"Ельцин" - читать интересную книгу автора (Борис Минаев)Второй срок (1996–1999)Первый решительный разговор с врачами состоялся уже после 3 июля 1996-го. Они объяснили: операция по аортокоронарному шунтированию делается сердечникам во всем мире. Технология отработана. Бояться, в общем-то, нечего. «А если я не пойду на операцию?» — все же спросил Б. Н. Как бы уточнил. Проверил. Вот что ответили Ельцину медики: «Ваше состояние будет плавно ухудшаться (удивительная по своей дипломатичности формулировка. — Б. М.). Работоспособность будет неуклонно падать. Сколько именно вы проживете — год, два, три, может быть, меньше — мы точно сказать не можем». Приговор. 9 августа 1996-го он принимает присягу в Кремлевском дворце. Произносит торжественную клятву президента, держа руку на Конституции. Большая речь, торжественный парад… Церемонию сократили до двадцати пяти минут. И тем не менее выдержал ее Ельцин с большим трудом. Это видели все, кто был в зале. Ну а те, кто наблюдал за инаугурацией по телевизору, о многом в тот день догадались. После инаугурации он уезжает в Завидово — готовиться к операции. Но отдых не принес желаемого результата. Наоборот, у Ельцина сильно упал гемоглобин. Вот как он описывает свое состояние: «Слабею с каждым днем, есть не хочу, пить не хочу, только лежать… Позвал врачей. Это что, конец? Да нет, говорят, Борис Николаевич, не должно быть. Всё идет по плану… Таня, Лена, Наина — все в шоке. За несколько дней я сильно осунулся». Осунувшегося Ельцина интенсивно готовили к операции. Ее перенесли на начало ноября, хотя первоначально предполагалось — в сентябре. Необходимо было восстановить ресурсы организма, поднять гемоглобин. Вообще решение делать операцию в России тоже было неочевидным, многие российские кардиологи честно предупреждали его: аортокоронарное шунтирование — технология, отработанная именно в западных клиниках, и будет даже спокойнее, если он решит делать эту операцию где-то на Западе. Нет, он будет делать операцию только в России. (Кстати, позднее российские медики привлекли легендарного американского кардиохирурга Майкла Дебейки, он прилетел в Москву и консультировал наших специалистов.) Ему назначили коронарографию — болезненное исследование, когда в сердце через катетер вводят йодсодержащую жидкость и проверяют работу клапанов. Исследование показало: затруднен кровоток, закупорены сосуды. Если до исследования предполагаемой целью операции было восстановление нормальной работы сердца, то после него стало ясно — операция нужна по «жизненным показаниям». Оказалось, что все еще хуже, чем предполагалось вначале. Тем не менее он продолжал активно работать, Встречался с премьером Черномырдиным, обсуждая новый состав кабинета, назначил нового главу администрации (Анатолия Чубайса). Постепенно, шаг за шагом он приближался к назначенному сроку. На сутки, на двое он ложился в ЦКБ, еще одно обследование, еще один разговор с врачами, и все-таки часы неумолимо приближали его к этому дню. Рано или поздно эту главную государственную тайну предстояло сделать достоянием гласности. Для президента Ельцина вердикт врачей ставил ряд не просто психологических, скажем так, личностных, но и политических проблем. Он снова должен уйти из рабочего кабинета. Должен исчезнуть из Кремля (и с экранов телевизоров) на довольно длительный срок — на месяц, два, три… Врачи уходят от ответа на вопрос, когда окончательно будет восстановлена работоспособность, напускают тумана. Убедить президента, что хранить операцию в тайне — нельзя, опасно, рискованно, — было непросто. Ему написал письмо новый пресс-секретарь Сергей Ястржембский. «Это не личное дело Ельцина и его семьи», — говорилось в нем. Ястржембский выражал позицию новой кремлевской администрации: об операции нужно говорить. И все же я почти уверен — если бы шунтирование пришлось делать до выборов 96-го года, Ельцин исходил бы из своей прежней логики: его здоровье — его личное дело. Ни к чему лишние разговоры, ни к чему очередной вал публикаций и слухов вокруг этой темы. Но, пройдя эти выборы, он стал другим. Изменился менталитет — если раньше он относился к этому, исходя из советских стереотипов («чем меньше люди знают, тем лучше»), то сейчас, после выборов, приблизился к мысли прямо противоположной — чем И вот, наконец, он дает интервью РТР в своей резиденции в Завидове. Сидит в зимнем саду, одетый по-домашнему, говорит совершенно по-другому, чем обычно перед телекамерами… Обращается к стране, объясняя очень простыми словами то, что должно произойти. Он не хотел говорить об этом, но россияне должны знать правду — он хочет повысить свою работоспособность, он хочет нормально Осень 96-го года. Снова ожидание, но уже другое — не возбужденное, нервное, в ажиотаже и прогнозах, а спокойное, фатальное, тихое. Как листва, медленно летящая вниз. 5 ноября. Несколько черных джипов сквозь дождь и снег ранним утром, еще в рассветной полумгле, разворачиваются при въезде в кардиологический центр. К 12 часам дня журналистов пригласили, чтобы объявить результаты операции… Что же было до этого? Рано утром Ельцин входит в приемный покой вместе с Наиной Иосифовной. Его встречает толпа людей в зеленых хирургических халатах. Лица их напряжены, даже бледны. Он пытается разрядить обстановку шуткой. Шутка звучит, прямо скажем, мрачновато: «Ножи уже при вас?» Первые слова выдают обычную, типовую реакцию предоперационного больного — волнение перед тем, как сознание покинет тебя и вмешательство врачей в твой организм станет неизбежным. Но на врачей ординарная шутка действует ободряюще. Они тоже начинают улыбаться. «Началась операция в восемь утра, — пишет Ельцин в «Президентском марафоне». — Кончилась в четырнадцать. Шунтов (новых, вшитых в сердце кровеносных сосудов, которые вырезали из моих же ног) потребовалось не четыре, а пять. Сердце заработало сразу, как только меня отключили от аппарата». Российские хирурги не очень любят распространяться о ходе операции. Но из того, что говорит сам Ельцин, можно понять — она была далеко не простой. Заранее было подготовлено два указа — о передаче всех президентских полномочий Виктору Черномырдину (в том числе, разумеется, так называемой «ядерной кнопки») и их возвращении президенту. Как только Ельцин очнулся, он немедленно подписал второй указ. Это была символическая процедура, но очень важная для него. Страна должна была узнать, что президентом России по-прежнему остается он. Политический аспект операции можно было подготовить заранее. Медицинский — нет. Как будет пациент чувствовать себя в послеоперационный период? Этот вопрос волновал всех, не только россиян, за судьбой Ельцина, за его пульсом, за ритмом его сердечной мышцы пристально следит весь мир. «Что было по-настоящему неприятно и болезненно — огромный шов на груди. Он напоминал о том, как именно проходила операция. …Уже 7 ноября меня посадили в кресло. А 8-го я уже начал ходить с помощью медсестер и врачей. Ходил минут по пять вокруг кровати. Дико болела грудная клетка: во время операции ее распилили, а затем стянули железными скобками. Болели разрезанные ноги. Невероятная слабость. И, несмотря на это, — чувство огромной свободы, легкости, радости: я дышу! Сердце не болит!.. 8 ноября я, несмотря на все уговоры врачей, уже уехал в ЦКБ, минуя специальную послеоперационную палату. 20 ноября сняли послеоперационные швы. В первый раз вышел в парк. 22 ноября я переехал в Барвиху. Торопил врачей, теребил их: когда? когда? когда? Врачи считали, что после Нового года, в начале января, я смогу вернуться в Кремль… Доктор Беленков, очень тонко улавливающий мое состояние, попросил: “Борис Николаевич, не форсируйте. Это добром не кончится. Не рвитесь никуда”. 4 декабря я переехал из санатория на дачу в Горки, можно сказать, домой. Родные заметили, что я сильно изменился. “Как изменился-то?” — спрашиваю. “Ты какой-то стал добрый, дедушка”, — смеется внучка Маша. “А что, был злой?” — “Да нет, просто ты стал всех вокруг замечать. Смотришь по-другому, реагируешь на все как-то по-новому”. Да я и сам чувствовал, как изменился внутренне после операции… 9 декабря я перелетел на вертолете в Завидово, где должен был восстановиться окончательно. Туда, в Завидово, ко мне прилетел Гельмут Коль. В сущности, это не был дипломатический визит. Гельмут просто хотел меня проведать. Увидеть после операции… 23 декабря я вернулся в Кремль — на две недели опередив самый “ускоренный” график, составленный врачами. Все окружающие обратили внимание на то, как я похудел и как легко стал двигаться. Действительно, не ходил, а бегал. Стал гораздо быстрее говорить. Сам себя не узнавал в зеркале. Другой вес, другое ощущение тела, другое лицо… За всеми делами незаметно приблизился Новый год. Хотелось видеть не только привычную кремлевскую обстановку, а просто людей на улице: что они делают, как готовятся к празднику… “Заеду в магазин, куплю внукам игрушки”, — подумал я. По дороге с работы заехал в магазин “Аист” на Кутузовском проспекте. Меня окружили продавцы… В игрушечном магазине я не был сто лет. Купил огромную детскую машину для Глеба — очень люблю большие подарки… 31 декабря поехал на “елку”. Так мы между собой называем торжественный прием в Кремле, который устраивает обычно Юрий Михайлович Лужков. …С первых секунд в Большом Кремлевском дворце испытал какие-то новые, для себя необычные чувства. После долгого отсутствия я почти физически ощутил на себе тысячи внимательных взглядов. Чувствительность, оказывается, после операции совсем другая. Как будто кожа стала тоньше. Этого я не предполагал. …А через несколько дней после Нового года я пошел в баню. Пытался убедить себя: всё, хватит лазарета, я нормальный человек. Езжу на работу, пью шампанское, хожу в баню. Пришел, разделся. А баня еще не нагрелась. 7 января меня с подозрением на пневмонию госпитализировали в ЦКБ» («Президентский марафон»). Еще раз перечитываю этот отрывок. «Пришел, разделся…» Нетерпение снова почувствовать свою силу, свое здоровье. Нетерпение — то, что так часто двигало им на всем протяжении жизни. После 7 января 1997 года хроническая пневмония станет постоянным его спутником. Приступы будут повторяться. …Однако вернемся на несколько месяцев назад. Между первым туром выборов и операцией на сердце уместился такой серьезный эпизод в российской политике, как быстрый взлет и такое же быстрое падение генерала Александра Лебедя. Перемирие, подписанное в мае в Кремле, как всегда, в условиях реальной войны, быстро оказалось свернуто. Российские генералы не собирались признавать свое поражение, чеченцы — тоже. В августе в Грозный снова скрытно проникли боевики, собираясь окружить и уничтожить российскую группировку в городе. Лебедь вылетел в Чечню, где провел несколько встреч с Асланом Масхадовым, лидером чеченских сепаратистов. Помощники Ельцина цитируют в своей книге стенограмму этих переговоров: « Выполняя договоренности, достигнутые между первым и вторым туром выборов, Ельцин дает Лебедю (новому секретарю Совета безопасности) особые полномочия для ведения мирных переговоров. 14 августа Лебедь встретился в Кремле с Ельциным, который подписал Указ «О дополнительных мерах по урегулированию кризиса в Чеченской республике». Руководство процессом целиком перешло к нему. 16 августа Лебедь говорит на пресс-конференции о том, что российские войска несут в Чечне неоправданно высокие потери, называет цифры — с 6 по 15 августа погибли 247 человек, ранено 1020, без вести пропавшие — 120. Цифры действительно страшные. Далее следует пассаж: «Государство, если оно таковым является, не может позволить себе симулировать кипучую деятельность». Условием союза Ельцина и Лебедя перед вторым туром выборов были отставка министра обороны Павла Грачева и назначение на этот пост генерала Игоря Родионова. Однако Лебедь пошел еще дальше. Он отправляет в отставку нескольких заместителей министра обороны, заявляя о том, что в министерстве готовилась попытка «военного переворота». Его очевидная цель — полный контроль силовых структур. Генерал Родионов, который был известен по событиям в Тбилиси 1989 года, воспринял приход Лебедя во власть как полный карт-бланш. Первое, что сделал новый министр обороны — снял со стены своего кабинета портрет президента и повесил вместо него герб России. Жест глубоко символический: «Ельцин мне не указ…» Следующей мишенью Лебедя, после Грачева, стал другой ельцинский «силовик» — министр МВД Куликов. Их противостояние было настолько жестким, а публичные выпады друг против друга настолько откровенными, что стало ясно — либо один, либо другой должен уйти. Было ясно, что, если все силовые ведомства будут контролироваться Лебедем (особенно после того, как Ельцину сделают операцию), ситуация станет и вовсе не предсказуемой. «Оставлять его в Кремле… было опасно», — скупо напишет позднее Ельцин. События развивались стремительно: 17 августа генерал Пуликовский (командующий группировкой в Чечне) подписал приказ о прекращении боевых действий, а 19 августа он же обнародовал свой ультиматум, потребовав от боевиков покинуть Грозный. Из города начали уходить мирные жители. Огромная армия чеченцев была, по сути, блокирована. Российские военные снова могли бы одержать победу. Но какой ценой? В том, что говорит Лебедь о государстве, которое «симулирует кипучую деятельность», есть своя логика. Для того чтобы одержать полную военную победу в Чечне, чтобы продолжать войну, у страны в 1996 году просто нет ресурсов, нет прежде всего моральной правоты и силы. 22 августа Лебедь вынудил Пуликовского подписать документ о разведении противоборствующих сторон, а 30-го подписал так называемый Хасавюртовский мир (официально этот документ назывался «Принципы определения основ взаимоотношений между Российской Федерацией и Чеченской республикой»). Это было событие, которое до сих пор вызывает крайне противоречивые оценки. С одной стороны, этот «мир» не создал мира, он дал лишь передышку между первой и второй войной в Чечне. Не решил проблемы, не создал основы для длительного переговорного процесса, для поэтапного, как предполагалось вначале, вывода войск и разделения полномочий. И хотя Москва позднее признала выборы нового чеченского президента, поддерживала с республикой официальные отношения и Масхадов в папахе даже еще раз официально посетил Кремль уже в новом, 1997 году — все это была лишь отсрочка. Мир был слишком быстрым, слишком политизированным, слишком неподготовленным. С другой стороны, российское общество к этому моменту настолько устало от непопулярной войны, что никаких серьезных протестов Хасавюртовский мир в обществе не вызвал, войска выводили из Чечни молча, тихо, что называется, «без комментариев». Но вот интересная деталь. Журналист Леонид Млечин, ссылаясь на высокопоставленного чиновника кремлевской администрации, пишет, как Александр Лебедь вернулся, разгоряченный, после подписания документов с чеченцами. Чиновник администрации стал расспрашивать его, что будет потом. «Он, среди прочего, говорит: “Надо готовить киллеров”. — “Для чего?” — “Да с этими людьми — Яндарбиевым, Масхадовым — дело же иметь нельзя. Придется решать вопрос”. Я (чиновник администрации. — Б. М.) человек не наивный в политике, но внутренне содрогнулся». Значит, Лебедь прекрасно понимал, с кем он подписывает мир. Тогда почему же он сломал хребет российской военной верхушке в Чечне, заставил генералов пойти на свои условия? Мир в Чечне был для Лебедя важной политической победой. Лебедь набирал очки — мир был настолько желанен, что подписание Хасавюртовских соглашений, без преувеличения, было встречено всеми с огромным облегчением. С другой стороны, генерал искренне считал, что президент Ельцин настолько серьезно болен, что досрочный приход к власти — дело если не нескольких недель, то месяцев. Работать с Ельциным долго он, в общем-то, не собирался. И это была его главная ошибка. В нашей новейшей истории генерал Лебедь — фигура одновременно и по-настоящему трагическая, и карикатурная. Целый ряд политических консультантов (и в их числе Борис Березовский) всерьез видели в нем будущего президента России. Между тем уже первые недели его пребывания в Кремле показали, что Лебедь не просто ничего не понимает в функционировании власти, в сложной системе отношений между властью законодательной и исполнительной, между администрацией и правительством, но даже и не собирается в это вникать, этому учиться. Лебедь не верил никому и ничему. Неслучайно он сразу отверг положенную ему по должности охрану и ввел в Кремль свою — так называемых «десантников Лебедя», то есть отборный армейский спецназ, который подчинялся только ему. Не случайно Лебедь комментировал любые действия правительства и президента, ничуть не стесняясь в выражениях. Более популистских высказываний я на российском телевидении, честно говоря, не припомню, тут Лебедь перещеголял даже раннего Жириновского. Когда Лебедь почувствовал, что за ним следят (это была акция со стороны министра МВД Куликова, который также опасался прямых угроз Лебедя), — он отдал приказ положить милиционеров в штатском «лицом на асфальт». В центре Москвы едва не разгорелась перестрелка. И все же, повторяю, было в его фигуре что-то трагическое. Вот что говорит о нем Ельцин: «Я чувствовал, как мечется этот неординарный человек, как ему хочется былой определенности, четкости, ясности — и как ему плохо от того, что он ее не находит в своей новой жизни. Не только чувствовал, но и сочувствовал. Журналисты уловили эту мою симпатию, поспешили назначить Лебедя моим преемником» («Президентский марафон»). И затем короткая ясная фраза: «Никаким преемником он, конечно, не мог быть». Лебедь — ярчайший пример политической «кессонной болезни», когда внезапно взлетевший во власть человек теряет чувство реальности, становится заложником своего успеха. Понимая, в чем логика действий нового секретаря Совбеза, Ельцин ограничивает его активность сухо и спокойно: сначала он перестает принимать генерала, отвечать на его звонки. Лебедь попытался даже приехать к президенту в Горки, но Ельцин не принял его. Лебедь лез напролом, нарушая все правила («Такого не было никогда, чтобы к президенту кто-то пытался ворваться без предупреждения, папа, естественно, не собирался менять свои привычки и не пустил его», — вспоминает Татьяна, дочь Ельцина). Президент создает новый государственный орган — Совет обороны, лишая Лебедя части важнейших полномочий. И уже затем, когда публичные нападки Лебедя достигают наивысшей точки, просто отправляет его в отставку. Ельцин прекрасно знает: никакой серьезной угрозы генерал Лебедь на самом деле не представляет. Но не случайно он так подробно пытается описать менталитет бывшего военного, ринувшегося в политику, как в атаку. Он присматривается к этому менталитету. Он изучает его. Он уже задумывается о характере того человека, который должен прийти ему на смену. И приходит к выводу: этот — не подходит. 6 марта 1997 года Ельцин поднялся на подиум в Мраморном зале Кремля, чтобы зачитать ежегодное послание «О положении в России на совместном заседании Думы и Совета Федерации». Послание имеет красноречивое название — «Порядок во власти — порядок в стране». Двадцать пять минут, которые он попросил отвести себе по регламенту, были наполнены его четким, суховатым голосом, в котором ощущались прежнее волнение и напряжение. Вот что говорил Ельцин в тот день: «Абсолютное большинство возникших проблем в России порождено, с одной стороны, пренебрежительным отношением к правовым нормам, а с другой — неумелыми действиями власти или ее пассивностью. В этих условиях порядок в стране начнется только с наведения порядка в самом государственном организме. Не повысив качество управления, не решить другие проблемы, главная из которых — улучшение жизни россиян. Итак, сегодня именно управленческую сферу я объявляю “зоной особого внимания”, приоритетом номер один среди всех направлений текущей политики. У этого приоритета есть простое короткое имя — Правовой Порядок». Существует много стереотипов о Ельцине, мифов о нем. Один из таких устойчивых стереотипов — ухудшившееся здоровье Бориса Николаевича во время его второго президентского срока стало главным фактором российской политики. Периоды огромного подъема, когда похудевший и посветлевший Ельцин начнет второй этап своей экономической революции, сменятся тяжелыми телевизионными кадрами 1998–1999 годов — одутловатость, замедленность реакций, осторожная стариковская походка. Однако вовсе не плохое здоровье было его главным противником во время второго президентского срока. Воля Ельцина, и мы это увидим, по-прежнему оставалась несокрушимой. …Тогда что же? Новое государство, Россия, начинавшееся с чистого листа, теперь, в 1997 году, в начале его второго срока, уже не выглядит фикцией, голой мыслительной конструкцией, пустым каркасом. Оно наполнилось жизнью, обрело законы, мировой статус, политические институты и даже короткую, но драматическую историю. Вслед за кризисом государственности удалось победить кризис двоевластия, почти неизбежно возникающий в пост-революционную эпоху. Остались позади экономическая яма начала 90-х, пустые полки магазинов, полное отсутствие банковской системы, падение добычи нефти, исчезновение золотовалютного запаса, позади гиперинфляция, резкий спад производства — страна медленно, потихоньку, но выбиралась из тупика. Удалось снять остроту в чеченском кризисе, хотя бы на время. Выиграть выборы — с трудом, но удалось. Все его главные враги были побеждены надежно, основательно, вчистую. Казалось бы, теперь можно завершить экономическую реформу, социальную, военную, правовую. Дать стране выбрать нового президента, как писал в 1994 году его бывший соратник Бурбулис, «из целой плеяды лидеров». Воспитать, вывести на арену этих новых политиков. Сделать страну воистину демократической, без оговорок и кавычек, экономику — рыночной, общество — открытым. Но у него оставался один, главный противник, которого нельзя было победить никакими политическими усилиями. Имя ему — российский менталитет. Слово «русский» здесь, пожалуй, не очень уместно, Россия многонациональная страна, впрочем, русскими нас называют везде в мире, независимо от национальности. Это, скажем так, менталитет граждан нашей страны. Наш менталитет. Свойственный и чиновнику, и милиционеру, и крестьянину, и строителю, и интеллектуалу, всем нам. Менталитет складывается из разных сложных чувств. Из национальной гордости — она есть во всех странах, и больших, и малых. Из национальных комплексов, из национальных обид, из темперамента и привычек, из подозрений и даже вражды к соседям, к соперникам, к иностранцам или мигрантам, словом, к Но есть вещи, которые можем точно сформулировать лишь мы сами, люди, живущие в своей стране. Это скрытые, но может быть, самые сильные, даже определяющие стороны менталитета. В России, например, до сих пор многие боготворят Сталина, считают его образ правления «самым подходящим», и это понятно — жесткая конструкция государства была почти неизменной в течение столетий. Но внутри этой жесткой конструкции как неосознанный ответ, скрытно и глубоко, живет анархичность русского сознания. Государство, которое взяло на себя функции Церкви, определяло долгие годы, что морально, а что нет, — само породило эту анархическую спутанность понятий, ценностей, Органическая невозможность подчиняться любым запретам. Неумение выполнять правила. Незнание законов. Нелюбовь и неуважение к своему государству — ровно до того момента, пока государство в ответ не применит механизм самозащиты, то есть репрессии. Неуважение к чужой собственности и к чужому праву на свой голос, свою позицию. Неумение решать споры цивилизованным путем. Началось, как мы помним, с экономики, которая продолжала жить по нормативам, установленным постановлениями Совнаркома от тридцать такого-то года. Первой рассыпалась она. Затем настала очередь и всего остального, например социальной морали. Страна отнюдь не возражала жить в этой анархии, хотя большинство политической элиты с жаром отстаивало идею «сильного государства». Ельцин столкнулся с огромной задачей: выстроить новую систему ценностей и правил, и не только экономических. А их не было в бизнесе, их не было в управлении, их не было в прессе. Вот с чем столкнулся Ельцин, с какой корневой чертой российского менталитета. А вернее, споткнулся об нее. Споткнулся сразу, с первых же шагов, и особенно — с началом своего второго срока. Который должен был воплотить все его мечты, все его замыслы. Сделать его проект реальностью. Однако что же является альтернативой закону и порядку, если они не соблюдаются по тем или иным причинам? Каков в таком случае механизм общественного согласия? И в чем оно, это согласие? В таком случае в дело вступают молчаливые договоренности. Некие стихийно складывающиеся правила игры, порой прямо противоположные формальным, гласным, легальным. Это тоже порядок, но теневой. Заключенный, бывший зэк, работавший у Ельцина на стройке и пришедший к нему в конторку с топором, требовал именно этого — соблюдения неписаных, негласных договоренностей. Выписывать наряды не по факту, а по традиции, «как положено», потому что для зэков должна быть поблажка. Когда молодой Ельцин стал большим начальником и требовал от своих подчиненных жесточайшей пунктуальности, сухих деловых отчетов, исключал опоздания, боролся с малейшим нарушением иерархии (за что его не раз называли жестким, властным) — он требовал на самом деле того же: соблюдения писаных, формальных правил игры. Не хотел подчиняться законам двойной трудовой морали. При этом не был сухарем, прагматиком, человеком, лишенным страстей, эмоций, слабостей. Напротив, он до краев был начинен страстями и эмоциями, они переполняли его. Он никогда не стремился и не мог их подавить. И вот почему: эти эмоции никогда не мешали проявлению его воли. Напротив, делали эту волю еще более неукротимой. Именно воля заставляла его отвергать «неписаный порядок», который безропотно или осознанно принимался большинством. Эта темная сила народной привычки, негласных общественных устоев, Неслучайно, если внимательно вчитаться в тексты его речей советского и раннего перестроечного периода — в них поражает обилие сухих фактов, цифр, формулировок, бесконечный перечень проблем, неразрешенных вопросов. И главное, суровый, подчас даже неоправданно суровый и страстный поиск виновных, ответственных, поиск того Отсутствие таких привычных для советского стиля общих, успокаивающих, гуманных, духоподъемных формул — отзвук его необычной ментальности, хотя и спрятанный в сухую бюрократическую упаковку. …Когда Ельцин в Свердловске или в Москве боролся с неэффективным использованием рабочей силы, с воровством в торговле, с барством своих чиновников — он боролся против косных обычаев и косной народной привычки. Кстати, сегодня его деловой стиль советского периода (строительный трест, обком, Московский горком) воспринимался бы совершенно естественно, органично. Он легко бы нашел язык с сегодняшними менеджерами, жесткими, точными, не прощающими ошибок и превыше всего ставящими результат, а не процесс. Ельцин был одним из первых таких «эффективных менеджеров» западного типа в нашей стране, но его личная идеология простиралась, конечно, далеко за пределы конкретных задач. Эти конкретные задачи — выселить людей из бараков, построить метро, обеспечить жителей индустриального Свердловска мясом и овощами, повысить производительность труда, заставить чиновников вести себя скромнее, ограничить их — все время менялись, а …Никто, например, не мог объяснить первому секретарю обкома Ельцину, почему шахтерам не дают чистых наволочек. Этот факт — невозможность пришедшему из угольного ада человеку лечь на чистое белье — требовалось принять на веру. Уговорить шахтеров, успокоить их обещанием, приструнить грозным словом, снова восстановить пошатнувшееся равновесие в трудовых коллективах — вот была его прямая задача как партийного руководителя. Но Ельцин приходит в ярость, потому что не понимает: а почему? Напролом пытается решить «проблему», за которой открывается бездна русской жизни. Что за непонятная сила мешает такой простой, понятной вещи, как чистота наволочек? Почему никто не может ему объяснить, куда они деваются? Он требует ясности, борется за прозрачность, целесообразность, логичность, Когда он, страстно поверив в перестройку, говорил и писал Горбачеву о том, что вокруг него сидят люди, лишь имитирующие преданность новым идеям, он не хотел принимать данность и неизбежность традиций, обычаев, существовавших в политбюро и в партии в целом. Для него этой данности и этой неизбежности не существовало. Поэтому все свои крупнейшие радикальные реформы — политического строя, государственности, экономики — он проводил с фанатичной убежденностью в том, что изменения к лучшему возможны, главное — ввести новые правила, новый порядок, новые основы и им строго подчиняться, строго выполнять Весной 1997 года в правительстве появились сразу два новых первых вице-премьера. Один из них, Анатолий Чубайс, пришел в правительство уже не в первый раз. Другим «первым» вице-премьером стал нижегородский губернатор Борис Немцов. Известно, что Немцов категорически отказывался переезжать в Москву. Он был популярным губернатором и в то же время — искренним демократом. Молодым, умным, перспективным политиком. Немцов не без оснований считал, что его время для «большого старта» еще не пришло, что ему нужно набрать дополнительный политический вес и главное — дождаться нужного момента. Вполне вероятно, что в таком случае он смог бы стать серьезным кандидатом на президентских выборах 2000 года. В начале 96-го к нему в Нижний приехал, как мы помним, Егор Гайдар — уговаривать стать «единым кандидатом от демократических сил» на президентских выборах. Это было достаточно жесткое давление, но тогда Немцов благоразумно отказался. Решение, как считали ближайшие помощники Ельцина — Анатолий Чубайс, Татьяна Дьяченко, Валентин Юмашев, — нужно принимать немедленно. Поджимали сроки: указ президента о формировании нового состава правительства уже подготовлен, на нем уже стояла дата, а согласия Немцова так и не было. Немцов и в этот раз упрямо отказывался. Он ни за что не хотел ехать