Глава III. Реформы и реформаторы

В центре Петербурга, на канале Грибоедова, стоит величественный храм Воскресения Христова, или, как его еще называют, Спаса на Крови. Он строился 24 года, на рубеже XIX–XX веков. Окончательно воздвигнут и освящен в 1907 году. В 1914 году из-за начавшейся Первой мировой войны был закрыт, затем подвергся поруганию: в нем был склад, в блокадные годы — морг, после войны — хранилище театральных декораций. После долгой реставрации летом 1998 года он вновь предстал таким, каким был девяносто лет назад… Его архитектурный облик и убранство, расцвеченные эмалями и золотом купола — одно из последних, наивысших проявлений творческого взлета зодчих, художников, мастеров императорской России.

Храм Спаса на Крови — не только памятник русской архитектуры и монументально-декоративного искусства, не только религиозно-культовое сооружение. Это чудом сохранившийся памятник императору России, мемориал Александра П. Храм построен на месте его гибели, именно там, где бомба террориста нанесла ему смертельное ранение. Помимо изображений библейских сюжетов на фасадах храма по его периметру расположен ряд монументальных гранитных досок. На них золотом начертан свод «деяний Александра II», основные этапы, отметившие правление российского императора.

Посетители, поглощенные созерцанием великолепия собора, порой не удосуживаются уделить этому достойного внимания, тем более что чтение текстов затруднено особым старинным шрифтом, да и расположены доски неудобно. Однако на начертанных здесь строках стоило бы остановиться. Прочитав надписи на стенах Спаса на Крови, можно оценить масштаб преобразований и нововведений, какие были предприняты в различных сферах жизни российского государства, ощутить близкую связь тех деяний и событий с современностью.

Всего досок двадцать.

Часть из них посвящена становлению личности государя, восшествию Александра II на российский престол. Другая относится к военным походам и победам, в том числе тем, которые мало что скажут даже подготовленному читателю. Время поглотило их значение и смысл. Но есть и такие, которые неотделимы от российской истории.

Перед нами, по сути дела, панорама жизни России третьей четверти XIX века. Здесь начертаны законы и правила, привнесшие принципиально новое в управление страной, в отношения собственности, в систему народного образования и просвещения, в судопроизводство и многое другое, вокруг чего нынче идет дискуссия в современной России. Немало из того, что впоследствии было отвергнуто и забыто, оживает теперь в том же виде, как это было в ту далекую пору. Кое-что, весьма существенное, прямо проецируется на проблематику, которой сегодня озабочено общество.

20 ноября 1864 года

Судебные уставы.

Рассмотрев сии проекты, Мы находим, что они вполне соответствуют желанию Нашему водворить в России суд скорый, правый, милостивый и равный для всех подданных Наших, возвысить судебную власть, дать ей надлежащую самостоятельность и вообще утвердить в народе Нашем то уважение к закону, без коего невозможно общественное благосостояние и которое должно быть постоянным руководителем всех и каждого, от высшаго до низшаго…

Александр.

В этих словах: «водворить в России суд скорый, правый, милостивый и равный для всех» — отображена одна из программных целей, стоявших перед Александром II. К тому, чтобы право и закон стали главенствующими в обществе и чтобы судебная власть получила надлежащую самостоятельность, были приложены реформаторские усилия многих мыслящих людей всей предшествующей российской истории. Гласный суд присяжных, опиравшийся на судебные уставы 1864 года, пользовался широкой поддержкой в российском обществе. Окончательное разрушение его, как и многих уложений, придававших судебной системе цивилизованные черты, произошло после 1917 года, когда классовая ненависть решительно отвергла предшествующий опыт строительства российской государственности.

Предпринимаемые на рубеже XX и XXI веков преобразования судебной системы России шаг за шагом, а порой и слово в слово повторяют искания, пройденные русским обществом в ту эпоху. Обретается опыт, накопленный российским обществом в 60—70-е годы XIX века. Реформируемое право и судопроизводство продвигаются теми же путями, какие прокладывал министр юстиции Замятнин со своими единомышленниками и помощниками.

«Суд скорый, правый, милостивый и равный для всех» — заветная цель века нынешнего, как и минувших веков.

На другой доске значится:

27 апреля 1863 года Ограничение телесных наказаний.

До середины XIX века избиение, насилие над человеческой личностью достигало огромных масштабов. Палка, плеть, ремень, зуботычина были главными инструментами, державшими людей в повиновении. Страх казался самым действенным средством для продвижения России вперед. Жестокие, изощренные формы наказаний оставались уходящей в века традицией. Избивали розгами, шпицрутенами в армии, драли «кошками» на флоте, совершавших преступления метили клеймами. Арсенал средств, использовавшихся судебно-исполнительными органами, был велик. К «нерадивым» служащим государственных учреждений применялись «кандалы и стул с цепью», битье палками, таскание за волосы и пощечины. Розги и кулачная расправа считались обыденными педагогическими средствами в системе школьного образования.

Со времен Петра I, когда у классной стены стоял солдат с хлыстом, или Анны Иоанновны, когда провинившихся кадетов драли «кошками», российская система воспитания, за редкими исключениями, разнообразила применение розг. Если в некоторых женских институтах это наказание носило условный характер, как угроза или предупреждение, то в «благородном» Смольном институте воспитанниц секли публично, «с большой торжественностью». В тридцатилетнее правление Николая I физические наказания детей в школе стали нормой. Тогда, как свидетельствует современник, «розги покупались возами, и это гнусное наказание производилось еженедельно по средам и субботам… всякий учащийся, получивший в субботу, понедельник или во вторник единицу или же записанный в журнал за шалость, был высечен в среду, а провинившихся в среду, четверг или пятницу секли по субботам»[80].

В педагогическом обиходе царили представления, что «оплеуха отмыкает поле для раскаяния», что «боль розги развивает нравственное чувство и весьма часто лучше всего другого пробуждает совесть»[81].

Упразднить наказания — шаг по тем временам решительный и смелый. Пойти на него не было просто царственным жестом. Такое решение стало признаком того, что в России прочность ее устоев, стремление к общественному порядку обретали иные черты. Это означало, что жизнедеятельность общества могла быть управляема по гораздо более гуманным правилам и законам.

Российское общество, пройдя извилистый путь развития, ушло и от этих реформ Александра II и опустилось до сталинской системы дознания. Неисчислимы невинные жертвы, подвергавшиеся истязаниям. Многочисленные процессы над политической оппозицией с полученными под пыткой признаниями — черные страницы, которые не удалишь из нашей истории.

Происходящее и поныне за стенами следственных изоляторов свидетельствует о том, что наше общество еще не излечилось от наследственного недуга отвечать насилием на насилие или использовать насилие с целью установления истины. Разве не относится к категории насильственных действий, носящих характер пытки, система содержания подследственных в невероятно переполненных камерах, без соблюдения элементарных санитарных норм?

Вот содержание еще одной доски:

1 января 1864 года

Положение о земских учреждениях.

16 июня 1870 года

Городовое положение.

6 апреля 1865 года

Закон о «предоставлении печати возможных облегчений».

Начертанное на доске затрагивает весьма актуальную для современного общества проблематику. Первые два указа относятся к организации жизни российского общества, к условиям образования и функционирования органов регионального и местного самоуправления, что и теперь вызывает немало споров. Третий указ регламентирует взаимоотношения средств массовой информации и власти — вопрос и сегодня более чем болезненный.

Современное российское общество, по сути, начинает все сызнова, фактически с нуля выстраивая то, над чем ломали голову и находили решения в то далекое время. Если вникнуть в суть решений, которые были предложены тогда, придется признать высокую ценность обретенного опыта, и в то же время бесплодность некоторых путей, по которым теперь пытаются прокладывать обществу дорогу.

Организация земств стала ответом на интенсивное пробуждение в обществе скрытых в нем сил и тенденций к самоуправлению. Россия с ее бескрайними просторами и сложнейшим административным делением нуждалась в саморегуляции. Были предложены — в качестве общегосударственных — законы, предусматривающие универсальные формы управления, приемлемые для губернских и уездных учреждений, для городов и весей. В частности, земствам предстояло взять на себя огромную, в том числе рутинную, но необходимую работу для продвижения крестьянской реформы. Основное внимание было сосредоточено на взаимодействии конкретных людей в малых территориальных образованиях. По сути дела, в стране обретала права гражданства форма общественного самоуправления. Ее задачи определялись организацией жизни в новой системе отношений, распутыванием местных противоречий, развитием системы здравоохранения и образования.

Слова в названии закона отображают реальную проблематику того времени: ослабить цензурный гнет, предоставив публицистике простор для выражения общественных настроений. Речь идет не о свободе печатного слова, а лишь об определенных рамках, в пределах которых тогдашняя печать могла действовать открыто и легально. Предпринималась попытка публично, на государственном уровне найти цивилизованные пути для преодоления неизбежных противоречий между властью и общественным мнением. Его выразителем стала нарождавшаяся тогда политическая публицистика.

И до сей поры актуальна и остра эта весьма тонкая сфера жизни общества. И в наше время все еще не отлажен механизм, обеспечивающий баланс и взаимодействие всех ветвей власти. Помимо «возможных послаблений», как прежде, так и теперь, очевидны попытки, преобразовав, сохранить «возможные ограничения». Сделать публичное слово управляемым и послушным. Разве не этим озабочены сегодня некоторые специально создаваемые структуры в органах государственного управления?

На одной из табличек речь идет о продвижении гласности или, как теперь говорят, «прозрачности» в осуществлении ключевых государственных дел, а именно о расходовании денежных ресурсов страны. Она гласит:

22 мая 1862 года

Положение о Государственной росписи и финансовых счетов и обнародовании их во всеобщее сведение.

Впервые в истории России с воцарением Александра II власть приступила к публичному информированию своих подданных о государственных доходах и расходах. «Бюджетная роспись» начинает публиковаться в газетах, статьи бюджета становятся доступными, их можно подвергать анализу. Эти законодательные решения несли в себе двоякий смысл: с одной стороны, обществу следовало заботиться о пополнении и рачительном использовании собственных ресурсов, с другой — признавались права граждан судить о наиболее важном из того, чем располагает государство…

Если соприкоснуться с реалиями политической жизни последнего десятилетия XX века, прислушаться к полемике, которая ведется в стенах Государственной думы, может показаться, будто бюджет страны, его статьи, споры вокруг расходов и доходов — обыденная норма. Реальность, однако, заключается в том, что этот благотворный процесс, начало которому было положено в 60-е годы XIX века, только в 90-е годы XX века получил свое продолжение. Амбициозные политические установки, отвергающие необходимость государства жить по средствам, произвольное обращение с национальным бюджетом, непомерные внешние заимствования — все это тягостное наследие советского периода, которое ныне дорого обходится российскому народу. Последствия такой политики еще долгим эхом будут отражаться в грядущей российской жизни.

История несправедлива к российскому императору Александру II. Его роль в строительстве российской государственности основательно забыта. Личная судьба, драма его жизни неведома равнодушным, несведущим потомкам. Между тем Александр II — не только царь-освободитель российского крестьянства и император, избавивший в ходе Балканской войны славянские народы Европы от османского ига. Подлинный исторический смысл его царствованию придают предпринятые им масштабные реформы, целью которых было ввести Россию в разряд динамично развивающихся европейских стран. Первая и самая существенная заслуга Александра II состоит в том, что он не стал дожидаться громовых раскатов революции, а сам, своей волей приступил к радикальному изменению облика государства. Теперь, с позиций нынешнего времени, реформы Александра II представляются не менее значимыми, нежели предпринятые Петром I.

В первую очередь это имущественная реформа. Не о разделе государственной — то есть ничейной — собственности, а обо всех членах общества шла речь. Перед необходимостью «делиться» был поставлен целый класс индивидуальных владельцев. Им предстояло добровольно отказаться от части своих богатств в пользу других людей, которые до этого были их собственностью…

Дошедшие до нас разноречивые свидетельства, ангажированные, как теперь говорят, политическими обстоятельствами исследования так или иначе открывают перед нами личность государя как человека неутомимого, прожившего жизнь далеко не праздную и очень сложную.

Несмотря на то, что террористы вели за ним настоящую охоту, все годы своей царственной жизни он не укрывался «за семью заборами», был личностью чрезвычайно деятельной, круг его общения до конца дней оставался предельно широк. Значительная часть его жизни прошла в дороге, в переездах по России и странам Европы. В годы Балканской войны он находился в действующей армии, стойко перенося лишения и болезни, испытывая моральный гнет ответственности за неисчислимые жертвы…

Много загадочного, необъясненного остается в судьбе этого человека. До 1917 года он был широко признан в народе, ему было воздвигнуто свыше двухсот памятников по всей империи. Православная церковь Болгарии до сих пор поминает его имя на божественных литургиях, а площади в столицах Болгарии и Финляндии и сегодня украшены монументами в его честь. Ведь российский самодержец, идя дальше своих отца и дяди, положил начало национально-государственному самоопределению финского народа. В 1863–1869 годах княжеству Финляндскому были «дарованы» высочайшие указы, гарантировавшие политические права и привилегии этой автономии; тем самым была заложена основа самостоятельной и стабильной национальной системы местного самоуправления.

Да, ему, вероятно, недоставало некоторых качеств, какими были наделены его предки — Петр I, Екатерина II, Александр I или его отец Николай I. Царственное начало не было в нем столь ярко выражено, он уступал своим предшественникам в амбициях, не слыл таким жестокосердым…

Исторические документы, исследования, мемуары создают образ противоречивый, в них высказываются мнения от самых восторженных до уничижающих. Говорили, что Александр II был невеликой силы ума, непоследователен, подвержен влияниям, слишком влюбчив, быть может, не особенно осмотрителен и осторожен в предпринимаемых шагах и решениях. Драматически складывалась его личная жизнь. Многолетний роман с княгиней Долгоруковой, впоследствии Юрьевской, их тайная связь, которая не была секретом для окружающих, необходимость делить свою жизнь на две семьи не могли не оказывать влияния на жизнь императорского дома и на мировосприятие самого российского самодержца.

Обстоятельства личной жизни, которые светское окружение неизменно ставило Александру II в упрек, кажутся невинными на фоне того, какие подробности преподносит современное бытие сильных мира сего. Теперь, когда укрыть от общества мельчайшие подробности повседневной жизни его лидеров становится все трудней, остается одно: следовать библейской заповеди и никого не судить, предоставив такое право божескому суду. Если же судить лишь по тем деяниям, которые вершились ради общественного блага, многие человеческие недостатки и слабости не кажутся столь значительными. Даже если Александр II и не был наделен качествами, которыми современники и потомки привыкли наделять царственных особ, тем значительней предстают его деяния, героика и драма его жизни…

Александр II вступил на престол в 1855 году, в атмосфере кризиса, охватившего практически все стороны российской жизни. Он вынужден был начинать свое царствование с «регистрации поражений и капитуляций». Крымская война 1854–1856 годов обернулась катастрофой для внутренней и внешней политики российского государства. Тогда, после подписания странами — участницами конфликта мирного договора — Парижского трактата (1856), молох войны еще продолжал свою разрушительную работу. Апатия, растерянность в высших эшелонах управления, неспособность прежней руководящей элиты избавить страну от угрозы полного развала становились все очевидней.

Поначалу Александр II принимал решения, исходя из установившейся при отце практики. Но так было не долго. Заседание совета, состоявшего из преданных российскому трону мыслящих людей, происходившее 16 марта 1856 года, открыло глаза самодержца на бесперспективность продолжения старого курса. «Все прогнило» — таков был безрадостный вывод. Затем наступил период примерок и раскачки, когда новый российский император искал подступы к намечаемым реформам.

Многовековые традиции, унаследованный уклад жизни не позволяли проводить радикальные реформы. В этом смысле Россия середины XIX века особенно сильно отставала от передовых европейских стран. В сложившемся политическом порядке стойко сохранялись архаизмы, унаследованные от прежних царствований. Стиль ведения государственных дел, да и само общество в том виде, в каком оно тогда существовало, свидетельствовали о неготовности к серьезным преобразованиям.

Царю пришлось потратить около трех лет на то, чтобы помещичье-бюрократический аппарат осознал необходимость перестроиться, пойти по пути «освобождения крестьян сверху». В конце концов Александр II понял тщетность этих своих усилий. Оказывая поддержку новому российскому самодержцу на словах, на деле дворянско-помещичья среда не проявляла готовности и способности к самореформированию. Становилось все очевиднее, что бюрократическая система в том виде, как она складывалась веками, может быть только тормозом в осуществлении задуманного. Однако гласность, сопровождавшая поездки императора по стране, его многочисленные выступления перед дворянами делали свое дело. Ему удалось подготовить общество к мысли о грядущих неизбежных преобразованиях. Начиная с 1858 года император переходит к решительным действиям.

Стиль правления Александра II значительно отличался от предшествующих. Его готовили к роли самодержца с юных лет. Николай I, как известно, делал все, чтобы цесаревич в нужный момент оказался достоин той роли, которую уготовила ему судьба. Он требовал от сына учиться государственному делу, последовательно постигать систему внутреннего управления, познавать деятельность правительственного механизма, вникать в тонкости внешней политики. Таким образом, необходимость принять на себя управление Россией не застигла Александра II врасплох, и в период с 1855 по 1881 год страна находилась в руках прекрасно образованного, умеющего применять свои знания на практике человека. Но еще более важным отличием этой александровской эпохи является то, что в государственных делах стала весьма заметна роль крупных личностей, а их влияние на жизнь российского общества стало огромным.

По мнению С. Ф. Платонова, к тому времени «общество таило в себе достаточное число способных людей, и в эпоху реформ императора Александра II они вышли наружу»[82].

Вышли они наружу, однако, не сразу. Прошли годы, прежде чем в ходе неизбежно нудной, к тому же требующей деликатности работы удалось расчистить поле для прихода новых людей. Препятствовали этому разные обстоятельства, в том числе былые авторитеты, их прежние заслуги перед троном. Конечно, новые претенденты, выдвигаемые, как правило, «из групп влияния», тоже не всегда оказывались на высоте. И все же к тому времени выросло поколение людей государственно мыслящих, которые не колеблясь поверили в неизбежность и необходимость реформ. Характерно, что за всеми процессами переустройства российской жизни стояли реальные государственные деятели. Российская действительность, факты и тенденции, противостоять которым было невозможно, заставляли Александра II подтягивать к вершинам власти талантливых людей. Они проявили мужество, целеустремленность и жажду реализовать себя с пользой для государя и государства.

Существует характерный анекдот: отвечая на упреки матери, вдовствующей императрицы, по поводу новых назначений на государственные посты, Александр II якобы как-то сказал: «Мой папа был гений, потому мог позволить себе окружать трон остолопами. А я не гений — мне нужны умные люди…» Трудно сказать, насколько документально точен этот эпизод. Однако, несмотря на то, что вокруг трона всегда толпились люди пустые и мелкие, в целом в кадровой политике Александру II сопутствовал успех.

