку мы используем и материалы Русанова, полученные «в поле» в маршрутах, и современная аэрофотография. А в итоге — изменения природной среды. Таким образом, без маршрутов Русанова результативность новейших дистанционных методов, увы, была бы неполной.

Чтобы понять логику его научного поиска, следовало ознакомиться поближе с теми полярными местностями, где он трудился, и даже немного побывать в его шкуре — у специалистов подобная методика называется моделированием. Судя по отзывам, тогда мне это в известной мере удалось.

Возможно, самое интересное — когда и каким образом герой этой книги ощутил зов Арктики. Выбор профессии, определение призвания обычно происходят на основе скрытого внутреннего осознания собственных возможностей, чтобы проявить себя достойным образом в избранной сфере деятельности, нередко вызывая удивление современников, руководствовавшихся совсем иными жизненными критериями. Иногда это именуют озарением, нередко в собственное оправдание. У кого-то это происходит внешне само собой, порой вопреки мнению и советам окружающих, у других — уходят годы, а третьи спокойно плывут по течению всю жизнь… Трудно ожидать, что орловские обыватели конца XIX века оценили в достойной степени книгу Фритьофа Нансена, которая стала отправным пунктом для полярных устремлений юноши Русанова. Он также не сообщил своим потомкам и последователям, чем она привлекла его — научным предвидением Нансена или его способностью к преодолению препятствий на жизненном пути, причем не в ущерб другим. Именно тогда впервые зов высоких широт услышал не самый благополучный мальчишка из мещанской семьи на окраине губернского города во глубине России. Знать, умел слушать или обладал восприятием того положительного, что делает человека личностью.

Есть еще один важный показатель значимости человека такого масштаба — его личные, общественные и научные связи. В самом начале жизненного пути эти связи у Русанова отслеживала полиция, благодаря которой мы знаем многое о его друзьях-революционерах. Хотя иногда и говорят о его возможной встрече с Ульяновым (Лениным), но это скорее дань советскому времени. В Париже, разумеется — эмигрантские демократические круги, но больше научные, включая ученых с мировым именем среди преподавателей Сорбонны. В России в связях прослеживается определенный «путь наверх», начиная по крайней мере с военных событий 1905 года, когда Русанов обращался к военному министру, но затем общение с официальными российскими кругами прекратилось и возобновилось, видимо, лишь в 1909 году в связи с исследованиями на Новой Земле уже на губернаторском уровне, поднявшись к 1912 году вплоть до правительственного в связи с экспедицией на Шпицберген. Более того, формально можно даже говорить о связях (хотя и односторонних) героя настоящей книги с самим российским самодержцем, поскольку тот визировал документы, связанные с высылкой в Вологодскую губернию, и наградные листы после экспедиции 1910 года. В любом случае, с точки зрения связей Русанов — весьма показательная личность для характеристики своего времени и состояния российского общества той поры в целом. Есть и другие источники для характеристики таких связей — фотографии, газетные статьи, письма. Они использованы в настоящей книге, хотя и не отвечают на все возникающие вопросы.

Если мне удалось убедить читателя в правильности выбора героя, последуем же за ним на страницах этой книги из российской глубинки на рубеже XIX–XX веков через печорскую ссыльную глухомань в славный город Париж, а затем в белые просторы Арктики навстречу преждевременной гибели и бессмертию.