"Капкан для белой вороны" - читать интересную книгу автора (Саморукова Наталья)

5. Свидетели

Как будто глыбу весом в сто тонн с моей души сняли. Хотелось петь и прыгать до потолка. На радостях я расцеловала Лизавету, выкурила полпачки сигарет и закатила Гришке скандал по поводу его задержки. Наш скромный офис буквально ходил ходуном. Мы переехали сюда накануне Нового года и первое время я все никак не могла взять в толк – как центре столицы сохранилось столь нелепое здание? Да еще и с печным отоплением. Это был отдельный, упрятанный в дебрях респектабельного двора крошечный домик. Каким то чудом Алексею удалось оформить на него долгосрочную аренду. Правда, тогда его психотерапевтический бизнес был на самом пике, он был владельцем одной из самых престижных клиник Москвы. Но и после истории, о которой я писала в предыдущей книге и которая лишила Лешку буквально всего, нас не трогали. Место здание занимало такое крошечное, что даже приличного магазина тут было не построить. Никто на наш кусочек земли пока не зарился и мы припеваючи жили, окруженные шикарными декорациями. Топили под настроение печь-голландку, а так перебивались электрическими обогревателями.

* * *

– Насть, что касается Иры. Ребята сказали, что типичный глухарь. Никаких свидетелей. Ближайшие соседи ничего подозрительного не видели и не слышали, до дальних пока не дошли.

По словам Гришки выходило, что Ира вела пусть и несколько распутный, но ничем не примечательный образ жизни. У нее было двое любовников, один из которых женат. Но и у того и у другого железное алиби на время убийства. По заключению эксперта, случилось все в промежутке от часа до двух ночи. Орудие убийства – узкий длинный предмет, скорее всего, кинжал или офицерский нож. Это конечно, какой-то след.

Про то, что Ира отдыхала в августе в Турции, милиции ничего не известно. По официальным данным, она не пересекала последние полгода границ России.

– Но как же, Гриш, даже этот хахаль ее, Наум, и тот знает, что Ира отдыхала.

– Ну мало ли что он знает. Может, она наврала ему.

– А я? Я же ее видела! И Лешка видел. Мы обознаться не могли, так чтобы оба сразу.

– Об этом ты сама следователю расскажешь, а я тебе говорю, что есть на сегодняшний день в деле.

– Она жила на содержании?

– Похоже на то, ее второй любовник – большой босс в крупной строительной компании, он же совладелец. Помимо него, он содержал еще с десяток дамочек разного возраста.

– Может быть ревность?

– Проверяют пока. Но на первый взгляд ничего серьезного. Жена в его дела не лезет, у нее своя жизнь. Любовницы не того масштаба птицы, чтобы нанимать киллера. Да и не тянет это на заказное убийство.

– Может быть, серийный маньяк?

– Насть, я тебя когда-нибудь тресну, ей богу. Все тебе маньяки мерещатся. Мы говорили с тобой на эту тему? Говорили?

– Говорили.

– Ну вот и не начинай заново. Не верю я ни в каких маньяков. И серии никакой нет. Никого за последние лет пятьдесят не резали у мусорных баков, предварительно раздев.

– А насчет Аркадия?

– Не смеши. Еще показания вороны нам не хватало проверять. Нет среди ее знакомых никакого Аркадия. И мама ее жива и здорова.

– И с какого же бока мы подступимся к этому делу?

Гришка задумался.

В очевидном на первый взгляд деле имелось всего-то одна неординарная деталь. Зато какая. По характеру следов крови на теле эксперт вынес не подлежащий сомнению вердикт – раздели женщину до того, как убить. Это было настольно нелепым, настолько вопиющим, что у нас руки опускались. Напрягая фантазию на полную мощь, мы все равно не могли вообразить ситуацию, в которой кто-то добровольно, именно добровольно, потому что следов борьбы не обнаружено, раздевается рядом с мусорными баками.

