"Перикл" - читать интересную книгу автора (Феликс Наумович Арский)

Ф. Арский ПЕРИКЛ

УХОДЯЩИЙ ВЕК

Век уходил.

Уходил незаметно, еще не осознавая себя веком. Само это понятие возникнет через тысячу с лишним лет. Историю начнут измерять новыми мерками, между столетиями проведут незыблемые границы, аккуратно расставят порядковые номера — и окажется, что когда-то на Земле был VI век до нашей эры.

Потом ученые специалисты отведут ему особое место в летописи античного мира. Они твердо установит, чем он отличался от «архаического» VII и «классического» V, какое наследство оставил будущим поколениям и вообще как повлиял, что определил и чему научил. Век родится вторично и обретет самостоятельное существование.

Современники об этом не догадывались. Они возделывали поля и виноградники, собирая скудные урожаи, отправлялись в плавания, стараясь не терять из виду берегов, возводили крепостные стены, сооружали храмы, основывали колонии в чужих землях. И воевали. Сражались друг с другом, чтобы установить свои законы и привести к власти угодных правителей. Вели бесконечные войны с соседями.

Право сильного не подвергалось сомнению — победителей не судили, какой бы ценой ни добывалась победа. Герои гомеровских поэм служили образцом, и в бессмысленной бойне под стенами злосчастной Трои видели событие, достойное преклонения.

Но «Илиада» была всего лишь поэтическим сказанием, воспоминанием о героической древности, когда сотни кораблей устремились в Малую Азию, чтобы отомстить за поруганную честь спартанского царя Менелая, вернуть ему легкомысленную супругу и стереть с лица земли непокорное царство Приама. VI век напомнил о возмездии. Восток — таинственный и далекий — стал близким и грозным. Спокойное, неторопливое течение жизни нарушилось. Мир, окружавший древних греков, менялся на глазах.

Это был век катастроф. Погибали царства, одно название которых некогда приводило в трепет. Они исчезали навсегда, их вычеркивали из памяти, чтобы через две с половиной тысячи лет жалкие остатки былого величия предстали перед изумленным взором археологов и историков.

VI век уже не знал ассирийских владык. В 605 году до н. э. могучая держава, разгромленная вавилонянами, ушла с исторической арены. Забыто устрашающее имя Ашшурбанапала, Передняя Азия смиренно склоняется перед новым владыкой — Навуходоносором. 42 года занимает престол этот «прославленный, покорный великим богам, могучий царь, солнце Вавилона, любимец богини Иштар, вынудивший к послушанию четыре страны света». Таков титул, унаследованный им от его знаменитого предшественника — Хаммурапи, так же, как и он, уверенного в незыблемости и вечности своего величия.

Навуходоносор покоряет Сирию, Финикию, Палестину, его войска подходят к границам Египта, а сборщики налогов пробираются в самые отдаленные уголки Малой Азии, где когда-то жили непобедимые хетты, о которых уже никто не помнит. Вавилон — «врата бога» — украшается пышными храмами и дворцами и становится крупнейшим городом всего тогдашнего мира, «царем царей», «золотой головой», как называл его библейский пророк Даниил. (Если же, в соответствии со средневековыми представлениями, определять город как «поселение, обнесенное стеной», то, очевидно, Вавилон следует признать вообще самым большим городом, когда-либо существовавшим на нашей планете.)

Вавилон вызывал восхищение и зависть. Царь знал цену тому и другому: «Я — Навуходоносор, царь Вавилона, сын Набопаласара. Я окружил Вавилон с востока мощной стеной, вырыл ров и скрепил его склоны с помощью асфальта и обожженного кирпича. У основания рва я воздвиг высокую и крепкую стену. Я сделал широкие ворота из кедрового дерева и обил их медными пластинками. Для того чтобы враги, замыслившие недоброе, не могли проникнуть в пределы Вавилона с флангов, я окружил его мощными, как морские валы, водами. Преодолеть их было так же трудно, как настоящее море. Я тщательно укрепил бастионы и превратил город Вавилон в крепость».

Но царь думал и о вечности. Он оставил потомкам одно из семи чудес света — «висячие сады Семирамиды» и завершил сооружение в 90 метров высотой, ставшее олицетворением человеческого тщеславия и заносчивости: «Я приложил руку к тому, чтобы достроить вершину Вавилонской башни так, чтобы она могла поспорить с небом».

Упоенный могуществом, правитель бросил вызов истории — и она приняла его. Слава царя развеялась в течение одного поколения. Сын Навуходоносора погиб во время дворцового переворота, внука жрецы свергли с трона, едва он взошел на него. Последнему царю — Набониду — суждено было окончить свои дни в плену.

В 538 году Вавилон пал. Его тройные стены и 600 башен оказались бесполезными — через распахнутые городские ворота ворвалась, не встречая сопротивления, персидская конница. Запершемуся в цитадели Валтасару, сыну Набонида, оставалось надеяться на чудо. Он ожидал его, устраивая отчаянные оргии во дворце. И дождался, своими глазами увидев зловещие предзнаменования. В Библии говорится, что «вышли персты руки человеческой и писали против лампады на извести стены чертога царского, и царь видел кисть руки, которая писала: «Мене, текел, упарсин! (Сосчитано, взвешено, разделено».) В ту же ночь Валтасар был убит.