Император расчистил пространство для осмысленных и самостоятельных действий достойным людям. Он смог ограничить самовластие, что далеко не всегда удавалось его могущественным предкам, умел прислушиваться к мнению и доводам других… Это свойство натуры Александра II отмечал в своем дневнике Д. А. Милютин: «У государя часто проявляется прекрасная черта характера: он великодушно делает уступки, жертвуя своим самолюбием, когда признает это нужным для пользы государственного дела. У него много мягкости и гибкости и в характере, и в образе действий»[83].

Исследователи подтверждают это: «Если государственная школа Николая не владела Александром II целиком, если он все же действовал по-новому, то причина того лежала не в его самостоятельных творческих силах, которых было не много, а в несомненной гибкости и мягкости его душевного уклада, вызвавших чуткое восприятие новых жизненных требований и новых жизненных условий»[84].

Не сразу и ценой немалых усилий Александру II удалось освободиться от одиозной части своего окружения: ему трудно было вырваться из этого порочного круга. Постепенно сформировалась новая элита, состоявшая из представителей именитых фамилий, потомственных чиновников, обедневших дворян, владетельных помещиков и даже бывших крепостных. Именно им было отныне доверено управление Россией. Безусловно, в их деяниях можно обнаружить немало ошибок, однако в кризисные периоды российской истории они принимали на себя продвижение сложных государственных дел.

Одной из ключевых фигур царствования Александра II, чьи заслуги в деле реформ несомненны, был брат императора великий князь Константин Николаевич (1827–1892), второй сын Николая I, который не унаследовал ни свойств отцовского характера, ни его установок на то, как надо управлять Россией. Зато он оказался приверженцем реформ — гораздо более последовательным, чем его старший брат, Александр II, став соавтором и сторонником далеко идущих преобразований, многие из которых Константин продвигал собственными усилиями. Его напористость, жажда деятельности порой ставили самодержца в тупик, вызывали раздражение. Но препятствовать ему было трудно, порой бесполезно…

Среди некогда величественных фортификационных сооружений в Финском заливе, ограждавших Санкт-Петербург от военных нападений с моря, и сейчас возвышается одно из наиболее значительных строений, взорвать или уничтожить которое так никому и не удалось. Это форт Константин. Его неповторимый архитектурный облик, его монолитность и сегодня вызывают восхищение. Заброшенный, полуразрушенный, он пробуждает у современников желание вдохнуть жизнь в это забытое, окруженное со всех сторон водой уникальное здание. Форт получил свое название в честь великого князя Константина Николаевича. Это единственное сохранившееся свидетельство служения этого достойнейшего человека. Однако укрепление фортификационных сооружений вокруг Кронштадта — не самое главное в деятельности великого князя по возрождению и укреплению могущества России.

С детства Николай I нацеливал сына на военно-морское дело. Константин Николаевич еще при отце ходил в морские походы, занимался введением новаций в судостроении и управлении флотом. Главное же — флотская служба стала для него полигоном, где представилась возможность осуществить первые прогрессивные преобразования. Здесь ему удалось упразднить архаичные и жестокие традиции, унижающие личность телесные наказания. «Морской сборник», патронируемый великим князем Константином, стал первым печатным органом, продвигавшим идеи обновления России. В нем публиковались важнейшие материалы, не подверженные цензуре, где напрямую говорилось о потребности и путях переустройства страны. К делам ведомства он привлек свежие интеллектуальные силы, российскую интеллигенцию. Видные писатели того времени — И. А. Гончаров, А. Ф. Писемский, Д. В. Григорович — состояли на службе в Морском министерстве. Вокруг великого князя стал формироваться кружок либерально мыслящих людей, впоследствии названный «партией константиновцев». Именно отсюда стали выдвигаться люди на ключевые государственные должности.

Силы единомышленников были всецело сосредоточены на подготовке и осуществлении крестьянской реформы. Близость и доверие императора развязывали руки, давали свободу действий, которая позволяла преодолевать косность, скептицизм многочисленной «крепостнической партии». Великий князь Константин Николаевич, насколько это позволяли условия, оставался своеобразным политическим центром, где решались сложные проблемы реформирования России: крестьянская реформа, введение гласного суда, образование представительных органов губернского и местного самоуправления. Первой личной заслугой великого князя Константина Николаевича было объявление всемилостивейшего указа о повсеместной отмене в России телесных наказаний. И уже этим он заслужил почетное место в российской истории.

Великий князь и его окружение взяли на себя чрезвычайно трудную миссию — разрабатывать реформы и преобразования и осуществлять их. Не все и не всегда удавалось. На каких-то этапах влияние великого князя ослабевало. Многие его сторонники вынуждены были уйти в отставку. Да и сам он не оправдал надежд: не смог справиться с урегулированием польского кризиса 1862–1863 годов. Его попытки достичь примирения без жертв и кровопролития успеха не имели, либеральные ценности оказались чуждыми и другой стороне. На него, наместника в Царстве Польском, было совершено покушение, он подвергался атаке как со стороны революционно настроенных польских кругов, так и со стороны российской реакционной прессы. Не желая принимать жесткие карательные меры, Константин Николаевич покинул Польшу, где начинала царить смута. Неоднозначной была ситуация с продажей Аляски, подходами к приватизации государственной собственности, распределению концессий. В позиции великого князя окружающие усматривали свойственное ему стремление не обделить себя, что лишний раз подчеркивало противоречивость его характера, наделенного как незаурядными чертами и достоинствами, так и множеством человеческих слабостей, которые порой брали верх. Ходили разные толки и о его личной жизни. Известно, что он был большим любителем женской красоты и не отказывал себе в некоторых вольностях.

Однако все это не может перевесить сделанного им для преображения и реформирования России. Он был последователен, чувствовал и понимал, сколь необходимо прокладывать дорогу достойным людям, тем, кто полезен России в сложный, переломный период ее истории. Нисколько не стремясь присваивать себе чужих заслуг, Константин Николаевич никогда не чинил препятствий людям более одаренным, чем он сам.

Влиятельной и сильной фигурой царствования Александра II была великая княгиня Елена Павловна (1806–1873) — Фредерика Шарлотта Мария, дочь вюртембергского принца Карла, сочетавшаяся браком с Михаилом, четвертым сыном Павла I.

Среди многочисленных великих князей и княгинь времен Николая I и Александра II Елена Павловна — личность исключительная. Ее жизнь дает повод говорить о ней как о государственном деятеле, человеке, всецело поглощенном общественными заботами, посвятившем себя наиболее трудным российским проблемам. Хотя она родилась и воспитывалась в одном из германских княжеств, все ее задатки и способности, помыслы и деяния, перенесенные на русскую почву, прижились и без оговорок были приняты русским обществом.

В годы Крымской войны Елена Павловна возглавила движение сестер милосердия. Ее обращение к русским женщинам прийти на помощь раненым и больным всколыхнуло всю Россию. Созданная ею «Крестовоздвиженская община сестер милосердия» положила начало службе оказания первой помощи раненным на полях сражений, стала прототипом того, что впоследствии преобразилось в ныне всем известный Красный Крест. Собственный дом в Петербурге в годы войны она превратила в склад медикаментов. Собрав отряд из наиболее авторитетных врачей, среди которых был выдающийся хирург Пирогов, она направила их в Севастополь, в действующую армию.

Николай I высоко ценил ее ум, относился к ней с особым уважением. Елена Павловна умела привлекать к себе людей удивительным даром общения, интеллектом, образованностью. Талантливейшие люди того времени — писатели, художники, ученые — были излюбленным ее окружением. Она была организатором русского музыкального общества, стояла у истоков создания Петербургской консерватории. Ее усилия на поприще просвещения, создания центров здравоохранения, учебно-научных медицинских учреждений не забыты и сегодня.

Когда здоровье великой княгини пошатнулось, потребовалось создать императорский совет по управлению учреждениями великой княгини: институтами, училищами и школами, больницами и лечебницами, клиническими центрами.

Если в первые годы жизни в России великая княгиня Елена Павловна была поглощена идеями вспомоществования и благотворительности, то впоследствии она отдала немало сил делу реформирования России. Одна из ее главных исторических заслуг, не слишком известная и не получившая должного признания, состояла в продвижении и поддержке преобразовательных идей, которые ложились в основу российских реформ. Она была одной из ключевых фигур в немногочисленном, но влиятельном сообществе «константиновцев». Неоценима ее заслуга в содействии тем, кто не на словах, а на деле способствовал отмене крепостного права. Елена Павловна побуждала императора делать ставку на людей конструктивно мыслящих, способных и знающих, понимающих толк в том, что и как необходимо делать. Благодаря ей и великому князю Константину Николаевичу удалось создать «штаб», состоящий из людей, которые реально разрабатывали и писали программу крестьянской реформы. В трудные периоды столкновения принципиальных идей и мнений вокруг крестьянского вопроса она брала под защиту наиболее радикальное крыло реформаторов, выводя из-под удара ключевую фигуру творческого коллектива — «красного», как тогда его называли в некоторых кругах, Н. А. Милютина.

Спокойная и мудрая, великая княгиня постоянно оказывала поддержку сомневавшемуся в правильности избранного пути императору, сообщая ему об отношении к российским реформам европейских государей. Так, находясь в 1860 году за границей, Елена Павловна встречалась с Наполеоном III и писала затем Александру из Женевы, что император Франции «выразил самое искреннее восхищение той твердостью, с которой Вы преодолеваете все препятствия», и что, по его мнению, «принцип освобождения крестьянина с землей не позволяет сомневаться в уме государя»[85].

Идя на риск потерять личное состояние, она предоставила свое имение в Полтавской губернии для осуществления крупномасштабного эксперимента. За два года до обнародования освободительного манифеста там предварительно была опробована модель крестьянской реформы — в том виде, как ее представляли люди, близкие ей по духу.

Без всяких преувеличений великую княгиню Елену Павловну следует отнести к числу немногих подлинных вдохновителей преобразований, предпринятых тогда в России.

И все же, несмотря на все свои достоинства, великий князь Константин Николаевич и великая княгиня Елена Павловна не были способны заниматься рутинной работой, точно и ясно выстраивать и выверять, что и как следует делать. У них не хватало качеств, необходимых для длительной, изнуряющей работы, подобной той, что выполняют каменщики, выкладывая стены здания. Тут нужны были другие люди — люди особой породы — целеустремленные, обладающие убеждениями, знаниями, способностями чиновники. И такие люди находились, пусть не сразу, но прокладывали себе дорогу, и их появление в конечном счете стало велением времени.

Кружок великого князя Константина Николаевича внешне производил впечатление дискуссионного клуба. Однако в том, как действовали и мыслили те, кто органично вливался в это сообщество, угадывались зачатки первой в России легальной партии либерального толка. Устава и программы не существовало, отсутствовали руководящие органы и документы: недавнее прошлое, связанное с судьбой декабристов и петрашевцев, многому научило российских интеллектуалов.

Постепенно обрел вес уже упоминавшийся прежде печатный орган объединения — «Морской сборник», где публиковались материалы, главным достоинством которых было выражение программных взглядов и идей либерально-реформаторской направленности. Его авторы вдумчиво анализировали проблемы, приводили неотразимые аргументы при обосновании тех или иных конструктивных идей, продвигали многое из того, что подготавливало российские реформы, а затем и вошло в их программу.

На протяжении 1855–1860 годов рекомендации влиятельных покровителей позволили наиболее одаренным участникам кружка пройти «обкатку» на различных должностях в правительственных ведомствах и департаментах, постепенно эти люди заняли главенствующее положение там, где вызревали условия для реформаторского творчества, где выстраивались принципы и подходы к намеченным преобразованиям.

В продвижении крестьянской реформы ключевые позиции перешли к Н. А. Милютину, в реформе системы государственного и местного самоуправления — к П. А. Валуеву, народного и университетского образования — к А. В. Головнину, в судебной — к Д. Н. Замятнину, в реформировании экономики и финансов — к М. X. Рейтерну, в цензурной — к Валуеву, Головнину, А. В. Никитенко и в военной реформе — к Д. А. Милютину.

Не сразу и не в одно время эти люди оказались призванными на государственные посты. Не каждому из них сполна удалось реализовать себя, осуществить задуманное. Не каждый был в состоянии охватить полноту проблем и далее найти средства и ресурсы для их решения. По-разному судьба наградила их удачей и признанием современников. Но именно они оказались в нужный момент на нужном месте. Им по заслугам должно принадлежать место на почетном пьедестале истории российской государственности.

Первой такой фигурой, «рабочей лошадью» в правящем кабинете Александра II, стал князь Александр Михайлович Горчаков, взявший в свои руки внешнюю политику страны.

Еще в молодые годы цесаревич Александр Николаевич много внимания уделял Министерству иностранных дел. После ознакомительного посещения министерства для него был подготовлен специальный доклад — обзор всех сторон деятельности внешнеполитического ведомства. В докладе особо подчеркивалось: внешняя политика России совершается «по предписаниям и под руководством самих государей».

И в самом деле, внешнеполитическое ведомство находилось в прямом ведении российских самодержцев. Это часто приводило к тому, что министры иностранных дел не имели возможности для свободного принятия решений. Ни канцлер К. В. Нессельроде, пытавшийся противостоять железной воле Николая I, ни Н. К. Гире, опытнейший дипломат, отодвинутый от управления внешней политикой России Александром III, не были свободны в принятии государственных решений.

Совсем иное положение занимал рядом с императором Александром II Горчаков. Несмотря на солидный возраст, он более чем кто-либо отвечал требованиям нового царствования. И внешне, и внутренне Горчаков воплощал собой тип государственника. Он имел многолетний опыт европейского общения, был способен на равных, без подобострастия, вести диалог и с правителями других государств, и с собственным государем. Его умение держаться, беседовать, вести дискуссию выделяло его среди других государственных мужей. Рослый, стройный, элегантный, всегда изысканно одетый, Горчаков превосходно смотрелся, был украшением императорской свиты. «Питомец мод», «большого света друг», «обычаев блестящий наблюдатель» — качества, подмеченные еще Пушкиным, с течением времени только развивались в Горчакове. Кроме всего прочего, он был человеком энциклопедических знаний, живого ума и остроумия, блестяще умел каламбурить, знал новейшие анекдоты. Сановников не могло не раздражать его превосходство. Вызывали зависть его служебное долголетие, чины и награды, которыми он был отмечен. Время от времени рождались слухи о возможной отставке Горчакова, да и сам он неоднократно заявлял о своем намерении уйти с поста министра иностранных дел. Долгоруков писал о Горчакове: «…он единственный из петербургских министров… объявлял иногда, что выйдет в отставку, если по такому-то или по такому-то вопросу мнение его не будет уважено»[86]. Однако альянс императора и министра, этих разных по складу характеров и возрасту людей, сохранил жизнеспособность, выстоял под натиском дворцовых интриг и заговоров высшей бюрократии, выдержал бурные события того времени.

Официальная хроника того времени, дневники, воспоминания современников, исследования, предпринятые по свежим следам и впоследствии, подтверждают тот факт, что Горчаков принимал участие в разработке и продвижении важнейших решений и проектов царствования Александра II. Его деятельную роль в судьбе российского государства даже самые пристрастные недоброжелатели и исследователи не в состоянии отрицать. Историческая заслуга Горчакова состоит прежде всего в том, что его усилиями обеспечивались стабильные международные условия для осуществления внутрироссийских преобразований. Им была предложена и с большим дипломатическим искусством продвигалась такая внешняя политика, которая на протяжении двадцати лет оберегала российское государство от вмешательства в военные конфликты, столь часто возникавшие в Европе в ту пору.

Назначенный одним из первых в команду Александра II, министр Горчаков соответствовал тому высокому уровню требований, которые предъявлял император при подборе членов кабинета. На начальном этапе Горчаков даже стал негласным лидером в трудно собираемой команде реформаторов из числа государственных деятелей, постепенно вовлекавшихся в высший эшелон руководства. Позднее в кабинет министров пришли и другие государственные деятели, которым пришлось принять на себя бремя ответственности, проявить способность эффективно работать в противоречивых условиях набирающих силу преобразований. Сейчас мы бы называли этих людей «младореформаторами».

Ключевым событием, вокруг которого выстраивался социально-политический орнамент царствования Александра II, стала крестьянская реформа. Этот акт оказал огромное влияние на все стороны жизни, вызвав глубокие преобразования всего государственного организма.

Разработка реформы, ее этапов и форм осуществления находилась под воздействием противоречивых, порой взаимоисключающих обстоятельств и противостоящих влиятельных сил. Если в выборе цели у Александра II сомнений не было, то о том, каким образом выполнять задуманное, какие использовать подходы, шли споры. Сочувствующие государю были, однако дело не двигалось. Было создано, затем распущено несколько высочайших комиссий и комитетов, деятельность которых не шла дальше словопрений. Один состав заседающих сменял другой, но вопрос о том, каким будет механизм предполагаемой реформы, оставался открытым. В конце концов Александр II понял: достижение цели возможно лишь под его собственным строгим контролем и при его непосредственном участии.

Он сделал ставку на людей, близких ему, в том числе и хорошо известных по Департаменту военных учебных заведений, который он возглавлял в молодые годы, когда был наследником престола. Там он обрел преданных друзей, на которых мог положиться в трудную минуту.

Среди сподвижников государя в первую очередь следует назвать С. С. Ланского, назначенного Александром II на пост министра внутренних дел, а также Я. И. Ростовцева, генерал-адъютанта, начальника Главного штаба по военным учебным заведениям. Практической работой над проектами важнейших документов занимался Н. А. Милютин — директор департамента, а затем товарищ министра внутренних дел. В «конструктивное меньшинство» помимо Милютина входили талантливые разработчики и полемисты Я. А. Соловьев, князь В. А. Черкасский, Ю. Ф. Самарин и некоторые другие либерально мыслящие госчиновники, помещики, публицисты.

В начальный период работу по подготовке проекта реформы фактически возглавил Сергей Степанович Ланской (1787–1862). На заседаниях очередного специального комитета, учрежденного «к указанию начал, на которых может и должно быть совершено освобождение крестьян», Ланской решительно заговорил о невозможности выкупа крепостных людей и безземельного их освобождения. Консервативное большинство встретило его предложения в штыки, разразилась горячая полемика, не давшая, впрочем, никаких конкретных результатов.

В самый разгар споров произошло событие, которого давно ожидали император и его сторонники. Виленскому генерал-губернатору В. И. Назимову удалось склонить дворян своей губернии подать прошение об отмене крепостной зависимости крестьян. Правда, в адресе на высочайшее имя литовские помещики допускали лишь их освобождение без земли, однако Александр II, проигнорировав этот пункт прошения, издал рескрипт, в основу которого была положена программа Ланского. Литовским помещикам предлагалось избрать губернский комитет для разработки реформы согласно принципам, заявленным министром внутренних дел.

