"В никуда" - читать интересную книгу автора (Демилль Нельсон)

Глава 2

Было три часа дня, когда я вошел на Национальную эспланаду – парк в Вашингтоне, округ Колумбия, представляющий собой квадрат травы и деревьев протяженностью две мили от Капитолия на востоке до Мемориала Линкольна на западе.

Эспланада – приятное место, чтобы пробежаться трусцой, кругом очаровательные виды. В самом деле, не ехать же сюда лишь для того, чтобы встретиться с Карлом Хеллманом. Вот я и надел спортивный костюм и кроссовки, а на уши натянул вязаную шапочку.

Пробежку я начал от отражающего Капитолий Зеркального пруда, чтобы оказаться у Стены в назначенные Карлом четыре часа.

Было прохладно, хотя солнце все еще стояло над горизонтом. В воздухе – ни ветерка. Листья с деревьев уже облетели, а траву с вечера припорошил снег.

Я набрал хороший темп и повернул к южной части Эспланады: мимо Национального музея авиации и космонавтики и всех остальных к Смитсоновскому институту[3].

Да, Эспланада – официально парк, но тут столько всяких музеев, монументов, мемориалов и памятников, что, если эта мраморная мания будет продолжаться и дальше, настанет момент, когда парк станет больше смахивать на римский Форум, где храм на храме. Не подумайте, что я против: великие события и люди нуждаются в увековечении. И у меня есть свой мемориал: Стена. И очень хороший, поскольку на ней нет моей фамилии.

Солнце садилось, тени удлинялись; было очень покойно и тихо – только под ногами похрустывал снег.

Я бросил взгляд на циферблат: до условленного часа оставалось десять минут. Герр Хеллман, как и многие другие из его этнической группы, просто помешан на пунктуальности. Не подумайте, что я любитель обобщений по поводу национальностей, рас и религий, но одно точно: у немцев и ирландцев совершенно разное понятие о времени.

Я поднажал и побежал на север вокруг Зеркального пруда. Тело начинало ломить, от холодного воздуха заболели легкие.

Я пересек сад Конституции, впереди показались фигуры медсестер Вьетнамской войны[4]: три девушки в камуфляже склонились над раненым солдатом, которого я пока не видел.

А дальше, в ста ярдах, находилась скульптурная группа – три застывших у флагштока бойца в камуфляже[5]. За бронзовыми фигурами чернела на фоне снега гранитная Стена.

Этот мемориал был самым посещаемым в Вашингтоне, но сегодня, в будний холодный день, людей здесь оказалось немного.

Я вглядывался вперед, и у меня сложилось впечатление, что все они здесь из чувства долга.

Из редкой толпы вышел один-единственный человек – полковник Хеллман. Он был в гражданском полупальто и шляпе с опущенными полями. И конечно, посмотрел на часы, наверное, пробормотав с легким немецким акцентом: "Ну где же наконец этот тип?"

Я замедлил бег: не стоило пугать герра Хеллмана, несясь на него во весь опор. И когда неподалеку ударил церковный колокол, я оказался на дорожке, параллельной Стене, примерно в двадцати ярдах от него. С третьим ударом перешел на шаг, а с четвертым приблизился к своему бывшему шефу.

Он почувствовал мое присутствие, а может быть, увидел отражение в черной поверхности гранита. И, не оборачиваясь, сказал:

– Привет, Пол.

Можно было подумать, что он в восторге от того, что увидел или почувствовал меня, но я бы не поручился за то, что было у него на душе. По крайней мере ему понравилось, что я появился вовремя.

Я не ответил на приветствие. Так мы и стояли бок о бок, глядя на Стену. Хотелось бежать отсюда подальше, но я не двигался и пытался успокоить дыхание: из ноздрей, как у лошади, валил пар, капельки пота начали застывать на лице.

Мы заново узнавали друг друга после полугодовой разлуки: принюхивались, словно собаки, которые выясняют, какая из них главная.

Я отметил, что Карл остановился у той части Стены, которая была помечена 1968 годом. Самой большой – то был невезучий год: крупнейшие потери в американской армии, наступление коммунистов в период празднования Тета – вьетнамского Нового года, оборона Кесанга, сражение в долине Ашау и более мелкие, но от этого не менее драматичные столкновения. В тот год Карл Хеллман, как и я, был там и знал о них не понаслышке.

И в тылу дела обстояли не лучше: убийство Бобби Кеннеди, смерть Мартина Лютера Кинга, беспорядки в мегаполисах и студенческих городках. Паршивый год, как ни крути. Я понимал, почему Хеллман занял позицию перед этой секцией, оставалось неясным, почему мы вообще оказались здесь. Но по старой армейской привычке я не обращался к старшему по званию, пока, вот как сейчас, не заговорили со мной. И плевать – будем хоть до полуночи стоять и молчать.

– Спасибо, что явились, – наконец произнес Карл.

– Я решил, что это приказ, – ответил я.

– Вы в отставке.

– Сложил с себя полномочия "ради пользы службы"[6].

– Мне безразлично, как вы намеревались поступить. Принял решение отправить вас в отставку, потому что считал, что так будет лучше для всех.

– Но я в самом деле собирался уйти.

– В таком случае мы лишились бы удовольствия выслушать вас, когда на том замечательном вечере вы всенародно зачитали документ с выговором.

– Вы же сами просили меня сказать несколько слов.

Карл не отреагировал и только заметил:

– Прилично выглядите.

– Еще бы. Пробежал пол-Вашингтона и у каждого памятника встречался с людьми. Вы – третий.

Он закурил и сказал:

– А ваш сарказм и дурной нрав ничуть не изменились.