История вычеркивает старые имена и названия. В начале VI века исчезает таинственное, спрятанное в Кавказских горах Урарту, не устоявшее под напором скифов и мидян.

В 546 году перестает существовать Лидийское царство: его сказочные богатства достаются персидской казне, а незадачливый царь Крез попадает в плен, став жертвой собственной опрометчивости. Спросив у оракула, идти ли ему войной против персов, он получил вразумительный ответ: «Если перейдешь реку Галис, сокрушишь великое царство». Предсказание сбылось, и Крезу, закованному в цепи, оставалось лишь сетовать на двусмысленность пророчеств и с запоздалым раскаянием вспоминать о том, как он пренебрег предостережением афинского мудреца Солона.

Геродот передает: в Сардах, пышной столице Лидии, Солону показывали сокровища царя. Когда он внимательно все рассмотрел, Крез сказал ему: «О твоей мудрости, любезный афинянин, до нас доходит громкая молва. Из жажды знаний и любопытства ты посетил многие земли, и потому я хотел бы спросить себя, видел ли ты счастливого человека?» Крез задал такой вопрос, рассчитывая, что будет произнесено его имя. Солон, однако, назвал других людей — граждан, честно выполнявших свой долг и достойно встретивших смерть. Крез был раздосадован: «Неужели ты ни во что не ставишь мое счастье и ставишь меня ниже простолюдинов?» И услышал в ответ: «Я знаю, Крез, что божество завистливо, а ты спрашиваешь меня о человеческом счастье… Человек ведь не более чем случайность. Ты, конечно, очень богат и повелеваешь многими народами, но назвать тебя счастливым я могу только тогда, когда узнаю, что ты благополучно окончил свои дни. Многих божество ласкало надеждой счастья, а потом ниспровергало. Во всяком деле надо поглядеть, каков его конец».

В VI и даже V веке греки приписывали богам мысли и чувства, свойственные смертным, — традиция, сохранившаяся еще от гомеровской эпохи. Вполне серьезно Геродот Галикарнасский, ученый, историк, путешественник, объездивший весь свет и знакомый с самыми просвещенными умами, утверждал: «Божество не терпит, чтобы кто-нибудь, кроме него самого, мнил высоко о себе». И никого не удивляли неожиданные повороты в судьбе отдельных людей или целых народов и государств — ведь миром правил рок, суровый, а главное — неумолимый.

Средиземноморье привыкало к новым именам, коротким и резким, как слова команды: Кир, Дарий, Ксеркс. Персидская речь звучала теперь на всем Ближнем Востоке. Не знавшие преград отряды завоевателей покорили греческие города Малой Азии, а в 525 году до н. э. Камбиз, сын Кира, захватил самую долговечную из стран — Египет. Трехтысячелетнее владычество фараонов кончилось, слово «фараон» исчезло из лексикона, и великое царство превратилось в рядовую провинцию, управляемую наместником, носившим гордое звание сатрапа.

VI век завершил историю Древнего Востока. Исчезли царства ассирийцев, хеттов, вавилонян, египтян, урартов, эламитов, финикийцев, мидийцев. На их месте раскинулась гигантская персидская империя Ахеменидов, с вожделением поглядывавшая на запад.

Элладу это пока не тревожит. Десятки греческих городов-государств — полисов — живут своими заботами, не подозревая об опасности. Их больше беспокоят внутренние распри или столкновения с ближайшими соседями. И уж совсем вдалеке, где-то на самой окраине тогдашнего мира, только рождается государство, на которое долгое время не будут обращать внимания, а когда обратят — станет уже поздно, и Риму удастся осуществить то, чего не смогла достичь ни одна держава древности.

Греция еще не знает иноземных нашествий. Но ей ведомы иные потрясения. VI век сокрушал старинные устои и менял политический облик маленьких, но ревниво оберегающих свою независимость полисов.

Началось это в предыдущем столетии. Община граждан, составлявшая основу города-государства, раскололась. Обремененные долгами крестьяне закладывали землю, — а нередко и самих себя продавали в рабство. Ремесленники попадали в полную зависимость от купцов. Недовольство росло и направлялось против тех, кто стоял у власти. Управляла же всем старая, разоряющаяся, но упорно цепляющаяся за свои традиционные права аристократия. Представители знатных родов, владевшие обширными землями, исполнявшие жреческие функции, диктовавшие законы, составили замкнутую касту правителей, не нуждавшуюся даже в услугах монарха. В развитых греческих государствах VI век уже не знает царей. На их месте появляются выборные магистраты — своего рода президенты республик. В Коринфе их именуют пританами, в Аргосе — демиургами, в Афинах — архонтами.

В VII столетии аристократия чувствовала себя уверенно и не боялась политических соперников. Она недооценила другого врага, равнодушного ко всякой политике, способного с одинаковым успехом созидать и разрушать. Враг этот имел невзрачный облик прутьев, стержней и небольших слитков из меди или серебра. От обычных кусков металла их отличали твердо установленный вес и эмблема государства, их чеканившего.

