Мировая слава

Летом 1889 года в Париже, на берегах Сены, снова, как и восемь лет назад, вырос целый город пестрых павильонов, нарядных дворцов.

Всемирная выставка 1889 года, посвященная столетию французской революции, была устроена еще с большей пышностью и размахом, чем предыдущая.

Над Марсовым полем взметнула свое стальное кружево Эйфелева башня, специально сооруженная для выставки.

На площади, расстилающейся перед дворцом Трокадеро, выстроились шалаши бедуинов, кафрские жилища, японские и китайские пагоды. Был построен огромный, похожий на ангар зал машин. Под его высокими гулкими сводами поселились локомотивы, динамомашины, краны, могучие станки, телефоны, электрические дуги и лампы — огромный и многообразный мир машин, аппаратов, механизмов.

В дни открытия выставки в Париже собрался II Международный конгресс электриков.

На конгресс прибыли представители всех стран, не приехали только немцы. Среди участников конгресса много знаменитостей. Здесь и швед Аррениус, и норвежец Бьеркнес, и итальянцы Феррарис и Рольти, и французы Маскар и Липпман. Английскую делегацию возглавляет Вильям Томсон, теперь уже лорд Кельвин. Из Америки приехал Эдисон.

Прибыл в Париж и Александр Григорьевич Столетов. Он приехал не один — с ним его ученики, уже ставшие большими учеными. По широким мраморным лестницам дворца Трокадеро в зал, где заседает конгресс, вместе со Столетовым поднимаются Гольдгаммер, Михельсон, Зилов.

Конгресс открыл президент французской республики. За столом президиума места справа и слева от президента заняли седой ветеран электротехники Кельвин и Столетов. Замечательные исследования Столетова завоевали ему всемирную славу — конгресс единодушно избирает своим вице-президентом русского ученого, бесспорного главу новой науки об электричестве.

Столетов с гордостью представляет конгрессу своих спутников — деятелей русской науки. На общих заседаниях они читают доклады. Его ученик Д. А. Гольдгаммер сообщает конгрессу результаты своей работы «О влиянии магнитного поля на электропроводность никеля». Русский электротехник Н. Д. Пильчиков, также приехавший со Столетовым, докладывает ученым о своей теории электролиза.

Но вот на кафедру поднимается сам Столетов. В напряженной тишине зал слушает результаты его великих опытов, открывших сказочное, чудесное содружество электричества и света.

Русский ученый распахнул врата в удивительный мир. Теперь итти вперед, итти не останавливаясь…

Работа конгресса протекала в четырех секциях. Секции изучали вопросы измерительной техники, промышленной электротехники, телеграфии, электрофизиологии.

Столетов работает в измерительной секции, он ее вице-президент. Перед секцией опять стоят насущные вопросы электротехники, опять электротехникам всего мира нужно сговориться об уточнении международного языка — системы единиц, с помощью которых можно измерять силу тока, напряжение, мощность и т. д.

Вместе со всеми участниками конгресса Столетов осматривает выставку. Чаще всего его видят в павильонах техники. Внимательно разглядывает ученый собранные в них электрические машины и аппараты. Разыскивая их, Столетов посещает центральную электрическую лабораторию завода Соте-Лемонье, он бродит по цехам завода телефонного общества, знакомится с электрическим хозяйством метеорологической обсерватории.

Заходит Столетов и в Парижскую оперу и во дворец Пале-Рояль, но не в их нарядные залы, а туда, где не встретить обычных посетителей. Русского ученого не видят капельдинеры и метрдотели — он идет к электромонтерам, дежурящим у динамомашин, которые питают своим током сияющие люстры, моторы вентиляторов и подъемников.

Много старых знакомцев и их потомков встречает Столетов в Париже.

Вечерами море электрического света заливает выставку. Ярко вспыхивают электрические солнца — дуговые лампы, созданные Павлом Николаевичем Яблочковым и Владимиром Николаевичем Чиколевым. Гирлянды электрических ламп накаливания протянулись на выставке. Эти лампы появились теперь и во многих парижских домах. Эдисон, Сван, Максим — многие теперь выпускают и продают эти замечательные светильники, изобретенные Лодыгиным.

