"Исповедь Cтража" - читать интересную книгу автора (Некрасова Наталья)ГЛАВА 1Утром меня неожиданно изволил посетить господин Линхир. Точнее, поздним утром. Еще точнее, почти в полдень. Сие было немного неожиданно. Неожиданно не то, что в полдень, а что сам господин Линхир снизошел до того, чтобы удостоить меня своим посещением, а не вызвал к себе, что весьма обычно в случае начальника и подчиненного. Однако подчиненному не пристало задаваться вопросом, почему начальник ведет себя так или иначе. Подчиненный должен подчиняться — меня отучили удивляться странностям в поведении начальства за пятнадцать лет службы, и сначала на южной границе, потом здесь, потому я встал было из-за стола, чтобы поклониться, но он махнул рукой и тяжело опустился в скрипучее старое кресло напротив меня. Я мимоходом подумал — забавно, обычно так принято у нас располагать, так скажем, наших подопечных. То есть — их лицом к свету, а допросчик сидит к свету спиной. Сам я допросчиком ни разу не был — не мое это дело, хотя присутствовать приходилось. Но господин Линхир, как ни сядь, всегда будет главным. Бывают такие люди, от которых прямо-таки веет значительностью, и собеседник невольно трепещет. Правда, я-то уже давно отвык трепетать, но его есть за что уважать. Когда я еще носил дурацки-изысканное поэтическое имя Менельрандир и баловался стишками на званых вечерах в доме госпожи Айлинель, он уже был известен — точнее, известен только тому, кто должен знать. Когда я усердно постигал науки на пятом году обучения в Аннуминасском университете, он без лишнего шума и быстро, одним ударом уничтожил всю верхушку умбарских заговорщиков, вознамерившихся было снова отделиться от Королевства. Никто ничего и не заметил. Кроме тех, кому положено замечать и знать. Меня он забрал из подчинения Элмира Воронвэ, Стража Рубежа, — думаю, не без совета моего командира. Правда, почему господин Линхир выбрал именно меня — остается загадкой. Я не спрашивал, а он обычно не поясняет своих действий, если не считает это нужным. Меня это не очень обрадовало. Я уже подумывал о спокойной жизни в нашем родовом имении, о женитьбе, о библиотеке, о своих старых замыслах написать исследование по истории Северного Королевства от Второй Эпохи до нынешних времен… Но меня взяли за шкирку и напомнили о долге каждого истинного потомка Нуменора. Я вздохнул и пошел служить. После границы моя новая служба показалась мне странной. Хотя для меня — лучше службы и не надо. Я должен был читать книги и документы и составлять отчеты. Обычно мне давали задание, а я работал с донесениями и делал выводы. Иногда давал советы. Не знаю, насколько эти советы были весомы, но это уже не мое дело. Раз не было нареканий — значит, все в порядке. Но все это не сразу. Поначалу мне долго пришлось привыкать к новому месту, к сослуживцам, к новому начальству… Великие Валар, как же я тогда не любил господина Линхира! Прошение об отставке подавал раз шесть — но каждый раз он садился напротив меня, начинал говорить вроде бы ни о чем, тихо и неторопливо, — и я, к своему удивлению, вдруг осознавал, что именно здесь мое место и что без меня Королевству ну просто никак… Сослуживцы поначалу тоже относились ко мне, мягко говоря, настороженно. Я был для них чистоплюем. Конечно же, это им приходилось возиться в лучшем случае с контрабандистами и вражескими подсылами, а то и совсем с отребьем. А я сидел в своем кабинете, аки книжный червь, в окружении ветхих и не совсем ветхих пергаментов, занимался невесть чем, однако и жалованье получал, и был в милости у господина Линхира. Мало того — я был из знати. Пусть не самого высокого ранга, но по матери я в родстве с князьями Итилиэнскими, и отец мой из древнего арнорского рода. Да и не в тюремном замке я тружусь, как все они, а несколько на отшибе, в нарочно построенном доме. Тут богатейший архив нашей службы, а кроме того, сюда доставляют из Королевской библиотеки любой нужный документ или книгу. Словом, я был несколько наособицу. Так что было мне нелегко. Однако военная служба научила меня уживаться, почитай, с кем угодно, кроме полных подонков. Да и я давно отвык задирать нос. Прижился и здесь. Мало-помалу к моему присутствию привыкли, а когда мне довелось разобраться с одной тайнописью, меня зауважали. Окончательно же я стал своим, когда по одним лишь донесениям, картам и разговорам вычислил контрабандную тропу, которую давно и безуспешно искали пограничники. Надо сказать, я старался не вникать в то, чем занимаются другие. Но в случае чего мне было у кого выяснить важные для меня подробности. Последнее поручение было по так называемому Мордорскому делу. Собственно, касалось оно отмечаемого в последнее время увлечения всем потусторонним. Как я понимаю, человеку всегда было любопытно узнать — а что там, за пределом обыденного? И есть ли там что? Книжной мудрости всегда недостаточно. И ничто так не манит, как соблазн узреть неведомое. Страшно — и притягательно. В последние годы много подобного пришло из Харада. То есть из восточных княжеств Ханатты, из Кханда и прочих. А там вопрошение духов, поклонение мертвым предкам процветает — насколько это нам известно, я не утверждаю. Впрочем, и у нас такого хватало всегда — вспомнить только, как гондорские государи в свое время искали способ продлить жизнь. Но никогда это поветрие не расползалось так, как сейчас… Заниматься вызыванием духов, устраивать различные обряды стало чуть ли не признаком истинно изысканного поведения среди нашей знати. Конечно, это все дурь от пресыщенности жизнью, но любая дурь, особенно вошедшая в моду, может как заглохнуть, так и вылиться в нечто куда менее безобидное. Особенно после того вопиющего случая, когда стареющая дама из очень знатной семьи принесла в жертву Морготу черного петуха на развалинах Барад-Дура, дабы тот вернул ей молодость и чуть ли не девство. Старуху взяли под опеку и посадили под замок ввиду явного сумасшествия оной. Скажете — выжила из ума на старости лет. Я тоже так сказал бы. Но господин Линхир просто так никогда не обеспокоится. А я уже привык доверять его чутью. Да и мне было неуютно — сначала петуха зарежут, потом припомнят недоброй памяти времена Ар-Фаразона и начнут убивать людей. К тому времени я тоже научился… чуять. И только усмехался, когда нас называли «охотничьими псами». Пес — зверь благородный и хозяину верен. А мой хозяин — Королевство. Ну что же, вашему покорному слуге и было поручено заняться этим. В моем распоряжении достаточно донесений, книг и хроник. Вплоть до пресловутой «Книги обрядов хвалы Черному». Любопытнейше творение. Не дурак писал. Ну да это так, к слову. После не слишком долгой работы мне удалось обнаружить, что существуют как бы два ответвления. Одно я бы назвал «поверхностным». То есть существует немало людей, которые ищут в поклонении Тьме развлечений, острых ощущений — от пустоты жизни, от пресыщенности и вседозволенности. А вот другие… Я назову их «истинными». Их немного. Это искренне верующие в возвращение Моргота люди, считающие его не Врагом Мира, а оболганным Творцом, призванным привнести в мир Великую Справедливость. Или что-то вроде этого. Это люди в жизни очень честные, искренние, подчас наивные, стремящиеся любыми способами вернуть своему богу доброе имя, ждущие его пришествия и готовящиеся к его встрече. Самое любопытное, что, по нашим данным, «истинные» горячо восставали против того, что вытворяют наши знатные бездельники, а уж убиение ни в чем не повинного петуха в Мордоре было воспринято как святотатство. Естественно, не само убиение петуха, а именно то, что оного прирезали во славу их божества, да еще и в Мордоре, осквернив таковым деянием священные камни. Любопытные люди. Не простые. Тихие. Обрядов