– Конечно, ее могли заставить раздеться угрозами… – предположил Гришка.

– Да зачем?? Ты мне объясни, зачем? Взять ее одежду? Но почему тогда оставили дорогие украшения? Унизить? Но тогда мы, только сиди тихо и не дерись, имеем дело именно с маньяком.

– Нет, не складывается… Не похоже, что ее хотели унизить. Ее не насиловали, не били, нет никаких записок. Хотя сам факт, что она была совершенно раздета, конечно может быть определенным намеком. Вот только на что?

– А улики? Хоть что-то нашли?

– Кровь, очень много крови. Ну и мусор конечно. Ребята перерыли ящики от и до. Тоже, знаешь, удовольствие ниже среднего. Может, что-то и было, но как понять, относится ли это к убийству или просто отбросы? Пара пуговиц, старая стелька, пакет с прошлогодними газетами… Окурков немеряно, волос, шерсти собачьей. Это же помойка, ты понимаешь?

– Ага, – сдерживая тошноту, кивнула я, – понимаю. А формальный мотив? Какие версии менты отрабатывают?

– Вот с этим проще. Формальных мотивов хоть отбавляй. Даже будучи замужем, покойница куролесила так, что дым коромыслом стоял. Помимо двух-трех постоянных кавалеров у нее было много одноразовых. Меняла их, как перчатки. Особенно после развода. Предпочитала женатых, сама снова под венец не торопилась. Не исключено, что десяток другой обманутых жен имели к ней претензии. Но… Я уверен, Насть, это тупик, сюда нам ходить не надо.

– Не скажи, обманутая женщина – страшный зверь. А тут целая свора.

– Ничему тебя жизнь не учит. Да нет, нет и нет! Она была откровенной стервой, открытой! Таких из ревности не убивают. Да к таким не больно то и ревнуют.

– Это почему еще?

– Ревнуют к равным, солнышко мое. Вот в этом случае страстишки могут завести в дремучее ведомство УК. А такую откровенную шалаву убивать не станут. Кости ей перемоют, с асфальтом морально сравняют, но даже морду царапать не станут. Ты пойдешь бить фейс Паломе Андерсен, если Лешка повесит ее плакат над кроватью?

– Сравнил. Плакат – это совсем другое.

– Не придирайся, отпусти мысль погулять. Надо искать другой мотив.

Не споря с Гришкой, я решила отложить поиск до лучших времен. Например, до завтра. На телефон пришло очередное сообщение от Соболева, который в условно категоричной форме требовал рандеву. «Не могли бы мы встретиться сегодня там то и там то. Прошу, не опаздывай».

* * *

Кафе, в которое пригласил меня Генрих, оказалось, мягко говоря, не из дорогих. Хоть Соболев и был вполне обеспеченным по нынешним меркам человеком, сколько его знаю, всегда жался из-за каждой десятки. Во времена наших странных отношений, чаще всего застолья и походы по питейным заведениям, оплачивала я. Из соображений безопасности. За свой счет Генрих мог накупить такой дряни или пригласить в такое место, что потом неделю пришлось бы поправлять пищеварительную систему.

Я с тоской оглядела крошечные, явно не предназначенные для обильных трапез, столики, мрачных официанток и лениво плавающих в мутной воде аквариума рыбок.

– Давай, – радостно потирая руки, – кивнул мне Генрих, – заказывай.

Из вредности я сделала выбор в пользу самого дорого блюда – пиццы по-мексикански аж за 84 рубля. Ничем более серьезным в заведении не кормили. От барских щедрот Соболев заказал еще фисташек и чипсов, и мы приступили к кутежу.

– Настя, меня насторожил твой звонок, – начал он, отхлебнув теплого, без признаков пены пива.

Я чуть не поперхнулась. Этот овощ в чем-то меня упрекает?