в Москву, покидать пост губернатора. Поэтому Таня ночью села в машину и рано утром была в кабинете Немцова в Нижегородском кремле. Из этого следовало, насколько я понимаю логику тех событий, что предложение войти в правительство Немцов получил от самого Ельцина — в данном случае отказаться уже трудно. В Москве Немцов, который и раньше поддерживал с президентом особые, доверительные и теплые отношения, слегка сдобренные иронией и ельцинскими «подначками», почувствовал себя не просто новым вице-премьером, а человеком, которому, возможно, уготована особая роль. Вот как он сам описывает эту ситуацию: «В 1997 году президент Ельцин предложил мне стать первым вице-премьером. Я приехал в Москву и поселился на даче в Архангельском. Постоянного собственного жилья не предвиделось, и чувствовал я себя в Москве, как в долгосрочной командировке… Борис Николаевич несколько раз интересовался моими бытовыми условиями и социальным статусом. Он настаивал, что вице-премьер не может быть бомжом. Своим указом (распоряжением, если говорить точно. — Б. М.) президент выделил мне квартиру по адресу: Садовая-Кудринская улица, дом 19. …С московской пропиской произошла еще более фантастическая история. Ельцин примерно через месяц после моего назначения в правительство поинтересовался, прописался ли я. Удивительно, но моими бытовыми вопросами действительно занимался президент России. Только представьте на секундочку уровень внимания президента к своему ближайшему окружению. Например, Борис Николаевич поручил своей дочери подыскать школу для Жанны (дочери Немцова. — Б. М.), и Татьяна Дьяченко действительно помогла найти школу № 20 на Патриарших прудах. Ельцин интересовался каждой мелочью в моей жизни. Что ж, я приехал в Москву в 37 лет — ни коня, ни воза…» Здесь, наверное, надо сделать маленькое уточнение. В Москве у Немцова, увы, семейная жизнь не сложилась. Как он сам пишет в своих мемуарах, «оставил квартиру жене Рае и дочери Жанне». И уточняет: «Но это детали». Да, детали, но важные. «И все-таки о прописке, — продолжает Немцов. — Ельцин как-то мне говорит: “Понимаете, пока вы не прописаны, у вас нет страховки, ребенок не может ходить в поликлинику, жена тоже, милиционеры проверят документы — еще из города выдворят, в обезьянник посадят. Это жизнь, поэтому прописаться обязательно надо”. Я написал письмо Лужкову с просьбой предоставить московскую прописку. Ответа от Юрия Михайловича нет месяц, два, три… Самому звонить мэру и просить как-то неловко… По какому-то вопросу прихожу на доклад к президенту. Поговорили, всё нормально — пьем чай, разговариваем за жизнь. Вдруг он спрашивает: “Вас прописали?” Я отвечаю: “Нет”. Он сразу: “Да это беспредел! Что за страна, где первый вице-премьер — бомж!” Тут же при мне снимает трубку и просит соединить с Лужковым. Буквально через несколько секунд… прозвучал текст, который я никогда не забуду: “Юрий Михайлович, мелковато вы себя ведете”. И повесил трубку. Утром следующего дня в девять часов утра на моем рабочем столе лежало распоряжение мэра Москвы Лужкова о прописке гражданина Немцова в российской столице». Узнав, кто сидит в кабинете Ельцина, Лужков всё понял. История с пропиской — лишь маленькая деталь, которая подчеркивает, что Ельцин действительно собирал новую команду, это было Вместе они должны были сдвинуть не только ситуацию в экономике. Задача ставилась Ельциным куда крупнее. Укрепить, усилить роль государства — вот к чему он так настойчиво стремился в эти первые месяцы 1997 года, когда казалось, что цель близка. Дело в том, что в целом в экономической ситуации к 1997 году произошли реальные сдвиги. Прекратился спад производства, стабилизировалась национальная валюта. И самое главное — в стране медленно, но верно начал расти средний класс: и своя машина, и новая квартира, и частная школа, и поездки за границу перестали быть привилегией только «новых русских». Это были уже новые «новые русские»: мелкие бизнесмены, менеджеры, служащие, «белые воротнички», то есть люди, скромные доходы которых начали неуклонно расти. Однако структура этих доходов не вписывалась ни в какие общемировые стандарты. «Используя данные по расходам населения, — пишет, например, Леон Арон, — которые более надежны, чем предоставляемые сведения о доходах, специалисты подсчитали, что доход на душу населения и уровень жизни в полтора-два раза выше сообщаемых налоговым властям… В 1997 году число семей, имеющих в собственности автомобиль (вот очень важная цифра. — Б. М.), выросло до 31 на сто семей — гигантский скачок для страны, в которой семь лет назад (то есть в 1990-м. — Б. М.) автомобиль имели только 18 из ста семей…» Отвлечемся от перечислений. Вдумаемся. Сколько стоил в 1997 году подержанный автомобиль, как правило, иностранный? Ну, предположим, в среднем — от двух до десяти тысяч долларов. Так вот, треть российских семей в 1997 году имела свое авто! И не только старые «москвичи» и «жигули», но и «вольво», «тойоты», «пежо» и т. д. При этом практически все эти люди собрали на машину вовсе не путем длительного накопления (какое, к черту, длительное накопление в эти годы), а потому, что стали больше зарабатывать в последние два-три года. Но те же самые люди в официальных ведомостях и декларациях обозначали свой доход практически на пороге бедности (112 долларов в месяц — среднегодовой официальный доход на душу населения в 1997 году). Деньги, получаемые в конвертах, «серая экономика», ускользающая от налогообложения, кормила, одевала, строила Россию. Особенно ярко эта картина прослеживалась в Москве, Санкт-Петербурге, других крупных городах. С 1989 по 1997 год количество личных автомобилей, например, в Москве увеличилось в три раза! У роста потребления есть не только цифровое выражение. Он заметен и невооруженным, что называется, глазом. «В городах, где был рост, жизнь возрождалась прямо-таки на глазах, что мог подтвердить любой приезжий, у которого еще остались воспоминания о советских временах. Не стало очередей, не видно больше потоков бедно одетых людей, понуро бредущих по растрескавшимся тротуарам с сумками, портфелями и авоськами от одного грязного магазина к другому в поисках фруктов, колбасы или творога. Теперь все это уступило место чистым и красочным витринам… ярко одетым спокойным прохожим, часто жующим пирожок или бутерброд, купленный здесь же на улице». Так, несколько наивно (с нашей точки зрения), пишет американский биограф Ельцина, вновь пытаясь сопоставить наш быт с общемировыми стандартами. Да, и пирожок, и бутерброд, «купленный здесь же на улице», и принципиально иная система торговли, и рынок жилья, и массовое приобретение в собственность дачных участков, и изменившаяся структура развлечений, и поголовная компьютеризация, и многое, многое другое свидетельствовало, что цифры государственной статистики не показывают какую-то важную, очень важную правду! Ну не может человек, официально перебивающийся с хлеба на воду (а именно — со ста до трехсот официальных долларов), ни свозить семью за границу (каждый девятый россиянин, от шестнадцати до двадцати миллионов человек, выезжал в 1997 году за рубеж по делам или на отдых), ни купить себе компьютер, ни тем более машину, ни построить домик на своих сотках, ни даже обновить гардероб, чтобы спокойно идти по улице в яркой одежде, жуя пирожок. Это, извините, какой-то экономический бред. Надеюсь, что читатель, которому в 90-е годы было 30–40 лет, сейчас задумается и честно вспомнит, когда именно он совершил свои первые жизненно важные приобретения: купил нормальный японский телевизор, другую интересную бытовую технику, сделал ремонт, обмен квартиры, накопил на машину, турпоездку и т. д…. Примерно к 1997 году все эти новые возможности, наконец, перестают быть новыми и недоступными. Как же все это получилось? «На долю официального заработка приходилось только 40 процентов. Зарплата в частных фирмах и магазинах была в 2,5 и 3 раза выше той, что указывалась собственниками в налоговых декларациях в 1997 году. По оценке российских властей, неучтенные заработки за 1996 год составили сумму в 250 триллионов рублей (46 миллиардов долларов), или одну десятую ВВП страны» (Леон Арон). И еще одна цифра. Самая скромная и, наверное, самая важная. Летом 1997 года в Москве произошел всплеск рождаемости. Количество новорожденных подскочило на 35 процентов по сравнению с предыдущим годом — первое увеличение после 1991 года. Корень новой жизни начал медленно врастать в почву. И тем не менее эта новая жизнь несла в себе одну роковую черту — люди продолжали скрывать от государства свои реальные доходы, если таковые имелись. Но не по собственной воле: «серые доходы» были лишь проявлением «серой экономики». «От 50 до 70 торговых операций (в стране. — Б. М.) осуществлялось с использованием наличности, чтобы избежать учета… 90 процентов производства всего частного сектора, продаж и прибыли скрывалось от властей. Было подсчитано, что российские семьи занижали свои доходы в среднем на 40 процентов… В целом экономика страны превышала официальные статистические данные на 50—100 процентов». Печально было не то, что утаиваются доходы мелких игроков экономики, как их раньше называли, «частников», то есть доходы более или менее социально успешной части населения. Печальны причины, по которым все это происходило. Сама мысль о добровольной налоговой дисциплине казалась гражданам дикой. Никогда за 70 лет этого не было, налоги всегда принудительно собирало государство. Естественно, российские граждане не желали открывать государству свой личный бюджет, чтобы не попасть под удар коррумпированных чиновников, бандитского рэкета, налоговиков, которые могли насмерть замучить юридическое или частное лицо, нарушающее общепринятые правила игры. Это было длительное сопротивление, продолжается оно и сейчас, неслучайно в России установлен один из самых низких уровней подоходного налога — 13 процентов, чтобы хоть как-то сдвинуть дело с мертвой точки. Но и сейчас, через десять лет, при благоприятной экономической погоде, при ужесточении давления правоохранительных органов, треть зарплат в России, по данным некоторых исследователей, выдается в конвертах. Таковы были правила игры в том 97-м году. Но не только на нижнем, а и на среднем и на верхнем экономических этажах эти правила также были в силе. «Средний этаж» составлял класс так называемых «красных директоров» — бывших советских управленцев, получивших в собственность заводы, фабрики, строительные тресты и т. д., в результате чековой приватизации скупившие акции у своих же работников и приобретших первый, порой крайне криминальный опыт в условиях новой российской экономики. «Вынужденные действовать на свой страх и риск, большинство управляющих искали доходы от “арендной платы” с недвижимости и от политических связей, а не прибыль от производства и нововведений. Их реакцией на постепенное сокращение субсидий и отмену государственных заказов были не реструктуризация, разработка новой продукции или поиск новых рынков сбыта, а сокращение объема производства, демонтаж и продажа оборудования, расточительное и безрассудное заимствование, задержка с выплатой налогов и накопление огромного долга», — пишет Леон Арон. Можно сказать и резче — новые собственники, родившиеся из старых советских управленцев, превратились в «жирных котов», которые направляли все свои усилия на поддержание статус-кво, приносившего им сверхдоходы и отнимавшего достаток и у государства, и у работников. Были, конечно, и честные люди или люди, балансировавшие на грани разумного, но в целом такая «серая» промышленность не могла вписаться ни в какой нормальный экономический план возрождения. В 1995 году, напомню, начался второй этап приватизации: продажа крупнейших государственных сырьевых компаний (нефтяные и металлургические гиганты) в частные руки. Цель простая — привлечь инвестиции в определяющий экономическую погоду сектор, укрепить становой хребет российской промышленности. Без инвестиций остановить спад производства в этих отраслях невозможно. Кроме того, после падения советского планового производства и всей системы хозяйствования эти гиганты срочно нуждались в новом, современном менеджменте. Так появились на свет ЛУКОЙЛ, Сибнефть, «Сиданко», Томскнефть, Новолипецкий МК, Нижнетагильский МК, «Норникель» и многие другие, более мелкие компании. Это была осмысленная государственная политика. Наполнить бюджет, заставить предприятия работать эффективнее. Но продать компании за их настоящую цену в 1995 году было практически невозможно. Я уже приводил пример с «Норильским никелем»: компания Потанина, заплатившая больше 200 миллионов долларов за контрольный пакет акций этого промышленного гиганта, столкнулась с такими проблемами — социальными, финансовыми, производственными, — что просто не верила, что комбинат можно спасти, и даже пыталась вернуть его назад государству. Сибнефть вела переговоры о продаже крупного пакета акций французской нефтяной компании за 650 миллионов долларов, однако после долгих переговоров, уже после выборов, в 1997 году, французы наотрез отказались от сделки — слишком велик инвестиционный риск. Все забывают про эти истории, когда рассказывают о продаже наших предприятий за бесценок. Это сейчас они стоят десятки миллиардов, в середине 90-х их рыночная цена была совершенно иной. Да и разразившийся мировой кризис в очередной раз на порядок понизил их рыночную цену. Когда Ельцин в конце 1995 года увольнял из правительства Чубайса, критиками правительства ему вменялась в вину и практика этих залоговых торгов. Но вот что говорил об этом известный российский экономист Михаил Делягин: «Нелишне напомнить, что Чубайс был и по сей день остается единственным политиком, на деле, а не на словах активно пытавшимся реализовать права государства как собственника этих акций, добиться того, чтобы принадлежащие государству предприятия хотя бы платили ему налоги и не занимались прямым саботажем его политики. Именно управление Чубайсом федеральным пакетом акций в конце 1995 года в ходе залоговой приватизации фактически спасло государство от банкротства, позволило хоть как-то рассчитаться с долгами». Как раз ущемление интересов отдельных коммерческих структур (а вовсе не потворствование их интересам) в ходе залоговой приватизации считал Михаил Делягин одной из причин отставки Чубайса. И тем не менее именно «продажа за бесценок» позволила нефтяной и металлургической отраслям выбраться из кризиса. Единственное, что могли делать новые собственники, — первые годы «работать на нули», вкладывая огромные деньги в переоборудование, модернизацию производства, на пределе рентабельности и даже в убыток. Цена на металл, уголь, наконец, на нефть оставалась низкой в течение всех 90-х. Вот, например, цена на нефть (просто напомню): 19 долларов в 1993-м, 13,6 доллара за баррель в 1998-м. Но постепенно благодаря инвестициям частных компаний падение добычи удалось прекратить. Начался рост: 40, 60 миллионов тонн нефти в год. Отрасль снова начала давать прибыль, поступления в бюджет, валюту. И все же появление в России по-настоящему крупных собственников не решило главных проблем — экономика оставалась «серой». Что этому способствовало? Дума не принимала необходимого законодательства. (Налоговый кодекс в окончательном виде был принят уже при Путине.) Указы президента, по которым строились экономические отношения, изначально слабее законов. Возникла правовая «дыра», которой с удовольствием пользовались все. Это привносило неприятное качество в российскую экономику — ощущение закрытости и в конечном итоге ее коррумпированности. Коррупция в России — универсальная норма поведения: «она больше не является нарушением нормы, она стала изменением самой нормы, даже альтернативной (теневой) нормой общественного поведения». Движение страны к относительной финансовой стабилизации (после череды финансовых кризисов 1993–1994 годов), как вспоминает Анатолий Чубайс, началось еще во второй половине 1995-го. И хотя в начале того мрачного для России года (началась чеченская война) все еще висело на волоске, к концу его правительству удалось добиться определенного «сжатия денежной массы», то есть остановить печатный станок и свести инфляцию к приемлемому уровню… Цена этой стабилизации была высока: расходные статьи бюджета сокращались, наличных денег не хватало, продолжалось падение промышленного производства. Затем в экономике наступил так называемый «предвыборный цикл» (термин ввели еще американские экономисты в 60-е годы), когда государство начинает щедро тратить деньги, а соответственно и печатать новые, поскольку того требует политическая конъюнктура. После победы на выборах, утвердив новый состав правительства, Ельцин на несколько месяцев отошел от решения главных задач — подготовка к операции на сердце, сама операция, реабилитационный период — и лишь в декабре, как уже было сказано выше, президент вернулся в Кремль. Вот тут-то и выяснилось, что новый состав правительства Черномырдина, появившийся летом 1996-го, оказался слабым и компромиссным и во многом был определен теми договоренностями, которые сложились в ходе предвыборной борьбы. Именно тогда, в декабре 1996-го, Ельцин, оставив на своем посту опытного премьера, прошедшего с ним «огонь, воду и медные трубы», решил радикально поменять состав правительства. В литературе того времени (особенно экономической) много сказано о том, чего добивались «младореформаторы»[30], что они смогли сделать и чего не смогли. Остановлюсь только на самом важном. Перед новым кабинетом стояла очевидная задача: сделать экономические отношения в стране ясными и прозрачными. Без этого, как они считали, причем вполне справедливо, рыночные механизмы никогда не заработают. Экономический рост так и не начнется, если кто-то будет постоянно «греть руки» на несовершенстве законов и бюджетов, на различных государственных преференциях и льготах. Первый их лозунг был необычайно прост и понятен: если должен — верни деньги. Ельцин поставил перед «старым-новым» правительством два временных рубежа: вернуть населению все долги по пенсиям к 31 июня, а по зарплатам — к 31 декабря 1997 года. Но то, что кажется нам совершенно элементарной, с привкусом школьной арифметики, задачей сегодня, — тогда, в эпоху неплатежей, запутанных «взаимозачетов» и «отложенных» долгов, в окутанной «серым» туманом экономике было сделать невероятно трудно. От молодых вице-премьеров возврат долгов государства потребовал огромного напряжения всех ресурсов. Однако с этой (первой) задачей они успешно справились. Труднее было со структурными реформами в экономике. Тогда, вспоминает Чубайс, впервые после 1991 года, оба ключевых вице-премьерских поста достались реформаторам (по традиции, один первый вице-премьер отвечал за финансовую политику, то есть за макроэкономику, а второй — за «реальный сектор», то есть за промышленность, и до середины 1996 года эту роль играл в правительстве Олег Сосковец). Борис Немцов курировал в правительстве именно этот, «реальный» сектор, в том числе так называемых «госмонополистов» (и не только сырьевых). Именно в 1997 году был подготовлен указ президента, посвященный структурной реформе в «естественных монополиях». За основу взяли реформу угольной отрасли, проведенную ранее (как вспоминает Чубайс, в результате реформы удалось закрыть многие убыточные и опасные шахты, что в разы сократило ужасающие цифры смертности шахтеров при авариях). Смысл реформы — разделить отрасль (например, российские железные дороги или энергетику) на компании производящие и продающие, с тем чтобы в конечном итоге снизить тарифы, повысить эффективность, сделать цену на услуги таких монополистов гибкой и обоснованной, а главное — создать среди компаний, продающих железнодорожные перевозки, газ или электроэнергию, нормальную конкуренцию. И если в энергетике, как не без гордости в разговоре с автором этих строк заметил Чубайс, реформа была доведена до конца, то в РЖД и Газпроме — только начата или «проведена наполовину». Замечу, что практически все наработки «младореформаторов», все их революционные указы или проекты законов, например, по той же реформе естественных монополий, ЖКХ или пенсионной реформе, по борьбе с коррупцией, то есть всё то, что тогда казалось чересчур либеральным и смелым, — всё было тихо, без лишнего политического шума принято Госдумой после президентских выборов 2000 года, под флагами патриотизма и «сильного государства», при президентах Путине и Медведеве, в 2001–2008 годах. Вся их программа, за редкими исключениями! Однако вовсе не выплата зарплат и пенсий, не структурные реформы в экономике стали основным камнем преткновения для нового состава правительства. Расширить доходную базу бюджета, добиться от крупнейших компаний своевременной уплаты налогов, ввести в стране жесткую финансовую дисциплину, одновременно сокращая ненужные расходы, урезая неоправданные льготы, наконец, приступить к прозрачной денежной приватизации — именно эту задачу, казалось бы, очень простую, решал новый кабинет. Но тогда, в 1997-м, без нее нельзя было приступить и к стратегическим целям, стоявшим перед страной, — добиться роста промышленного производства, создать условия для инвестиций в российскую экономику, вспоминает Егор Гайдар. Тогда, в 1997 году, новый состав правительства пытался расшатать эту неподвижную конструкцию. Были сделаны первые шаги в другую сторону: начались открытые аукционы, государственные деньги были выведены из так называемых «уполномоченных» банков (еще одна почва для коррупции и злоупотреблений), наконец, создана Всероссийская чрезвычайная комиссия по налогам и сборам. Итак, попыткой претворения в жизнь новой экономической программы был ознаменован второй срок президента Ельцина. Вот что он пишет об этом в своей книге: «Чубайсовская команда очень четко формулировала свои цели: это были так называемые Что же это были за «семь главных дел правительства» 1997 года? Наберемся терпения и постараемся разобраться… «Реальное состояние страны — тяжелое. Люди страдают от задержек зарплат, пенсий, стипендий, от простоев на производстве. Финансовая удавка сковала промышленность города и села, душит частную и коллективную инициативу. Капиталы российской глубинки перетекают на столичные счета. Зарплаты военнослужащих, учителей и врачей сжигаются в топках “жэковских” котельных. Устаревшее законодательство содержит богатых за счет бедных, поощряя лоббистов всех мастей изобретать неисполнимые льготы. Своими главными делами на ближайшее время Правительство считает: Чтобы выплатить зарплаты, не включая печатный станок, Правительство пойдет на чрезвычайные меры для повышения доходов в бюджеты всех уровней. В ближайшее время предстоит: — погасить задолженность перед бюджетом РАО “Газпром”, РАО “ЕЭС России” и других крупнейших предприятий-неплательщиков; — перекрыть каналы контрабанды, обеспечив поступление таможенных платежей в бюджет; — реализовать в полном масштабе государственную монополию на производство и продажу алкоголя. Ввести систему директив и жесткую отчетность представителей государства в органах управления предприятиями с изъятием дивидендов по принадлежащим государству акциям в бюджет. К 31 декабря сего года задолженность по заработной плате работникам всей бюджетной сферы будет сокращена вдвое, к 30 июня следующего — полностью ликвидирована. Сосредотачивая средства в поддержку нуждающимся, Правительство намерено упорядочить социальное Законодательство. Социальная помощь станет адресной, ее объемы будут приведены в соответствие с имеющимися у государства ресурсами. Задолженность федерального Пенсионного фонда по пенсиям будет погашена к 30 июня с. г. Для этого Правительство снизит тарифы на железнодорожные перевозки, газ и электроэнергию для промышленных потребителей. С принятием Налогового кодекса бремя налогов по стране снизится в среднем на 15 процентов. Заставить предприятия платить налоги по месту их деятельности, чтобы деньги регионов не перетекали в столичные банки. Закрепить с 1998 года за местными бюджетами подоходный налог с физических лиц, налог с продаж и все виды налога на недвижимость. Экономическое развитие, рост занятости нужны не только столице, но и всем землям России. Введено обязательное декларирование доходов и имущества всех федеральных и местных государственных служащих; уклонение от подачи деклараций будет пресекаться. Правительство проследит за соответствием доходов состоятельных граждан и выплаченными ими налогами; будет принят закон о соответствии расходов граждан декларируемым ими доходам. Жестко внедряется практика открытых конкурсов на государственные закупки и размещение бюджетных средств. Сокращение государственного бюджета 1997 года не затронет его зарплатные статьи и будет проведено под строжайшим контролем Правительства. Обслуживание бюджета из коммерческих банков будет передано в органы федерального казначейства, институт уполномоченных банков ликвидируется. Правительство сократит штатную численность работников федеральных органов власти. Аппарат федеральной власти и государство в целом станут обходиться дешевле для всех, кто платит налоги. Необходимо постоянно разъяснять позицию власти. Каждый гражданин имеет право знать, что и для чего делает Правительство. И Правительство должно все время слышать голос страны. Не все, что делает власть, может и должно нравиться. Программе Правительства — жесткий, но необходимый для всех граждан России курс. Многие пункты этой программы сегодня уже нуждаются в расшифровке. Например, социальную поддержку в те годы получали все, без дифференциации по доходам семьи. Субсидии, которые для одних семей были далеко не лишними, для других являлись чистой формальностью. Сделать льготы и субсидии адресными, защитить тех, кто действительно нуждался в защите, и ужесточить налоговое бремя для тех, чьи доходы были гораздо выше среднего, — такую задачу ставило правительство. Еще одним ударом по «серой» экономике стало обязательное декларирование доходов всех чиновников как местного, так и федерального уровня. «Именно тогда, в 1997 году, нам удалось принять этот Указ, как я считаю, единственное работающее средство в борьбе с коррупцией, — говорит Анатолий Чубайс. — Сейчас, когда Указ стал законом и декларирование доходов чиновников стало само собой разумеющейся формальностью, никто не ломает копья вокруг этой правовой нормы, а тогда это вызвало настоящую бурю. Когда Борис Николаевич опубликовал свои доходы в прессе, это стало шоком. Настолько это было непривычным в те времена. Регулярно публиковать в печати свои доходы министры, чиновники администрации президента начали при Путине. А при президенте Медведеве обязательным для чиновников стало и представление деклараций членов семьи. Но первый шаг сделали мы тогда». «Реальным движением к подлинному федерализму стало и четкое, прозрачное разделение доходов федерального и местного бюджетов, — продолжает Чубайс. — Когда бюджет региона стал складываться из понятной всем налогооблагаемой базы, исчезло еще одно поле для злоупотреблений». …Удивительно — многое им удалось сделать буквально за считаные месяцы. Удалось остановить инфляцию — она по итогам года была зафиксирована на вполне приемлемом уровне, около 13 процентов. Но что самое главное — начался приток инвестиций в экономику страны! Об этом свидетельствует прежде всего активность фондового рынка. Как пишут финансовые аналитики, доходность ценных бумаг ведущих российских компаний, таких как РАО «ЕЭС России», АО «Мосэнерго», а также АО «ЛУКОЙЛ» и РАО «Норильский никель», за месяц достигала 500 процентов годовых. Индекс российской фондовой биржи вырос за первое полугодие в Пополнялся бюджет и за счет приватизации. В III квартале 1997 года доходы консолидированного бюджета достигли беспрецедентной суммы в 7,8 триллиона рублей. И, наконец, самое главное: именно в 1997 году в стране начался рост российского ВВП. «Этот рост, — вспоминает Егор Гайдар, — который начался в 1997 году, прекратился на несколько месяцев в 1998-м, в связи с дефолтом, а потом продолжался, вплоть до 2008 года. Причина? Очень простая: заработали рыночные механизмы». Анатолий Чубайс вспоминает еще одну деталь: «Когда тебе изо дня в день, из месяца в месяц твои идейные противники инкриминируют развал страны, падение промышленного производства, и все это подтверждается в цифрах — хотя ты умом понимаешь, что ты в этом не виноват, настроение все равно ужасное. Можете себе представить, что я испытал, когда статистики зафиксировали рост ВВП? Сначала цифры были скромные: 0,4 процента. Когда же их пересчитали, выяснилось, что рост по итогам 1997-го был вполне приличный: 1,6 процента». …Однако и рост ВВП, и бурное повышение котировок на российской бирже, и стремительное увеличение доходной части бюджета, и ужесточение финансовой дисциплины, и разработка структурных реформ в самых трудно реформируемых отраслях экономики для них были лишь важными деталями процесса. Сам процесс зависел от решения главного вопроса: а он, по мнению «младореформаторов», состоял в том, будет ли правительство абсолютно независимым и самостоятельным в принятии решений, главным образом — от крупного российского капитала, который в ту пору уже успел сформироваться. Без этого, как считали Чубайс, Немцов и другие, не будет успеха реформ, не будет промышленного роста, не будет в дальнейшем и честной, прозрачной приватизации. «Кто в стране хозяин — мы или они?» — такой вопрос ставили перед собой «младореформаторы». О том, чего они добивались, насколько серьезной была их борьба, свидетельствует и такой эпизод: молодой вице-премьер Немцов пошел в атаку на трастовый договор по Газпрому, в результате которого 40 процентов акций могло перейти к его руководителю Рему Вяхиреву по заниженной цене. Вот как описывает этот эпизод сам Немцов: «В Швецию… в составе делегации полетел руководитель “Газпрома” Рем Вяхирев. Это как раз был тот самый момент, когда правительство отказало в приватизации газового монополиста и не позволило Вяхиреву за бесценок купить акции компании через трастовый договор. Ельцин взял Вяхирева за руку, подвел ко мне и спокойно так сказал: “Немцов прав. Трастовый договор надо разорвать. Это грабеж России. Будут проблемы, если