В короткий срок деньги изменили жизнь.

Они подрывали устои натурального хозяйства, дали толчок торговле, ускорили развитие мореплавания. Они способствовали появлению новых классов — купцов, ростовщиков, предпринимателей, скупавших земли, — всех, тех, кого называли «новыми богачами». Людей стали ценить не за знатность происхождения, а по их состоянию, независимо от того, каким способом нажито добро.

Когда-то в почете был честный труд земледельца, весь смысл существования которого сводился к обработке скромного надела. Рабов в хозяйстве почти не использовали, и праздность считалась позором для свободного гражданина. Трудолюбие, умеренность, скромность составляли нравственный идеал, богатство же рассматривалось как награда, венчающая усилия пахаря, скотовода, виноградаря, работающих от зари до зари. Живший, как полагают, в VIII веке до н. э. Гесиод в поэме «Труды и дни» поучает:

Труд человеку стада добывает и всякий достаток. Если трудиться ты любишь, то будешь гораздо милее Вечным богам, как и людям: бездельники всякому мерзки. Нет никакого позора в работе: позорно безделье. Если ты трудишься, скоро богатым, на зависть ленивцам, Станешь. А вслед за богатством идут добродетель с почетом… Стыд — удел бедняка, а взоры богатого смелы.

Через каких-нибудь полторы-две сотни лет подобная тирада вызывала лишь улыбку. Но к последнему замечанию прислушивались внимательно. В конце VII века уже твердо убеждены: «Деньги делают человека», и эта фраза входит в поговорку.

Только какие деньги? Добытые в поте лица на скудной греческой земле? Вовсе нет. Скупка и перепродажа участков, выгодные займы под проценты, торговля заморскими товарами, организация мастерских и изготовление предметов роскоши, инструментов, сосудов, находящих сбыт в других странах, — такие источники доходов оказались более привлекательными.

Торговый капитал проникал во все сферы. Перед ним не устояла и твердыня старой аристократии — земельные владения, та самая недвижимость, которая воплощала в себе вечные и неизменные основы прежней жизни. Знать разорялась, распродавала земли, шла на поклон к ростовщику, которого презирала, но без которого уже не могла обойтись.

Почувствовав силу, новая, денежная аристократия протянула руки к власти. Она хотела диктовать свои законы. Она утверждала, что свободные граждане достойны уважения, невзирая на отсутствие пышной родословной. И «новых богачей» поддерживали крестьяне и ремесленники, городская беднота, то есть основная масса народа, именовавшаяся демосом.

Страсти кипели во всех греческих полисах. «Старым добрым порядкам» пришел конец. Нередко дело доходило до вооруженных столкновений, и целые рода уничтожались либо подвергались изгнанию, их имущество перераспределялось. Ломались вековые традиции, менялись представления о доблести и благородстве.

И вот уже мегарский поэт Феогнид сокрушается:

Деньги в почете, и знатный берет себе в жены простую, Простолюдин — госпожу. Деньги — смеситель родов. Не удивляйся ж тому, что тускнеет порода сограждан, Если мешается так доброе племя с дурным… В бедствия нас из великого счастья повергли — насилье, Низкая жадность людей, гордость надменная их.

Демос устанавливал новые порядки. Он стремился к власти, хотел чувствовать себя господином, но еще не научился управлять. И он удовлетворился, когда от его имени это стали делать другие.

VII и VI века познакомили мир с тиранами.

Слово это вначале лишено было зловещего смысла и означало всего лишь единоличного правителя, получившего власть не по наследству и не путем избрания, а в результате захвата.

Но уже в древности понимали, сколь зыбки и изменчивы юридические категории. Любое мероприятие могло стать законным, если подкреплялось силой. Тем более если в качестве такой силы выступал демос. Его благо объявлялось целью политики, и справедливым считалось все, что укрепляло могущество тирана — общепризнанного «предводителя народа».

В тирании видели залог мира и порядка в государстве, избавление от смут. Становясь над всеми группировками сограждан, тираны заигрывали с народом, всячески подчеркивая свою преданность его интересам. Они конфисковывали имущество знати, издавали законы против роскоши, защищали бедняков в суде, поощряли торговлю, устраивали ослепительные празднества, сооружали великолепные храмы, покровительствовали художникам и поэтам.

Тираны пытались походить на древних царей, окружая себя мудрыми советчиками и вооруженной свитой. Но при этом они старались не нарушать внешних форм республиканского устройства. Будучи единоличными правителями, они воздерживались от того, чтобы чеканить монеты с собственным именем. Власть их тоже облекалась в законные одежды: их считали защитниками государства, и, как высшие военачальники, они имели право содержать наемный отряд телохранителей.

Тайну тиранической власти раскрыл позднее Аристотель, понявший, сколь важно соблюдать демократические формальности, чтобы народ чувствовал себя господином даже в том случае, если он лишен реальной власти:

«Недопущение к осуществлению гражданских прав, нарушение справедливости, проявление наглости — все это ведет к государственным переворотам». А потому, «так как в состав государства входят два элемента — класс людей неимущих и класс людей состоятельных, — тиран должен внушить и тем, и другим, что их благополучие опирается на его власть… В глазах своих подданных он должен быть не тираном, но домоправителем… не узурпатором, но опекуном. Тиран должен привлекать на свою сторону знатных обходительностью, а большинством руководить при помощи демагогических приемов».