Немедленно по опубликовании этого рескрипта в обществе началось брожение. Главной мишенью консерваторов стал, разумеется, Ланской. В отличие от главного либерала — великого князя Константина, Ланской, не принадлежавший к царской фамилии, подвергся не имевшей удержу травле со стороны своих противников. Однако министр предвидел такой поворот событий и сделал все, чтобы ви-ленский прецедент, сдвинувший дело с мертвой точки, вовлек в орбиту реформаторской деятельности всю страну. В течение одной ночи он напечатал сотни экземпляров рескрипта и разослал их наутро во все концы империи, придавая, таким образом, полную гласность действиям правительства. После этого противники реформы лишились возможности по своему усмотрению воздействовать на процесс образования дворянских губернских комитетов.

Когда намерения императора отменить крепостное право были официально оглашены, появились попытки разжигания массовой истерии, возникли слухи о повсеместных волнениях крестьян и близости демократической революции. Под влиянием такой «информационной атаки» Александр вновь начал колебаться, но Ланской выступил последовательным защитником проводимой линии. Министр внутренних дел представил царю подробный отчет обо всех случаях неповиновения крепостных с момента опубликования рескрипта. Статистика свидетельствовала, что волнения хотя и происходили, но, как правило, ограничивались пределами отдельных поместий и не имели тех угрожающих масштабов, которые им приписывали.

Первый, очень сложный этап всестороннего реформирования российской действительности, когда небольшому числу, буквально горстке преобразователей противостояла вековая косность большинства русских помещиков, когда для начала великого дела необходимо было хоть на йоту сдвинуть монолитную глыбу консервативного сознания целого класса, — этот этап прошел под знаком взвешенных действий министра внутренних дел Ланского. Он всеми силами противился нагнетанию атмосферы страха, избегал крайних мер, твердо стоял на своем, не прячась от уничтожающей критики. Как вспоминал видный либеральный деятель той эпохи Я. А. Соловьев, «от министра внутренних дел требовали войска и строгих полицейских мер, а он настаивал на скорейшем опубликовании начал предпринятого преобразования; ему со всех сторон говорили, что в таком деле нельзя торопиться, а он со своими предписаниями, — исполняя священную волю Государя Императора… торопил, с своей стороны, дворянство к скорейшему представлению адресов, поставляя предводителям на вид, что не от поспешности, а от медлительности дворян можно ожидать пагубных последствий. Плодами этих распоряжений были: немедленное представление дворянами адресов об открытии комитетов и терпеливое ожидание народом обещанной ему свободы»[87]. В этом и состоит главный результат служения Ланского, его неоспоримая, хотя и многими позабытая заслуга перед Отечеством.

Между тем в конце 1858 года губернские дворянские комитеты стали присылать в столицу подготовленные ими проекты освобождения крестьян. Для их рассмотрения и выработки единой программы отмены крепостного права было предложено организовать специальные Редакционные комиссии. Царь согласился на это, но с тем условием, «чтобы председательство… было поручено генерал-адъютанту Ростовцеву»[88]. Так основные рычаги управления в подготовке реформы перешли к другому давнему другу императора, имевшему к тому же неоспоримые заслуги перед правящей династией.

Дом № 3 по Марсову полю украшает мемориальная доска, гласящая, что здесь с 1817 по 1825 год жил участник вооруженного восстания против самодержавия Е. П. Оболенский. Но мало кто знает, что в тот же период жильцом этого дома был еще один выдающийся человек, сыгравший огромную роль в проведении великих преобразований эпохи Александра II. Этот человек — Яков Иванович Ростовцев (1803–1860).

Ростовцев и Оболенский знали друг друга довольно близко, причем последний не особенно старался скрыть свою принадлежность к тайному обществу. Накануне 14 декабря сосед заговорщика по чистой случайности узнал о готовящемся восстании. Ростовцев относился к той части русских военных, которые не сочувствовали вольнолюбивым настроениям, охватившим общество после возвращения победоносной армии Александра I из Парижа. Преданный императору, он немедленно отправился к Николаю и сообщил о заговоре, не назвав, однако, имен бунтовщиков. Ростовцев, с его высокими понятиями о чести, не мог предать близкого знакомого. По возвращении от царя он известил Оболенского и Рылеева о своем поступке.

Последовавшие затем события навсегда убедили Николая I, а затем и его сына в безупречной честности этого человека. В николаевское царствование Ростовцев сделал блестящую карьеру, дослужившись до чина генерал-адъютанта и должности начальника Главного штаба по военным учебным заведениям. Александр II доверил ему подготовку крестьянской реформы, то есть отдал в его руки дело преобразования России.

Продолжая линию Ланского, Ростовцев направлял работу Редакционных комиссий в либеральное русло. Им были сформулированы выводы о временнообязанном положении крестьян, о наделении их землей в том размере, каким они владели при крепостном праве, о гарантиях правительства на выкуп поземельной собственности. Знакомясь с этой программой, великий князь Константин Николаевич писал царю: «Мне кажется, что он lt;Ростовцевgt; находится на истинной и правой дороге, которая приведет к благополучному разрешению этого жизненного для России вопроса»[89].

По предложению Ростовцева помимо комитетских проектов Редакционные комиссии стали принимать к рассмотрению любые материалы, касающиеся крестьянской проблемы. Председатель обратился даже в III Отделение с просьбой присылать ему экземпляры «Колокола». В ответ на опасения некоторых сотрудников (еще несколько лет назад одно упоминание имени Герцена могло обернуться ссылкой) Ростовцев сказал: «Что нам за дело до личностей? Кто бы ни сказал полезное, мы должны воспользоваться»[90]. Несмотря на противодействие консервативной оппозиции, программа реформы приобретала реальные очертания. Наиболее яркой фигурой среди «прогрессивного меньшинства» стал молодой, энергичный товарищ министра внутренних дел Николай Алексеевич Милютин (1818–1872).

Племянник Павла Дмитриевича Киселева, тщетно пытавшегося провести отмену крепостного права во времена прошлого царствования, он унаследовал от дяди как понимание пагубности крепостничества для развития страны, так и нетерпимость к такому положению дел. Едва поступив на службу в хозяйственный департамент Министерства внутренних дел, Николай Милютин составил записку о причинах голода и неурожая в России. Вскоре эта записка легла на стол тогдашнего министра графа А. Г. Строганова и привела его в крайнее недоумение. Выводы молодого чиновника выдавали его глубокий ум, незаурядные аналитические способности и необычайную смелость, — такая записка навсегда могла закрепить за автором репутацию человека неблагонадежного. Однако Строганов не стал подвергать Милютина репрессиям, напротив, он поручил ему составить описание железных дорог России, с чем тот блестяще справился. Потом были более серьезные поручения: ревизии госимущества и крестьянских хозяйств на юге страны, длительные поездки в Нижегородскую и Ярославскую губернии, на Украину, в ходе которых Милютин набирался опыта, приобретал тот багаж знаний, с которым в начале нового царствования и пришел в большую политику.

«Благосостояние сельского хозяйства, — писал еще в 1840-е годы профессор-экономист В. А. Милютин, брат Николая, — прочно и обеспечено в той стране, где поземельная собственность не сосредоточивается в руках привилегированного класса, образуя небольшое число огромных поместий, но раздробляется на множество… участков… Крестьяне не подвергаются ни нищете, ни бедности там, где они сами по большей части являются помещиками»[91]. На этом и базировалась программа Николая Милютина. Жесткая либеральная позиция привлекла его в лагерь Константина Николаевича и Елены Павловны. Именно он, в имении великой княгини, подготовил проект освобождения крестьян.

Александр II с опаской отнесся к молодому чиновнику, заподозрив его в революционных симпатиях, однако личные поручительства тетки императора, а также министра Ланского перевесили недоверие царя, и Николай Милютин возглавил хозяйственную комиссию по решению крестьянского вопроса. Жесткий, сильный, последовательный, уверенный в себе, он представлял разительный контраст с седовласыми чиновниками времен Николая I. На государственном поприще появился новый тип управленца-реформатора, не лишенный своих недостатков и допускавший некоторые перегибы, но тем не менее способствовавший достижению куда более эффективных результатов.

Отдавая себя служению идее, эти трое — Ланской, Ростовцев, а впоследствии и Милютин — как ни выспренно это звучит, фактически принесли собственные жизни на алтарь великих реформ. Авторы проекта как могли старались оптимизировать весьма болезненный процесс реформы, ввести его в рамки целостного государственного акта. Многое делалось в спешке, в обстоятельствах, сбивающих с толку и не дававших времени на раздумья. Предпринимались попытки соединить несоединимое, учесть противоположные мнения. Часть элиты, отодвинутая на задний план, не без успеха противостояла задуманному. Не всегда удавалось усмирить и рвение самих реформаторов. Давал о себе знать определенный радикализм, который наносил ущерб делу. Интенсивный труд с полной самоотдачей и психологическое давление, которому они подвергались, в конечном счете истощили их физически и духовно. Уже находясь на смертном одре, Ростовцев, оставаясь главой Редакционных комиссий, продолжал вычитывать и подписывать последние документы. Он умер незадолго до объявления высочайшего манифеста об отмене крепостной зависимости. Вслед за ним ушел из жизни отвергнутый, затравленный оппозицией Ланской. А Н. А. Милютина, который далее осуществлял комплекс работ по формулированию и изложению концепции крестьянского освобождения применительно к восставшей Польше, инсульт настиг в тот момент, когда он яростно отстаивал необходимость проведения очередного этапа реформ на заседании Государственного совета. От этого удара ему уже не довелось оправиться, и деятельность его на этом завершилась.

По своим масштабам крестьянская реформа 1861 года — явление ничуть не менее значимое, чем приватизация 1990–1992 годов. Ставилась задача не просто, отменив крепостную зависимость, дать волю, или, как говорил Ростовцев, «птичью свободу» преобладающей части населения, но и создать класс собственников из миллионов безземельных крестьян, наделив российского земледельца не «ваучером», а реальным участком земли. Реформа предусматривала весьма трудные решения, побуждавшие имущих делиться не государственной, но личной, закрепленной за ними вековым укладом собственностью.

У истоков реформы стояли весьма достойные, глубоко преданные идее люди. Не их вина или беда в том, что они не смогли достичь цели в том объеме и так, как они этого хотели. Непреложная логика подобных процессов состоит в том, что на некоторых перевалах истории не появляется той наделенной высшей мудростью управляющей силы, которая способна решительно подчинить себе все обстоятельства.

На поиски оптимального решения крестьянской проблемы был мобилизован весь аппарат государственной власти. Представители профильных министерств на правах постоянных членов были включены во все подготовительные рабочие, совещательные и тому подобные органы и комитеты. Министерство иностранных дел приложило немало усилий к тому, чтобы предоставить в их распоряжение описание ранее найденных другими государствами подходов к решению крестьянской проблемы. Одно из них содержалось в представленной Горчаковым Александру II брошюре, где обобщался опыт решения этого вопроса в княжествах Бессарабии и Валахии.

Однако, как водится, для России был избран свой, «судьбоносный» путь: к решению проблемы пытались приложить руку влиятельные представители разных кругов, руководствовавшиеся главным образом собственными интересами. Так, в последний момент свои исправления в текст уже готовой к обнародованию реформы, немало напутав, внес весьма влиятельный митрополит Филарет. Противникам реформы как таковой принадлежало большинство и в самом Государственном совете[92]. Горчаков же, исповедовавший в целом либеральные идеи, не имел собственной обоснованной позиции в этом вопросе, поскольку был далек от проблем крепостничества, не мог познать и по-настоящему прочувствовать ее изнутри, к тому же проведя большую часть жизни за пределами России. Упреки коллег по кабинету в том, что Горчаков колебался и не мог с ходу поддерживать те или иные предложения, были вполне обоснованны.

В результате подготовка реформы затянулась, в намечаемых преобразованиях был утрачен темп, общество устало от ожиданий.

Полного освобождения крестьяне с момента обнародования манифеста и «Положений» не получили. Они должны были еще в течение двух лет отбывать несколько измененные, но, по сути, те же повинности, что и при крепостном праве. Отменялись лишь «добавочные сборы» натурой. Зато крестьяне получили личную свободу, отныне они наделялись имущественными и гражданскими правами. Наделение крестьян землей носило принудительный характер: помещик обязан был предоставить крестьянину надел, а крестьянин обязан был его выкупить, рассчитавшись со всеми податями и повинностями, в том числе с рекрутской. В основу выкупа была положена не реальная, рыночная цена земли, а феодальные повинности, то есть крестьянам пришлось платить не только за наделы, но и за свою свободу — утрату помещиком крепостного труда.

В канун опубликования самого акта даже представители высшего света испытывали ощущение неполноты, незавершенности, несбалансированности предлагаемых преобразований. В первые дни после обнародования высочайшего манифеста Зимний дворец пребывал в глубокой тревоге. Опасения, обуревавшие Александра II и его окружение, возможность массовых беспорядков побудили его держать у подъезда в полной готовности экипажи — на случай неблагоприятного развития событий. Впоследствии эти тревожные ожидания полностью оправдались: в 1861–1862 годах Россию захлестнули стихийные крестьянские бунты.

Политическая обстановка в России в период с 1861 до 1863 года все более накалялась. Ее осложняли восстания в Царстве Польском, затянувшаяся война на Кавказе. Обстоятельства потребовали решительных мер, а главное — новых действующих лиц в управлении страной.

Многие лихорадочные решения власти были вызваны беспокойством за состояние местных органов управления, которым предстояло приводить механизм реформ в действие. Презрение, с каким относились к чиновному служению в оппозиционных монархии кругах, во многом было оправданно. Бюрократизм, чинопочитание, взяточничество и коррупция действительно были (да и ныне остаются) болезнью общества; без системного лечения эта хворь перерастала в хроническое заболевание. И дальние, и близкие предшественники Александра II уделяли немало времени и сил для того, чтобы если не избавить Россию от коррупции, то хотя бы ограничить масштабы этого бедствия. В свое время Петр I приказал за взяточничество четвертовать своего главного налогового чиновника. На разных этапах российской истории предпринимались попытки осмыслить это явление, исследовать его генезис.

По мере того как становилась все более явной неэффективность телесных наказаний, тюрем и каторги, появлялась потребность сосредоточиться на функционировании самого государственного механизма. Растущий объем управленческих задач и нехватка сил, способных их разрешить, — вот то противоречие, которое из века в век носило непреодолимый характер. Если к тому добавить, что военно-политические устремления России не соответствовали ее хозяйственно-экономическим возможностям, становятся понятными глубинные проблемы российской государственности.

Порядок осуществления властных функций оставался крайне уязвимым в монархической системе. Болезненную реакцию российских самодержцев вызывала время от времени озвучивавшаяся идея выдвижения на ведущие роли «первого» министра, обладающего полномочиями организатора или хотя бы координатора работы правительства. Не имея порой привычки и желания скрупулезно заниматься деталями обсуждаемых вопросов, участвовать в долгих, регулярных заседаниях, монархи тем не менее не спешили доверить кому-либо выполнение распорядительных функций общегосударственного значения, усматривая в отправлении таких функций возможность посягательств на императорскую власть. В результате сама власть утрачивала должную оперативность и эффективность, создавая тем самым предпосылки для волокиты, ведомственных перекосов, порождая соперничество высоких чинов за место у трона. На фоне нарастающей сложности и многообразия государственных задач, как правило, взаимосвязанных и взаимозависимых, решения принимались без должной проработки всех возможных обстоятельств. Принцип «разделяй и властвуй» находил свое практическое преломление в стиле жизни и поведении высших чиновников. Главная их задача состояла в том, чтобы, сохраняя честь мундира, отстаивать приоритеты руководимых ими ведомств. Неискореним был и свойственный системе монархического правления фаворитизм, когда рано или поздно кто-то из равных по чину и званиям правительственных лиц оказывался к императору ближе других.

Все эти обстоятельства подтачивали предложенную Горчаковым идею создания Совета министров. Просуществовав некоторое время, этот орган заглох, поскольку ранее сложившийся келейный способ решения проблем, не требующий утомительных дискуссий, оказался более приемлем для монарха. По этой же причине заседания Государственного совета все более сводились к пустой формальности, поскольку каждый понимал, что любая проблема будет реально решаться в других условиях и при других обстоятельствах.

Еще одна из закоренелых российских проблем состояла в использовании в корыстных целях преимуществ государственной службы. На первых порах становления механизма государственного управления труд чиновников из казны не оплачивался, поскольку средств на эти цели не выделялось. Жили управленцы за счет «приношений просителей». Далее, по мере появления условий и финансовых возможностей, высокопоставленным чинам стало дозволено использовать часть налоговых податей в свою пользу, так называемое «кормление». Поэтому традиция путать государственный и собственный карман имеет свою историческую основу.

Все эти разлагающие управление порочные традиции вызывали серьезное беспокойство у российских правителей. Они ломали голову над тем, как организовать государственный аппарат. Известны, например, усилия Петра I «сообщить верховному управлению правильную организацию», то есть подобрать приемлемую для России управленческую систему. Тогда приняли шведскую модель, при которой главным принципом была коллегиальность. Несмотря на некоторые преимущества (возможность устанавливать контроль управленцев друг над другом), новая система оказалась чрезвычайно затратной. Потребовались огромные расходы, связанные с переводом чиновников на государственное жалованье. Дорогостоящим оказалось и создание органов власти и контроля за госаппаратом (рекетмейстеры, прокуроры и др.). Эффективность же их работы не удовлетворяла власть. Коллегиальность на местах — в губерниях, уездах и городах — порождала волокиту и склоку среди чиновников.

Росло число инстанций, возникали параллельные бюрократические системы, контролирующие их деятельность. Обескураживающе современно звучат слова манифеста от 9 января 1727 года: «Умножение правителей и канцелярий во всем государстве не только служит к великому отягощению штата, но и к великой тягости народной… Разные управители имеют свои особливые канцелярии и канцелярских служителей… каждый по своим делам бедный народ волочит».

В годы правления Екатерины II и Павла I стало совершенно очевидным, что коллегиальность замедляет действия администрации, снижает ее ответственность, затрудняет принятие грамотных решений. Необычайного размаха уже тогда достигло бумаготворчество, ставшее для чиновничества самоцелью. Процедурой написания и переписывания документов занимались сотни и тысячи мелких чиновников, во многом без пользы для дела, в то время как оплата их работы требовала огромных затрат.

Поиски модели управления никогда не прекращались, наряду с этим разрабатывались нормы и правила несения государственной службы. Осознавалась необходимость наполнить служение смыслом, одинаково важным как для государства, так и для каждого человека. Уложения и регламенты, табель о рангах, специальные, личные формуляры, сословные списки и т. п. регулировали условия и правила несения службы, структуру властных органов, их иерархию. Характерно, что штатные гражданские служащие принимали присягу, имели мундиры и знаки отличия, поскольку известно, что движущей силой чиновного служения является не одна только материальная заинтересованность, но и честолюбие, желание отличиться, достичь признания.