не выполните”». В своей книге Немцов пишет, что пытался разработать и внести в Госдуму закон о коррупции. Стержнем этого закона являлось бы ограничение на предпринимательскую деятельность семей высокопоставленных чиновников. Он приводит в пример семью московского мэра Юрия Лужкова — миллиардное состояние жены Юрия Михайловича — Елены Батуриной. Это состояние могло возникнуть, конечно, только при отсутствии таких законов. Однако планам этим тогда не суждено было сбыться[31]. Одно из главных политических усилий Ельцина во время второго срока президентства — реформа административного аппарата. Ельцин задумал основательно «перетряхнуть» новые российские элиты. И вот почему. За короткий, но очень бурный период начала 90-х в стране сложилась новая структура государства, новые административные органы, которых раньше вообще не было. Многие из них дублировали друг друга, конкурировали между собой, жили своей отдельной, «параллельной» жизнью. Во время второго ельцинского срока удалось решить одну из главных проблем новой российской власти — неопределенность, расплывчатость ее полномочий. При новых главах президентской администрации — А. Чубайсе, В. Юмашеве и А. Волошине — этот таинственный в начале 90-х для многих кремлевский «аппарат» перестал дублировать функции правительства, исчезла двойственность в самом механизме принятия государственных решений. Вот как сам Ельцин сформулировал это в своей книге: «Я поставил задачу сделать из Администрации президента настоящий интеллектуальный штаб. Самые сильные аналитики в стране должны работать на президента, на власть, а значит, на будущее страны. Приглашать их на любые должности. Не хотят идти в чиновники — не страшно, пусть работают в качестве советников, просто участников постоянных совещаний. В любом качестве они должны быть востребованы». Интеллектуальный аппарат, которым стала администрация президента в те годы, прекрасно функционировал и был востребован и после Ельцина, многие, кого взял на работу Борис Николаевич, продолжили свою работу в администрации и после его ухода — в годы президентства Владимира Путина и даже Дмитрия Медведева. Еще раз подчеркну свою мысль: это был особый для Ельцина год. Катастрофические события 98-го затушевали, девальвировали в наших глазах эти ельцинские начинания, но справедливость историка требует сказать о них правду. Одним из важнейших начинаний правительства были так называемые «открытые» аукционы. Они должны были наполнить (и наполнили) бюджет страны реальными деньгами, резко повысить капитализацию российских предприятий. Среди первых таких аукционов, которые готовило правительство, был аукцион по АО «Связьинвест», производителю телекоммуникационных услуг — непаханое поле в России 1997 года, огромный новый рынок и огромные возможности. Что же представляло собой АО «Связьинвест»? Вот что писали Альфред Кох и Максим Бойко, готовившие в правительстве эту сделку начиная с 1995 года: «Привлекательной была… структура “Связьинвеста”, собравшего контрольный пакет акций почти всех местных телефонных станций, так называемых региональных операторов связи». Первоначально сделка планировалась на конец 1995 года, чтобы закрыть ею огромную дыру в бюджете. В качестве покупателей рассматривались международный консорциум (американо-немецко-французский) и итальянская компания «STET». Победили итальянцы. Но вот интересная деталь — когда все препоны (а их было очень много) удалось успешно пройти, зарубежные партнеры выставили новое условие. «Сделка, — пишут Бойко и Кох, — прорабатывалась как раз в момент подготовки и проведения парламентских выборов. Когда же результаты этих выборов стали ясны, то иностранный инвестор, к своему глубочайшему разочарованию, обнаружил, что демократы потерпели поражение». Одним словом, АО «Связьинвест» решили продать позже и дороже, уже в 1997 году. К этому времени акционерное общество удалось реструктурировать в мощную госмонополию, которая контролировала все виды связи, включая спутниковую, сотовую, междугородную и международную. На продажу выставлено 25 процентов. Будущая сделка рассматривалась как «своего рода показательная операция, которая могла стать хорошим прологом к масштабной денежной приватизации». В 1997 году ставки возросли — речь уже не о сотнях миллионов, а о миллиардах долларов. Открытый, прозрачный аукцион должен ознаменовать настоящий, подлинный переход к «денежной приватизации», которая могла наполнить бюджет страны. Те, кто готовил аукцион, считали и считают его образцово-показательным. Все обвинения по своему адресу категорически отвергают. «Ровно в 17.00 в присутствии представителей обеих сторон конверты были вскрыты. Выявили победителя, который предложил 1 миллиард 875 миллионов долларов (консорциум, собранный Владимиром Потаниным и его ОНЭКСИМбанком. — Б. М.) против 1 миллиарда 710 миллионов, заявленных проигравшим консорциумом (куда входили, помимо испанской «Телефоники», другие иностранные участники, собранные Владимиром Гусинским и Михаилом Фридманом. — Б. М.). Никаких претензий по процедуре проведения аукциона Михаил Фридман, представитель проигравшей стороны, в тот момент не предъявлял… А какие могли быть претензии? Фридман сам, находясь в трезвом уме и твердой памяти, написал цифру “1710”. А его конкурент — “1875”… Какой может быть шум? Шум подняли потом Гусинский с Березовским. И если Гусинский хотя бы “Телефонику” привел, то Березовский вообще никакого отношения к сделке не имел. …С организационной точки зрения это была почти идеальная сделка». Однако у проигравшей стороны иной взгляд на вещи. Владимир Гусинский, который намеревался купить АО «Связьинвест», шел к сделке два года. Провел огромную подготовительную работу с военными, с Федеральным агентством правительственной связи, которые владели «закрытыми» частотами, собрал финансовые ресурсы. Но правила были изменены в мгновение ока. До сделки по АО «Связьинвест», то есть первого в стране открытого денежного аукциона, проводились так называемые залоговые аукционы, которые продавец и покупатель готовили сообща, сообща обсуждали детали и решали возникающие проблемы, включая предполагаемую цену промышленного объекта. Чтобы ввести новые правила игры, их нужно объявить заранее. Дать крупному бизнесу их осмыслить, подготовиться. Но Чубайс, Немцов и Кох настаивали на том, что аукцион должен быть прозрачным. Что старые, плохие правила надо ломать сразу. Это и привело к информационной войне. Вот как описывает эти события Борис Немцов: «Борис Ельцин сначала поддержал наш план борьбы с олигархами. Кстати, сам термин “олигарх” тогда еще не был в обиходе, он появился после конференции “Будущее России: олигархи и свобода”. На конференцию мы пригласили всех известных магнатов, но пришел только Владимир Гусинский. Телекамер было около 100… Мы с Чубайсом объявили, что очистим Россию от олигархов. Березовский с Гусинским в ответ объявили нам информационную войну. Война против нас заключалась в том, что телекиллер Сергей Доренко еженедельно в программе “Время” обливал нас грязью, рассказывая кошмарные небылицы. Например, ловил за 200 долларов проституток на Тверской, и они рассказывали в эфире общенационального канала, как развлекались в пансионате “Лужки” с Немцовым. Анонимные рассказы анонимных проституток с закрытыми лицами…» Ярлык «олигархи» (слово, означавшее совсем другое понятие, в частности, из латиноамериканской истории, когда крупные землевладельцы, аристократы, становились одновременно и политической, военной элитой страны) сыграл ключевую роль в российском политическом языке. Ярлык несмываемый, страшный и острый. «Олигархи» повели атаку на правительство с помощью своих информационных ресурсов. Чубайс и Немцов в ответ добились, чтобы Ельцин снял с поста заместителя секретаря Совета безопасности Березовского (к истории этого назначения я еще вернусь). Они принесли Б. Н. на подпись готовый указ. Ельцин прореагировал остро. «Кто такой Березовский? — сердито спросил он, если верить словам Немцова. — Вы правительство, вас я знаю, а он никто». Зачеркнул слово «указ» и написал «распоряжение». Однако применять к Березовскому другие методы административного воздействия Ельцин не собирался. Это было против его правил. Не в его менталитете. Борьба на информационном поле продолжалась. Но победителей в ней быть не могло. Ельцин раздраженно следил за участниками схватки. Хотел понять, насколько чистым выглядит само правительство, которое так яростно борется за чистоту бизнеса. Изо дня в день страна слушала из уст телеобозревателей глубокомысленные рассуждения о том, что политика правительства некомпетентна, непродуманна, противоречива, непрофессиональна, неправильна, порочна, абсурдна. Доказательством служила не только последняя сделка по АО «Связьинвест», но и в целом вся политика приватизации последних лет, все действия правительства «младореформаторов». Эти и другие пассажи настолько задавили информационное пространство, что, казалось, и впрямь происходит что-то катастрофическое. Что же случилось в момент вскрытия конвертов с разными суммами? Почему это было так важно? …В критический для президента Ельцина момент, в 1996 году, его поддержал «молодой российский бизнес». Вначале — в ходе самой предвыборной кампании. Затем, после победы на выборах, начался процесс, который можно описать одной простой фразой: «Мы вместе строим новую страну». В правительство и администрацию начали приходить люди, еще недавно занимавшие разные посты в крупных компаниях. Это были специалисты в разных областях — экономисты, юристы, социологи, политологи, управленцы, которые включились в подготовку новых законов, выработку новых механизмов принятия решений. Формация молодых и очень успешных людей, которые хотели, чтобы их дети жили в нормальной цивилизованной стране, активно начала помогать «своему» правительству. Однако продолжалась эта идиллия недолго. В мае 1997-го, в момент аукциона по АО «Связьинвест», она разом закончилась. «Я считаю, — говорил мне Валентин Юмашев, в то время глава кремлевской администрации, — что эпизод со “Связьинвестом” ключевой в истории России второй половины 90-х годов, как ни странно. Если бы не этот эпизод, всё могло бы пойти по-другому. Возможно, не было бы дефолта. Не было бы кризиса 1999 года. По-другому могло пойти всё развитие страны. Это была крупнейшая ошибка бизнеса и власти». И здесь я хотел бы сделать отступление от основного сюжета книги. Потому что и в эпизоде с АО «Связьинвест», и в других эпизодах книги снова и снова возникает фигура Бориса Березовского. Что это за человек? Какое отношение он имел к президенту Ельцину? Правда ли, что Березовский — «крестный отец Кремля», что он чуть ли не ногой открывал двери президентского кабинета? — Конечно, это полная ерунда и вранье, — рассказывает Валентин Юмашев. — Борис Николаевич встречался в своем кабинете с Березовским в лучшем случае раза три. Он его не очень понимал, не чувствовал. Поэтому он ему и не нравился. И тем не менее Березовский стал заметной фигурой в команде президента. Как же это произошло? БАБ впервые появился в Кремле, когда готовился указ о поддержке АвтоВАЗа. В то время Березовский подружился с директором тольяттинского автозавода В. Каданниковым, предложил ему программу реформирования: например, разорвать отношения со старыми автодилерами, которые задолжали заводу десятки миллионов долларов. Настаивал, чтобы с новыми дилерами отношения строились уже на рыночной основе. Скорее всего, именно это и послужило причиной покушения на его жизнь в 94-м году. Затем он предложил заводу экономическую программу создания недорогого «народного» автомобиля. …Отношения власти и российских предпринимателей тогда еще только начинали строиться. Гайдаровский этап в работе правительства закончился политическим столкновением, в результате которого первые реформаторы ушли в отставку. И, в общем, позиция нового российского бизнеса в тот момент была совершенно аполитичной: вы там занимайтесь своим делом, а мы будем тихо делать свое, пока дают. Но поскольку с уходом гайдаровской команды образовалась некоторая интеллектуальная пустота, рано или поздно кто-то эту пустоту должен был заполнить. Группа представителей российского бизнеса, в частности, М. Фридман и П. Авен («Альфа-групп»), В. Гусинский (группа «Мост»), Б. Березовский, представители банка «Менатеп» (Ходорковский, Невзлин, Шахновский), О. Бойко («Олби»), В. Виноградов («Инкомбанк») и некоторые другие активно включились в этот диалог, предлагали власти новые идеи. Какие же это были идеи? Нужно было выстроить правовую базу для развития предпринимательства, экономики в целом. В частности, уже в этот момент они предложили ряд законопроектов, концептуальных разработок по налогообложению, по пенсионной реформе, реформе здравоохранения, по ЖКХ (реформа которого так и не завершена до сих пор), по многим другим важнейшим направлениям. Банковская система — ведь по сути она только зарождалась. Как она должна работать, в каких отношениях находиться с государством — никто не знал. Одним из главных идеологов молодого российского бизнеса в какой-то момент стал Борис Березовский. Он и по возрасту был старше большинства тех, кто входил в эту новую формацию предпринимателей, и воспринимался ими как лидер. Березовский в то время вел непрерывный «мозговой штурм», он умел произвести впечатление яркостью своего интеллекта. Березовский и стал одним из главных инициаторов диалога власти и бизнеса. При этом он всегда очень убежденно говорил: его цель не бизнес, не деньги, а правильное развитие страны. Бизнес «лишь инструмент» для этой цели. И ему верили. Одной из первых идей, с которой группа бизнесменов пришла в Кремль в 1994 году, была идея нового, Мог ли он иметь отношение к убийству? Даже если исходить из простой логики — нет. Ведь главным инициатором сделать Листьева директором ОРТ был как раз Березовский. В тот момент он обивал пороги руководства администрации президента, убеждая согласиться с этой неординарной кандидатурой. Кремль активно возражал. Директор телевидения — это обычно уже умудренный опытом работы человек в возрасте, этакий медиазубр. А тут какой-то «мальчик» (в тот момент Листьеву был чуть больше тридцати). Но Березовский говорил: у нас молодая страна, ей нужно молодое телевидение, молодому телевидению нужен молодой директор. В конце концов Березовский «пробил» кандидатуру Листьева. И когда Влада не стало, вся концепция Березовского рухнула, ему срочно пришлось искать нового генерального директора. Им стал человек опытный, умудренный, со званиями — доктор экономических наук, профессор, директор Института мировой экономики и международных отношений Сергей Благоволин. ОРТ начало свою работу и действительно скоро стало одним из самых любимых и популярных телевизионных каналов России. Кстати, и кандидатуру сегодняшнего генерального директора Константина Эрнста, также в непростой борьбе с кремлевскими руководителями, Березовскому удалось отстоять позже, уже в 96-м году. Первая личная встреча Ельцина и Березовского состоялась в 94-м году. Рассказывает один из участников встречи, в тот момент главный редактор журнала «Огонек», Лев Гущин: — У нас уже была договоренность с Борисом Николаевичем, что мы будем печатать отрывки из его новой книги. А Березовский в тот момент был одним из трех основных акционеров «Огонька», вместе с банком «Столичный» и компанией Олега Бойко «Олби». Валентин Юмашев (мой коллега по «Огоньку») сказал, что хочет, чтобы права на русское издание были официально приобретены у автора, то есть у Бориса Николаевича, и автору выплачен за это гонорар. Дело в том, что с первой книгой будущего президента «Исповедь на заданную тему», которая вышла в 89-м году, история была прямо противоположная. Это была чистой воды вольница. Мы стали первыми, кто издал рукопись книги тиражом в сотни тысяч экземпляров. Бесплатно передавали права на издание всем издательствам, которые были готовы печатать книгу опального политика, и, конечно, никто никаких гонораров ни нам, «Огоньку», ни автору не платил. Это была в большей степени политическая акция в поддержку Ельцина. В этот раз решили всё сделать правильно. Валентин переговорил с президентом, Борис Николаевич согласился, однако сказал, что все деньги, которые он получит за русское издание, потратит на благотворительные нужды. После этого Юмашев переговорил с Березовским, который решил финансировать проект. И в торжественной обстановке, в кабинете в Кремле был подписан договор между президентом и журналом «Огонек». Журнал получал эксклюзивные права на русское издание «Записок президента» на территории России. Борис Николаевич пожал руку мне, Борису Абрамовичу, поблагодарил за участие, спросил, понравилась ли рукопись. После этого аудиенция в Кремле закончилась, а через месяц «Огонек» начал публикацию. Вернемся к истории создания ОРТ. Финансирование канала шло очень туго, участники пула, владевшие равными долями акций, не подозревали, что современное телевидение стоит так дорого, акционеры платили неохотно или не платили совсем, кто-то из них разорялся (как, например, Олег Бойко, владелец компании «Олби», лопнувшей в результате «черного вторника» 1994 года), кто-то терял интерес к проекту. Поступления от рекламы не покрывали и малой толики расходов. Новое телевидение новой страны жило в долг. С каждым месяцем долг рос: перед производителями, перед связистами, перед сотрудниками канала. Что, кстати, не помешало Березовскому и команде, пришедшей на канал, сделать из ОРТ качественное телевидение, пригласить лучших телеведущих, начать делать рейтинговые передачи. ОРТ было единственным каналом, который в тот момент смог конкурировать с первым частным телевизионным каналом НТВ, принадлежащим Владимиру Гусинскому. В силу финансовых обстоятельств и других причин владельцы пакета акций ОРТ начали продавать или передавать в управление свои доли Березовскому. Долг ОРТ продолжал расти, Березовский ходил в Кремль с одной и той же просьбой: решить проблему, придумать, как закрыть долги Первого общественного телеканала. О том, что при своем создании новое общественное телевидение обещало «не брать ни копейки денег» у казны, БАБ старался никому не напоминать. …И тогда Борис Абрамович предлагает решить вопрос с финансированием ОРТ раз и навсегда. Создается Сибнефть: Березовский выигрывает залоговый аукцион, платит 100 с лишним миллионов долларов государству и вместе с Романом Абрамовичем становится владельцем этой нефтяной компании. Предполагалось, что Сибнефть поможет закрыть долги ОРТ. Поскольку в план залоговых аукционов эта нефтяная компания попала в последнюю очередь, лучшие и бóльшие по объемам добычи нефти компании уже были приватизированы и достались совсем другим владельцам. ЛУКОЙЛ, «Сиданко», ТНК, Сургутнефтегаз — все эти компании имели бóльшую добычу нефти. Для сравнения, ЛУКОЙЛ давал 40 миллионов тонн нефти в год, Сибнефть в момент создания — только 15. И все-таки почему Березовский получил доступ к залоговым аукционам, кто ему в этом помог? Ельцин? Но он встречался с ним только официально, к тому моменту всего один раз, никаких личных контактов между ними не было и быть не могло. Обратимся к позднейшей мифологии: Березовскому, мол, помогла могущественная «семья»: Дьяченко, Юмашев, Волошин. Нет, и тут что-то не сходится. В 95-м Юмашев трудится в «Огоньке», Волошин работает в частной компании, которая называется «Федеральная фондовая корпорация», и Кремль видит только по телевизору, Татьяна Дьяченко ушла с работы из конструкторского бюро, ждет ребенка. Приватизацией и залоговыми аукционами в правительстве и администрации занимаются совсем другие люди (руководителем Госкомимущества стал в ноябре 1994 года Владимир Полеванов, экономическим блоком в администрации президента занимался в ту пору Александр Лившиц). Сам Березовский — лишь один из игроков финансового рынка, причем не самый крупный. Кстати, несколько слов о залоговых аукционах, о приватизации нефтяной отрасли. Насколько они оправданы вообще? Если судить по экономическим показателям, это была очень успешная политика: все частные компании за несколько лет резко повысили добычу нефти, инвестировав в них огромные средства, сделав бизнес эффективным. Значительно возросли налоговые поступления, государству в финансовом смысле стало легче дышать, в 1997 году инфляция опустилась до рекордных 13 процентов. И все же (автора гложут серьезные сомнения) — почему я так подробно описываю судьбу Березовского в книге о Ельцине? Нет ли тут явного противоречия? Думаю, нет — слишком много мифологии, выдумок, полуправды наслоилось на эту тему позднее. Итак… В 1996 году Борис Абрамович в качестве аналитика, эксперта, советника принимал участие в предвыборной кампании Ельцина, хотя формально и не входил в Аналитическую группу Чубайса. («На заседаниях группы он практически не появлялся, я помню, присутствовал буквально пару раз», — вспоминает дочь Ельцина Татьяна.) В тот момент, понятное дело, идеями бурлили все, кто занимался выборами. И невозможно сейчас определить авторство каждого из реализованных и нереализованных проектов. Однако все, с кем я говорил, сходятся на том, что привлечение Лебедя после первого тура выборов в качестве союзника Ельцина, назначение его на пост секретаря Совбеза — идея Березовского. После выборов политическая активность Березовского достигла апогея. Он увидел в Лебеде яркого политического игрока, ездил с ним в Чечню в 1996-м. Лебедь, как человек прагматичный, также захотел использовать его. Но справедливости ради надо сказать, что когда осенью 1996 года генерал посчитал, что дни президента Ельцина сочтены (это случилось в момент подготовки Б. Н. к операции на сердце), и он решил, что настала пора перехватывать инициативу в свои руки, — Березовский был одним из тех, кто активно боролся с Лебедем. В частности, для этой цели он объединил усилия с министром внутренних дел Куликовым. …Вообще Борис Абрамович довольно легко перебегал от одного политического игрока, от одного «тяжеловеса» к другому, если считал это целесообразным. Скажем, до 1996 года он активно взаимодействовал с Коржаковым, а потом они стали злейшими врагами; был единомышленником Чубайса, потом стал уничтожать его на телеканале ОРТ; или, например, долгие годы дружил с ближайшим партнером Абрамовичем, а после не просто разошелся с ним, а стал судиться в английских судах. Это тоже была черта его характера. После отставки генерала Лебедя с поста секретаря Совбеза, которой он активно (вместе с Куликовым) способствовал, Березовский сам пришел к Лебедю с новым проектом. Предложил баллотироваться на выборах красноярского губернатора. Березовский считал, что Лебедь крупный политический игрок, которым нельзя разбрасываться, «тяжеловес», его на всякий случай надо сохранять в политическом поле: он может пригодиться для каких-то будущих раскладов в качестве некоего противовеса. — Я был активно против этого проекта. Мы задействовали все наши административные и политические ресурсы, СМИ, телевидение, — вспоминает Валентин Юмашев, в то время глава президентской администрации. — Но образ несправедливо обиженного властью доблестного генерала, который удачно раскручивали политтехнологи Березовского, да и сам по себе харизматический облик Лебедя сделали свое дело. Красноярцы на выборах «прокатили» действующего губернатора и выбрали Лебедя. Очень интересную деталь о своих взаимоотношениях с Березовским поведала в своем блоге Татьяна Юмашева, дочь президента Ельцина (речь идет о событиях 96-го года): «В тот момент борьба между Коржаковым и Чубайсом дошла до точки. А я по-прежнему к Александру Васильевичу относилась хорошо. Считала, да, он многие вещи мало понимает, но даже если и делает глупости, то не со зла. И пыталась как-то примирить две враждующие команды. И однажды мне в “Президент-отель” звонит Березовский и просит приехать к нему в офис в “ЛогоВАЗ”. Я говорю, мне некогда, приезжайте сюда. Он, что это очень важно, со мной хочет встретиться Борис Федоров, и он может встретиться только здесь. Я думала это бывший министр финансов, не понимаю, почему он не может встретиться в штабе, еду в “ЛогоВАЗ”. Только прошу Валентина Юмашева составить мне компанию. Приезжаем. Выясняется, что со мной хочет поговорить совсем другой Борис Федоров, президент НФС — Национального фонда спорта. Бориса я знаю, он друг Шамиля Тарпищева. Мы садимся, и дальше — часовой разговор о том, какой ужасный Коржаков, как он пытается выколотить деньги из бизнеса, как он подставляет президента и т. д. и т. п. Я прощаюсь со всеми. По дороге разговариваю с Валей, решаем никому ничего про это не говорить, нам конфликта между Коржаковым и Сосковцом, с одной стороны, Илюшиным, Чубайсом и аналитической группой — с другой, вполне достаточно. И вдруг через пару дней в “Московском комсомольце” появляется запись этого разговора. Большая статья, автор — Александр Минкин комментирует запись. Меня, правда, в статье он не называет, мои реплики идут под именем “женщина”. Но только дураку было не ясно, кому могут рассказывать про Коржакова и про то, что Ельцина подставляют. После этого я для себя поняла, что Березовскому я больше никогда верить не смогу». …Еще одной шумной историей, связанной с Березовским в 96-м году, стало назначение его заместителем секретаря Совета безопасности. Борис Абрамович сумел убедить председателя правительства Виктора Черномырдина (а тот, в свою очередь, главу президентской администрации Анатолия Чубайса) в том, что и так занимается сложными политическими проблемами, в частности Чечней, поддерживает миссию Лебедя, а после его отставки — продолжает ее, ведет переговоры с чеченцами, не обладая никакими серьезными полномочиями. В результате Черномырдин согласился. И убедил в необходимости такого назначения Бориса Николаевича. Сам Б. Н. объяснил это в своей книге просто: решил, что лучше иметь Березовского в своей команде, чем в чужой. Это назначение Березовского на официальный пост вызвало острый конфликт в кремлевской администрации. — Я сказал Анатолию Борисовичу, что это недопустимая ошибка, — рассказывает Максим Бойко, в тот момент заместитель главы администрации. — Это было вечером. Указ уже подписан президентом, но еще не вышел, то есть не получил свой номер и официальную дату выхода. Меня активно поддержала Татьяна, дочь Бориса Николаевича. У нас были аргументы, с которыми Чубайс, наверное, и сам был согласен: Березовского невозможно представить работающим в команде. Он не будет подчиняться общим правилам. Это ударит по власти, по президенту. Чубайс посмотрел на нас красными от недосыпания глазами (это были его первые недели в должности главы администрации, он практически ночевал в Кремле). Устало сказал: вы что думаете, я этого сам не понимаю? А потом жестко добавил: решение принято, оно не обсуждается. Березовский активно начал работу на новом посту. Хотя шум поднялся и в прессе, и особенно в Думе, Борис Абрамович на это внимания не обращал. Ездил в Чечню, занимался освобождением заложников. Его главная идея в тот момент состояла в следующем: несмотря на то, что статус Чечни не оговорен, Россия обязана привязать республику к себе экономически. Нужно выделять деньги на восстановление разрушенной инфраструктуры, создавать рабочие места, платить пенсии… С этим обивал пороги правительства, администрации, министерств. Именно тогда канал ОРТ впервые начал показывать его как заместителя секретаря Совбеза. Березовский стал публичной фигурой, каждая его командировка в Чечню освещалась каналом, до этого его никто в лицо не знал. БАБ активно занимается организацией президентских выборов в Чечне, благодаря которым президентом республики становится Аслан Масхадов. А потом начался конфликт тех, кто совсем недавно еще был вместе. После знаменитой истории с АО «Связьинвест» ОРТ организовало мощную атаку на команду, как тогда говорили, молодых реформаторов. И Березовский — главный идеолог этой войны. — Что же произошло? — спрашиваю я у Валентина Юмашева. — В тот момент российский бизнес уже прочно встал на ноги, у каждой группы свои мощные медиаресурсы. А плюс к этому у каждого свои связи во власти, в правоохранительной системе. Все это и было задействовано для уничтожения противника. Гусинский и Березовский каждый день на своих каналах лепили образ врага, рассказывали, какое зло для России несут эти ужасные бизнесмены: Потанин и Прохоров, и еще хуже те, кто им помогает — Чубайс, Немцов, Кох. В свою очередь, «Известия», «Комсомолка», Российский телеканал с утра до вечера то же самое говорили и писали о Гусинском, Березовском. Немцов с Чубайсом решили, что остановить эту вакханалию можно только одним способом: уволить Березовского с поста замсекретаря Совбеза. Это было наивно. Я убеждал их, что, уволив Березовского, они только развязывают ему руки. Естественно, так и произошло. Немедленно после увольнения он вбросил в СМИ материалы уголовного дела, организованного министром внутренних дел Куликовым. Куликов терпеть не мог Чубайса и его команду в правительстве. Березовский это хорошо знал. Так родилось знаменитое дело о гонорарах, «книжное дело», закончившееся отставкой большей части чубайсовской команды. Быстро придя в себя после отставки, Березовский, используя весь свой талант и дар убеждения, смог добиться получения еще одной высокой должности. За несколько недель до заседания глав СНГ в Москве он объехал столицы бывших республик СССР, встретился с их президентами и убедил их в необходимости поддержать именно его кандидатуру на пост исполнительного секретаря СНГ. Вот как сам Ельцин описывает этот эпизод в своей книге: «Когда мы собрались в Москве, в Екатерининском зале Кремля, совершенно неожиданно для меня президент Украины Леонид Кучма предложил на должность исполнительного секретаря СНГ Бориса Березовского. Он пояснил, что именно такая яркая фигура, как Березовский, может дать мощный импульс работе этого важнейшего органа Содружества. Честно говоря, я был неприятно удивлен. Но это было только начало. Затем стали брать слово президенты государств и один за другим всячески поддерживать эту кандидатуру. В адрес Бориса Абрамовича лились дифирамбы, я успевал только головой крутить, слушая то одного президента, то