не вершат, жертв не приносят, у новообращенных подписи кровью не требуют… Их даже не назвать сектой — скорее нечто вроде круга… Существует у них некий канон или что-то вроде него, который называется просто Книга. Любопытно было бы заглянуть в эту самую Книгу… Любопытно было бы побеседовать с кем-нибудь из «истинных». Честное слово, я бы предпочел иметь дело с искренне верующими людьми, чем с высокородными сопляками, которым от безделья жизнь надоела так, что не могут уже и придумать, как поизощреннее ее себе испортить. Насколько связаны две эти ветви темной веры? И кто или что за ними стоит? Это все мне предстояло выяснить. Но господин Линхир, как всегда, меня хоть в чем-то да опередил… В тот памятный день он, как всегда, грузно сел на стул напротив меня — тот жалобно заскрипел — и так же грузно грохнул о стол здоровенный, донельзя потрепанный фолиант, обтянутый черной кожей. — Вот, — пропыхтел он, — почитай. Это, понимаешь ли, у них святая книга, что ли. Или вроде. Оттуда поймешь. Доверяю твоему уму, мне некогда. Да и университетов ваших Аннуминасских я не кончал. — Он прищурился. — Человек я простой, грубый солдат. Беру здравым смыслом. А ты у нас умный, языки знаешь. Ну-ну, подумал я. Уж кто бы говорил. Такой ум бы каждому ученому. Пусть голова у него не так наполнена, как у нашего образованнейшего декана, зато в ней только нужные вещи. А уж устроена она на зависть. — Ну вот. А кроме сего фолианта, предоставляю в твое распоряжение носителя и хранителя оного, которого мои ребята взяли не далее как сегодня ночью. Человек на редкость любопытный. Сам увидишь. Ладно, у меня дела. Он ушел, а я, как пьяница к хмельному наутро после попойки, кинулся к фолианту. Поначалу я только рассматривал книгу — листал, выхватывал какие-то куски текстов, постепенно понимая, что мне в руки попало бесценнейшее сокровище. Это было собрание летописей, повестей, преданий. У меня аж руки затряслись от волнения. Некоторые были написаны на непонятном мне языке, хотя руны были знакомыми, другие письмена я вообще не понимал или даже впервые видел. Рисунки, какие-то записи, что-то вроде глоссариев, какие-то карты — вроде и знакомые, и непонятные. Что-то на пергаменте, но кое-какие тексты на незнакомом мне материале, похожем на ткань, белом, шелковистом и прочном. Словом, беспорядочное с первого взгляда собрание. Этакая богатейшая свалка, лакомый кусочек для любителя древностей. Позже мне доставили незаконченный список с Книги — поначалу там шел краткий перечень документов с их кратким же изложением, упорядоченное переложение части фолианта, озаглавленное «Истина о Творении и войнах Времени Скорби», с многочисленными вставками, содержащими толкование различных темных мест в тексте. Сделано было это совсем недавно и, может, даже тем самым арестантом, который дожидался знакомства со мной, сидя в сухой и достаточно теплой комнате ныне, увы, не пустующего тюремного замка. Короче, на второй день моего знакомства с фолиантом я решил познакомиться и с этим человеком. Мне не было дела, за что, собственно, он оказался у нас. Вряд ли его схватили из-за Книги — это не преступление. Вряд ли господин Линхир нарочно изобрел причину для того, чтобы схватить его. Скорее всего он все же в чем-то замешан. Но это уже не мое дело. В нем не было ничего особенного. Лет сорока, среднего роста, не слишком запоминающаяся внешность. Так, человек как человек. На левой скуле багровая ссадина, глаз заплыл. Видимо, сопротивлялся… Ну вот и одна из причин, почему он здесь. Наверное, съездил кому-нибудь из стражей — ну и тот в долгу не остался. Я предложил ему сесть. Он сел. Не слишком быстро, без угодливости. Хорошо. Не испуган, но и не изображает из себя героя. Значит, можно будет поговорить. Я долго смотрел на него — он моего лица рассмотреть не мог, я сидел спиной к свету. Смотрел он на меня хмуро и явно был готов к бою. Но я молчал. Затянувшееся молчание он перенес не слишком хорошо, забеспокоился. Впрочем, кому приятно, когда на него пристально смотрят. А я просто не знал, с чего начать. Допросы я видел, расспросные листы писал, иногда вставлял вопрос-другой по ходу дела, но сам никогда никого не допрашивал. — Мое имя Галдор. Ваше? — деловым тоном осведомился я. — Борондир, — буркнул он. — Называйте меня так. Разве вам не все равно? Я немного помолчал. Значит, не хочет называть имени. Ну зря. Я же не спрашивал прозвания его рода и откуда он. А имя — обычное гондорское имя — вряд ли многое скажет. Неожиданно заговорил он сам. — Я понимаю, что вы пригласили меня сюда не для дружеской беседы, а чтобы кое о чем у меня узнать. Должен заранее вас предупредить, что есть вопросы, на которые я отвечать не стану. Ни при каких условиях. — Голос его слегка дрогнул. — Они касаются определенных людей? — Вы верно поняли. — Хорошо, — ответил я. Похоже, его это удивило. — Я не собираюсь вас расспрашивать о людях. О ныне живущих людях. У меня есть кое-какие вопросы, касающиеся этой книги — я показал на раскрытый фолиант, лежавший на столе, от которого он просто не мог оторвать глаз. По его лицу я понял, что он очень страдает оттого, что Книга может пропасть или быть уничтоженной. — У меня есть вопросы касательно того, что написано в этой книге. Я не отвечу на ваш невысказанный вопрос — зачем, вы сами понимаете, что здесь вопросы задаю я. Привыкните к мысли, что достаточно долгое время мы с вами — только мы с вами — будем много общаться и рассуждать. Представьте себе, что мы — два философа. Надеюсь, такое времяпровождение вас устроит? — Долго ли оно будет продолжаться? — Он испытующе глянул на меня. — Достаточно долго, — сухо ответил я. Мне не хотелось бы давать ему надежду. Этот человек, по-моему, не был достоин обмана. Я за время службы научился более-менее разбираться в людях. — А потом? — все так же резко спросил он. — Не мне решать, что будет с вами. Но мое слово все же будет кое-что значить. Так что вам прямая выгода быть откровенным со мной. Прошу понять — я не знаю, по какой причине вы оказались здесь. Это не мое дело. Мое дело — работа с документами. — Он смотрел на меня все более удивленно. — Ко мне попала вот эта книга, и мне доверено ее изучить. — Зачем? — Я не задаюсь подобными вопросами, когда получаю приказ. И не стал бы отвечать на ваш вопрос, даже если бы знал ответ. Но я уже успел заглянуть в нее, и, признаюсь, меня одолело чрезвычайное любопытство. И я говорю с вами не только потому, что мне приказали, а еще и просто как обычный человек. Он смотрел на меня прищурившись — не то из-за солнца, не то пытался разглядеть меня получше. — Хорошо, — спокойно, даже почти легко после некоторого молчания сказал он. — Пока я буду видеть, что из-за моих ответов никому ничто не грозит, я буду говорить. Собственно, это мое призвание — говорить. — Он вдруг улыбнулся. У него была на редкость хорошая улыбка — добрая, обезоруживающая. Мне даже стало как-то неуютно оттого, что я допрашиваю его. — Так что я, пожалуй, буду с вами разговаривать. Силой заставлять не придется. — Помилуйте, откуда такие ужасные подозрения? Мы не в Хараде. Разве вас плохо содержат? — О нет, вполне хорошо. — Ну, так чего ж вы выдумываете себе всякие ужасы? — Я помолчал, перелистывая страницы. Потом резко спросил: — — — Вот и хорошо, — сказал я. — Сейчас вас проводят в вашу камеру. А завтра мы начнем наши почти дружеские беседы. Завтра началось для него несколько раньше, чем принято у обычных людей. То есть задолго до рассвета. А для меня — для меня день вообще не кончался, так что я даже и не заметил, когда началось это самое завтра. Что поделаешь, служба такая. Честно говоря, меня уже не задевали намеки насчет того, как мы добываем сведения у взятых под стражу. Странно, как