Глава 10. На чужбине

…Во Франции, как и в России, передовые ученые и изобретатели ведут борьбу с духом наживы. Заседания Академии напоминают иногда парламент времен революционной ситуации. Особая комиссия Академии наук под председательством Депре с пристрастием разбирает «дело Шанжи» — человека, выгодно сбывшего незавершенное изобретение, и решает: «Так как Шанжи изобрел свои лампы с целью извлечения прибыли, то он не заслуживает имени ученого и Академия не должна заниматься его работами».

Известного русского изобретателя французские электротехники встретили радушно. Всем помнилось горячее выступление журнала «Ла Люмьер электрик» в защиту истинного творца системы электрического освещения: «А Лодыгин? А его лампы? Почему уж не сказать, что и солнечный свет изобрели в Америке?» Так писал журнал в 1881 году после шумного показа Эдисоном своих ламп на Всемирной электрической выставке в Париже.

Авторитету Лодыгина во Франции способствовали и рассказы о его работах известного электротехника Ипполита Фонтена в статьях и книгах еще в 1870-х годах.

А в 80-е годы во Франции под редакцией Фонтена вышла еще одна книга об истории электроосвещения, где лампам Лодыгина был отведен внушительный столбец: «Русский инженер г. Лодыгин представил в 1886 году физическому обществу в Париже несколько ламп накаливания на разные силы света от 10 до 400 свечей, полученные новыми способами. По-видимому, эти лампы накаливания с точки зрения световой отдачи превосходят даже дуговые лампы. С малыми лампами получают 400 свечей на электрическую лошадиную силу, с большими лампами — до 800 свечей. Испытания показали, что срок службы этих ламп при обычных условиях достигает 800 часов (!)». Другими словами, с лодыгинскими лампами с трудом могли конкурировать фирмы Эдисона, Максима, Свана и Сименса, лампы коих работали меньший срок, но зато у Лодыгина не было их капиталов, чтоб выпускать свои горелки массово.

Фонтен сообщает, что лодыгинские лампы в 80-е годы по расходу энергии (около 1,4 Вт на свечу) также превосходят все другие. Огромные залы пышного здания, в которых происходило в 1886 году годичное собрание Французского физического общества, были освещены 145 лампочками Лодыгина. Интересно, что все они были самые разные по силе света: 25 ламп в 10 свечей, 106 — в 20, 3 лампы — в 30, 4 лампы — в 50 и одна — в 400 свечей!

В 1885 году такие же лампочки Лодыгин отправил на Электротехническую выставку в Петербурге.

В Париже Лодыгин не только разрабатывает способы изготовления ламп, но и упорно ищет новый материал для нити накала. Как всегда, не скрывая своих находок, действуя по принципу, изложенному еще в письме устроителям VI (электротехнического) отдела: «Путем взаимной помощи увеличивать наши сведения, разрабатывая и разрешая различные вопросы». О своих научных изысканиях он рассказывает в журнале «Ла Люмьер электрик» в 1886 году (№ 115), приводя огромный цифровой материал и давая сравнительные таблицы различных материалов, испробованных им для нити накала.

Судя по множеству публикаций в специальных электротехнических журналах, он эти четыре года жизни в Париже окончательно решает дилемму — дуговые или калильные? За какими из них будущее? Ведь, несмотря на то, что Эдисон и другие промышленники выпускают лампы накаливания, дуговые по-прежнему популярны: ими освещены и улицы Парижа, и театры.

В 1886 году в Париже выходит брошюра Лодыгина «Заметка о дуговых лампах и лампах накаливания».

Доклад о сравнительных исследованиях ламп он посылает в Петербург Федору Фомичу Петрушевскому, сообщение это зачитывается и обсуждается на заседании Русского физико-химического общества.

Журнал «Электричество» помещает статью «Заметка о лампах с дугой и с накаливанием», в которой комментирует лодыгинскую брошюру.

«При моих опытах над лампами с вольтовой дугой, имевших место 15 лет тому назад, я мог убедиться, что свет лампы с дугой происходит только от раскаленных концов угольных электродов, а что свет самой дуги в высшей степени слаб, — пишет в брошюре Лодыгин. — Чтоб проверить это положение, стоит только проектировать на экран, посредством оптических стекол, изображение обоих полюсов и вольтовой дуги».

(Лодыгин вспоминает, конечно, об опытах на Волковом поле и в доме Телешова.)

Сославшись также на опыты профессора Эдлунда с дуговой лампой, Лодыгин делает вывод: «Дуга… не только сама по себе бесполезна, так как не дает света, но даже вредна, так как причиняемая ею поляризация поглощает известное количество работы. Поэтому мне пришла в голову мысль заменить вольтову дугу угольным цилиндром, который, будучи накален током, давал бы свет, не производя поляризации и, следовательно, не поглощая лишней энергии».

Сравнительные исследования ламп Лодыгин проводил для того, чтобы выявить достоинства калильных, и выявил, что «они не причиняют поляризации, они слабее охлаждаются вследствие лучеиспускания и токов воздуха».

Но дуговые лампы зато пока экономичнее! Лодыгин же уверен, что с усовершенствованием калильных и это достоинство дуговых отпадет. Значит, надо фабриковать лампы с более прочными угольными нитями.

А каков химический состав таких нитей? И это интересовало изобретателя. Он проводит опыты с угольными нитями и убеждается, что при прохождении тока в них происходят изменения молекулярного строения угля, которые и вызывают перегорание, тогда как при действии, положим, растягивающего и разрывающего груза молекулярная структура нити не изменится. В итоге Лодыгин разрабатывает несколько способов приготовления нитей, благодаря которым его лампы по силе света и «живучести» первенствуют перед всеми другими (Свана, Эдисона, Максима).

Интересно, что Лодыгин изложил способ, которым можно заранее определить, сколько будет «жить» та или иная лампа при определенных условиях, а для лабораторных испытаний предложил особую схему и формулы.

Один, без помощников, очень ограниченный в средствах, Александр Николаевич провел за четыре года в Париже огромное количество опытов с угольными нитями, нашел методы их обработки, продлив срок их службы до 1000 часов и более, и сделал для читателей брошюры вывод: лампы накаливания будут экономичнее, чем дуговые.

Он только не сказал, на чем зиждилась его уверенность. А она зиждилась на том, что им были уже опробованы другие материалы для нитей накала.

Печальная история с «Товариществом на вере» показала, что изобретение прежде всего надо патентовать в промышленной Америке. Он принимает приглашение фирмы Вестингауза работать в США, и по приезде туда, в 1888 году, когда угольные лампы наконец-то потеснили газовые, подает заявки на лампы с нитями накала из… железа и различных тугоплавких металлов.

В Америку он едет не один — в его жизни появляется Евдокия Федоровна Заседателева.

Выросла она в большой крестьянской семье, в селе Ягодном — тургеневских местах. Было у нее две сестры — Антонина и Наталья (Наталья в 80-х годах жила с мужем-народовольцем Николаем Сергеевичем Русановым во Франции).

И было три брата: Федор, известный отоларинголог, друг и личный врач певца Собинова, Иван — терапевт и Петр — он жил в Ягодном, крестьянствовал.

Евдокия Федоровна рано вышла замуж. Брак был крайне неудачным: муж — пьяница, дебошир. И вот Наталья Федоровна, узнав о горькой доле сестры, с согласия мужа Н. С. Русанова, пригласила ее во Францию, куда Евдокия Федоровна и уехала не разведясь.

О ее несчастливой судьбе Лодыгин был наслышан от Русановых. Долго ли, коротко ли было их знакомство, а только решили они пожениться. Хлопотали о разводе, только ничего не вышло — развод в России был в то время делом почти невозможным, тем более в крестьянской среде.

Об отношениях Лодыгина с Евдокией Федоровной рассказала ее племянница — москвичка Наталья Федоровна Заседателева-Миловидова:

«Детей у Евдокии Федоровны не было, а Лодыгин очень хотел стать отцом. Нелегко ей было с Александром Николаевичем — он-то весь день занят, изобретает, трудится, а ей что делать? Затосковала Евдокия Федоровна по родине, даже приезд младшей сестры Антонины не помог, и посещения достопримечательностей в Америке и Франции — Ниагарского водопада, например, не утешили. Стала проситься она домой. И видно, Лодыгин решил сам отвезти ее в Россию. От его кратковременного приезда на Орловщину остались в нашей семье стихи, написанные им в 1891 году».