другого. Наконец, я попросил слово и сказал: “Уважаемые коллеги, вы знаете, какое непростое отношение к Березовскому у нас в стране, особенно среди политической элиты. Давайте подумаем над другой кандидатурой”. И на это услышал: “Борис Николаевич, ну это даже странно, мы тоже знаем Березовского, знаем его плюсы и минусы, но мы предлагаем российского гражданина, а вы отказываюсь. Тогда я попросил время подумать, объявил перерыв и вышел». Дальше президент вызвал в комнату отдыха председателя правительства С. Кириенко и главу своей администрации В. Юмашева. Оба были резко против этого назначения. В это время шеф президентского протокола срочно разыскивал Березовского. Березовский, конечно, прекрасно понимал, что в этот момент происходило в Кремле. Вспоминает Татьяна, дочь президента Ельцина: — Когда я узнала об этом, пришла в ужас. Я была категорически против, пришла к папе и стала буквально умолять его этого не делать. Но он сказал, что Березовского предложили сами президенты стран СНГ, отказать он им не может. Говорил он со мной достаточно раздраженно. К позиции лидеров СНГ папа всегда относился очень внимательно. Как раз в этот момент вошел Шевченко, завел в кабинет Березовского, я уже в его присутствии упрямо продолжала настаивать, что Бориса Абрамовича нельзя назначать ни в коем случае, у нас в стране этого не поймут. Папа жестко сказал: «Можешь идти». Переговорив с Березовским, Ельцин принял решение. Через полчаса единогласным голосованием Борис Березовский был назначен исполнительным секретарем СНГ. — Таня, вы часто общались с Березовским? — спрашиваю я. — Мы много общались в период президентских выборов 1996 года. Несколько меньше в 1997 году. Потом, в примаковский период, практически не виделись. Еще одна устойчивая версия о влиянии Березовского на политику: он привел на должность главы администрации своего человека, Александра Волошина. Здесь сразу два искажения: никогда Волошин не работал на Березовского, и никогда Березовский не мог бы повлиять на столь высокое назначение. В 1998-м между Чубайсом и Березовским шла открытая война. Понятно, как Чубайс относился ко всем кадровым инициативам Бориса Абрамовича. Но именно он был тем человеком, с которым Борис Николаевич решил обсудить кандидатуру Волошина на должность главы своей администрации. Об этом Ельцин сам пишет в своей книге. Понятно, почему Ельцину интересно его мнение: Чубайс был главой администрации, наверное, в самое тяжелое для президента время — в момент его болезни, подготовки к операции, выхода из нее. И только после того, как Б. Н. выслушал Чубайса, он подписал указ о назначении. Но как президент пришел к кандидатуре Волошина? Александр Стальевич пришел в Кремль на скромную роль помощника главы администрации президента по экономическим вопросам, затем, после августовского кризиса 98-го года, Александр Лившиц, отвечавший за экономический блок вопросов, написал заявление об уходе. И Волошин занял его место. С тех пор они стали общаться все чаще и чаще. Очень плотной была их работа во время подготовки президентского послания Федеральному собранию в 1999 году. Борис Николаевич работал своеобразно, начиная с шести утра, иногда с пяти, и Волошин должен был отвечать на его вопросы практически круглые сутки. В то же время с Примаковым, который как глава правительства тоже работал над президентским посланием, у Волошина постоянно были конфликты по поводу концептуальных экономических вопросов. И когда предыдущий глава администрации, который проработал всего несколько месяцев, Николай Бордюжа, ушел, Борис Николаевич с большим удовольствием вернулся к кандидатуре Волошина. Березовский сильно постарался, чтобы убедить окружающих в том, что назначение Путина — это его проект. Например, за три дня до голосования на президентских выборах в марте 2000 года он дал большое интервью газете «Ведомости», в котором подробно описывал, какие близкие у него отношения с кандидатом в президенты. Но Путин никогда не был «проектом Березовского». Более того, Березовский одним из последних узнал о том, что такой вариант вообще возможен. Тем не менее в августе 99-го к Путину, который в тот момент находился в отпуске, с радостным известием приезжает именно Березовский. Ни Волошин, ни Юмашев, ни дочь президента Татьяна ничего не знали об этой «секретной миссии». Разумеется, ничего не знал об этом и Ельцин. Березовский всюду хотел быть первым. Путин ответил ему сдержанно: когда мне об этом сообщит президент, тогда я буду готов эту тему обсуждать. А Березовский продолжал бурлить идеями. Осенью того же года пришел в администрацию с проектом создания «партии регионов», считая, что в этой аморфной политической ситуации вполне реально создать новую политическую силу за считаные месяцы. Лично объездил нескольких губернаторов. Но затем, когда дело дошло до кропотливой организационной работы, Березовский охладел и к этому проекту. И реальным созданием партии занимались в первую очередь сам Волошин, его первый заместитель Игорь Шабдурасулов, Владислав Сурков, руководитель аппарата Белого дома Дмитрий Козак, администрация президента Ельцина, предвыборный штаб Путина. Но в этот момент (немаловажный штрих) Березовский мог включить в предвыборный список «Единства» кого угодно: своих родственников, друзей, сотрудников. Ведь партия создавалась практически «с колес». Однако в списке нет ни одной его креатуры. В каком-то смысле это подтверждает, что работал Березовский действительно «за идею». …Но вернемся к сюжету 1997 года. «Однажды, — пишет Борис Немцов, — в разгар скандала вокруг “Связьинвеста” президент Ельцин пригласил меня в Шуйскую Чупу (резиденцию в Карелии). В девять часов вечера сели пить чай и включили информационную программу “Время”. С первой же секунды в программе начали чихвостить Ельцина… с таким издевательством и презрением рассказывали о президенте, что я вжался в кресло. Мне настолько было неловко и неудобно находиться с ним в этот момент, что готов был просто провалиться сквозь землю. Я следил за Ельциным и ждал его реакции. Ожидал всего… Вот он досмотрит программу и прикажет разыскать Березовского и наказать его или вообще разгонит Первый канал… А он посмотрел минут десять и говорит: “Выключите телевизор!” Потом полчаса возмущался, каким подлым способом его критиковали. Я сидел и думал: почему он попросил выключить телевизор, а не выключил того же Березовского из бизнеса или политики, — он же советский партийный начальник, который не привык к сопротивлению. Но Ельцин не мог позволить себе показаться слабым и уязвимым». Навести в стране порядок, победить теневую экономику, коррупцию, силу обычаев и привычки можно было путем полувоенным, жестким, диктаторским. Закрывать телеканалы, высылать за границу диссидентов, устраивать «открытые процессы» и «чистку рядов», отнимать бизнес у нелояльных собственников, сажать в тюрьму тех, кто выступает против его политики, устанавливать в стране чрезвычайное положение. Ельцин не пошел по этому пути. Он по-прежнему упрямо верит, что демократия и свобода слова — неустранимая, основополагающая ценность. Что решить проблему модернизации страны можно только путем экономической свободы. Путем реформирования политической и экономической системы. Он был публичным политиком, его история, весь его образ, его поведение строились на других принципах — он всегда зависел от общественного мнения, от воли народа. Отказаться от этого значило для него отказаться от своей личности. «Позволить себе показаться слабым и уязвимым», как правильно замечает Немцов, он просто не мог. Итак, Березовский в 1997 году после своей отставки сделал ответный ход. Разразился скандал по поводу гонораров Анатолия Чубайса и его соавторов за книгу о приватизации. Группа молодых членов правительства во главе с Чубайсом считала принципиально важным сказать правду об этом, оставить свое документальное свидетельство для истории. Авторов у книги пятеро. На пятерых они получили 450 тысяч долларов. Аванс за книгу. Деньги были получены чистым, легальным путем. К слову, двумя годами ранее Чубайс заплатил в казну налоги на такую же сумму. Тогда скандала по поводу гонораров, которые он заработал как консультант и лектор в западных университетах, не было. Но то в «мирное время». В условиях войны, которую объявили друг другу «младореформаторы» и Березовский с Гусинским, Ельцин действовал уже по-другому. Войну следовало погасить немедленно, «книжное дело» стало для этого лишь формальным поводом: находясь под следствием, авторы книги о приватизации уже не могли оставаться в правительстве. Справедливости ради следует отметить, что «книжное дело», или, как его еще называли тогда, «дело писателей», было буквально высосано из пальца. Практика получения авторами гонорара за еще не сданную в издательство рукопись является общепринятой, мировой, в ней нет абсолютно ничего криминального (небольшой аванс от издательства «Молодая гвардия», когда рукопись еще даже не была начата, получил и автор этих строк, например). Список людей, получавших подобные авансы, среди политиков и публичных персон — займет не одну страницу. Но в данном случае следствие и прокуратура проявили особую пристрастность, посчитав обычный издательский аванс «взяткой». В недавнем прошлом вице-премьера российского правительства Альфреда Коха, например, вызывали на регулярные допросы, устраивали в его доме десятичасовые обыски, брали с него подписку о невыезде. Все это сопровождалось валом статей в прессе (особенно постарались тут журналисты «МК» Александр Хинштейн и Александр Минкин), травлей в подконтрольных Березовскому и Гусинскому ОРТ и НТВ. Не каждый нормальный человек сможет выдержать такое. 15 сентября 1997 года в Кремле собрались представители бизнес-сообщества. Ельцин попросил их «жить дружно». Воцарилось молчание. Михаил Фридман, присутствовавший на этой встрече, позднее скажет в интервью Т. Колтону, биографу Ельцина: «Никто ничего не понял. Мы ушли с этой встречи растерянные». Ельцин не хотел устанавливать правила. Он считал, что у этих людей должно хватить ответственности самим отвечать за свои действия. Не хватило. Информационная война продолжалась. Еще через некоторое время Ельцин скажет Немцову: «Я устал вас защищать». …Однако сводить всё значение 1997 года к эпизоду с АО «Связьинвест», конфликту олигархов с правительством было бы непростительной ошибкой. Важность этого года — прежде всего в энергии Ельцина, вновь проснувшейся в нем после операции на сердце. Энергии, которая поражала тогда многих. Это был год его надежд, замыслов и год знаковых, символических шагов. Логика этих шагов настолько интересна, что стоит внимательнее вчитаться в официальную хронику. Ельцин предлагает провести всенародный референдум по вопросу о захоронении тела Ленина. Результаты социологических опросов: общество по этому вопросу расколото, половина «за», половина «против». Администрация вновь убедила его «не разжигать страсти», тем более что данные социологов подтверждали: практически половина населения не возражает оставить мумифицированного Ленина в мавзолее, сохранить главную советскую святыню, тело «основателя государства». Тем не менее сам Ельцин настаивал, что Ленин как раз не основатель, а разрушитель государства. В мае — июле Ельцин подписал несколько документов, которые, как казалось ему, должны поставить точку во многих кровоточащих, неразрешимых проблемах постсоветского пространства. 12 мая он подписал формальный мирный договор с вновь избранным президентом Чечни Асланом Масхадовым. Москва, как я уже сказал, признала легитимность свободных выборов в Чечне, Масхадов на первых порах устраивал Москву — казалось, что это наиболее «умеренный» из всех чеченских лидеров. Однако вскоре с этой «умеренностью» было покончено, Масхадов начал терять влияние, перестал контролировать ситуацию в республике, и реальная власть начала переходить к радикальному Басаеву. Тем не менее Ельцин был уверен, убежден, что мирный путь решения чеченской проблемы — необратим. Что назад, к войне, дорога закрыта. Затем был подписан мирный договор между Осетией и Ингушетией, снявший остроту в кровавом конфликте вокруг Пригородного района, разгоревшемся осенью 1992 года. Президент Молдовы Лучинский и президент республики Приднестровье Смирнов подписали в Москве меморандум, который провозглашал суверенитет Молдовы над спорным районом. В августе, после двухнедельных консультаций в Кремле, президент Абхазии В. Ардзинба впервые после грузино-абхазской войны 1992–1994 годов посетил Тбилиси и встретился с Эдуардом Шеварднадзе. В июле, опять-таки в Кремле, подписали мирный протокол представители Таджикистана и исламской оппозиции. Так была прекращена многолетняя широкомасштабная гражданская война в Таджикистане. Наверное, самым трудным документом и вместе с тем — самым важным был договор о мире и сотрудничестве с Украиной, подписанный 31 мая в Киеве Ельциным и Кучмой. Переговоры о разделе Черноморского флота велись несколько лет, Украина занимала жесткую позицию, не хотела видеть российские военно-морские базы на своей территории. Тем не менее наши базы удалось отстоять. То же самое произошло и с нашими военными базами в других республиках СНГ — в Казахстане, Белоруссии, Грузии. В то время раздавались голоса о том, что с Украиной надо разговаривать языком силы. Но что было альтернативой позиции Ельцина? Война за Крым?.. «…Да, трудновато будет найти в мировой истории, — пишет Ельцин в своих мемуарах, — еще один пример такого государственного образования, каким является СНГ. Еще совсем недавно люди из наших стран жили по одним и тем же правилам, работали в одной экономике, у них был похожий быт, одна система образования, наконец, единое государство. Мы легко, с полуслова, понимали друг друга. Ведь все мы ездили на одних и тех же автобусах и троллейбусах советского образца, одинаково платили профсоюзные взносы, смотрели одни и те же фильмы, рассказывали одни и те же анекдоты. Короче говоря, мы люди из одного исторического пространства. При всем этом в едином политическом пространстве бывшего Союза оказались страны, чрезвычайно своеобразные и не похожие друг на друга — ни по климату, ни по географии, ни по национальному менталитету. Это абсолютно парадоксальное сочетание единства и противоположностей сегодня и называется аббревиатурой СНГ». Попытка реформировать СНГ, придать ему черты цивилизованного международного союза — это одна из главных задач Ельцина во время второго срока. На саммите стран Содружества в марте 1997 года Ельцин впервые жестко поставил вопрос перед лидерами всех бывших союзных республик, которые на тот момент входили в СНГ: Содружество, говорил тогда Б. Н., нужно не одной России, и она не собирается никого в него тянуть, и уж тем более жертвовать своими национальными интересами. Ельцин на этом саммите обозначил новый этап в отношениях России и СНГ, призвал к установлению понятных рамок и правил игры. Далеко не всем этот новый тон российского лидера пришелся по душе. И вот почему. В самый острый момент распада Союза, распада советской экономики Ельцин делал всё, чтобы облегчить этот процесс для граждан бывшего СССР. До 1993 года на всем бывшем союзном пространстве по-прежнему ходил советский рубль — единая валюта, что означало жесточайшее инфляционное бремя для российской экономики, и без того переживавшей небывалый кризис. Выделялись огромные целевые кредиты для развития экономик стран СНГ. Энергоносители — по «внутренним», то есть льготным ценам. Таможенные льготы. Россия свободно открыла для наемных рабочих рук из стран СНГ свой рынок труда, максимально упростив въезд и выезд жителей бывших союзных республик. Все это была общая политика, нацеленная на то, чтобы, во-первых, удерживать страны СНГ в своей сфере влияния и, во-вторых, не допустить разрастания политических конфликтов, возникновения гражданских войн. Однако во время второго срока президента Ельцина эта задача приобрела иные очертания. СНГ к тому времени существовало уже пять лет. Необходимо было двигаться дальше. У стран, обладающих разным уровнем жизни, разным менталитетом, разным представлением о своем месте в окружающем мире, были и разные задачи внутри СНГ. Ельцин предоставил лидерам стран, их элитам и парламентам возможность выбрать степень взаимодействия. Был образован Таможенный союз (Россия, Белоруссия, Казахстан, Киргизия и Таджикистан), союз военный (договор о коллективной обороне), который включал, помимо вышеупомянутых государств, еще и Армению. А также региональная организация, также входившая в СНГ, но с меньшей долей экономического и военного взаимодействия — ГУУАМ (Грузия, Украина, Узбекистан, Азербайджан, Молдавия). Двусторонние контакты Ельцина с лидерами стран СНГ — отдельная страница новейшей российской истории. Для Б.Н. личное общение всегда значило очень много. Дружба с Кучмой, Назарбаевым, Алиевым, Каримовым, Акаевым была тем невидимым «клеем», который скреплял СНГ и во время второго срока Ельцина, порой вопреки всем объективным экономическим и политическим трудностям. Тем не менее Ельцин никогда не дружил с теми президентами СНГ, которых не считал демократическими лидерами. Как пишут помощники Ельцина в своей книге, Туркмения во главе со знаменитым Туркмен-баши всегда была «равноудаленной» от всех без исключения структур Содружества. Весьма противоречивые отношения связывали Ельцина с Александром Лукашенко, лидером Белоруссии. И Россия, и Белоруссия всегда были заинтересованы в создании союзного государства — каждая по своим причинам, Россия, скорее, по военно-политическим, Белоруссия — по экономическим. В начале 1997 года готовилась очередная попытка формализовать эти отношения и заключить союзный договор. Вот как описывает Ельцин эти события в своих мемуарах: «То, что придумали разработчики (нового союзного договора. — Б. М.), по сути, означало одно — Россия теряет свой суверенитет. В результате появляется новое государство, с новым парламентом, новой высшей исполнительной властью, так называемым Высшим Советом Союза. И решения этого органа обязательны для российского президента, правительства, всех исполнительных органов власти России. Вот как это выглядело в подготовленном уставе: “Решения Высшего Совета Союза обязательны для органов Союза и для органов исполнительной власти государств-участников”. В уставе говорилось, что главой Высшего Совета новой федерации по очереди должны были быть белорусский президент и российский. Два года один, два года другой. Так что два года Российской Федерацией должен был управлять белорусский президент Александр Лукашенко… Положение о равном представительстве в федеративном парламенте тоже вызывало смущение — по тридцать пять человек с той и с другой стороны. В России проживает 150 миллионов человек, в Белоруссии — 10. …Я написал письмо Александру Григорьевичу, в котором просил отложить подписание договора с целью всенародного обсуждения его положений». В этой дипломатической формулировке, которую приводит здесь Б. Н, содержится приговор: тому союзу, на который рассчитывал Лукашенко, российский президент вынес недвусмысленный вердикт. Это было ударом для Лукашенко. Дальше Ельцин описывает сложную дипломатическую миссию, которую он возложил на свою команду с целью не допустить скандала. Еще раз подчеркну: уже тогда к союзным отношениям стремились обе стороны. Интенсивность личных контактов Ельцина и Лукашенко — лучшее тому подтверждение. При этом Б. Н. не мог допустить ущемления российских интересов и тем более — появления на поле внутренней российской политики такой фигуры, как Лукашенко. То, что делала Россия в 1991–1999 годах по отношению к бывшим республикам СССР — отдельная и трудная тема. Безвизовое пространство, существовавшее при Ельцине, конечно, провоцировало незаконную миграцию. Миллионы людей в эти годы переехали в Россию из закавказских и среднеазиатских республик, усугубив и без того сложную социальную обстановку. Сама находясь на грани перманентного экономического кризиса, Россия постоянно продавала им энергоносители по внутренним ценам, а то и отдавала бесплатно (по сути, дотируя экономики стран СНГ), покупала их продукцию, позволяла вывозить сезонным рабочим миллиарды российских рублей, не облагаемые налогами. Последнее и сегодня в порядке вещей. Это была политика, которую нынче принято считать проявлением слабости. Однако отмечу, что в те годы, несмотря на всю националистическую риторику, Россия была окружена поясом стран, которые были зависимы от нее и входили в зону ее непосредственного влияния. Ельцин пытался сохранить единое экономическое пространство со странами СНГ по типу Европейского союза — с общей системой безопасности, с общим таможенным пространством, со свободным рынком рабочей силы. Все эти шаги, которые были логичным завершением политики Ельцина по отношению к странам СНГ (и к их руководителям, с которыми он долгие годы поддерживал постоянные личные отношения), — это еще и шаги, направленные на изменение российского менталитета. Отказаться от имперской позиции. Перестать презирать и ненавидеть новые страны вокруг СССР за их желание жить своим умом. Сохранить содружество в полном смысле этого слова. Некоторые политики пытаются поставить в вину Ельцину эту линию, считая ее «слабой». Однако именно доминирование России в экономическом пространстве, ее влияние помогли к 2000 году погасить все острые межнациональные конфликты на территории СНГ. То, что сделали российские миротворческие силы для предотвращения гражданских войн в Таджикистане, Абхазии, Осетии, Ингушетии, Приднестровье — это тоже политика Ельцина. И он никогда от нее не отступал, даже ценой экономических и политических жертв. Выигрыш, на мой взгляд, был очевиден. Однако теперь, в новую эпоху, спорить о том, какая политика лучше — новая или старая, — уже бессмысленно. Мы живем в эпоху новой политики. В свое время (в 1991–1992 годах) Ельцин отказался от идеи открытого гражданского суда над преступлениями коммунистического режима, своеобразного варианта «нюрнбергского процесса», к которому его призывали демократы. И на это были свои важнейшие причины — обстановка в стране была настолько острой, «уличная война» с коммунистическими демонстрациями и борьба в Верховном Совете против гайдаровской реформы достигала такого накала, что процесс над компартией мог бы иметь разрушительные последствия. В отличие, например, от Польши, которая копировала немецкий опыт «денацификации», в России огромная по численности компартия, страна была все еще пронизана коммунистической идеологией. Однако Россия с исторической точки зрения нуждалась именно в официальном, первом после XX съезда партии, признании страшных преступлений против своего народа в 1930—1950-е годы. Причем эти преступления отнюдь не перечеркивают великих побед той же эпохи. Они лишь подчеркивают их величие. Разделить роль Сталина и роль народа в эпоху зарождения сверхдержавы было крайне необходимо. Наш российский менталитет остро нуждался в этом покаянии. Он стал бы намного сильнее… Взрослее. За примером далеко ходить не надо — реваншистский менталитет при Гитлере привел к войне и крушению страны, покаянный менталитет послевоенного немецкого возрождения — к созданию мощной державы. Пусть это и не прямая аналогия, но поучительная. Это была бы нравственная точка отсчета, государственная и национальная доктрина, которая позволила бы на многие вещи смотреть по-другому. Поэтому Ельцин, несмотря на то, что общественный суд над компартией все-таки не состоялся, по-прежнему пытался найти болевую точку, тему, благодаря которой общество само ощутило бы необходимость покаяния за грехи коммунизма. …Одним из самых важных символических шагов Ельцина в 1997 году было захоронение в Петербурге останков царской семьи, расстрелянной в 1918 году. Найденные в шахте под Екатеринбургом останки несколько месяцев подвергались тщательной экспертизе. Наконец ученые-криминалисты выдали свой вердикт: да, это они. Государственную комиссию возглавлял вице-премьер Борис Немцов. Ельцин и Наина Иосифовна приехали в Петербург в годовщину расстрела. Вот как сам Ельцин описывает это событие: «17 июля в 11.15 самолет приземлился в аэропорту “Пулково”… Было довольно жарко, но люди стояли на солнцепеке вдоль всей Кронверкской протоки, опоясывающей крепость, толпились на пятачке у ее восточных ворот со стороны Троицкой площади, заняли места даже на Троицком мосту через Неву, движение по которому было перекрыто. Я появился в соборе ровно в тот момент, когда колокола Петропавловской крепости отбивали полдень. В церкви было светло, солнечно. Расшитые белые ризы священников. Имен усопших не произносят. Но эти имена знают здесь все. Эти имена в нашей душе. …Короткий скорбный обряд. Здесь были семейные, а не государственные похороны. Потомки Романовых бросали по горсти земли. Этот сухой стук, солнечные лучи, толпы людей — тяжкое, острое… разрывающее душу впечатление». Далее Ельцин пишет, осмысливая это событие: «…И мне кажется, что согласие и примирение действительно у нас когда-нибудь наступят. Как жаль, в сущности, что мы потеряли ощущение целостности, непрерывности нашей истории. И как хочется, чтобы скорее это в нас восстановилось. …Вся Россия наблюдала по телевидению за этой траурной церемонией. Похороны в Петербурге были для меня не только публичным, но и личным событием. И событие это прозвучало на всю страну». Здесь необходимо сделать несколько важных комментариев. Русская православная церковь не признала выводов госкомиссии — и обряд погребения останков был стыдливо усечен, имена усопших, как правильно пишет Б. Н., не произносились. Именно поэтому захоронению останков царской семьи, несмотря на то, что в Петербурге собрались 52 потомка дома Романовых, не был придан статус государственного события (даже сам Ельцин лишь в последний момент принял решение о своем участии в церемонии). Тем не менее для самого Бориса Николаевича, конечно, это был особый день. Снесенный по его приказу Ипатьевский дом, скорбный памятник в Екатеринбурге, долгие годы не дает ему покоя. Да и пресса не устает напоминать ему об этом прегрешении. Пусть и подневольном. Он понимает: время еще не пришло. Для каждого эти похороны — свой личный вопрос и свой личный ответ. Страна не готова выразить покаянные и скорбные чувства широко, открыто, «соборно», хотя повод для этого подходящий. Последнего царя до сих пор считают не жертвой, а виновником. Наш взгляд на историю по-прежнему во многом советский, революционный. Это — еще один штрих к портрету российского менталитета. В том 1997 году этот менталитет будет вынужден реагировать еще на один важнейший тест. После нескольких лет упорных переговоров Ельцин подписывает важнейший документ: «Основополагающий Акт о взаимных отношениях, сотрудничестве и безопасности» между Россией и НАТО. Вот что сам Ельцин сказал по этому поводу, выступая по российскому телевидению: «Натовские планы расширения на восток… стали угрозой для безопасности России. Как мы должны были реагировать на это? Любой раскол (между Россией и Западом) представляет собой угрозу для всех, и поэтому мы выбрали переговоры с НАТО. Задача состояла в том, чтобы минимизировать отрицательные последствия расширения Североатлантического альянса и предотвратить новый раскол в Европе. Дорогие граждане России! За последние годы в Европе произошло много изменений. Барьеры, которые разделяли народы на четырех континентах, рухнули. Страх уходит и теперь должен уйти полностью… Создание большой мирной Европы означает создание Европы, в которой каждая нация чувствует себя спокойно. Фактом подписания документа Россия — НАТО лидеры семнадцати стран подтвердили, что будет новая мирная Европа, не разделенная на блоки. Это нужно каждому из нас и России тоже». Уступки Ельцина по расширению НАТО на восток — сегодня «притча во языцех» российской дипломатии. Мол, всё сделано неправильно, всё не так. Надо было торговаться дальше. Не уступать без боя. Хотя, по сути дела, «расширение НАТО» — лишь продолжение распада военного блока стран Варшавского договора, распада всей социалистической системы. Ну а какую цену, в самом деле, могла бы запросить за это Россия? Действительно, «как мы должны были реагировать на это», говоря словами Ельцина? Военной угрозой? Сокращением экспорта нефти? Восстановлением СССР? Российская экономика в эти годы была очень слаба. Новая демократическая Россия только начинала выстраивать свои отношения с мировым сообществом. Но самое главное — конфликт с Западом не отвечал интересам страны. И в этом Ельцин стопроцентно прав. На каком юридическом основании мы могли запретить другим суверенным государствам по своей собственной воле вступать в альянс? Извечный вопрос российской политики — война или мир, жесткий или мягкий подход, холодная война или оттепель — в 1997 году имел для российских граждан вполне реальную подоплеку. Потеря статуса военного жандарма Европы произошла задолго до 1997 года. Когда Ельцин «принимал парад» в Берлине в 1994 году, он прекрасно понимал, что произойдет дальше. Большое заблуждение считать Ельцина политиком, который просто уступил чужому давлению. Стремление изменить менталитет России в качестве Демократическая Россия, как он правильно считал, не может находиться в военном конфликте со всем цивилизованным миром. Эта возможность должна быть попросту исключена. Был ли он прав в этом своем убеждении? Ответ опять-таки кроется не в сиюминутных выгодах или в неких прагматических целях нашей дипломатии. Ответ — в той вечной глубине российского менталитета, частью которого по-прежнему является перманентный конфликт с внешним врагом. И эта проблема до сих пор непреодолима. В том же 1997 году Ельцин едет на саммит «Большой восьмерки» в Денвере. Россия впервые признана полноправным членом клуба ведущих мировых держав. Ельцин принимает участие во всех без исключения встречах «восьмерки», в том числе впервые в самых закрытых — по вопросам финансового регулирования. Роль Ельцина в международных отношениях той эпохи, эпохи 90-х, довольно высоко оценивается западными политиками. Почему? Прежде всего потому, что Ельцин предотвратил дальнейший распад страны, удержал общество от открытой гражданской войны. Но были, конечно, и личные