Тиранами становились разные люди, в том числе и выходцы из аристократии. Именно они обычно особенно рьяно преследовали своих бывших единомышленников, чтобы такой ценой купить доверие демоса. И уже не только знатный, но и всякий мало-мальски выдающийся человек вызывал у них подозрение.

В то же время известно, однако, что, например, с именем тирана Периандра связан блестящий расцвет Коринфа, ставшего — правда, на короткий период — одним из ведущих эллинских государств.

На берегах Ионического и Адриатического морей Коринф основал цветущие колонии, во главе которых стояли родственники тирана. Сам город превратился в могучую крепость, надежно охраняемую флотом. По преданию, именно коринфяне изобрели якорь и создали новый тип военного корабля с запасными парусами — триеру, экипаж которой доходил до 200 человек. При Периандре были прорыты каналы, построена деревянная дорога, связывающая гавани, проведен водопровод. Коринф первым начал чеканить собственную монету и также впервые стал взимать пошлину за привозимые товары.

Периандр правил 40 лет и умер, окруженный почетом. Потомки считали, что ему повезло, ибо, как заметил через 2300 лет Дидро (написавший статью «Тираны» в издававшейся им «Энциклопедии»), «нет ничего более удивительного, чем тиран, умирающий в своей постели».

Не многих греческих тиранов ожидала подобная кончина. Их обычно свергали, либо они погибали от рук как внешних, так и внутренних врагов. Несмотря на внешний блеск, современники ощущали непрочность тирании, и она редко переживала два поколения. Даже коринфскому деспоту дельфийский оракул, по словам Геродота, предсказал: «Блажен Кипсел, и сам, и дети его, но не дети его детей», и вскоре после смерти Периандра его преемник был убит.

От рук персов погиб баловень судьбы самосский тиран Поликрат, занимавшийся пиратством и покоривший большую часть островов Эгейского моря. Недолго управлял Мегарами и тиран Феаген, свергнутый восставшим народом.

Тирания по природе своей не могла быть долговечной. Даже самые умеренные и осторожные правители вызывали в конце концов недовольство.

«Тирания преисполнена множества зол, — сетовал сицилийский тиран Дионисий, живший в V–IV веках до н. э., — но нет среди них большего, нежели то, что ни один из так называемых друзей не говорит с тобой откровенно… Друзьям доверять нельзя — ведь если они люди разумные, то сами предпочтут стать тиранами, чем подчиняться чужой власти». И когда его приближенный Дамокл в верноподданническом восторге назвал Дионисия счастливейшим из смертных, тиран усадил его на свое место, и тот увидел над головой висящий на конском волосе меч, готовый ежеминутно оборваться.

Этого пресловутого «Дамоклова меча» мог не бояться, кажется, единственный греческий тиран — правитель Митилены Питтак. Во время ожесточенных распрей демос призвал его, чтобы положить конец смутам. «При всеобщем одобрении поставили тираном над мирным несчастным городом Питтака, человека низкого происхождения!» — восклицал поэт Алкей, понося своих политических противников. Более объективные историки оценили деятельность тирана иначе. По словам Страбона, «Питтак воспользовался единовластием для уничтожения олигархов и, истребив их, возвратил городу независимость». Традиция рисует его человеком умеренным, бескорыстным и приписывает ему составление мудрых законов, обеспечивших порядок в государстве. Он дожил до глубокой старости и умер частным лицом, добровольно сложив с себя высокие полномочия.

***

В большинстве городов тираны не пережили VI века. Они сделали свое дело — они могли уйти. На языке науки это выражено лаконичной и сухой формулой: тирания сыграла прогрессивную историческую роль, сокрушив господство родовой знати и подготовив переход к новой политической и общественной организации — рабовладельческому полису; укрепив положение демоса, тирания стала противоречить его интересам и, лишенная социальной опоры, неминуемо обрекала себя на гибель.

Оттеснив аристократов, тираны не могли обойтись без помощи демоса, который рано или поздно должен был почувствовать собственную силу. Власть лишилась ореола непогрешимости.

«Аристос» по-гречески означает «лучший», «достойнейший», «благороднейший». Веками на аристократов смотрели, как на людей особой породы, которые, по милости богов (с которыми связывал свое происхождение каждый знатный род), призваны руководить общиной, племенем, народом. Они вершили суд и диктовали неписаные законы, следуя нормам традиционной морали, которая раз и навсегда провела границу между «лучшими» и простонародьем.

В VI веке поняли, что управлять способен всякий — и военачальник, и пират, и купец, в жилах которых нет ни капли «божественной» крови. Отсюда оставался один шаг до неожиданной, почти неправдоподобной мысли: правителей можно избирать, контролировать их действия, смещать и наказывать, и тот, кто облечен властью, — всего лишь государственный чиновник на службе у демоса — верховного судьи и законодателя. Как позднее скажет Аристотель, «когда народ — хозяин выборов, он хозяин и правительства».