Посвящены они Марии Ивановне Заседателевой, жене Петра Федоровича. Удивительная красавица — с синими печальными глазами, ярким румянцем, русыми косами до пояса, — Мария Ивановна обречена была с детства: врачи нашли у нее туберкулез. Родив в двадцать лет сына Костю, она совсем ослабла и в то лето, когда на Орловщине короткое время был Лодыгин, умерла. Тогда и написал Александр Николаевич эти стихи:

По стихам видно, как потрясла Александра Николаевича сама неотвратимость смерти — сделать ведь было ничего нельзя.

В семьях Заседателевых и Русановых, живущих сейчас в Москве, сохранились фотографии Александра Лодыгина и сестер Заседателевых у Ниагарского водопада, Германа Лопатина и других революционеров. С семьей Русановых, жившей в 80—90-х годах в Париже, Лодыгин был очень дружен.

Русанов Николай Сергеевич — двоюродный брат знаменитого полярника Владимира Александровича, пропавшего вместе с экспедицией без вести в 1912 году.

Активный народник пропагандистской группы Лаврова, Николай Сергеевич перешел к народовольцам, а затем вступил в партию эсеров. Философское мировоззрение его противоречиво: заявляя о согласии с марксизмом, Н. С. Русанов подвергал критике основные положения исторического материализма, который понимал как экономический материализм.

Но в этом клубке русановских разноречивых взглядов и положений немало верных мыслей о развитии общества.

Николай Сергеевич верил, что общество неизбежно придет от капитализма к коммунизму, что высший этап развития человека — цельная гармоническая личность, «в которой и материальные и идеальные элементы будут соединены в высшей гармонии». Так он писал в книге «Мировой рост и кризис социализма» в 1906 году.

Еще в предреволюционные годы Николай Сергеевич издал в Берлине воспоминания «На Родине», где рассказал о народническом движении в России, которого был столь активным участником: будучи студентом, добровольно ушел в «нелегальные», чтобы жить среди рабочих, был арестован, но оправдан судом присяжных — уже после процесса Веры Засулич, стрелявшей в Трепова.

Позже он издал вторую книгу — «В эмиграции», в которой рассказал о жизни русских политических изгнанников во Франции.

В примечании к воспоминаниям он предупреждает, что намерен «исключить все, что касается собственно интимной жизни меня самого и моих близких знакомых».

И действительно, почти нет в них упоминаний о семье жены, о друзьях, о личной жизни, а значит, и о гражданском браке Лодыгина с Евдокией Федоровной.

И даже о собственной женитьбе, не называя имени жены, он сообщает только потому, что одна из его первых статей понравилась Тургеневу, тоже жившему тогда на Орловщине, — «и это помогло победить сопротивление браку родителей девушки, которая с 1880 года стала моей женой».

Зато о Сергее Кривенко, товарище по делу и участию в народовольческой прессе, Русанов пишет много, сообщая, что в конце 70-х годов живал на квартире Сергея Николаевича, туда же захаживал часто и Лодыгин. Значит, знакомство их давнее, состоялось еще до отъезда в Париж.

Похоже, что в политической жизни русской эмиграции в Париже Александр Николаевич вряд ли участвует активно.

У него ведь есть маленький заводик, а при нем собственная лаборатория, где наконец-то можно работать дни и ночи напролет. И вот результат четырех лет — четыре крупных изобретения, десятки статей по специальным вопросам, брошюра, признание Французской обсерватории и французских ученых-электротехников. А лампы его освещают, как свидетельствует Фонтен, некоторые здания Парижа.

Он уезжает в Америку, вооруженный заявками на лампы с тугоплавкими металлами… Не для того ли, чтоб наблюдать реакцию на свое новое открытие и прессы, и человека, беззастенчиво присвоившего себе лавры первооткрывателя?

А в Америке царит культ Эдисона — каждый мальчишка знает не только его имя, но и биографию, и список изобретений, в которые американская реклама цинично внесла практически все открытия века, надеясь на невежество или забывчивость «толпы».

Американцы, оценивающие все на доллары: тот-то «стоят всего лишь 10 долларов», а тот — «все 100», Эдисона оценили в 15 биллионов[12], что «составляет 20 процентов стоимости всего золота, добытого из копей всего земного шара со времен открытия Америки». Полный список изобретений, приписываемых Эдисону, сложился позже, в 1923 году (год смерти Лодыгина), и, напечатанный 24 июня 1923 года в «Нью-Йорк тайме», вызвал сразу же бурю возмущения у тех, кто помнил имена истинных творцов. Но многие обыватели были уже хорошо обработаны рекламой — они верили в гений своего кумира.

Итак, вот что изобрел Эдисон по этому списку: «Кинематограф, телефон, электрическое освещение и двигатели, фотографию, цемент, телеграф, беспроволочный телеграф… (радио). Итого на сумму 15 599 000 000 долларов!»

Статья заканчивалась словами, как бы предупреждающими возможные протесты: «Если в перечне и не все можно приписать исключительно Эдисону, но наряду с этим существуют многие изобретения совсем не упомянутые, которые могут повысить оценку его мозга чуть не вдвое против приведенной цифры», — хотя не упомянут лишь фонограф, впервые давший возможность услышать записанный голос.

Белл, изобретатель телефона, рассерженный на Эдисона за то, что тот стал выпускать телефонные аппараты с надписью «Эдисон», тут же взялся за усовершенствование фонографа и изобрел граммофон, где вместо эдисоновского воскового цилиндра стоял оловянный и игла оставляла на нем не вмятины, а тонкую дорожку. А позже Э. Берлинер придумал диски — пластинки из пластмассы.

М. Гофман, автор доклада «Изобретения и успехи материальной культуры», прочитанного в Обществе содействия русским изобретателям и изданного в Одессе в суровом 1918 году, товарищ Василия Дидрихсона, работавшего на тамошнем телеграфе, писал еще более решительно: «Если внимательно проштудировать биографию Эдисона, то, собственно, трудно установить, что изобрел Эдисон. Биографы Эдисона рассказывают, что великий американец изобрел автоматический телеграф, но всякий знает из истории бессмертные имена Морзе, Юза, Уитсона и в последнее время Мурея и Бодо. Далее биографы указывают, что Эдисон является изобретателем телефона, но опять-таки история телефона называет всем известные имена Белла, Адера, Сименса… Затем биографы много говорят о фонографе… действительно, Эдисон является творцом чудесной игрушки».

«Идея фонографа была совершенно новой», — пишет американец Митчелл Уилсон в очерке «Эдисон», рассказав об этом единственном крупном самостоятельном изобретении любимца американской публики в главе «Самостоятельные открытия и изобретения Эдисона» и дипломатично заметив, что «тот факт, что электрический свет, телеграф, телефон и динамо-машина Эдисона были вариантами уже существовавших изобретений, никак не умаляет роли изобретателя». Ведь Эдисон сумел сделать очень важное: будучи талантливым организатором и предпринимателем, умея зарабатывать деньги, он производил в огромных количествах на своих заводах разного рода диковины, большая часть которых представляла собой электрические устройства, и они быстрее входили в быт.

За это и обожала Эдисона публика, а оброненные им фразы тут же становились афоризмами.

«Гениальность состоит из 1 процента вдохновения и 99 процентов трудолюбия» — эти его слова знали все, но никто не догадывался, что в них скрыто горестное признание изобретателя, прожившего нелегкую жизнь великого труженика, не знавшего, что такое воскресенье, праздники, поездки с развлекательной целью.

В Эдисоне изобретатель и предприниматель ужились не сразу и не легко.

Изучая биографии Лодыгина и Эдисона, видишь то общее, что бросается в глаза сразу, — оба они электропоклонники и изобретатели в одних и тех же областях — электроосвещении, электротяге, электрометаллургии…

И тот и другой, по иронии судьбы, строили именно геликоптеры, а не самолеты, не орнитоптеры. Но какими разными были среды, их взрастившие! Какими разнополюсными — мировоззрения! Как отличаются уже их первые шаги в отрочестве и юности…

Детства, по современным, понятиям, у маленького Эдисона не было. Учитель в школе, по свидетельству его биографа Брайана, аттестовал его, семилетнего, «пустым». Школу пришлось бросить. Учила Томаса мать дома, а отец за каждую прочитанную им книгу выдавал небольшую сумму денег. Старый Самуэль, потомок бедных выходцев из Голландии, прибывших в Новый Свет с мечтой разбогатеть, не считал такую меру чем-то странным — он был предпринимателем, затевал то одно, то другое торговое предприятие, часто терпел поражения в конкурентной борьбе и много реже переживал головокружительные взлеты.