Электротехника овладевает промышленностью, входит в быт. На заводах работают электромоторы, потомки двигателя Якоби, сварочные аппараты полтавского изобретателя Бенардоса. Пошли в ход и трансформаторы — аппараты, обязанные своим рождением Яблочкову и Усагину. Используя переменный ток, трансформаторы помогают передавать электрическую энергию на далекое расстояние. Столько русских открытий, изобретений, идей обогатило электротехнику! И как трагична извечная, но от этого ничуть не менее горькая судьба их: находить себе применение всюду, только не на родине.

Вернувшись в Москву, Столетов немедленно пишет статью в журнал «Электричество». Он спешит рассказать русскому обществу об успехах современной электротехники. Глубоко анализирует он те сдвиги, которые в ней произошли.

«Если спросим себя в заключение, — пишет он, — что нового представило нам электричество 1889 г. по сравнению с электричеством 1881 г. (помимо небывалого скопления и колоссальных размеров машин), — то ответ представляется мне в таком виде. Со стороны научной главной новостью являются знаменитые опыты Герца, осязательно подтверждающие теорию Максвелла о единстве явлений света и электричества». Прозорливо Столетов отмечает как главное, как самое важное, что происходит в электротехнике «некоторый возврат к машинам переменного тока и возрастающее распространение трансформаторов».

«На стороне переменных токов, — пишет Столетов, — важным аргументом является удобство их трансформации, с целью либо получать громадный ток при слабой электродвижущей силе либо экономично осуществлять канализацию [распределение] на значительном районе». Рассказав читателям о том, что «канализации с помощью трансформаторов, как известно, весьма распространены в Лондоне, в Австрии, Италии, Соединенных Штатах и проч., они начинают распространяться и в Париже, и в настоящее время дворец президента освещается именно таким путем (из Па-ле-Рояля на расстоянии около 2 километров)», Столетов дает убедительную справку о том, кому обязана техника этими успехами. Столетов знает: превосходство переменного тока перед постоянным завоевано работами русских ученых. Яблочков, создав свою свечу, первый проложил переменному току дорогу в технику, а Иван Филиппович Усагин, которого не было на выставке, имя которого на конгрессе и не упоминали, создал трансформатор, главнейший прибор электротехники переменных токов, благодаря которому стало возможным осуществить идею русского изобретателя Лачинова — передачу энергии на большие расстояния.

И Столетов с гневом и горечью пишет: «Невольно вспоминается та травля, которой подвергались трансформаторы в нашем отечестве, по поводу недавнего проекта… осветить часть Москвы. И в ученых (!) докладах, и в газетных статьях система обличалась, как нечто еретическое, не национальное и безусловно гибельное; доказывалось(!), что трансформаторы начисто запрещены во всех порядочных государствах Запада и терпятся разве только в какой-нибудь Италии, падкой на дешевизну, — защитники «национальности в электричестве» забывали, что первую идею о трансформации тока в технике сами иностранцы приписывают Яблочкову.

…И что на Всероссийской выставке 1882 г. в Москве, ранее Голара — Джиббса и др., весьма определенно демонстрировал такую систему г. Усагин, за что награжден медалью. Знатоки западных порядков проглядели или замолчали, что в это самое время «гибельная» система питала десятки тысяч ламп в лучших частях Лондона (не говорим уже об Америке) а французы не задумывались применить ее к освещению жилища главы государства».

В письме к редактору журнала «Электричество» С. Н. Степанову Столетов настойчиво просит его не вычеркивать при возможных сокращениях это место статьи.

Той же осенью Столетов пишет статью, излагающую итоги его летних опытов.

Но опытное исследование фотоэффекта Столетов вскоре прекращает.

Кажется странным, почему не пошел он дальше, в глубь открытой им неведомой страны? Ведь он так мечтал продолжить опыты! Ученик Столетова и его ближайший сотрудник в то время Алексей Петрович Соколов говорит, что причиной прекращения опытов явились внешние обстоятельства. Столетов был очень сильно обременен лекционной деятельностью. Он читал лекции не только на физико-математическом, но и на медицинском факультете, не находя возможным избавиться от преподавания на этом факультете. Немаловажную роль сыграло и то, что у Усагина стало значительно меньше свободного времени — помощнику Столетова поручили обслуживать демонстрационными опытами и лекции Соколова.

Была и еще одна причина, о которой глухо упоминает Соколов: «Та неблагоприятная обстановка, в какой работал Александр Григорьевич, слишком тяжело отзывалась на его здоровье. Все это заставило его на время остановить свои исследования, в надежде снова приняться за них при более благоприятных обстоятельствах».

