Наталья Саморукова

Капкан для белой вороны

1. Убийство

Она приземлилась на карниз и замерла, раскорячив лапки. Говорят, у большинства ворон почти человеческий интеллект. В это несложно поверить, стоит посмотреть птице в глаза. Правда, обычно номер не удается. Не успев встретиться с вами взглядом, помоечное отродье презрительно убирается прочь. Но эта глаз не отводила, смотрела на меня пристально и осмысленно.

– Голодная ты что ли? – спросила я, открывая окно. Гостья, деликатно шагнув на подоконник, склонила в немом реверансе голову. Глазами так и стригла, но страха в них не было. Короткий перелет и вот она уже отважно шествует по столу.

– Рита рита рита …. – вдруг застрекотала она.

– Ты это, мать, есть будешь? – от удивления я слегка растерялась, но все-таки постаралась быть гостеприимной.

– Рита рита рита…. Кар! – это уже было понятней, но дальше птичка понесла такое!

– Как не совестно, Аркадий? Маму не трогай, она старая, сама умрет! Аркадий, не губи! – Нарезая по столу кривые круги, ворона хлопала крыльями и голосила натурально по-человечески.

Пить меньше надо, подумала я и тут же вспомнила, что последний раз воздавала должное Бахусу месяца полтора тому назад. А ворона тем временем продолжала свой монолог, больше похожий на плач Ярославны. Контральто постепенно перешло в истеричное сопрано и замерло на тонкой пронзительной ноте.

– Не надооооооо……! – и несколько секунд спустя раздалось уже привычное, – Рита рита рита рита.

– Ну ты даешь, – сказала я ей. Она понимающе кивнула, и присев, украсила стол серой блямбой.

– Э, давай без хамства, – брезгливо подчистив «подарок» салфеткой, я попробовала взять птицу в руки, но та не далась. Отскочив на безопасное расстояние, укоризненно зыркнула в мою сторону.

Сказать по правде, вороны никогда не вызывали во мне отрицательных эмоций. Я конечно наслышана о жестокости этих птиц, прекрасно знаю, что собравшись в стаю, они способны на любой свинский поступок. Однако наблюдаю за этими созданиями не без удовольствия. Их пороки так очевидны, что уже не вызывают неприятия и страха. Одну такую каркушу, живущую во дворе, я полгода подкармливала булками. Что-то у нее было не в порядке с крылом, и птица держалась поближе к людям. Меня быстро начала выделять из общей массы. Завидев, ковыляла на кривых ногах, подволакивая крыло. Потом пропала куда-то.

Но сегодняшняя ворона явно из другой оперы. Ручная. Ничего удивительного. Иные любители фауны и вовсе держат дома крокодилов. К тому же накануне я читала про вороний питомник. Оказывается, можно прикупить, недешево, но с гарантией, прирученного вороньего птенчика. Может теперь это вообще модно – ворону дома держать?

– Ты чья, подруга?

– Рита рита рита, – с готовностью отстучала она.

– Тебя зовут Рита?

– Рита дура. Поди прочь.

– Похоже, тебя держали в ежовых рукавицах….

– Аркадий, не надо, не надо, – опять принялась голосить птаха, хлопая крыльями и носясь по периметру кухни.

– Цирк какой-то. И что теперь с тобой делать?

Словно отвечая на мой вопрос, Рита по хозяйски села на край посудной полки, деловито сунула клюв в банку с печеньем и, вытащив одно, примостилась с ним у раковины. Прихватила добычу лапой и долбанув пару раз по крану, вопросительно уставилась на меня.

– Пить? – я открыла кран. Но пить ворона не стала. Она сунула печенье под струю воды, и когда то размокло, с аппетитом склевала добычу.

Да, забыла сказать – ворона была совершенно, то есть стопроцентно белой, без единого черного пятнышка. Глаза ее, цвета неспелой вишни, подтверждали натуральность окраса. Аркадий… из какого интересно это сериала? Почему я была уверена, что Рита пародирует очередной мыльный боевик?

Субботний день, проведенный в приятном безделье и лишь слегка нарушенный нежданным визитом, закончился катастрофой. Сначала убили Иру, женщину из соседнего подъезда, легенду нашего двора. А потом… Потом почти убили меня.