VI век изобрел демократию.

Возникла она во многих греческих полисах, но глашатаем ее стали Афины.

Начал Солон.

Потомок последнего афинского царя, он мог бы гордиться своей родословной и предаваться занятиям, приличествующим аристократу. Но род его обеднел, и Солон, чтобы поправить дела, стал торговать оливковым маслом. Не потеряв старых связей, он завязал новые: знать по-прежнему считала его своим человеком, не меньшее уважение вызывал он у купцов и ремесленников.

Политический капитал он приобрел благодаря мнимому безумству, После долгих лет безуспешной войны с Мегарами за Саламин отчаявшиеся афиняне приняли закон: казнить всякого, кто осмелится предлагать военные действия против злополучного острова. Солон прикинулся сумасшедшим и, едва слух о его помешательстве распространился, выбежал на городскую площадь и прочитал перед народом элегию под названием «Саламин», в которой призывал к новым походам. Умалишенного выслушали и отменили прежний закон. Солону поручили командовать войсками, и он довел войну до победы.

Авторитет его возрос. И когда в начале VI века обострился конфликт между знатью и демосом, лучшего посредника найти было нельзя. «Знать уважала его за богатство, бедные — за честность», — утверждает Плутарх. Точнее сказать: аристократы видели в нем члена своей касты, а демос — защитника своих вполне конкретных интересов. Ошиблись и те и другие: Солон думал о спасении всего государства.

В 594 году до н. э. его избирают архонтом и наделяют чрезвычайными полномочиями для проведения реформ. Многие советуют ему стать тираном. Он отказывается, говоря, что «тирания — отличная крепость, только выхода из нее нет».

За советом он идет к дельфийскому оракулу, и Аполлон устами пифии вещает:

Смело средину заняв корабля, управляй им спокойно. Верных помощников в том ты найдешь среди многих афинян.

Итак, золотая середина! Политика, требовавшая особого искусства, умения лавировать, находить компромиссные решения, примирять враждующие группировки.

От реформатора ждали слишком многого. По словам Аристотеля, «народ рассчитывал, что он произведет передел всего, а знатные, что он вернет прежний порядок или только изменит его». Солон попытался удовлетворить всех. Его воображению рисовалось идеальное государство, в котором царят мир, согласие и справедливость и где каждый ощущает себя членом единого коллектива свободных граждан.

Свободных?

И Солон начинает с того, что уничтожает долговую кабалу. Всю территорию Аттики покрывали устрашающие межевые столбы с записанными на них суммами долга. Это означало, что земля заложена, а ее владелец — безнадежный должник или бывший крестьянин, превратившийся в раба. Солон вырывает столбы и возвращает должникам свободу. Отныне никто не смеет покупаться на личность гражданина Афин — даже самый последний бедняк должен оставаться свободным.

Но что делать земледельцу с неожиданно обретенной свободой? Солон отдает ему заложенную землю и объявляет долги недействительными. Он отыскивает тех, кого продали в рабство в другие страны, вносит за них выкуп, возвращает на родину и сажает на прежние участки.

Свидетельствует пусть богиня высшая, Мать черная, земля многострадальная, С которой сбросил я позорные столбы, Рабыня раньше, а теперь — свободная. На родину, в Афины, в наш прекрасный град, Вернул я многих, на чужбину проданных… Освободил и здесь, на милой родине, Тех, кто дрожал рабом господской прихоти. Но я боролся не путем насилия, Путем закона, правды, права, разума. И, обещая, обещанья выполнил, Не став тираном и не став насильником.

Но где гарантия, что все не повторится сначала? Что помешает знати увеличивать свои поместья, скупая крестьянские земли?

Солон отвечает: к прошлому возврата нет — и устанавливает предельную норму земельных владений. Он разрешает каждому завещать имущество кому угодно, а не только членам своего рода. Земля предков, священная и неприкосновенная собственность знатных родов, отныне может дробиться на мелкие участки и поступать в продажу.

Не забыты купцы, ростовщики, менялы. Солон начинает чеканить более мелкую монету, благодаря чему возрастает количество денег в стране, расширяются торговые операции. Кроме того, как передает Плутарх, «Солон, видя, что страна по своим естественным свойствам едва удовлетворяет потребностям земледельческого населения, а ничего не делающую толпу не в состоянии кормить, внушил уважение к ремеслам и вменил в обязанность наблюдать, на какие средства живет каждый гражданин, и наказывать праздных…Он издал закон, по которому сын не обязан был содержать отца, не отдавшего его в учение ремеслу».

Знатность отступала перед изворотливостью и предприимчивостью. Оставалось лишь узаконить новый порядок. И Солон изменяет государственное устройство.

Он думает о равноправии. Современникам известно его изречение: «Равноправие к смутам не приводит». Он достаточно смел, чтобы высказать такую идею, и слишком осторожен, чтобы реализовать ее. Слово «демократия» еще не появилось, об этом пока никто не помышляет. И меньше всего Солон, который делает первый шаг к ней. Но он уже знает: привилегии дает не рождение, а состояние. И делит народ на четыре группы.