Объяснение Соколова кажется убедительным. Столетов постоянно ощущал острый недостаток во времени. Потому так велики были промежутки между его исследованиями. Ведь только через 7 лет после работ по измерению скорости электромагнитных процессов ученый снова смог заняться исследованием фотоэффекта.

В одном из писем к Михельсону (10 февраля 1891 года) Столетов сетовал: «Актино-электричество в разреженных газах двигается, но крайне медленно», а через несколько месяцев (30 октября) он пишет ему же: «Экспериментировать решительно некогда».

У великого труженика Столетова было слишком много обязанностей, слишком много дел, от которых он не считал себя вправе уклониться. Он не только исследователь, он и профессор. После летнего перерыва Столетов снова с головой уходит в университетскую жизнь. Много сил и времени отнимает подготовка к лекциям. Наука не стоит на месте. Совсем недавно Генрих Герц наконец-то получил предсказанные теорией электромагнитные волны. Теперь родство света и электричества, которое утверждал и сам Столетов своими опытами, стало совсем явственным.

Описание опытов Герца надо обязательно включить в университетский курс. Необходимо вообще пересмотреть весь курс с точки зрения восторжествовавшей электромагнитной теории. Надо включить в курс и рассказ о последних достижениях электротехники.

Много сил отнимает и лаборатория. Ее надо расширять, совершенствовать. Все это попрежнему приходится делать в «неблагоприятной обстановке». Каждый новый прибор, каждая новая установка завоевываются ценой нудных хлопот, стычек с университетским начальством и министерством.

Приходится изловчаться, придумывая иной раз хитрости, чтобы раздобыть какую-нибудь мизерную сумму для лаборатории.

Дело иногда доходит до анекдотов. Лаборатории позарез нужен токарный станок, без него механик как без рук. Столетов направляет правлению университета счет на 300 рублей для приобретения станка и различных инструментов. Счет возвращается неподписанным. Правление наотрез отказывается дать эту «колоссальную сумму», к тому же на такое «неподходящее», по его мнению, для физической лаборатории оборудование, как токарный станок. Но Столетов не отчаивается. Вместе со своим ассистентом он придумывает хитрый план убедить правление. Эти господа не понимают того, что им объясняют на русском языке, ну что же, попробуем объясниться на иностранном, он им милее и понятнее. Как по-немецки токарный станок?

— Drehbank? Хорошо!

Выждав некоторое время, Столетов сообщает правлению, что лаборатории нужна «точная дребанка», на приобретение которой он просит разрешения истратить 300 рублей. Александр Григорьевич пишет вместо слов «токарный станок» даже не «дребанк», а озорное, с оттенком пренебрежения «дребанка», и к тому же не какая-нибудь, а «точная». Отсылает счет в правление и ждет, почти уверенный, что клюнет на «точную дребанку», — он знает ключ к сердцу сидящих в этом учреждении. Счет возвращается подписанным. Токарный станок у лаборатории будет.

В конце 1889 года в жизнь ученого вторгается горе. Из Владимира приходит письмо сестры. Варя сообщает брату тяжелую весть: мать серьезно заболела.

Александр Григорьевич бросает все — лекции, заседания, учеников. С колотящимся сердцем он уже на следующий день входит под крышу родного дома. «Ну как, жива?» — спрашивает он с изменившимся лицом и узнает, что опоздал: мать умерла.

Смерть матери была жестоким ударом для Александра Григорьевича. Он был редким сыном. Мать для него, не имевшего ни жены, ни детей, была самым дорогим человеком. С тяжелым сердцем возвращается Столетов из Владимира. Но нельзя опускать руки, надо работать и работать — он так многим нужен.

В лаборатории появляются новые люди.

В конце того же 1889 года в Москву приезжает старый, еще с гейдельбергских времен, товарищ Столетова — термохимик Владимир Федорович Лугинин. Столетов с готовностью отдает Лугинину под лабораторию одну из комнат физической лаборатории. В лаборатории каждый квадратный метр ценится на вес золота. Но для Лугинина можно потесниться! Великий физик хорошо понимает значение термохимических работ Лугинина.

Совместно с Марковниковым, Тимирязевым и Соколовым Столетов подает заявление в ученый совет университета «об удостоении звания почетного доктора химии отставного поручика лейбгвардии конной артиллерии В. Ф. Лугинина» и добивается зачисления Лугинина в университет вначале приват-доцентом, а потом и профессором.

Из Страсбурга от Кундта приезжает молодой ученый Борис Борисович Голицын. Столетов привлекает и его к работе в своей лаборатории. Он достает специальные приборы для исследований Голицына, он уступает ему часть лекций на физико-математическом факультете.