«В мире наживы чем раньше выйдешь на деловую дорогу, тем большего добьешься» — считая так, Самуэль Эдисон однажды выдал сыну небольшую сумму денег для открытия собственного предприятия.

Вступив на тропу предпринимательства, 12-летний Томас проявил недюжинные способности: он открыл в городке Порт-Гуроне сразу две лавки: в одной продавались газеты и повременные издания, в другой — овощи, масло, ягоды, смотря по временам года. Обслуживались обе торговые точки двумя мальчиками — ровесниками Тома, которые участвовали в прибылях.

А когда начал курсировать ежедневный поезд для эмигрантов, который состоял обычно из семи-десяти вагонов, всегда набитых норвежцами, то он нанял еще одного мальчика, который стал продавать им хлеб, табак и еще леденцы и другие сладости для их детей.

Разные беды одна за другой подстерегали мальчика, вынужденного раньше времени вести жизнь взрослого делового человека.

Книга Ричарда Грина «Натуральная и экспериментальная философия» — одна из тех немногих, что ему удалось прочесть в те годы за отцовский денежный гонорар, — приоткрыла для него мир техники. В ней воедино были собраны все научно-технические сведения того времени — от паровой машины до воздушных шаров, а также даны химические эксперименты. И вот он устраивает в вагоне, где помещалась одна из его лавок, походную лабораторию и проводит все описываемые у Грина опыты. Но как-то от воспламенившегося фосфора загорается весь вагон, и, как пишет Брайан, «проводник в слепой ярости жестоко надрал Эдисону уши. Жестокое обращение сделало его глухим на всю жизнь».

Было это на станции Смит-Крик, которую много позже, в 20-е годы нашего века, купил автомобильный король и друг Эдисона Генри Форд, чтоб воссоздать тут, в старом вагоне тех лет, походную лабораторию и типографию Эдисона, сделав его музеем.

В 15 лет Эдисон становится телеграфистом, но телеграфная служба была скучным и однообразным занятием, с ночными дежурствами, во время которых, чтобы телеграфисты не спали, в установленные промежутки им посылались сигналы, на которые надо было немедля отвечать, чтоб доказать: бодрствую!

Том призвал на помощь свою сообразительность: к часам и телеграфному проводу приделал колесо с нарезным ободом; часы пускались в ход, а колесо, автоматически вращаясь, каждый час посылало требуемые сигналы… Том же сладко спал.

Эта хитроумная выдумка была первым изобретением Эдисона, но она же привела его и к очередной беде: уловка раскрылась, и Том был уволен.

Последующие годы юности Эдисона также тяжелая и печальная борьба за существование, за право выжить, за место под солнцем в этой обширной стране, где не так уж много пока людей, но зато каждый из них прибыл сюда с пустым кошельком и с яростным желанием разбогатеть — стать, как Морган, Рокфеллер, Форд и еще несколько знаменитостей Нового Света, миллионером.

Правда, всем были известны источники их миллионов: почти все крупные состояния XVIII и начала XIX века сколочены прежде всего на торговле черными рабами и пиратстве, которые прикрывались общим словом «морская торговля». (Кстати, США действительно смогли за это время захватить 1/3 всей мировой торговли.)

В мире торгашей не выживет добрый, честный, благородный. Это Тому рано дали понять. Позже он так скажет о мире, в котором вырос, который его воспитал: «…Наши прекрасные законы и судебная процедура используются грабительским торгашеством, чтобы разорить изобретателя…» Надо было стать таким человеком, которого это «грабительское торгашество» не смогло бы разорить.

И он лихорадочно, как все вокруг, ищет путь, который приведет его к намеченной цели — к прочному и надежному благосостоянию.

Он придумал совместно с другим изобретателем, механиком Франклином Попом, и журналистом Ашлеем то, что нужно этому миру, поклоняющемуся золотому тельцу: прибор для записи цен на золото по курсу фунтов стерлингов для биржевых маклеров и систему электрической сигнализации цен на золото. Это — совместное изобретение тройки, носящей официальное название «Поп, Эдисон и К°», в которой третий, издатель газеты «Телеграф» Ашлей, обязан был разрекламировать изобретение, с чем он справился блестяще.

Это изобретение принесло Тому 40 тысяч долларов!

Впервые у него появился свой текущий счет и на столь внушительную сумму.

Но деньги надо делать! Эту мудрость внушали Тому с пеленок. Как? Это Том уже знал: он выбрал путь. Просто изобретателем он не станет: нельзя надеяться, что твое изобретение окажется нужным этому миру и даст тебе прибыль. Значит, надо стать предпринимателем, капиталистом. 40 тысяч долларов Том тратит с толком. В Ньюарке, недалеко от Нью-Йорка, он открывает свою большую мастерскую, в которой 150 рабочих начинают изготовлять счетчики-тиккеры для биржевой игры.

Так, в 1869 году родился Эдисон-предприниматель, за спиной которого остались трудные годы унижений и обид, скитаний и безденежья, но которые выковали из него сильного и упорного борца. Правда, молодой капиталист и в первые, и все последующие годы, не щадя рабочих и коллег, не щадил и себя: спал иногда всего по 30 минут в сутки (причем тут же, в мастерской), а работал 18–20 часов без устали. Запирал дверь на ключ, чтоб не ушли мастера, и держал их однажды 60 часов на рабочих местах, пока срочный заказ не был выполнен.

Разойдясь с Франклином Л. Попом, он сотрудничает с Христофором Шользом в изготовлении вошедших в моду пишущих машинок. (Кстати, пресса неверно приписывает иногда Эдисону их изобретение). Затем работает над усовершенствованием телефона Белла, изобретает свой фонограф и совершенствует его. Но все это он делает не один. Эдисон сразу понял, что в век научно-технического прогресса в одиночку работать и непроизводительно и рискованно.

Отныне и навсегда он работает совместно с большим количеством помощников, одаренных, неутомимых и непременно высокообразованных. Последнее качество особенно необходимо в них — Эдисон постоянно ощущает, как недостает его богатой на выдумки голове образования для реализации замыслов.

В разное время под его началом работают известные инженеры, механики, даже _ профессора прославленных университетов.

В эти годы среди его помощников были: Зигмунд Бергман, впоследствии директор и главный акционер крупного электрического предприятия «Бергман» в Берлине; Шуккерт, который, уехав в Германию получать отцовское наследство, организовал известное акционерное общество «Сименс — Шуккерт»; Б. Эндрюс и Г. Кларк, впоследствии крупные инженеры; Д. Либ, известный электрохимик; Э. Никольз, ставший профессором института Корнеля; Людвиг Г. Бем — опытный стеклодув, Д. Гриффин — бывший директор телеграфа и т. д. и т. п. В коллективном творчестве рождаются все новые работы, но пресса прославляет только одного Эдисона — главу фирмы.

Капитал Эдисона неукротимо растет, он не жалеет денег на рекламу — его имя не сходит со страниц газет.

«Его усилия были всегда направлены на создание того, что необходимо, что давало хорошую прибыль, — писала газета «Нью-Йорк тайме» в 1922 году. — Это было его природным складом ума».

Вспомним, как с этим утверждением поспорил старый Эдисон: «Не думайте, что это у меня врожденное. Мне стоило большого труда вбить это себе в голову…»

Но, пожалуй, не Эдисон, а сама жизнь «вбивала» ему эти мысли в голову. Никогда Эдисон не работал «зазря».

В 1885 году он строит геликоптер, получив для этого довольно крупную сумму от заказчика. Эдисон убил на его создание несколько лет, геликоптер не взлетел. Эдисон-предприниматель, который всегда брал верх над Эдисоном-изобретателем, наотрез отказывается продолжать работу дальше, благо деньги, отмеренные на геликоптер, были уже потрачены.

Свой вертолет Эдисон строил на двигателе внутреннего сгорания. Он, работающий с электричеством, не решился применить электромотор, как сделал Лодыгин пятнадцать лет назад. Традиции одержали верх.