– А меня насторожили события, которые ему предшествовали. Поверь, такое в моей жизни случается далеко не каждый день. Если уж ты вытащил меня, то мне хотелось бы самой задать тебе пару вопросов.

– Да, – встрепенулся Генрих, – какие же?

– Такие же, у кого могли оказаться твои фотоснимки?

– Что ты имеешь в виду? Господи, да я встречаюсь со множеством людей, я бываю в центре внимания большую часть своей жизни. Меня фотографируют для газет и просто для хроники, – Генрих гордо набычился, всем своим видом говоря: «На какого крошишь батон, девочка?» Я точно знала, что если Соболев и бывает в центре внимания, то исключительно своего собственного. Но решила не обижать мерзавца, не травить его душу бесполезным ехидством.

– Ты делал свои эротические фото?

– Я?? Эротические фото?? Анастасия, – трагично возвел он очи горе, – это приватная часть моей жизни, я не собираюсь выставлять ее напоказ. Объективу в моей спальне не место!

– То есть нет?

– Нет, то есть да, в том смысле, что я хотел поговорить совсем о другом.

– Другое меня не волнует, меня волнует, КТО воспользовался твоими фотографиями.

– А тебе не волнует кто воспользовался ТВОИМИ фотографиями?

– Ты не поверишь, я тоже порой бываю в центре внимания. Хотя меня не снимают для хроник. Проехали, – я поняла, что не добьюсь от Генриха ничего дельного, от него и раньше не приходилось ждать большого участия, – если не ты сам воспользовался своими… или моими снимками, то проехали.

– Анастасия! – Соболев сорвался почти на визг, и я поняла, что не стоит провоцировать его дальше.

– Так о чем ты хотел со мной поговорить?

– Ты сказала, что фотографии настоящие? Как такое могло получиться? Мы ведь не делали таких фотографий?

– Да уж… – я сочла за благо не вдаваться в подробности.

– Так что же? Как же?

– Ну что ты заладил? Я то откуда знаю. Пока что и в глаза этих фотографий не видела. Монтаж какой то.

– Настя, как ты думаешь, они могут дойти до моей жены?

– Почем мне знать.

Генрих скособочился, напряг подбородок, так что на нем проступили рытвины.

– Ты не понимаешь, видимо, всей серьезности. Дело в том… что моя жена, как сказать, она очень порядочный, очень чистый человек. Понимаешь, эта темная сторона жизни, порно там, адюльтеры, интриги, ее никогда не касалась. Она может просто не вынести удара.

– А я тут при чем?

– Как это? Ведь именно ты на этих снимках.

– И ты!

– Но я точно ни при чем. Меня, возможно, использовали, хотя я пока не могу понять, каким образом.

– Вот и я не могу понять. А насчет твоей жены… Я ее знать не знаю, что ты мне сейчас о ней сказки рассказываешь?

– Настя, это не сказки. Совсем не хочу тебя обидеть, но она… она из другого теста. Не то, что все современные женщины. Она очень цельная натура, и очень, очень ранимая. Понимаешь, у нее слабое здоровье, ей ни в коем случае нельзя нервничать, ни в коем случае. Это может привести… к необратимым последствиям.

– Чего ж ты тогда рога ей ставил, коли она такая ранимая?

– О господи, да она не знает ни о чем! Она даже не догадывается! И это другое, я ей фактически не изменял.

– Фактически да.

– Ты о чем?

– Проехали.

Видимо, происшествие затронуло Соболева всерьез. Он заказал мне вторую порцию пиццы и даже на кофе не поскупился. Со сливками. Мне был не совсем понятны опасения Генриха. Каким интересно образом его жена могла узнать о фотографиях, присланных Лешке? Почему Соболев в такой панике? Встреча оставила во мне тошнотный осадок. Как если бы кто-то посторонний нашел в моей квартире ворох давно нестиранного белья.