Александр I, придя к власти, решился на упразднение системы коллегий и учредил министерства. Он наделил их руководителей-министров правом единоначалия. Были предприняты и другие шаги для повышения управляемости государственной машины, однако обнаружилась нехватка пригодных к этому национальных кадров, которую возмещали иностранцы. Подобная традиция, уходящая корнями в далекое прошлое, претила национальной элите, и это стимулировало рост национального самосознания. В высшем эшелоне российского общества все более стали заявляться права коренной нации на управление государством.

Однако события в Петербурге на Сенатской площади 14 декабря 1825 года на десятилетия отбросили нарождавшиеся возможности в формировании резерва государственных кадров, пополняемого из национальной среды. Николай I, потеряв доверие к представителям российской знати, вновь сделал ставку на иностранцев.

Опасной тенденцией, дающей о себе знать в периоды неустойчивости и радикальных социальных потрясений, является и «проращивание» во власть тех, кого называют на современном языке «криминалитетом». Появление и возвышение Распутина и К° в кризисный для России период Первой мировой войны — характерный тому пример. Причина этого явления заключается в том, что имущественные круги, обеспокоенные неясными перспективами, стараются делегировать во властные структуры своих людей. Делается это в первую очередь на низших уровнях управления, в расчете на быстрый рост своих выдвиженцев.

С подобной проблемой в начале XIX века столкнулся Николай I, когда неожиданно для себя обнаружил в государственном аппарате немало людей без роду без племени, малограмотных, а то и вовсе необразованных, из бывших крепостных. Оказалось, что помещики, предвидя крестьянскую реформу и желая иметь своих людей во власти, давали своим крепостным вольную с одной только целью: заранее определить их где-либо в чиновничьем аппарате… Николай I был в ярости. Тогда, в запальчивости, он поставил своей целью знать в лицо каждого госчиновника, так же как он знал каждого офицера. Помимо прочего, Николай 1 обратил внимание на то обстоятельство, что законы, уложения и инструкции составлялись с таким расчетом, чтобы было совершенно необходимо их толкование, которое получали, дав чиновнику взятку. Борьба самодержца со взяточничеством, носившая на первых порах весьма решительные формы, обернулась небывалым разрастанием бюрократического аппарата.

Россия эпохи Александра II выдвинула ряд администраторов нового типа, готовых иначе, чем прежде, основываясь, как сказали бы теперь, на научном подходе, двигать Россию в будущее. После отставки заболевшего С. С. Ланского во главе Министерства внутренних дел был поставлен граф Петр Александрович Валуев (1815–1890), впоследствии подтвердивший свое право многие годы находиться на различных государственных постах.

В истории России это был, пожалуй, самый уникальный министр внутренних дел. Его записка «Дума русского во второй половине 1855 года» по цензурным соображениям была опубликована лишь в 1893 году. В ней Валуев, будучи тогда курляндским губернатором, выявил уязвимые места в системе государственного управления в России. И впоследствии, находясь на высших государственных должностях — министр внутренних дел (1861–1868), министр по делам государственных имуществ (1872–1879), председатель Комитета министров (1879–1881), Валуев относился к негативным процессам внутри чиновного сословия как к бедствию, ставящему под вопрос «охранение внутренней безопасности государства». Саморазмножение чиновников, образующих особый класс, становилось тормозом в решении управленческих задач государства. Именно тогда стало актуальным выражение Гиляровского: «В России две напасти: внизу власть тьмы, вверху тьма власти».

В докладной Александру II Валуев, уже будучи министром внутренних дел, напишет:

«На безусловную исполнительность и преданность значительнейшей части служащих чиновников нельзя полагаться. Одни вообще не представляют коренных условий благонадежности, другие имеют притязания не руководствоваться указаниями высших правительственных инстанций, но руководить ими в духе так называемого «современного направления»; еще другие уже глубоко проникнуты теми идеями, которые ныне волнуют часть литературы и молодое поколение, и суть тайные враги, скрывающиеся в общем строе администрации; наконец, большинство признает над собою, кроме начальственной власти, власть общественного мнения, и потому часто повинуется условно, исполняет нерешительно и вообще более озабочено будущим, чем настоящим. Таким образом, меньшинство гражданских чинов и войско суть ныне единственные силы, на которые правительство может вполне опираться и которыми оно может вполне располагать… Едва ли существует в целом мире государство, где столь значительная часть населения живет в разных должностях за счет остальной части этого населения, как в России. Наплыв людей, ищущих мест и сетующих на правительство, когда они не находят оных или по неспособности не могут найденных удержать за собой, постоянно увеличивается. Они составляют тяжкое бремя для государственного бюджета и в то же время образуют постепенно возрастающий класс недовольных, вредный для спокойствия государства»[93].

Бесконтрольное увеличение численности чиновничьего аппарата привело к резкому падению уровня оплаты их труда. В 1857 году вопрос о материальном положении государственных служащих был поднят в ходе работы Особого совещания (под председательством статс-секретаря графа Д. Н. Блудова). Члены совещания указывали на недопустимость такого положения, когда «чувства справедливости и человеколюбия почти не дозволяют преследовать с надлежащей строгостью за взятки и другие более или менее преступные действия», так как «в канцеляриях присутственных мест многие, иногда семейные, люди должны жить пятью или десятью рублями в месяц». Несмотря на финансовые затруднения, в период царствования Александра II в 1860—1870-х годах оклады чиновников были постепенно увеличены в полтора-два раза, а затем и более. Сокращались штаты в ведомствах, а высвобождаемые материальные ресурсы шли на оплату труда оставленных на службе.

Вполне понятно, что приход Валуева в правящий кабинет Александра II в период, когда крестьянская реформа уже была объявлена, свидетельствовал о том, что «революционные» мысли, изложенные в его записке, содержали правду, не считаться с которой было бессмысленно. Более того, становилось ясно: без обновления, перестройки аппарата государственного управления заявленные в манифесте 1861 года реформы останутся на бумаге. И это стало подтверждаться фактами уже в первые месяцы после его опубликования. В обществе зрело недовольство, и не только потому, что реальный старт реформ откладывался на два года, но и потому, что бюрократический механизм не проявлял готовности к отмене крепостного права на деле.

На повестку дня ставился вопрос об эффективном функционировании системы управления государством, ключевым звеном в котором оставался человек, чиновник. Одной из целей, которую ставил перед собой Валуев, было желание усилить власть центра непосредственно на местах, где реально решался вопрос о Земле и Свободе — свободе личности и праве на землю. Этим целям впоследствии послужила земская реформа 1864 года, а затем те же принципы и подходы уже без участия Валуева были положены в основу Городового положения (1870).

На долю Валуева выпала самая трудная часть внутригосударственной работы — административные преобразования. Решение крестьянского вопроса стимулировало реформы в системе управления России. Каждая из выдвигаемых проблем смыкалась с другими, которые, в свою очередь, находились в зависимости от ряда противоречивых факторов. Министерство внутренних дел в ту пору было одним из главных, если не ключевым, а министр внутренних дел — едва ли не первым министром. Ведомство сосредоточивало в своих руках многочисленные функции, регулирующие жизнедеятельность гражданского общества. Правильнее сказать: жизнь россиян в мирное время. В его обязанности входило отнюдь не только обеспечение спокойствия и общественного порядка во всей империи, но и вопросы организации административного управления в губерниях, городах, волостях и уездах. Делать эту работу в России успешно мало кому удавалось. Отлаживать этот процесс, учитывая, как он складывался веками, было крайне трудно. Отсталый хозяйственно-экономический уклад, отсутствие транспортных коммуникаций, низкий уровень законности и законопослушания граждан, неграмотность значительной части населения — все это обусловливало управленческие задачи, одолеть которые было не под силу даже самым талантливым администраторам. Власть в центре и на местах исходила из собственного понимания целесообразности, руководствуясь принципом «что хочу, то и ворочу». Не случайно в русской истории практически нет имен государственных мужей, чьи заслуги в этом направлении были бы бесспорно признаны.

Валуев одним из первых попытался выстроить целостный взгляд на управление, оценить эффективность работы государственного аппарата. Стремясь проследить движение распорядительных функций от центра до конкретного присутственного места, указывая на уязвимые звенья, Валуев формулировал предложения по исправлению ситуации. Часто ему приходилось прибегать к тактике «прокладывания троп», когда вопросы делились на части, а их решение продвигалось в коридорах власти в зависимости от обстоятельств, прежде всего от настроения самого императора. Проводить в жизнь правительственные распоряжения, когда у каждого сановника имеется своя точка зрения, было непросто. Требовалось искусство политического маневрирования, умение лавировать. Любая постановка вопроса «ребром» не имела перспективы: всякая новация в управлении воспринималась с превеликой осторожностью. Принцип «недостатки всякого нового скрыты, а старого известны» в этой среде был особенно чтим, поскольку дело, которому служил Валуев, затрагивало самую тонкую и важную сферу — отправление властных функций. Время диктовало их перераспределение, а именно: передачу от столицы к периферии, и это встречало непонимание, а то и сопротивление. В таких ситуациях Валуеву помогали его красноречие, способность маневрировать, находить уклончивые ходы, альтернативные решения.

В то время, когда в других странах получали права гражданства формы конституционного правления, в Петербурге по-прежнему делалось все для укрепления самодержавия. Необходимость в продвижении политических прав и свобод понималась Александром II в той мере, в какой это не ущемляло его власти. Опасаясь проникновения в страну революционных доктрин, император руководствовался заповедями своих еще весьма влиятельных в Европе монархических союзников. Полезными и необходимыми они считали «лишь те изменения в законодательстве и управлении, которые проистекали из свободной воли обдуманного и просвещенного решения тех, кому Господь вверил власть». Деятельность Валуева не могла не соответствовать этим принципам. Как бы то ни было, именно на нем лежит ответственность за решительные репрессивные меры по прекращению студенческих беспорядков 1861 года и использование отнюдь не всегда приемлемых средств в отношениях с радикальной публицистикой. Некоторые современники отмечали витиеватость его речей, уклончивые формулы и фразы, за которыми трудно было уловить конкретику, и эти его свойства в представлении многих затмевали сущность его служения. Между тем Валуева отличали редкие по тем временам качества: умение анализировать и обобщать мнения, находить подходы к проблемам исходя из суждений людей, весьма разных по складу ума и общественному положению. Он проявлял удивлявшую многих способность выражать самое существенное и целесообразное в лаконичных законопроектах, распоряжениях и указах. Когда подготовленные им записки ложились на стол императора, они, как правило, получали поддержку. Даже если на совете у императора Валуев оказывался в одиночестве, ему порой удавалось победить оппонентов с помощью слова, которым он владел мастерски.

Наделенный светлым государственным умом, интеллектуал и литератор, Валуев хорошо знал жизнь, понимал реальные процессы, в ней происходящие. Александр II не раз отмечал «неусыпные старания к введению и правильному действию законодательных и административных преобразований» — так говорилось в высочайшем рескрипте, посвященном юбилею государственного служения министра Валуева. Всегда ровный в отношениях с людьми, педантичный и элегантный, Валуев в окружении императора слыл «вторым Горчаковым». Именно Валуеву принадлежит идея учредить государственный печатный орган, где бы без искажений и интерпретаций излагалась государственная точка зрения, мнение правительства по поводу текущих событий.

На протяжении всей жизни Валуев не переставал заниматься литературным творчеством. Его прозу отличали тонкое чувство стиля, афористичность. В правительственных и околоправительственных кругах часто употребляли принадлежащую министру крылатую фразу: «Хлеб не сажают снопами, а сеют зерном» (суждение это относилось к реформаторским настроениям, которые в ту пору кое-кого захлестывали). Дневник Валуева открывает нам литературный автопортрет этого человека.

Интересен следующий факт: в черновиках повести «Капитанская дочка» Пушкин называет главного героя вовсе не Гриневым, а… Валуевым! У нас нет оснований предполагать случайность этого совпадения (поэт неоднократно встречался с будущим министром в доме Вяземских, на дочери которых Валуев был женат), поскольку ряд гриневских черт явно прослеживается в той личности, которая предстает перед нами со страниц дневника. «Это… не только усвоенные еще в родительском доме понятия о чести и долге русского дворянина, но и восходящие также к годам счастливого усадебного детства теплота чувства, восприимчивость сердца, способность страдания сердцем и, наконец, данные Богом и воспитанием здравомыслие и обходительность, позволявшие и перед лицом законных властей (как это показано в собственном жизнеописании Валуева), и в присутствии еще более грозного самозваного государя Петра Федоровича (как случилось с Гриневым) держаться с достоинством, не заискивая и не лукавя, но в то же время располагая к себе сильнейших и могущественных особ…»[94]

Беспристрастный читатель видит за строками лаконичных записей глубоко мыслящего, преследуемого сомнениями, терзаемого наветами человека, которому нелегко дается пребывание на столь высоком посту и который, несмотря ни на что, мужественно противостоит враждебным ему обстоятельствам.

Вместе с тем дневники Валуева — летопись того времени. Автор прежде всего описывает дело, лишь вкратце касаясь личной жизни. Его перо воссоздает выразительную картину разлада системы управления государством в наиболее драматический период — 1861–1863 годы. Страну сотрясали крестьянские бунты и студенческие волнения, акты вандализма, армия была дезорганизована. Накал страстей и острота проблем достигли своего апогея, и дневник Валуева отражает это с документальной точностью.

«23 мая 1862 года:

В городе шесть пожаров, за раз три, потом два, и еще один ночью. В Ямской выгорело 35 домов. Густой и широкий столб дыма стоял над этой частью города с 1/2 4-го до ночи. Подозревается зажигательство. Пожары были вчера и третьего дня. Пожарные команды измучены.

30 июня 1862 года:

Утром в городе. Множество разных лиц и дел. Признаки разложения продолжаются. Подполковник Александрийского гусарского полка Красовский в Киевской губернии разбрасывал возмутительные воззвания к солдатам и подстрекал крестьян к неповиновению, в малороссийском национальном костюме. Из Тюмени городничий доносит по телеграфу о бывших там поджоге и уличных беспорядках.

13 июля 1862 года:

У меня были разные лица, между прочих, пермский губернатор Лошкарев, один из несноснейших и пустейших губернаторов, а таковых, увы, немало.

20 февраля 1863 года:

Правительство даже внутри империи некоторым образом в осадном положении. Обуревающие волны поднимаются незаметно. Слабость орудий, неповоротливость механизма, отсутствие господствующих или руководящих личностей, — вот те признаки, которые меня тревожат и смущают»[95].

Свойственная монархическому управлению система ценностей предопределяла весьма изощренные условия борьбы за место у трона. Имелось немало способов воздействовать на климат в императорском окружении. Влиятельные круги вынашивали различного рода идеи и вносили предложения, последствия осуществления которых порой было трудно предвидеть.

Насущная задача времени состояла в том, чтобы изменить систему управления государством. Нужны были решительные меры, чтобы избавить правительственный аппарат от несогласованности в решениях и действиях, от необдуманных, порой однобоких, корпоративно выработанных постановлений, продвигаемых теми, кто ближе всех стоял к императору. Горчаков настаивал на том, чтобы «главнейшие органические дела государственные, прежде чем быть представленными в Государственный совет или в комитет гг. министров, словом сказать, прежде, чем получить форму закона или высочайшего повеления, непременно бы обсуждались в собрании ближайших советников государя, под непременно личным председательством Его Величества; в таковой коллегии должны быть министры и лица, им особо приглашаемые, но вне этого совета и именно по этим органическим вопросам ни один министр отнюдь не должен был иметь особого, с глаза на глаз, собеседования, а тем более доклада государю императору»[96].

В результате было начато построение вертикали управления страной. Решалась задача: как обеспечить эффективность политического руководства в сочетании с ответственностью министерств и отдельных государственных деятелей за вверенные им сферы жизни общества. Была предпринята попытка организовать планомерную работу Совета министров, отнеся его к числу «высших учреждений империи», ввести его деятельность в рамки регламента, избавить процесс принятия решений от субъективизма и произвола, чтобы важнейшие для страны решения получали взвешенную оценку в ходе всесторонних обсуждений.

Одним из выдающихся «константиновцев», немало повлиявших на ход дел в российском государстве на протяжении царствования Александра II, был граф Михаил Христофорович Рейтерн (1820–1890). Графский титул он получил в конце своей деятельности, перед самой смертью в 1890 году. А до той поры ему, выпускнику Царскосельского лицея, пришлось пройти трудную дорогу служебного восхождения в министерствах финансов и юстиции, морском ведомстве, Комитете железных дорог, в составе Редакционных комиссий по подготовке крестьянской реформы. С его именем связаны важнейшие преобразования в укладе хозяйственно-экономической жизни России. Министерство финансов было ему поручено в кризисный период 1862 года, когда неокрепший механизм государственного управления реформируемой России подвергся жестоким испытаниям. Финансовое положение страны было крайне тяжелым. Дефицит бюджета, растущие долги по государственным обязательствам, неизбежные новые расходы на проведение реформ ставили перед новым министром, казалось бы, неразрешимые задачи. Рейтерн начал с упорядочения того, чем реально располагала Россия. Он настоял на необходимости предать гласности бюджетные возможности государства — опубликовать финансовые росписи доходов и расходов, что никогда прежде не делалось. Наряду с этим был введен новый порядок планирования, рассмотрения и утверждения сметных ассигнований, установлен контроль за исполнением бюджетов министерств и ведомств.

Рейтерн возвел бережливость в ранг государственной политики. Его упорное нежелание выделять большие средства на нужды других ведомств часто приводило к жарким баталиям в Комитете министров. Против такой позиции особенно возражал Дмитрий Милютин, с математической точностью доказывавший, что денег, выделенных на реформирование армии, недостаточно. Рейтерн выстаивал в этих спорах и столь же точно и последовательно доказывал, что ни одна страна мира за всю историю не имела столько военных расходов в мирное время, как Россия, что в нестабильный период коренных преобразований государству более чем когда бы то ни было следует воздерживаться от крупных трат, иначе последствия могут быть непредсказуемыми. Отладить хозяйственный механизм государства можно было, по мнению Рейтерна, лишь через развитие производительных сил. Для этого следовало поддержать частнопредпринимательскую деятельность населения. Впервые в России в экономический обиход был введен рынок ценных бумаг, созданы первые частные коммерческие банки, ссудно-сберегательные товарищества, выстраивались правила, регулирующие кредитно-денежные отношения. В трудных условиях переходного периода проводились поиски оптимальных налоговых форм, приемлемых таможенных тарифов, вводились меры преодоления нарождавшегося монополизма.

Основное внимание финансового ведомства было сосредоточено на развитии транспортной сети страны, поскольку нехватка железных дорог была главным препятствием в развитии товарного производства и сбыта зерна, мануфактурных изделий. Создавались благоприятные условия для строительства железных дорог, протяженность которых примерно за двадцать лет возросла более чем в двадцать раз.

