"Спящий зверь" - читать интересную книгу автора (Нестеров Михаил)

Глава 3 «Старик» и золотая рыбка

11

За собой Радзянский услышал торопливые шаги босых ног, шаги легкие и могли принадлежать либо подростку, либо...

Лев обернулся и увидел догоняющую его девушку, с которой он не сводил глаз в течение всего вечера.

Она улыбалась, с откровенной непринужденностью глядя ему в глаза. И девушка, и Радзянский были примерно одинакового роста, но рядом с мускулистым мужчиной она выглядела хрупкой и оттого казалась ниже.

— Привет! — беспечно поздоровалась она, протягивая узкую ладонь. — Знаете, а я на вас не обиделась. Меня зовут Лена.

Чуть поколебавшись, Радзянский пожал ей руку.

— Тезки, — сообщил он, не посчитав нужным назвать свое имя, равно как и любое другое.

Девушка звонко рассмеялась:

— Не хотите говорить, не надо. Вообще-то отец хотел ехать в Гемлик один, я сама навязалась ему в компанию. Он немного мрачноват, правда? Ему все время кажется, что он должен опекать меня, особенно когда я рядом и в этом нет необходимости. Ревнует к каждому молодому человеку, бросившему на меня взгляд.

«Отец? — Радзянский и не пытался скрыть удивление. — Она дочь Руслана Хачирова?!»

— Не хотите искупаться? — предложила девушка.

Он покачал головой.

— А знаете как здорово купаться в свете луны!

И в этом восклицании Лев почувствовал настойчивость новой знакомой.

Ее раскованность в общении подействовала на Льва соответствующим образом, и он впервые за последние несколько лет почувствовал себя неловко. Незнакомка стремительно превратилась из обычной шлюхи, которых здесь больше, чем гальки на пляже, в кроткую, несмотря на раскованность, девушку, дочь Руслана Хачирова.

У Льва никогда не было проблем с женским полом, в юности он звучно, чуть нараспев представлялся: «Ле-ев». Нет, имя его не действовало на женщин сногсшибательно, но подчеркивало его внешность и словно служило надписью к монументальному образу: сильный, оттого чуточку ленивый; властный, оттого в меру уступчивый, что всегда нравилось женщинам.

И вот годы как-то стремительно вынесли его на этот пляж, поставили рядом с красивой девушкой, и он впервые стеснялся назвать свое имя.

Лев...

Радзянскому казалось, что его имя вызовет у Елены улыбку или смех: Лев, наполовину седой, угрюмый, еще более властный, растерявший за годы уступчивость, стареющий царь...

«Хорошо бы, — подумал он, — чтобы дочь Руслана провалилась ко всем чертям». Одно дело разглядывать ее издали, позволив себе чуточку пофантазировать, другое — мучиться рядом. «Провалиться бы ей...» Но в глубине души не желал этого. Ему было приятно идти с ней рука об руку, слушать ее красивый грудной голос, граничащий с контральто; удивительно, но голоса отца и дочери почти не различались по высоте и тембру.

Наконец он нашелся что сказать, помня долгое вступление Елены.

— Отец ревнует вас только к людям молодым? — акцентировал он последнее слово.

Лена отстала от спутника, дождалась, когда он остановится и обернется, и наполовину игривым, наполовину оценивающим взглядом демонстративно окинула его с ног до головы. С ее лица не сходила улыбка, которую в другое время Радзянский назвал бы многообещающей.

«Или старею, или впадаю в детство», — заметил он и неожиданно рассмеялся, удивляясь собственной неуклюжести. Так, что она там спрашивала? Как вас зовут? Сейчас ни с того ни с сего он бросит в ночь и набегающие на пляж волны: «Лев! — это мое ПОЛНОЕ имя». И добавит уже совершеннейшую глупость: «Краткость — сестра таланта». Потом наплетет всякой чепухи о своем отце-еврее Платоне, сознается, что по возрасту все-таки он — Лев Платонович, но Лена, если хочет, может называть его и царственно и божественно одновременно: Лев Плутонович. Затем разоткровенничается и сообщит, что рядом с ней он ощущает себя совсем уж молодым, по существу, признается в...