Наверное, в жизни каждого, если покопаться, можно обнаружить такие вот биографические вехи. Искренне надеюсь, что я не одинока в своей беде и миллионы нормальных, уважающих себя людей, в момент помрачения рассудка, перестают оценивать себя адекватно. Они, как и я, выставляют себя на распродажу, забыв о престижном дипломе, о личной библиотеке русской классики, о новых ботинках из итальянского бутика, о последней премьере Триера, о стрижке за сто долларов, о вызубренных наизусть стихах Ли Бо «Солнцу дано, раз возникнув, не прекращаться. А человек – не эфир изначальный, где уж ему уходить – возвращаться!» Отринув свой истинный прайс, за три копейки дарят внутреннее и внешнее богатство залетному проходимцу. Потом до конца жизни их давит жаба. Но кто не совершал ошибок?


* * *

Во вторник я обивала пороги соседей, пытаясь выведать у них ускользнувшие от милиционеров подробности. На лестничной площадке вместе с Ирой проживали Вероника Сметанина с сыном-подростком Колей и семья Крюковых, муж Жора, жена Валентина и две дочки семи и пяти лет – Ксюша и Даша. Люди приятные и не слишком любопытные.

– Ну пела она, так и сама поди знаешь, а других претензий к ней нет, – пожимая дебелыми плечами, сказала Вероника, – ворона еще эта ее доставала, особенно по утрам, уж где только раздобыла такое чудо. Мой Колька прямо обзавидовался, тоже такую хотел.

– Может, что-то подозрительное в последнее время замечала? – не сдавалась я.

– Да нет, все как обычно, – Вероника смахнула с нарядной скатерти несуществующие крошки, – мы в августе в Пицунду уезжали на три недели, только вот перед первым сентября вернулись, Кольке в школу. Я тут крутилась, как белка в колесе, тетрадки, учебники. Не до того мне было.

– Да я понимаю. Но ты все-таки подумай, ведь стены то тонкие, небось каждый вечер как-то да проявляла себя соседка?

– Ой, привыкаешь, как у железной дороги жить, сначала шумно, а потом ничего. Воду включала она, слышно, когда в ванной. Пела, вечером тихо, но все-таки доносилось. На пол что-то, бывало, упадет, каблуками топала сильно. Да что тут можно понять?

– А вот в этот день, точнее уже ночью, как все было?

– Не помню я, честное слово. Если бы знать, что ее убьют, конечно бы обратила внимание, а так… нет. Я в этот вечер еще злая была. Пришла, выпила коньяку и сморило меня.

– А что злая то?

– Да подонок какой то, прости господи, гвоздь засунул в магнитный замок в подъезде, а все на моего Кольку свалили. Как чуть что случится, так сразу на пацана. Он без отца живет, защитить некому, вот и выпендриваются кто во что горазд.

– Так, а ты говоришь, ничего необычного.

– Да при чем тут замок? Ой… ты думаешь, это он, убийца, замок то сломал?

– Рано пока еще об этом думать. Милиции сказали об этом?

– Нет, – растерялась соседка.

Глаза ее, ярко серые, смотрели на меня с восторгом внезапного озарения. Можно не переживать – уже через час весь дом будет знать, что именно убийца сломал накануне магнитный замок. Починили его, по словам Вероники, только на следующее утро. Как раз незадолго до того, как мужчина из второго подъезда нашел труп.

* * *

К нему то и отправилась я, попрощавшись с Вероникой и убедившись, что никого из Крючковых нет дома.

Военный пенсионер Петр Петрович Сидоров встретил меня настороженно, но соседский этикет не позволил отказать в аудиенции странной сыщице.

– По будним дням я спускаюсь в семь тридцать, а в выходные дни на два часа позже. Не хочется греметь дверями, пока кто-то спит.

– Выносите мусор?

– Это скорее повод. Просто прогуливаюсь, попутно заворачиваю к мусорным бакам и выкидывают пакет. Пока была жива Дина, мы с ней каждый день гуляли, вот я и привык.

– Жена?