Следом за Голицыным возвращается его товарищ по работе у Кундта — молодой физик Петр Николаевич Лебедев (1866–1912). Столетов и ему предоставляет возможность работать в своей лаборатории. «П. Н. Лебедев… весьма деятельный юноша», — Столетов делится с Михельсоном своим первым впечатлением от молодого физика. В этом блистательном красавце со сверкающими умными глазами, вечно переполненном новыми дерзкими мыслями, идеями, замыслами, Столетов предугадывает будущего замечательного ученого. Какую смелую цель поставил перед собой этот юноша! Измерить давление света! Ведь теория говорит, что свет, эти необыкновенно короткие электромагнитные волны, оказывает на освещенные тела давление очень малое.

Столетов обсуждает с Лебедевым все детали намеченных им исследований. Как продуман план Лебедева! Прежде чем приступить к основным опытам, исследователь хочет изучить на опыте давление, оказываемое звуковыми волнами, волнами в жидкости и волнами, рождаемыми электрическими вибраторами.

Столетов помогает Лебедеву достать оборудование для этих опытов, помогает ему постоянно советами. Лебедев становится самым любимым учеником Столетова. Отношение Столетова к Лебедеву носило поистине характер влюбленности. Да и как ему было не любить Лебедева, столь близкого ему стилем своего творчества и своим мировоззрением.

Опыты Лебедев ставил буквально с ювелирным изяществом. У него были поистине гениальные руки. Но так же, как и Столетов, Лебедев не ограничивался одними опытами. И для него научное исследование — это гармоническое сочетание опыта с теоретическим осмысливанием его результатов.

Взгляды Лебедева, рассматривавшего свою научную деятельность как службу родине, необычайно ценившего коллективизм в научной работе, были взглядами и самого Столетова.

Лебедев становится соратником Столетова не толь ко по университету. Молодой друг ученого принимает деятельное участие и в Обществе любителей естествознания и в Политехническом музее.

В начале 1891 года Столетов радостно встречает вернувшегося в Московский университет Р. А. Колли. Вместе со своим старым другом Столетов строит планы будущей совместной работы, мечтает создать метеорологическую и магнитную обсерватории.

Но этим планам не было суждено осуществиться.

Вскоре после возвращения в университет, 2 августа 1891 года, Колли умер. Умер старый товарищ Столетова, с которым когда-то он начинал первые свои работы в Московском университете, создавал лабораторию.

Глубоко скорбит Столетов о друге. В некрологе, посвященном памяти Колли, Столетов рассказывает о больших заслугах покойного перед наукой, перец родиной. Глава русских физиков воздает почести умершему деятелю русской науки.

Произносит Столетов надгробное слово и над умершей в том же году Софьей Васильевной Ковалевской. Он говорит о величии научных побед, одержанных этой женщиной. Русское общество должно знать, каких людей оно теряет. Этих людей не оценило самодержавие, их третировала казенная наука, но Столетов высоко держит знамя науки передовой, деятелями¹ которой были умершие товарищи.

Утраты русской науки — это его личные утраты. Его семья — это университет, это русские ученые. Русская наука! В ней была вся жизнь Столетова.

Деятельное участие принимает Столетов в работе VIII съезда русских естествоиспытателей и врачей, подготовкой которого руководил великий ученый — создатель науки о почве В. В. Докучаев.

Этот съезд был знаменательным событием в русской науке.

В России еще никогда не было научного съезда такого огромного масштаба. 2 224 делегата приняли участие в работе съезда.

Важным отличием VIII съезда от всех предыдущих съездов естествоиспытателей и врачей было то, что на нем были широко представлены так называемые «прикладные» науки. Докучаеву же удалось добиться того, что на съезде была создана агрономическая секция, блестящие работы ее привлекли всеобщее внимание.

Съезд явился подлинным смотром сил отечественной науки.

На съезде присутствовали и выступали с докладами лучшие представители русской науки — Д. И. Менделеев, А. Н. Бекетов, А. П. Карпинский, Н. В. Склифософский, П. А. Костычев, Н. Д. Зелинский, А. А. Иностранцев, Д. Н. Анучин, Н. Е. Жуковский.

Со страстной пропагандой эволюционной теории, с гневной критикой метафизического направления в русской Академии наук выступил на съезде Тимирязев.