— Над чем вы смеетесь? — Она по-детски нетерпеливо заглядывала ему в глаза.

Лев почему-то решил, что у нее академическое образование, во всяком случае, беря в расчет ее возраст, начальное академическое, — другая бы спросила иначе: «Че вы смеетесь один?»

— Не надо мной? — допытывалась она.

«Иди-ка погуляй, красотка. Я тебе говорю».

Черт, действительно неловко получилось.

— Честно говоря, смеюсь над собой.

— Мне кажется, у вас не должно быть повода смеяться над собой.

«Комплимент?.. А как насчет того, чтобы измерить размах моих ангельских крыльев?»

— Вам никто не говорил, что вы похожи на Стэйси Кича?

— Кто это?

— Ну как же! Американский актер, играет Майка Хаммера, сыщика. Ну, вспомнили? Майк Хаммер.

— Кажется, припоминаю — неопрятный и туповатый, самонадеянный филер.

— Ну зачем вы так... Он очень обаятельный.

«Извини, дорогая, что-то у меня зачесалось правое крыло».

Они прошли весь пляж до конца и повернули в кромешной тьме, которую нарушали лишь проблески встававшей луны, отражавшиеся в гребешках волн. Протянувшаяся слева от них каменистая гряда бесконечной мрачнеющей стеной тонула в ночном небе. А там, где горели огни отеля, звучала музыка.

У Льва Радзянского, как и у любого творческого человека, не было четкого расписания: с такого-то времени до такого занимаюсь творчеством, потом отдыхаю, — этот процесс происходит постоянно: и во время кажущегося отдыха, и во время еды, и даже, казалось бы, за посторонним делом. Сейчас Лев твердо решил, что принимает предложение Руслана; идя рядом с девушкой, он был и с ней, и где-то далеко, а в голове рождался план, всплывали имена людей, которые могли быть ему полезны в этом деле. Не сама девушка повлияла на решение Араба — скорее то настроение, та череда чувств, в которые он вдруг окунулся с головой. Он знал цену настроению. Приехал он сюда с нехорошими, тревожными предчувствиями и в скверном расположении духа, а уехать может...

Она впервые коснулась его руки, не считая ничего не значащего рукопожатия, коснулась чуть повыше локтя, слегка сжимая его руку.

— Ресторан еще не закрыт. — И вопросительно замолчала.

Радзянский так же молча простер руку в направлении светящихся окон отеля:

— Тогда я приглашаю.

Войдя в зал, он обшарил глазами каждый столик, с неудовольствием думая о том, что в ресторане мог находиться бдительный и ревнивый Руслан, единственный, наверное, человек, способный испортить сейчас настроение Радзянскому. Само собой вылетело:

— Вы с отцом в разных номерах живете?

— Мне восемнадцать! — воскликнула Лена. — Я уже взрослая девушка. Я заметила, что вы упорно не хотите называть меня по имени. На это есть причина?

«Нет, положительно, у нее хорошее воспитание», — еще раз убедился Радзянский, вслушиваясь в складную, непринужденную речь спутницы. Отчего-то он засомневался, что такое воспитание ей мог дать отец, который, на взгляд Араба, был малость пеньковатым, по-кавказски прямолинейным. В нем не чувствовалось того же кавказского гостеприимства; Радзянский был уверен, что, окажись он гостем Руслана, не получил бы привычного тепла, каким обычно горцы, в отличие от русских, встречают пусть даже незваного гостя.

— Да, — несколько запоздало, отвлекшись, ответил он на вопрос Лены, — это оттого, что сам я так и не представился.

«Заело, — незаметно скривился он. — Вот уж действительно заклинило!»

— Лев. — Он помедлил: протянуть руку или нет?

