"Занавес опускается" - читать интересную книгу автора (Марш Найо)

IV

В тот день сэр Генри позировал только после обеда. На следующее утро – было воскресенье – Анкреды всем домом (включая Агату) отправились на службу в Анкретонскую церковь. Однако во второй половине дня сэр Генри все же уделил Агате час. Ей было ясно, что портрет надо начинать с лица. Общую схему картины она вчерне набросала за первые два сеанса, сочетание резких контрастов и размытых теней давало впечатляющий эффект. А фон и детали она допишет потом, сэр Генри ей для этого не нужен. Пока у нее все шло хорошо. В портрете не проглядывало и намека на декоративную парадность, которой она так боялась. Агата часто возвращалась мыслями к «Макбету». Пронизывающее пьесу тревожное предчувствие страшной трагедии определяло выбранное Агатой композиционное и цветовое решение. Работая, она отчетливо ощущала, как картина властно ведет ее за собой, – а подобное ощущение возникает у художника, лишь когда все действительно получается отлично.

На четвертом сеансе сэр Генри, вероятно предавшись воспоминаниям, вдруг произнес строки, которые она столько раз перечитывала:

Его голос раздался в тишине так внезапно, что она чуть не выронила кисть и, пока он не закончил, неподвижно ждала, сердясь на себя за шевельнувшийся в душе неподдельный страх. Когда он замолчал, она, не зная, что сказать, тоже молчала, но, кажется, старик прекрасно понял, как сильно подействовал на нее этот неожиданный и вроде бы никому не адресованный спектакль.

Мгновенье спустя она снова взялась за работу, и все снова пошло на удивление хорошо. Агата работала без спешки, но портрет подвигался с пугающей быстротой. Через час она поняла, что голова уже написана и больше ничего трогать нельзя. Ее вдруг охватила усталость.

– На сегодня, думаю, достаточно, – сказала она, и ей опять показалось, будто сэр Генри все понял и не удивлен.

Вместо того чтобы уйти, он спустился со сцены и подошел посмотреть, сколько она за сегодня успела. Как это иногда бывает после удачных сеансов, она испытывала благодарность к своему натурщику, но ей не хотелось, чтобы он говорил о портрете, и она начала рассказывать ему про Панталошу.

– Она рисует развеселый пейзаж с красными коровами и зеленым самолетом.

– Тю! – меланхолически произнес сэр Генри.

– Хочет сама его вам показать.

– Патриция меня глубоко обидела, – сказал сэр Генри. – Да, глубоко обидела.

– Вы имеете в виду… – Агата замялась. – Ну, что якобы она написала что-то у вас на зеркале?

– «Якобы»?! Тут нет и тени сомнения. Более того, она открыла мой стол и вытащила из ящиков бумаги. Кстати, если бы она могла прочесть те два документа, которые там нашла, то, замечу вам, слегка бы обеспокоилась. Потому что они, замечу вам, имеют к ней непосредственное отношение, и если она не прекратит свои возмутительные выходки… – Он замолчал и грозно нахмурился. – Впрочем, посмотрим. Посмотрим. Ее матери следует понять, что мое терпение небезгранично. А кот! – гневно воскликнул он. – Она превратила моего кота в посмешище. У него до сих пор на усах грим. Он его так до конца и не вылизал, хотя ему даже масла давали. Что же касается оскорбления, которое она мне нанесла…

– Но я уверена, что она ни при чем. Я присутствовала, когда ее ругали. И я совершенно уверена, что она знать ничего не знала.

– Тю!

– Нет, но правда… – Может, сказать про пятно на пальце у Седрика? Нет, она и так вмешивается не в свое дело. – Панталоша ведь обожает хвастаться своими проказами, – быстро продолжала Агата. – Она мне рассказала про все свои подвиги. А кроме того, она никогда не называет вас «дедушка», и я случайно видела, как она пишет это слово: она показала мне один свой рассказ, там вместо «дедушка» всюду написано «дедышка». Я уверена, что Панталоша вас очень любит, – Агата вдруг засомневалась, правда ли это, – и никогда бы не позволила себе такой глупой, злой шутки.

– Я любил этого ребенка, – сказал сэр Генри тем невыносимо прочувственным тоном, который был в ходу у Анкредов. – Любил, как родную дочь. «Моя самая любимая любимица» – называл ее я. И никогда не скрывал, что выделяю ее среди остальных. После моей кончины, – продолжал он, все больше повергая Агату в смятение своей проникновенностью, – ей бы это стало понятно… но, увы. – Он шумно вздохнул.

Не зная, что сказать, Агата принялась вытирать палитру. Свет, падавший из единственного незанавешенного окна, уже потускнел. Когда сеанс кончился, сэр Генри выключил рампу, и в маленьком театре по углам притаились тени. От тянувшего сверху сквозняка они беспокойно шевелились; конец веревки, на которой висел задник, хлопал о раскрашенный холст.

– Что вы знаете о бальзамировании? – переведя свой голос в самый низкий регистр, спросил сэр Генри, и Агата чуть не подскочила.

– Пожалуй, ничего.

– А я этот вопрос изучал. Глубоко изучал.

– Вообще-то я полистала ту любопытную книжечку в гостиной, – помолчав, призналась Агата. – Ту, что лежит под стеклом.