причины: многих западных политиков изумлял, поражал, иногда приводил в тупик масштаб его личности. Ельцин вел себя ярко, необычно, раскованно. Он нарушал протокол, он восхищал, а иногда и шокировал своей внутренней свободой и отсутствием всяческих комплексов. Он грозно наступал, иронизировал, разыгрывал своих визави, предлагая меняться галстуками или часами, заставляя их вылезать из официальной схемы общения. При нем вернулся в политику формат «встреч без галстуков». Формат остался, но доверительная, особая интонация, которую внесли эти «могучие старики» 90-х, наверное, ушла вместе с ними. Возвращается дипломатия галстуков, с сухими лицами и официальными речами. Дипломатия эффективная и прагматичная. Но ощущение «новой холодной войны» заставляет иногда цепенеть, когда мы смотрим новости по телевизору. И в области международной политики Ельцин тоже мыслил «проектами», то есть крупными идеями. Понимая слабость современной России в экономике и военной сфере, он пытался заставить мир отказаться от языка давления и угроз, от чистой прагматики, в конечном счете от эгоизма. И пытался ввести в международные отношения искренность, законы доверия, русского «честного слова». В закрытую область официальной дипломатии — так хорошо знакомые ему элементы публичности. Своего харизматического обаяния. Наивной, быть может, выглядела та попытка с точки зрения сегодняшней мировой практики. Но не оценить ее было невозможно. И наивность эта, конечно, далеко не так наивна, как кажется на первый взгляд. Сама интенсивность встреч Ельцина с западными лидерами, конечно, беспрецедентна. В его эпоху Россия перестала быть для них чужой страной, которую неизбежно надо опасаться. Но, пожалуй, самое главное достижение в области международных отношений — Россия в эпоху Ельцина перестала быть закрытой для своих же граждан. Миллионы людей выезжали за границу, оформляя простейшие визовые процедуры, без унизительного идеологического контроля и слежки. Обычно говорят в этой связи об огромной миграции из России. Но ведь есть и другая сторона — миграция в Россию, из Европы, США, Израиля; многие западные люди, приезжая «по делу», оставались у нас надолго, на годы и десятилетия. Изменилась ситуация в стране, в ней появилась возможность не только жить, но и зарабатывать, и люди стали возвращаться сюда. Да, в конце 80-х — начале 90-х открытие границ привело к резкому всплеску эмиграции из России и стран СНГ — уезжали люди, которые боялись голода, разрухи, вообще боялись резких перемен. Но к 1997 году большое количество эмигрантов уже вернулось на родину. Резко возросло количество браков с иностранцами. «Где вы отдыхаете этим летом?» — «На море». Для многих россиян в 90-е это автоматически означало: в Турции, в Тунисе, в Египте, в Греции. И такая тенденция — смотреть мир, отдыхать за границей — продержалась долго, целое десятилетие. Вновь, как и до 17-го года, возникло понятие учебы и работы за границей, не под колпаком спецслужб, а в частном порядке. Такого явления Россия не знала с дореволюционных времен. Именно эти, чисто человеческие, связи в конечном итоге сделали ее полноправной частью мирового сообщества. С чем же подошел Ельцин к концу 1997 года? Он был убежден, что «вторую экономическую атаку» надо доводить до конца. Однако ситуация вокруг правительства и внутри него продолжала накаляться. «Информационная война», начатая ОРТ и НТВ, телеканалами Березовского и Гусинского, не стихала. Осада «младореформаторов» началась и внутри самого правительства. Против политики приватизации активизировался вице-премьер, министр МВД Анатолий Куликов. Он повел резкую атаку на «команду Чубайса». Буксовал и сам план первоочередных задач Чубайса — Немцова («семь главных дел правительства»). Не был принят Земельный кодекс: Дума исключила из него пункты о продаже земли в частную собственность. Отклонен Налоговый кодекс. Откладывалась на неопределенное время жилищно-коммунальная реформа. Ельцин по существу поставил перед правительством ультиматум: закрыть все долги по бюджетникам к 31 декабря 1997 года. В сегодняшней, относительно спокойной России такая постановка вопроса кажется странной. Однако в том, далеко не спокойном 1997-м выплата долгов бюджетникам напоминала войсковую операцию. Для этой цели работала Чрезвычайная комиссия по налогам и сборам, велись переговоры с МВФ, Ельцин был готов посягнуть и на золотой запас страны… Он сам напрямую связывался с губернаторами, контролируя финансовые потоки. Здесь уже не шла речь о выборах, о привлечении новых голосов избирателей. Ельцин считал положение с невыплатой зарплат недопустимым. И к 31 декабря 97-го года действительно все долги были розданы. Пытаясь защитить правительство от нападок, от давления со стороны депутатского корпуса, Ельцин предлагает формат «четверки» — регулярных встреч президента, премьера и спикеров обеих палат парламента. Издает указ о создании «Парламентской газеты», на Российском телевидении появляется передача «Парламентский час», который тут же превратился в трибуну оппозиции (в шутку его называли «час ненависти»). Делает другие шаги навстречу оппозиционной Думе. Своим собственным весом и авторитетом пытается «продавить» основные идеи Чубайса и Немцова. Однако бюджет так и не принят, главные законы тормозятся. Как я уже говорил, после 2000 года многие из этих «заготовок» правительства Черномырдина и его молодой команды тихо, без шума приняты парламентом и реализованы. Но самое главное — и Ельцин понимает это — трещина пролегает в самом правительстве. Красивая конструкция — опытный премьер Черномырдин и два первых вице-премьера, наделенные особыми полномочиями, явно не срабатывает. Стартовать нужно было гораздо решительнее. Но ведь еще не поздно. Экономическая реформа не должна захлебнуться из-за сиюминутных политических дрязг. В какой-то момент становится ясно: все ресурсы, чтобы помочь правительству, исчерпаны. В начале февраля он дает задание администрации — подготовить «личные дела» новых кандидатов в премьеры. Из всех предложенных ему кандидатур — бывшего министра финансов Бориса Федорова, председателя Центробанка Дубинина, вице-премьеров Аксененко и Булгака, возглавляющих, соответственно, железные дороги и связь, он выбирает самую неожиданную — Сергея Кириенко. Это — человек из команды Немцова… 23 марта Ельцин встречается с Виктором Черномырдиным и объявляет ему об отставке правительства. Шок для премьера, для Думы, для всей страны. Тридцатипятилетний Кириенко, возглавлявший в Нижнем Новгороде коммерческий банк, при Немцове ставший заместителем министра, а потом министром топливно-энергетического комплекса, — в Москве человек новый, не связанный ни с каким крупным банком, ни с какой финансово-промышленной группой. Это для Ельцина очень важно. И еще раз подчеркну — да, это был человек из команды Немцова. Но в таком случае возникает вопрос: а почему не сам Немцов? В течение всего 1997 года Борис Ефимович постоянно находился рядом с Ельциным, на всех важнейших государственных мероприятиях. Ельцин испытывал к нему личную симпатию, доверял ему. В момент ухода Черномырдина Ельцин делает важный выбор — Чубайс (вместе со своим яростным оппонентом Анатолием Куликовым) отправляется в отставку, Немцов же остается в правительстве. Так почему же на пост премьера назначен этот молодой человек, скромный, корректный, выдержанный, примерный, как выпускник вуза с красным дипломом? План Ельцина, связанный с фигурой Кириенко, предельно прост: это будет прямой, быстрый экономический рывок. Правительство станет без оглядки на кого бы то ни было претворять в жизнь планы, намеченные в 1997-м, — непопулярная жилищно-коммунальная реформа, налоговая реформа, предельно жесткая финансовая политика. Самый болезненный этап пройден, осталось лишь завершить начатое. Это «техническое правительство» за оставшееся до президентских выборов время продолжит наводить в экономике порядок, сделает все, что возможно, чтобы победить коррупцию. В этом смысле сухой, лишенный политических амбиций Сергей Владиленович Кириенко кажется ему подходящей кандидатурой. Второе важнейшее качество Кириенко — он напоминает Ельцину прежнего Гайдара. «Профессорской» интонацией, ясной и строгой экономической логикой, в которой нет ни тени политиканства, нарочитым отсутствием эмоций. По сути дела, назначение Кириенко — попытка возродить в новых условиях гайдаровскую реформу, то есть довести ее до конца. Только на этом пути — начатом в 1992 году — Ельцин видит конечный результат преобразований. Надо сделать экономику открытой, эффективной — без монополистов, без государственного вмешательства и без бюрократически-военных методов. И, наконец, третье. Успех реформы развяжет ему руки в главном политическом вопросе — в поиске «преемника», молодого политического лидера, который возглавит страну в 2000 году. Каждый месяц премьерства Черномырдина, каждая его поездка по стране или за рубеж, каждое публичное выступление, начиная с января 1998 года, — уже часть предвыборной кампании 2000 года. Это Ельцина не устраивает. Черномырдина на посту президента он «не видит», о чем позднее откровенно признается в своей книге. Хотя тут же, в том же абзаце, высоко отзовется о его человеческих качествах: порядочный человек, верный товарищ, опытный руководитель. Всё, как говорится, при нем. Но все же почему Ельцин принял именно такое решение в начале 1998 года? Так неожиданно убрал с политической арены человека, который почти стопроцентно стал бы продолжателем его курса? Человека, верно и преданно прошедшего с ним самые трудные годы — с 1992-го по 1997-й? Опытного руководителя, крупного хозяйственника, яркую, в общем-то, личность, если продолжать ряд оценок, которые дает ему сам Ельцин… Самое главное — психологическая причина, очень характерная для Ельцина. Черномырдин был из Знаменитое ельцинское чутье подсказывало — в 2000 году ситуация будет совсем иной. Против преемника Ельцина соберется совсем новый, неожиданный конгломерат сил. Точно выстрелив, он сможет выиграть эти выборы. Но ресурсов не очень много. Если честно — совсем немного. Рост рейтинга в 96-м, быстрый и внезапный, он растрачивает каждый день, каждый час, поддерживая правительство реформ. Непопулярных реформ. Выдвигать в преемники нужно совсем нового, неожиданного человека. И снова тот же вопрос: так почему же тогда не Борис Немцов, молодой, яркий, душевно близкий? К началу 1998 года за Немцовым тянется огромный скандальный шлейф. Особенно усилилось это ощущение после того, как во время теледебатов на Первом канале лидер ЛДПР Жириновский и Немцов вылили друг другу в лицо по стакану апельсинового сока. Человек, на глазах у всей страны облитый соком, поневоле превращается в фигуру несерьезную. Этим жестом Жириновский словно бы уравнял Немцова с самим собой. Кроме того, Немцов в восприятии Ельцина — прежде всего политическая фигура. Во главе правительства в 1998 году Ельцин хочет видеть чистого экономиста, прагматика, который довершит начатое, сделает невозможное — и уйдет перед выборами, перед решающей схваткой. По крайней мере, так он объясняет это в своей книге. И Ельцин представляет в конце марта Государственной думе нового премьер-министра, по сути дела, с чрезвычайными полномочиями. Дума дважды проваливает кандидатуру Кириенко, которая кажется ей абсурдной. Ельцин грозно и недвусмысленно дает понять, что будет действовать по конституции, — и если Дума и в третий раз не утвердит предложенного им премьера, он не побоится ее распустить, пойти на досрочные выборы. Собственно, этот железный натиск и есть часть его стратегии 1998 года — Помня о тех тяжелых ударах, которые нанесла по нему «красная» Дума (денонсация Беловежских соглашений, поставившая под сомнение легитимность государства, не говоря уже о непрерывной войне законов и бюджетов), Ельцин был совершенно не прочь ответить ей в рамках конституции. И еще раз назначить новые выборы. С третьего раза Кириенко, хотя и с большим скрипом, прошел. Однако у правительственного кризиса начала 1998 года есть и еще одна сторона, пока еще скрытая от глаз простого гражданина. О ней в общих чертах знают лишь немногие представители деловой элиты. Новому правительству Кириенко предстоит не просто продолжить начатые реформы. Первоочередная задача совсем другая — вывести страну из тупика внутреннего долга. Финансовый кризис уже бушует на бирже… Подробно описывать детали дефолта 1998 года — задача неблагодарная. Тем не менее экономический советник Ельцина, сопровождавший его на всех встречах «Большой восьмерки», в прошлом также министр финансов, Александр Лившиц, попытался это сделать на страницах книги «Эпоха Ельцина», коллективного труда помощников первого президента России. Давайте попробуем вдуматься в ту цепочку причин и следствий, которую он выстраивает. «“Черный понедельник” 1998 года имел ту же основу, что и “черный вторник” 1994 года — плохой бюджет в экономике, в которой реформы остановились на полпути», — пишет Лившиц. «Годами плохо поступали налоги. Сокращать расходы боялись, и дефицит покрывали займами, преимущественно на внутреннем финансовом рынке. И до того дозанимались, что отдавать старые долги стало нечем. Сказалось слишком большое присутствие иностранцев. Если в 1996 году их доля на рынке ГКО — ОФЗ составляла 16 процентов, то к началу 1998 года она поднялась до 28 процентов. А значит, усилилась зависимость от мировой финансовой системы. И как только обрушились азиатские финансовые рынки, инвесторы начали выводить капиталы отовсюду, где маячила угроза дефолта, в том числе из России». …Итак, что же такое эти самые ГКО — ОФЗ (Государственные казначейские облигации — обязательства федерального займа), из-за которых произошел дефолт 1998 года? Идея о вливании в государственный бюджет средств частных инвесторов, в том числе иностранных, — далеко не нова и не является изобретением российского правительства. Более того, так поступают финансовые системы практически всех стран с сильной экономикой, где используются любые способы привлечения инвестиций. Внутренний долг США (самим себе, грубо говоря, и своим собственным инвесторам) составляет астрономические суммы. В нашей стране со слабой, не устоявшейся экономикой внутренний долг был единственным средством справиться с дефицитным бюджетом. Государство должно было тратить слишком много (на социальные программы, жилищно-коммунальный сектор, на оборону и т. д.), а получало очень мало. Страна, не привыкшая и потому не желавшая платить налоги, половина экономики которой находилась в «тени» и из которой выводились деньги в более привлекательные экономические регионы, — поневоле уперлась в необходимость внутреннего долга. План наполнения бюджета за счет «внутреннего долга» был в целом неплох, он составлялся в расчете на то, что иностранные инвесторы начнут покупать акции российских компаний, войдут в наш рынок ценных бумаг, в расчете, наконец, на то, что инвестиции будут постоянно увеличиваться за счет других источников — продажи земли, крупных государственных компаний, наконец, за счет роста самой экономики. Но, увы, поначалу кроме игры на «коротких» ценных бумагах (проценты по которым погашались через три-четыре месяца, через полгода) — никакого другого инвестиционного вливания в Россию не было. И все это на фоне катастрофически низкой цены на нефть — 13 долларов за баррель. Проценты краткосрочных государственных бумаг все время росли, в соответствии с ситуацией на рынке. К концу 1997-го — началу 1998 года эти проценты, наконец, превысили разумную планку, поскольку иностранцы, коих на рынке было, как верно пишет Лившиц, уже почти 30 процентов, начали «скидывать» свои ГКО, срочно требовать погашения долга. «Но главным источником недоверия инвесторов было низкое качество бюджета на 1998 год, — пишет Лившиц. — Проект еще находился в Госдуме, но специалисты уже видели, что бюджет опять получился нереальным. Дело даже не в налоговых доходах, собрать которые было невозможно («невозможно», как данность, как абсолютный закон функционирования российской экономики. — Б. М.). В бюджет заложили среднюю доходность на рынке ГКО — ОФЗ в размере 15–18 процентов. Рынок с запасом одолел эту планку уже в декабре 1997 года. А ведь впереди еще целый год, притом нелегкий». И последняя точка в анализе: «Полетели планы по приватизации. Рассчитывать на иностранцев, готовых что-то купить в России, уже не приходилось, а значит, бюджет лишился запланированных доходов в объеме 5 триллионов “старых” рублей». Знал ли президент Ельцин об этой ситуации, представлял ли себе общую картину? Безусловно. Вот что пишет в своей книге журналист Леонид Млечин: «Кириенко рассказывал мне, что 23 марта, в день назначения, разговор у них с Ельциным был такой: — Вы понимаете, что происходит в стране? — спросил его президент. — Понимаю, — ответил Кириенко. — Вкатываемся в долговой кризис. Если не принять срочные меры, последствия будут самые печальные. — Вы считаете, что выйти из кризиса можно? — Можно. Но для этого придется пойти на самые жесткие действия. — Беритесь и делайте, Сергей Владиленович. Кириенко счел нужным оговорить только одно условие: — Борис Николаевич, я политикой не занимаюсь и заниматься ею желания не испытываю. Ельцин одобрительно кивнул: — Правильно, и не надо! Главная ошибка прежнего правительства — оно слишком лезло в политику. А дело правительства — это хозяйство, экономика. Займитесь экономической программой, а политику оставьте мне…» Еще одно свидетельство из книги «Эпоха Ельцина»: «С подачи “молодых реформаторов” Президент оценивал ситуацию весьма оптимистически. Если, мол, кризис уже позади, а впереди лишь подъем, то можно и ослабить зажим. И предоставил “молодым реформаторам” свободу действий. Тем более что правительство С. Кириенко сразу потребовало отмены президентского контроля. Б. Ельцин тогда особенно доверял “младореформаторам”, ради них был готов на многое и легко согласился… Так продолжалось вплоть до середины августа 1998 года». Давайте здесь отвлечемся от деталей и сделаем один важный акцент. С особой едкостью профессионала пишет А. Лившиц об ошибках правительства Кириенко: «За самим премьером не было ни политического движения, ни фракции в Думе, ни отрасли или олигархической группировки. Таким образом, повторный эксперимент с Правительством, наподобие гайдаровского, оказался обреченным». Но ведь именно это — оторванность правительства Кириенко от лоббируемых интересов, «олигархических» кланов, от крупнейших группировок, банков, политических сил — Ельцин считал основным достоинством! Именно то, что Кириенко заявил сразу — не хочу заниматься политикой, — вызвало его одобрение. В чем была ошибка президента? Чего он не учел в данном случае? Масштабов возникающего на глазах кризиса. Да, Кириенко постоянно советовался с лучшими в России экономистами, они давали ему «ценные советы». Но этого было мало. Нужны были очень решительные и в то же время осторожные действия. Ювелирная работа. Новое правительство попросту не успело набрать политический и организационный вес весной 1998-го. Ему не повезло — элементарно не хватило времени… «Сыграл свою роль и валютный коридор (к моменту августа 1998 года курс доллара равнялся примерно шести-семи рублям. — Б. М.). Он дает положительный результат только тогда, когда подкреплен хорошим бюджетом. Если же бюджет плохой, эта комбинация взрывает финансовую систему. Так было в Мексике и Таиланде, где власти держались до последнего, истратили все валютные резервы, но свою валюту все равно не спасли. Из-за рубежа нам советовали: “Нормальный бюджет вы принять не в состоянии. А потому пока не поздно расширяйте коридор или отменяйте его вовсе. Иначе будет то же самое”. Не послушали», — продолжает Лившиц. Да, теперь, задним числом, можно сказать — требовалось отменить «валютный коридор». Но это сразу привело бы к обнищанию миллионов, чьи доходы тотчас бы обесценились — как это и произошло в сентябре 1998 года. Вопрос — выстояло бы правительство Кириенко в этой ситуации? Скорее всего, нет. Однако и понятие «рынок» весной 1998-го сузилось почти до размеров карточного стола. Игроки бросали все новые ставки, сгребали в кучу «быстрые» деньги и убегали. Ельцин по-прежнему упрямо верил, что правительство, в котором он настолько заинтересован, сможет выдержать и этот финансовый кризис. Между тем ко всем бедам добавилась еще одна. Россию охватили забастовки. Те весенние и летние выступления шахтеров, учителей, врачей, их пикеты у Белого дома стали знаковым событием 1998 года. Телеканалы посвящали им большие сюжеты, к бастующим подъезжали грузовики с горячим питанием, перед ними выступали лидеры крупнейших думских фракций (Зюганов, Жириновский и др.), все это напоминало осаду правительства. Поддерживали забастовщиков не только коммунисты, но и фигуры из другого лагеря, скажем, московский мэр Юрий Лужков. «При переходе от традиционных обществ к промышленному капитализму, — пишет Леон Арон в биографии Ельцина, — центральной политической проблемой была судьба избыточной рабочей силы, состоящей в основном из крестьян и независимых ремесленников, не способных конкурировать с более эффективными способами производства… В Великобритании в начале промышленной революции в период с 1780 по 1810 год восемь из десяти фермеров и сельскохозяйственных рабочих были вынуждены покинуть землю и вместе со своими семьями превратились в нищих бродяг. Вместе с городскими бедняками их морили голодом в богадельнях, клеймили, вешали или отправляли в колонии. Поскольку западноевропейскому капитализму понадобилось более ста лет, чтобы перейти к демократической системе “один человек — один голос”, то выселенные люди не имели голоса в политических делах и, исключая периодические бунты и восстания, страдали молча… Помимо других новшеств, посткоммунистическое общество уникальным образом распространяло демократические свободы на свою избыточную рабочую силу… Миллионы избыточных рабочих и взрослые члены их семей имели полные политические права, и самое важное, право голосовать на выборах. Представляющие их партии могли свободно участвовать в выборах и побеждать». Это взгляд американца. А вот — взгляд из России. «У нас очень “левая” страна, — говорил мне один из политических советников Ельцина. — Левая в смысле убеждений, по определению левая, красная, коммунистическая, называй, как хочешь. Это и наследие советской власти, и многое другое. Поэтому кризисная логика Путина, например, состояла в том, что в нашей стране пока невозможно осуществление полноценных демократических институтов — реальной многопартийности или реально независимой прессы. Левые партии всегда будут побеждать, пока частная собственность не войдет в плоть и кровь народного менталитета, в народное сознание». Осенью 1998 года, когда в стране разразился правительственный кризис, в Москве начали поговаривать о том, что известный предприниматель Борис Березовский настойчиво предлагает поручить правительство Лебедю — «более слабый политик просто не справится». Лебедь, в то время уже красноярский губернатор, действительно неожиданно появился в Москве и «сразу на двух каналах телевидения предложил себя в спасители Отечества — по своей ли инициативе или по чьему-то совету» (Леонид Млечин). Многие тогда считали, что политик именно такого типа, как он — генерал в отставке, «народный заступник», олицетворение силы, — нужен России в данный исторический период, после Ельцина. Что только он сможет Прошло время. Владимир Путин установил желаемый политический мир между «левым» электоратом и «правым», то есть рыночным, экономическим курсом. Это случилось уже на другом историческом фоне, в другую эпоху, в другой политической ситуации. Но остался вопрос, который я не успел тогда задать своему собеседнику: а что же дальше? Какой будет …Еще раз вернусь к тому тексту из Немцова, где он описывает просмотр телевизора в резиденции Шуйская Чупа, в компании Ельцина: «Потом мы ужинали, и Наина Иосифовна возмущалась: “Боря, ты смотрел программу ‘Время’? Это же был настоящий кошмар!” Но президент… помнил, что пришел к власти на волне гласности, защищая свободу слова, как фундаментальную ценность. Он из принципа не мог позволить себе затыкать рот журналистам, даже если откровенно лгали, выполняя указания своих хозяев. Он считал заказную ложь для страны меньшим злом, чем государственную цензуру». Ельцина, в шутку и всерьез, порой едко, порой с затаенным восхищением, называли «царем Борисом». Да, это был человек, родившийся с каким-то «царским геном» и сумевший развить его в течение жизни. Но если продолжать метафору, это был странный для России «царь». Царь из другой, плохо известной нам исторической эпохи, когда существовало, еще до появления имперских институтов власти, некое народное право, «вече», стремление граждан, имеющих право голоса, упорядочить жизненный хаос неким «словом», общественным договором. А не одной царской волей. Это стремление к общественному договору, к справедливому, то есть утвержденному не «свыше», а Сам Ельцин, внутренняя логика его поступков — яркое тому подтверждение. В нашей «левой» стране, очень трудно воспринимающей и частную собственность, и новый политический строй, он опирался как раз на ту, другую сторону народного менталитета — демократическую, казалось бы, навечно спрятанную, давно забытую, превратившуюся в атавизм. Ельцин сумел разбудить в обществе гражданские инстинкты, причем на самом тяжелом переломе истории. Все политические проблемы, которые Б. Н. решал в 1991–1999 годах, не имели рационального решения, которое устраивало бы абсолютно всех. Это глобальные, мучительные проблемы страны, катившейся в политическую, экономическую пропасть. И все эти проблемы, начиная от августовского путча и заканчивая передачей власти президенту Путину, Ельцин решал через голосование или референдум, путем прямого обращения к нации, выступая перед людьми со своей скупой, сухой, полной долгих пауз речью. Именно эти обращения решали исход любого голосования, даже в Думе и Верховном Совете, где тон задавали его враги. Ельцин не боялся левой части электората, огромной его части, не боялся «народного» менталитета, напротив, пытался вступать с ним в диалог, проводя при этом абсолютно непопулярные решения. И в этом, безусловно, один из его главных парадоксов. Итак, лето 1998-го… Ельцин, превозмогая боли, усталость, ездит по стране и говорит при каждом удобном случае, при каждой встрече с журналистами: кризис преодолим, опасная точка пройдена, валютный коридор не будет разрушен… Так продолжается июнь, июль. Он еще верит в своих «бояр» («молодых, умных, образованных»), в команду экономистов уже постчубайсовского и немцовского призыва. Однако финансовый ураган опрокидывает его идеологию и его планы. «Очередной приступ финансового кризиса настиг экономику во второй половине мая. После ноября 1997-го и января 1998 года это был уже третий, причем самый тяжелый удар», — пишет А. Лившиц. И далее: «Счет пошел на недели. Надо было принимать решения, способные остановить панику на финансовом рынке, переломить ожидания… Минфин прекратил размещение новых бумаг и, сжав зубы, принялся оплачивать старые из обычных доходов бюджета. Понятно, что сразу же поползла вверх задолженность по зарплатам бюджетников… После драки всегда много любителей помахать кулаками. Сейчас многие упрекают тогдашнее руководство ЦБ: вместо подъема ставки рефинансирования на заоблачную высоту следовало, мол, прощаться с валютным коридором и переходить на политику плавающего курса. Но тогда никто не мог предугадать, удастся остановить инвесторов, бегущих с рынка, или нет…» Черный от недосыпания Кириенко после нескольких дней, проведенных в своем кабинете с группой экспертов, лихорадочно ищущих пути выхода из кризиса, 17 августа 1998 года объявляет: Интересно, кстати, что первый дефолт наша страна пережила еще до распада Советского Союза, в 1990 году. Тогда государство впервые пошло на этот шаг — оно на несколько месяцев прекратило выплаты по своим международным обязательствам. Но поскольку в стране тогда еще не было свободного хождения валюты, открытой инфляции, не было и такого явления, как частные коммерческие банки с частными вкладчиками, то и на повседневной жизни людей этот дефолт 1990 года практически не сказался (хотя сам по себе он был, конечно, предвестием жесточайшего экономического кризиса). Дефолт же 1998 года породил панику не только среди инвесторов, но и среди обычных граждан. Одновременно с рухнувшей национальной валютой рухнули все банковские операции, выплаты, а значит — вся деловая жизнь. Казалось, что все двери в Москве закрылись одновременно — многочасовые, порой ночные очереди к дверям банков, закрытые для переоценки товаров магазины, биржа, в общем, всё, что так или иначе связано с деньгами. Для большинства россиян таинственные «ценные бумаги» были явлением чисто теоретическим. Но в новой реальности всё взаимосвязано — банки, курс валюты, зарплата, цены, торговые сделки, платежи… То, что творилось в стране в последние дни августа и весь сентябрь, трудно описать в терминах экономического языка. Это была паника, сравнимая с 1990–1991 годами. Готовясь к «голодной зиме», люди начали раскупать дешевые продукты, запасаться крупой, сахаром, картошкой, тушенкой. Сельскохозяйственные рынки в Москве в эти солнечные, но холодные дни переполнены: никто не знал, сколько месяцев не будут выдавать зарплаты, на сколько месяцев заморожены вклады в коммерческих банках, мысль была одна — как прокормить детей? Многие частные фирмы закрылись. Объявили о банкротстве и многие банки. Газеты были полны мрачнейшими комментариями: страна жила не по средствам, только-только нарождавшееся благосостояние было лишь фикцией, теперь наступит настоящая великая депрессия. Но депрессия не наступила… Ослабевший рубль благотворно подействовал на многие отечественные предприятия. Их продукция неожиданно стала конкурентоспособной. Однако положительные результаты дефолта сказались лишь спустя несколько месяцев. Правительство же «молодых реформаторов» под свист и улюлюканье ушло в отставку. Помню, как ехал в машине на работу (опаздывал, заплатил таксисту последние деньги) и слушал по радио комментарий какого-то модного ведущего. Он был