– Отлично. Итак, могу я спросить, в чем дело?

– Прежде всего давайте обменяемся любезностями и новостями. Как живете?

– Потрясающе. Пристрастился к чтению. Послушайте, вы читали Даниэлу Стил?

– Кого?

– Я вам пришлю ее книгу. А чили любите?

Хеллман затянулся. Наверное, решал, с какой стороны ко мне подступиться.

– Скажите откровенно: вы полагаете, что в армии с вами поступили несправедливо?

– Не более чем с несколькими миллионами других ребят.

– Хорошо. Будем считать, что с любезностями покончено.

– Превосходно.

– Тогда два административных вопроса. Первое: выговор из вашего дела можно изъять. И второе: пенсию можно пересчитать, а это изрядная сумма за предполагаемый остаток вашей жизни.

– Предполагаемый остаток моей жизни стал больше с тех пор, как я ушел из армии, так что сойдет и меньшая сумма.

– Хотите узнать больше об этих двух вещах?

– Нет. Я чую подвох.

Мы стояли, втягивали носом воздух и просчитывали свои ходы на пять-шесть шагов вперед. Я умею это делать, а Карл еще лучше. Я сообразительнее – он не такой быстрый, все долго и тщательно продумывает.

Он мне нравится. Честно. Откровенно говоря, меня немного обижало, что он никак со мной не контачил. Вероятно, его вывела из себя моя глупость на вечеринке по поводу отставки. Что ж, не отрицаю, грешен, но зато не припоминаю, чтобы строил из себя прусского фельдмаршала по фамилии фон Хеллман.

– На Стене есть имя человека, который погиб не в бою. Его убили, – наконец произнес он.

Я ничего не ответил на это удивительное заявление.

– Вы многих здесь знаете? – спросил Карл.

Прежде чем ответить, я немного помолчал.

– Слишком. А вы?

– Тоже. Вас два раза отправляли во Вьетнам. Так?

– Так. В шестьдесят восьмом и в семьдесят втором. Но в последний раз я служил в военной полиции и сражался в основном с подвыпившими за пределами авиабазы Бьенхоа солдатами.

– Но в шестьдесят восьмом вы были на передовой и понюхали пороху. Вы получали от этого удовольствие?

Такой вопрос мог понять только боевой ветеран. Мне пришло в голову, что за все годы нашего знакомства мы с Карлом редко обсуждали военный опыт. И это вполне нормально. Я посмотрел на него и ответил:

– Сначала было что надо, через некоторое время привык, а за несколько месяцев до отправки в Америку помешался на мысли, что стараются убить именно меня, что именно меня не хотят отпустить домой. Последние два месяца я совершенно не спал.

Наши взгляды встретились. Карл кивнул:

– И со мной было то же самое. – Он подошел к Стене и вгляделся в надписи. – В то время мы были молоды, Пол. А они остались молодыми навеки. – Он коснулся одной из строчек. – Вот этого я знал.

Хеллман выглядел необычайно задумчивым, почти мрачным. Я отнес это за счет места, где мы находились, времени года, сумерек и тому подобного. Но и сам я был не веселее.

Он достал золотой портсигар и такую же зажигалку.

– Хотите?

– Спасибо. Вы только что курили.

Но он, как все куряки, не обратил на мои слова внимания и щелкнул зажигалкой.

Карл Густав Хеллман. Я почти ничего не знал о его личной жизни. Только помнил, что он вырос среди развалин послевоенной Германии. Я знавал и других германо-американских военных; почти все офицеры и почти все теперь в отставке. Общая черта биографии этих новоявленных янки: все безотцовщина, все сироты, они, чтобы выжить, выполняли какую-то работу для американской оккупационной армии. А в восемнадцать сами стали солдатами на одной из немецких баз, пытаясь таким образом избавиться от позора побежденной армии. Одно время их было очень много. Карл оказался, наверное, одним из последних.

Я не очень представляю, насколько типично складывалась карьера Хеллмана, но теперь отставка была не за горами, если только в ближайшем будущем ему не светили генеральские звезды – вот тогда он мог продолжать службу. И у меня мелькнула мыслишка, что наша встреча связана именно с этим.

– Как давно это было, а кажется, будто вчера, – сказал он мне, но словно бы самому себе. Взглянул на Стену и перевел взгляд на меня. – Вы согласны?

– Да. Это как слайд-фильм: застывшие во времени яркие кадры без звука.

Мы посмотрели друг на друга и кивнули.

Ну и к чему это все?

Наверное, поможет, если начать с самого начала: я уже упоминал, что я бостонский ирландец, с юга, а это значит – из рабочего класса. Мой отец, как и все тогда из нашего района, ветеран Второй мировой войны. Отслужил три года в пехоте, вернулся, женился, родил троих сыновей и тридцать лет горбатился механиком муниципального автобусного парка. Но однажды признался, что эта работа никогда так не возбуждала, как высадка в Нормандии, зато вечера здесь лучше.

Вскоре после своего восемнадцатилетия я получил повестку в армию. Я позвонил в Гарвард и, рассчитывая на студенческую отсрочку, попросился на первый курс, но мне справедливо ответили, что я не подавал заявления. То же самое произошло с Бостонским университетом и даже с Бостонским колледжем, где многие из моих единоверцев нашли убежище от призыва.