люди любят смаковать кровавые подробности и описания жестокостей и страданий. Какая-то болезненная ненасытность. Господин Линхир говорит, что все это от мирной и спокойной жизни. Не знаю, прав ли он, но ленивое спокойствие и благополучие иногда бывают рассадником самых страшных болезней, от которых погибло не одно государство. Недавно некий умник вполне серьезно выспрашивал меня, действительно ли пережила гибель Нуменора такая ценная книга, как «Описание различных способов допроса», написанная, как говорят, чуть ли не самим государем Ар-Фаразоном, через Умбар попавшая в Средиземье и таким путем сохранившаяся. Что тут скажешь? Господин Линхир, наверное, сказал бы, что сам бы с удовольствием прочитал таковую книгу и с не меньшим удовольствием воспользовался бы парой советов из оной, дабы лишь только доставить удовольствие вопрошающему. Бездельников поразвелось — девать некуда. Если бы всех их на границу, служить, сколько бы средств государству сохранить удалось… Впрочем, судя по всему, скоро нас ожидают великие перемены. Ходят слухи, что государь согласился принять харадское посольство. Правда, насколько это верно и когда все это будет, я не знаю. Кое-кто в нашей Тайной Страже наверняка знает, я даже догадываюсь, кто именно, но вряд ли этот человек будет откровенничать со мной. Ну да ладно. Это все мысли не в строку. В тот день, покончив с другими, более простыми и срочными делами, я остался в своем кабинете, запасся свечами и занялся смакованием этого любопытнейшего свода документов. Любопытно было посмотреть, чем разнится то, чему учили меня с младых ногтей, с тем, во что верил этот человек. И не только он. И почему. Поначалу я сумел только разобраться в порядке расположения документов. Некоторые, насколько я понял, были созданы еще в Первую Эпоху или, по крайней мере, в самом начале Второй. Интересен материал, на котором сделаны записи. Похоже, что это чем-то пропитанная ткань, я даже не знаю, из чего она была сделана. Возможно, из волокон какого-то растения, которое нам неизвестно. Может, его даже и нет теперь в Средиземье. Конечно — сколько с тех пор было потрясений. Теперь нет уже тех деревьев, и трав, и цветов, которые некогда произрастали в Нуменоре. Возможно, и этого растения уже не существует. Надо бы поспрашивать знающих людей. Это получше пергамента. Я буду называть это тканью. Судя по тому, как расположены были записи, прежде эту ткань не резали на страницы, а свертывали в свитки, наматывая на палочки. Такой обычай, насколько я знаю, распространен в некоторых землях Харада. Ткань бывшего свитка сложили в несколько раз и прикрепили к чистому листу плотного пергамента. Любопытно. Дальше я заметил листы из этого же материала, исписанные уже обычным образом. Письменность была мне незнакома. Чем-то похожа на тэнгвар, но иная. Конечно, я и прочесть ничего не мог. Пришлось заглянуть в незаконченный список Книги, где уже вполне современным четким почерком на хорошем гондорском пергаменте были приведены перечень и описание документов, а также краткое содержание. Как я понял, это было изложение версии Творения. Ох, как же мне хотелось все прочесть! Может, именно там я найду корни этой странной, упорной веры… Я встал и подошел к одной из полок. Я давно уже бился над этим вопросом — почему, откуда и зачем. Здесь у меня был полный свод всех документов по этому вопросу. Впрочем, разве такое назовешь полным сводом?.. От Нуменора остались жалкие крохи. Но что подобные верования существовали еще в Нуменоре — и задолго до пресловутых государей-отступников, — я знал. А уж в Средиземье такого было еще больше. Разве что Север был свободен от этой червоточины. Вот забавно — на холоде вообще все меньше гниет. Впрочем, не стану торопиться с выводами. Мое дело — разобраться. Вера — одно, люди — другое. Темновато стало. Я закрыл окно еще и ставнями. Вряд ли спасет. Ночью довольно холодно — все же горы. Зажгу свечи, кликну стражника, потребую жаровню. И прикажу вызвать моего подопечного. Если он уж изложил содержание, то и язык разбирает. Пусть пока прочтет мне. Заодно и поучит этому странному языку. Я к языкам способный, схватываю легко. А что ночью — так, по всем каноническим слухам, задержанных нам полагается допрашивать именно по ночам. И если мой подопечный сочтет себя жертвой произвола власть предержащих, то он не слишком ошибется. Наверное, это было не слишком хорошо с моей стороны, но мне не терпелось начать работу. И пока я не овладею основами этого нового наречия, я, увы, не смогу оставить Борондира — или как его зовут на самом деле — в покое. Если, конечно, в его положении можно вообще оставаться в покое. Я встал, открыл дверь и крикнул в коридор, подзывая стражника. Ждать мне пришлось недолго. Мой подопечный, который так и не пожелал назваться по имени, что, впрочем, для меня было неважно, пришел заспанный и встревоженный. Однако быстро успокоился. Я придвинул к нему книгу. — Читайте и переводите. Кстати, не будете ли так любезны преподать мне основы данного наречия? Как оно называется? Где в ходу? Кто это писал? Откуда происхождением сей документ? Что это за материал? — Столько вопросов сразу, — усмехнулся он, протирая глаза. — Я отвечу вам. Охотно. На такие вопросы я охотно отвечу. Только дайте мне, пожалуйста, попить, а то говорить мне, видно, много сегодня придется. Я подал ему вина. Придвинул блюдо с холодным мясом и хлебом. Он немного отпил, очень аккуратно поставил оловянный стакан, отодвинул блюдо и придвинул к себе фолиант. Бережно разгладил страницы. И начал читать. Звучание чужого наречия было странно-чарующим. Красивый, звучный язык. Да и голос у Борондира был очень приятный. Такой голос легко слушать. Он прочел несколько строк, помолчал. И начал переводить. Я хотел спросить — почему вы сразу не переводите, зачем читаете сначала на этом — кстати, как он называется — языке? Но потом — потом я просто слушал. АЛЛО ЭРТ-ЛЛИЭН — РОЖДЕННЫЙ ПЕСНЕЙ …Никто не знал, не знает и вряд ли когда-нибудь узнает, откуда пришел он, кто он и почему возжелал создать мир, покорный его воле, отгороженный от иных миров, что светились в черных глубинах Эа среди бесчисленных звезд. И имя ему было — Эру. Таков был Замысел: Мир будет новым, непохожим на другие. И будет этот мир правильным и неизменным, ибо так хочет Эру, ибо это нравится ему. И будет в мире все так, как он сказал, и все, что будет в мире, будет возносить хвалу Единому. Тогда создал он в Эа замкнутую сферу, и была в ней Пустота, что должна была стать преградой, отделяющей мир от Эа. Но силу для творения пришлось черпать извне, и изначально в сферу не-Эа проникло ее бытие. Ибо если есть в Сущем замкнутое не-Сущее, то это не-Сущее обретает сущность хотя бы потому, что существует внутри Сущего… — О! — встрял я. — Славное построение. Помню, мы как-то веселились — можно ли ничего не делать, если само «ничего не делать» есть ответ на вопрос «что делать». Стало быть, ничегонеделанье тоже есть дело. Вот и здесь вроде этого что-то. Школяры развлекались. А уж для них ничего не делать — самое любимое дело. Он мрачно посмотрел на меня — прямо как школьный учитель на непоседливого ученика, и я замолк. Я не хотел его обижать, просто на ум пришло. Ну проснулся во мне школяр, так что же делать, извините. Я снова стал слушать, тем более что было весьма любопытно. …И вошел Эру в не-Эа, и были там чертоги его, где не было Тьмы, но не было и Света, ибо не было там ничего. «Здесь, — сказал он, — создам Я новый мир». Но чтобы мир этот был иным, самому Творцу нужно было стать новым, не ведающим ни о других мирах, ни об Эа. А этого он не мог. Он мог лишь заставить себя ослепнуть, забыть о том, что лежит за пределами его чертогов. И сказал он: «Да станет этот