разъярен, назвал правительственных экономистов, Кириенко и прочих «молодыми подонками». И я подумал: за что уж так-то? Ведь эти люди возглавляли экономику какие-то считаные месяцы. Да и не только у нас бушевал финансовый ураган, начавшийся где-то далеко за пределами России. Сингапур, Индонезия, Таиланд, список стран, где рухнули финансовые рынки, причем стран с гораздо более мощной и динамичной экономикой, был весьма внушительным. Однако мрачнейший общественный резонанс дефолта больно ударил и по репутации президента Ельцина. Политические последствия его были и вовсе не предсказуемы. Сергея Кириенко, 20 августа прилетевшего из командировки, встречал в аэропорту глава кремлевской администрации Валентин Юмашев. Кириенко произнес тогда не очень гладкую в стилистическом смысле фразу: «Понимаю, что своими действиями… топлю президента…» Но по смыслу она была точной. Кириенко уже давно морально был готов к отставке. События августа лишь подтолкнули этот сценарий. Вместе с Кириенко из правительства ушел и Борис Немцов, хотя Ельцин все же предлагал ему остаться. Кириенко попрощался с Б. Н. в его резиденции, в Горках. На следующий же день Ельцин выступил с телеобращением. В нем он попытался объяснить народу природу кризиса — кризис мировой, не чисто российский, призвал к спокойствию и порядку, объявил о том, что исполняющим обязанности премьера становится Виктор Черномырдин и, через паузу, обозначил мотивы своего выбора: «Сейчас стране нужны те, кого принято называть политическими тяжеловесами…» Почему Ельцин в августе 1998 года принял такое решение? С чего вдруг ему опять потребовались «тяжеловесы»? Ведь отставка Черномырдина весной того же года была принципиальной, продуманной, выношенной? Решение Ельцина одни признают «паническим», другие «вынужденным». Рискну предположить, что поначалу Ельцин не оценил значение финансового кризиса 1998-го. С 1991 года Россия пережила немало подобных моментов, когда круто взлетал вверх курс доллара, на рынке царили панические ожидания, население готовилось к худшему. Для него это был Он считал, и во многом справедливо, что ситуация в экономике сейчас, в 1998 году, значительно лучше, чем, скажем, в 1992 или в 1994-м. Что кризис во многом надуманный, не отражающий общих позитивных тенденций. И что усилия «нового-старого» премьера, который за несколько месяцев сможет стабилизировать ситуацию — естественно, путем договоренностей, административного нажима, введения особого режима финансовой дисциплины, — позволят всё вернуть к прежней точке, к прежнему курсу реформ. И в конечном итоге — вернуть в правительство тех, кто эти необходимые для страны реформы будет проводить. «План Ельцина», глобальный экономический и политический план, не мог зависеть от сиюминутных, пусть и очень тяжелых обстоятельств. Президент хотел продолжать его реализацию. Проще говоря, он был уверен, что о кризисе забудут максимум через полгода и в правительство снова войдет обойма молодых реформаторов — если не Кириенко с Немцовым, то другие люди, новые, а возможно, что и старые испытанные бойцы — Чубайс, Федоров и т. д. Но получилось иначе. Когда Ельцин впервые, в сентябре, представил на утверждение в Думу кандидатуру Черномырдина, стало почти очевидно — депутаты решили дать президенту настоящий бой. Дума напоминала кипящий котел. Коммунисты открыто заявили о своей решимости создать «коалиционное» правительство, куда вошли бы представители разных думских фракций. А главное — эта решимость депутатов слишком точно резонировала с общим настроением. С тоном статей и комментариев, с чувствами людей, оказавшихся в пиковой ситуации, — ведь домашний бюджет и сбережения «зависли» и никто не мог сказать точно, когда именно банки разблокируют счета. Кроме самой Думы, где тон задавали коммунисты, в эту политическую игру включился и Совет Федерации. Одну из первых ролей в оппозиции Черномырдину неожиданно сыграл московский мэр Юрий Лужков. Журналист Леонид Млечин пишет: «Черномырдин с удовольствием принял предложение Ельцина, но поставил Борису Николаевичу свои условия. Он получает значительно большие полномочия, чем прежде, а президент соглашается ограничить свою власть… Он должен был получить поддержку Думы и брался добыть для оппозиции то, чего она тщетно добивалась много лет, — отказа президента от своего всевластия. Он полагал, что это предел мечтаний оппозиции — конституционная реформа, передел полномочий в пользу Думы и правительства. Черномырдин предложил основным думским фракциям подготовить политическое соглашение. Если президент его подписывает, то Дума автоматически утверждает Черномырдина»[32]. Как же было на самом деле? Политическое соглашение между Ельциным и Черномырдиным родилось уже после двух неудачных голосований в Думе. При поддержке Ельцина правительство, администрация и Совет Думы работали над ним вместе, пытаясь выйти из тупиковой ситуации. Дума не хотела быть распущенной, а Кремль делал все возможное, чтобы депутаты согласились на утверждение Черномырдина главой правительства. Политическое соглашение было подготовлено (по нему Ельцин гарантировал Думе несменяемость Черномырдина до выборов 2000 года), Виктор Степанович вел напряженные переговоры с думскими фракциями, обещая все, что мог обещать: посты в правительстве, например. Когда лидеры всех фракций уже были готовы поставить свои подписи под документом, возникли новые непредвиденные обстоятельства. Перед третьим голосованием коммунисты отказались поддерживать политическое соглашение. Черномырдин, с соглашением или без, больше их не устраивал. Как выяснилось позднее, это произошло после переговоров коммунистов с мэром Москвы Юрием Лужковым. Лужков практически сорвал утверждение Черномырдина, единственной реальной кандидатурой на пост премьера он считал себя… Почему? Политические амбиции московского мэра проявились далеко не сразу. Да, в ранние 90-е Юрий Лужков мог высказаться по политическим поводам, заявить свою особую позицию, но в целом роль хозяина крупнейшего мегаполиса его вполне устраивала. Москва была тем единственным регионом страны, который на фоне всеобщих трудностей переживал бурный экономический подъем, и московское правительство поставило дело таким образом, что все финансовые потоки в столице, так или иначе, управлялись из мэрии. Управление сложным хозяйством Москвы отнимало много сил, и Лужков первые годы шел строго в фарватере Ельцина, он понимал, что его положение всецело зависит от того, какой у России президент. Однако чем теснее становились связи Лужкова с другими регионами страны, чем больше росло его финансовое влияние, тем яснее становилось — ролью «крупного хозяйственника», то есть одного из губернаторов и мэров, он не удовлетворится. Тесными были связи Лужкова с банком «Менатеп», с Гусинским, которые активно занимались политическим прогнозированием и продвижением «своих» политиков начиная с 1996 года, добавляли в эту тему остроты. Они хотели видеть мэра в Белом доме и Кремле. Однако Ельцин упрямо «не видел» Лужкова ни там, ни там. Ему казалось, что мэрские методы не подходят для большой политики. Прямого разговора об этом у них ни разу не возникало. Свои премьерские амбиции мэр обнаружил неожиданно и скандально, сорвав голосование по Черномырдину. Когда Дума дважды провалила, причем с треском, кандидатуру Виктора Степановича, начали возникать фамилии новых кандидатов в премьеры. Среди них — Егор Строев, глава Совета Федерации, Юрий Маслюков, руководивший при Горбачеве Госпланом и возглавлявший в 1998 году думский комитет по экономике, наконец, сам Юрий Лужков. Кандидатуру Лебедя или Явлинского никто всерьез не рассматривал, но назывались и они. Существует мнение, что кандидатуру Лужкова «закидали черными шарами» представители бывшей Аналитической группы, то есть люди, с которыми Ельцин одержал победу на выборах 96-го года, — Валентин Юмашев (глава администрации), дочь Ельцина Татьяна, Анатолий Чубайс, наконец, Игорь Малашенко. Конечно, это не так, и если бы Ельцин видел Лужкова премьером, он бы обязательно его выдвинул. Причина была в другом. Ельцин не любил давления, никогда не принимал решения под давлением — это нарушало основу всей политической конструкции, его президентской республики, основу конституционного строя. Давление Лужкова было очевидным. Оставалось одно: в третий раз предложить кандидатуру Черномырдина, и в случае третьего неудачного голосования, по действующей конституции, распустить Думу и назначить новые выборы. Или — предложить новую кандидатуру. Неожиданно сторонники Лужкова появились в самой кремлевской администрации (ими оказались пресс-секретарь Ельцина Сергей Ястржембский и секретарь Совета безопасности Андрей Кокошин, кстати, тоже рассматривавшийся Ельциным на роль премьера). В администрации наметился раскол. Пригласив к себе в Горки-9 Юмашева, Ястржембского и Кокошина, Ельцин выслушал аргумента «за» и «против» Лужкова, затем, не говоря ни слова, всех отпустил. А еще через некоторое время спокойно подтвердил, что Лужкова премьером «не видит». Рассказывает Валентин Юмашев: «Главная проблема для него была — распустить Думу или нет. Он, в принципе, внутренне готов был ее распустить. Все мои совещания в Кремле, на которые я (между первым и вторым туром голосования) приглашал своих ближайших сотрудников — помощников президента, своих замов, были посвящены именно этому. Готовы ли мы к роспуску Думы? Как должен строиться дальнейший сценарий? Что у нас будет в новой Думе? И так далее. Александр Волошин, кстати, на этих совещаниях был жестко за третий тур голосования с Черномырдиным, даже если он не проходит (а Волошин считал, что думцы испугаются и он пройдет). Но даже если депутаты его провалят и мы пойдем на новые выборы при поддержке ключевых элит, телевидения — на выборах в новую Думу можно получить вполне приличный результат. Я считал, что распускать Думу нельзя. На фоне тяжелого финансового кризиса, на фоне забастовок, политического кризиса, связанного с отставкой правительства, мы не можем так рисковать. Весь этот круг позиций я изложил Б. Н. Окончательное решение должен был принимать он». В Думе тем временем продолжались оживленные дебаты. Григорий Явлинский, руководитель фракции «Яблоко», неожиданно выдвинул кандидатуру Евгения Примакова, министра иностранных дел. Комментарий Явлинского был неожидан и точен: Примаков — компромиссная фигура, он устраивает всех. Черномырдин надеялся на третье голосование. Это был драматичный момент. Виктор Степанович, который вел активные переговоры с представителями думцев, настаивал, горячился. Его логика похожа на аргументы Волошина: «Никуда не денутся, проголосуют, испугаются роспуска Думы, даже и думать нечего!» Глава администрации Валентин Юмашев ждал решения Ельцина. Он уже переговорил с Примаковым (задолго до предложения Явлинского), пытаясь понять, готов ли он, в случае провала с голосованием, согласиться на премьерство. Примаков, который тоже понимал, что такая возможность есть, ответил ему жестким отказом: «Я не публичная фигура. Хочу спокойно доработать до пенсии. Уйти вместе с Борисом Николаевичем в 2000 году». Несколько туров переговоров главы президентской администрации с Примаковым результата не дали. Отказ вроде окончательный и обжалованию не подлежал. Черномырдин, узнав об этом, предложил Ельцину новую конструкцию — дать на утверждение в Думе не только свою кандидатуру, но и сразу двух первых вице-премьеров: Маслюкова и Примакова. «Мы — тройка, — говорил В. С. — Мы — мощная тройка, нас поддержат». До момента подачи официального президентского письма в Думу с кандидатурой премьер-министра оставались считаные часы… Ельцин приглашает к себе Примакова, Маслюкова, Черномырдина. Уже в приемной президента Примаков еще раз подтверждает свой отказ. И настойчиво предлагает на роль премьера представителя коммунистической фракции Юрия Маслюкова, известного еще при Горбачеве экономиста, последнего руководителя советского Госплана. Однако дочь Ельцина нашла для настороженного Примакова слова, которые его убедили. За несколько минут до совещания у президента, в приемной, Татьяна и Владимир Шевченко, глава президентского протокола, старый друг Евгения Максимовича, в последний раз попытались его уговорить. «Папа никогда не предложит премьера-коммуниста, вы же знаете, — говорила Таня. — Будет внесен на голосование либо Черномырдин, либо вы. Либо роспуск Думы, либо страна сможет спокойно вздохнуть». А вот как описывает эту ситуацию сам Примаков в своей книге («Минное поле политики»): «Выйдя из кабинета президента, в коридоре натолкнулся на поджидавших меня людей: главу администрации Юмашева, руководителя протокола президента Шевченко и дочь Бориса Николаевича Дьяченко. Я развел руками — сказал, что не мог согласиться. Тогда Володя Шевченко, с которым меня связывают годы приятельских отношений, буквально взорвался — я никогда не видел его в таком возбужденном состоянии. — Да как вы можете думать только о себе, разве вам не понятно, перед чем мы стоим?! 17 августа обрушило экономику. Правительства нет. Дума будет распущена. Президент физически может не выдержать в любой момент. Есть ли у вас чувство ответственности? Я отреагировал вопросом: — Но почему я? — Да потому, что Думу и всех остальных сегодня устраивает именно ваша кандидатура, и потому что вы сможете. После моего спонтанного согласия меня начали обнимать. Кто-то побежал сообщить президенту». — Папа очень спокойно относился к возможности роспуска Думы, — комментирует Татьяна Юмашева. — Он, в отличие от главы администрации, не считал такой поворот событий серьезным кризисом. И пост премьера он Маслюкову, как представителю коммунистов, никогда не предлагал и предложить не мог. В кабинет к папе, куда кроме Примакова вошли Маслюков и Черномырдин, Евгений Максимович вошел, уже дав согласие. …Кандидатура нового премьера была утверждена Думой с первого раза, подавляющим большинством. Началось недолгое время его премьерства, «примаковской стабилизации», которое тем не менее сильно повлияло на дальнейший ход событий. Но для начала попробуем разобраться — в какой ситуации оказался Ельцин, тогда, осенью 1998 года? В чем он выиграл и в чем проиграл? «Коалиционное правительство», о котором так давно говорили коммунисты, было наконец создано (в него, кроме Маслюкова, вошел еще один представитель компартии, Г. Кулик, который в качестве вице-премьера возглавил сельскохозяйственную политику России). Однако возглавил правительство не коммунист, а ельцинский министр иностранных дел. Ельцин избежал риска — не распустил Думу, что в тот момент было чревато масштабным политическим кризисом, который мог выплеснуться на улицы. Ельцин твердо отмел претензии Лужкова на премьерство, а значит, и на будущее президентство. Ельцин, короче говоря, еще раз стал победителем. Никто не верил, что он спокойно выйдет из этого кризиса, связанного с дефолтом, «восставшей» Думой, — но ему это удалось. Но что же он проиграл? Проиграл, как мне кажется, прежде всего инициативу. С этой точки для Ельцина начался «обратный отсчет» — выборы надвигались, а на посту премьера находился временный, компромиссный, Проиграл Ельцин и Черномырдина. «Своего», надежного премьера. В этой новой ситуации, после дефолта, Черномырдин рассматривался им уже как преемник на президентских выборах 2000 года. Человек, который выводит страну из кризиса, имеет совсем другой потенциал. Так рассуждал Ельцин. Однако поначалу «коалиционное правительство» и премьерство Примакова не давало Ельцину серьезных предпосылок для тревоги. Кабинет министров, в котором роль главного экономиста играл Юрий Маслюков, вел себя осторожно, грамотно, не делая резких шагов. Характерная деталь — Примаков с самого начала пригласил на роль вице-премьера Сергея Кириенко. Это был ритуальный жест (Примаков почти наверняка знал, что Кириенко откажется), но важный. Примаков тем самым обозначил преемственность экономического курса правительства. Евгений Максимович работал с Ельциным давно, начиная с 1991 года. В дни августовского путча два известных «горбачевца», Примаков и Вольский, вовремя выступили с публичным заявлением, в котором осудили действия ГКЧП. Осенью 91-го, меняя команду Горбачева, Ельцин предложил Евгению Максимовичу возглавить Службу внешней разведки (бывшее Первое главное управление КГБ). Кадровые разведчики поддержали кандидатуру Примакова (Ельцин не просто утвердил его на этот пост, а предложил коллегии СВР проголосовать кандидатуру нового руководителя). Хотя сам Евгений Максимович кадровым разведчиком не являлся, но был знаком, что называется, «со спецификой работы», много путешествуя по арабскому Востоку, выполняя важнейшие секретные поручения, как и другие зарубежные корреспонденты газеты «Правда». Вот как сам Примаков пишет об этом в своей книге: «Проработав в газете “Правда” три года, я был назначен собственным корреспондентом этой газеты на Ближнем Востоке, с постоянным пребыванием в Каире. “Правда” — орган ЦК КПСС, и будучи ее корреспондентом, впервые начал выполнять ответственные поручения Центрального Комитета, Политбюро ЦК. Некоторые из них оформлялись в Особую папку, к которой мало кто имел доступ. В ней формулировалась задача, назывались исполнители. Как правило, меры безопасности и связь поручалось обеспечивать КГБ». …Однако думаю, разведчики оценили и другое — по натуре он был очень спокойный, выдержанный, компромиссный человек. Сменив Андрея Козырева на посту министра иностранных дел, Примаков и здесь проявил свои лучшие качества — хладнокровие и профессионализм. Это был человек «Секрет Примакова, как говорили, состоит в том, что в его речах все слышали то, что хотят услышать. Либерально настроенные граждане — обещание рыночных реформ и свобод. Коммунисты — государственное регулирование и контроль. И верно. Некая двусмысленность постоянно присутствовала в высказываниях Примакова. Он рассуждал о необходимости чрезвычайных мер, но тут же замечал, что это отнюдь не введение чрезвычайного положения. Обещал “круто взять курс на то, чтобы продолжить движение к демократии, к реформе общества, к строительству многоукладной экономики, плюрализму политической жизни”. И тут же бросал фразу: “Мы не можем идти дальше, рассчитывая, что всё решит рыночная стихия”», — пишет Леонид Млечин в биографии Примакова. Примаков прекрасно осознавал роль своего правительства в новой политической конструкции. Дума поддерживала абсолютно «Видно было, с каким уважением пожимал Примакову руку Геннадий Зюганов, — пишет Леонид Млечин. — Коммунистам никак нельзя было отправлять правительство Примакова в отставку отказом проголосовать за бюджет… Это был самый жесткий бюджет за все последние годы. Он прежде всего означал резкое сокращение расходов на социальные нужды. Министр экономики Андрей Шаповальянц прямо сказал об этом депутатам: “Прогнозируемый рост инфляции и величина доходов федерального бюджета не позволят в 1999 году обеспечить стабилизацию жизни населения на уровне предыдущего года”». На человеческом языке это означало — правительство призывает «затянуть пояса». Жить скромнее. Жить экономнее. Этот призыв был воспринят и услышан. Но что самое главное — была пройдена самая острая фаза кризиса. Начиная с 1999 года российская экономика проявила тенденции к устойчивому росту. Это было следствием целого ряда объективных факторов. Но «сдержанность и умеренность» кабинета (кстати, многие кириенковские министры остались на своих местах) сыграли тут не последнюю роль. Примаков поначалу очень осторожно общался с Ельциным. Фраза о том, что «вместе доработаем и вместе уйдем в 2000 году», обрастала новыми подробностями, Примаков продолжал говорить о том, как они с президентом будут на пенсии вместе ходить на рыбалку. Участливо и много говорил о здоровье. О своем в том числе — как и Ельцин, пожилой Примаков страдал набором хронических болячек, его мучили боли в спине и в ногах… Однако не прошло и двух-трех месяцев, как политическая ситуация в стране начала быстро меняться. Одним из первых тревожных звонков был законопроект депутата-коммуниста Виктора Илюхина «о состоянии здоровья президента Российской Федерации Ельцина Б. Н.». Илюхин не в первый раз вносил подобное предложение, предлагая учредить государственную комиссию, обследовать Ельцина и отправить его в отставку в силу физической недееспособности. Но в начале 1999 года эти угрозы прозвучали неожиданно мрачно и остро. Коммунисты при премьере Примакове расправили плечи, почувствовали реальную силу. Было видно, что депутаты всерьез считают: полнота власти уже не принадлежит президенту и он доживает на своем посту последние месяцы. С антисемитскими заявлениями выступил генерал Макашов, тоже депутат Госдумы от компартии, его злобные речи о «жидах» в Кремле и на телевидении не вызвали в Думе никакого протеста, напротив, Макашова начали защищать его коллеги-депутаты. Новый директор ФСБ Владимир Путин публично осудил «любые формы экстремизма». Но по накалу страстей в Госдуме было видно — ситуация не просто изменилась, она переменилась разительно. Ельцин ответил депутатскому корпусу. Своим указом он отправил в отставку главу своей администрации Валентина Юмашева (оставив его своим советником) и назначил на этот пост генерала пограничной службы Николая Бордюжу (теперь он совмещал две должности, работая одновременно секретарем Совета безопасности). В своей книге Ельцин написал прямо — это назначение имело символический характер. Президент хотел, чтобы депутаты поняли: он полностью контролирует ситуацию и готов идти на любые конституционные меры для поддержания политической стабильности. Власть и растущая популярность выявили в Примакове черты, которые раньше Ельцин не замечал или не хотел замечать. Оказалось? что этот пожилой, спокойный, психологически и душевно близкий Ельцину человек, который к тому же на посту руководителя разведки и главы МИДа прошел с ним все самые тяжелые годы, Ключевые роли в аппарате правительства сразу заняли представители спецслужб, бывшие чекисты. Давление на представителей российского бизнеса началось сразу, как только Примаков оказался у власти. Он постоянно говорил Ельцину, что «мы не можем иметь такие СМИ». Приходил на встречи с президентом во всеоружии: с заранее подготовленными досье, в которых были приведены наиболее неприятные для правительства цитаты. «Сначала папа удивлялся, говорил ему: “Евгений Максимович, не обращайте внимания, посмотрите, сколько меня ругают”. Потом удивляться перестал», — рассказывает Татьяна, дочь Ельцина. Его отношение к свободе средств массовой информации (и все журналисты, работавшие тогда, это прекрасно помнят) проявилось сразу. В публичных заявлениях Примакова, а они отражают как в капле воды всю логику сложного политического процесса, было немало агрессии и немало реверансов в сторону коммунистов. Экономический и политический климат как-то незаметно стал меняться. Повеяло неприятным холодком. Когда Дума приняла амнистию, Примаков на заседании правительства сказал: в местах заключения освобождается много мест для людей, совершивших экономические преступления. Эту фразу как главную новость передали по всем телеканалам. И российские бизнесмены восприняли эти слова всерьез. Всерьез воспринял эти слова и Ельцин. «Досье», которые приносил Примаков президенту, содержали в себе отнюдь не только цитаты из газет. Компрометирующие факты Примаков собирал и на представителей бизнеса, и на представителей российской власти. «Держать на крючке» он хотел бы их всех. Примаков намеревался взять под контроль российскую ФСБ, постоянно жалуясь Ельцину на Владимира Путина, упрямо требуя отправить его в отставку. Их отношения сразу не сложились, говорят, еще и потому, что Путин отказался прослушивать разговоры политиков и бизнесменов, на чем настаивал новый премьер. В частности, речь шла о Григории Явлинском, который публично обвинил в коррупции некоторых членов нового кабинета, чем вызвал страшный гнев Примакова. В ответ Примаков обвинил Путина в том, что он привел в руководство ФСБ слишком много «своих людей» из Питера, чем ослабил кадровый состав коллегии ФСБ. Путин привез в гости Примакову всю коллегию, пытаясь продемонстрировать, что среди его замов — лишь два новых человека из десяти. Еще через некоторое время премьер обвинил Путина в том, что он установил за ним слежку и прослушивание его разговоров. В каждый виток своих непростых отношений с молодым директором ФСБ Примаков упорно втягивал президента. Этот долгоиграющий конфликт не мог не навести на серьезные размышления. Почему премьер, который призван прежде всего заниматься экономикой, до таких мелочей влезает в дела силовых ведомств? Почему пытается взять под контроль ФСБ, МВД, прокуратуру? Позднее Ельцин напишет в своей книге: «Возбуждались непонятные уголовные дела. Под арест попадали невинные люди. Часть сотрудников спецслужб не скрывала при допросах и обысках бизнесменов, что ждет реванша за прежние годы… Эта ситуация грозила настоящим расколом страны в главном вопросе — вопросе экономических реформ». Ельцин прав — были в эпоху Примакова конкретные уголовные дела, конкретные арестованные бизнесмены, впоследствии оправданные. Но все-таки суть не в конкретике… Яростный сторонник Примакова Леонид Млечин обиженно комментирует этот пассаж: «Странно сейчас читать эти слова. Наступление на свободу слова, реванш спецслужб, возбуждение непонятных уголовных дел против видных промышленников, аресты и обыски — все это скорее описывает то, что происходило уже после отставки Примакова, когда президентом стал ельцинский преемник Владимир Владимирович Путин». Но никакого противоречия здесь нет. При президенте Ельцине ни один премьер, будь то Черномырдин, Примаков или Путин, не мог изменить политический климат новой России. Примаков шел навстречу ожиданиям общества. Считал, что навести порядок в стране можно только таким путем, путем репрессий и давления на прессу, запугав и поставив на колени всех, кто не согласен и сопротивляется. Что другого пути у России нет вообще. Возможно, президент Ельцин понимал — такая политика отвечает потребностям «народной души», любой новый лидер попытается использовать этот ресурс, все уже готово к такому повороту. Но Что будет потом, после него? Каким будет его преемник? Какой станет страна? Какие ценности она выберет? Это вопросы очень важные, но они — уже к следующему президенту. Ельцин, и это важно подчеркнуть, прекрасно понимал пределы своей компетенции, как строитель, четко знающий, где его «участок работы», его объект, где начинается и где кончается его зона ответственности. «Примаковская стабилизация», как назвал Б. Н. эти месяцы в своей книге, а по сути дела, попытка выстроить альтернативный политический курс, проявилась, пожалуй, лишь эпизодами, отдельными экспромтами и глухими внутренними конфликтами, которые почти не вырывались на публичную поверхность. Но Ельцин сумел оценить саму тенденцию. Эта тенденция его категорически не устраивала. «Примаковскую стабилизацию» Ельцин воспринимал как выпадающее из исторической логики, Однако президент ни разу не подверг действия премьера публичной критике, они продолжали еженедельно встречаться и обсуждать ситуацию в стране, в экономике, за рубежом. А поводов для обсуждения было предостаточно. В марте 1999 года, когда силы НАТО начали бомбардировки Белграда, самолет Примакова развернулся над Атлантикой. Это был знаменитый дипломатический жест. Примаков отменил свой визит в США прямо в воздухе. Ельцин согласен с жесткой позицией Примакова. Он разгневан, возмущен, оскорблен действиями американцев. Запись его телефонного разговора с Биллом Клинтоном передает всю гамму этих чувств. Ее Ельцин приводит в своей книге: «Я сказал Биллу: “Нельзя допустить, чтобы из-за одного человека гибли сотни и тысячи людей, чтобы его (Милошевича. — Б. М.) слова и действия руководили нами. Надо добиваться того, чтобы его окружали другие люди, чтобы для него стало невозможно вести себя так, как он ведет себя сейчас… Ради будущего наших отношений и будущего безопасности в Европе прошу тебя отменить этот удар. Мы могли бы встретиться на какой-то территории и выработать тактику борьбы лично с Милошевичем… По большому счету, это надо сделать ради наших отношений и мира в Европе. Неизвестно, кто придет после нас с тобой. Я имею в виду тех, кто будет заниматься сокращением стратегических ядерных вооружений. Но ясно, что надо делать нам самим — сокращать и сокращать эти горы оружия”». Война в Югославии перечеркнула многолетние усилия российской дипломатии в этом регионе. Перечеркнула международное право. В этом они с Примаковым были абсолютно солидарны. Сделаю еще одно отступление от главного сюжета. Все эти годы Ельцин, несмотря на все проблемы со здоровьем, продолжает небывалые по интенсивности встречи с западными лидерами. Именно в эти годы Россия дипломатически оформляет свои отношения с Североатлантическим альянсом, становится членом Европарламента, практически всех европейских структур. Россия входит в «Большую Европу», пусть медленно, постепенно, но входит. Вот важнейший итог второго срока ельцинской дипломатии. В 1999 году отношения России и Запада обострились, и не только из-за югославского кризиса, но и в связи с началом второй чеченской кампании. На саммите ОБСЕ в Стамбуле, в ноябре этого года, Ельцину пришлось выдержать жесткое давление своих постоянных партнеров по переговорам — Франции и Германии. Вот как сам Б. Н. описывает этот эпизод в своей книге: «Первый заготовленный для меня текст (выступления на саммите в Стамбуле. — Б. М.) правил нещадно. Вставлял туда самые жесткие и резкие формулировки. Текст возвращался снова ко мне — приглаженный и прилизанный. Международники боялись резкой конфронтации с западными партнерами. Прочитав очередной вариант, среди ночи я позвонил Волошину по телефону: “Вы что, надо мной издеваетесь, Александр Стальевич?” …Еще раз внес рукописную правку в текст выступления: Отдал текст Игорю Иванову (тогдашнему министру иностранных дел. — Б. М.) для доработки. Через некоторое время они вернулись, стали убеждать, что так нельзя… Пришлось так и читать, с рукописной вставкой. Клинтон чувствовал, что я буду резок, с первых секунд: он вошел “неправильно”, не в те двери, которые были