3 января 1890 года на кафедру общего собрания VIII съезда поднялся Столетов прочитать свою лекцию «Эфир и электричество».

Образно и увлекательно, очень просто рассказывает Столетов слушателям о том, «как зреет один из самых величавых синтезов нового времени», о том, как приближается наука к разгадке тайны электричества. Он рисует перед участниками съезда новую величественную картину мира. И тепловые лучи, и лучи света, и лучи ультрафиолетовые, и видимый свет, и волны, порождаемые электрическими приборами, — все это ближайшие родственники, все это электромагнитные колебания, отличающиеся только длинами своих волн.

Мир наполнен электрическими волнами.

«Нет ли в спектре солнца лучей с большой длиной волны, вроде герцевских лучей? Весьма возможно, что есть, что солнце шлет к нам лучи, летящие далеко за пределами инфракрасного спектра, не производящие заметного нагревания, но способные действовать электромагнитно. Быть может, такими лучами придется объяснить несомненное магнитное действие солнца на землю», — говорил с гениальной прозорливостью Столетов. И в самом деле, сейчас открыто, что солнце излучает радиоволны.

Столетов рассказывает слушателям, как можно с помощью электрических приборов заставить колебаться «эфир», возбудить электромагнитные волны. Он рассказывает и о своих опытах, где один из представителей мира электромагнитных колебаний — свет — рождает электрический ток. Понятие «электромагнетизм» становится необычайно емким, вмещающим в себя множество разнообразных явлений. Возможно, и химические процессы имеют электрическую природу.

Вместе со Столетовым на съезд приехал и Иван Филиппович Усагин. Перед аудиторией, теперь уже состоящей не из студентов, а из ученых, он воспроизводит опыты Герца и Столетова.

Образно рисует Столетов непрерывный великий круговорот электромагнитной энергии.

«Лучом солнца, как источником тепла, мы можем вращать динамомашину переменного тока и током ее питать вольтову дугу, а это «электрическое солнце» в своих лучах обратно изольет часть энергии в мировое пространство. Все главные стадии этого цикла мы в праве обозначить как электромагнетизм, и все они совершаются по специальному типу света в широком смысле этого слова»,

В своей лекции Столетов обрушивается на сторонников идеалистической теории «действия на расстоянии», утверждающих, что тела таинственным, необъяснимым образом могут действовать друг на друга, ничем не будучи связаны между собой. Столетов говорит, что всякое действие передается лишь посредством среды, окружающей тела. Он наглядно поясняет свою мысль:

«Легкое тело всплывает в воде, аэростат взлетает в воздухе. Значит ли это, что они отталкиваются землей? Нет, источник силы подъема — в окружающей среде: всякая часть воды или воздуха, будучи сдавлена, обладает некоторой энергией, и эта-то частичная энергия всей жидкой массы проявляется в стремлении вытолкнуть вверх погруженное тело».

Защитники теории действия на расстоянии ссылаются на то, что электрические и магнитные силы проявляются в безвоздушном пространстве, в пустоте. Но кто сказал, что существует пустота в полном смысле этого слова? — говорит Столетов. Нет и не может быть полной пустоты — все в мире заполнено материей. В соответствии с воззрениями многих передовых физиков того времени Столетов говорит, что все пространство наполнено особой материей — «эфиром». Теперь физика отвергла представление об эфире и пришла к понятию всепроникающего электромагнитного поля.

Лекция «Эфир и электричество» — одно из лучших произведений Столетова.

С огромным интересом выслушали ученые лекцию прославленного физика. Шумными рукоплесканиями огласился беломраморный зал Петербургского благородного собрания, когда Столетов кончил говорить.

После выступления Столетова на съезде слава о нем как о блестящем ораторе, замечательном популяризаторе науки еще шире пронеслась по всей России.

Постоянно борясь за приобщение русских людей к завоеваниям науки, Столетов в эти годы много сил отдает ее популяризации. Он часто выступает в аудитории Политехнического музея с рассказами о новостях науки.

Несколько вечеров Столетов тратит на то, чтобы ознакомить московскую публику с фонографом, этим удивительным аппаратом, умеющим воспроизводить, музыку и человеческий голос. Столетов подробно объясняет слушателям принципы устройства аппарата, демонстрирует действие единственного в те времена в Москве фонографа. «Успех вышел колоссальный — нечто небывалое, — радовался, как ребенок, Столетов, — представьте себе битком набитую аудиторию. Начинаю я — кратким объяснением (около получаса), с рисунками в приложении. Затем перед нами поочередно раздаются — соло на кларнете, декламация Южина, пение Nikita, английская сцена со свистом и хохотом, и пр. и пр. Затем начинаем творить новые фонограммы: певица поет романс, граф Толстой fils (студент) играет на балалайке, студенты поют «Вниз по матушке» и «Gaudeamus»; все это по очереди записываем и воспроизводим» (письмо В. А. Михельсону от 21 ноября 1890 года).