– Кошка. Сиамская. Выводил ее подышать воздухом, – Петр Петрович грустно вздохнул. В квартирке его было чистенько, но бедненько. Еще не старый мужчина вел аскетический образ жизни. Старенький телевизор Филипс был, пожалуй, самой дорогой вещью в интерьере двухкомнатной квартиры. Сколько ему? Едва ли и семьдесят есть, а уже сник, отгородился от мира. Мог бы еще работать, между прочим.

– Я веду довольно уединенный образ жизни, – словно услышав мои мысли, продолжил Сидоров, – это развивает наблюдательность. Когда изо дня в день видишь одно и то же, любая новая деталь воспринимается ярче.

Манера говорить у соседа была такой правильной и даже местами вычурной, что я мысленно поаплодировала старой военной гвардии. А может, просто много читает?

– Последние несколько лет основной мой досуг – это книги. Прогулки – вот единственная моя связь с миром.

Мысли он что ли слышит?

– Нет, мыслей я не слышу, – хитро прищурившись, огорошил меня Петр Петрович.

– Но как? Я действительно подумала, что вы должно быть много читаете…. Ваш язык…

– Настя, у вас все написано на лице. Вы смотрите на меня как на заморское диво и при этом косите на книжные полки. Говорю же вам, простая наблюдательность.

– Вам удалось заметить в то утро что-то необычное?

Мужчина крякнул, перемешал в стакане остывший чай, потом еще раз крякнул.

– В общем да. Так сказать, это в целом выглядело довольно необычно. Обнаженная женщина, лежащая рядом с контейнером для мусора. Был удивлен, но сначала нисколько не испуган. Я не сразу понял, что она мертва.

– А когда поняли?

– Когда дотронулся до нее.

– Вы ее трогали??

– Конечно. Я думал, требуется помощь. Но она была… она была уже совсем холодная. Скорая помощь была не нужна. Но я все-таки вызвал. Сначала позвонил в милицию, а потом в скорую. Очень быстро и те и другие приехали. Почти одновременно.

Петро Петрович помолчал какое-то время, а потом признался:

– Вы знаете, с меня ведь подписку взяли. О невыезде. Я так думаю, что они не стали меня исключать из списка подозреваемых.

– Да что вы! Просто вы – самый главный свидетель.

– Да-да, разумеется.

– Простите ради бога, что донимаю вас всеми этими разговорами, но дело есть дело… Может вы что-то еще заметили?

– Я в общем все, что мог, рассказал милиции, но если желаете, я повторю рассказ.

* * *

Спустившись вниз, Петр Петрович первым делом завернул в сторону помойки. Далее путь его лежал через пустырь в парк. Обычно в выходные он шел по большому маршруту, тратя на это часа три. Когда пенсионер выходил из дома, во дворе никого не было. Часть жильцов еще в пятницу уехала на дачу, остальные сидели по домам. Лишь где-то в отдалении слышался собачий лай, да в соседнем дворе пытались завести машину. Та пыхтела и сопротивлялась.

Все как обычно, ничего не привлекло его внимания, никакие зловещие детали не указывали на уже свершившуюся трагедию. Нырнув под навес, скрывающий баки, Петр Петрович кинул пакет в ближайший контейнер и уже было собрался идти на прогулку. Но тут с неудовольствием обнаружил, что попал ногой в вязкую лужу. Полез в карман за бумажным платком и увидел ее. Почти скрытая тремя поставленными друг друга на деревянными ящиками, она лежала, свернувшись калачиком. Петр Петрович сначала увидел волосы, задубевшие от крови. Именно они запомнились Сидорову в малейших деталях и именно они сказали ему о том, что женщина мертва. Ища на ее шее пульс, он уже точно знал – не найдет.

– Петр Петрович, а рядом, поблизости от тела, вы ничего не заметили?

Пенсионер непонимающе вскинул на меня светло-голубые глаза. Подумал, пожал плечами.