положены по протоколу, и пошел через весь зал, метров сто, стал здороваться со всеми, улыбаться, дал понять, кто в этом зале хозяин. Я показал ему на часы: “Опаздываешь, Билл!” …Почти кожей ощутил: весь огромный зал как будто усыпан осколками недоверия, непонимания. …Ширак и Шредер сидели с тяжелыми лицами. Такого напора они явно не ожидали». А вот как описывают саммит в Стамбуле помощники Ельцина: «Сначала… президент обрушился на критиков России: “Вы не смеете критиковать Россию за Чечню!” К этому добавилось нарочито снисходительное отношение к Ж. Шираку и Г. Шредеру, которым Б. Ельцин, вопреки достигнутым ранее протокольным договоренностям, уделил лишь 10 минут. А потом он просто уехал в Москву, оставив министра иностранных дел И. Иванова с лидерами стран ОБСЕ уточнять формулировки. Тремя неделями позже, 10 декабря, во время визита в КНР, президент в решительной форме напомнил “другу Биллу” о том, что Россия все еще обладает полным арсеналом ядерного оружия» («Эпоха Ельцина»). Если внимательно всмотреться в эти страницы современной истории, вчитаться в те мельчайшие детали стамбульского саммита, которые сохранила память Б. Н., становится понятной парадоксальная картина: Ельцин использовал все имеющиеся у него возможности для того, чтобы отстоять свою позицию. И теплые доверительные контакты на встречах «без галстуков», во время неформального общения с лидерами Запада и Востока. И жесткие шаги, эффектные жесты. В сущности, этим арсеналом российская дипломатия продолжает пользоваться и сейчас. Параметры поведения российских лидеров были заложены именно тогда, во время второго срока президента Ельцина. И все же, несмотря на югославский кризис, именно в марте — апреле 1999 года в их отношениях с премьером возникла серьезная трещина. Во время одной из встреч (она проходила в больнице, что невольно подчеркивало значимость происходящего) Примаков вновь нервно заговорил о том, что в окружении президента есть люди, которые настраивают президента против него, что у него нет никаких политических амбиций, что он просит президента подтвердить его полномочия до 2000 года. Ельцин спокойно сказал: все договоренности остаются в силе, я и вы спокойно работаем до конца президентского срока. Тогда Примаков попросил вызвать телевидение и повторить эти слова публично. Ельцин выполнил просьбу Примакова и подтвердил в присутствии телекамер, которые срочно приехали из «Останкина», что не собирается менять правительство… Но Примаков не поверил. Его следующим шагом был подготовленный проект документа, который он собирался провести через Госдуму — взаимные обязательства президента и парламентариев. Логика документа: временные ограничения полномочий исполнительной и законодательной власти (президент не отправляет правительство в отставку, Дума не отправляет в отставку президента до 2000 года) — повторяла те параметры политического соглашения, которое пытался подготовить и подписать при своем неудавшемся избрании Виктор Черномырдин. Однако была и принципиальная разница: Черномырдин действовал с одобрения Ельцина, в тандеме с президентом, Примаков подготовил свой вариант соглашения (уже Да, но что же именно заставило премьера требовать (публично, а потом и письменно) от главы государства дополнительных гарантий своей неприкосновенности «до 2000 года»? Сам Примаков утверждает: он почувствовал интриги за своей спиной, растущее раздражение Ельцина. Чувство ответственности за работу возглавляемого им правительства заставило его пойти на этот шаг. Однако в действительности причина была иной. Устные гарантии того, что правительство Примакова спокойно доработает до 2000 года, были даны президентом еще в сентябре 98-го, когда Евгения Максимовича уговаривали согласиться. Но тогда же было сказано и другое: президент Ельцин и Примаков вместе ищут кандидата в президенты, яркого молодого политика, который пойдет на выборы. Было также понятно, что этот новый политик может занять перед выборами премьерское кресло, что он рано или поздно заменит Примакова. Поначалу Евгений Максимович действительно искал эту кандидатуру, обсуждал варианты, в какой-то момент стал думать о Сергее Степашине, потом перебирал другие фамилии. Однако, в конце концов, его позиция изменилась: он Попытка перехвата власти становилась все более очевидна. Это Ельцина не устраивало. Держать нейтралитет по отношению к политической конструкции, сложившейся к весне 1999 года, больше было невозможно. Основой этой конструкции, вольно или невольно, оказался премьер-министр. Конструкция, которая складывалась постепенно, к весне 1999 года обозначилась в остром конфликте законодателей с президентской властью. Госдума запустила процедуру импичмента, торопилась отнять власть у действующего президента и передать ее премьеру. …Но особенно остро Ельцин почувствовал опасность возникновения нового кризиса во власти в истории с генеральным прокурором Скуратовым весной 1999 года. Напомню, как это было. Внешне Скуратов всегда производил впечатление честного, интеллигентного, мягкого человека, и вначале Ельцин относился к генпрокурору вполне лояльно. Но очень скоро этот «мягкий человек» начал проявлять невиданную политическую ангажированность. Особенно это проявилось в так называемом «деле Собчака». Во время предвыборной кампании в Санкт-Петербурге противники питерского мэра сфабриковали против него уголовное дело. О ремонте квартиры. Собчак проиграл выборы. Генпрокуратура жадно ухватилась за это дело, и на бывшего мэра началась настоящая охота. Ельцин никогда не вмешивался в работу судов и прокуратуры, ни в какие уголовные дела или расследования, считая это пережитком коммунистической системы. При коммунистах, говорил он, было «телефонное право», у нас такого быть не должно. Скуратов же продолжал активно заниматься делами, которые представляли для него серьезный политический интерес. Несмотря на абсурдность выдвинутых обвинений, он не торопился закрывать «дело Лисовского и Евстафьева». Продолжал искать криминал в «коробке из-под ксерокса». Деньги, предназначенные для артистов, участвовавших в предвыборной кампании, с юридической точки зрения, были абсолютно прозрачными, в «деле» не существовало потерпевших, никто не заявлял о краже, но людей продолжали вызывать на допросы, «держать на крючке». Генпрокурора это устраивало. Продолжались и другие «дела», которые были выгодны Скуратову, например, «дело писателей», по которому, напомню, авторы концепции приватизации подвергались преследованию — за «неоправданно высокие гонорары», выплаченные по книге «Приватизация по-российски». Был выдан ордер на арест Альфреда Коха, одного из авторов книги, продолжались допросы других фигурантов. Но весной 1999 года генеральный прокурор, активно выступавший с публичными заявлениями о новом витке борьбы с организованной преступностью, мафией, коррупцией, вдруг предстал перед всеми в совершенно другом обличье. А вернее, предстал совершенно голый. В съемной квартире, где Скуратов развлекался с проститутками, была установлена скрытая видеокамера. Очевидно, кто-то из «друзей» Скуратова решил использовать старый прием, чтобы держать его под контролем, — классический шантаж. Если прокурор от чего-то откажется, на что-то не согласится, в ход пойдет компрометирующая видеозапись. Почему хозяин пленки решил «сдать» своего высокого покровителя, что Скуратов отказался сделать (или не сделать) — осталось неизвестным. Но кассета оказалась в Кремле. Скуратову пришлось написать заявление об уходе «по состоянию здоровья». Бордюжа отправился к Ельцину с заявлением Скуратова. Вот что в нем было написано: «Глубокоуважаемый Борис Николаевич! В связи с большим объемом работы в последнее время резко ухудшилось состояние моего здоровья (головная боль, боль в области сердца и т. д.). С учетом этого прошу внести на рассмотрение Совета Федерации вопрос об освобождении меня от занимаемой должности генерального прокурора РФ. Просил бы рассмотреть вопрос о предоставлении мне работы с меньшим объемом. Юрий Скуратов. 01.02.99». Бордюжа сказал Борису Николаевичу, что Скуратов чувствует себя совсем плохо, прямо сейчас ложится в ЦКБ. Ельцин попросил подготовить документы об освобождении Скуратова с поста генерального прокурора. О пленке, повторяю, он в тот момент ничего не знал. Между тем вокруг Скуратова быстро образовалась своеобразная «группа поддержки», которая предложила ему начать открытую борьбу за то, чтобы не оставлять свой высокий пост. Наиболее активную роль среди «советников» Скуратова играют люди из финансовой группы «Менатеп» (одного из главных акционеров компании «ЮКОС»), в частности Леонид Невзлин. В то время у «Менатепа» были очень сильные позиции в Совете Федерации. В офисе «Менатепа» заседал так называемый «клуб сенаторов», где губернаторы и руководители законодательных собраний регионов проводили свои встречи, обедали, обсуждали законы, вырабатывали совместные позиции. Одновременно «Менатеп» был теснейшим образом связан с Лужковым. Например, Василий Шахновский, один из основных сотрудников группы, долгие годы работал управляющим делами московского правительства. Отметим эту немаловажную деталь. Ситуация мгновенно переросла из «личной» в «общественную». Схематически расположение заинтересованных сил можно описать так: Скуратов, который ищет поддержки; Лужков с мощным политическим ресурсом в Совете Федерации — для него конфликт генпрокурора с президентом очень выгоден; Совет Федерации, в компетенции которого отставка и назначение генпрокурора. (И здесь открывалось широкое поле для кулуарных переговоров: позиция при голосовании в обмен на какие-то льготы, уступки Центра, при этом у каждого губернатора — свой вопрос, своя «тема», чтобы поторговаться с Кремлем.) Ну и, наконец, банк «Менатеп», который хочет иметь «контрольный пакет» и при снятии, и при назначении генерального прокурора. Схема по-своему уникальна. И она, увы, отражает реалии того времени. …Что же дальше? Начались, как принято говорить в таких случаях, «активные консультации». Накануне первого голосования глава администрации Николай Бордюжа санкционирует показ компрометирующей пленки по Российскому телевидению (в ночное время). Однако и это не произвело впечатления на членов верхней палаты. Сенаторы проголосовали против отставки Скуратова. Большой торг начался. Думаю, не нужно быть крупным специалистом в юриспруденции, чтобы доказать — в законодательстве в 90-е годы царили туман, неразбериха, в правовом поле зияли огромные дыры. Многие важные законы тормозились Госдумой, не приняты важнейшие кодексы — Налоговый, Уголовный, Гражданский, действующие законы обрастали кучей толкований, не применялись или применялись выборочно. Этим пользовались недобросовестные прокуроры, коррупционеры всех мастей, нечестные бизнесмены, да кто угодно. Парадоксальная ситуация со Скуратовым как в капле воды отражает эту картину. За полгода до этого, осенью 1998 года, Скуратову позвонила швейцарский прокурор Карла дель Понте. Она сообщила, что в результате проверки финансовой отчетности швейцарской строительной фирмы «Мабетекс» обнаружила счета, которые связаны с именами членов семьи Ельцина. Важная деталь: Скуратов не сообщил об этом ни президенту Ельцину, ни главе президентской администрации, никого не вызвал для допросов в прокуратуру, не открыл формально расследования. Спрятал материалы в дальний ящик стола, на всякий случай. Впервые Скуратов вслух заговорил о деле «Мабетекс» именно в Совете Федерации. Упомянул о нем, пообещав бороться с коррупцией в высших эшелонах власти. А вот еще один эпизод. Однажды Борис Немцов все-таки попросил Ельцина вступиться за Собчака. Анатолий Александрович, сказал Немцов, может умереть в результате этой травли, со здоровьем у него совсем плохо. Только тогда Б. Н. снял трубку, позвонил Скуратову и произнес всего одну фразу: «Прекратите травить Собчака». Об этом сам Немцов позднее рассказал в своей книге. Но и после этого был выдан ордер на арест. Спас Анатолия Собчака Владимир Путин: он вывез его за границу, буквально вырвав с больничной койки. Если бы Путин этого не сделал, на следующее утро Собчак был бы арестован. Итак, после первого голосования в Совете Федерации глава администрации Николай Бордюжа рассказал Ельцину о самом неприятном: о скандальной пленке, на которой запечатлен Скуратов. В следующей встрече, которая проходила в Центральной клинической больнице (ЦКБ), принимали участие трое (кроме Ельцина): Скуратов, премьер-министр Примаков и глава ФСБ Путин. Скуратов вел себя снова очень подавленно, просил сохранить за ним его пост, обещал «полное взаимодействие». Тогда Ельцин твердо сказал: «Я с вами работать не буду!» (Так Б. Н. пересказывает этот эпизод в своей книге.) Примаков также попросил прокурора уйти в отставку. Путин, как глава ФСБ, сухо доложил результаты официальной экспертизы: голос на пленке принадлежит Скуратову, пленка подлинная, не фальсификация. Ельцин протянул Скуратову ручку, бумагу и сказал: «Пишите заявление!» Скуратов написал второй вариант своего заявления об отставке. В Совет Федерации было отправлено новое представление президента на увольнение генпрокурора. Но сам Скуратов неожиданно пришел на заседание и попросил его отставку не принимать. За отставку генпрокурора проголосовали меньшинство сенаторов. Кремль проиграл и второй раунд. — Вроде бы Евгений Максимович Примаков был за отставку Скуратова, — вспоминает дочь Ельцина Татьяна. — Но я прекрасно помню, как во время одного нашего с ним разговора он вдруг мне сказал: Таня, да что вы так упрямитесь с этим Скуратовым? Остался бы работать, был бы у нас на крючке. Я была поражена этой логикой. Кризис разрастался. После второго голосования в Совете Федерации Александр Волошин, который в этот момент возглавил администрацию президента, предложил вариант компромисса. Те, кто поддерживает Скуратова, прекращают ему помогать и гарантируют, что он подаст в отставку. При этом кандидатура нового генерального прокурора должна быть одобрена обеими конфликтующими сторонами — Советом Федерации и администрацией президента. Такой устраивающей всех кандидатурой стал бывший прокурор Москвы Геннадий Пономарев, который в этот момент возглавлял правовое управление правительства столицы. Казалось, кризис преодолен. Появились надежды, что кандидатура нового генпрокурора успокоит страсти, удовлетворит всех, в том числе губернаторов. Однако внезапно со стороны «менатеповцев» появились новые условия. Президент должен подписать письмо о внесении кандидатуры Пономарева Ельцин, которому новый глава администрации Александр Волошин рассказал о сложившейся ситуации (их встреча состоялась в резиденции «Горки-9»), распорядился прекратить любые переговоры с представителями Скуратова. По делу «Мабетекс» (о нем, напомню, Скуратов впервые заявил в Совете Федерации во время первого голосования о своей отставке) было возбуждено уголовное дело уже против самого генпрокурора[33]. В связи с возбуждением этого уголовного дела президент подписал указ о временном отстранении Скуратова от должности генпрокурора. Место исполняющего обязанности генпрокурора занял Юрий Чайка. Скуратов активно участвовал в дискредитации Ельцина и его семьи летом 1999 года и даже поучаствовал в президентской гонке 2000 года, набрав 0,43 процента голосов, но, в общем, о нем постепенно начали забывать. Ничего другого, кроме пресловутого дела «Мабетекс», он предъявить не мог. — Так что же с делом «Мабетекс»? — спрашиваю у Валентина Юмашева. — Это было просто формой самозащиты. Скуратов пытался представить всё таким образом, что видеокассета сфальсифицирована с целью прекратить расследование дела о семье Ельцина. На самом деле, никакого расследования он не вел. Настоящее расследование происходило уже после его отставки. Таню и Лену вызывали для допроса в прокуратуру. Протоколы допросов существуют, они все в деле. — И что же выяснилось? К чему в итоге пришли следователи? — Прокуратура долго выясняла, как, откуда, когда появились злополучные кредитные карточки (с них было снято в общей сложности 70 тысяч долларов за три года). В итоге выяснилось, что деньги были сняты с личного счета, с гонорара Бориса Николаевича за его мемуары, а не с какого-либо другого счета. Дело было расследовано и закрыто. В истории со Скуратовым есть два факта, которые трудно опровергнуть: первый — сама кассета, второй — участие в переговорах с Кремлем представителей группы «Менатеп». Первый факт отсылает нас к личной истории самого бывшего генпрокурора, истории грустной, а может быть, трагикомичной, не знаю, но в любом случае — далеко не героической. Второй указывает на то, что именно тогда, весной 1999 года, началась мощнейшая политическая интрига, целью которой было отстранение президента Ельцина от власти еще до выборов 2000 года. Трудно понять, даже по самым «близким» и достоверным источникам, как Ельцин в то время реагировал на эти острые, болезненные для него ситуации. Он, прежде часто выступавший с телеобращениями и телеинтервью, стал мало появляться на экранах. Ему очень не хотелось показывать свою немощь, акцентировать внимание на физической форме, он продолжал упрямо верить в то, что послеоперационный этап пройдет и все само собой наладится. Тяжело было и реагировать на безумные или голословные обвинения по своему адресу и адресу семьи. Предпочитал отвечать молчанием. Принимая острейшие решения и понимая всю степень своей ответственности за них, стал реже прибегать к испытанному средству — обращениям к народу. Обратился только в самом конце второго срока, когда время показало, что он все-таки был прав… Практически все, кто так или иначе объясняли позднее отставку Примакова, исходили из следующего: это был ответ президента на кризис. Ельцин решил усилить свои позиции. Он якобы боролся за власть. Однако вернемся чуть назад: если бы Ельцину были нужны Но именно это и не устраивало президента Ельцина. Его не устраивал этот новый политический климат. И его не устраивало, что в этом новом климате у России будет уже другая судьба, изменится сама концепция развития страны. Отставка Примакова накануне импичмента, назначение новых премьеров (после череды отставок 1998 года) — были очень драматической страницей нашей истории. И это помнят все. События взрывали «новую стабильность». Они будоражили общество, открывая перед ним новые и далеко не ясные перспективы. Со всей определенностью эти шаги говорили: не время успокаиваться. Не время «засыпать» под убаюкивающие речи и вялотекущие прогнозы роста экономики. Ельцин продолжал выполнять свой план. Он не боялся политических рисков, импичмента, жестокой борьбы, шока, смятения, нового кризиса. Для него существовала цель, и он шел к ней, несмотря на временные остановки. Дом недостроен. «Объект» не сдан. Предстояло самое трудное — последний рывок. Как строитель, он знал, что это такое. События между тем начали развиваться еще стремительнее. 9 апреля 1999 года Ельцин сделал публичное заявление: — Не верьте слухам о том, что я хочу Примакова снять, правительство распустить и так далее. Все это домыслы и слухи. Такого нет и не предвидится. Я считаю, что на сегодняшней стадии, на таком этапе Примаков полезен, а дальше будет видно. Другое дело, что надо укреплять правительство. Этот вопрос стоит. Примаков через несколько часов обиженно ответил, выступив по телевидению: — Пользуясь случаем, хочу еще раз заявить особенно тем, кто занимается этой антиправительственной возней: успокойтесь, у меня нет никаких амбиций или желания участвовать в президентских выборах, и я не вцепился и не держусь за кресло премьер-министра, тем более когда установлены временные рамки моей работы: сегодня я полезен, а завтра посмотрим… Это была их первая публичная «перестрелка». В воздухе запахло грозой. Следующий шаг Ельцина — назначение Сергея Степашина, министра МВД, первым вице-премьером. Степашин, кстати, был единственным человеком в правительстве, который обращался к Примакову на «ты». Между ними были прекрасные отношения. Это случилось 27 апреля. Еще через несколько дней, на заседании «комитета по встрече 2000 года», Ельцин внезапно остановился и, насупив брови, сказал: — Неправильно сели. Степашин — первый зам. Пересядьте, Сергей Вадимович. 12 мая, когда Примаков пришел в Кремль с очередным докладом, Ельцин сказал ему слова, которых тот давно ждал: «Вы выполнили свою роль. Теперь, очевидно, нужно будет вам уйти в отставку. Облегчите мне эту задачу, напишите заявление об уходе с указанием любой причины». Он не хотел с ним ссориться. Был благодарен Примакову, переживал, испытывал перед ним острое чувство неловкости. Он убирал не лично Примакова, к которому относился с большим уважением, он просто осуществлял свой план. План Ельцина. Но Примакову эти резоны были неинтересны. Он ни о чем не спросил президента. Ему все было ясно: его «свалили» недоброжелатели, интриганы: Волошин, Березовский, Дьяченко, Юмашев. «Примаков, — пишет Леонид Млечин, — в эти недели чувствовал себя очень плохо, страдал от тяжелого радикулита, нуждался в операции. Но присутствия духа не потерял…» Напряженно, хмуро Примаков сказал: «Нет, я этого не сделаю. Облегчать никому ничего не хочу. У вас есть все конституционные полномочия подписать соответствующий указ. Но я хотел бы сказать, Борис Николаевич, что вы совершаете большую ошибку. Дело не во мне, а в кабинете министров, который работает хорошо, страна вышла из кризиса. Люди верят в правительство и его политику. Сменить кабинет — это ошибка». Ельцин не хотел отпускать Примакова на этой тяжелой ноте. Зачем-то опросил, есть ли у Примакова машина, на чем он сможет доехать домой. Примаков хмуро ответил: на такси. Ельцин почувствовал себя плохо, нажал на кнопку, вошли врачи. Когда президенту стало лучше и медики ушли, он встал, обнял Примакова и сказал: давайте останемся друзьями. Так описал эту ситуацию сам Евгений Максимович. Очевидно, что каждой деталью он старается подчеркнуть: как Ельцин был неправ. Сам Ельцин вспоминает эту отставку несколько по-другому: «Еще раз посмотрел на Евгения Максимовича. Жаль. Ужасно жаль. Это была самая достойная отставка из всех, которые я видел. Самая мужественная». Примаков испытывал смешанные чувства — обиды, горечи, а с другой стороны — чувство освобождения. По крайней мере, так он скажет позднее. Однако «чувство освобождения» не освободило Примакова от желания борьбы, от желания доказать свое превосходство. Коммунистическая фракция в Госдуме, предвидевшая такой поворот событий, торопила процедуру импичмента, конституционного отстранения президента от власти. До нее оставались считаные дни. Ельцин принял неожиданное решение — уволить Примакова не после голосования, а до него. Казалось, что этот шаг не логичен. Дума разъярится, узнав, как президент бесцеремонно отправил в отставку популярного премьера. Но получилось иначе. Коммунисты не собрали необходимого количества голосов для импичмента, в очередной раз проиграв Ельцину. Его решимость подействовала на них, как, впрочем, и всегда. Депутаты не захотели обострять ситуацию вторично, и Сергей Степашин с первого захода стал премьером, ему не пришлось, как Сергею Кириенко или Виктору Черномырдину, испытать болезненный стресс неудачного голосования. Однако премьером Сергей Степашин пробыл недолго, всего три месяца. Возникает закономерный вопрос: почему? …Интересная деталь: в своем интервью журналу «Тайм» Путин сказал, что первый разговор состоялся у них с Ельциным еще осенью 1998 года. Но об этом разговоре тогда никто не знал. — Когда был решен вопрос, что Путин — главный кандидат в премьеры? Когда произошел их первый разговор, как и когда Ельцин принял это решение? — спрашиваю у Валентина Юмашева. — Подобные предварительные беседы президент, скорее всего, провел с несколькими людьми в течение 1997–1998 годов. Среди них были, но здесь я могу только предполагать, первый вице-премьер Борис Немцов, бывший министр юстиции в правительстве Гайдара, президент республики Чувашия Николай Федоров, наверняка Виктор Степанович Черномырдин. К весне 1999 года к этому списку Ельцин добавил Сергея Степашина (тогда министра МВД), Николая Аксененко, министра железнодорожного транспорта. Наверняка был и кто-то еще. Ельцин пытался оценить реакцию собеседника, он как бы прощупывал его. Присматривался. Естественно, каждого из своих собеседников просил держать разговор в строжайшей тайне. Назначение Степашина было той «долгой паузой», столь характерной для Ельцина, перед тем, как он сделал свой окончательный ход. Ельцин так объясняет это в своей книге: объявлять Путина своим преемником больше чем за год до президентских выборов было неправильным, опасным. Экономическая ситуация в стране была тяжелой, на премьера ложился груз непопулярных решений. Поэтому «выстрелить» надо в самый последний момент. Но были, конечно, и другие причины. Отставка Примакова и без того была рискованным шагом для Ельцина. Он вполне логично опасался, что назначение Путина до предела раскачает ситуацию, вызовет конфликт внутри спецслужб, что за Путина не проголосует Госдума, зная о его непростых отношениях с Примаковым. Напротив, у Примакова со Степашиным были самые теплые, дружеские отношения. И это тоже повлияло на решение Б. Н. Внутри президентской команды мнения разделились. Например, Анатолий Чубайс, бывший глава администрации, был за назначение Сергея Степашина. Юмашев — против. Волошин после долгих раздумий тоже склонился к фигуре Степашина. Выслушав все доводы, Ельцин принимает решение — вносит кандидатуру Сергея Степашина в Думу. На удивление скептиков, депутаты сравнительно легко утвердили его в должности председателя правительства. И хотя Владимир Путин оставался основным кандидатом, у Степашина появился реальный шанс внести поправки в этот предвыборный расклад. Сама должность делает его безусловным кандидатом на лидерство. Однако Сергей Степашин довольно быстро начал растрачивать этот потенциал. С первых же шагов у него возник конфликт с первым вице-премьером Николаем Аксененко. Он считал, что Аксененко пытается занять его место. Нервно реагировал на то, что Борис Николаевич периодически приглашал на встречу к себе вместе с премьером и Аксененко. Точно так же в свое время Ельцин приглашал в Кремль или в резиденцию «Горки-9» Черномырдина вместе с Немцовым и Чубайсом, двумя его первыми замами. Президент считал правительство одной командой. Но Степашин реагировал на это крайне болезненно. Конфликт премьера с первым замом создал нездоровую атмосферу в правительстве, паралич воли, вакуум решений. Ельцина это раздражало. К концу июля президент понял, что настал решительный момент — медлить с назначением Владимира Путина больше нельзя. Отставку Сергея Степашина Ельцин также перенес тяжело. Ему нравился Сергей Вадимович, с ним было пережито многое. Степашин не потерялся после тяжелых событий в Буденновске в 95-м, когда он вместе с другими силовиками ушел в отставку. Продолжал работать, сначала в департаменте правительства, потом стал министром юстиции, наконец, министром внутренних дел, и вот, когда настала вершина карьеры, Ельцин вынужден попрощаться с ним. На решающий разговор Б. Н. пригласил вместе с Сергеем Степашиным Владимира Путина, будущего премьера, и Николая Аксененко, первого вице-премьера. Разговор получился тяжелый, неприятный. Еще тяжелее отставку пережил сам Сергей Степашин. Уже после своего ухода он продолжал винить в этом Аксененко, обиделся на советников Ельцина, которые, как он считал, подтолкнули президента к этому шагу. На самом деле «подтолкнуть» Ельцина никто не мог. «Подтолкнуло» и повлияло совсем другое. С одной стороны, трезвый расчет, с другой — знаменитая Это «отложенное» назначение происходило на фоне драматических событий лета 1999-го. Событий, все убыстрявших свой ход. После отставки Примакова и назначения Сергея Степашина стало ясно: будет новая информационная война. Но какая война? Какими способами? Какой ответ Ельцину будет дан? Кем? Вскоре все ответы были получены. Началась травля президента и его семьи в СМИ. Впервые, в виде пробы сил, своеобразной пристрелки, тема «семьи» появилась в 1998 году. Тогда по автомагистралям столицы были развешаны большие плакаты: «Семья любит Рому. Рома любит семью». «Московский комсомолец» сразу расшифровал для тех, кто не понял: речь идет о Романе Абрамовиче, владельце Сибнефти. Впервые о дружбе Валентина Юмашева и Татьяны Дьяченко с Абрамовичем написал Александр Коржаков в своей скандально известной книге, вышедшей в 1997 году. Но почему именно «семья»? Почему не что-то еще? Ведь были и другие темы, давно апробированные коммунистами: экономическая депрессия начала 90-х годов, разорение эпохи дефолта, тяжелое состояние медицины, социальной сферы, армии, науки, наконец, здоровье Ельцина, его пресловутый «алкоголизм»… Ответ очевиден — эта тема была наиболее …В 90-е годы российская независимая пресса очень активно разрабатывала тему «родственники чиновников в бизнесе». Россияне прекрасно знали о том, как богатеет семья Юрия Лужкова или семья самарского губернатора Титова, знали и о многих других губернаторах, мэрах и т. д. Поверить в то, что российский президент и его семья Первый залп раздался в мае 99-го. В программе «Итоги» на канале «НТВ» телезрителям подробно объяснили, каким образом «семья» распределяет финансовые потоки, кто за что отвечает в этой зловещей, буквально поработившей политику и экономику России конструкции. Назывались Юмашев, Волошин, Дьяченко, Березовский, Абрамович, Мамут и, наконец, сам президент Ельцин, стоящий во главе преступного синдиката. Постоянным персонажем программы «Куклы» стала Татьяна, дочь Ельцина, и если раньше сюжетом этого сатирического шоу служили в основном политические баталии, то отныне главной темой стали «семья» и ее влияние. Следующим этапом разоблачения «семьи» явились уже тематические программы: 45-минутная программа о даче на Николиной Горе, якобы принадлежащей дочери Ельцина, программа о собственности «семьи» за границей, виллы в Германии, замки во Франции, дома в Англии. Вновь были вытащены на свет дело «Мабетекс», банковские счета за рубежом, «расхищение» транша МВФ в 1998 году, «махинации» на ГКО. Ключевым стал термин «кошелек семьи»: этот ярлык поочередно навешивали то