Интересы Столетова широки и многообразны. И, как всегда, в центре его внимания — электротехника.

«Заехав (не удержался таки!) на кратчайшее время во Франкфурт, чтобы взглянуть на электрическую выставку, — я колебался, продолжать движение на юг, или вернуться вспять, — пишет Столетов В. А. Михельсону (25 июля 1891 года). — Франкфуртская выставка недурна, но самое главное (передача работы на 180 км) еще не готово; испытания (экспертиза) начнутся в августе».

В этом письме идет речь о знаменитой Лауфен-Франкфуртской дальней электропередаче — замечательном создании русского технического гения. Создателем этой первой в мире дальней линии на переменном токе был великий русский электротехник М. О. Доливо-Добровольский (1861–1919). Творец системы трехфазного переменного тока и изобретатель асинхронного мотора Доливо-Добровольский этой электропередачей показал воочию величайшие преимущества переменного тока перед постоянным. Изобретения русского инженера произвели подлинную революцию в технике. Трехфазный ток завоевал господство в электроэнергетике, а асинхронный мотор Доливо-Добровольского стал родоначальником многочисленной современной армии электромоторов.

Столетов прозорливо оценил историческое значение изобретения Доливо-Добровольского. Как замечателен тот живой интерес, с которым великий физик отнесся к первым шагам новой электротехники!

Жизнь Столетова идет в труде, постоянном, напряженном и многостороннем.

— Дел всегда непочатый край. Он давно уже чувствует себя главой большой и все увеличивающейся-семьи, многих из членов которой он никогда не видел.

Каждое утро на четвертый этаж дома, выходящего на Большую Никитскую, поднимается почтальон. Письма Столетову приходят со всех концов нашей родины. Ему пишут из Варшавы, Казани, Одессы_, Петербурга, Киева. Получая эти письма, Столетов как бы живет во всех университетах родины. Присылают письма молодые диссертанты — они просят дать оценку своим научным работам. Пишут из захолустных углов молодые русские люди, желающие заняться наукой. На квартиру Столетова присылают свои книги популяризаторы науки, — им тоже надо ответить, они делают большое, полезное дело, которому столько сил и таланта отдал и сам Александр Григорьевич Столетов.

Недавно сделанная находка воочию показала, как широки и многообразны были связи Столетова с научным миром.

В 1944 году во время ремонта в Научно-исследовательском институте физики Московского Государственного университета пришлось отодвинуть от стеньг огромный библиотечный шкаф, не сдвигавшийся со своего места, вероятно, с того самого дня, когда он был поставлен. Сдвинув шкаф, рабочие увидели: в стене нишу, а на полу в ней большой ящик, доверху набитый какими-то бумагами.

Бумаги эти были тотчас же просмотрены профессором А. К. Тимирязевым. С волнением профессор увидел, что перед ним архив Столетова.

Большинство бумаг оказалось письмами, присланными великому физику.

Чьих только писем не было в этом ящике, простоявшем сорок лет за шкафом! Трудно назвать имя: какого-либо русского ученого из живших во времена Столетова, который хоть раз не написал бы ему.

Корреспондентами Столетова были все его ученики — Зилов, Шиллер, Жуковский, Гольдгаммер, Соколов, Михельсон, Брюсов и другие. Со Столетовым переписывались: физики Хвольсон, Петрушевский, Боргман, Фан дер Флит, Лермантов, Егоров, Степанов, Авенариус, Слугинов, Шведов, Надеждин, Зайончевский, Косоногов, К. Рачинский; астрономы Бредихин, Церасский, Хандриков, Энгельгардт; географы Анучин, Воейков, Зворыкин; метеорологи Клоссовский, Рыкачев, Вильд; химики Марковников, Н. Бекетов, Лясковский; ботаники Фаминцын, С. Рачинский; физиолог Цион; математики Сонин, В. Цингер, А. Давидов, Громека, Млодзеевский; почвовед Докучаев; механик Слудский; врач Склифосовскин; изобретатели Циолковский, Израилев и многие, многие другие.