В другой раз старый мудрый Эдисон, оглядывавший свою жизнь с высоты пьедестала, на который водрузили его восторженная американская публика и пресса, признался то ли с гордостью, то ли с грустью: «По крайней мере, я не позволю своим мыслям улетать выше Гималаев».

«Если изобретать, так с выгодой для себя, или не изобретать вовсе» — под этим девизом заставила Эдисона творить сама американская жизнь, сам мир, в котором не было места взлетам фантазии «выше Гималаев», потому что просто за взлет фантазии, даже гениальной, там не платят.

А лодыгинская фантазия беспрерывно поднималась над Гималаями и выше, и голова, рождающая эти фантазии, ничего не хотела слышать о том, что «за них ничего не платят». Он продолжал фантазировать, изобретать, творить — если без пользы сиюсекундной для себя лично (а, напротив, даже для выгоды более предприимчивых, умеющих ухватить краешек фантазии и заземлить), то зато уж явно — для пользы будущих поколений.

Не перо от жар-птицы, а всю жар-птицу! Не себе на пользу — для блага всего человечества. Абсолютно разнополюсные кредо…

Какое из них было по-житейски верным, тогда, в далекие теперь 70—80-е годы прошлого века, показала история рождения лампочки накаливания.

По свидетельству биографа Брайана, «вплоть до 1878 года все опыты в области электрического освещения производились исключительно над дуговыми лампами различных систем».

Но мир уже знал о лампах, основанных на принципе накаливания, отличие которых от дуговых, годных больше для прожекторов, состояло хотя бы в меньшей яркости и простоте в обслуживании, что делало их более удобными для освещения жилья.

С 1841 по 1878 год в Америке занимались, но пока все неудачно, такой лампой Ф. де Молейнс, Дж. У. Старр и Э. А. Кинг, У. Э. Стайт, Дж. Дж. Уатсон… Но их лампы так и не могли выйти из лабораторий на улицу: перегорали мгновенно.

«Эксперты считали эту проблему неразрешимой», — констатирует Брайан.

Создается впечатление, что о лампах Лодыгина, уже пять лет до 1878 года освещавших Петербург, и о том, что русский изобретатель решил проблему «дробления света», в Америке ничего не знали…

Но… Ахилл Хотинский жил в США в 1878–1879 годах и, как известно, широко демонстрировал лодыгинские лампы. Показывал он их и Эдисону!

А фундаментальный труд Ипполита Фондена «Электрическое освещение» вышел в Париже первым изданием в 1877 году, и в нем сообщалось обо всех опытах электрического освещения и довольно подробно — о системе освещения Лодыгина, об устройстве его ламп.

Английский ведущий журнал «The Electrician» в том же, 1879 году писал: «…в Петербурге в 1873 и 1874 годах Лодыгин изобрел лампу накаливания… несколько русских физиков, работая в том же направлении, делали большое число очень оригинальных опытов». А в другом месте:

«В России было сделано даже несколько практических опытов применений угольных ламп накаливания».

Нет сомнения, что английский изобретатель Сван, зная из отечественной прессы о лидерстве Лодыгина, именно поэтому долго не подавал заявку на патент, хотя выпускал лампы, чем очень разгневал Эдисона, подавшего на него за это в суд.

Но зато другие газеты Англии называли изобретателем электролампы Свана, а одна из американских газет, «Observer», — Максима, будущего творца пулемета.

Кстати, Брайан в своей книге замалчивает любопытную подробность о том, что Эдисон получил первый патент на лампу в 1879 году, который был аннулирован судом. По словам Брайана выходит, что Эдисон лишь 26 января 1880 года подал заявку! Она оказалась едва ли не самой неудачной из всех: патент в США был выдан через долгие семь лет — 30 августа 1887 года! Во многих странах формулировка его патентов была обтекаемой — не на систему освещения, а лишь «на усовершенствование в лампах накаливания».

Чтобы внести существенное отличие в простую конструкцию лампы — стеклянная колба с выкачанным воздухом с горящим телом внутри, — Эдисону пришлось перебрать гигантское количество материалов. Потерпев неудачу с платиной, он пробует обугленную бумажную нить, — она горит 40 часов. Потом обугленную фанеру, разные картоны, лимонную корку, пробку, лен, кокосовый орех и даже рыжий волос из бороды Дж. Ю. Макензи.

Но все эти попадающие под руку материалы не дают долгого горения и яркости. (Кстати, со многими из этих материалов экспериментировал Лодыгин. А Булыгин пробовал скорлупу кокосового ореха.)

И вот начинается великая эпопея: в поисках экзотического материала для тела накала десятки агентов Эдисона с немалым риском для жизни путешествуют по Аргентине, Бразилии, Индии, Японии. Тюки с пробами приходят в Менло-Парк со всех уголков Старого и Нового Света — 6 тысяч видов растений подверглось испытаниям, 10 тысяч долларов ушло на поиски, 40–50 человек ученых и специалистов-электротехников приняли участие в исследовательских работах, причем дежурный распределял между сотрудниками очередь на 4–6 часов сна. Наконец, Вильям X. Мор нашел в Японии бамбук, который, обугленный, светил долго и ярко, и из него несколько лет изготовлялись лампы (позже выяснилось, что веерами именно из этого сорта бамбука обмахивались все годы поисков американские дамы).

После того как Стерижер изобрел изоляционный патрон, система электроосвещения стала надежней. (До этого Эдисон обходился тем, что наматывал провод на газовый рожок, а электролампа укреплялась на нем планкой или скобкой.)

В 1880 году Эдисон основал свою компанию электрического освещения (с местными отделениями в разных странах) с основным капиталом в миллион долларов, а на Всемирной электрической выставке 1881 года в Париже фирма Эдисона произвела фурор огромным количеством ярких и дешевых лампочек.

Но десятки изобретателей-предпринимателей, знавших, что Эдисон выпускает лампы, не имея на них патента, тоже начинают строить заводы по их производству. Эдисон вступает с ними в судебные тяжбы, и только на судебные издержки уходит 2 миллиона долларов…

Лишь в 1892 году окружной суд США утвердил иск Эдисона к Электрическому обществу США, тоже выпускавшему угольные лампы, но эта маленькая победа пришла к американскому изобретателю поздно — через два года (!), до того патентная служба США получила заявки на изобретения ламп накаливания и с нитями из… тугоплавких металлов — вольфрама, осмия, молибдена, родия, иридия — от русского инженера Александра Лодыгина… Но как же затягивается выдача патентов! Может быть, оттого, что они будут знаменовать вторую победу русского изобретателя над всеми 200 соискателями приоритета, участвовавшими в десятилетней судебной канители? И далась она ему, затерянному в чужой стране, без денег, без друзей, нелегко и не сразу.

Правда, общественность Америки, несмотря на шумную рекламу эдисоновских ламп, знала о Лодыгине.

В 1879 году — дни апогея рекламного бума вокруг Эдисона — популярная газета США «Нью-Йорк геральд» (от 21 декабря) поместила информацию под названием «Свет Лодыгина»:

«…Вплоть до 1873 года электрическое освещение накаливанием мало сделало успехов, и изобретатели рассматривали этот свет как менее совершенный, чем дуговой. Но в 1873 году интерес к способу накаливания несколько оживился благодаря изобретению г. Лодыгина, построившего лампу, в которой были преодолены многие из трудностей, которые ранее считались неустранимыми».

Касаясь этого изобретения, императорская обсерватория в Париже высказала следующее: «Единственной трудностью применения угля вместо платины является то, что уголь соединяется с кислородом воздуха и постепенно выгорает. Г. Лодыгин избежал этого неудобства, заключив уголь, накаливаемый добела электрическим током, в стеклянный герметически закупоренный баллон, из которого кислород удаляется чрезвычайно простым образом».

«Хотя это устройство было более совершенным, чем все предыдущие, — продолжает газета, — практика показала, что имеется еще много серьезных трудностей. Среди прочих — появление при накаливании на углях темных пятен, показывающих их неоднородность; в угле появляются мельчайшие трещины и быстро разрушают его. Разряжение также было очень несовершенным, так что внутри стеклянного колпака происходило своеобразное испарение, производящее медленное разрушение угольных стержней. Это испарение оставляет пылевидный осадок сублимированного угля на внутренней поверхности стеклянного колпака».

Знакомство с патентами Лодыгина 90-х годов показывает, что поначалу он много делает для того, чтобы довести до совершенства угольную лампу накаливания, упрочив в ней нить, и только изучив все ее возможности, обращается к металлам.