– А, да-да. Она принадлежала моему предку, который перестроил Анкретон. Его, кстати, самого бальзамировали, так же как и его отца и деда. У Анкредов такая традиция. Наш семейный склеп в этом отношении весьма примечателен, – мрачно заметил он. – Если меня похоронят в Анкретоне – отечество может распорядиться иначе, но, конечно, не мне об этом судить, – так вот, если меня похоронят здесь, традиция тоже будет соблюдена. Я дал четкие указания.

«Господи, – взмолилась про себя Агата, – сменил бы он тему, а то уже невозможно». И пробормотала что-то невнятное.

– Вот так, – безрадостно подытожил сэр Генри и собрался уходить. Подойдя к ведущим на сцену ступенькам, он задержался.

«Сейчас сообщит еще что-то, столь же доверительное, – подумала Агата. – Только хорошо бы – что-нибудь повеселее».

– Как вы относитесь к бракам между двоюродными братьями и сестрами?

– Я?.. Я, право, не знаю, – лихорадочно соображая, промямлила она. – Кажется, я слышала, что современная медицина их допускает. Но, честно говоря, я в этом не сведуща и…

– А я – против! – громко заявил он. – Я такое не одобряю. Поглядите на Габсбургов! А испанские короли? А Романовы? – К концу он говорил уже тихо, а потом, проворчав что-то себе под нос, и вовсе замолк.

– Панталоша… – надеясь отвлечь его от этих мыслей, начала Агата.

– Ха! Нынешние доктора ничего не понимают, – сказал сэр Генри. – Стригущий лишай, эка невидаль! Обычная детская болезнь, а Уитерс уже месяц возится без толку и теперь надумал свести ребенку волосы депиляторием. Какая гадость! Я поговорил с ее матерью, но лучше бы держал язык за зубами. Кто будет слушать старика? – риторически спросил он. – Никто! У нас древний род, миссис Аллен. Наш герб восходит к тем временам, когда мой пращур, знаменитый Сиур Д'Анкред, сражался бок о бок с Вильгельмом Завоевателем. И даже еще раньше. Да, еще раньше. Это славный род. Возможно, и я по-своему внес скромный вклад в его историю. Но что будет, когда меня не станет? Где мой наследник, вопрошаю я. И кто же предстает моему взору? Некое су-ще-ство! Жеманный вертопрах!

Сэр Генри явно ждал, что она выразит свое отношение к характеристике, данной им Седрику, но Агата не могла придумать ничего подходящего и молчала.

– Последний из рода Анкредов! – Он сверкнул глазами. – Рода, который пришел в Англию вместе с Вильгельмом Завоевателем и…

– Но, может быть, он еще женится, – сказала Агата, – и родит…

– Кого? Плюшевого зайку? Тьфу!

– Может быть, мистер Томас Анкред?..

– Старина Томми? Нет. Я с Томми говорил. Он не понимает. Он так и умрет холостяком. А у Клода жена уже не в том возрасте. Я всю жизнь надеялся, что после моей смерти род Анкредов не угаснет. Тщетные надежды!

– Поверьте, вы видите все в слишком мрачном свете, – сказала Агата. – И что за разговоры о смерти? Такой крепкий мужчина… Кто другой простоял бы целый час в шлеме, который весит чуть не пятьдесят фунтов? Жизнь может преподнести вам еще много приятных сюрпризов и интересных перемен.

Он немедленно расправил плечи и снова стал галантным рыцарем – в этом мгновенном преображении было даже что-то жуткое.

– Вы думаете? – Ловким движением он незаметно поддернул плащ. – Что ж, может быть, вы и правы. Умница! Да-да, в моей жизни еще возможны интересные перемены. Более того… – он замолчал и как-то очень странно хмыкнул. – Более того, для других это будет большой сюрприз.

Агате не суждено было узнать, намеревался ли сэр Генри разъяснить свое загадочное пророчество, потому что в эту минуту распахнулась боковая дверь и в театр ворвалась мисс Оринкорт.

– Нуф-Нуф! – гневно закричала она. – Ты обязан вмешаться! Вылезай из своего карнавального костюма и защити меня! Эти твои родственнички меня уже доконали. Все! Либо они, либо я. Идем!

Она стремительно прошагала к сцене и, уперев руки в боки, встала перед сэром Генри – воительница, да и только!

Как показалось Агате, сэр Генри посмотрел на нее скорее с беспокойством, чем с удивлением и забормотал что-то примирительное.

– Нет, и не думай, – сказала мисс Оринкорт. – Хватит мямлить, пора действовать. Они в библиотеке засели. Против меня сговариваются. Я зашла, вижу, Полина когти выпустила, шипит, объясняет им, как меня отсюда выпереть.

– Дорогая, успокойся, нельзя же так… Ты заблуждаешься, я уверен.

– Я что, дурочка? Говорю тебе, своими ушами слышала! Они все против меня. Я тебя предупреждала и снова предупреждаю, но в последний раз. Они хотят оболгать меня. Это заговор. Все нервы мне издергали! Нуф-Нуф, я так больше не могу. Либо ты сейчас же поставишь их на место, либо я собираю вещи – и, как говорится, будьте здоровы, нам не по пути, адью!

Он взглянул на мисс Оринкорт с несчастным видом, потом, поколебавшись, взял ее за локоть. Губы у нее задрожали, и она грустно на него посмотрела.

– Мне здесь очень одиноко, Нуф-Нуф. И я боюсь.

В глазах у него вспыхнула безграничная нежность – видеть это было странно и до боли трогательно.

– Пойдем. – Сэр Генри навис над ней в своем устрашающем наряде. – Пойдем вместе. Я поговорю с этими неразумными детьми.