Лена выручила, сама вложила ему в руку ладонь-лодочку и послала красноречивый взгляд: «Даже так?»

Он остался доволен ее немой репликой и приготовился сделать заказ официанту, который уже кружил вокруг, как хищная птица, завидев легкую добычу.

Ресторан, как это принято говорить, работал до последнего посетителя, единственно, живую музыку оркестра сменил негромкий шелест магнитофонных колонок. Совершенно машинально Радзянский выбрал тот столик, под которым его ноге не давали покоя прикосновения женщины, словно надеялся увидеть Лену на своем недавнем месте. Но она сидела рядом; то, о чем он мечтал всего час назад, удивительным образом сбылось.

На девушке была короткая светлая майка, вырисовывающая ее грудь, легкая плиссированная юбка-"амазонка". Перед входом в ресторан Елена надела сланцы, которые во время недолгой прогулки несла в руках, иногда по колено заходя в воду; накатывавшие волны достигали ее бедер, и девушка поднимала и без того короткую юбку. Радзянский видел Лену и в более откровенном облачении, когда грубо попросил ее погулять, но ее игры с волнами, да и с ним тоже — он же не слепой — были по-настоящему волнующими, он угадывал то, что скрывалось от его взора.

Пришел официант, поставив на стол вино и нарзан, гранаты и гроздья винограда, переваливаясь через край, находились в вазе в середине столика. Гарсон стандартно, но, как показалось Радзянскому, с угодливостью пожелал клиентам хорошего вечера.

Лев пил молдавское «Каберне», которое заказала Лена и которое он не любил, разбавляя вино нарзаном; ответил улыбкой на загадочный взгляд спутницы и проводил ее взглядом: встав на цыпочки, она изящно перегнулась через стойку бара, о чем-то переговорила с барменом, указывая на музыкальный центр. Смолкла музыка, но тут же зазвучала другая, песня молодости Араба — Валерий Ободзинский пел «Эти глаза напротив».

Елена отошла от стойки и поджидала его в центре зала. Радзянскому стало неловко, ему казалось, что вся немногочисленная публика смотрит на него, идущего к девушке скованной походкой.

Сегодня он уже танцевал, только с другой и под другую музыку. Сейчас все разом переменилось: с ним та, которую он хотел видеть рядом; а сама песня швырнула его на много лет назад, поднимая со дна его заскорузлой души давно забытые чувства ностальгии по навсегда утраченному времени.

Ее рука лежала на его плече, другой она касалась его груди. Глаза Лены смотрели в сторону и вниз; и только изредка она поднимала их, чтобы Радзянский мог увидеть, как неповторимо они светятся.

Лена проживала в одноместном номере с окнами на море. То, что он не соседствовал с люксом Руслана, неприлично и, пожалуй, преждевременно обрадовало Радзянского. Или, во всяком случае, обнадежило. Поначалу он не обратил внимания на пытливый взгляд портье, прощаясь с девушкой у двери ее комнаты. Что-то далекое, казалось, безвозвратно потерянное шевельнулось в груди Льва. Что это было — неловкость, нерешительность, смешавшиеся с полной надежд неоконченной фразой: «А вдруг?..»

Он чувствовал, что поступает глупо, стоя рядом с дочерью Руслана Хачирова у приоткрытой двери комнаты — как на границе, которую можно пересечь, только нарушив правила игры. Нужно немедленно возвращаться к себе или бежать к морю, чтобы охладить тело и выгнать мысли о близости с этой девушкой.

Пауза затягивалась все больше и больше. Наконец Радзянский осознал, что они не одни в длинном, с включенным дежурным светом, оттого похожим на тоннель коридоре, что на них смотрят насмешливые глаза ночного портье, лет тридцати, видавшей виды женщины.

— Завтра встретимся? — вдруг предложила девушка. — Вы еще не уезжаете?

— Нет, — поспешно ответил Радзянский, едва не закашлявшись.