Пришлось собирать рюкзачок, отец пожал мне руку, младший брат решил, что я очень крутой, мать заплакала, и я отбыл в военном эшелоне в Форт-Хэдли, где мне преподали курс молодого бойца, а затем натаскивали на службу в пехоте. Не знаю, что меня дернуло, но я подал заявление в воздушно-десантные войска – там обучали, как прыгать с парашютом, – и был переведен в Форт-Беннинг, в той же самой Джорджии. Чтобы завершить высшее образование в области убийства, еще попросился в спецназ – видимо, подумал: пока буду учиться во всех этих сумасшедших школах, война успеет закончиться. Но не тут-то было, армия ответила: "Довольно. Ты и так хорош, парень". И вскоре после выпуска из воздушно-десантной школы я оказался в пехотной роте на передовой в местечке Бонгсон, а это уже не в Калифорнии.

Я посмотрел на Карла: мы были там в одно и то же время, но попали на войну разными дорожками. А может быть, и не такими уж разными, если вдуматься.

– Я подумал, нам лучше встретиться здесь, – сказал Карл.

Я не ответил.

После войны мы остались в армии – видимо, потому, что были ей нужны, а кому-нибудь другому – нет. Я пошел в военную полицию, заслужил вторую поездку во Вьетнам. С годами воспользовался армейской программой заочного образования и получил степень бакалавра юриспруденции. А потом перешел в следственное управление, главным образом потому, что там носили гражданскую одежду.

Стал уоррент-офицером, то есть недоофицером без подчиненных, но с важной работой, в моем случае превратился в убойного сыщика.

У Карла все сложилось немного иначе – глаже: на армейские денежки он учился в настоящем колледже, зарабатывал какую-то хитрожопую степень по философии и находился в это время в офицерском учебном резерве. А на действительную службу вернулся уже лейтенантом.

В какой-то момент наши судьбы чуть не сошлись во Вьетнаме, а потом мы встретились в Фоллз-Черч. А теперь здесь – буквально и фигурально в потемках: больше не бойцы, а пожилые люди; стоим и смотрим на имена мертвых из нашего поколения. 58 тысяч строк на черном камне... мне внезапно почудилось, что все эти люди – по-прежнему дети и вырезают свои имена на деревьях, на заборах, на партах. И каждому имени на граните соответствует такое же где-то в Америке. И в сердцах его родных, и в сердце всего народа.

Мы двинулись вдоль Стены – Карл и я, – и наше дыхание смешивалось в холодном воздухе. У основания монумента лежали принесенные родными и друзьями цветы, и я вдруг вспомнил, как приходил сюда много лет назад и, заметив оставленную кем-то бейсбольную перчатку, не сумел сдержать слез и они так и катились у меня по щекам.

Сразу после создания мемориала здесь было много всяких вещей: фотографии, кепки, игрушки, даже любимая еда – в тот раз я заметил пачку крекеров "Набиско"[7]. Зато теперь не увидел ничего личного – только цветы и несколько всунутых в трещины свернутых записок.

Прошли годы. Родители умерли, жены нашли других; братья и сестры не забывают, но они уже здесь побывали и им ни к чему приходить снова. Молодые погибшие, как правило, не оставили после себя детей, хотя в прошлый раз я встретил здесь дочь солдата – девушку лет двадцати с небольшим, не знавшую своего отца. У меня никогда не было дочери, и мы минут десять восполняли пустоту друг друга, а потом разошлись.

По какой-то ассоциации я подумал о Синтии, о браке, о детях, о доме, об очаге – в общем, о таких вот теплых, ласкающих вещах. Если бы Синтия оказалась здесь, я бы, пожалуй, сделал ей предложение. Но ее здесь не было, и я прекрасно понимал, что к утру успею опомниться.

У Карла были, видимо, сходные мысли: о войне и мире, о смерти и бессмертии. Потому что он сказал:

– Я стараюсь приходить сюда каждый год семнадцатого августа. Это годовщина сражения, в котором я участвовал. – Он помолчал, а затем продолжил: – Бой за шоссе номер тринадцать. Одиннадцатая бронекавалерийская... мишленовская каучуковая плантация... может быть, вы слышали. Тогда много ребят полегло. Я прихожу сюда семнадцатого августа и возношу молитвы за них и благодарю за себя. Это единственный момент, когда я молюсь.

– А мне казалось, что вы ходите в церковь каждое воскресенье.

– В церковь ходят с женой и детьми. – Он не стал продолжать, а я не стал переспрашивать.

Мы повернули и пошли в обратном направлении.

– Значит, вам интересно, что это за человек, которого убили? – спросил он совершенно иным тоном.

– Может, и интересно, – ответил я. – Но знать я не хочу.

– Если бы не хотели, давно бы ушли.

– Я вежливый человек, полковник.

– Мне бы оценить вашу вежливость, когда вы работали на меня. Но уж раз вы так вежливы, будьте любезны выслушать меня.

– Выслушать – значит рисковать, что тебя привлекут к юридической процедуре. Так сказано в учебнике.

– Поверьте, нашей встречи и нашего разговора никогда не было. Поэтому мы здесь, а не в Фоллз-Черч.

– Я догадался.

– Так я могу начинать?

Пока что я стоял на твердой почве, но впереди простирался осклизлый обрыв. Не было никаких разумных причин выслушивать этого человека. Но я не мог как следует подумать. И все из-за Синтии. Как она сказала: работа – это жизнь?

– Так я начинаю? – повторил Карл.

– Но только в том случае, если у меня будет право остановить вас в любой момент.

– Нет. Если я начну, то должен завершить.

– Это криминальное дело?

– Полагаю, убийство. Есть еще идиотские вопросы?

Я улыбнулся. Не из-за его грубости, а потому что сумел сыграть у него на нервах.

– Ну что ж, докажу вам, что я в самом деле идиот. Я вас выслушаю.