Красивые женщины не вызывают во мне зависти, но все-таки я их не люблю. Есть в них какая-то неведомая и недоступная мне уверенность в себе. Подобно высоким каблукам, она возносит их на полголовы выше, и они взирают со своего поднебесья на несовершенный мир. Казалось бы, чем кичиться? Красота не докторская степень, не геройский поступок. Однако почти все красавицы ведут себя именно так, как если бы они были и докторами наук, и героями сразу. На таких, как я, смотрят снисходительно, с жалостью. Это, мягко говоря, немного раздражает, точнее, изрядно бесит. У меня все хорошо, меня любит лучший в мире мужчина, я умна, в целом, если не придираться, хороша собой, друзья не зевают сонно в моем обществе. Но всякий раз, встречая рассеянный, немного брезгливый, немного томный взгляд какой-нибудь фифы, невольно вижу себя полноватой простушкой, несущий тяжкий крест некрасивости. Ну не объяснять же каждой, что я не так проста, как она в три секунды представила?

Взгляд Иры я встречала периодически. Она смотрела на меня… Нет, это не передать словами. Сталкиваясь с ней то в магазине, то на парковке, я потом долго сидела перед зеркалом, всматриваясь в знакомые черты и пытаясь найти в них то, что видит Ира. Вот эта ее еле заметная усмешка чему адресована? Моему в меру курносому носу? А это мимолетное недоуменное движение брови? Не очень аккуратной прическе? Так был ветер, волосы слегка растрепались, да и в парикмахерскую надо было еще на прошлой неделе, а все недосуг. Но из мелких погрешностей моего облика Ира делала какие-то очень уж далеко идущие выводы. Покачивая ключиками от новенькой Мазды, она, подобно свежему ветру, проносилась мимо. Платиновые волосы шлейфом неслись следом, тоненькие шпильки задорно цокали по неровному асфальту. На одном плече белая кожаная сумка, на втором белый палантин. И ни одного суетливого движения. Я бы уже давно раз пять наступила на свободно свисающий край, а ей хоть бы хны.

Но это, как говорится, все цветочки. Так, мелкая бабская злоба. Проблема была в другом. Ира пела. Теперь я уже и не скажу, хорошо ли. Делала она это так часто и так громко, при так откровенно настежь открытых окнах, что будь ее голос подобен ангельским трубам, то и тогда жильцы не смогли бы оценить рулады объективно. Акустика в нашем дворе была отменная.

Особенно любила наша соседка романсы. Надрывные цыганские и печальные русские. Не брезговала французским шансоном, оперными ариями, джазовыми импровизациями и даже блатным фольклором вроде «Таганки. „Голосит, прямо до печенок пронимает“, – жаловалась престарелая Марья Степановна из пятой квартиры. На Иру писали кляузные письма, несколько раз вызывали милицию, но стражи порядка лишь потешались над нами. Нет такой статьи в законе, чтобы запрещать человеку петь в собственной квартире. Не ночами же надрывается. И не было никому дела до нашей печали – каждое утро просыпаться от пронзительного сопрано, резонирующего так, что стекла дребезжат.

– Убили, убили окаянную, – голосила соседка по лестничной площадке Аннушка, мать многочисленного семейства. –Что делается то, а? – причитала она.

Имея легкий необременительный характер, любимая всеми соседями, Анюта – кладезь самой полной и самой свежей информации.

– Ты представляешь, Насть, зарезали, как, прости господи, бомжиху какую-нибудь. На задах, у мусорных баков. Так и лежала там. Всю, говорят, ночь лежала. Мужчина из второго подъезда пошел мусор выносить, а она там лежит, скрюченная уже… В чем мать родила… – понизив голос до зловещего шепота, выдала Анна самую захватывающую на ее взгляд деталь.

– Так, значит, не у баков зарезали, в другом месте. А тело уже потом перенесли, – я пыталась рассуждать логически, хотя в голове все плыло. Это только в детективах хладнокровные оперативники и сыщики легко считают трупы. На самом деле трудно примириться с чужой смертью, как бы не относился к человеку при жизни.

– Да нет, прямо тама и зарезали! – настаивала Аннушка.

– Ты Ань чего? С головой плохо? Она мусор что ли голая пошла выносить? Или, может, ее ограбили?

– Может и ограбили, но как-то слишком уж это… цинично, чтобы прямо буквально до трусов грабить. К тому же чего бы им одежду воровать, когда на ней драгоценности висели. Да так и остались нетронутыми. И кровищи там натекло, жуть! Если б ее зарезали в другом месте, откуда бы столько крови? Ты прямо как книжек не читаешь.