мир слепым, да не увидит вовек Тьмы Эа. И будет мир этот знать лишь то, что Я — Творец и Господин его. Да будет так». Изначальная Тьма покоила в себе миры Эа, и чертоги Эру были — замкнутое Ничто среди бесчисленных звезд. Тьма лежала вокруг — великая, всепорождающая, полная безграничной силы. Она словно смеялась над тем, кто пытался не видеть ее, хотя сам был рожден ею. И тогда сказал Эру: «Да будет в чертогах Моих не-Тьма!» И не стало Тьмы в чертогах его, но был это и не Свет, ибо Свет рождается лишь во Тьме. И все силы Эру ушли на творение Пустоты и не-Тьмы, он растратил их в борьбе с Эа и Тьмой, с памятью своей и со зрением своим. Тогда вновь вынужден был он взять силы из Эа, и снова Бытие проникло в Пустоту. Из Эа и Тьмы силой разума своего и воли своей создал Эру первого из тех, кого нарек он Айнур. Но, взглянув на него, ужаснулся Эру, ибо увидел в нем воплощение всего, о чем хотел забыть, чего не желал видеть. Не был первый из Айнур ни частью разума, ни частью замыслов Эру. Тогда взял Эру Свет и смешал его с Тьмой, ибо Свет не только гонит Тьму, но и поглощает другие огни. И так создал он остальных Айнур, и в каждом из них была часть Тьмы и часть силы Эа. Все они могли видеть и знать Тьму, но не-Свет Эру слепил им глаза, и воля их была покорна воле создавшего их. И чтобы подчинить себе первого из Айнур, старшего сына свое-то, Эру отнял у него имя и нарек его — Алкар… Я слушал. Пока это была вполне себе тяжеловесная хроника вроде тех, что я знал с юных лет. Правда, звучало это по-другому, я наизусть помню: «Был Эру, Единый, которого в Арде называют Илуватаром, Отцом Всего Сущего; и первыми создал он Айнур, Божественных, что были порождением мысли его, и были они с ним прежде, чем было создано что-либо иное. И говорил он с ними, и давал им канву Песни, и пели они перед ним, и радовался он. Но долго пели они поодиночке, или немногие — вместе, в то время как прочие внимали, ибо каждый из них постиг лишь ту часть разума Илуватара, которой был рожден, и медленно росло в них понимание собратьев своих. И все же чем больше слушали они, тем больше постигали, и увеличивалось согласие в музыке их…» Но вот как это можно — создать существо силой своей воли и оно вдруг не часть твоего разума и замысла — я не понял. Уж что-то наверняка останется… И что еще за миры, кроме Эа? Эа ведь и есть все сущее, и нет иного. Насколько я понимаю. И как можно отнять имя у того, кто еще не имеет имени? Или оно было? Тут не говорится. Но я продолжал пока молча слушать. Однако далее пошло совсем по-другому. Это была уже не хроника. Я даже затрудняюсь определить — что. Больше всего похоже на… ну, как бы сказать… на запись видения или сна. Или из чьего-то дневника. …Имя — не просто сплетение звуков. Это — ты, твое «я». А он, непохожий на других, лишен даже этого. Алкар, Лучезарный. Имя — часть его силы, его сути — отняли. Дали — другое. Кто сделал это? Зачем? Алкар. Алкар. Чужое, холодное. Мертвое. Айнур должно ощущать имя частью себя, своим я-есть. Он повторяет их имена, и лица Айнур на миг становятся определенными. Это радость — слышать, как тебя окликают музыкальной фразой, ставшей выражением твоей сути. Глубокий пурпурно-фиолетовый аккорд: Намо. Серебряная струна, горьковатый жемчужный свет: Ниенна. Прохладно мерцающее серебристо-зеленое эхо: Ирмо. Медный и золотой приглушенный звон: Ауле. Эти — ближе всех, чем-то похожие — и иные. А его имя лишено цвета и живого звука. Алкар. Ал-кар. Мертвый сверкающий камень. Невыносимая мука — слышать, но иного имени помнить не дано. Чужой. Иной. Почему? Кто ответит? В песне Айнур звучит отголосок иной музыки, но откуда он знает ее? Он спрашивал. Ответа нет. Может, это — его дар, особый, отличающий его от других? Нет. Почему? Другие видят прекрасный лик Эру, он не различает черт лица в изменчивом сиянии. Почему? Или он слеп? Он. Кто — он? Алкар. Стук падающих на стекло драгоценных камней. Алкар, Блистательный. Алкар, Лучезарный. Алкар, Лишенный Имени. А там, за пределами обители Единого, — Пустота и вечный мрак. Так он сказал, всеведущий единый Творец. И в душе Айну — Пустота. Не лучше ли уйти туда, в Ничто, составляющее его суть, чтобы не видеть светлых и радостных лиц Айнур, чтобы не слышать этого имени — Алкар… Чужой. Иной. Он не знает радости — первым даром бытия для него стало одиночество и отчужденность. Лучше — не-быть, вернуться в Ничто, навсегда покинуть чертоги Эру… Темнота обрушилась на него мягким оглушающим беззвучием. Значит, это и есть — Ничто? Но почему так тяжело сделать шаг вперед — словно огромная ладонь упирается в грудь, отталкивает?.. Если он — часть Ничто, почему же и пустота не принимает его? Неужели — снова чужой?.. Тогда он рванулся с силой отчаянья вперед сквозь упругую стену — и внезапно увидел. «Разве здесь, во мраке, можно видеть? — растерянно успел подумать он. — И звуков нет в пустоте — почему я слышу? Что это?.. Музыка… слово… имя… Имя?!» «Мое имя. Я. Это — я. Я помню. Мелькор. Я. Это — мое я-есть. Бытие. Жизнь. Ясное пламя. Полет. Радость. Это — я…» И все-таки даже это показалось незначительным перед способностью видеть. Он не знал, что это, но слова рвались с его губ, и тогда он сказал: Ахэ, Тьма. А ясные искры во тьме — что это? Аэ, Свет… Гэле, Звезда… Свет — только во Тьме… откуда я знаю это?.. Я знал всегда… Он протянул руки к звездам и — услышал. Это — звезды поют? Он знал эту музыку, он слышал ее отголоски в мелодиях Айнур… Да, так… Он понял это и рассмеялся — тихо, словно боясь, что музыка умолкнет. Но она звучала все яснее и увереннее, и его «я» было частью Музыки. Он стал песнью миров, он летел во Тьме среди бесчисленных звезд, называя их по именам — и они откликались ему… Тогда он сказал: «Это Эа, Вселенная… Но ведь он говорил — Пустота, Ничто… Неужели он не знает об этом? Не видел? Он, всевидящий Эру?..» Эру. Эрэ. Пламя. «Это его имя?.. Да… но почему же — Единый? Кто сказал это? Или он тоже — Лишенный Имени? И почему я смог вспомнить свое имя только теперь? Неужели Эру — Эрэ сделал так? Зачем? Почему — со мной? Я должен понять… Но если он не помнит своего имени — я скажу ему! Я верну ему имя, я расскажу об Эа — они должны увидеть! Я вернусь, я скажу: я видел, я слышал, я понял…» Так вновь обрел Айну имя, и более воля Единого не сковывала его. И не были разум и замыслы его частью разума и замыслов Единого. Так Единый перестал быть Единым, ибо стало их — двое. И вернулся Айну Мелькор в чертоги Эру: изумленно и смущенно встретили его собратья, ибо увидели, что иным стал облик его. И был он среди прочих Айнур как дерзкий юноша в кругу детей. Ныне не в одеяния из переливчатого света — в одежды Тьмы был облачен он, и ночь Эа мантией легла на плечи его. И — лицо. Словно озаренное изнутри трепетным мерцанием, неуловимо изменчивое — и все же определенное. Взгляд — твердый и ясный, глаза светлы, как звезды. Смело и спокойно предстал он перед Илуватаром и заговорил: — Ныне видел я бесчисленные звезды — Свет во Тьме — и множество миров. Ты говорил — вне светлой обители твоей лишь пустота и вечный мрак. Я же видел свет, и это — Свет. Скажи, как теперь понять слова твои? Или ты хотел, чтобы мы увидели сами и услышали Песнь Миров? Наверно, каждый сам должен прийти к пониманию… — Я рек вам истину: только во Мне — начало и конец всего сущего и Неугасимый Огонь Бытия. — Да, я знаю, я понял: Эрэ — Пламя! Он сказал — Эрэ, и в этот миг облик Илуватара стал четким и определенным. И болезненно изумил Айну гнев, исказивший черты Творца. Как же так? Разве не радость — вспомнить свое имя? Или Илуватар хотел забыть его? Но почему? — Ты дерзок и непочтителен. Мятежные речи ведешь ты и не ведаешь, что говоришь. Нет ничего более, кроме Меня и