Немало приходило к Столетову писем от иностранных ученых: ему писали Гельмгольц, Кельвин, Больцман, Липпман, Маскар, Каммерлинг Оннес, Кюнен.

Выдающийся голландский физик Каммерлинг Оннес, прославившийся своими работами по изучению низких температур, пишет Столетову письма на русском языке. Язык ему дается с трудом, но он его упорно учит: русская физика уже столь богата, что имеет смысл учить этот нелегкий язык.

«Позвольте мне уверить Вас, что я бесконечно благодарен ради назначения почетного (речь идет о выборе Каммерлинга Оннеса в члены Общества любителей естествознания — В. Б.) …Я это наверно знаю, что Вы были делатель, жалею, что язык российский так претрудный.

Довольно ошибок», — заканчивает письмо Каммерлинг Оннес, посмеиваясь над своими промахами в русском языке.

Были среди корреспондентов Столетова и безвестные люди, зачастую жившие в провинциальной глуши.

Адрес квартиры Столетова известен всем русским ученым, инженерам, техникам и студентам. Самые разнообразные поручения приходится выполнять Столетову. Он достает фотометр для метеоролога Савельева из Петербургской обсерватории. Он добивается перевода в Москву бывшего студента Гурьева.

Скольким надо помочь, скольких нужно поддержать!

Помощь, которую оказывает Александр Григорьевич русским ученым, велика и действенна.

Вот заболевает туберкулезом ученик Столетова — Михельсон, и Столетов сразу же начинает энергичные хлопоты. Он требует субсидии для Михельсона, а тем временем, не ожидая, пока раскачается начальство, на свои собственные деньги отправляет заболевшего товарища в Давос — курорт в Швейцарии. Он пишет Михельсону ободряющие письма, посылает книги, чтобы ученый не чувствовал себя оторванным от научной среды.

«Если я когда-нибудь вылечусь, — пишет Михельсон Столетову, — то это только благодаря Вам, Александр Григорьевич».

Столетов делает все, чтобы помочь Михельсону. Работу Михельсона он представляет на соискание мошнинской премии, весь свой авторитет употребляет на то, чтобы эта работа получила ее.

В годы, когда Михельсон еще лечится, Столетов уже думает о его будущем. Он добивается предоставления Михельсону приват-доцентуры в Киевском университете.

Это не только любовь к самому Михельсону — это забота о русской физике. Столетов стремится сохранить для русской науки каждого из ее бойцов.

Тяжело приходится в эти годы и старому знакомому Столетова — Константину Эдуардовичу Циолковскому. Издевательскими и насмешливыми письмами отвечают Циолковскому из Императорского русского технического общества на его проекты цельнометаллического дирижабля. И только у Столетова, у Менделеева, у Жуковского находит гениальный новатор поддержку.

«Многоуважаемый Александр Григорьевич! — пишет 29 августа 1891 года Циолковский Столетову.

Моя вера в великое будущее металлических управляемых аэростатов все увеличивается и теперь достигла высокой степени. Что мне делать и как убедить людей, что «овчинка выделки стоит»? О своих выгодах я не забочусь, лишь бы дело поставить на истинную дорогу.

Я мал и ничтожен в сравнении с силой общества! Что я могу один! Моя цель — приобщить к излюбленному делу внимание и силы людей. Отправить рукопись в какое-нибудь ученое общество и ждать решающего слова, а потом, когда ваш труд сдадут в архив, сложить в унынии руки — это едва ли приведет к успеху.

История показывает, что самые почтеннейшие й ученейшие общества редко угадывают значение предмета в будущем, и это понятно: исследователь отдает своему предмету жизнь, на что немногие могут решиться, отвлеченные своими обязанностями и разными заботами. Но в целом среди народов найдутся лица, посвятившие себя воздухоплаванию и уже отчасти подготовленные к восприятию известных идей.

Поэтому я думаю, что лучше, если разбираемый мною вопрос будет представлен на рассуждение всех добровольцев; мне кажется, что будет более шансов для достижения успеха, ибо хотя и найдутся при этом противники, но зато найдутся и защитники и продолжатели дела; спор же только способствует выяснению истины, подобно спору Гальвани с Вольтою.

Итак, я решился составить краткую статью (20–30 листов писчих), содержащую решение важнейших вопросов воздухоплавания; надеюсь закончить эту работу в три или четыре месяца. Но, прежде чем присылать вам ее и хлопотать так или иначе о ее напечатании, позвольте мне передать резюме этой статьи, которое вам и посылаю (печатать его, конечно, некому).