на Абрамовича, то на Мамута, то на Березовского. Второй главной темой стала узурпация власти: изоляция Ельцина (вновь пошла в ход тема здоровья), невозможность пробиться к нему через возводимые «семьей» заслоны, его несамостоятельность в принятии решений — все то, что и сейчас переходит из книги в книгу. «Информационные поводы» находились легко. Публикации статей в изданиях медиахолдинга Гусинского (газета «Сегодня», журнал «Итоги»), «Как сообщает газета “Сегодня”», «как сообщает журнал “Итоги”»… О том, что «сообщают» все это одни и те же люди, по одной и той же команде, простой телезритель, естественно, не мог догадаться, да это было уже и не важно. Главное, тема запущена. Не отставали от НТВ и московские городские СМИ, московский телеканал, финансируемый мэром. Лужков не мог простить Ельцину, что тот не сделал его премьером в сентябре 98-го… Обида не прошла. И в разгул этой травли мэр Москвы выступил с публичным заявлением, в котором сказал, что президент обязан Самое печальное было то, что публичная травля исходила прежде всего от телеканала «НТВ» — самого «демократического», самого либерального на первый взгляд телевидения. Телевидения, которое декларировало объективную подачу фактов, Был еще один важный момент — противники Ельцина прекрасно знали, что президент не подаст в суд на СМИ, это было его многолетним железным правилом. Казалось, что такая информационная война была беспроигрышной. — У меня не было близких отношений с Гусинским, — рассказывает Валентин Юмашев, — а вот директора НТВ Игоря Малашенко я хорошо знал, дружил с ним, он принимал активное участие в выборах 1996 года. Малашенко был основным кандидатом на должность главы администрации в июле 96-го, сразу после окончания выборов президента. Игорь тогда отказался, и эту должность занял Чубайс. О степени моего доверия и открытости наших отношений с ним говорит такой факт. Когда встал вопрос, кто заменит Кириенко после августовского кризиса, и президент попросил меня сформулировать свою позицию, я попросил его, чтобы он меня принял вместе с Малашенко. Сказал ему, что вопрос настолько сложный и плохо просчитываемый, что лучше иметь несколько мнений. И более часа вместе с президентом мы обсуждали самые деликатные вопросы, все «за» и «против» каждой кандидатуры. Я полностью верил Игорю, знал, что от него не уйдет никакая информация, которую в тот день он на этой встрече вольно или невольно получил. И вот прошел всего год, и начался этот бред на НТВ. Я встретился с Малашенко и спросил его: Игорь, ты же прекрасно знаешь Таню, ты знаешь Бориса Николаевича, его семью, ты знаешь, что это кристально чистые люди, как ты можешь давать эту ложь каждый день в эфир?! — И что же он ответил? — Он ответил: да, я знаю. Но таковы командные правила игры, я ничего не могу сделать. Вы уже проиграли, вы не контролируете ситуацию, вы теряете политический ресурс, ваше дело обречено. Поэтому информационная кампания будет продолжаться. …К концу этой кампании (правда, на канале «НТВ» она плавно сошла на нет в марте 2000 года, сразу после окончания президентских выборов) у слушателей, читателей и зрителей создалось одно ясное ощущение. «Семье» принадлежит всё. Фактически вся страна. Атомная промышленность, цветная металлургия, гражданская авиация, нефтяная промышленность, целые предприятия, скважины, месторождения и т. д. Но вот прошло время, можно подвести некоторые итоги. Где же всё, что когда-то «им принадлежало»? Вот как отвечает на эти вопросы в своем блоге дочь президента Ельцина Татьяна Юмашева: «Есть известная ложь, распространяемая в течение долгого времени, что за те годы, что я работала в Кремле, мною было сколочено многомиллионное (десятки, сотни миллионов, миллиарды — сумма зависит от фантазии пишущего) состояние. Повторю, это ложь. Я все-таки попытаюсь в этом вопросе поставить точку. Как? Очень просто. Разобравшись с каждым слухом, с каждым враньем. При этом предлагаю использовать самое простое средство. Гласность. Помните, старое слово? Появившееся в середине 80-х. Теперь, что пытаются мне приписать? Что за годы, что я работала в Кремле, я будто бы оказывала услуги различным бизнесменам, и они, в благодарность, делились со мной акциями компаний, которыми владели. Это тоже ложь. Дальше. Они расплачивались со мной не только акциями. Они также будто бы дарили мне виллы, дома, квартиры, особняки, резиденции и прочее недвижимое имущество, и это всё в Москве, Подмосковье, за границей — в Англии, Франции, Австрии, Германии, Италии и прочих европейских странах. Это тоже ложь. Еще писали про автомобили, которые мне дарили, дорогие и красивые, но это уже так, мелочи, добавка к основному. Это тоже ложь. У меня нет и никогда не было акций компаний. Ни “Сибнефти”, ни “Газпрома”, ни “Лукойла”, ни “Аэрофлота”, ни “ОРТ”, ни “Связьинвеста”, ни “Русала”, ни “Норникеля”, ничего. Я предлагаю дальше продолжить этот список, в него вы можете добавить все компании, которые были созданы или приватизированы в 90-е годы или позже. Эта информация легко проверяется. Почти все эти компании поменяли хозяев, новые собственники, у которых, понятно, никаких обязательств передо мной уже нет (у старых, правда, тоже не было), легко могут войти в реестр акционеров и подтвердить то, что я говорю. Были десятки публикаций, например, о моем особняке-дворце на Николиной Горе. Первые статьи появились в 98-м году, к концу 99-го их был просто вал. Вот и в этот раз некоторые комментаторы спрашивают меня об этом доме. Что я предлагаю. Те журналисты, которые писали об этом моем богатстве на Николиной Горе — хотела бы уточнить, что это журналисты НТВ, телеканала ТВЦ, газеты “Сегодня” (уже не существующей), газеты “Версия”, газеты “Совершенно секретно” и некоторых других, — вы можете доехать до этого дома, постучаться в ворота и спросить, когда хозяева туда въехали, сколько там живут. Еще можно от имени любого печатного издания официально обратиться в местные органы, где зарегистрированы этот участок и дом, и получить информацию о том, кому принадлежит это имущество. Это также может сделать любой желающий. И я могу сейчас уже сказать, какая информация будет получена. Ни ко мне, ни к кому-либо из моих родных этот дом никогда никакого отношения не имел. Франция, Лазурный Берег. Периодически называются разные виллы, шале, дома и т. д. Я сказала в своем интервью журналу “Медведь” — ничего нет. И добавила, любой человек, который найдет любое имущество в любой точке мира, которое будто бы принадлежит мне, может забрать его себе». По-моему, исчерпывающий ответ. Парадокс состоит и в том, что Борис Николаевич, когда был президентом, не раз отправлял в отставку тех, в ком подозревал личную заинтересованность, порой даже несправедливо, но в любом случае это было для него сильнейшим аргументом: если есть скандал, такой человек должен уйти. Поэтому он не пускал в «большую» власть Лужкова, поэтому расстался с Коржаковым и его командой, таких примеров много. Но именно личную заинтересованность вменили ему в вину те, кто сам был далеко не ангел. Тема «семьи» разрабатывалась тогда и в ином направлении. Говорили и писали: Б. Н. много болел, доступ к нему сильно затруднен, он мало с кем встречался, кроме нескольких человек. Это был тот узкий круг, который, по сути, всё и решал, эти люди могли провести через него любое решение, подписать любой документ. Рассказывает Валерий Семенченко, руководитель секретариата президента в аппарате Ельцина: — Порядок прохождения документов от президента и к президенту существовал, конечно, всегда. Но, памятуя о том, как Коржаков подписывал у Ельцина бумаги, при главе администрации Анатолии Чубайсе этот порядок был сильно ужесточен. Президент Ельцин просто технически не мог подписать ничего, что не прошло бы всех необходимых согласований в правительстве, силовых структурах и так далее. Любой документ он получал только через меня, со всеми необходимыми формальностями и визами. Миновать мою папку не мог ни один документ. Никто не мог подписать документ у Ельцина, не собрав всех необходимых виз. — Пишут, что президент в последнее время мало с кем встречался, доступ к нему был затруднен, а получить аудиенцию можно было только через Татьяну, дочь президента. Так ли это? — Это тоже было невозможно технически. «Прикрепленный» (дежурный адъютант. — Б. М.) был Я опять спрашиваю Валентина Юмашева: — Говорят и пишут, что в последние годы существовал некий «коллективный Ельцин», то есть президент передоверил свои главные функции узкому кругу советников. И они, то есть вы, вместо него принимали решения, а Ельцин лишь соглашался с вами. — Ельцин никогда не принимал решение, если он не выслушивал несколько точек зрения. Примеров, известных и из мемуаров, и из опубликованных документов, масса: и март 1996 года, когда речь шла о роспуске Думы и переносе выборов, когда Ельцин выслушал позиции своих помощников во главе с Илюшиным, затем силовиков — Коржакова, Барсукова, министра МВД Куликова, Чубайса — и лишь после этого принял решение. И назначение, и снятие с поста замсекретаря Совбеза Бориса Березовского (кстати, и при назначении, и при снятии я занимал позицию, отличную от позиции Ельцина). Ситуация после дефолта, когда Дума не утверждала на пост премьера Виктора Степановича Черномырдина. Мнения в администрации по поводу кандидатуры Лужкова резко разделились, и по просьбе президента я повез в резиденцию Бориса Николаевича «Горки-9» Сергея Ястржембского и Андрея Кокошина, чтобы Борис Николаевич сам, не через аналитическую записку, не через меня, а напрямую выслушал их мнение. Я был против назначения Сергея Степашина премьер-министром после отставки Примакова (считал, что назначать надо сразу Путина). Во-первых, потому, что считал Степашина хорошим министром внутренних дел, а во-вторых, зачем нужно мучить человека и через некоторое время снимать его? Но Борис Николаевич, выслушав другие позиции, принял свое решение. То есть если считать, что я — один из видных членов «семьи», то Борис Николаевич достаточно часто делал всё «ровно наоборот». Вспоминаю сейчас лишь самые яркие примеры. Шла ли речь о назначении премьера или вице-премьеров, Б. Н. всегда требовал …Я очень надеюсь, что миф о «семье» будет разобран когда-то будущими историками «по косточкам», с документами и фактами в руках, на объективную и субъективную составляющие, это важно. Но сейчас хочу вернуться к главной теме: «семья», как идеологическая конструкция, была не просто инструментом «черного пиара». Она была необходима и массовому сознанию, и не только потому, что имя Ельцина прочно связалось с периодом гайдаровских реформ, сложных экономических преобразований. Нет, просто так нам всем В своей книге «Президентский марафон» Ельцин не без иронии главу о назначении Путина назовет: «Ельцин сошел с ума». Сейчас уже трудно в это поверить, но именно так общество отреагировало на появление нового премьер-министра. Было непонятно, чем благодушный, симпатичный Степашин не устраивает президента. Не понимали не только оппозиционеры, которые еще не успели остыть от «битв» по поводу отставки Примакова, не понимали и друзья. Анатолий Чубайс, считавший своим долгом предупреждать президента о принципиальных ошибках, добился встречи у Ельцина, с полчаса доказывал ему, что Путин премьером быть не может, что Степашин — наилучшая кандидатура. С огромной обидой воспринял свою отставку и сам Степашин, он дважды пытался переубедить президента. Есть такие цифры: Ельцин уволил за время своего правления пять премьеров, более тридцати вице-премьеров. И на самом деле — чего он добивался этими отставками? В своей книге он так комментирует это: время двигалось слишком быстро, задачи менялись с калейдоскопической быстротой. Да и, кроме того, замечает он, благодаря работе в правительстве на политическую сцену выходили всё новые политики, они становились известны, а после отставки заполняли политическую пустоту, которая характерна для только что возникшей демократии. За редкими исключениями это было действительно так. Даже Александр Руцкой после Лефортова вернулся в губернаторы, не говоря уже о Лебеде и многих других. Это, между прочим, весьма красноречиво говорит о том, что, по большому счету, Б. Н. был незлопамятен. Ельцин играл на открытом политическом поле. Он менял конфигурацию правительства в зависимости от ситуации в Госдуме, от экономических показателей, в зависимости от того, как вел себя тот или иной человек. Никогда не сомневался, принимая решение об очередной отставке, потому что знал — эти люди вернутся через какое-то время, если докажут свою честность и полезность. Но в данном случае смысл отставки и назначения нового премьера был совершенно другим. В этот момент на карту было поставлено будущее страны — так считал президент Ельцин. И был совершенно прав. Другое дело — насколько правильно он увидел это будущее, насколько точно угадывал его? Но на этот вопрос я ответить, конечно, не могу. Ответят будущие историки, для которых эта книга будет лишь одним из многочисленных «источников». Моя же задача гораздо скромнее: попытаться более или менее адекватно изложить последовательность событий жизни героя, передать его логику и его образ мыслей. Исполняющий обязанности премьера Владимир Путин был утвержден Госдумой неожиданно легко, в первом туре. Но будущее его виделось туманно. Противники Ельцина торжествовали. Они не принимали Путина всерьез, в стране его еще никто не знал. Рейтинг Путина составлял ничтожные два процента. Травля Ельцина и его семьи нарастала. И в этот момент Россия застыла в шоке. Началась вторая чеченская война. Вторжение чеченских боевиков в Дагестан летом 1999 года поначалу не восприняли всерьез. Но вскоре развернулась крупномасштабная войсковая операция, руководил которой именно Путин. Затем, в сентябре, прогремели взрывы в Москве, в Печатниках и на Каширке, потом взрыв в Волгодонске. Это были взрывы страшной силы — и физически, потому что взорванные ночью дома погребли под собой сотни мирно спящих людей, и психологически. Возник страх. Я не помню такого страха в Москве за всю свою жизнь… В сентябре 1999-го москвичи боялись выходить из дома, выпускать из квартир детей. Ездить по городу. Это была атака, по психологическим последствиям очень напоминающая нью-йоркскую трагедию, которая последовала два года спустя. Жильцы устанавливали дежурства в подъездах, не спали ночами, ходили вокруг домов с фонариками, на милицию обрушился шквал звонков о «подозрительных личностях», из темных окон люди с ужасом вглядывались в темноту… Первая чеченская война вызвала в обществе гневный протест, об этом свидетельствовали и тон прессы, и опросы, и реакция депутатов, и голоса интеллигенции. Вторая война была поддержана большинством населения, политическими элитами — практически всеми. Но — далеко не сразу. Забытые ныне цифры социологических опросов свидетельствуют о том, что идея второй чеченской войны была вначале «Администрация президента считала последствия второй чеченской операции непредсказуемыми, а риск неоправданно большим. Лично я предлагал Путину отложить начало полномасштабной операции хотя бы на период после выборов, — вспоминает Валентин Юмашев. — Путин отвечал на это: “Но мы можем не дожить до выборов”. Он считал, что нужно отвечать ударом на удар, иначе страх дестабилизирует обстановку в стране. Идея второй раз ввязаться в Чечню казалась мне безумно рискованной. Но Борис Николаевич сразу поддержал Путина». Впервые за всю историю своего президентства Ельцин передал координацию действий силовых министерств новому премьер-министру. Никто в тот момент не мог ожидать, что война в Чечне, с тысячами жертв с обеих сторон, с одной и той же страшной телевизионной картинкой каждое утро и каждый вечер, что и в 1995-м, — станет, как ни парадоксально, для Путина взлетной полосой в политике. Сам он считал себя в тот момент заложником ситуации, предполагал, что, выполнив свой долг, уйдет в отставку. Но получилось по-другому. Путин апеллировал к вооруженной мощи государства. Это был премьер-министр, деловито и хладнокровно руководивший всеми военными ведомствами. Он апеллировал к давним народным инстинктам. Он говорил на языке двора, улицы, очереди — и его знаменитое «мочить в сортире» вызвало бурный восторг у населения страны. Одним словом, Путин ввел в политическое мышление понятие непреклонной В локальной ситуации чеченской войны он угадал давно копившиеся ожидания общества. Оно хотело видеть в Кремле победителя, защитника. Установка на борьбу с чеченским беспределом быстро расширилась в этих общественных ожиданиях до понятия борьбы с беспределом вообще. Карать, наказывать, наводить порядок, ставить жесткие рамки, требовать безусловного подчинения государственной воле — все это считывалось в поведении Путина, хотя сам он, возможно, еще только неосознанно формировал в себе этот образ, будучи поначалу человеком, в общем, далеко не публичным. Физическая сила, молодость, энергия дополняли этот образ необходимыми красками — заработало подсознание людей. Рейтинг Путина невероятно вырос за несколько месяцев. Существует много версий, предположений, догадок о том, как Ельцин выбирал Путина. Эту кандидатуру, как и все остальные, предлагали ближайшие советники президента. Но окончательный выбор, безусловно, делал он сам. Что же заставило его сделать именно этот выбор? Наблюдая нервные, тяжелые сцены в своем кабинете с участием Черномырдина, Примакова, Степашина при назначениях и отставках, Ельцин видел, как срослись эти политики с мыслью о будущей власти. Этот выплеск эмоций, нервную дрожь, которую ничем невозможно скрыть, — он обнаруживал в людях не раз, он хорошо различал ее. Путин поразил своей сдержанностью. Для него предложение Ельцина было шоком, как и для всего общества, он никак не мог поверить, что займет столь высокий пост. В своих книгах первый и второй президенты России описывают тогдашнюю ситуацию, приводя дословно диалоги. Но даже если слова переданы точно, отсутствует подтекст. Смысл подтекста прост: Путин не видел себя в роли будущего президента, публичного политика. Он пытался донести свои сомнения до Ельцина. Тяжелая ноша первого лица была для Путина совершенно неожиданным поворотом судьбы. Но отказаться было невозможно. Сдержанная реакция Путина не могла не понравиться Ельцину. В детстве Б. Н. принимал участие в уличных массовых драках стенка на стенку и знал, что настоящий боец проявляет сдержанность. Это его первая отличительная черта. Не могла не понравиться Ельцину и спортивная закалка, которую прекрасно чувствуют все, кто когда-либо занимался спортом всерьез. Да и вид спорта у Путина подходящий: самбо, потом дзюдо. Время волейбола и тенниса уходило в прошлое. Немаловажным было и то, что Путин, хотя и являлся директором ФСБ, кадровым чекистом по первому месту работы, долгое время служил в администрации Анатолия Собчака, потом — в кремлевской администрации. Прекрасно знал политическую кухню Кремля, был здесь своим человеком. Ему не нужно было ничего объяснять. И, наконец, последнее. Ельцин считал Владимира Владимировича человеком твердых демократических убеждений, яростным сторонником рыночной экономики. Для Ельцина, можно не сомневаться, этот аргумент был самым главным. Тем временем российские войска заняли территорию Чечни по реке Терек, блокировали Грозный, начали вытеснять боевиков в предгорья. Поначалу война казалась грамотной, разумной, безусловно эффективной. Верилось, что всё кончится быстро. …Здесь я должен сказать несколько слов о конспирологической версии вхождения Путина во власть. Версия эта, которую из года в год воспроизводят и наши, и зарубежные» Журналисты, такова: вторжение боевиков в Дагестан и взрывы в Москве и Волгодонске были подготовленным сценарием. Существуют некие туманные «свидетельства» о встречах представителей кремлевской администрации с чеченскими эмиссарами весной 1999 года. Есть отрывочные и не очень точно датированные записи телефонных разговоров Березовского с лидерами чеченских сепаратистов. Существуют — и это главное — некие довольно сложно выстроенные доказательства того, что ФСБ якобы знала о готовящихся терактах. Почему я не верю в эти версии? Во-первых, потому, что они очень удобны тем, для кого победа Путина оказалась политическим поражением. Во-вторых, потому, что есть международный опыт. Точно такие же конспирологические версии, подробнейшим образом разработанные, существуют по поводу гибели нью-йоркского делового центра, трагедии 2001 года. Вы верите в то, что спецслужбы Буша специально, по его приказу, организовали гибель небоскребов-близнецов? Я тоже не верю. Правительство, объявившее войну, которая рано или поздно становится непопулярной, всегда обвиняют в том, что оно само эту войну спровоцировало. Такова извечная политическая практика. И еще. В первые годы существования «независимой Ичкерии» лидеры сепаратистов делали кассу на нехитром криминальном бизнесе. Но начиная с 1999 года они стали торговать террористическими актами на территории России. Об этом свидетельствует то, что было дальше — Дубровка, Тушино, Беслан, взрывы на «Автозаводской». Это были очень тщательно спланированные мероприятия. Во всех них прослеживается один и тот же почерк. То обстоятельство, что война в Чечне стала для нового президента России первым шагом к невиданной популярности (хотя поначалу никто этого не мог предполагать), по-своему закономерно. И это многое определило в нашей истории, многое в ней поменяло. Поменяло и в нашем современном российском менталитете. Изживать ненависть к чужим, к поиску внешних врагов, изживать национальную ксенофобию нам придется еще долго. Если сумеем изжить. …Но да, такова история! Ее нельзя забывать, ее нельзя идеализировать, ее нельзя превращать в отстойник для наших национальных комплексов и обид. Ее надо знать. Между тем приближались парламентские выборы декабря 1999 года. За информационной атакой на Ельцина теперь стояли не коммунисты. Осенью 1999 года Лужков и Примаков объединили усилия уже открыто. Гусинский, хозяин НТВ, принял политическое решение: он за тандем Лужков — Примаков. Политический вес Примакова и организационно-финансовые возможности Лужкова были направлены на создание партии «недовольных губернаторов». Эта партия называлась «Отечество». Она шла на парламентские выборы в декабре 1999-го под флагом нового курса — антиельцинского. Ельцин и вся его политика стали главной мишенью. И хотя с каждым новым публичным заявлением Путина количество губернаторов в партии уменьшалось, она по-прежнему представляла собой силу. Вместе с коммунистами партия «Отечество» имела шансы создать, наконец, абсолютное парламентское большинство и захватить власть в стране совершенно легитимно, в канун президентских выборов. Администрация Ельцина активно включилась в создание еще одной новой партии под названием «Единство». Ее рейтинг мгновенно взлетел, как только премьер-министр выразил ей свою поддержку. «Единство» (кстати, вместе с СПС, партией демократов, список которой возглавил Сергей Кириенко) заняло в парламенте достаточное количество голосов, чтобы «Отечество» в союзе с коммунистами не набрало желаемого большинства. Это была важная победа. Более того, через полтора года после выборов «Единство» и «Отечество» объявили о своем слиянии. Так появилась «Единая Россия». Руководителем предвыборного штаба Владимира Путина стал молодой юрист из Петербурга Дмитрий Медведев. Мало кто тогда знал, какую роль в истории России сыграет этот скромный, интеллигентный молодой человек, казавшийся в тот момент фигурой совершенно не публичной. Но настал срок — и о Медведеве узнал весь мир. Ельцин внимательно следил за исходом выборов. На его глазах происходило то, что еще несколько месяцев назад казалось нереальным: президентская партия побеждала, Лужков, Примаков, коммунисты оказывались в роли проигравших. Это были радостные для него минуты. Но вслед за триумфом наступили дни тяжелых сомнений. Ельцин не хотел уходить раньше срока. Выборы 2000 года виделись ему такими: в положенный срок он уходит, передает свои полномочия новому избранному президенту, всё точно по закону, по конституции. По плану. Но политическая ситуация диктовала иное. Путин находился на вершине успеха. А что дальше? Какие сюрпризы готовит война в Чечне? Что будет в новом парламенте? Какие еще крутые повороты готовит российская история в ближайшие месяцы? Не будет ли он, действующий президент, мешать президенту новому? А в том, что Путин им станет, Ельцин теперь был убежден. Несколько дней Ельцин не принимал своих советников, мучительно размышлял. План досрочных выборов, как один из многочисленных сценариев его ухода, у Ельцина наверняка существовал давно (хотя и держался в строжайшем секрете), но он не хотел о нем думать. Политический, сиюминутный смысл был ему ясен, но исторически… Исторически это, на его взгляд, было неправильно. Все это — новая ситуация, парламентские выборы, появление Путина — совпадало с круглой, наикруглейшей датой в современной истории. С миллениумом, встречей 2000 года. Ельцин был человеком эффектных, сильных жестов — всегда, всю жизнь. Новая эпоха для России наступит с боем курантов. …Это было бы действительно красиво. Он считал, что о его решении не должен знать никто. Ни слова не сказал Наине Иосифовне. Строго предупредил: если произойдет малейшая утечка — всё будет отменено. В своей книге он неохотно называет тех, кто был в курсе его новогоднего прощания с нацией: Путин, Волошин, Юмашев, дочь Таня. На этом список заканчивается. 31 декабря Ельцин приехал в Кремль в последний раз. Ему было тяжело. Но он скрывал свои чувства. Старался держаться, хотел, чтобы эти последние часы были теплыми и радостными. Утром записал свое обращение. Встретился с патриархом Алексием II, который приехал поздравить его с Новым годом. Вызвал к себе в кабинет сотрудников, помощников, советников, спичрайтеров, секретарей, адъютантов. Со всеми чокнулся. Со всеми попрощался. Отметил слезы на глазах у многих. Сильнейшее чувство закипало в его груди — здесь, в этом кабинете, он пережил столько, сколько не дай бог пережить кому-то еще. Путину подарил ручку, которой подписывал указы. Не будет речей, не будет прямой трансляции, не будет огромного зала. Он уходит в одиночестве. Политическое одиночество было его фатумом, роком на протяжении многих лет. В одиночку принимал решения. Один тащил эту тяжесть. И этот уход точно такой же. Но просто так, конечно, он уйти не смог. Никто не видел этого. Но фраза, сказанная Ельциным, навсегда останется в истории. Ее будут повторять сотни и тысячи раз. Хотя произнес он ее не публично. «Берегите Россию!» — сказал он Путину. Ельцин вышел из подъезда, вдохнул морозный новогодний воздух (многие главные события его жизни происходили под Новый год), сел в машину и уехал в «Горки-9». Домой. Вот что услышали мы в тот день, в 12 часов дня: «Дорогие россияне! Осталось совсем немного времени до магической даты в нашей истории. Наступает 2000 год. Новый век, новое тысячелетие. Мы все примеряли эту дату на себя. Прикидывали, сначала в детстве, потом повзрослев, сколько нам будет в 2000 году, а сколько нашей маме, а сколько нашим детям. Казалось когда-то — так далеко этот необыкновенный Новый год… Дорогие друзья! Дорогие мои! Сегодня я в последний раз обращаюсь к вам с новогодним приветствием. Но это не всё. Сегодня я последний раз обращаюсь к вам как Президент России. Я принял решение. Долго и мучительно над ним размышлял. Сегодня, в последний день уходящего века, я ухожу в отставку. Я много раз слышал: Ельцин любыми путями будет держаться за власть, никому ее не отдаст. Это — вранье. Дело в другом. Я всегда говорил, что не отступлю от Конституции ни на шаг. Что в конституционные сроки должны пройти думские выборы. Так это и произошло. И также мне хотелось, чтобы вовремя состоялись президентские выборы — в июне 2000 года. Это было очень важно для России. Мы создаем важнейший прецедент цивилизованной добровольной передачи власти — от одного президента России другому, вновь избранному. И все же я принял другое решение. Я ухожу. Ухожу раньше положенного срока. Я понял, что мне необходимо это сделать. Россия должна войти в новое тысячелетие с новыми политиками, с новыми лицами, с новыми, умными, сильными, энергичными людьми. А мы, кто стоит у власти уже многие годы, мы должны уйти. Посмотрев, с какой надеждой и верой люди проголосовали на выборах в Думу за новое поколение политиков, я понял: главное дело своей жизни я сделал. Россия уже никогда не вернется в прошлое. Россия всегда теперь будет двигаться только вперед. И я не должен мешать этому естественному ходу истории. Полгода еще держаться за власть, когда у страны есть сильный человек, достойный быть Президентом и с которым сегодня практически каждый россиянин связывает свои надежды на будущее?! Почему я должен ему мешать? Зачем ждать еще полгода? Нет, это не по мне! Не по моему характеру! Сегодня, в этот необыкновенно важный для меня день, хочу сказать чуть больше личных своих слов, чем говорю обычно. Я хочу попросить у вас прощения. За то, что многие наши с вами мечты не сбылись. И то, что нам казалось просто, оказалось мучительно тяжело. Я прошу прощения за то, что не оправдал некоторых надежд тех людей, которые верили, что мы одним рывком, одним махом сможем перепрыгнуть из серого, застойного, тоталитарного прошлого в светлое, богатое, цивилизованное будущее. Я сам в это верил. Казалось, одним рывком — и всё одолеем. Одним рывком не получилось. В чем-то я оказался слишком наивным. Где-то проблемы оказались чересчур сложными. Мы продирались вперед через ошибки, через неудачи. Многие люди в это сложное время испытали потрясение. Но я хочу, чтобы вы знали. Я никогда этого не говорил, сегодня мне важно вам это сказать. Боль каждого из вас отзывалась болью во мне, в моем сердце… Я ухожу. Я сделал все, что мог. Мне на смену приходит новое поколение, поколение тех, кто может сделать больше и лучше». Далее Борис Ельцин объявил, что в соответствии с конституцией исполняющим обязанности президента становится Владимир Владимирович Путин. И что через три месяца состоятся досрочные президентские выборы. Пожелал счастья, спокойствия. Поздравил с Новым годом. И ушел. |
||
|