Айнур, рожденных мыслью Моей. Твое же видение — лишь тень Моих замыслов, отголосок музыки, еще не созданной… — Но я видел, я услышал Песнь Мироздания… Быть может, ты никогда не покидал своих чертогов? Тогда, если пожелаешь, я стану твоими глазами. Я расскажу тебе о мирах… — Айну улыбнулся. — Замолчи. Слова твои безумны. Или ты усомнился в Моем всемогуществе и всеведении — ты, слепое орудие в Моих руках? Или смел подумать, что способен постичь всю глубину Моих замыслов? Я не желаю более слушать тебя. Айну ушел. Он пытался понять, чем же навлек на себя гнев Эру, — и не находил ответа. «Но ведь я же видел», — в сотый раз повторял он себе. Тусклыми и бесцветными казались ему теперь блистающие чертоги. То, что некогда поражало величием, оказалось ничтожным, напыщенным и жалким, ему было тесно здесь, и вновь покинул он обитель Илуватара. Так начались его странствия в Эа, и размышления его все меньше походили на мысли прочих Айнур… Вот оно что. Это, стало быть, их (правда, кого — их?) истолкование следующих строк: Я начинал потихоньку распаляться. Все было слишком непохоже на то, к чему я привык. И иные миры в Эа — откуда? Очень хотелось перебить Борондира — тянуло спорить. Наверное, эта привычка — с ходу ввязываться в спор — так и не угасла во мне с университетских лет. А я думал, что уже стал холоден и суров… …И возник у Айну Мелькора замысел создать свой мир, и родилась в душе его Музыка, мелодией вплетавшаяся в Песнь Миров. Таков был замысел: мир будет новым, непохожим на другие… — Борондир! — не удержался я. — А другие миры — какие они? У вас есть их описания, названия? Он сердито посмотрел на меня. — Вы сначала бы выслушали. Затем уже будете спрашивать. Я извинился и умолк. …Будет он создан из огня и льда, из Тьмы и Света, и в их равновесии и борьбе будут созданы образы более прекрасные, чем видения, рожденные музыкой Айнур и Илуватара. В двойственности своей будет этот мир непредсказуем, яростно-свободен, и не будет он знать неизменности бездумного покоя. И те, кто придет в этот мир, будут под стать ему — свободными; и Извечное Пламя будет гореть в их сердцах… И показался этот мир Мелькору прекрасным, и радость переполняла его, ибо понял он, что способен творить. Тогда вернулся Мелькор в чертоги Илуватара, и музыка была в душе его, и музыкой были слова его, когда говорил он Эру и Айнур о своем замысле. И была эта музыка прекрасной, и, пораженные красотой ее, стали Айнур вторить Мелькору — сначала робко и поодиночке, но потом лучше стали они постигать мысли друг друга, и все согласнее звучала их песнь, и вплетались в нее их сокровенные мысли. И хор их встревожил Илуватара, ибо услышал он в Музыке отзвук Песни Миров, о которой хотел забыть. И в гневе оборвал их песнь Эру, и не пожелал он слушать Мелькора, но решил создать свою Музыку, дабы заглушить Музыку Эа… И попытался Илуватар проникнуть в мысли Мелькора, но понял с изумлением и страхом, что более не способен сделать этого. Мысли прочих Айнур были для него открытой книгой, в Мелькоре же видел он ныне что-то чужое, непостижимое, а потому пугающее. Он понял одно: Мелькор — Творец; и нужно торопиться, пока не осознал он своей силы… В то время пришел к престолу Эру Манвэ, тот, кто был младшим братом мятежному Айну в мыслях Илуватара; и так говорил он: — Могуч среди Айнур избравший себе имя Мелькор — Восставший в Мощи Своей. Но гордыня слепит глаза ему и мятежные мысли внушает ему, будто может он сравняться с Великим Творцом Всего Сущего. Верно, недаром скрывает он от нас мысли свои; должно быть, недоброе задумал он… И милостиво кивнул Илуватар, и сказал он себе: «Вижу Я, что нет в душе Манвэ мятежных мыслей. Потому в мире, что создам Я, да станет он Королем, ибо покорен он Мне и станет вершить волю Мою в мире, который создам». Слепы были Айнур, и страшила их Тьма; но все же были среди них те, кто видел во Тьме, однако видел и желания Илуватара. Поэтому пришла к престолу Эру Айниэ Варда и сказала: — О Великий! Я вижу то же, что и Мелькор. Но, если такова воля Твоя, прикажи — и я не буду видеть. И рек Илуватар: — Ты вольна видеть, что пожелаешь. Но прочие должны видеть лишь то, что желаю Я. Да сделаешь ты — так. И, склонившись перед ним, так сказала Варда: — Могуч Айну Мелькор, и мысли его скрыты от нас. Но думаю я, что мысли эти опасны нам, потому и таит он их. Не нам, слабым, совладать с ним. Но Ты всесилен: укроти же его, дабы не смущал он прочих мятежными речами своими и не делал зла. И так ныне скажу я: я отрекаюсь от него навеки, ибо нет для меня ничего превыше великих замыслов Твоих. И если сочтешь Ты отступника достойным кары, да свершится над ним Твой правый суд. Да будет воля Твоя. И милостиво кивнул Эру; и с поклоном удалилась Варда. Тогда так подумал Илуватар: «Вижу Я, что постигла Варда мысли Мои, и покорна она воле Моей. Потому в мире, что создам Я, да станет она Королевой, дабы изгнать из душ прочих мятежные мысли». И было так: созвал Эру всех Айнур, и поднял он руку свою, и зазвучала перед Айнур Музыка — та, что хотел дать он им. Но она была частью Музыки Эа, ибо и Единый пришел из Эа и, как ни старался, не мог создать нечто иное. Одно лишь мог он — исказить Музыку Эа по воле своей. И показалось Айнур — открыл им Единый в этой Музыке больше, нежели открывал ранее, и в восхищении склонились они перед Эру. Все, кроме Мелькора. И сказал им Эру: — Ныне хочу Я, чтобы, украсив Песнь Мою по силам и мыслям каждого, создали вы Великую Музыку. Я же буду сидеть и слушать и радоваться той красоте, которую породит музыка сия. Тогда Айнур начали претворять Песнь Единого в Великую Музыку. И, слыша ее, понял Мелькор, что хочет Эру создать мир прекрасный, но пустой и бесцельный. Но бесцельность обращает красоту в ничто, а безукоризненная правильность и равновеликость делает лицо мира похожим на мертвую застывшую маску. Тогда решился Мелькор изменить Музыку по собственному замыслу, не по мысли Илуватара. И говорила песнь его: «Видел я Эа и иные миры, и прекрасны они. Слышал я Мироздание, и слышу я нерожденный мир — да будет он прекрасен, да украсится им Эа». И были среди Айнур те, что вторили ему, хотя и немного было их. И Музыка Творения вставала перед глазами Айнур странными и прекрасными образами. Гордо и спокойно стоял Крылатый перед троном Эру, и взгляд его говорил: я видел. «Ты ничего не видел и не мог видеть!» — ответил взгляд Илуватара. И увидели Айнур, что улыбнулся Единый. И вознес он левую руку, и новую Песнь дал им, похожую и не похожую на прежнюю: радостной и уверенной была эта музыка, и обрела она новую красоту и силу. Тогда понял Крылатый, что музыка Эру творит мир, где Равновесие будет принесено в жертву Предопределенности, и неизменный покой мира убьет красоту его. И зазвучала вновь Музыка Крылатого — несозвучно песне Илуватара. И в буре звуков смутились многие Айнур и умолкли. И Музыка Мелькора была — стремительная черная стрела. И поднималась Песнь горько-соленой волной, и полынные искры вспыхивали на гребне ее — над золото-зелеными густыми волнами музыки Эру летела она ледяным обжигающим ветром, и вспарывала, как клинок, блестящую, переливающуюся мягкими струнными аккордами глуховатую неизменность. И вот — гаснет музыка Единого, и только бездумно прекрасный больной голос одинокой скрипки эхом отдается в светлых чертогах: Время рождается из Безвременья, огнем вечного Движения пульсирует сердце неведомого… «Слишком много ты видишь», — ответил Эру, но Крылатый не опустил глаз. Тогда помрачнел Илуватар. Поднял он правую руку, и вновь полилась музыка, прекраснее которой, казалось Айнур, никогда не слышали они. Мелодия Эру — изысканно-красивая, сладостная и нежная, оттененная легкой печалью — шелковистой аквамариновой прозрачностью