– Я уже говорил милиции, если вам интересно….

– Миленький, мы же договорились, мне все, буквально все интересно!

– Сразу за баками растет куст боярышника. Пара ветвей были сломаны, причем совсем недавно, дерево на изломе свежее. И еще лежал камень, довольно необычный булыжник. Я про него сказал ребятам, наверное, забрали в качестве улики.

– Что за булыжник?

– Почти круглый и плоский, около десяти сантиметров в диаметре. Довольно броский, такие, знаете, обычно на море встречаются, отшлифованный весь, будто волнами. Я подумал, что это довольно странно, что делать такому предмету в нашем дворе? Хотя, может, кто-то выкинул его?

– Может, – кивнула я головой.

Больше Петр Петрович никакими подробностями меня не побаловал. Провожая до лифта, задумчиво молвил:

– Такая молодая была, такая красивая… Я знаю, тут ее недолюбливали, но мне она всегда нравилась. Несчастная женщина.

* * *

Да уж, счастливого тут было мало. И все-таки не понимаю, зачем она пела? Изводила весь двор с маниакальным упорством. Неужели не догадывалась, какую бурю протеста вызывают ее вокальные экзерсисы? Вот старику она нравилась, а я так ни разу при ее жизни не подумала о певице с теплотой. А сейчас вроде и не к чему.

Опрос свидетелей ничего существенного не добавил к картине события. Кто-то сломал магнитный замок в подъезде. Но вдруг это действительно шаловливые дети постарались?

Насчет камушка странного вида я и вовсе не пытала иллюзий. При чем здесь булыжник? Орудием убийства он точно не был.

Возвращаться в офис не было смысла. Я побродила по квартире, печально глядя на растущий масштаб хаоса. Кругом, куда ни кинь взгляд, громоздились кучи одежды, валялась нечищеная обувь, клубились столбы пыли, шелестел на сквозняке мелкий и крупный мусор. Природная брезгливость не позволяет мне вкушать из грязной посуды или омывать тело в сальной ванне, но бардак моя душа принимает. Правда, до той поры, пока он не приобретает размеров катастрофы. С этим уже надо было что-то делать. Но вместо того, чтобы с честью выиграть борьбу с собственной ленью, я распечатала коробку шоколада и плюхнулась на диван с мебельным каталогом в руках.

Индустрия потребления в последние годы так сильно ушла вперед, что догнать ее мне лично уже не представляется возможным. Большую часть своего барахла я купила в те славные времена, когда «народный» диван из Икеи казался немыслимой роскошью. Импортную мебель большинство сограждан видело только на картинках и посему я не комплексовала, отдаваясь Морфею на допотопной тахте и завтракая за белым в серую крапинку столом. Нынче конечно, моя обстановка была где-то слегка за гранью приличного. Но мы с Лешкой все силы и деньги вкладывали в ремонт его старой квартиры. Нам хотелось сделать из нее уютное славное гнездышко. Мы сразу же откинули хай-тек, изысканный минимализм, вычурную классику и любимый русскими рестораторами фольклор. Хотелось удобной, стильной, но не вычурной мебели, приятных глазу расцветок, не доведенной до абсурда функциональности, вещей с изюминками, но без излишеств. «Щас! Разбежались», – сказали нам законодатели новомосковской моды, с чьей нелегкой руки все магазины и салоны были под завязку забиты или уродски шикарными или шикарно уродскими вещами. Найти нечто среднее между скандинавской незатейливостью и помпезной итальянской роскошью было почти нереально.