Однако устанавливаемые правила, предполагающие легитимное развитие акционерных коммерческих банков и предприятий, не поспевали за процессом. Новая экономическая политика, становление рыночных форм хозяйствования сопровождались злоупотреблениями, биржевыми кризисами. Строить новую экономику в условиях финансового хаоса было непросто. Бремя государственных расходов, вызванных польским кризисом, Кавказской войной, военной реформой, реформой образования, переустройством системы управления, наконец, расходы на содержание двора не давали возможность сводить концы с концами. Попытки укрепить национальную валюту ни к чему не приводили. Решения, принимаемые с целью стабилизировать налоговое бремя, не давали желаемых результатов.

Все годы служения на посту министра Рейтерн опасался бедствия, могущего перечеркнуть те положительные результаты, которые были получены. Таким бедствием стала война. Рассудительный Рейтерн справедливо полагал, что гарантией преодоления финансового кризиса прежде всего является сохранение мира, и потому резко отрицательно относился ко всему, что могло бы его нарушить. Он категорически протестовал против расширения экспансии в Среднюю Азию, готов был продать Аляску по смехотворно малой цене, чтобы только избежать осложнения отношений с США, отверг предложение Горчакова выступить с территориальными претензиями к Турции после отмены нейтрализации Черного моря, наконец, умолял императора отказаться от Балканской кампании 1877–1878 годов. В записке, направленной Александру II, Рейтерн предсказывал ее трагический исход, убеждая царя, что война «принесет России неисправимое разорение и приведет ее в положение финансового и экономического расстройства»[97]. Однако его голос услышан не был. Две огромные империи — Российская и Османская — вновь сошлись в жестокой и кровопролитной схватке.

Министр, видя, как на его глазах рушатся плоды многолетней работы, с началом Балканской войны подал прошение об отставке, но, движимый чувством долга, оставался на своем посту вплоть до заключения Берлинского мирного договора (1878).

Очевидно, что деятельность на таком посту в столь сложное время не могла привести к устраивавшим всех результатам. И министерство, и Рейтерн систематически подвергались критике, нападкам оппозиции, тем более что самого министра нельзя было назвать личностью особо яркой, такой, какими были Горчаков и Валуев. В нем было что-то от бухгалтера, предпочитавшего вести утомительные разговоры на языке цифр. Но он умел заставить себя слушать, его аргументы порой имели решающее значение. Рейтерн понимал уязвимое положение возглавляемого им ведомства, весьма самокритично относился к себе и результатам своей деятельности. Несмотря на льющуюся со всех сторон несправедливую и некомпетентную критику, министр не стремился прибегать к легко доступным мерам административного наказания. Тем более что реально финал министерской карьеры Рейтерна был отмечен заметным успехом. Систематические усилия, направляемые на экономическую поддержку крестьянской реформы и развитие сети железных дорог, дали ощутимые результаты в критический для страны военный период. Неурожай 1877 года в Европе, вызванный сильной засухой, стимулировал российский экспорт — появилась возможность с большой выгодой для себя торговать с европейскими странами.

Продвижение правовой реформы в России Александра II связано с именем Дмитрия Николаевича Замятнина (1805–1881). Судьба и карьера этого выпускника Царскосельского лицея во многом схожи с карьерой и судьбой Горчакова. Ему удалось многого достичь уже в годы царствования Николая I. Доказывая свои способности делом, Замятнин сумел выдвинуться на высокие государственные должности — герольдмейстера, обер-прокурора, сенатора. Пост министра юстиции Замятнин принял уже на склоне жизни и карьеры, в 57 лет. Однако именно с этой поры в его судьбе начался новый, наиболее значительный этап. Замятнину было поручено на деле продвигать задуманную в общих чертах, но так и не осуществленную за предшествующие семь лет судебную реформу. Помимо подготовки новой редакции судебных уложений, законов, норм, работу требовалось вести сразу в нескольких направлениях: создавать материальную базу судебных органов, а главное — находить персонал, способный действовать в изменяющихся условиях, когда впервые в общественном обиходе стали употребляться понятия «правовое государство», «гражданское общество», «защита прав личности» и впервые всерьез задумались над тем, что жестокость — истязания, пытки, телесные наказания — лишает общество перспективы в его цивилизованном развитии.

В этой сфере также сформировался сплоченный круг талантливых единомышленников, обладающих силой интеллекта и государственной волей, таких, как В. П. Бутков, С. И. Зарудный, К. П. Победоносцев, А. А. Книрим, М. Е. Ковалевский, О. О. Квист, Н. И. Утин, Н. И. Стояновский, Д. А. Ровинский, Н. А. Буцковский.

Опора на подобных людей придавала министру Замятнину сил и уверенности, ощущение надежности и обстоятельности в делах. В результате гласность и публичность вывели правосудие из «мрака канцелярской тайны», впервые поставив суды в России под контроль общества и печати.

Реформа судебной системы России была провозглашена императорским указом 20 ноября 1864 года. Старая судебная система с ее укоренившимися пороками подлежала демонтажу. И все же именно среди ее представителей Замятнин искал единомышленников, постепенно подбирая тех, кто на деле проявлял готовность подхватить новое, продвигаться по избранному пути. Целеустремленность, деятельная энергия Замятнина удивляли всех. Он посетил десятки судебных заседаний, наблюдал течение процессов, выявляя тех, кому предстояло в будущем пожизненно вершить суд над людьми. Одним из его единомышленников стал Н. И. Стояновский, товарищ министра. С его участием удалось отстоять главные ценности судебной реформы и, что особенно существенно, запустить механизм ее продвижения. Благодаря настойчивости Замятнина и его «команды» в начале 1866 года приступили к работе окружные судебные инстанции в Санкт-Петербурге, а затем и в Москве. Для их укомплектования потребовалось время. Однако масштабность решенной Замятниным и его министерством задачи говорит сама за себя. Для замещения новых должностей в Санкт-Петербурге и Москве необходимо было подготовить судебный персонал в количестве 394 человек, которым предоставлялся пожизненный иммунитет. И это обстоятельство оказалось решающим с точки зрения практического применения судебной практики к российским реалиям.

Новые правовые установления довольно быстро привились: эффективно заработал суд присяжных, доказал свою жизнеспособность институт мировых судей. Для того чтобы на деле вершить суд «скорый, милостивый и правый для всех», Замятнин строго отстаивал и защищал новые принципы судопроизводства, а именно: гласность судебной деятельности и независимость суда; состязательность сторон в ходе процесса; избавление прокурорского надзора от подчинения «случайным административным видам и соображениям». Продвижение этих требований было делом непростым. Давали себя знать интересы представителей высших сословий, тех, кто в прежние времена имел возможность управлять судом и его решениями в собственных целях. Соприкосновение высшей власти с новыми юридическими реалиями вызывало раздражение и противодействие. Колебания маятника общественных настроений, выступления политической оппозиции были сопряжены с немалыми испытаниями для новой судебной системы: оказывалось давление на суды, делались попытки склонить прокуратуру к административным санкциям, изобретались различные способы манипулирования правовыми, нормами. Поступали указания свыше с целью надавить на прокуратуру, включить механизм подавления радикализма и инакомыслия, особенно когда заходила речь о юридической оценке некоторых выступлений в газетах и журналах, где остро критиковалась государственная система.

Реакция, наступившая вслед за покушением Каракозова на Александра II в 1866 году, ознаменовала собой и наступление на новую систему судопроизводства. Верховенство закона было поставлено под вопрос. Первой жертвой стали вынужденный уйти в отставку Замятнин, а затем и наиболее влиятельные его последователи. Бывшего министра, однако, не выставили за порог: его назначили членом Государственного совета, где он продолжал отстаивать ценности созданной им судебной системы. Дело его жизни, несмотря на мрак реакции и невежество ретроградов, и далее проявляло свою жизнеспособность.

Гласный суд присяжных, опирающийся на судебные уставы 1864 года, пользовался широкой поддержкой в российском обществе. Окончательное разрушение его, как и многих других уложений, придававших судебной системе цивилизованные черты, произошло после 1917 года, когда классовая ненависть решительно отвергла предшествующий опыт строительства российской государственности.

Предпринимаемые ныне, на рубеже XX и XXI веков, преобразования судебной системы России повторяют искания, пройденные русским обществом в ту далекую эпоху. Реформы права и судопроизводства продвигаются теми же путями, какие прокладывал Замятнин со своими единомышленниками и помощниками.

В наиболее плодотворный, реформаторский период царствования Александра II его правящий кабинет укреплял Александр Васильевич Головнин (1821–1886), в ту пору министр народного просвещения (1861–1868).

Деятельность Головнина выходила далеко за рамки его прямых обязанностей. Он олицетворял собой движущие силы так называемой эпохи десятилетия (1856–1866). Это был государственный деятель, интересы и влияние которого простирались на всю общественную жизнь, что прибавляло ему популярность и одновременно множило число его врагов.

Головнин проявил свои способности уже сразу после окончания того же Царскосельского лицея, выполняя различные задания по линии Морского министерства, в частности в Финляндии, где ему пришлось провести около года для составления подробного описания этого края. За это время он выучил шведский язык в дополнение к четырем европейским, какими уже владел. Великий князь Константин Николаевич ценил его энциклопедическую образованность и видел в нем своего единомышленника. «Морской сборник», который было поручено редактировать Головни-ну, в первые годы правления нового российского самодержца стал рупором набирающего силу движения за обновление России. Журнал собирал новаторски мыслящих людей из публицистов, литераторов, деятелей радикального крыла интеллигенции, кому впоследствии удалось влиться в когорту реформаторов новой эпохи. Среди них были братья Д. А. и Н. А. Милютины, Ю. Ф. Самарин, К. Д. Кавелин, Д. Н. Замятнин. В этой среде рождались грядущие проекты и разрабатывались подходы к решению крестьянского вопроса, вынашивались планы преобразований в других сферах российской жизни.

Министерство народного просвещения, ранее считавшееся второстепенным, в ходе осуществленных Головниным преобразований стало занимать ведущее положение в общественно-политической жизни России. Либерализация университетского образования основывалась на освоении европейских традиций. Для их тщательного изучения за границу были командированы прогрессивно мыслящие доверенные лица. В 1863 году был обнародован Устав высших учебных заведений, где ликвидировались барьеры между студентами и преподавателями, обосновывались права на университетское самоуправление, вводились новые ученые степени и создавались новые научные кафедры. Тогда же были существенно повышены оклады профессоров. Главной целью, которую преследовал Головнин, являлось не только повышение качества российского образования, преодоление отставания науки и обучения от потребностей времени, но и построение в России гражданского общества, основанного на праве и законе.

В 1864 году были изданы Устав гимназий и Положение о народных школах, что стало частью плана системной реорганизации обучения и воспитания молодого поколения России, обеспечивавшей их преемственность.

Отношения власти и общественности, взгляды которой выражались в прессе, носили тогда (как и сейчас) весьма болезненный характер. Работа, которую проводил Головнин, строилась вокруг свободы слова и печати. Это была одна из наиболее актуальных тем, поскольку строить гражданское общество, расширять правовое пространство без свободы слова и печати немыслимо. Головнин был одним из инициаторов Закона о предоставлении печати возможных облегчений (1865). Цензурный комитет, в задачи которого входили в том числе и репрессивные меры воздействия на периодическую печать, литературу, публицистику, по его настоянию был выведен из Министерства просвещения и передан в Министерство внутренних дел.

Головнин воплощал новый, редкий для России тип чиновника, к тому же представителя верховной администрации. Принципами его работы были гласность, стремление в ходе дискуссий изучать вопросы с разных сторон с привлечением общественных сил. Он изъездил Россию вдоль и поперек не только в поисках ответов на насущные вопросы, но и в поисках людей, с которыми можно было осуществлять преобразования. Его ориентация на европейский административный и политический опыт, попытки перенести элементы уклада западной жизни на русскую почву были и остаются причиной травли со стороны его идейных противников.

Еще одно забытое имя из немногочисленной когорты выдающихся реформаторов александровского времени — Валериан Алексеевич Татаринов (1816–1871). По сути дела, он один из первооснователей системы органов государственного контроля за состоянием и целесообразным расходованием денежных ресурсов империи. В 1852 году, когда обнаружились злоупотребления, растраты и воровство в «Комитете 18 августа 1814 года» — органе, учрежденном по итогам войны с Наполеоном I с целью оказания материальной поддержки раненым и инвалидам, Татаринов открыл власти глаза на необходимость системных мер по учету и контролю за движением государственных средств, которые смогли бы избавить казну от постоянного расхищения.

Изучив опыт организации государственной отчетности, принципы сметного финансирования органов управления в Пруссии, Франции, Бельгии и Австрии, Татаринов стал руководителем комиссии по коренному переустройству всей системы контроля за использованием финансов и автором реформы бюджетной политики. Несмотря на нападки и травлю, Татаринову удалось объединить все средства, которыми располагала страна. Отныне они находились в ведении одного органа — Министерства финансов. Был положен конец произволу министерств и ведомств, которые, используя бюджетные и внебюджетные поступления, не только самовольно их расходовали, но и сами себя в том деле контролировали. Татариновым были разработаны правила сметного финансирования как органов управления, так и отдельных государственных программ. «Государственная роспись», как тогда называли бюджет, на основе вводимых им порядков постепенно, преодолевая нехватку денежных средств, стала продвигаться к сбалансированной системе планирования доходов и расходов, а все контролирующие органы слились в контрольные палаты, после чего в государстве снизу доверху стала осуществляться ежемесячная сверка расходов и поступлений денежных средств. В результате к 1868–1869 годам бюджет Российской империи стал бездефицитным.

Положив начало системной ревизионной деятельности в таких отраслях, как производство алкогольной продукции и железнодорожный транспорт, где стали практиковаться внезапные проверки непосредственно в кассах и бухгалтериях, Татаринов оказался в изоляции. Его деятельность, направленная на целевое использование материальных и денежных ресурсов, не могла нравиться той части элиты, которая из века в век кормилась из казны.

Татаринов умер внезапно, от инфаркта, причем в тот момент, когда его реформаторские усилия еще только набирали силу. Безупречная честность этого человека окончательно подтвердилась лишь после его смерти, а материальное вознаграждение за его преданное служение государству было выплачено его детям, поскольку Татаринов не оставил им никакого состояния…

Схожая судьба была уготована и другому замечательному человеку, государственному чиновнику более раннего поколения, Дмитрию Николаевичу Блудову (1785–1864), председателю Государственного совета (1862–1864) и Комитета министров (1861–1864). Когда его здоровье вконец расстроилось, выяснилось, что у него нет средств на то, чтобы поехать лечиться на воды в Европу. Пришлось друзьям просить у Александра II специальную субсидию, чтобы помочь самому доверенному из его «ближних бояр».

Между тем Блудов — одна из ярчайших индивидуальностей России начала XIX века. Одаренность, образованность, широта познаний поставили его в ряд с выдающимися людьми своего времени — Карамзиным и Жуковским. Они были друзьями и единомышленниками во взглядах на литературно-публицистическую деятельность, на государственные дела. До конца дней Карамзин и Блудов двигались по жизни рядом, несмотря на то, что судьба часто разделяла их. Блудов начал свою службу в пятнадцать лет — сначала в Коллегии, а затем и в Министерстве иностранных дел. Работая за границей на дипломатических должностях, он вполне разделял убеждения своих друзей по «Арзамасу» — литературному кружку, который открыл писательскую дорогу многим его участникам. Благородство и изысканный вкус делали его другом и советником многих талантливых литераторов того времени.

Однако в блестящем начале судьбы Блудова произошел глубокий перелом. Рекомендованный Карамзиным Николаю I как человек, наделенный выдающимися способностями, Блудов, едва приступив к высокой государственной деятельности, по воле обстоятельств и высочайшему повелению оказался на должности делопроизводителя Верховного суда по делу участников восстания на Сенатской площади 14 декабря 1825 года. Впоследствии Блудов занимал высокие государственные посты: назначался начальником департаментов, министром разных министерств — внутренних дел, юстиции, иностранных вероисповеданий; выступал редактором Свода законов, Уложения о наказаниях. На первых порах реформаторской деятельности Александра II он был опорой для молодого самодержца в главном — в реформе по освобождению крестьян от крепостной зависимости. В это дело он вложил немало сил, проявив исключительную душевную щедрость. Блудов прошел все мыслимые ступени государственной службы и командные высоты в России Николая I, Александра II, получив все доступные по тем временам почести и награды. Однако участие в процессе по делу декабристов омрачало и более чем что-либо другое подтачивало его силы…

Крупной фигурой, явлением национального масштаба в период царствования Александра II был военный министр империи граф Дмитрий Алексеевич Милютин (1816–1912).

Он так же, как и Горчаков, с юных лет выделялся среди сверстников, проявляя блестящие познания в столь различных областях знаний, как литература и математика. В своих ученических работах Милютин обнаруживает удивительную зрелость, используя методы, которые теперь бы назвали системным анализом. Он считал, что при решении проблем должны преобладать «полнота, точность, система», что «всякая наука может дойти в стройности и полноте до математической точности»[98].

Преодолев долгий и трудный путь на разных должностях в военном ведомстве, Милютин в 1861 году выдвинулся в военные министры империи, оставаясь на этом посту вплоть до кончины Александра II.

Ключевое значение в восхождении Милютина имело его участие в решении кавказской проблемы. Здесь, на Кавказе, он в разные годы нес службу, участвовал в боевых действиях, был серьезно ранен, здесь же, извлекая уроки из прошлого, он обдумывал методы ведения войны, способы ее мирного завершения.

Одна из написанных Милютиным работ — «Наставления к занятию, обороне и атаке лесов, деревень, оврагов и других местных предметов» — стала итогом первого собственного опыта участия в боевых действиях. После этого были еще три длительные командировки на Северный Кавказ.

Кавказская война — длинная, так до конца и не прочитанная страница российской истории. Проблема покорения горских народов Кавказа, к решению которой подступался еще Петр I, из поколения в поколение мучила российских самодержцев, не умевших найти ее решения. Не территориальные приобретения, не доступ к природным ресурсам, не стремление экспроприировать достояние горских народов двигало Россию на Кавказ и далее, за его пределы.

Кавказская проблема с течением времени выросла в одно из серьезных препятствий на пути экспансии Российской империи на Восток. Речь шла не столько о том, чтобы остановить регулярные грабительские набеги горцев на приграничные территории, хотя разбой и торговля невольниками к тому времени стали едва ли не основной статьей дохода племенных вождей, но в первую очередь о потребности выхода к торговым путям Запада и Востока через незамерзающие моря. К тому же перед Россией стояла важная миссионерская задача — избавить христианские народы, разбросанные на пространствах бывшей Византийской империи, от насильственной исламизации. В этом смысле наиболее бедственное положение сложилось в грузинских и армянских княжествах, отрезанных от православного мира цепью Кавказских гор. Кроме того, народы, заселявшие горы и предгорья с севера, тоже исповедовали ислам.