– Благодарю. – Карл отошел от Стены и приблизился к памятнику медсестрам. Я последовал за ним. – В управлении обратили внимание на тот факт, что один молодой лейтенант, который считался погибшим или пропавшим без вести, был убит седьмого февраля шестьдесят восьмого года в местечке Куангчи во время наступления на город. Полагаю, вы тоже были в провинции Куангчи в это время, – добавил он.

– Да. Но у меня есть алиби.

– Я отметил только совпадение. На самом деле ваша часть в тот день стояла в нескольких километрах от столицы Куангчи. Но зато вы легко представите время и место.

– Вы отлично мыслите. Ценю, что нашли время ознакомиться с моим послужным списком.

Он пропустил это мимо ушей.

– Я уже говорил, что служил тогда в Одиннадцатой бронекавалерийской, которая размещалась в Хуанлоке, но действовала в окрестностях Кучи. Именно тот день я не помню, но весь месяц наступления красных под праздник Тета был мрачным.

– Оно увязло.

– Да, в итоге увязло. – Карл остановился и посмотрел на меня. – Так вот, по поводу того лейтенанта: у нас есть свидетельства, что его убил американский капитан.

Он произнес это очень веско. Но я не реагировал. Вот я и услышал то, что не хотел слышать, и теперь оказался во власти секретных подробностей, которые должны последовать.

Мы смотрели на памятник женщинам – группу из трех медсестер: одна перевязывала распростертого на бруствере из мешков с песком солдата, вторая склонилась рядом, а третья всматривалась в небо, стараясь разглядеть медицинскую вертушку-эвакуатор. Свет мерк, и, глядя на четыре фигуры, я поежился.

– Их бы надо перенести поближе к Стене, – сказал я Карлу. – Ведь медсестры – это последнее, что многие погибшие видели в жизни. И им сказали последние слова.

– Да... но не слишком ли мрачное местоположение? Этот парень глядит как живой.

– Хочет выжить.

Мы стояли, погруженные в собственные мысли. Да, это был только памятник, но он напомнил обо всем остальном.

Первым нарушил молчание Карл:

– Мы не знаем имени предполагаемого убийцы. Только известно, что капитан хладнокровно лишил жизни лейтенанта. Трупа не было. Я хотел сказать: трупов было много, но все – жертвы противника. А вот этого не оказалось. Смерть наступила от одной угодившей в лоб пистолетной пули, и фамилия жертвы могла бы оказаться в сводках о погибших, если бы тело нашли. А так записали в пропавшие без вести. Вы следите за моей мыслью?

– Да. Капитан американской армии достал пистолет и выстрелил в лоб лейтенанту американской армии. Все это произошло в разгар сражения почти тридцать лет назад. Но позвольте побыть немного защитником: может, это вообще не убийство, а одна из тех ситуаций, когда офицер в бою расстреливает подчиненного за трусость? Такое случается и не всегда признается убийством или даже незаконным действием. Возможна самооборона или несчастный случай. Нельзя делать поспешные выводы, – добавил я. – Но у вас наверняка имеются свидетели. Так что не о чем и рассуждать.

Мы повернули и снова пошли к Стене. Сумерки сгущались. Люди приходили и уходили. Какой-то пожилой человек положил венок из цветов к подножию черного гранита и вытер платком глаза. Некоторое время Хеллман смотрел на него, а потом сказал:

– Да, был свидетель. И этот свидетель утверждает, что произошло хладнокровное убийство.

– А свидетель надежный?

– Не знаю.

– Кто он такой и где находится?

– Где находится, неизвестно, но у нас есть его фамилия.

– И вы хотите, чтобы я его отыскал?

– Точно.

– Как вы узнали об этом свидетеле?

– Он написал письмо.

– Понятно. Итак... у вас имеется пропавший свидетель убийства тридцатилетней давности. Ни подозреваемого, ни трупа, ни орудия убийства, ни мотива преступления, ни улик. Все это произошло в Богом забытой стране очень далеко отсюда. И вы хотите, чтобы я раскрутил это дело?

– Точно.

– И только-то? А могу я спросить зачем? Кого это волнует через тридцать лет?

– Меня. Армию. Совершено убийство. А для убийства не существует срока давности.

– Все это так. Но вы отдаете себе отчет, что родные этого лейтенанта, которого то ли убили, то ли он без вести пропал, считают, что он доблестно погиб в бою? Чего вы добьетесь, доказав, что его убили? Его семья и без того настрадалась, – кивнул я в сторону стоявшего у Стены человека.

– Это не аргумент, – возразил Хеллман и формально был прав.

– Только не для меня, – сообщил я ему.

– Беда не в том, Пол, что вы слишком задумываетесь, беда в том, что вы думаете не о том, о чем нужно.

– А я полагаю, что именно в том: здесь, на Стене, есть имя человека, которого надо оставить в покое.

– Но есть еще и убийца.

– Может быть, есть, а может быть, и нет. Все, что мы знаем: подозреваемый мог погибнуть в бою. Время было паршивое, и многое говорит за то, что этого капитана тоже убили.

– В таком случае его имя недостойно этой Стены – недостойно находиться среди тех, кто доблестно сражался.

– Я знал, что вы это скажете.

– А я знал, что вы меня поймете.

– Наверное, мы слишком долго работали вместе.

– Мы вместе хорошо работали.

Это было для меня новостью. Наверное, он хотел сказать, что мы делали общее дело, несмотря на то что один из нас всегда строго придерживался правил, а другой определенно нет.