арф струилась перед глазами Айнур — медленно текущие меж пальцев капли драгоценных камней. Но музыка Мелькора также достигла единства в себе: мятежные и грозные тревожные голоса труб — тяжелая черная бронза, острая вороненая сталь, горькое серебро. Мучительная боль — звезно-ледяная спираль натянутых струн; молитвенно сложенные руки — мерцание темных аметистов — горьковатый глубокий покой — скорбное величие, холодная мудрость Вечности; рушащиеся горы, лавины, срывающиеся в бездну… Временами Музыка словно боролась сама с собой — глухие красно-соленые звуки; временами взлетала ввысь — и, неведомо откуда, возникала печальная, пронизывающая серебряной иглой трепещущее сердце родниково-прозрачная тема одинокой флейты. И глухой ритм — биение сердца — связывал воедино тысячи несхожих странных мелодий. Казалось — сияющие стены чертогов тают, растворяются, исчезают, и тысячами глаз смотрит Тьма, и черный стремительный ветер рвет застывший воздух. И две Песни сплелись, но не смешались, дополняя друг друга, но не сливаясь воедино. И сильнее была Музыка Мелькора, ибо с ней в Пустоту врывалась сила Эа, та Песнь Миров, которой рождена была Музыка Крылатого, дающая бытие, изгоняющая Ничто. И увидел Эру, что Крылатый победит в этой борьбе, что велика сила его, и не в Едином источник этой силы. …Так в гневе оборвал Музыку Эру, и последний аккорд ее говорил: «Того, что будет дальше, ты не увидишь». И опять Мелькор не опустил глаз. Но и сам Илуватар не мог видеть того, что будет дальше. И когда он увидел то, что создала Музыка, понял он, что сила Эа победила его. И возненавидел он Мелькора и проклял его в душе своей. Но воля прочих Айнур была еще подвластна ему. Тогда так изрек Илуватар: — Велико могущество Айнур, и сильнейший из них Мелькор, но пусть знает он и все Айнур: Я — Илуватар; то, что было музыкой вашей, ныне покажу Я вам, дабы узрели вы то, что сотворили. И ты, Мелькор, увидишь, что нет темы, которая не имела бы абсолютного начала во Мне, и никто не может изменить музыку против воли Моей. Ибо тот, кто попытается сделать это, будет лишь орудием Моим, с помощью которого создам Я вещи более прекрасные, чем мог он представить себе. И устрашились Айнур, и не могли они еще понять тех слов, что были сказаны им; лишь Крылатый молча взглянул на Илуватара и улыбнулся. Но печальной была улыбка его. Тогда покинул Эру чертоги свои, и Айнур последовали за ним. И рек им Эру: — Воззрите ныне на музыку свою! И было дано Айнур то, что показалось им видением, обращавшим в зримое бывшее раньше Музыкой; но никто, кроме Мелькора и Эру, не знал, что не видение это, а бытие. И мир в ласковых руках Тьмы увидели Айнур, но, не зная Тьмы, они боялись и не понимали ее. И вложил им в сердца их слепые Эру: Мелькор создал Тьму; ибо скрыть Тьму Эру уже не мог, лишь не позволить понять и принять ее было еще в его силах. И боялись Айнур смотреть во Тьму и ничего не видели в ней, а потому не знали и не видели Света. Но пока с изумлением смотрели Айнур на новый мир, история его начала разворачиваться перед ними. Тогда вновь сказал Илуватар: — Воззрите — вот Музыка ваша. Здесь каждый из вас найдет, вплетенное в ткань Моего Замысла, воплощение своих мыслей. И может показаться, что многое создано и добавлено к Замыслу вами самими. И ты, Мелькор, найдешь в этом воплощение всех своих тайных мыслей и поймешь, что они — лишь часть целого и подчинены славе его. И увидел Крылатый, что хочет Эру устыдить его этими словами; и снова улыбнулся он, и странной была эта улыбка, и ни собратья, ни Илуватар не поняли его. И увидел Крылатый, что, хотя воплотил он в мире замыслы сердца своего, не окончены еще его труды. И изумились Айнур, увидев, что пришли в мир новые существа, которых не было в замыслах их… Тогда увидели Айнур приход эльфов, Старшего Народа; и возлюбили их, ибо могли понять их. Потому мало думали о пришедших следом — о Людях. Но Мелькор смотрел на Людей и видел, что они — воплощение его замысла, странные и свободные, непохожие ни на Айнур, ни на Перворожденных. И дары, непонятные Айнур, были даны им: свобода и право выбора. Могут они изменять не только свою судьбу, но и судьбы Мира, и воля их неподвластна ни Могучим Арды, ни даже Единому. И, умирая, уходят они на неведомые пути, за грань Арды, потому Гостями и Странниками называют их. Ни сущности, ни смысла этих даров не ведали ни Айнур, ни Эру, ибо то были дары Мелькора. Но позже дар Смерти назвали Айнур Даром Единого, ибо воистину был тот великим и непостижимым для них… И преклонили сильнейшие из Айнур помыслы свои к тому миру, что видели они, и Мелькор был первым из них. Ну, с какой любовью Мелькор взирал на Арду, это нас учили. Это сейчас называется более приземленным словом. Похоть или вожделение. Пока помолчу, а то бедняга Борондир еще обидится. Как же это все же любопытно! Язык так и чешется что-нибудь вставить. Похоже, сегодня мне спать не придется, ему, впрочем, тоже. И вот уж о Даре Смерти мы поговорим особо. …С изумлением и радостью смотрели Айнур на новый мир; и в то время Маленьким Княжеством, Ардой назвал его Илуватар. Древние слова Тьмы, слова Эа были речью Эру и Айнур, ибо иных слов не знал Илуватар. Но как не-Свет затемняет иные огни и гонит Тьму, так Эру затуманил смысл языка Эа, и значение слов было утрачено и заменено, забыто и выдумано вновь. Потому не многие знают и помнят, что имя, данное миру, было на языке Эа — Арта, Земля. Разное влекло души Айнур в новом мире. И ближе всего Айну Ульмо была вода, что зовется Эссэ на языке Тьмы. И, видя это, так думал Мелькор: «Бегущая река уносит печаль, шум моря навевает видения, вода родника лечит раны души… Воистину, прекрасна вода… И союз воды и холода сотворит новое и прекрасное… Взгляни, брат мой, на ледяные замки, словно отлитые из света звезд; прислушайся — и услышишь, как звенят замерзшие ветви деревьев на ветру, как распускаются морозные соцветия на стеклах — неуловимые, как неясные печальные сны; и легчайшее прикосновение теплого дыхания заставляет их исчезнуть. И звездный покров снега укроет землю в холода, чтобы согреть ростки трав и цветов, которым суждено распуститься весною… Видишь ли ты это, брат мой? Да станем мы союзниками в трудах наших, да украсится мир творениями нашими!» Но заговорил Илуватар, и так рек он Ульмо: — Видишь ли ты, как в этом маленьком княжестве в глубинах Времени Мелькор пошел войной на владения твои? Неукротимые жестокие холода измыслил он и все же не уничтожил красоты твоих источников, ни озер твоих. Воззри на снег и искусные творения мороза!.. И думал Мелькор: «Дивные новые вещи породит союз воды и огня. И будут в мире облака, подобные воздушным замкам, вечно изменчивые и недостижимые; и те, что придут в мир, будут видеть в них отголоски своих мыслей и мечтаний, и Песнью Неба назовут их. Над ночными озерами будут рождаться туманы, неуловимые и зыбкие, как видения, как полузабытые сны… И дожди омоют землю, пробуждая к жизни живое. Да будет прочен союз наш, да украсится мир творениями нашими, да станет он жемчужиной Эа!» И улыбался Крылатый. Но так сказал Илуватар: — Мелькор создал палящую жару и неукротимый огонь, но не иссушил мечтаний твоих, и музыку моря не уничтожил он. Взгляни лучше на величественные высокие облака и вечно меняющиеся туманы; вслушайся — как дождь падает на землю! И облака эти приближают тебя к Манвэ, другу твоему, которого ты любишь. И так подумал Ульмо: «Сколь же жесток Мелькор, если возжелал он убить музыку воды! Воистину, не творец он, а разрушитель; и предвижу я, что станет он врагом нам». А разве тогда уже было понятие — враг? И вообще, тут слишком много непонятного. Стало быть, люди — не Эрухини? Они — дети Мелькора? Я уже не в силах ждать. Слишком