Таким образом, движение России на Восток наполнялось глубоким стратегическим смыслом. Намерения набирающего мощь северного соседа вызывали беспокойство не только Персии и Турции, но и ведущих европейских держав. Выход России на пространства Анатолийского полуострова с установлением ею контроля над проливами Босфор и Дарданеллы означал бы радикальные геополитические изменения, поставил бы под вопрос само существование хозяйственно-экономических связей стран Европы с Ближним Востоком и азиатской Индией. В этом случае создавались предпосылки к возникновению супердержавы, способной взять под контроль стратегически важные источники сырья, товаров и пути их доставки. Именно по этой причине, когда стало очевидно, насколько Николай I приблизился к осуществлению заветной цели, страны европейской коалиции — Англия, Франция, Сардиния — в 1854 году предприняли интервенцию союзных войск в Крыму, чтобы остановить имперские устремления России. До той поры проблема Кавказа хотя и существовала, однако не стояла в ряду первостепенных. Вялотекущий характер, присущий тактике и стратегии ведения войны в кавказских предгорьях, объяснялся отвлечением основных сил на решение других, гораздо более актуальных задач. Действия экспедиционного корпуса в горах на восточном, центральном и западном направлениях продолжались десятилетия, война передавалась по наследству от одного самодержца к другому. И причин столь затяжного течения боевых действий было много. В первую очередь героизм и самоотверженность горских народов, их неистощимая способность к сопротивлению. Но не менее важным было легковесное, недальновидное ведение дел российским военным руководством, опьяненным боевыми успехами императорских войск на полях других, гораздо более масштабных сражений. Для армии, сумевшей разгромить войска великого Наполеона, одержавшей победу над шведами и турками, данная цель казалась малозначительной и легко достижимой. Карательные экспедиции против горских владений не приносили результатов, а вели лишь к наращиванию боевого опыта горцев. Дух сопротивления укрепляло учение радикального ислама — мюридизм. Его проповедники, прибывавшие из исламских центров Ближнего Востока, возвещали приход газавата, священной войны против неверных. Однако не только неприступные леса и горы и религиозный фанатизм помогали народам Северного Кавказа выстоять в неравной борьбе. Помощь им приходила далеко из-за пределов России — и не одним лишь снаряжением, но и инструкторами, деньгами, людьми. Через Турцию отряды горцев оснащались новейшим нарезным оружием, возможности которого многократно превышали возможности гладкоствольного, бывшего на вооружении у русских. В феврале 1857 года, благодаря разведданным, полученным от посланника в Константинополе Бутенева, был обнародован факт высадки в устье реки Туапсе отряда польских и венгерских эмигрантов, направлявшегося на помощь горцам. Процесс формирования отряда, его экипировка и отправка осуществлялись английскими дипломатами[99]. Далее еще не раз будут установлены факты, свидетельствующие об усилиях Англии и Турции интернационализировать Кавказскую войну. Военное вмешательство в кавказские дела иностранных государств продолжалось вплоть до 1864 года. Легионеры из Польши, Венгрии, Турции, оснащаемые новейшим вооружением, экипировкой, деньгами, участвовали в непосредственных столкновениях с русскими войсками, нанося им серьезный урон. Массированная политическая и материальная поддержка кавказских повстанцев Англией, по сути дела, служила защите ее колониальных интересов на Востоке. Кавказ рассматривался в качестве главного препятствия выходу России на важнейшие торговые пути, соединяющие Европу с Азией.

Многократные попытки сил экспедиционного корпуса продвинуться в глубь предгорий рано или поздно проваливались, поскольку выиграть войну по сложившимся, хорошо известным канонам не удавалось. Навязываемая противником партизанская война, ее изощренные, коварные методы ставили командование в тупик. Близкие к завершению масштабные операции захлебывались, а оставляемые на захваченных территориях крепости и базы подвергались блокаде и уничтожению. Победные рапорты об успехах в сражениях сменялись печальными известиями о сотнях и тысячах погибших, об утрате войсками контроля над огромными территориями и населенными пунктами.

Кавказская война пролегла через судьбы многих поколений, затронув все слои российского общества, не исключая и его высшие сословия. Одни направлялись на Кавказ по велению долга, другие — по высочайшему повелению. Там кровью искупали свою вину перед троном опальные декабристы. Там остановилась жизнь многих наделенных умом и талантом российских интеллектуалов. Не все они успели применить себя в каком-либо более значительном и нужном деле. Драма тех десятилетий нашла свое отображение и в художественном творчестве литературных гениев эпохи: Пушкина, Лермонтова, Толстого.

Эпизод Кавказской войны, преисполненный невероятного драматизма, воссоздает Лермонтов в своем гениальном поэтическом творении «Валерик». Берущая за сердце реалистическая картина боя в горах Ичкерии написана с обескураживающей точностью. Вчитываясь в ее строки, как бы переносишься в наше время.

В упоминаемый Лермонтовым в начале поэмы «славнейший» период (1818–1826) той войны, проходивший под руководством А. П. Ермолова, пришло наконец понимание того, что кавказские пространства «представляют собой громадную естественную крепость», а покорение проживающих здесь «диких и хищных народов» невозможно осуществить одним только военным путем… Однако уроки и выводы тех первопроходцев усвоены были не сразу.

Алексей Петрович Ермолов (1777–1861) — один из немногих российских генералов, о служении которого до сей поры на Кавказе ходит немало легенд, рассказов, анекдотов. Ему, герою Бородинской битвы, Александром I было поручено командование экспедиционным корпусом на непокорном Северном Кавказе. В 1818 году Ермолов предложил план постепенной колонизации предгорий Кавказа путем создания укрепрайонов, вокруг которых предполагалось создать поселения казаков-колонистов, способных привнести новое, по тем временам прогрессивное в примитивный уклад жизни «диких народов», привлечь к мирному земледельчеству и скотоводству местные племена. Именно Ермолов основал первое крепостное укрепление Грозное и другие, откуда предпринял ряд походов, имевших целью установление власти России в примыкающих к ней княжествах Центрального Кавказа и Закавказья — в Мингрелии, Имеретии, Гурии, Абхазии, Карабахе и других менее значительных по площади национальных образованиях. Главное достоинство его правления — не только успешные военные операции, но и обширная хозяйственно-административная деятельность, направленная на развитие края. Под его руководством был расширен Военно-Грузинский тракт, улучшены дороги внутри Северного Кавказа. Главное же — ему первому удалось привлечь к сотрудничеству местное население, направив его энергию на благоустройство края. Были приняты меры к поощрению местного производства, земледелия и торговли. Он сумел зазвать сюда даровитых людей из Центральной России, найти им применение в просвещении и образовании местных народов, в освоении оздоровительных ресурсов. С его именем связано основание крупнейших в Европе бальнеологических курортов Кавказских Минеральных Вод.

После Ермолова сменилось немало талантливых военачальников, были проведены десятки и сотни успешных операций, но как ни наращивались военные усилия, положить конец войне не удавалось. О том, какой ценой давалась победа, можно судить по донесениям хотя бы о двух боевых операциях, проведенных под командованием князя М. С. Воронцова с целью овладеть укрепленными аулами Гергебиль и Салты в августе-сентябре 1847 года: «Оба эти предприятия стоили нам около 150 офицеров и более 2500 нижних чинов». Тем не менее впоследствии эти аулы не единожды переходили из рук в руки.

Наиболее ожесточенный характер война приобрела в пору, когда движение горских народов возглавил имам Шамиль, которому удалось сплотить разрозненные племена под единым руководством.

В жизнеописаниях Шамиля (1797–1871) много мифов, легенд и реальных фактов. Однако совершенно определенно можно сказать, имам Шамиль к середине 30-х годов XIX века обладал грозной силой, которая с течением времени мужала, крепла, объединив вокруг вождя религиозных лидеров и подвластные им племена. Шамиль прошел сквозь трудные испытания на пути к утверждению собственной власти. В отличие от своих предшественников он оказался гораздо более мудрым, дальновидным вождем, успех которому обеспечили не только победные военные операции. Он умело играл на чувствах людей, вызывая у них фанатичную преданность. Это помогало ему выстоять и даже после сокрушительных поражений вновь обретать силу и поддержку в народе. Война с Шамилем изобиловала победами и поражениями, в которых сила и храбрость, хитрость и коварство, переплетаясь, играли на руку лидеру горцев. В ряде случаев Шамиль оказывался в безвыходном положении, но каждый раз ему удавалось избежать плена. В конечном счете затяжная война изнурила население Кавказа. Жестокое подавление выступлений горцев, уничтожение не только мест их базирования, но также крепостей и селений, тактика правительственных войск, бравших под охрану народы и лидеров, решившихся порвать с имамом и перейти к мирной жизни, делали свое дело. К тому времени была разработана стратегия ведения войны, предполагавшая планирование и тщательную подготовку операций с учетом особенностей и рельефа местности. Помимо неприступных гор и перевалов мощным препятствием для регулярных войск и защитой для горцев служили непроходимые леса, через которые экспедиционному корпусу приходилось прокладывать собственные подходы к военным укреплениям, вырубая широкие просеки, избавляющие войска от внезапных нападений. Наконец в августе 1859 года отряды Барятинского, преодолев отвесные скалы Гуниба, блокировали Шамиля, и он вынужден был сдаться. Обошлись с ним более чем гуманно. Вместе с семьей пленного предводителя горцев доставили в Петербург, где повергнутый кавказский вождь впервые открыл для себя реальную Россию, с которой он столько лет воевал. Многое его тогда поразило. Говорят, папаха падала с его головы, когда он пытался окинуть взором высоту Исаакиевского собора. После аудиенции у Александра II Шамиль и его окружение были отправлены на поселение в Калугу, где оставались более двенадцати лет. В 1870 году ему было разрешено выехать в Мекку — там он окончил жизненный путь в марте 1871 года.

Проявляя незаурядный организаторский талант, решительность и смелость, великолепно владея боевым искусством, не сомневавшийся в своей удачливости вождь стал для сражающихся горцев идолом — и в военном, и в религиозном смысле. По его слову они готовы были идти на верную смерть. Шамиль оставался неуловимым для экспедиционного корпуса российских войск на протяжении двадцати пяти лет. Все попытки разгромить его отряды, поймать и пленить самого вождя оканчивались неудачей. В одном из острых эпизодов в июле 1837 года, когда в районе Старое Ахульго отряд Шамиля был блокирован, он обещал прекратить сопротивление и принять условия к умиротворению на Кавказе. Однако нерасторопность командования российского отряда, недооценка им ситуации позволили кавказскому лидеру ускользнуть, что в конечном счете лишь укрепило его авторитет, создав ему ореол избранника, покровительствуемого Аллахом.

Неизвестно, проводились ли в ту войну двусторонние переговоры с целью найти политический путь к разрешению конфликта, скорее всего, таких переговоров и не могло быть, поскольку «весовые» категории сторон были неравны, да и преследуемые сторонами цели — несовместимы. Локальные эпизоды перемирий и переговоров, проводимых по тактическим соображениям (например, когда была потребность выиграть время, вызволить находившихся в плену или в заложниках), велись, но на последующем ходе событий это не отражалось. Собственно, иное и предположить трудно.

Крымская война, а также операции в азиатской Турции отвлекли значительную часть российских войск от кавказского направления. Эти обстоятельства послужили для горских лидеров поводом к развертыванию крупномасштабных действий, сводящих на нет результаты многих прежних операций по умиротворению. В 1854–1856 годах войска Шамиля совершают дерзкие набеги в Дагестан, Грузию, на заселенную казачеством равнинную часть предгорий, захватывают ряд укреплений черноморской линии — Новороссийск, Анапу и Екатеринодар. Для Шамиля последствия этих побед обернулись трагически. На фоне тягостных итогов Крымской войны российский престол не мог позволить себе не отреагировать на «кавказское унижение». После подписания Парижского трактата (1856) выведенные из боевых действий российские войска получили наконец возможность переключиться на решение кровоточащей кавказской проблемы. Был взят курс на планомерное подавление военного сопротивления и одновременный переход освобождаемых территорий к мирной жизни. Для достижения этих целей были мобилизованы и военные, и интеллектуальные ресурсы, призванные разрабатывать не только тактику и стратегию боевых операций, но и приемлемую политику, отвечающую традициям и условиям жизни местного населения.

Здесь как раз и проявились незаурядные способности Д. Милютина, мыслящего стратега, начальника штаба действующей на Кавказе армии под командованием генерала князя А. И. Барятинского (1815–1879). Впоследствии отношения этих двух далеко не равно одаренных людей стали достаточно неприязненными, время и обстоятельства отдалили их. Но тогда, в период Кавказской кампании, альянс этих военачальников послужил интересам дела. Характерно, что впоследствии А. И. Барятинский, генерал-фельдмаршал, член Государственного совета, царедворец, личный друг Александра II и весьма приближенный к императорской семье человек, не смог помешать карьере Д. Милютина, к служебному возвышению которого фельдмаршал относился с болезненной ревностью. Это говорит о том, что в ряде случаев соображения целесообразности оказывались для Александра II выше личных симпатий.

Пройдя через годы военных испытаний, уже будучи начальником Главного штаба Кавказской армии, Д. Милютин смог наконец применить свои представления о том, как следовало разрешать подобные ситуации. Милютин был сторонником осмысленной и дальновидной политики в отношении горских народов. Он полагал необходимым привлекать на свою сторону горцев, признавая их гражданские права, уважая их верования и традиции, способствуя их просвещению и вводя цивилизованные начала в уклад местной жизни. По его мнению, полное умиротворение могло наступить тогда, когда горцы сумели бы понять и признать преимущества добрых отношений с могущественным северным соседом. Организация медицинской помощи, введение новых приемов и методов хозяйствования, строительство дорог и мостов должны были серьезно облегчить жизнь местного населения. «Горцы должны быть убеждены, что Россия так могущественна и велика, что не имеет никаких притязаний на их ничтожное достояние», — писал Милютин[100]. Его идеи были настолько конструктивны, что именно их продвижение внесло перелом в ход войны. При его непосредственном участии была реорганизована система военно-административного руководства армией, разработан план военных операций, приведший в 1859 году к пленению Шамиля.

Человек разносторонних знаний и интересов, Милютин проявил себя как литератор, публицист, ученый-историк, военный организатор, стратег в сфере военного строительства и государственной политики. С начала шестидесятых годов Милютин активно включается в осуществление реформаторских намерений Александра II. На протяжении двадцати лет он оставался одной из стержневых фигур в продвижении идей обновления России. Его влияние проявлялось не только в военной сфере, но и во многих других областях административно-государственной деятельности. Его голос имел особый вес при решении судьбы реформ. Он был последовательным сторонником отмены телесных наказаний; выступал за демократизацию деятельности местных органов самоуправления — земств и наделение их реальными правами; настаивал на необходимости освобождения местных органов власти от сословных привилегий, в том числе при выборе лидеров; он последовательно поддерживал основы судебной реформы, перенес опыт гласного и независимого суда в систему военного судопроизводства. Милютин выступал против передачи функций цензуры Министерству внутренних дел, полагая более полезным создание отдельного коллегиального и самостоятельного государственного органа по делам печати.

И все же его талант организатора и государственного деятеля проявился главным образом при преобразовании и обновлении доктрины строительства российской армии. Он делал все для того, чтобы в армейской среде прививались идеи гражданского общества: гуманное отношение к личности солдата, улучшение его быта, медицинское обслуживание, обучение грамоте, сокращение срока службы (на первых порах с 25 до 16 лет).

Милютин настаивал на необходимости организовать армейское дело так и таким образом, чтобы общество наиболее рационально тратило свои интеллектуальные, материальные, людские ресурсы, а укрепление обороноспособности не разрушало, а напротив, упрочивало устои государства, не обременяя его непосильными затратами. Реформирование армии шло трудно, но не отставало от социально-экономических преобразований. Реорганизация военного управления и создание военных округов — первый этап этой работы.

Цель этого преобразования, по мысли Милютина, состояла в том, «чтобы привести все здание в стройный вид и упростить весь сложный механизм его, а для этого признано было полезным слить вместе части однородных по кругу действий и уничтожить лишние наросты, которые в течение времени образовались более или менее случайно, без всякого плана»[101].

Военное образование Милютин сделал непременным условием получения офицерского звания. Кадетские корпуса, славившиеся муштрой и шагистикой, были по его проекту заменены военными гимназиями, которые стали ориентироваться в первую очередь на интеллектуальное развитие обучающихся. Тогда же были созданы и военные училища, где выпускники гимназий могли получить высшее образование. Обязательным для офицера нового типа становилось знание не только специальных предметов, но и нескольких иностранных языков, литературы, истории, естественных наук. При этом дворянство утратило монополию на формирование офицерского корпуса из своих представителей. С шестидесятых годов в юнкерские и некоторые военные училища начали принимать представителей других сословий, в том числе крестьянского.

Таким образом, военные преобразования эпохи Александра II должны были создать четкий, отлаженный армейский механизм, управляемый компетентными, высокообразованными, ответственными лицами. Современная либеральная пресса называет реформы Малютина «первой и, к сожалению, последней попыткой построить российский офицерский корпус в соответствии с принципами военного профессионализма»[102].

По оценкам обществоведов того времени, в России преобладали «ленивые, робкие и рутинные умы». При рассмотрении проблем сложных и серьезных всегда находилось немало людей, которые высказывали всевозможные опасения, указывая на незрелость русского народа и его неподготовленность к переменам. Им вторили другие, усердно доказывая, что «все хорошее должно быть своевременно». Когда дело касалось европейского опыта, появлялись и те, кто требовал блюсти «национальную самобытность». Расхожими и весьма популярными в повседневном обиходе были обвинения в «слепом заимствовании и подражании западным формам».

Энергии и талантливости тех, кто был предан реформам, не всегда хватало. Отстоять принципиальную точку зрения удавалось далеко не всегда. Но стоит ли упрекать кого-то в том, что приходилось идти на компромиссы и уступки, порой весьма и весьма существенные? Необходимо понимать: идеи, мысли, предложения, которые были положены в основу государственных решений, еще не так давно были немыслимы — за них легко можно было угодить в тюрьму или на каторгу, прослыть «красным» или быть признанным сумасшедшим. И тем не менее эти люди продолжали действовать, понимая, что реформаторская линия в высших эшелонах российского руководства в любой момент может быть прервана, что необходимо в меру сил и возможностей использовать «реформаторский порыв» Александра II. Их старания, помимо прочего, были направлены на то, чтобы укреплять либеральный дух, всячески поддерживать устремления императора к преобразованиям. На постоянную угрозу остановки реформ или противодействия им указывало немало обстоятельств, и прежде всего поведение консервативного большинства — не отброшенного, но лишь на время оттесненного от престола. Сопротивление в явной форме проявляло себя уже в первые годы реформаторского подъема, когда в ходе продвижения тех или иных законопроектов через Государственный совет их авторы оказывались в меньшинстве. Лишь упорство Александра II и оставляемое за ним право на окончательное решение не позволяли провалить дело.