Самым зажиточным доступны высшие должности — архонтов, военачальников, казначеев. Они же несут и самые обременительные расходы. Два других класса тоже участвуют в политической жизни, входя в Совет четырехсот, управляющий страной.

А что же демос? Тот самый народ, который еще не умеет править, но уже хочет царствовать? Солон дает ему почувствовать вкус власти. Он возрождает народное собрание — экклесию, где каждый может голосовать и высказывать свое мнение. Он создает высший судебный орган — гелиею (суд присяжных), доступный всем без исключения гражданам. 6 тысяч членов этого народного суда имеют право пересматривать, любые решения должностных лиц, избранных экклесией.

Как принято считать в науке, конституция Солона оформила гражданский коллектив Афинского государства и заложила основы рабовладельческой демократии.

Сам Солон вряд ли был способен так оценить свою деятельность. Он скромно полагал, что дал афинянам «самые лучшие законы из тех, которые они, могли принять». Он неуклонно следовал велению оракула, который, правда, не предупредил его, что «трудно в великих делах сразу же всем угодить».

«Все — в меру». Это крылатое изречение было высечено на храме Аполлона в Дельфах. Мера означала порядок и гармонию. А разве не этого добивался афинский реформатор?

Да, я народу почет предоставил, какой ему нужен, — Не сократил его прав, не дал и лишних ему. Также подумал о тех, кто имел и богатство, и силу, Им чтоб никто не чинил несправедливых обид. Встал я могучим щитом, и тех, и других прикрывая, И никому побеждать не дал насильем других.

«Могучий щит» — звучит внушительно и гордо. Но было и другое признание:

…Когда бы сам Противников я слушал всех и слушал всё, Что мне кричали эти и кричали те, Осиротел бы город, много пало бы В усобице сограждан. Так со всех сторон Я отбивался, словно волк, от своры псов.

И Солон устал отбиваться. Аристократы возмущались тем, что их лишили привилегий и смешали с чернью. Демос, получивший права, не желал оставаться нищим и настаивал на переделе земель. Реформатор стремился к умиротворению — от него требовали насилия. Обе армии предлагали ему командование, а он пытался избежать войны…

Солон уехал из Афин. Он покинул город, взяв с граждан обещание сохранять верность его законам и в течение 10 лет не менять в них ни единой буквы.

Возвратившись после долгих странствий на родину, Солон убедился: законы остались прежними, разногласия — тоже. Только равновесие нарушилось. В городе уже три группировки, или, как их называют, партии: в одной — знать, в другой — купцы, судовладельцы, ремесленники, в третьей — крестьяне. Страсти накалены до предела — вот-вот вспыхнет гражданская война. Солон пытается предотвратить столкновение, взывает к сдержанности и терпимости. Его вежливо слушают, но никто не следует советам миротворца.

Афины созрели для переворота. Он наступает в 560 году до н. э.

Ничего, кроме тирании, история предложить не могла. И тиран находится. Это родственник Солона — Писистрат, посуливший крестьянам и бедноте избавление от тягот. Аристократ берет на себя роль крестьянского вождя и защитника народа. Положение крайне двусмысленное: ему и верят и не верят. Знать обвиняет его в измене. Демос способен отвернуться от него при малейшем промахе.

Он окружает себя отрядом телохранителей — «дубинщиков». 300 человек охраняют его дворец на Акрополе. Но они бессильны защитить власть. Дважды Писистрат теряет ее и вынужден уходить в изгнание. А потом вновь с триумфом вступает в город. Последний раз это происходит в 537 году.

Наученный опытом, тиран отказался от советов Солона, которым до тех пор следовал. Он понял, что принуждение — более действенное средство, чем уговоры. Несогласных проще устранить, чем переубеждать.

Писистрат начинает расправляться со своими противниками. Одни погибают, других изгоняют, третьи сами спасаются бегством. Земля и имущество осужденных и бежавших передаются крестьянам. Создаются специальные суды, разбирающие тяжбы земледельцев с аристократами.

Тиран выполняет обещания, которые давал демосу. Он вводит государственный кредит для нуждающихся крестьян. Ремесленники получают многочисленные заказы, широкое строительство дает заработок бедноте. Успешные войны позволяют пробиться к Черному морю. Оттуда, из причерноморских степей, купцы привозят зерно, продавая там изделия ремесла.

Афины богатеют. Их облик меняется на глазах. При Писистрате проводят водопровод, сооружают бассейны, впервые применяют мрамор для отделки зданий. Лучшие мастера Греции работают над украшением храмов и общественных построек.

Политические права граждан по-прежнему незыблемы. Конституция Солона не отменена. Единственная поправка к ней: тиран сам назначает и смещает высших чиновников. Впрочем, демос пока этим не обеспокоен. На время он перестает думать о политике. Он вспомнит о ней после смерти Писистрата в 527 году, когда власть перейдет к его сыновьям — Гиппию и Гиппарху.

Популярность не передается по наследству, и новые правители вскоре восстанавливают против себя афинян. В результате заговора от рук двух юношей — Гармодия и Аристогитона — в 514 году погибает Гиппарх, а в 510 году старинный род Алкмеонидов с помощью спартанских войск свергает Гиппия.

Что ждет Афины?