Год приезда в США Лодыгин отметил подачей в патентное бюро сразу трех заявок на новые лампы накаливания. В один день — 14 сентября 1888 тода!

Составленные, как принято у изобретателей, осторожно, даже хитро, чтоб не раскрыть главного секрета, заявки все ж таки показывают много абсолютно нового и остроумного и в технологии изготовления ламп, и в использованных материалах, и в конструкции.

Первая заявка — «на метод изготовления углеродного волокна для лампочек накаливания из органических веществ, который имеет следующие стадии: обезвоживание и разложение материала под действием химических агентов, затем действие высокой температуры в отсутствие кислорода, затем удаление окклюдированных газов из полученного материала и, наконец, спекание (коксование) под действием высокой температуры от пропускания электрического тока. Электрическое сопротивление при этом доводится до требуемого уровня путем осаждения углерода фактически как описано».

К этой заявке рукой Александра Николаевича вычерчена схема всего процесса получения волокна (патент № 285432 за 1893 г.).

Следующая заявка — «на метод изготовления волокна для лампы накаливания», в котором поначалу процесс протекает так же, как и в предшествующем случае, а затем предлагается два метода получения жесткого (особо прочного) волокна, при котором электрическое сопротивление выравнивается и становится минимальным или уменьшается до сопротивления исходного карбонизированного волокна в горячем состоянии (патент № 285434 за 1893 г.).

Третья заявка — на саму нить накала из полученного «при помощи электрически спеченного» органического вещества (шелкового волокна) и внешней оболочки из осажденного углерода… (патент № 285435 за 1893 г.). Подавал эти заявки Лодыгин как представитель фирмы «Вестингауз». Многие его работы вплоть до 1894 года шли в патентный фонд фирмы — так предписывала американская инженерная этика. А работал он над тем, чтобы исправить врожденный недостаток ламп с угольной нитью: их губило предательское испарение угольной нити, разрушающее саму нить и вызывающее потемнение стекла колбы. Боролись, боролись с этим явлением изобретатели, и все же до победы было далеко.

Как видно из заявок, Лодыгин прокаливал угольные нити различными способами. Пропитывал растительные волокна фтористым бором, нагревал до 500 градусов. И действительно, световые качества нитей улучшались.

В другом случае добавлял кремний и чистый бор (британский патент № 10744, 1889 г.).

Давняя мысль — найти другое тело накала — не дает ему покоя. Он пробует железо, сталь или сплавы железа. Проволоку из этих материалов он закупоривает в колбе… стеклянной замазкой, содержащей соединение бора. В 1893 году Лодыгин получает патент в США на эту оригинальную лампу (патент № 424525).

Но уже лежат в патентном ведомстве США еще три заявки от жителя Питтсбурга А. Лодыгина на лампы с нитями «из нековких трудноплавких металлов».

И хотя последние попытки укротить угольные лампы были даже в начале этого века (до того неисполнимой казалась задумка Лодыгина заставить светить в лампе тугоплавкие металлы), но это еще объясняется и тем, что защищенные патентами лодыгинские лампы никто не имел права выпускать, а сам изобретатель не имел средств на их широкое производство. Но самое главное — он не считает, что поиск окончен, он исследует лампы с нитью из платины, окутывая ее то одним, то другим тугоплавким металлом, для чего разрабатывает электропечи — одни из первых в мире.

В 1894 году Лодыгин получил патент на такие лампы. Нить из платины покрывалась слоем тугоплавких металлов в таких сочетаниях: родий и иридий, рутений и осмий, молибден и вольфрам, хром.

В патенте Лодыгин указывает на возможность получения нитей из чистых металлов, если нагревать покрытую вышеописанными способами платиновую проволоку до температуры высшей, нежели температура испарения платины…

В 1897 году «Offical gazethe…» патентного ведомства США публикует еще два патента Лодыгина (номера 575002 и 575668), где в роли светоносной нити выступают тугоплавкие металлы — молибден и любые другие. Рождалась такая нить в жару электропечи, в парах водорода и хлороводородной кислоты… А внешний вид ламп, судя по авторскому рисунку, — такой же, как у сегодняшних. Только по-прежнему упрямо Лодыгин вместо ввинчивающегося цоколя применяет два стерженька, вставляющиеся в розетку-патрон…

На шумной и разноязычной Парижской выставке 1900 года посетителей опять удивляют лампы русского инженера Лодыгина — они, не в пример уже известным, угольным, представленным тут же, с нитями из молибдена и вольфрама!

О второй победе Лодыгина над конкурентами пишет путеводитель по выставке, его поздравляют товарищи. Но, пожалуй, самая большая радость для него — известие от земляков о том, что год назад Петербургский электротехнический институт присудил ему, эмигранту, высокое звание Почетного инженера-электрика наряду со знаменитыми изобретателем радио Николаем Степановичем Поповым и творцами «электрогефеста» — электрической сварки — Николаем Николаевичем Бенардосом и Николаем Гавриловичем Славяновым (посмертно).

…Ломоносовская премия — в 1874 году, орден Станислава III степени — в 1884-м, звание Почетного инженера-электрика — в 1899-м… Нет, не был баловнем судьбы Александр Николаевич! Правда, не только ему — никому из русских изобретателей не довелось при жизни увидеть, например, как Эдисону, открытие памятника себе или получить собранную обществом огромную сумму денег для дальнейших работ. Но невольно склонишь голову перед подвижничеством людей, отдавших весь свой талант, всю свою жизнь на благо отчизны, столь скупой на благодарность и признание.

…С 1894 года Лодыгин уже не работает в фирме «Вестингауз», но сохраняет с ней добрые отношения и деловые контакты, хотя живет во Франции.

О Дж. Вестингаузе он вспоминал в своей статье «Техническое образование и идеалы американских инженеров» с большим уважением: «…во главе интересов дела, к которому я принадлежу, стоит человек, успехи которого как организатора, как управляющего, как финансиста бесспорны, который обладает гением предвидения, но который прежде всего — инженер: я говорю о Жорже Вестингаузе».

Вспоминая с юмором, что «миллиардеры Соединенных Штатов, так называемые «400», стараются играть в аристократов, выдавать своих дочерей за герцогов и маркизов, принимать и угощать обедами на своих яхтах или в своих дворцах коронованных особ», Лодыгин подчеркивает главную черту Вестингауза — он «прежде всего инженер!».

Не в пример другим богачам предпринимателям, дед Джорджа сменил в США дворянское имя «фон Вистигаузен» на просто Вестингауз, а внук уж никогда не возымел желания вернуть приставку «фон».

Рождения 1846 года — на год старше Лодыгина, Вестингауз в 15 лет бросил школу, так как посчитал, что простым рабочим на фабрике своего отца он может изучить быстрее и лучше то, что ему необходимо — технику, производство.

Сын капиталиста, он не чурался черной работы. Напротив, прошел все ступени производственной лестницы от рабочего до инженера и, став удачливым изобретателем, смог стать и удачливым предпринимателем.

«Кто хочет быстро ездить — должен быстро тормозить», — говаривал Вестингауз и конструировал тормоз за тормозом, от парового, прославившего его в 21 год, до пневматического. Но и после изобретатель улучшал и улучшал его много раз. Ведь скорость поездов увеличивалась, и количество вагонов — тоже! И хотя до Вестингауза патентные бюро хранили уже 600 патентов на железнодорожные тормоза, Вестингауз добавил к этому числу еще сто своих, и долгое время его тормоз считался лучшим.

Проницательность и дальновидность помогали ему выбрать верное направление в развитии молодой электротехники.

Вестингауз, как и русские электротехники, стоял за применение переменного тока и полемизировал с Эдисоном. Парадоксально, что в конце жизни он получил за мужественную защиту переменного тока высокого напряжения «Золотую медаль Эдисона» — ярого противника переменного тока!

В 1886 году Вестингауз решил открыть завод по производству ламп накаливания и пригласил на работу Лодыгина — их творца и известного поборника переменного тока. У Вестингауза в это время работал и знаменитый электротехник, югослав Никола Тесла, ушедший в 1884 году из компании Эдисона в Париже и разрабатывающий в это время различные конструкции многофазных машин и схемы распределения многофазных токов. (Его изобретения — электрический счетчик, паровые поршневые машины, частотомер, а в 1934 году Тесла проделает серьезные опыты по расщеплению атомного ядра с помощью электростатических генераторов высокого напряжения.) Знакомство с Лодыгиным в фирме «Вестингауз» повлияло на написание Теслой статьи о переменном токе в русский журнал «Электричество» в 1892 году.