Изощренно, из-за кулис велась непрекращавшаяся психологическая война, с тем чтобы опорочить или скомпрометировать зачинателей и исполнителей реформ. Если внимательно, постранично, по дневнику министра внутренних дел Валуева проследить хронику дел и событий 1861–1863 годов и далее, видно, как едва ли не каждый месяц возникали слухи о его возможной ближайшей отставке… Между тем в этих условиях жил и действовал не один только министр Валуев. К тому же десятилетие великих реформ протекало отнюдь не в самых благоприятных внутриполитических условиях. Пленение Шамиля в 1859 году еще не означало полного покорения Кавказа: военные операции в западной части кавказских предгорий, сопровождаемые тяжелыми потерями, продолжались до 1864 года. В университетах Петербурга, Москвы и Казани в 1861 году возникали масштабные студенческие беспорядки, вынудившие применить крайне непопулярные меры полицейского характера. В 1862 году произошли «загадочные», грандиозные по масштабам пожары, которые охватили центр столицы и прилегающие кварталы. На протяжении 1861–1863 годов происходили вооруженные мятежи в Царстве Польском, сопровождавшиеся большими жертвами с обеих сторон и угрозой вмешательства во внутренние дела России. Власти, рассчитывавшей на повсеместную поддержку и понимание, преподносились драматические уроки в виде актов гражданского неповиновения, крестьянских бунтов, недозволенной агитации в войсках, распространения «крамольных» листовок и прокламаций. Эти и другие обстоятельства ставили систему государственного управления перед необходимостью жить и действовать на пределе сил, просчитывая целесообразность и возможные последствия предпринимаемых преобразований.

В силу давления сверху и снизу реформы в России происходили в сумятице, в атмосфере, которую нагнетали «недовольные помещики и неудовлетворенные крестьяне». В этих условиях и стал возможен выстрел Каракозова в Александра II.

Десятилетие, охватываемое 1856–1866 годами, самое плодотворное и исторически весомое, завершилось внезапно. Для Александра II попытка покушения на его жизнь стала потрясением, вызвала в нем чувство глубокой обиды и разочарования. Его душу истерзали нападки и обвинения в предательстве интересов дворянства, в нарушении незыблемых заветов предков. Выстрел Каракозова он воспринял как проявление неблагодарности и непонимания его целей и стремлений со стороны народа и долго еще не мог освободиться от ощущения тревоги и утраты перспективы в своей деятельности. Апатия и равнодушие вкрадывались во все, с чем он соприкасался. Сказывались накопившаяся с годами усталость, пресыщение властью.

Борьбу с «крамолой» возглавил генерал-губернатор Прибалтийского края граф Петр Андреевич Шувалов (1827–1889), назначенный шефом жандармов и главным начальником III Отделения Собственной Его Императорского Величества канцелярии. Этого новоявленного «ближнего боярина» в пору его могущества современники сравнивали с Аракчеевым, а кое-кто называл Петром IV. Поставив во главу угла борьбу с «революционной заразой», Шувалов и его выдвиженцы создали атмосферу страха и тревожных ожиданий вокруг Александра II. Используя растерянность и замешательство власти, они развернули работу против главных действующих лиц, стоявших у истоков преобразований. Делалось все, чтобы оттеснить их от Александра II, очистить верхний эшелон руководства страны от влиятельных носителей реформаторских идей. Этому немало способствовали разногласия, имевшие место в рядах сторонников реформ. Отставки последовали одна за другой. Посты министров покинули Валуев, Головнин, Замятнин. Проверенные, известные своим преданным служением государственные деятели неоднократно подвергались провокационным нападкам.

Целую кампанию «шуваловцы» развернули против министра финансов Рейтерна. За три года до этого он провел неудачную попытку восстановить обмен кредитных билетов на золото и серебро. Шеф жандармов и его сторонники использовали провал реформы как предлог для обвинения министра в профессиональной несостоятельности, в неумении вести дело. Процедура его отставки затянулась лишь по чистой случайности. Выбранный императором в преемники Рейтерну С. А. Грейг, служивший директором канцелярии морского ведомства, был другом Шувалова. Он имел весьма смутное представление о финансах и потому для ознакомления с новой сферой деятельности должен был некоторое время поработать в должности помощника министра. Как раз в этот период Александр II приказал Рейтерну разработать программу мероприятий по преодолению кризиса. Несмотря на то что министр уже готовился сдать полномочия, он целое лето провел в работе и подал на высочайшее имя блестящую записку, в которой выделил магистральные направления деятельности, необходимые для решения основных экономических проблем. Выработанная стратегия в очередной раз обнаружила незаурядные способности Рейтерна-финансиста и восстановила его реноме в глазах царя. Программа была одобрена, и разговоры о замене нынешнего министра Грейгом сами собой смолкли.

Дамоклов меч нависал также над Горчаковым и Д. А. Милютиным. Как и Рейтерну, им удалось удержаться на своих постах, однако искусственная изоляция сделала их участие в государственных делах гораздо менее заметным.

О том, что происходило в тот период в окружении императора, можно прочитать в дневнике Милютина: «Все делается под исключительным влиянием графа Шувалова, который запугал государя ежедневными своими докладами о страшных опасностях, которым будто бы подвергаются и государство, и лично сам государь. Вся сила Шувалова опирается на это пугало. Под предлогом охранения личности государя и монархии гр. Шувалов вмешивается во все дела, и по его наушничеству решаются все вопросы. Он окружил государя своими людьми; все новые назначения делаются по его указаниям. Таким образом, уже теперь в Комитете министров большинство членов действуют всегда заодно с гр. Шуваловым, как оркестр по знаку капельмейстера…

…Вот та среда, в которой обречен я действовать. Есть ли возможность одному бороться против целой могущественной шайки? Какое поразительное и прискорбное сравнение с той обстановкой, при которой вступил я в состав высшего правительства 13 лет тому назад! Тогда все стремилось вперед, теперь все тянет назад. Тогда государь сочувствовал прогрессу, сам двигал вперед; теперь он потерял доверие ко всему, им же созданному, ко всему, окружающему его, даже к себе самому. При таком положении дел возможно ли мне одному устоять на обломках кораблекрушения и не будет ли извинительно, если я решусь сложить с себя оружие?..»[103]

Реформаторам той поры сполна пришлось испить чашу разочарований и горечи, и особенно это проявлялось в кризисные моменты истории.

И Горчаков, и Милютин, и Валуев, как и другие члены правительственного кабинета Александра II, были если не единомышленниками, то «попутчиками», деятелями либерально-демократического толка, носителями «западнических» взглядов на переустройство России. Отличия в их взглядах не носили принципиального характера, но в том, что касалось борьбы за лидерство, за ведомственные приоритеты, они, как и всякие политики, были соперниками. Эти особенности политической жизни обретали на русской почве весьма жесткие формы, нанося ущерб и самим политикам, и государству в целом.

Надо отметить, жили реформаторы того времени в атмосфере, весьма далекой от всеобщего обожания и поклонения. О них судачили в светских салонах, они подвергались газетной травле, о них распускали всевозможные слухи, им пророчили скорый конец, их предавали и поносили. Так, например, каких только разговоров не ходило о великом князе Константине, родном брате императора (он был младше Александра II на десять лет). Его обвиняли во всех мыслимых и немыслимых грехах, прилагали немалые усилия к тому, чтобы поссорить его с Александром II, распуская слухи о том, что «всеми единодушно презираемый брат великий князь» вот-вот отстранит государя от власти. Ему приписывалось намерение провозгласить себя Константином II. И остальные реформаторы не избегли участи быть оклеветанными. К тому же это были люди разного возраста и склада характера, титулованные и без титулов, неодинаково одаренные, по-разному образованные. Им были свойственны ведомственный патриотизм и клановые пристрастия, многие были психологически несовместимы друг с другом. Не всем им удавалось в полной мере быть убедительными в трудных условиях борьбы у трона.

И все же достоинств у них было гораздо больше. Проявлялось это не только в их по-новому государственном мышлении, но и в высоконравственном служении делу. Некоторые из них обладали достаточно редким качеством — гражданским мужеством, имея смелость восставать против корысти и приспособленчества, поспешных выводов, необдуманных решений.

Тот же Дмитрий Милютин, иронически относившийся к «старческим причудам Рюрикова потомка», с почтительным уважением описывает в своем дневнике эпизоды решительного противодействия, какое оказывал Горчаков попыткам урвать кусок от государственного пирога. Так поступали иногда члены императорской семьи, великие князья. Они при первой возможности стремились использовать свое положение, особенно когда речь заходила о передаче государственной собственности в частные руки, о распределении концессий, направлении средств на строительство железных дорог. Горчаков, не считаясь ни с чем, напрямую обращался к императору с протестом.

В критический период Балканской кампании мужественно проявил себя и сам Дмитрий Милютин. В драматической атмосфере тупика и безысходности, бездарной траты сил в кровопролитных боях военная элита уже готова была отказаться от дальнейшего ведения войны. После третьей безуспешной попытки взять штурмом Плевну, когда не только физические силы армии были истощены, но и сломлен моральный дух полководцев, состоялось историческое заседание Военного совета экспедиционной армии. На этом драматическом сборе высших чинов павший духом император Александр II произнес: «Надобно признать, что эта военная кампания нам не удалась». Далее он предложил план отвода войск за Дунай… Первым, кто восстал против такого решения, был Милютин, поддержанный затем помощником начальника штаба армии К. В. Левицким: «Как можем мы, потратив столько сил, понеся столько жертв в ходе двухлетней войны, отступать, не зная, в каком положении неприятель? Быть может, он в еще большей мере действует на пределе сил и не сможет долго держать оборону?!» Решительный протест Милютина не только изменил ход Военного совета, но и привел в конечном счете к благополучному исходу войны. После полуторамесячной обороны Плевны главные силы блокированной турецкой армии капитулировали, а русские войска оказались в тринадцати километрах от Константинополя.

Министр юстиции Замятнин решительно восставал, когда предпринимались попытки вмешательства, в том числе и высочайшего, в деятельность суда и прокуратуры, отвергал решения, противоречившие праву и закону. Министр финансов Рейтерн, не считаясь с последствиями для своей многолетней карьеры, подал в отставку в знак протеста против вступления России в Балканскую войну.

Период между 1866 и 1874 годами — один из самых мрачных этапов правления Александра II. Либеральным, реформаторским силам на протяжении восьми лет пришлось испытывать давление, выдерживать непрерывные нападки и обвинения. Однако непреложная логика событий, разворачивавшихся вокруг России, убеждающая сила европейских идей, как и результаты происходивших на Западе прогрессивных перемен, все более контрастировали с нараставшим ощущением тупика. В 1874 году политический маятник качнулся в другую сторону. Лидер «могущественной шайки» Шувалов был отправлен в отставку, получив назначение послом в Лондон. Однако и на дипломатической службе П. Шувалов зарекомендовал себя отнюдь не с лучшей стороны, особенно во время заседаний Берлинского конгресса (1878). Характерно, что даже его друг и доброжелатель А. А. Половцов (1832–1909), в то время сенатор, а впоследствии крупный государственный и общественный деятель в правящем кабинете Александра III, высказывал о нем такое суждение: «Его неприготовленность, легкомыслие, бесцеремонность в обращении с мыслями… лишила его деятельность той доли пользы, на которую выдающиеся его способности могли давать право надеяться».

Можно назвать немало причин, по которым и эти годы нельзя считать потерянными. Многое из происходившего тогда послужило во благо России, но главное — оппозиции не удалось вынудить ее двигаться вспять, свернуть объявленные реформы. Активно велась перестройка экономики и хозяйства. Тысячи и тысячи свободных крестьян, продав свои наделы, вливались в промышленное и транспортное строительство. Продолжалась военная реформа: осуществлялся переход армии к новым формам организации, велось ее переоснащение. Был объявлен Закон о всеобщей воинской повинности (1874), который уравнял все сословия в выполнении главного долга перед государством. Вовремя и удачно были использованы последствия Франко-прусской войны. Вызванные ею геополитические изменения в Европе позволили отменить действие положений Парижского трактата (1856). Политика позитивного нейтралитета дала возможность укрепить международные позиции, вернуть России равные права в европейском сообществе. Однако именно этот период как раз и сыграл роковую роль в дальнейшей судьбе царствования Александра II. Годы реакции, вызванные остановкой реформ, атмосфера неопределенности и обманутых ожиданий подтачивали общественные устои, размывали многое из того, что стало ценностными ориентирами первого десятилетия правления Александра II. Политическое давление на выразителей общественного мнения, цензурные преследования литераторов и журналистов становились поводом к образованию политического подполья. В этих условиях образовалось и обрело широкие масштабы политическое течение народовольцев, в недрах которого выкристаллизовалось радикальное крыло, взявшее курс на политический терроризм.

В объявленных реформах шестидесятых годов был потерян темп, а реформаторы прежних лет — из тех, кто остался верен себе, — уже не могли набрать прежней высоты. Годы после 1874-го — пора особенно трудная, когда уже начали проявляться признаки грядущего смутного времени. Изменение политической атмосферы, давшее государственному аппарату ощущение некоей свободы и творческого простора, не могло ослабить остроту и сложность подступавших проблем.

К тому времени подрос и политически возмужал наследник престола — будущий Александр III. Вокруг него постепенно сформировалась влиятельная оппозиция, не прислушиваться к мнению которой император уже не мог.

О том, чтобы наверстать упущенное, не было и речи. Главная забота власти теперь состояла в том, чтобы контролировать события, не дать возникнуть революционной ситуации.

Обстановка отягощалась личной драмой императора — необходимостью раздваиваться, жить в атмосфере двоеженства, лавировать ради того, чтобы избежать прямого конфликта в собственном окружении. Ему все труднее становилось находить выход из усложнявшейся семейной интриги и все непосильнее управлять государством.

Положение усугубилось из-за участия России в Балканской войне, оказавшей дестабилизирующее воздействие на общество. Необходимость всецело сосредоточиться на ведении войны не только истощила материальные ресурсы государства, но и вынудила власть замедлить, а кое-где приостановить преобразования, необходимые для осуществления реформ. К тому же наследие крепостничества по-прежнему довлело над обществом. И бывшие крепостники, и прежние рабы зачастую не могли организовать свою жизнь в иной системе экономических отношений, адаптироваться к новым условиям хозяйствования. Недовольство нарастало со всех сторон. Причину бед видели в государе и государственном управлении. Оппозиционные силы разных мастей, пользуясь свободой слова и печати, становились все смелее, критикуя основу основ российской жизни — самодержавие. Требования конституционных реформ, ограничивающих власть монарха, становились все настойчивее.

Вернувшись с театра боевых действий по окончании войны, военный министр Д. А. Милютин открыл для себя безрадостную картину столичной жизни. Достаточно привести лишь две записи в его дневнике, относящиеся к весне и лету 1879 года:

«20 апреля.

Действительно, нельзя не признать, что все наше государственное устройство требует коренной реформы, снизу доверху. Как устройство сельского самоуправления, земства, местной администрации, уездной и губернской, так и центральных и высших учреждений — все отжило свой век, все должно бы получить новые формы, согласованные с великими реформами, совершенными в 60-х годах. К крайнему прискорбию, такая колоссальная работа не по плечам теперешним нашим государственным деятелям, которые не в состоянии подняться выше точки зрения полицеймейстера или даже городового. Высшее правительство запугано дерзкими проявлениями социалистической пропаганды за последние годы и думает только об охранительных полицейских мерах, вместо того чтобы действовать против самого корня зла. Появилась зараза — и правительство устраивает карантинное оцепление, не предпринимая ничего для самого лечения болезни.

12 июня.

Внутренние наши дела, так же как и политика, в каком-то застое. Но будущее представляется в мрачном цвете. По возвращении из Крыма я нашел в Петербурге странное настроение: даже в высших правительственных сферах толкуют о необходимости радикальных реформ, произносится даже слово «конституция»; никто не верует в прочность существующего порядка вещей. В числе нескольких правительственных лиц и я получил из-за границы экземпляр печатного анонимного письма, адресованного на имя государя, где на хорошем французском языке указывается опасность настоящего положения России, необходимость решительного изменения системы управления, предлагается ввести конституцию с двумя палатами, а вместе с тем советуется полное примирение с Польшей. Государь, получив этот памфлет и узнав от князя Горчакова, что прислан и мне экземпляр, спрашивал меня, читал ли я его. В то время я не успел еще прочесть, а после Его величество уже не заговаривал об этом»[104].

Помимо материального урона и неоправданных человеческих жертв, война принесла потери и другого порядка: страна подошла к тому порогу, когда возможным становилось все. Расшатанный механизм государственного управления приходил в упадок. Найти действенные средства для его налаживания не удавалось. Не помогала и лихорадочная смена ключевых персон в правящем кабинете. «Кадровая чехарда» запутывала ситуацию, давала повод террористическому подполью действовать все более дерзко и решительно. Нарастающие усталость, разочарование и апатия, охватившие императора, через его окружение распространялись и дальше. Растерянность охватила высший свет, проникла в разночинную часть российского общества. Назревало ощущение если не паралича, то прогрессирующей слабости власти. Весьма выразительно об этом времени сказано в дневнике А. А. Половцова. Запись от 30 октября (13 ноября) 1878 года: «Петербург в каком-то чрезвычайно грустном настроении. По городу рассылаются печатные прокламации и угрозы. Все жалуются, все недовольны; в Турции до сих пор умиротворение не завершено, новый министр финансов Грейг вносит проекты новых налогов, проекты необдуманные и лишенные общего основания финансового взгляда; каждый министр жалуется на других и все вместе на государя, который в настоящее время находится всецело под влиянием Милютина, человека бесспорно умного, но сделавшегося, в свою очередь, самодержавным, раздражительным, не терпящим противоречия и игнорирующего экономическую, материальную сторону народной жизни. Общественный, умственный, художественный уровень псевдостоличной петербургской жизни, под влиянием разных сил и, прежде всего, зимнедворцовской посредственности, постоянно понижается. Грустные истории слышатся со всех сторон, прибавьте к этому серое небо, густосырой воздух, грязь повсюду, и сделается понятным впечатление человека, приезжающего с международного торжества Парижской выставки».

Внутриполитическую жизнь России раскачивали радикальные настроения разного толка. Требования конституционных реформ смыкались с нарастающей террористической деятельностью. Затем наступила трагическая развязка.

Любопытно, но факты истории российского терроризма семидесятых — восьмидесятых годов прошлого века плохо изучены и мало освещены. Внимание исследователей сосредоточено на политическом бесправии, незавершенности реформ, пассивности общества, притерпевшегося к глумлению над ним монархо-бюрократического аппарата.

Имеются сведения о семи попытках лишить жизни императора Александра II. Первые две — в 1866 и 1867 годах — были актами одиночек и никак не связаны между собой. Однако все последующие дают основания говорить о существовании глубоко скрытого заговора, слепым орудием которого стали народовольческие организации. «Народная воля» на деле никак не выражала воли народа. Попытки этих деятелей вызвать масштабный протест населения России результата не давали.