Родовая знать обессилена. Тирания окончательно скомпрометирована сыновьями Писистрата. Кому же управлять страной? Ответ дал Клисфен — Алкмеонид, возглавивший демос.

Он ввел новое административное деление, окончательно подорвав влияние аристократических родов. Аттика разделилась на 10 фил, каждая из которых посылала по 50 представителей в Совет пятисот. Совет этот обсуждал дела, подлежавшие утверждению в Народном собрании.

Филы избирали по одному человеку в коллегию стратегов, которые, командуя войсками, поочередно сменяли друг друга. Теперь уже никто не мог использовать вооруженные отряды для захвата власти.

Наконец, был принят закон об остракизме — закон, продиктованный страхом перед тиранией.

Любой гражданин, приобретавший политическое влияние, рассматривался как угроза обществу — ведь он мог стать тираном. Мог! Одного подозрения было достаточно, чтобы приговорить к изгнанию человека, невзирая на его заслуги (а нередко именно благодаря им). Раз в год Народное собрание решало, есть ли необходимость в остракизме. И на заседании, где должны были присутствовать по меньшей мере 6 тысяч граждан, проводилось голосование. Никто не обсуждал компрометирующих поступков или речей — просто на черепке каждый писал имя того, кто, по его мнению, заслуживал наказания. Осужденному большинством голосов предстояло на 10 лет покинуть пределы Аттики. Правда, имущества его не трогали, семье разрешали жить в Афинах, а самого изгнанника по истечении срока полностью восстанавливали в правах.

Закон призванный оберегать демократию, в конце концов обернулся против нее: его использовали в межпартийной борьбе для сведения счетов с соперниками.

Отвергнув привилегии богатства и знатности, афиняне гордо провозгласили равноправие всех граждан. И столь же решительно отгородили гражданский коллектив от остальных жителей, за счет которых существовали.

Демократия означает народовластие. Рабовладельческая демократия утверждала господство свободных граждан, составлявших меньшинство населения. Детище своего времени, она заключала в себе роковое противоречие, ставившее пределы ее развитию. Но VI век этого предусмотреть не мог.

***

А век был любознательным. Он хотел знать больше, чем мог. Он пробовал то, что ему не по силам, делал открытия, которые не в состоянии был оценить. Он пытался обогнать самого себя.

В VI веке появились на свет невероятные теории — с точки зрения современников настолько нелепые, что их авторов даже не обвиняли в богохульстве. Впрочем, понятия «ереси» еще не существовало, и греки отличались сравнительной веротерпимостью. Они требовали лишь строгого исполнения обрядов и не прощали оскорбления святынь, религиозными же убеждениями государство не интересовалось. Да и какие убеждения, когда все издавна известно и объяснено в мифах? Мир и человек созданы богами. Бессмертные обитатели Олимпа управляют землей и небесами. От богов зависят вихри, землетрясения, извержения вулканов, морские бури, грозы, засушливый зной. Но они же дают солнечный свет, живительные дожди, благодаря им плодоносит Земля — плоский диск, омываемый Океаном.

Во всем похожие на людей, они способны страдать и гневаться, завидовать и лукавить, быть добрыми и жестокими. Такими их изображали поэмы Гомера, впервые записанные в Афинах при сыновьях Писистрата. Мифам же и Гомеру верили безоговорочно. А потому кто мог всерьез воспринимать речи Анаксимена из Милета, утверждавшего, что боги возникли из воздуха?! Или Ксенофана, заявлявшего, что боги ничего общего не имеют с людьми, которые создали их по своему образу и подобию?

Изгнанный персами из Ионии, этот странствующий философ декламировал на городских площадях свою поэму «О природе», в которой обвинял Гомера и Гесиода за то, что они рассказали о недостойных поступках богов. На самом деле олимпийцы совсем не такие — они даже выглядят иначе. Ведь —

Если б быки, или львы, или кони имели бы руки, Или руками могли рисовать и ваять, как и люди, Боги тогда б у коней с конями схожими были, А у быков непременно быков бы имели обличье, — Словом, тогда походили бы боги на тех, кто их создал.

VI век высказывал гениальные догадки и бессилен был их доказать.

Уроженец Самоса Пифагор, которого Гераклит назовет самым ученым человеком своего времени, занимается математическими рядами и пропорциями, формулирует (если верить молве) знаменитую теорему, создает теорию музыки и приходит к выводу, что вся природа — это комбинация различных величин и миром управляет Число. Иными словами, нет хаоса, нет своеволия божества — есть закономерность, порядок. Пифагор изобретает слово «космос», означавшее «вселенную», «красоту» и «гармонию». Современники запомнили это странное слово, хоть и не поняли его, как не поняли и сотню лет спустя словечка «атом», брошенного Демокритом.

Пифагор высказывает еще одну мысль, чудовищно неправдоподобную для той эпохи. За 2 тысячи лет до Колумба он настаивает: Земля шарообразна. Более того — она к тому же движется в пространстве!

В VI веке начинают доискиваться до сути вещей — и возникает наука. Она, рождается из практических нужд и становится собой с того момента, как перестает думать о них.

Список ученых открывает Фалес из Милета.