За 6 лет работы у Вестингауза Лодыгин имел возможность провести много экспериментов с лампой накаливания.

В 1893 году лампам фирмы «Вестингауз», а не эдисоновским отдали предпочтение устроители Всемирной выставки в Чикаго: их было 100 тысяч — ярких долгогорящих шаров на 105 вольт, не вакуумных, как все прочие до сих пор, а заполненных азотом!

Еще в своей «Теории дешевого электрического освещения» двадцатипятилетний Лодыгин высказывал идею о возможном наполнении колбы газами! В лице Вестингауза он нашел сторонника своих взглядов.

В поле зрения Вестингауза попадали практически все направления техники: он разрабатывал и двигатели на природном газе, и паровые турбины, и трансформаторы, и тормоза, и все он хотел сделать хорошо и по-новому. «Его целью не было обогащение — творчество было для него жизненной необходимостью». Справедливости ради следует добавить к этой идеальной характеристике, данной биографом Мачоссом, что, обеспечивая монополию «своему тормозу», Вестингауз жестоко подавлял конкурентов как в США, так и в России — Липковского, Казанцева — изобретателей тормозов. Здесь в нем говорил капиталист.

Но страсть к творчеству объединяла одаренных людей вокруг Вестингауза: инженера К. Ската, которого Лодыгин называет своим «старым приятелем», Шаменбергера, Купера, Хевита…

Похоже, что уход от Вестингауза и переезд в Париж связаны со знаменательным событием в одинокой жизни Александра Николаевича.

В Питтсбурге он снимал квартиру в доме педагога-лингвиста Франца Шмидта, выходца из Германии. Одна из четырех дочерей его, Алма, пожелала изучать русский язык и вела долгие разговоры с постояльцем на его родном языке. Он с юмором рассказывал ей о перипетиях своей драматической жизни, в лицах изображая знакомых, друзей и недругов. Читал стихи русских поэтов и свои.

Благонравным Шмидтам-родителям показалось, что их юная дочь влюблена в знаменитого, но немолодого русского, и они напомнили о рamp;знице в возрасте. Со свойственной ему решимостью Лодыгин прервал знакомство разом — отбыл в Париж. Но в ответ на его послание оттуда, уведомляющее, что он жив-здоров и всегда будет помнить уютный дом Шмидтов, пришла телеграмма: «Выезжаем с сестрой в Париж. Встречайте. Алма». Их знакомство продолжалось еще полгода.

14 (26) марта 1895 года состоялось бракосочетание Александра Лодыгина и Алмы Шмидт по гражданскому обряду. Адрес проживания — отель Монж, 55 рю Монж.

Не только жену, но и надежного друга нашел в лице Алмы Александр Николаевич. Когда в 1900 году в Париже проходила Всемирная выставка и представлявшие Россию электротехники чествовали Лодыгина — творца электросвета, Алма так сдружилась с ними и «прониклась русским духом», что предложила повторить бракосочетание по православному обряду. Оно состоялось в церкви святой Троицы и Александра Невского в присутствии многочисленных друзей из России…

В «Открытом письме гг. членам Всероссийского национального клуба» Лодыгин, рассказывая о так называемых корреспондентских школах в США, упоминает об

Алме Францевне: «Чтобы изучить гораздо ближе метод и продуктивность его, я прошел три различных курса, а моя жена, чтобы помочь мне в этом изучении, проходила в то же время два других курса».

Она помогала мужу изучить систему обучения, приобретая две профессии, ей вряд ли нужные, хотя именно в эти годы стала матерью двух девочек, — дочь Маргарита родилась 15 января 1901 года, а Вера — 16 августа 1902 года.

В музее связи имени А. Попова в Ленинграде сохранилось письмо Александра Николаевича из Америки в Россию, к сестре Сергея Кривенко, Екатерине Николаевне. Датировано оно 9 февраля 1901 года.

«Многоуважаемая Катерина Николаевна, поздравляю Вас, а главное себя с рождением у меня дочери. Она, впрочем, теперь уже девица взрослая, так как ей идет четвертая неделя — она родилась 15/28 января. Имя ея Маргарита, а мы зовем Рита, — спешит поделиться своей радостью пятидесятитрехлетний Александр Николаевич. — Девочка родилась очень здоровая и при рождении весила 11 фунтов. Мы ею не нарадуемся, она ребенок совершенно некапризный и терпеливый, точь-в-точь ея мать по характеру…»

Как-то сразу эти слова дают представление о духе семьи, а приподнятый тон всего шестистраничного письма, из которого четыре — рассказ о дочке, а два — о тяжелом материальном положении семьи и о «разном», говорят о счастливом даре — огромной жизненной силе, что не давала Лодыгину падать духом в самые трудные годы жизни, о бойцовском характере.

«Когда она голодна, — пишет он снова о дочери, — то начинает кряхтеть, и только если уж очень долго ей не дают есть и, главное, когда она потеряет надежду, то закричит, а если взять ее на руки и заняться ею, она переносит все терпеливо. Поевши, она засыпает и спит, пока не проголодается. Все находят, что она замечательно красива и до мелочей похожа на меня, — с юмором продолжает он, — говорят, что она даже охает и ручонки держит, как я».

Письмо Екатерине Кривенко Александр Николаевич пишет в ответ на ее просьбу прислать в Россию его биографию для публикации в каком-то журнале. Но до этого главного, что интересует Кривенко, Лодыгин добирается лишь в конце письма:

«Мою биографию я Вам напишу, только не могу обещать это скоро, потому что времени у меня нет».

И далее — рассказ о трудностях, которые переживает семья изобретателя: «Я работаю здесь пока как рабочий-электрик, и плата моя по часам: 42 копейки в час… 120–140 рублей в месяц. Я обязательно должен работать каждый день, не исключая воскресенья, — 10 1/2 часов в день, а иногда приходится вставать в 5 утра, а прихожу я домой после 7 вечера, иногда же в 10 часов… Так что после такого дня работать трудно, хотя я после часа сна все же работаю».

Действительно, эти годы для Лодыгина — работа в электротермии. Он думает над конструкциями электрических печей для плавки из руд металлов, ибо развивающаяся промышленность нуждается в чистых и сверхчистых металлах, а привычные способы не могут дать металлов такой чистоты. Кроме того, он в этот год много учится — проходит заочно «специальный курс по электрическим железным дорогам, телефону и телеграфу…».

Совсем скоро эти знания ему пригодятся — в Нью-Йорке — начинается подготовка к строительству подземной дороги — делу новому, трудному.

«Но все-таки биографию я Вам пришлю, только буду писать понемногу и не каждый вечер, — заключает письмо Александр Николаевич, — думаю, что меня поддержит то, что я теперь с женой и с ребенком вместе, а не в разлуке с ними — это для моральной энергии, а для физической продолжаю брать ванну в 5 часов утра — холодную как лед».

В приписке к письму Александр Николаевич просит Кривенко сходить в Петербургский электротехнический институт, который присвоил ему звание Почетного инженера-электрика, и выслать ему этот диплом — «пригодится при устройстве на лучшую работу».

С этих пор и до конца жизни Лодыгин будет всегда подписываться только так: «Почетный инженер-электрик А. Лодыгин».

Судя по тому, в какой круг достойнейших его включили этим званием, — о нем помнят на родине, и Лодыгин решает вернуться в Россию.

«Мы надеемся вернуться в Россию в будущем октябре, когда ребенка отнимут от груди. В ожидании возможности лично поблагодарить Вас, я и моя жена крепко жмем Вашу руку… Ваши Лодыгины».

Но с отъездом пришлось задержаться…

О жизни Лодыгина за границей в 90-е годы дают некоторые сведения анкета из архива трамвайного управления и две публикации: «Открытое письмо гг. членам Всероссийского национального клуба» с приложением и «Техническое образование и идеалы американских инженеров».

Анкета свидетельствует, что с 1888 по 1894 год Лодыгин работал в фирме «Вестингауз», где «был участником или свидетелем всего развития электрической промышленности, приложения ее к морскому и военному делу, беспроволочных телеграфов и проч.».