Мы отошли от памятника медсестрам и приблизились к монументу солдатам: два белых парня и один черный, все в бронзе. Подразумевалось, что они представляли разные рода войск: морских пехотинцев, пехоту и моряков, но всех одели в камуфляж, так что разобрать было трудно. Они смотрели на стену, словно читая выбитые на ней имена погибших, но как-то уж очень жутковато, потому что сами тоже казались мертвыми.

– Сначала Стена мне не понравилась, – признался Карл. – Считал, что следовало ограничиться только этими бронзовыми героическими фигурами. Ведь при всех метафорических нюансах она не что иное, как огромный надгробный камень с именами покойников. Вот что меня тревожило. А потом... потом принял. А вы как считаете?

– Я считаю, что ее надо принимать за то, что она есть, – за могилу.

– Вы никогда не испытывали вину из-за того, что остались в живых?

– Возможно, мог бы испытывать, если бы не был там. Мы можем сменить тему разговора?

– Нет. Однажды вы мне сказали, что не питаете недобрых чувств к тем, кто никогда не служил. Это правда?

– Правда. И что?

– Сказали, что вас больше раздражают те, кто был во Вьетнаме, но не выполнял долга, а унижал людей, совершал неблаговидные поступки: грабил, насиловал. Легко убивал гражданских. Это все еще так?

– Кончайте допрос.

– Хорошо. Итак, мы имеем капитана, который, судя по всему, убил младшего по званию офицера. Я хочу узнать фамилию этого капитана и фамилию убитого лейтенанта.

Я отметил, что у него не возникло вопроса "почему?" – каковы мотивы преступления? Возможно, потому, что во время войны мотивы убийств часто незначительны, нелогичны и несущественны. А может быть, потому, что это и есть причина, чтобы копаться в преступлении тридцатилетней давности. Если так, если Карл сознательно об этом не сказал, значит, и мне ни к чему заводить разговор. И я уцепился за факты.

– Учтите, если этот капитан не погиб в бою, он мог умереть от естественных причин. Все-таки прошло тридцать лет.

– Я жив. Вы живы. Нам надо выяснить, жив ли он.

– О'кей. А что насчет свидетеля? Нам известно, жив он или нет?

– Неизвестно. Но если умер, надо выяснить и это.

– Когда в последний раз этот свидетель проявлял признаки жизни?

– Восьмого февраля шестьдесят восьмого года. Эту дату он поставил на своем письме.

– Я знал, что военная почта идет очень медленно, но это, пожалуй, рекорд.

– Если быть точным, свидетель не американский военнослужащий. Он солдат северовьетнамской армии Тран Ван Вин. Был ранен в бою под Куангчи и прятался среди развалин. Он видел, как ругались два американца, и свидетельствует, что капитан вытащил пистолет и выстрелил в лейтенанта. В письме брату он называет убийцу дай-уй, то есть капитаном, а жертву – транг-уй, лейтенантом.

– В тот период под Куангчи дислоцировались морские пехотинцы. Может быть, это вообще не наша забота?

– Тран Ван Вин в письме говорит, что оба человека – ку-бинх, воздушная кавалерия, – ответил Хеллман. – Значит, мы имеем дело с армией: вьетнамец опознал отличительные знаки Первой воздушно-кавалерийской дивизии.

На это я ответил, что Первая воздушно-кавалерийская дивизия, в которой служил и я, насчитывала больше двадцати тысяч человек.

– Совершенно верно. Но все-таки это сужает круг наших поисков.

Я с минуту обдумывал его слова и спросил:

– Письмо у вас?

– Конечно, – отозвался Карл. – Поэтому мы здесь.

– Прекрасно. Но, насколько я понял, оно адресовано брату этого парня. Каким образом вы его получили?

– Весьма интересным. Брат этого солдата тоже был военнослужащим – его звали Тран Кван Ли. Письмо нашли на его теле в том же году в середине мая в долине Ашау. Его обнаружил американский солдат Виктор Орт и взял в качестве сувенира. Орт отправил письмо домой, и оно почти тридцать лет пролежало в его сундучке с кучей других военных сувениров. Совсем недавно он переправил его в американскую организацию "Американские ветераны войны во Вьетнаме"[8]. Организация просила своих членов вернуть найденные или захваченные документы и артефакты и сообщать сведения об убитых вьетнамских солдатах. Эта информация передается вьетнамскому правительству в Ханой и помогает вьетнамцам выяснять судьбу пропавших без вести военнослужащих.

– Зачем?

– Они больше не являются нашими врагами. Теперь в Сайгоне есть "Макдоналдс" и "Кентукки фрайд чиккен". И они нам помогают искать наших пропавших без вести. У нас таких до сих пор две тысячи. А у них на удивление много – триста тысяч.

– Я считал, что все они в Сан-Диего.

– Нет. Погибли. В том числе Тран Кван Ли. Убит в долине Ашау, возможно, самим Ортом, хотя тот говорит об этом очень расплывчато. Итак, – продолжал Хеллман, – ветеран Виктор Орт прислал в организацию американских ветеранов письмо, обнаруженное на теле Тран Кван Ли, и сопроводил объяснительной запиской, в которой указал, где и когда он нашел труп и письмо. Организация в качестве любезности переводит такие документы и посылает откликнувшимся на ее просьбу. И в этом случае они собирались отослать перевод Орту. Но какой-то отставной офицер из ветеранов прочитал перевод и понял, что имеет дело со свидетельскими показаниями по делу об убийстве. Он связался с нами. В этом случае гражданский бы обратился в ФБР.

– Нам дико повезло. А мистеру Орту что-нибудь отправили?

– Перевод любовного письма и благодарность.

– Естественно. Оригинал письма у вас?