Настоящая охота на Александра II началась в условиях, когда социальный фон, состояние российского общества существенно изменились по сравнению с шестидесятыми годами. Народные волнения, стихийные акты саботажа и вандализма, неповиновение в войсках остались в прошлом. Общество постепенно настраивалось на жизнь в условиях капиталистического хозяйствования.

Обратимся к хронике терактов против Александра II последних двух лет его жизни: апрель 1879 года — покушение в Петербурге; ноябрь 1879-го — три попытки покушения — под Александровском, Одессой и под Москвой; февраль 1880-го — взрыв в Зимнем дворце; далее, весной, попытка покушения в Одессе; летом — в Петербурге, когда взрывчатка была заложена под Каменным мостом; 1 марта 1881 года на двух маршрутах — Малой Садовой и Екатерининском канале Петербурга — были подготовлены два теракта, последний из которых завершился гибелью Александра II.

Для того чтобы планировать и осуществлять рискованные и сложные операции с таким размахом и в таком масштабе, необходимо было найти и выпестовать безумцев, готовых идти на верную смерть, а затем суметь держать их под контролем. Нужны были и немалые средства для обеспечения их повседневной жизни и деятельности, создания условий для конспирации, переездов по стране, боевого оснащения, подкупа источников информации и т. д. и т. п.

Поспешность, с которой вершили суд над исполнителями покушений, не позволяла следствию докопаться до истины и обнаружить реальные силы, стоявшие за спиной террористов.

Наверное, сегодня есть необходимость поразмышлять о природе событий, вызвавших взлет терроризма в России в конце семидесятых годов XIX века. Обращает на себя внимание интенсивная, как по команде, активизация их боевых отрядов. Интересно, что именно в тот момент окончательно наметилось крушение планов Бисмарка удержать Россию в русле интересов германской политики. Наступил наиболее сложный период обострения двусторонних отношений. В ходе политического кризиса — «военной тревоги 1875 года» — европейское сообщество вновь увидело в лице России возрожденную, обладавшую всеми признаками политической самостоятельности, великую державу. Далее, из Балканской войны 1877–1878 годов она, против ожидания многих, вышла победительницей. Попытки Бисмарка навязать государству-победителю на Берлинском конгрессе (1878) неприемлемые условия послевоенного урегулирования внесли элементы враждебности в российско-германские отношения. Перспективы для осуществления планов Бисмарка образовать российско-германский военно-политический союз отодвигались. Именно с этого момента берет начало серия методично следующих один за другим террористических актов. Их главной мишенью становится Александр II.

Заговорщицкая деятельность, как казалось фанатичным борцам за народное счастье, была подчинена высоким целям. С помощью тайных операций и террористических актов они рассчитывали изменить ход исторического процесса. Никто из них не допускал мысли, что на деле они могли служить совсем иным силам. Историки склонны видеть природу российского терроризма в деспотической системе и политических ошибках русского царизма, вызвавших крайнее недовольство как верхов, так и низов. Россия действительно пребывала в состоянии глубокого морального кризиса: политическую элиту мучили неопределенность дальнейшего исторического пути, разлад в управленческих верхах, а крайнее крыло революционного движения подталкивалось к радикальным действиям. Многое из того, что исследовано и написано о той поре, о политических целях убийц, чьи имена до сих пор красуются на табличках с названием российских улиц и площадей, кажется справедливым, однако совершенно согласиться со всем этим невозможно. Народ, как известно, народовольцев не принял, «хождение» в него закончилось ничем. Российское общество отвергало цареубийство, это противоречило православным традициям, воспринималось как тяжкий грех. Морально и материально революционных фанатиков внутри России поддерживали очень и очень немногие. К тому же именно в этот период стал давать реальные результаты курс на экономическое возрождение. Страна понемногу преображалась, покрываясь сетью железных дорог, земля стала давать неведомые ранее урожаи, вводились демократические формы местного управления, была одержана победа в Балканской войне, укоренялась капиталистическая система хозяйствования, проступали контуры конституционной реформы…

Нельзя не задаться вопросами, причем очень болезненными. Не превратились ли боевые организации народовольцев в слепое орудие в руках глубоко законспирированных тайных сил? Не инспирировался ли их праведный гнев и не подсказывался ли способ решения российских проблем откуда-то извне? Не вдохновлялась ли их сокрушающая сила кем-либо, кто ставил перед собой иные политические цели, далекие от целей народовольцев? Здесь, разумеется, нужны доказательства, документы. Когда речь идет о тайных операциях далекого прошлого, раздобыть подобные свидетельства вряд ли возможно. Лишь косвенные признаки позволяют сделать некоторые предположения.

«Крупные секретные фонды», о которых Бисмарк пишет в своих мемуарах, реально существовали в европейских странах. Их ресурсы направлялись на вполне конкретные цели, достичь которых можно было лишь конспиративным путем, а применявшиеся методы были весьма разнообразны — от прямого подкупа до анонимных благотворительных взносов в организации, действующие в нужном для интересов страны дарителя направлении. Об успехе тех, кто прилагал силы и средства к дестабилизации России, можно судить по тому, что реально происходило.

Что последовало за гибелью Александра II? Была отброшена идея конституционной реформы, что оказалось весьма выгодно для монархий, боявшихся «осиротеть», оказаться в одиночестве; подвергались свертыванию и другие либеральные преобразования. Главное же — удалось остановить Россию, целиком переключить внимание государственной власти на преодоление внутренней нестабильности.

Плеханов, обращаясь к тому периоду истории народовольческого движения, отмечал, что «переход народников к террору в конце 1870-х годов был вызван не невозможностью работы в деревне, а настроением революционеров»[105]. Что же повлияло на их настроение? Чем был вызван столь решительный поворот — от пропаганды свободолюбивых идей к кровавым акциям? Низкая эффективность прежней деятельности? Жажда немедленных результатов? Желание, пользуясь словами Желябова, «возбудить народ», «подтолкнуть историю»? Все, вероятно, так. Однако этого недостаточно. И недостаточно потому, что отсутствует главное — ответ на вопрос: кому это было выгодно и почему удалось развернуть столь масштабную террористическую деятельность?..

За время, прошедшее с той далекой поры, немало написано о внутренних факторах, провоцировавших крайнее недовольство, а вместе с ним и терроризм. Но этот вопрос — о внешнем влиянии, целью которого была дестабилизация России, — так и остался незатронутым. Конечно, террористические акции в ту пору были делом не редким и в Европе, и властвующие особы других стран также служили мишенью для ниспровергателей, однако терроризм российского образца имел свою, особую логику и достигал невиданных масштабов. Разве в действиях террористов, психическое здоровье которых в большинстве случаев не нуждалось в медицинском освидетельствовании, не чувствуется чья-то жесткая и властная рука?

Как и в том, что касается событий 1862 года, когда не были найдены организаторы и исполнители страшных пожаров, охвативших Петербург, так и в 1879–1881 годах власти не удалось выявить подлинные силы, направлявшие убийц. Скорый суд, движимый жаждой возмездия, оставил историю преступлений до конца не распутанной, и это запечатлено в документах следствия… Все остальное — лишь предположения. Однако мы оставляем тему открытой…

Подводя итоги сделанному в годы правления Александром II, следовало бы, переведя на современный язык, заново прочесть лаконичные тексты гранитных досок Спаса на Крови. Становится ясно, что удалось осуществить экономическую, административную, финансовую, судебно-правовую, военную, образовательную и цензурную реформы. Насколько они были научно обоснованны и глубоки, теперь, с высоты нашего времени, рассуждать легко, однако нельзя упускать из виду те ограничения, какие существовали и в умах осуществлявших их людей, и в их подходах к проблемам. «Команде» Александра II удалось многого достичь. Сложный государственный организм с его застарелыми болезнями заметно обновился, однако не настолько, чтобы избавиться от своих хронических недугов. Проблемы не могли быть решены полностью, поскольку в то время не было условий, способствующих дальнейшему поступательному реформированию. Отсюда вытекает и невозможность перейти к главному — к конституционной реформе. Всякий раз, когда возникали ультимативные требования о необходимости конституционных изменений, о создании представительных органов, демократическом управлении, царь и его окружение воспринимали их крайне болезненно и в конечном счете отвергали. Объяснить происходящее одной только заботой о неприкосновенности императорской власти было бы неправильно. В доме Романовых зрели предчувствия если не неизбежного конца, то по крайней мере исторической бесперспективности монархического пути правления. Проблема состояла в том, что последует за изменениями, на которые радикалы подталкивали власть. Выразительным и откровенным примером колебаний такого рода служит обращение Александра II к одному из предводителей московского дворянства, Д. Д. Голохвастову, который ранее вручил императору адрес от имени того самого класса, что был исторически призван служить опорой самодержавной власти:

«Чего вы хотели? Конституционного образа правления?.. И теперь вы, конечно, уверены, что я из мелочного тщеславия не хочу поступиться своими правами! Я даю тебе слово, что сейчас, на этом столе, я готов подписать какую угодно конституцию, если бы я был убежден, что это полезно для России. Но я знаю, что сделай я это сегодня, и завтра Россия распадется на куски. А ведь этого вы не хотите. Еще в прошлом году вы сами и прежде всех мне это сказали»[106].

И все же жизнь все более убеждала Александра II в том, что система монархического управления не может оставаться неизменной. По мере того как под воздействием общественных процессов, вызванных реформами, сокращалась монополия на власть, все понятней становилась бесперспективность «дозировки» демократических норм жизни.

Сообщество людей, некогда призванных к осуществлению реформ, а затем отстраненных от механизма отправления власти, понимало гибельность остановки на полпути. Однако что-либо изменить, переломить ситуацию было невозможно — даже для таких влиятельных людей, как Горчаков.

Последующий ход событий тем не менее убедил Александра II и его окружение в неизбежной потребности двигать Россию в сторону дальнейших преобразований. Более того, у правящей элиты словно открылось второе дыхание. Ожила, казалось, вера в единственно правильный для России путь — путь реформ. Появились новые, энергичные люди, проявляющие готовность решительно действовать в этом направлении дальше… Одним из них был Михаил Тариело-вич Лорис-Меликов (1825–1888) — боевой генерал, губернатор из Харькова, талантливый и искусный политик. Этот мало известный столичной элите человек на деле оказался именно тем, кто, возможно, имел перспективу консолидировать общество, остановить террор, преодолеть кризис, вывести, наконец, Россию на путь конституционных реформ. Жизнь и служение Лорис-Меликова — яркий пример восхождения к вершинам государственной власти представителя некоренных народов Российской империи. Армянин, родившийся и проведший детство в Тифлисе, он продолжил свое образование в Петербурге, где в 1840-е годы близко сошелся с искавшей себя демократической молодежью. Среди его знакомых был и будущий поэт Некрасов. Тогда, по сути, и сформировалась незаурядная личность Лорис-Меликова. Годы армейской службы, участие в боевых действиях, административное управление на главных должностях в кризисных районах Предкавказья и Северного Кавказа помогли Лорис-Меликову стать выдающимся руководителем, идеи и начинания которого постепенно возвысили его авторитет и создали ему безупречную репутацию.

Ему, талантливому военачальнику, администратору, организатору гражданских форм управления в губерниях, довелось занимать высшие государственные посты всего чуть более года — до момента последнего, гибельного для жизни Александра II покушения. Но именно в это время вполне раскрылись его выдающиеся дарования государственника. За то короткое время, что Лорис-Меликов находился у власти, им были предприняты попытки ликвидировать затянувшийся разрыв в реформаторской политике Александра II. Причина общественного разлада, по его убеждению, была в свертывании демократических преобразований, откате от прежнего курса. Он считал, что остановка в продвижении реформ прервала процесс формирования новой социальной базы, которая могла и готова была стать опорой российской власти. Такую опору Лорис-Меликов видел в нарождающихся органах народовластия — земствах, приходящих на смену дворянско-помещичьим институтам власти на местах.

В короткий срок Лорис-Меликов инициировал расширение полномочий земских и городских органов управления, настоял на упразднении III Отделения, ограничил применение административных наказаний, изменил цензурную практику, в том числе отменил ограничения на публикации в периодической печати, настоял на смене министра просвещения… Главное же его внимание было сосредоточено на управляемости огромной страны, на преодолении препятствий, мешающих деятельности органов местного самоуправления. Среди других он инициировал меры по совершенствованию средств связи и сообщения между регионами. Более всего Лорис-Меликов восставал против попыток власти распространять ответственность за преступления террористов на население.

Лорис-Меликову удалось убедить Александра II и его окружение дать согласие на разработку и рассмотрение законопроекта, целью которого было создание представительных органов — общественных комиссий — прообраз законотворческих палат парламентского типа. Этот проект, как и многие другие начинания Лорис-Меликова, рухнул вместе с гибелью императора. Национальная катастрофа, последовавшая за взрывом на Екатерининском канале, глубоко потрясла первоуправляющего министра. Настолько, что ему так и не удалось оправиться, воспрянуть духом. Ровно через два месяца после прощания с ушедшим из жизни Александром II Лорис-Меликов сложил с себя полномочия. Сломленный морально и физически, он вскоре скончался.

Гибель императора для остатков реформаторской «команды» Александра II означала катастрофу, радикальный перелом, за которым начинался путь к забвению. Их прежние заслуги, былые почести стали поводом для семейных воспоминаний по торжественным дням. Выдающиеся государственники — члены правящего кабинета Александра II — завершали свой путь в безвестности. Великий князь Константин Николаевич, отставленный от всех должностей, заканчивал жизнь как частное лицо. Горчаков, сломленный последним ударом судьбы и недугами, доживал свои дни в Баден-Бадене, а Валуев — в Петербурге, в полнейшей бедности и забвении. Милютин до конца дней прожил в Крыму, в изгнании. В один год с императором ушел из жизни Замятнин. Лишь Рейтерн и Головнин впоследствии были востребованы. Первый прослужил ряд лет в Комитете министров Александра III, будучи его председателем, второй до конца жизни оставался членом Госсовета.

Наиболее глубоко гибель императора отозвалась в сердце Горчакова, человека, долее всех бывшего рядом с ним, наиболее приближенного к царской семье, допущенного в интимный круг венценосных особ.

Представление об этой близости может дать эпизод, записанный современником канцлера: «…по случаю годовщины кончины императора Александра II канцлер получил из Петербурга подарок. То были серебряные большие старинные карманные часы с барельефным портретом Александра I, изображенным с надетою на голову шляпою; под глухою доскою находится серебряный профиль императора Наполеона I, эпохи первых лет его царствования. Особенно интересна была при этих часах длинная прядь женских, темно-каштанового цвета, волос. Часы были подарены императором Наполеоном I Александру Павловичу; от него перешли к государю Николаю Павловичу и затем Александру II и постоянно находились в кабинете Его Величества, в числе прочих вещей. Часы фабрики Брегета-младшего.

Князя Александра Михайловича Горчакова весьма занимала мысль о том, кому принадлежит эта прядь волос, и он полагал, что это волосы Марии Антоновны Нарышкиной, любимицы императора Александра Павловича.

Вне сомнения, это была одна из семейных реликвий Романовых, напоминавшая Горчакову о том, что послужил он российскому престолу и при Александре Павловиче, и при Николае Павловиче, и при Александре Николаевиче, и при Александре Александровиче…»[107]

Наследник престола Александр III, безусловно, не мог предать память отца, виня в его судьбе людей, которым император излишне доверял и в которых обманулся. Александр II был почитаем, его превозносили, особенно когда речь велась о тех преобразованиях и деяниях, какие не противоречили установкам нового царствования. К тому же дело Александра II и его сподвижников невозможно было разрушить до основания. Сын сумел извлечь некоторые уроки из прошлого, в том числе и из тех ошибок, к которым сам был некогда причастен. Ему пришлось в полной мере ощутить последствия навязанной им отцу балканской эпопеи. Неисчислимые жертвы, разрушительные последствия для государства и жалкий внешнеполитический итог кампании навсегда охладили воинственный пыл, некогда свойственный наследнику российского престола. Скорее всего, именно по этой причине царствование Александра III прошло без войн. Недавно осуждаемое прошлое стало приносить результаты, и прежде всего в экономике. Новый император не решился вносить изменения в систему отношений собственности, что-либо менять в военном деле. Хватило ума не поворачивать вспять, ломая только что возведенное в государственном строительстве.

В самом же главном и существенном — в довершении дела великих реформ — движение остановилось. «Подкрутив гайки», Александр III властно и жестко правил Россией тринадцать лет, оставив наследнику, Николаю II, довершать недоделанное и расхлебывать издержки собственного царствования. Важнейший итог его правления — возвращение России на путь державного авторитаризма, воссоздание в России полицейского государства. Этим он и вошел в историю, и именно этот дух самодержавно-полицейского правления великолепно отразился в конном монументе Паоло Трубецкого. В годы лихолетья эта скульптура не пошла на переплавку и сохранилась до наших дней. Теперь ее можно увидеть в садике Мраморного дворца, ныне принадлежащего Русскому музею. Зато из двухсот памятников, воздвигнутых в России Александру II, в том числе и весьма талантливых, не сохранилось ничего, кроме построенного на месте гибели императора храма Спаса на Крови. Да и тот долгие годы находился под угрозой уничтожения. В начале шестидесятых годов его хотели взорвать, но благодаря энтузиастам храм удалось отстоять — правда, не как мемориал самодержцу-реформатору, а как архитектурно-художественный памятник конца XIX — начала XX века. Мало кого волновала тогда судьба трагически погибшего на том месте императора. В то время вся русская история рассматривалась как история непримиримой борьбы классов, а ненависть к самодержавному прошлому России застилала память обо всех и вся. Причины, объясняющие отношение советской историографии к царствованию Александра II, к исканиям и служению его сподвижников, очевидны. Их опыт государственного строительства полностью отвергался, поскольку противоречил революционной доктрине построения общества на коммунистических принципах. И только теперь нам предстоит по-настоящему разобраться в прошлом, увидеть в новом свете роль и масштаб подлинных героев того времени.

В дни, когда писалась эта книга, произошло малозаметное, но символическое событие. Часовых дел мастера — любители из ФРГ, гостившие в июле 2000 года в Петербурге, отреставрировали некогда принадлежавшие Александру II старинные часы. У них необычайная конструкция: вокруг главного, большого циферблата, символизирующего центр — столицу Российской империи, расположились шестьдесят шесть малых, на которых написаны названия губерний. Стрелки главного и всех других часовых механизмов неподвижны — вращение совершают сами циферблаты в точном соответствии с тем часовым поясом, где располагалась каждая из губерний. И такое решение, по-видимому, не случайно. В этом есть глубокий символический смысл: за движением времени должна поспевать вся Россия — с ее центром и губерниями.

Часы удалось настроить и запустить лишь спустя полтора столетия. Это обстоятельство невольно наводит на мысль: не пришло ли время, когда будет наконец отлажен механизм государственного управления Россией, когда слаженно заработают все его звенья? Быть может, новый век высветит, извлечет из забвения итоги царствования Александра II, смысл служения его сподвижников. Остается надежда: придет такая пора, когда Россия найдет силы довершить однажды начатое большое и нужное дело.