Милет — это Иония. Ее называют иногда «греческим Вавилоном». Там смешивались народы и мировоззрения, и прежде всего Греция с Востоком. Раскинувшись на островах Эгейского моря и на побережье Малой Азии, Иония раньше других эллинских государств соприкоснулась с восточной мудростью. В VI веке Восток еще культурнее Эллады, и просвещаться европейские греки отправляются в Египет, Вавилонию, в ионийские города.

Фалес живет в городе купцов и мореходов. Как и все, он ждет возвращения в гавани кораблей и проклинает засуху, погубившую урожай. Говорят, все зависит от богов? Может быть. Он не спорит, но хочет понять. Ответ он ищет в небе. Точнее даже, между небом и землей — в воздухе. Его интересуют воздушные явления (по-гречески «метеоры»). Над ним смеются, и через две с половиной тысячи лет до нас доходит анекдотическая история о том, как, наблюдая за светилами, он упал в колодец. Какой превосходный урок тем, кто бросает вызов здравомыслящим людям и ломает привычные представления!

Милетцы считают Фалеса чудаком и еще не понимают, что он куда более «земной» человек, чем его сограждане.

Он ищет простые и понятные причины непонятных явлений.

Солнце — звезда, Луна — спутник Земли. Сейчас это известно уже дошкольнику.

Солнце, Луна, звезды, блуждающие светила (планеты) — боги или герои, ставшие бессмертными, — тогда это тоже знал каждый.

До первой истины Фалес подняться еще не в состоянии. «Невежество — тяжкое бремя», — с горечью признается он, ощущая на себе эту тяжесть. Но вторую истину он принять не может. Небесные светила — не боги, а обычные предметы — такие же, как Земля. Они способны двигаться, заслонять друг друга, и тогда…

В 585 году до н. э. Фалес предсказал затмение Солнца.

Но если природа наполнена естественными вещами, то из чего же они состоят? Ионийские ученые, наивные в своей беспомощности и дерзости, отыскивали первооснову вещей. Фалес уверял, что все возникает из воды и превращается в нее. Анаксимен отдал предпочтение воздуху. Анаксимандр объявил первоэлементом бесконечную, бессмертную и вечно движущуюся материю, из которой образуются земля, вода, воздух и огонь.

Нелепо?

Сегодня мы говорим: да. И понимаем, что это лепет мудрецов, осмелившихся подумать о материальных началах мира, рискнувших обобщать. Так начинается наука.

Вавилоняне и египтяне, сооружавшие храмы и пирамиды, отлично знали, что 32 = 9, 42 = 16 и 52 = 25. Начертив прямоугольный треугольник, у которого катеты 3 и 4, они измерили гипотенузу и убедились, что она равна 5. А значит площадь квадратов, построенных на катетах такого треугольника (9 + 16), та же, что и площадь квадрата, построенного на гипотенузе (25).

Оставался еще один шаг: доказать, что это верно для всякого прямоугольного треугольника, независимо от величины его сторон. Древневосточные землемеры его не сделали. Нужен был ум, который из частных, конкретных свойств выведет общий закон. Понадобился Пифагор.

Фалес и его последователи пытались найти общее в мироздании. Их называли «физиками» («физика» по-гречески — «природа»), позднее именовали гилозоистами, то есть теми, кто признает материю живой. Но они были первыми философами уже в подлинном смысле слова, которое, как передают, придумал Пифагор, но которое вошло в употребление лишь сотню лет спустя.

VI век открывает и изобретает.

Получают имя материки — Европа и Азия. Так они обозначены на первой географической карте, высеченной Анаксимандром в Милете.

Появляются ноты для инструментов.

Солон вводит в 594 году твердый календарь, в основе которого лежит лунный цикл.

Анаксимандр конструирует солнечные часы, отмечающие точные промежутки времени, и делит день на 12 частей.

Излюбленным материалом скульпторов становится мрамор.

Из хоровых песен в честь бога Диониса (дифирамбов) возникает театр. На сцену выходит актер, который ведет диалог с хором. В 534 году афинянин Феспид ставит первую трагедию, в которой сам выступает в качестве главного исполнителя. Он же придумывает грим и маски для участников представлений.

Ионийцы знакомят греков с первыми прозаическими сочинениями. Их авторы обрабатывают мифы, пишут о событиях из жизни городов и народов. Их называют еще не историками, а всего лишь логографами (прозаиками).

Пифагорейцы впервые делят числа на четные и нечетные и вычисляют сумму углов треугольника.

Но VI век еще многого не умеет и не понимает.

Нет научной медицины, биологии, физики, географии, истории. Еще не определена продолжительность солнечного года. Неизвестны части речи и падежи. Люди не знакомы с ораторским искусством. Им еще неведома комедия. Никто не осуждает рабства. Никто не осмеливается отрицать богов.

Все это предстояло узнать V столетию до н. э., которое позднее назовут эпохой высочайшего расцвета греческой цивилизации. Чтобы это произошло, понадобились, по крайней мере, два обязательных условия — независимость Эллады и победа демократии в Афинах.

В 500 году начинается полувековая война греков с персами.

Около 500 года рождается Перикл.