– Да. Мы установили подлинность бумаги и чернил и сделали три варианта перевода. Все соответствовали почти слово в слово. Не остается сомнений, что Тран Ван Вин описывает своему брату Тран Кван Ли убийство. Достойное внимания и очень тревожное письмо, – добавил Карл. – Я вам, конечно, покажу перевод.

– А мне это надо?

– В письме нет других ключей, кроме тех, о которых я говорил. Но возможно, оно вас подхлестнет.

– К чему?

– К поискам автора – Тран Ван Вина.

– А каковы шансы, что этот Тран Ван Вин жив? Вы же понимаете, Карл, то поколение вьетнамцев почти вымерло.

– "Почти" – рабочий термин.

– Не говоря уже о короткой продолжительности жизни.

– Мы должны найти этого свидетеля, сержанта Тран Ван Вина, – веско сказал Карл. – К несчастью, во Вьетнаме всего триста фамилий, а население примерно восемь миллионов.

– В таком случае от телефонной книги толку мало.

– Там нет никаких телефонных книг. Но нам еще повезло, что фамилия нашего сержанта не Нгуен. Половина вьетнамцев – Нгуены. А этот, слава Богу, – Тран. Не такая распространенная фамилия. И имена – Ван Вин и Кван Ли – тоже сужают круг поисков.

– Вам известны дата рождения и место проживания?

– Дата рождения неизвестна, хотя приблизительный возраст предположить нетрудно – он человек нашего поколения. На конверте обозначены военная часть брата Ван Вина и его обратный армейский адрес. Отсюда мы установили, что они оба военнослужащие северовьетнамской армии, а не вьетконговцы. То есть оба с Севера. В письме упоминается то ли местечко, то ли деревушка – Тамки, но на картах Вьетнама мы такого населенного пункта не нашли. Ни на севере, ни на юге. В этом нет ничего необычного: возможно, вы помните, вьетнамцы могут называть местечки, где живут, по-своему, а власти – по-своему. Но мы над этим работаем. Название Тамки – важный ключ в поисках Тран Ван Вина.

– Но если даже вы его найдете, что, он вам сообщит данные, которых нет в письме?

– Не исключено, что он сумеет узнать преступника по старым армейским фотографиям.

– Спустя тридцать лет?

– Будем надеяться.

– У вас есть подозреваемые?

– В данный момент нет. Но мы выясняем, кто из капитанов Первой воздушно-кавалерийской дивизии армии США находился седьмого февраля шестьдесят восьмого года неподалеку от города Куангчи или в нем самом. День убийства значится в письме, которое датировано следующим числом.

Мы с Карлом отошли от памятника. Я обдумывал все, что он мне сообщил. И понимал, к чему он клонит, но совсем не хотел поддаваться.

– Изучая армейские архивы, можно сузить круг подозреваемых, – продолжал Хеллман. – А затем, если они гражданские лица, обратиться с просьбой к ФБР допросить их. А сами допросим тех, кто по-прежнему на службе. И в то же время будем продолжать поиски единственного свидетеля преступления. На первый взгляд это долгая история, Пол. Но вы же знаете, убийства раскрывались и с меньшим количеством данных.

– Что вы от меня хотите?

– Чтобы вы поехали во Вьетнам.

– А я не хочу. Был уже там; все, что надо, исполнил. И в доказательство заработал медали.

– В январе во Вьетнаме приятная погода, – не отступал Хеллман.

– В Арубе не хуже. Я туда собираюсь на следующей неделе, – солгал я.

– Возвращение в прошлое может доставить вам удовольствие.

– Я так не считаю. Гнилое место: была дыра, дырой и осталась.

– Ветераны говорят, что поездка туда очищает сильнее слабительного.

– Тоталитарное полицейское коммунистическое государство, где двести тысяч тонн мин, подрывных ловушек и разбросанных повсюду артиллерийских снарядов только и ждут, чтобы взорваться.

– Надо внимательнее смотреть под ноги.

– И вы со мной тоже поедете?

– Ни в коем случае. В такую-то дыру!

Я рассмеялся.

– При всем моем уважении, вот что я вам скажу, полковник: засуньте-ка вы это дело в задницу кому-нибудь еще.

– Послушайте меня, Пол: мы не можем послать во Вьетнам действующего сотрудника. Это... неофициальное расследование. Вы приедете как турист, как ветеран, как тысячи других...

– То есть у меня не будет ни официального положения, ни дипломатического иммунитета?

– Мы вам поможем, если вы попадете в неприятности.

– Каким образом? Нелегально доставите в камеру яд?

– Нет. Попросим наших дипломатов навестить вас в случае задержания. И естественно, заявим протест.

– Очень обнадеживает. Но у меня пет ни малейшего желания знакомиться с коммунистической тюрьмой изнутри. Я знаю парочку приятелей, которые провели довольно много лет в ханойском "Хилтоне". Им это не понравилось.

– Если вы засыплетесь, власти вас просто выдворят, и все.

– И я могу им сообщить, что это вы так сказали?

Карл не ответил. А я немного помолчал и продолжил:

– Вероятно, организация "Американские ветераны войны во Вьетнаме" в рамках гуманитарной помощи поисков погибших и пропавших без вести уже направила это письмо вьетнамской стороне? Тогда Ханой разыщет семью убитого Тран Кван Ли и выяснит, жив ли его брат и где он проживает. Правильно? Так почему бы вам не воспользоваться обычными дипломатическими каналами и не предоставить Ханою сделать то, что у него получится гораздо лучше, чем у нас? Пусть вьетнамцы сами выясняют судьбу своих несчастных сограждан.

– Мы просили ветеранов не отсылать письмо вьетнамской стороне, – сообщил Хеллман.