много вопросов. Слишком много. …И в тот же час отвратил Ульмо душу свою от Мелькора. И так ответил он Единому: — Воистину, ныне стала Вода прекраснее, чем мыслил я в сердце своем, и даже в тайных мыслях своих не думал я создать снега, и во всей музыке моей не найти звука дождя. В союзе с Манвэ вечно будем мы создавать мелодии, дабы усладить слух Твой! И когда услышал это Крылатый, печальной стала улыбка его, ибо понял он желания Илуватара и мысли Ульмо. Но в то время, как говорил Ульмо, угасло видение, и стало так потому, что Илуватар оборвал Музыку. И смутились Айнур; но Илуватар воззвал к ним и рек им: — Вижу Я желание ваше, чтобы дал Я музыке вашей бытие, как дал Я бытие вам. Потому скажу я ныне: Эа! да будет! И пошлю Я в пустоту Неугасимый Огонь, чтобы горел он в сердце мира, и станет мир. И те, что пожелают этого, смогут вступить в него. Так именем Мироздания — Эа — назван был мир, и отныне Существующий Мир значило это слово на языке Верных. И первым из тех, кто избрал путь Валар, Могуществ Арды, был Мелькор, сильнейший из них. Тогда так сказал Илуватар: — Ныне будет власть ваша ограничена пределами Арды, пока не будет мир этот завершен полностью. Да станет так: отныне вы — жизнь этого мира, а он — ваша жизнь. И говорили после Валар: такова необходимость любви их к миру, что не могутони покинуть пределы его. Но, глядя на Крылатого, так думал Илуватар: «Более никогда не нарушишь ты покой Мой, и никогда не победить тебе — одному против всех в этом мире! Да будетв нем воля Моя, и да будешь ты велением Моим навеки прикован к нему». И Илуватар лишь бросил Крылатому на прощание: — Слишком уж много ты видишь! Но ничего не ответил ему Крылатый и ушел. И тринадцать Айнур последовализа ним. И позже, видя, что не покорился Мелькор воле его, послал Илуватар в Ардупятнадцатого — Валу Тулкаса, нареченного Гневом Эру, дабы сражался он с отступником. …И увидел он — мир, и показалось ему — это сердце Эа; волна нежности и непонятной печали захлестнула его. И Крылатый был счастлив — но счастье это мешалось с болью; и улыбался он, но слезы стояли в его глазах. Тогда протянул онруки — и вот, сердце Эа легло в ладони его трепетной звездой, и было имя ей Кор, что значит — Мир. И счастливо рассмеялся Крылатый, радуясь юному, прекрасному и беззащитному миру. Казалось, здесь нет ничего, кроме клубов темного пара и беснующегосяпламени.Только иссиня-белые молнии хлещут из хаоса облаков, бьют в море темного огня. И почти невозможно угадать, каким станет этот юный яростный мир. Потому и прочие Валар медлят вступить в него: буйство стихий слишком непохоже на то, чтооткрылось им в Видении Мира. Он радовался, ощущая силу пробуждающегося мира. Разве не радость — когданеведомые огненные знаки обретают для тебя смысл, складываясь в слова мудрости? Разве не радость — почувствовать мелодию, рождающуюся из хаоса звуков? Тысячи мелодий, тысячи тем станут музыкой, лишь связанные единым ритмом. Тысячи тем, тысячи путей, и не ему сейчас решать, каким будет путь мира, каким будет лик его. Только — слушать. Только если стать одним целым с этим миром, можно понять его. Он был — пламенное сердце мира, он был — горы, столбами огня рвущиеся в небо, он был — тяжелая пелена туч и ослепительные изломы молний, он был — стремительный черный ветер… Он слышал мир, он был миром, новой мелодией, вплетающейся в вечную Песнь Эа. Отныне так будет всегда: нет ему жизни без этого мира, нет жизни миру без него. Арда, Княжество. Арта, Земля. Кор, Мир. «Я даю тебе имя, пламенное сердце. Я нарекаю тебя — Арта; и пока звучитпеснь твоя в Эа, так будешь зваться ты». Он окончил читать, неторопливо отодвинул книгу и посмотрел на меня. Я не знал, какое выражение придать своей физиономии. С одной стороны, это была ересь такая, что даже и обвинять-то человека в ней было бесполезно. Можно сразу отправлять под надзор и опеку, как ту старуху. Но, с другой стороны, — это все же ересь. И раз ей верят, то в грядущем это может стать опасным. Я не знал, что сказать и с чего начать. Решил начать с безобидного. — Это что, хроника? Странно написано. — Это не совсем хроника. — Я уж заметил. Так что же это? — А суть вас не волнует? — Даже более, чем вы предполагаете. Но я предпочитаю сначала выяснить кое-какие другие вопросы. Итак? Где это написано, кем, когда, что это за наречие? — Где у вас список с Книги? Он ведь у вас? — спросил он. Я кивнул. Открыл сундук для особо важных документов и достал список. Он вздохнул, раскрыл список, сверился с текстом. — Это ваши записи? — Да, — ответил он, настолько быстро и резко, что я сразу понял — врет. Не хочет выдавать других. Глупец, мне достаточно было попросить его написать пару строчек, чтобы определить, его это почерк или нет. Да и вряд ли стал бы он тогда заглядывать в список. Ладно. Сделаем вид, что я поверил. Правда, он, похоже, понял свой промах. Но никто из нас не подал виду. Это была игра по негласно установившимся правилам, и пока я не собирался их нарушать. Не время. Пока не время. Он немного помолчал. Погладил страницы. Вздохнул. — Я могу только предположить. Это особая манера письма, старинная. Понимаете, было принято в каждом случае писать особым почерком. Это начертание использовалось для написания стихов, писем другу, философских бесед и притч. Свитки были в ходу в Аст Ахэ с самого начала, но запись сделана незадолго до последней Войны Скорби. Ее еще называют Войной Гнева. Наверное, писал кто-то из Видящих. К тому времени как раз очень хорошо научились развивать Дар. Но до конца так и не довели. Не успели. А потом все было утрачено. Человек, который это писал, явно чувствовал приближение беды. Скорее всего он либо выжил, либо сумел передать список ученику. — Он перевернул несколько страниц. — Вот тут уже на более грубом листе, сделанном наспех, не из эссэйо, из того, что сумели найти на замену… Но почерк тот же, да и манера письма та же самая, хотя содержание другое…. Стало быть, Аст Ахэ, незадолго до… Войны Гнева, кто-то из Видящих. Наречие — Черная Речь, вы так это называете. — Ну, Черная Речь — это «эш назг», гхаш и прочее. Да и письменности у них нет… — Я осекся, услышав смех. Да, он тихо смеялся. — Забавный вы человек. Чем больше «з» и «ш», тем чернее, так, что ли? А наш адунаик? То, что вы сказали, чушь полная. Не так там надпись читалась. Ну потом, когда освоите, сами поймете. А называется это наречие ах'энн. А письмо — тай-ан. — И кто же его выдумал? — Я с трудом удержался от небольшой лекции по языкознанию в духе почтенного господина Арагласа, моего незабвенного наставника, знатока всех языков и наречий, которые только были и есть от Кханда до Энэдвайта и от Форохэля до Дальнего Харада, со времен от Гондолина и Нарготронда до Воссоединенного Королевства. — Языки не выдумывают. Они рождаются. — Хорошо. Но с чего-то должно было начаться. Есть сведения, правда отрывочные, что существует и язык Валар. Хотя я сомневаюсь. Их язык — мысли и образы. — Откуда вы знаете? Вы говорили с Валар? — Ну, из эльфийских… — Вот! Из эльфийских. Тысячи лет назад услышанных преданий о том, что они лишь частично поняли и по-своему истолковали. И вся ваша вера — то, что недопоняли эльфы и рассказали людям, а те, в свою очередь, недопоняли и перетолковали. И это — истина? — Значит, у вас истина, надо полагать? Он улыбался, с каким-то лукавством глядя на меня. — Так-так. Стало быть, вы сами разговаривали с одним из Валар и он вам лично рассказал о Творении? — Не я, конечно же. Да и единственный Вала, который был с людьми, давно… изгнан. — Голос его неуловимо изменился. — Но это писали те, кто слышал его слова. — Вот-вот. Слышали его слова. Так какая же разница? Эльфы тоже слышали слова Валар. — Сударь мой, для меня