В 1894 году он вернулся в Париж по приглашению французских капиталистов, и «принял участие в строительстве автомобильного завода «Клемент» в 2400 киловатт, который был весь оборудован электрическими механизмами, построенными для этой цели в Америке».

В 1898 году он был назначен «электрическим инженером и главным химиком электрических автомобилей парижской ветви американской фирмы «Колумбия».

В те годы изобретатели были уверены, что конная тяга доживает последние денечки, и весело обсмеивали одного чудака, предложившего строить чугунные шоссе с вмятинами… для копыт лошадей — чтоб не скользили.

Но что придет на смену живому и безропотному транспорту? Про автомобили на двигателе внутреннего сгорания говорили тогда мало и неохотно: нефть слыла дорогой, и запасы ее не были еще разведаны. А бензин продавался в аптеках как средство для выведения пятен. Конкурировать с электромобилем мог лишь тяжелый и шумный паромобиль.

Изобретенные еще в 1859 году свинцовые аккумуляторы, тяжелые и дорогостоящие, совершенствовались, и считалось, что вот-вот будут открыты аккумуляторы дешевые и одновременно мощные, тогда электромобиль, созданный еще в 1837 году, наконец-то завоюет мир. Мы знаем, что случилось иначе: вместо чистого и бесшумного электромобиля человечество въехало в XX век на автомобиле, испускающем копоть и выхлопные газы, и теперь пожинает плоды своего легкомыслия, ломая голову над проблемой очищения окружающей среды.

Но в 1880-х годах электромобиль был в фаворе. С 1881 гада в Париже по рельсам начал громыхать электробус — старый вагон от конки, но на аккумуляторах; через пять лет забегал такой же по Лондону. В 1896 году русский инженер Романов построил двухместный электромобиль со скоростью 20 километров в час, а затем добился 120 километров в час!

Электромобиль побеждал в спортивных гонках, он был легко доступен каждому — достаточно было поставить на роскошный кабриолет или коляску электромотор с аккумуляторами — и трогай! Фортуна было повернулась к чистому и бесшумному экипажу, но… нефть уже добывалась в огромных количествах. В Баку царствовал нефтяной король Нобель. Бензин полился рекой. Поклонники же электромобиля по-прежнему не могли надеяться на скорое открытие дешевых и мощных аккумуляторов.

Александр Николаевич построил электромобили собственной конструкции на аккумуляторах собственной же конструкции в 1898–1899 годах, а в 1900 году отдал в парижское издательство нашумевшую, после выхода в 1901 году, брошюру «Руководство для шоферов электрических автомобилей». Поклонников у электромобиля было еще немало, брошюра раскупалась.

Но заводик по производству чистых и бесшумных машин, который он открыл, не дал незадачливому предпринимателю необходимых средств. Снова нужда…

И в 1900 году он вновь вернулся в Америку. Почему-то не работается ему здесь на этот раз на одном месте! Он то служит на вагонном заводе, изготовлявшем вагоны из прессованной стали (новое дело, связанное с электроплавкой), то изобретает электропечи. То поступает рабочим, потом — инженером и старшим химиком на завод аккумуляторов в Буффало (1901–1902 гг.). Помог присланный из России диплом Почетного инженера-электрика!

В октябре 1902 года поступает инженером на постройку нью-йоркской подземки и остается до ее окончания — до августа 1905 года. Вел он здесь почти всю электрическую часть, сложностей было немало. (До того в Нью-Йорке работала надземная электродорога на эстакадах.) Но подземка была пущена, и опыт электрификации ее пригодится Лодыгину в России — там мечтают о метро, начинают вводить трамваи. Затем он поступает на завод, изготовляющий подземные кабели, помощником главного инженера и старшего химика.

Его всерьез начинает занимать электрометаллургия: становится очевидным, что только с ее помощью возможно получение сверхчистых сталей и сплавов, всех тугоплавких металлов, алюминия, недавно стоившего дороже золота, — всего того, что, чувствовалось, все больше становится необходимым для развивающейся промышленности XX века. В 1906 году он в этой малоизученной области электротехники одерживает крупную победу — не только находит способы получения различных сплавов на основе железа — ферровольфрама, феррокремния — и конструирует такие печи, но и проектирует, строит и пускает в ход завод по производству таких сплавов.

Человек по-прежнему деятельный, Лодыгин, как и в молодые годы, ведет обширную общественную деятельность: он член Американского химического общества, Американского электрического общества, Института американских инженеров-электриков. Именно поэтому он, по его словам, «был постоянно осведомлен о том, что является новейшим по части электрохимии и электрической техники во всем цивилизованном мире». Самое интересное, что Лодыгин в эти годы, по-прежнему не наезжая в Россию, действительно «ни на минуту не упускает из виду жизни своей родины» — он представитель Американского общества электрохимиков… в России. (Представлял он это общество и вернувшись в Россию.)

Электрохимия становится его третьей страстью — после воздухоплавания и светотехники. Изучив плачевное состояние дел в США с железными рудами, он предложил выход, за который тотчас ухватились американские промышленники: в 1905 году он сделал доклад в Американском обществе электрохимиков относительно употребления титанистого железняка для выплавки железа и стали под скромным заглавием «Некоторые результаты экспериментов с редукцией титанистого железняка», весьма «важный с американской точки зрения» ввиду истощения железных руд в Америке и громадных залежей титанистого железняка, которого до того избегали заводчики и который после этого доклада начинает входить все в большее употребление.

Человек, строивший в Америке и Франции заводы и метрополитен, предлагавший новые пути для развития хозяйства, имел право сказать, что жил в чужих странах «не как иностранец, а как участник в их жизни, в их работе, в их разочарованиях и надеждах», что «долго и близко присматривался к отличительным чертам тамошней жизни, отношений, узаконений, нравов, обычаев». Проанализировав американские принципы жизни, найдя в них плюсы и минусы, он позже, вернувшись на родину, попытается привить чужое положительное в России и предостеречь от отрицательного.

Прежде всего он попытается сделать это в статье «Техническое образование и идеалы американских инженеров»[13], ставя своей целью поднять в России профессию инженера и начать большой разговор об инженерной этике (такая дискуссия действительно вскоре началась в русской электротехнической периодике). Об инженерной этике — в век наживы, в век хищной конкуренции и циничного воровства изобретений! Не раз испытав на себе несправедливость, жестокий обман, предательство, Лодыгин в статье провозглашает: «Цель инженерного искусства — польза. Современный способ деятельности — взаимопомощь… Как инженеры 20-го столетия, будем полезны, будем деятельны, будем помогать друг другу!»

Отлично понимая, что далеко не все инженеры как в Америке, так и в России живут по этим прекрасным принципам, Лодыгин сознательно идет на идеализацию знакомых ему американских инженеров, пытаясь создать образец, которому можно будет подражать инженерам всего мира.

Каким должен быть идеальный инженер будущего по представлению Александра Николаевича? «Здравость суждений, широта взглядов, добросовестность, способность понимать людей и управлять ими так же, как подчинять материю, уменье направлять человеческие силы, как и силы физические, суть необходимые качества инженера будущего…»

В этих словах не истраченная никакими невзгодами и обманами вера в добро, в созидание, в честность. Но горечь так и прорывается меж строк о «безупречной моральной репутации», которая требуется от членов Американского общества инженеров, об «обязательной» среди американских инженеров любви к делу, когда он пишет: «В современной организации производства находятся зародыши добра и зла; зародыши добра потому, что инженер доставил средства делать мировую работу с большей легкостью и скоростью; зародыши зла, потому что социальная система, как и система производства и коммерции, отстала от прогресса, достигнутого инженерами, и до сих пор запятнана несправедливостью и себялюбием». Идеализация не получилась. Александру Николаевичу приходится от фанфар начальных строк перейти к скорбному финалу: «…проникновение духа наживы и легкой морали в Соединенные Штаты немало беспокоило и беспокоит лучших людей Америки, привыкших преклоняться перед другими идеалами». Ведь если до сороковых годов прошлого столетия Соединенные Штаты с самого открытия Америки служили «убежищем для людей со всякого рода моральными идеалами, превышающими средний нравственный идеал толпы», то «с 40-х годов, с открытия золота в Калифорнии, начался наплыв людей, идеалом которых была нажива».

Не кто другой, как «люди профессиональные» (инженеры), первыми заметили опасность и «первыми вооружились против нее…». Но каким образом?