Я все понял и без него, но тем не менее спросил:

– Почему?

– По разным причинам. Мы посчитали, что на данном этапе Ханою его лучше не видеть.

– Приведите хотя бы одну.

– Чем меньше вьетнамцы будут знать, тем лучше. И вас это тоже касается.

Мы встретились с ним взглядами, и я понял, что в этой истории таится нечто большее, чем тридцатилетнее убийство. Иначе все – полная бессмыслица. Но больше задавать вопросов не стал и только сказал:

– Я и так выслушал достаточно. Спасибо за доверие, но я отказываюсь.

– Чего вы боитесь?

– Не надо на меня давить, Карл. Я много раз рисковал за нашу страну жизнью. Но то, что вы предлагаете, не стоит моей жизни. Ни моей, ни кого-то другого. Потому что это уже история. Пусть все остается как есть.

– Это вопрос правосудия.

– Никакого отношения к правосудию это не имеет. И поскольку я не знаю, в чем дело, то не суну свою задницу во Вьетнам ради того, о чем вообще не имею представления. Те два раза, когда меня туда посылали, мне хотя бы говорили зачем.

– Мы все думали, что знали, зачем туда едем. Но нам лгали. А теперь вам никто не лжет. Мы просто не говорим вам зачем. Но поверьте мне, это очень важно.

– Тогда мне тоже говорили, что это очень важно.

– Не могу спорить.

Солнце совсем закатилось, поднялся холодный ветер. Мы остались почти одни и молча думали каждый о своем. Наконец Карл тихо произнес:

– Смеркается. Смотрите, какие длинные тени. – Он взглянул на меня. – Тень оттуда дотянулась до нас. Это все, что я могу вам сказать, Пол.

Я не ответил.

Появился мужчина в старой камуфляжной куртке и тропической военной панаме. Он был приблизительно нашего возраста, но из-за совершенно седой бороды выглядел старше. Он поднес к губам горн и сыграл сигнал. А когда последняя нота замерла в воздухе, повернулся к Стене, отдал честь и пошел прочь.

Мы еще немного постояли.

– Хорошо, – произнес Карл. – Я все понял. Дело может оказаться немного рискованным, а пожилые люди не любят рисковать без пользы ради всякой чепухи. Сказать по правде, этот Тран Ван Вин скорее всего мертв. А если и жив, от него немного толку. Пойдемте-ка я угощу вас выпивкой. На Тридцать третьей улице есть одно местечко – оно вам понравится.

Эспланада осталась позади.

– Могу я вам хотя бы показать письмо? – спросил Хеллман.

– Какое: любовное или настоящее?

– Перевод письма Тран Ван Вина.

– Полный и аутентичный?

Карл не ответил.

– Дайте мне письмо, и я организую его перевод.

– В этом нет необходимости, – ответил он.

– Значит, в нем есть нечто не для моих глаз? – улыбнулся я. – Но если вам нужна моя помощь, придется немного уступить.

– Это для вашего же блага. Все, о чем я умолчал, не имеет отношения к задаче поисков Тран Ван Вина.

– Но имеет отношение к чему-то, раз вы напустили такую таинственность.

Хеллман промолчал.

– Как давно вы взяли письмо из АОВ? – спросил я.

– Два дня назад.

– И, полагаю, уже начали копаться в армейских архивах.

– Да. Но это займет неделю или две. И к тому же тот пожар...

– Карл, вы же знаете: пожаром в архиве 1973 года, как никаким другим в истории, воспользовались, чтобы скрыть как можно больше мути.

– Может быть, и так, но сгорели и какие-то дела. И тем не менее мы рассчитываем через несколько дней составить список капитанов Первой воздушно-кавалерийской, которые могли быть в том месте в то время. Список армейских лейтенантов, убитых около седьмого февраля в Куангчи, будет значительнее короче и намного детальнее. Не думаю, чтобы он превысил две-три фамилии. Убийца и жертва предположительно из одного подразделения. Таким образом сократится число подозреваемых капитанов. Так что эта задача не из долгих.

– Хорошо, – согласился я. – Пусть даже у вас будет главный подозреваемый. Но вам никогда не добиться обвинения.

– Давайте для начала найдем свидетеля и подозреваемого, – ответил Карл. – А об обвинении позаботимся потом.

Прежде чем ответить, я немного подумал.

– Вы правильно вспомнили, что я там был. К вашему сведению, в самом городе дислоцировались вьетконговцы, а не американцы. А наши ребята – на огневых точках вокруг. Вы уверены, что эти двое из кавалерийской находились именно в городе?

– В письме определенно об этом говорится. А что?

– В таком случае, возможно, эти двое были приданы южновьетнамской армии в качестве советников и подчинялись командованию поддержки во Вьетнаме, КПВ. Согласны?

– Не исключено.

– Что еще больше сужает круг поисков. Вам лучше заняться кабинетной работой здесь, а потом уже посылать человека во Вьетнам.

– Мы хотим организовать параллельное расследование.

– Ваше дело. – Я сильно подозревал, что управление Карла занималось этим вопросом гораздо дольше, чем он мне признался. И еще я подозревал, что Управление уголовных расследований уже сузило круг возможных убийц и жертв и определило главного подозреваемого. Только от Пола Бреннера все скрывают. А от него хотят, чтобы он отыскал единственного свидетеля. Я повернулся к полковнику Хеллману. – Интересный случай. Во мне просыпаются инстинкты гончей. Вот только нет никакой охоты то и дело таскаться в Юго-Восточную Азию. Зато я знаю других, кому путешествия по душе.