эльфийские пересказы мало что значат. Эльфы и люди — разные, одно и то же они понимают по-разному. То, что изложил мне человек, пусть и тысячи лет назад, мне куда понятнее, ибо я сам человек. Эльфам не понять многого из того, что способен понять человек. — А вы уверены, что тот человек, который это писал, сам верно понял? — Извините, если вы верите тому, что слыхал некий человек от некоего эльфа, который что-то слышал от другого эльфа, а тот от Валы, то почему мне не верить тому, что человек слышал от Валы напрямую? — Да — От Мелькора. — От Восставшего в Мощи, Черного Врага? И вы — верите? — От Возлюбившего Мир, сударь мой. Меня поражает, как вы смотрите — и не видите, слушаете — и не слышите. «Мель-Кор», Возлюбивший Мир. — Или «Мульк-Хэр», Черный Угнетатель? Вот уж точно нашли источник истины! Кстати, есть еще один Вала, не менее могучий, который тоже беседовал с Эрухини. Ульмо, Владыка Вод. — Как же, как же! Насколько мне помнится, он не столько говорил с Туором, сколько заставил его стать своими устами. Знаете ли, когда волю человека вот так подчиняют, то тут поневоле начнешь подумывать — а вдруг не Мелькор создавал тех неодушевленных тварей, в которых вселял свою волю, а именно светлые Валар? Припомните еще, как Мелиан Майя обошлась с Хурином, заставив его чуть ли не прощения просить у тех, кто не уберег его сына! Вот уж действительно нашли источник истинного знания! Я раскрыл было рот — но так и не нашел ответа. Я понял вдруг, что, если начну сейчас пересказывать «Повесть о Туоре и Падении Гондолина», он не станет слушать. Мы оба замолчали, не слишком дружелюбно глядя друг на друга. Созвучие действительно можно истолковать двояко. Как и те примеры, что он привел. Было бы желание. Кто же сидит передо мной? Блаженный? Полный дурак? Враг? Я начинал злиться. Я поймал себя на том, что мне просто — Ну хорошо, — промолвил я, — но чем ему имя-то «Алкар» не понравилось? Он пожал плечами. — Не знаю. Это — Его решение. Разве Он не вправе? Вы же не станете отрицать, что Он свободное существо? — Не стану. И что зло он по доброй воле выбрал — тоже не стану. — А откуда злу взяться, если, по-вашему, Илуватар от начала благ? Ведь сказано — «нет ничего, что не имело бы своего начала во мне». Значит, и зло Мелькора, если он — Зло, тоже от Илуватара идет. Или, может, его Зло — на самом деле не такое уж и зло? А? Не так ли? Ведь «не может быть помыслов, кроме тех, что идут от меня»? — Он с усмешкой смотрел на меня. — Упрощаете, сударь мой, упрощаете. Сказано было так: «Ибо я — Илуватар, и то, что вы пели, ныне я явлю вам, дабы узрели вы то, что сотворили вы. И ты, Мелькор, узришь, что нет ничего, что не имело бы своего начала во мне, и что не изменить никому Песни вопреки мне. Ибо тот, кто попытается это сделать, лишь откроет, что он суть орудие мое в создании вещей еще более прекрасных, чем он способен представить». Если вы не понимаете, то я вам разъясню. Эру говорит — «я Илуватар», то есть отец всего сущего, так что начало всего действительно в нем. И он вовсе не говорит, что они не смогут преступить пределов его замысла, он ведь прав! Ибо его замысел — это дать Айнур возможность творить. И ведь Илуватар не уничтожил ни одного из творений Айнур — даже творений Мелькора. Он снисходительно улыбался. — Все это прекрасно, сударь мой, если бы это было так. Замысел — это то, что Илуватар показывает Айнур в Видении. Это Предопределение, и преступать его никто не смеет. Я сидел, онемев от растерянности, возмущения и беспомощности. Я не смогу с ним спорить. Ведь любое деяние можно истолковать как угодно, все зависит от того, с какой точки зрения ты рассматриваешь деяние. Для того чтобы убедить Борондира, нужно поначалу выбить у него опору из-под ног, чтобы он смотрел САМ, а не так, как ему вбили в голову. И я не был уверен, что у меня получится… Я ничего ему не докажу. Ничего. По крайней мере, сейчас. И, чтобы не казаться окончательным болваном, я сказал: — Ладно, оставим это. Не будете ли вы столь любезны… хм… научить меня сему неизвестному языку? Любопытно, понимаете ли. Кстати, кто все-таки говорил на этом языке? Или говорит? Он немного помолчал, раздумывая. Затем кивнул. Так мы расстались в первый день. Я был зол. Я был раздосадован. Я же знал, что прав, — но что я могу ему доказать? Здесь у нас разные правды. На одно и то же мы смотрим по-разному, и ни одно из объяснений нельзя опровергнуть. Как же он поднаторел все извращать! А чего же еще ждать, если их учитель зачинатель Искажения и Хозяин Лжи? А что правдивее умелой лжи? Ох, что же мне с этим блаженным делать? Задел за живое. Нет, я должен, обязан найти слабое место и доказать… Как всегда, хорошие мысли приходят поздно. Правда, мое «поздно» имело место где-то ближе к полудню. Я спал всего часа три. Но я привык спать урывками, так что не особенно страдал. Я сидел за своим любимым, до отвращения знакомым рабочим столом в архиве и пытался набросать свои мысли по поводу прочитанного, чтобы потом посрамить Борондира. — Именно так, — отвечает Борондир. — Свет и Тьму мы видим сейчас. И именно благодаря тому, что Мелькор открыл истинную Тьму, бывшую прежде Света, и именно в этой Тьме мы познаем Свет истинный. — То есть вот то, что я вижу вокруг? — Грубо говоря, да. — Так. А Дерева Света? — Это как раз и есть Не-Свет. — Не понял. Представьте, что я совсем дурак. Свет должен светиться? Он хихикнул. — Короче, не все ли мне равно, Свет это или Не-Свет, если я в нем, в конце концов, вижу? — Дело не в том, светится там что или не светится. Истинный Свет открывает зрение, Не-Свет — закрывает его. — Ага. Стало быть, в He-Свете я вижу не то, что есть, а нечто ложное? — Именно. И Мелькор, дав нам истинный Свет, дал нам узреть истинную Арду. — Простите, но если я, к примеру, не приемлю вашего толкования… — Это все равно. Мелькор дал людям дар — видеть. А уж как мы им воспользуемся — это наш выбор. Можно видеть, можно не осознавать, что видишь и что именно ты видишь, можно быть добровольно слепым. — Хорошо. Я понял о He-Свете. А Не-Тьма? — Мне трудно объяснить… ну, представьте, что это в прямом и переносном смысле Мрак, в котором ничего нет. Вторая составляющая Пустоты. Если истинная Тьма заключает в себе Свет и является источником и хранителем Бытия, то Пустота есть то, что отгораживает от первоосновы — от истинной Тьмы. То, что поглощает ее, поглощает истинный Свет, подменяя его He-Светом и Не-Тьмой. — Хорошо, — проговорил я, уже начиная немного сходить с ума от слов и понятий, которые в его устах обозначали совсем не то, что в моих. — Но ведь Мелькор видел Эа — стало быть, он прошел сквозь Пустоту? — Да. Раз Пустоту создал Эру, то почему бы самому могучему из его творений не оказаться способным проникнуть сквозь Пустоту? Вы называете ее преграду Стеной Ночи. — Так. Я вижу звезды? Вижу. Они где? — Они — за Пустотой. Нам, Людям, дано зреть сквозь нее. И нам дано преодолеть ее, дабы Арта не была отторгнута от Эа. И тогда Потаенное Пламя, которое скрыл Эру от Айнур, будет дано нам. Людям. И мы сможем сравняться с Творцами. Я не знал, что спрашивать и о чем говорить. Просто все это настолько разительно не совпадало с тем, что я знал с детства, что, кроме как возмущаться и кричать: «Все не так!», я ничего не мог. А что толку кричать? Это еще никогда и никого не переубеждало… Я мог пока только принимать к сведению его слова. Короче, с посрамлением у меня ничего не выйдет. Я уже начинал это потихоньку понимать. После нашей беседы я опять сидел, стискивая голову руками. Шли уже вторые сутки с тех пор, как я не был дома. Но я совершенно утратил понятие времени. Так. Надо отдохнуть. Выспаться. Домой. Борондир спит, наверное, сейчас у себя в камере. Хорошо ему… |
||
|