— Тогда до завтра. — Она с очень близкого расстояния помахала ему рукой. И еще раз, когда закрывала за собой дверь.

«Ты еще постой здесь!» — обругал себя Радзянский, продолжая смотреть на дверь.

Он ожег ненавидящим взором администраторшу, которая посылала ему то ли сочувствующие, то ли издевательские взгляды, не разберешь. Эта красивая женщина, мимо которой прошел Радзянский, показалась ему чем-то вроде кожзаменителя, ибо было с чем сравнивать.

Закрыв дверь и не зажигая свет, Лена прошла к окну и распахнула шторы, любуясь луной и светящейся дорожкой, протянувшейся до самого побережья. Она переливалась и находилась в постоянном движении, тогда как остальная часть моря, тонувшая во мраке, казалась недвижимой. Складывалось впечатление, что лунные лучи заставляли кипеть воду и проникали до самого дна; что, окажись сейчас в этой неспокойной полоске, можно разглядеть потревоженных светом медуз, тени глубинных рыб, метнувшихся обратно в темноту, щупальца потянувшихся к свету водорослей.

Улыбнувшись, Лена прихватила из шкафа полотенце и спустилась к морю. Миновав мостки, она отошла довольно далеко от отеля, где сбросила с себя всю одежду и не спеша, наслаждаясь упругостью воды, стала удаляться от берега. Когда вода дошла до груди, девушка чуть оттолкнулась и перевернулась на спину, чтобы видеть нависший над ней серебряный диск луны.

Она думала о своем новом знакомом. Первые впечатления самые благоприятные: мужественный, по-своему красив и... робок. Сам не решился подойти к ней и в то же время не надеялся, даже не представлял, гуляя по побережью, что его одиночество может нарушить та, на которую он бросал частые взгляды.

Здесь мысли Лены стали уходить в сторону и вскоре не имели ничего общего ни с Львом, ни с сегодняшним вечером.

Однако, возвращаясь в отель, ей снова вспомнился этот пятидесятилетний мужчина. Оттого, что он пятидесятилетний, и мысли были соответствующими, поскольку девушка подумала о том, что вот так робко и в то же время раскованно, с чувством собственного достоинства за ней еще никто не ухаживал.

Ухаживал — это про него, Льва Радзянского, про других, ее ровесников или молодых людей чуть постарше, можно сказать: приударял, клеился, снимал. Про них также нельзя сказать «волочился», а про Льва можно. Потому что он... человек другого поколения.

Интересно так вот рассуждать, но быстро надоедает.

А еще интересно наблюдать за Львом, за его реакцией. Просто наблюдать, стараясь не делать никаких выводов.

«Завтра встретимся?»

«Нет».

Девушка нахмурилась, вспомнив долгое немое прощание у двери ее комнаты. Почему он сказал «нет»? Он же сказал «нет», она точно помнила. Тут же в мыслях всплыл второй вопрос, о котором она позабыла: «Вы еще не уезжаете?» — «Нет».

Все встало на свои места: он не уезжает, и они снова встретятся. На пляже. Когда стемнеет. Когда он, не дождавшись ее в ресторане или в холле гостиницы, выйдет, как и сегодня, на пустынное побережье. А она догонит его и окликнет по имени: «Лев!» Нет, не так, это будет похоже на окрик или предупреждение:

"Стой!

Там, где стоишь!

Не двигайся!

А то хуже будет!"

Будет хуже. Ему точно будет хуже.

Плевать! Пока плевать. Да и потом тоже.

Она сполоснулась под душем, надела легкую удобную пижаму — подарок матери — и вышла на балкон.

Ее действия и Льва Радзянского почти совпали: оба, только с разницей в час с небольшим, смотрели в одну и ту же сторону — на искрящуюся лунную дорожку, вклинившуюся в море. Только думы у них были абсолютно противоположными: Радзянский посылал на свою голову проклятия, а девушка помнила лишь слова «благословения».