– Нет проблем, – согласился Карл и переменил тему разговора. – Вы все еще встречаетесь с мисс Санхилл?

Нравится мне, когда люди задают вопросы о том, что прекрасно знают.

– А почему бы вам не спросить ее саму? – ответил я.

– Если честно, то я уже спросил, – признался он. – И она мне сказала, что в ваших отношениях возникли кое-какие трудности. Поэтому я решил, что вы способны съездить по делу за рубеж.

– Способен. В Арубу, – отозвался я. – И пожалуйста, оставьте мою личную жизнь в покое.

– Мисс Санхилл все еще служит в управлении и является старшим офицером. В силу этого я считаю себя вправе задавать ей кое-какие личные вопросы.

– Это именно то, чего мне больше всего недостает после ухода из армии.

Карл не обратил внимания на мои слова.

– Кстати, вы собираетесь проситься на работу в гражданские правоохранительные органы?

– Возможно.

– Не могу себе представить, чтобы вы на пенсии ничем не занимались.

– У меня куча всяких дел.

– Не исключено, что я сумею вам помочь получить правительственную службу. ФБР часто нанимает бывших сотрудников Управления уголовных расследований. Зарубежное задание будет очень недурно смотреться в вашем резюме.

– Еще лучше в некрологе.

– И там тоже.

Карл шутил совсем нечасто, и, памятуя о вежливости, я усмехнулся. Это его ободрило, и он решил поднажать.

– Я, кажется, забыл упомянуть, – сказал он, – что управление задним числом произведет вас в старшие уоррент-офицеры пятого класса и пересчитает пенсию.

– Поблагодарите всех от моего имени.

– И все в обмен на две-три недели вашего времени.

– Вот так – всегда найдется ловушка!

Хеллман замолчал и закурил сигарету. Мы смотрели друг на друга в свете фонаря. Карл выпустил струйку дыма.

– Мы можем послать кого-нибудь еще. Но ваше имя стоит в первой, второй и третьей строках. Я еще ни разу не просил вас об одолжении...

– Разумеется, просили.

– ...и вытащил из очень неприятной ситуации.

– В которой я оказался по вашей милости.

– В большинстве таких ситуаций вы оказывались по собственной милости. Будьте с собой откровенны.

– Стало холодно. Мне необходимо выпить. А вы слишком много курите. – Я повернулся и пошел прочь.

Конец встречи. Хватит с меня Карла. Я представил, как он стоит под фонарем, докуривает сигарету и смотрит мне вслед. Что ж, с одной неприятностью покончено.

Но вдруг я замедлил шаг. В замерзший мозг полезли всякие мысли, в том числе, конечно, и о Синтии. Тебе надо написать второй акт. Неужели я совершенно выдохся?

Да, нужно чем-то заниматься, чтобы во мне вновь заструились жизненные силы. Но неужели Синтия желает, чтобы я рисковал жизнью ради реанимации наших отношений? Нет, она скорее всего не знала, чего хотел от меня Карл.

Я шел и размышлял о своем любимом предмете – о себе. Что лучше всего для Пола Бреннера? Внезапно в голове возникла картина: вот я еду во Вьетнам и возвращаюсь героем. Два прошлых раза этого не случилось. Так, может, повезет на этот раз. И вот другая картина – я возвращаюсь домой, в четыре стены.

Я понял, что стою в круге света под фонарем и больше не двигаюсь. А в следующую секунду повернулся к Карлу Хеллману. Мы смотрели друг на друга – каждый из-под своего фонаря, сквозь тьму.

– У меня будет связь во Вьетнаме? – крикнул я ему.

– Конечно, – так же громко ответил он. – В Ханое и в Сайгоне. В Хюэ тоже найдется человек, способный помочь. Так что миссия ждет исполнителя.

– И сколько времени потребуется исполнителю?

– У вас двадцать один день – таков срок туристической визы. Задерживаться дольше подозрительно. А если повезет, окажетесь дома раньше.

– А если не повезет, то еще раньше.

– Думайте о хорошем. Вы должны настроиться на успех.

А я представлял вечеринку – такой домашний междусобойчик на ирландских поминках перед погребением.

Я не против опасных заданий. Когда-то они меня взбадривали. Но все дело во Вьетнаме... в прошлом я ушел от судьбы, и вот она меня настигла. Паршиво.

– Послушайте, а если не повезет, вы выбьете мое имя на Стене? – спросил я Карла.

– Будем над этим работать, – ответил он. – Но только прошу вас, думайте о хорошем.

– Вы уверены, что не хотите прокатиться со мной?

– Абсолютно.

Мы оба рассмеялись.

– Когда отправляться?

– Завтра утром. Будьте в аэропорту Даллеса в восемь. Я проинструктирую по электронной почте, с кем и как встретиться.

– Паспорт мой?

– Да. Особой легенды не требуется. Ваш приятель передаст вам визу, билеты, броню на гостиницу, деньги и сообщит, что необходимо запомнить.

– И все?

– И все. Так заказать вам выпивку?

– Только после того, как я уйду домой. До скорого.

– Вот еще что, – остановил меня Карл, – полагаю, вы дадите знать Синтии, что уезжаете? Не распространяйтесь о деталях. Хотите, я сам с ней поговорю, когда вас не будет?

– Не будет на свете или не будет в Америке?

– Я поговорю с ней, когда ваш самолет взлетит.

Я не ответил.

– Что ж, – проговорил Карл, – в таком случае удачи и спасибо!

Если бы мы стояли ближе, то, пожалуй, пожали бы руки. А так изобразили нечто вроде салюта: приложили пальцы к голове и разошлись.