Очередной каталог тоже не баловал разнообразием, но на предпоследней странице я нашла диван своей мечты. Огромный, угловой, он был сконструирован словно по моему заказу – низкие спинки подпирали пестрые квадратные и прямоугольные подушки. Он предлагался в трех цветовых вариантах, один другого лучше, он был в меру низок и в меру высок, глубина его составляла без малого метр, а длина плавно уходила в бесконечность. Он был чудо как хорош, этот диван! Глядя на него, я мысленно представила вечер, растянутый на годы, сладкое бормотание телевизора, кошачью шерсть, прилипшую к обивке, фантики от конфет, засунутые за подлокотник, заснувшего под интеллектуальное кино Лешку… Я так ярко представила себе эту картинку, что даже заплакала. За этим сентиментальным занятием меня и застал сосед Жора Крюков, без стука вошедший в открытую дверь.

* * *

– Ты чего ревешь, соседушка? Милый накостылял? А ты не бери в голову, бабу иногда полезно уму-разуму поучить. Баба – это такой человек, который никогда с первого раза не понимает.

Жору я почти не знала. Так, сталкивались во дворе мимоходом, здасьте-здрасьте. Слушая его тираду, удивилась – до какой же степени бывает обманчива внешность. Ну кто бы разглядел за ширмой профессорских очков и интеллигентских залысин приверженца домостроя?

– Я заходила к вам, да не застала, – с подобающим истинной женщине смирением молвила я и жестом пригласила его войти.

– Да я на минутку, – отказался он, – ты, говорят, Иркой интересуешься?

– Угу, – неопределенно пожала я плечами.

– Правильно делаешь. Я и милиции так сказал – эта дамочка та еще. У меня к ней у самого интерес был. Не подумай плохого. Но сама посуди, я человек семейный, в квартире две девки малые, а за стеной форменный Содом и Гоморра.

– Разве? А Валентина говорит, что вроде все в порядке было.

– Слушай больше. Валентина сама одинокая, свечку не держал, но электрик к ней постоянно шастает. А проводку, между прочим, совсем недавно всему дому меняли. Чего бы ему шастать?

– К Ире шастал?

– К Ире.. К Вальке! А к Ире не шастали, сама небось знаешь, на каких машинах подкатывали. Ну да ты мне зубы не заговаривай, я ж про другое сказать хотел. Аккурат той самой ночью, ну когда ее… того… я бессонницей маялся. И чаю с молоком выпил, и таблетку валерианы, а не спится. И кобель воет и воет, как оглашенный. В общем, думаю, подышу воздухом. Открыл балкон, сел на ящик из под пива и сижу. Полнолуние, тишина. Недаром говорят, что в полнолуние нечисть всякая во власти. Веришь ты в это? А?

– Не знаю даже.

– Вот и я не знаю, но говорят. Стали бы понапрасну говорить, а? Минут пяти до двух, я так думаю, не доставало, послышался скрип. Легонько, будто кто тихо-тихо на соседнем балконе дверь открывает. Я сижу. Думаю, ну мало ли, что там какое. Мне то что? Может, Ирка покурить вышла или ветер. А самому, не поверишь, страшно сделалось. Я в детстве так бабая не боялся, как мне нехорошо стало.

– И что же дальше? – с недоверием спросила я Жору.

– Дальше шелест и словно сквозняк пронесся – птица от нее вылетела. Ворона эта ее белая.

– И что?

– Улетела!

– Ну и?

– Ой, ну точно бабы тупые. Да если птица улетела, значит ее кто-то выпустил! Она ж в клетке у нее была.

– Может, Ира сама выпустила?

– Два часа ночи было! Ты слушаешь? Нет? Мертвая она в это время была.

– Но… Может, она заранее ее отпустила?

– С какой же стати? У нее там кругом мебеля белые да ковры. А ворона гадит. С какой же стати она ее выпустила? – Жора зловеще покрутил глазами, и уже выходя за порог, бросил – если только она заранее не знала, что жить ей осталось всего ничего. Бабы, они как кошки, чуют.

Уф. Очень странный свидетель. Отчего то я ни секунды не поверила в то, что Жора маялся бессонницей. Такие не маются. Шпионил за соседкой? Следил? С какой это радости пришел ко мне сам? Захотелось поделиться увиденным? Или запутать следы?