Я желал бы, чтобы Як. Игн. [Вейнберг], Ник. Е. [Жуковский] и другие лица, не подвергая преждевременно критике мои идеи, прочли посылаемое мною резюме.

Почитающий Вас К. Циолковский».

Столетов делает все от него зависящее, чтобы помочь Циолковскому. Он добивается напечатания его статьи, он сам от своего имени обращается в министерства с просьбой поддержать Циолковского, дать ему средства для исследовательской работы.

А вот и другое письмо Циолковского:

«Многоуважаемый Александр Григорьевич!

Посылаю Вам мою статью, которую я вторично сократил, согласно совету Николая Егоровича; теоретическая часть сокращена более чем вдвое: опыты и вспомогательные для них формулы упрощены.

Позвольте мне кстати сделать Вам неважное сообщение об аэростате, летающем только силою солнечных лучей.

Опыты показывают, что сосуд, обернутый в темную материю или выкрашенный в черную краску, будучи выставлен на солнечный свет, вытесняет 1/12 или 1/13 часть заключенного в нем воздуха, что, по простому расчету, соответствует повышению температуры внутри сосуда на 22° Цельсия против температуры окружающего воздуха (градусов 25 Ц.). Так как мои опыты я делал в конце августа и после полудня, когда высота солнца не превышала 30 гр., то я думаю, что, при более благоприятных обстоятельствах, разность температур между внутренним и внешним воздухом может быть гораздо больше.

Если устроить сферический аэростат из черной папиросной бумаги и выставить его на солнце, то температура воздуха внутри его, на основании предыдущего, должна повыситься, так что подобный аэростат будет не что иное, как готовый в путь монгольфьер; несложное вычисление показывает, что (даже при повышении температуры на 22 град. Ц.) шар, сделанный из папиросной бумаги, квадр. метр которой весит 13 грамм, подымется на воздух при диаметре в 1 метр; при диаметре же в 2 метра он подымет еще и груз, равный весу шара, или, без груза, подымется на высоту около 5 километров.

Для успешности опыта полезно предварительно подогреть воздух внутри шара, чтобы он лучше раздулся.

Когда шар поднялся и летит по направлению ветра, то он находится в относительном покое (в отношении воздуха), вследствие чего его ветер как бы не обдувает и нагревание солнечными лучами дает ему более высокую температуру, чем это мы заметили из наших опытов (22° Ц.).

Понятно, что такие аэростаты не могут быть удобны для человеческих полетов, между прочим, и потому, что размеры их должны быть чересчур значительны, так аэростат, поднимающий одного человека, должен иметь сажен 10 в диаметре.

Пустив лететь наш солнечный воздушный шар утром, при ясной погоде, часов с 9-ти и до 3-х пополудни, найдем, что он может пролететь по ветру в 6 часов около 240 верст, считая по 40 верст в час (средняя скорость свободных аэростатов).

Предполагаю весною следующего года произвести опыт пускания такого аэростата.

Извините, если сообщение мое о солнечном аэростате не ново и не интересно!

Я работаю, по обыкновению, над металлическими управляемыми аэростатами, о чем надеюсь писать Вам особо».

Кто поймет дерзкую, такую поэтическую мечту Циолковского о «солнечных аэростатах», поднимающихся в ясный, погожий день в голубое небо! Но со Столетовым он может поделиться, этот человек — сам великий мечтатель, сам великий путешественник в неизведанные страны науки.

«Прошу Вас не оставлять меня!» — такими словами заканчивал письмо Циолковский.

Нет, Столетов его не оставит. Он со всеми, кому дорога Россия, русская наука, кого теснит самодержавие.

Так жил Столетов.

Времени для продолжения своих исследований совершенно не было. Не имея возможности отдаться этим исследованиям, он настойчиво советовал всем соприкасавшимся с ним физикам продолжать, непременно продолжать эти исследования. Столетов все же надеялся: может быть, наступит когда-нибудь время, когда он сможет снова вернуться с Иваном Филипповичем Усагиным в маленькую комнатку, где пылятся на полках его приборы. Но этим надеждам не суждено было сбыться. В начале девяностых годов наступила самая тяжелая полоса в его жизни. «Угнетенное состояние духа и потрясенное здоровье, — писал А. П. Соколов, — явились новою помехою для работы, которая так и не возобновилась более».