«Воспитание моральное сделалось одним из предметов, преподаваемых… в учебных заведениях и университетах. Вопросы морали и профессиональной этики возбуждаются на заседаниях профессиональных обществ как одни из профессиональных вопросов». Честь, товарищество прежде всего; нажива, что на языке «новых американцев» называется бизнесом, — дело десятое.

Он с уважением пишет о Карле Штейймеце не столько потому, что тот известный ученый, сколько потому, что он один из трех членов комиссии, разрабатывающих правила инженерной этики. Чувствуется, что и Александр Николаевич не стоял в стороне при создании этих правил.

Если инженер будет жить по кодексу инженерной чести, то там, где он появится, «спекулятор исчезнет», делает вывод Лодыгин.

Что же представляют собой правила профессиональной этики?

Общие принципы указывают инженеру, что «он должен смотреть на предприятие, к которому он принадлежит, как на собственное предприятие… он должен измерять свой труд в пользу дела не количеством дохода… а количеством времени, в котором дело нуждается… инженер не должен входить в дела сомнительного качества… То обстоятельство, что он занимает невысокое положение в деле или что он ведает только технической частью, нисколько не оправдывает его участия в предосудительном деле.

…Инженер должен считать себя ответственным за исправность машин и аппаратов… должен… настаивать на уничтожении опасности.

Инженер обязан считать себя ответственным лично за всю работу, которую он делает… Он не должен искать места, занимаемого другим инженером. Споры и пререкания между инженерами по техническим и личным вопросам ни в каком случае не ДОЛЖНЫ переноситься в широкие круги публики и быть предметами обсуждения общей печати — место подобных вопросов в технических обществах и в их печати. Точно так же нужно считать положительно непристойным публиковать первые сведения о новых открытиях и изобретениях в общей печати — это должно делаться также прежде всего в технических обществах и изданиях». (Пожалуй, этот пункт Штейнмец и другие приняли, не веруя в его дополнение, — газеты в США в погоне за сенсацией сделали правилом трубить о любом открытии заранее, а изобретатели давно поняли, что и дутая слава приносит деньги.)

Следующие пункты кодекса выполнимее: инженер вообще должен помогать публике понимать технические вопросы ясно и толково, распространять здоровое понимание техники, всеми мерами бороться против того, чтобы в публику не проникали неправильные или преднамеренно искаженные технические сведения.

Инженер должен хранить секреты завода и пользоваться ими только в интересах завода, по не в интересах тех или других лиц.

— Что американский инженер делается инженером из любви к делу, а не по каким-либо другим соображениям — это нетрудно доказать, — говорит Александр Николаевич, вспоминая систему образования в тогдашней Америке, где, получив техническое образование, инженер знает, что прошел лишь половину дороги, а завод считает его учеником и платит ему меньше, чем опытному рабочему. Практической части дела инженеры несколько лет обучаются в школах инженеров при заводе, работая «волонтерами, рабочими, и отличаются от обыкновенных рабочих только тем, что их по мере успехов переводят из отдела в отдел и опытные заводские инженеры читают им лекции… по практике и задают им практические задачи, о которых они толкуют и некоторые решают в собраниях своего клуба». Только после того, как пройден практический курс и инженер показал себя способным, «двери всех заводов будут ему открыты».

И потому американец не верит в бумагу, в кучу дипломов, если податель их па заводе по работал пли, работая, не доказал своих способностей. (В связи с этим пунктом вспоминается послужной список Лодыгина: рабочий, главный инженер, старший химик, старший инженер, ведущий инженер. Высоко оцепили американские коллега знания и умения русского изобретателя. Но нигде ни словом не обмолвился Александр Николаевич об этом, хотя стоило сказать такое обычное: «Меня там уважали», «Меня там ценили»…)

Зато он восторженно цитирует своего «старого приятеля Карла Ската», который провозгласил на одном из торжественных обедов, что самое великое открытие XIX столетия есть «взаимопомощь»! Да и как мог отнестись иначе к таким словам бывший народник, участвовавший в создании колонии-общины но образцу сельской народной? Человек, сколачивающий пионеров электротехники в Русском техническом обществе и вокруг журнала «Электричество»? Ему ли не мечтать о союзе электротехников мира, людей, в чьих руках, по его мнению, весь «сложный механизм новой цивилизации»? Какой она будет, только ли пользу принесет народам всей планеты? Ведь это зависит от моральных качеств молодого поколения инженеров. Научится ли оно отдавать отчет в пользе и вреде своей инженерной деятельности для человечества, строя заводы и фабрики, машины и механизмы, разрабатывая новые технологии в химии, металлургии? Вводя новшества, внедряя изобретения? Вот какие вопросы волнуют стареющего изобретателя. И, думая о том, что жить остается все меньше и меньше, а сделать еще нужно много, он все чаще заглядывает в те колонки газет, где стоит заголовок «Вести из России».

Его далекая родина ведет тяжелую трагическую войну с Японией. Погиб «Варяг», открыв кингстоны. Взорвавшийся «Петропавловск» унес в пучину вод адмирала Макарова. Пал Порт-Артур. Известный Александру Николаевичу по созданию VI (элетротехнического) отдела адмирал Рожественский ведет русскую эскадру кружным путем на фронт действий из Балтики вокруг Африки. Как медленно! Как непростительно медленно идет на помощь несущим огромные потери войскам эскадра русских кораблей! Идет навстречу бедственному сражению в Цусимском проливе. И еще ошеломляющая новость: в России — революция! Во многих городах страны рабочие строят баррикады… Каратели топят восстания в крови, но 6 августа 1905 года напуганное царское правительство выпускает манифест о созыве Государственной думы. 17 октября провозглашаются гражданские свободы… Что это? Народ допущен к управлению? Или очередной обман? А вдруг времена изменились, и все из того, о чем мечталось в юности, теперь выполнимо в России?

Лодыгину 60 лет… Трудно сниматься с места и ехать через полземли с семьей, когда имеешь прочное положение, «родственные связи и недвижимую собственность» в стране, где тебя уважают и ценят. Но что-то есть такое в настоящем человеке, что выше трезвых соображений, — тоска по родине, физическая боль по ней, желание принести ей пользу.

Сам Лодыгин скупо объяснял свой порыв так: «Окончание русско-японской войны заставило… предвидеть большие перемены и работы в морском и военном деле России», и он задумал вернуться на родину, «чтобы посвятить ей свой опыт, знания и изобретательность».

Для этого, кроме собственного желания и согласия супруги, нужны были еще и деньги, и тогда Лодыгин идет, с точки зрения «здравомыслящего» человека, на шаг, который снова затеняет его приоритет в изобретении лампы накаливания…

Патент на вольфрамовые лампы давно уговаривала его продать Американская всеобщая компания (в нее влилась недавно новая компания электроосвещения), которая иначе не имела возможности фабриковать металлические лампы в Соединенных Штатах, а угольные уже выходили у публики из моды. Этой суммы как раз бы хватило для возвращения в Россию, устройства на новом месте и даже для реализаций некоторых изобретений… В 1906 году он продал им этот патент.

…С 1900 года — времени выставки в Париже, где шумный успех имели лодыгинские лампы с вольфрамовой и молибденовой нитью, — Александр Николаевич почти нигде не экспонировал свои работы. В России гадали — жив ли?

В речи на общем собрании Русского технического общества в 1904 году В. И. Ковалевский, председатель VI отдела, говорил: «…участь наших изобретателей — участь горькая. Иностранцы нередко пытаются приписать себе наши изобретения (например, профессора Попова — беспроволочный телеграф), немало изобретений остаются забытыми, некоторые изобретатели, снискав себе громкое имя, нуждаются или нуждались в самом необходимом (Бепардос, Яблочков), другие ищут применения своих изобретений и знаний за границею (например, наши электротехники Доливо-Добровольский и покойный Лодыгин)».

Но Александр Николаевич был жив. До 60 лет он даже ни разу не болел серьезно. Моложавый, быстрый в движениях, остроумный, он появился в начале сентября 1907 года в собрании РТО и первый заразительно рассмеялся, узнав от изумленных товарищей-электриков, что его уж и похоронили и помянули…

Ну, молвой похороненные живут долго, как говорят в народе. И действительно, судьба хоть тут ему благоволила — у него было в запасе еще 16 лет. И сколько же он успел сделать!