– Ань, а что же, никто ничего не слышал? Свидетели есть?

– Не знаю, Настюх. Мужик, который труп обнаружил, да ты, может, видела его, малахольный такой дядечка, зимой и летом одним цветом, в синем плаще ходит, он сейчас как раз показания дает.

Аннушка, облокотившись о покореженные перила, так и сыпала на меня подробностями. Каждое ее слово гулко отдавалось в высоких перекрытиях лестничного пролета.

– Странно как… – я вдруг вспомнила, что вчера вечером неясная тревога просочилась в квартиру. Ночью приснился странный, не столько страшный, сколько грустный сон – я уходила по извилистой тропинке в туманную бесконечную даль и плакала – я точно знала, что у приснившейся мне дороги нет конца, и осознавать это было очень грустно. Сегодня, занимаясь обычными делами, я почти забыла про ночное приключение. А сейчас картинка снова встала перед глазами с отчетливой ясностью.

– Ты понимаешь, – торопливая Аннушкина болтовня вернула меня к действительности, – у ее соседей полночи собака выла, никак успокоить не могли. Должно быть, чувствовала, животные они всегда покойников чуют.

– А сами соседи?

– Да что они? Спали… Кто-то вроде видел, как третьего дня приезжала к ней баба на желтой машине. Но толком не разглядели. К Ирке постоянно ездили. Один ее хахаль на сером джипе, второй на Мерседесе на черном. Бывало, еще подружка прикатит, у той Пежо, маленькая такая, синяя. А на желтой, так чтобы из постоянных, никто не ездил. И ведь ты понимаешь, Насть, ну ладно бы просто убили, ну там ограбили или надругались, а то ведь нет, и сама целехонькая, и колечки в ушах с бриллиантами, перстенек с сапфиром, цепочка платиновая с крестиком. Конечно, Ирка – баба не совсем нормальная, от нее всего можно ожидать. Жила непонятно и умерла черт те как.

– Ох, Анюта, умирать что так, что эдак…

– Не скажи, – Аннушка на мгновение задумалась, – помереть тоже по-людски хочется.

– А с чего ты взяла, что она ненормальная? Выглядела всегда очень даже…

– Ой, да я про другое. Выглядела… Ну скажешь тоже, мало ли кто как выглядит. Разве в этом дело? – Аннушка посмотрела на меня, как на неразумное дитя, – глаз у нее дурной был. Неужели сама не видела? Она на меня как зыркнет, бывало, так я болею потом неделю.

– Так ты бы ей фигу показала, от сглаза хорошо помогает.

– Не знаю, от чего там фига помогает, – обиделась Аннушка на мое несерьезное и теперь уже явно запоздалое предложение, – но история мрачная.

– Мрачная.

– У нее не только глаз, у нее вся голова была дурная, – все никак не могла успокоиться Анюта, – она же, Ира то эта, прости господи, уж с такими была причудами. Мало нам этих ее песен было, она еще и ворону завела. Соседи жаловались, орала эта ворона, как резаная, жрать там или еще по какой надобности, начинала верещать дурниной просто.

– Ворона? Какая ворона?

– Белая, с ума сойти, да?

Я слегка пошатнулась, крепче ухватилась за перила.

– Да что ты? Серьезно? У нее была белая ворона?

– Вот те крест! Всех извела. А уж гости к ней какие ходили, в смысле к Ирке этой, а не к вороне… А уж мужиков то, а уж откуда такие деньжищи… Нехороший тут какой– то след, точно тебе говорю. Еще неизвестно, что там при обыске у нее нашли. Может тротил или гексоген, может, она вообще с террористами дело имела. Или с сатанистами, – для Аннушки любая нечисть была едина, – Поди разбери, чужая душа потемки… Да…

Соседка протяжно вздохнула и уплыла достирывать брошенное ради такого происшествия белье. За ней поковыляла разжиревшая такса Нюра, тяжело переваливая упитанное брюшко со ступеньки на ступеньку.

Я еще какое-то время постояла в задумчивости, но потом, собравшись с силами, все-таки вышла на улицу и направилась в сторону магазина за свежей булкой для Риты.

Пока медленно шагала в сторону продуктовой лавки, вспоминала, что знаю про Иру. Певица погорелого театра, почти в буквальном смысле. Она приехала из какой-то северной провинции, где пела в местной «оперетке». Театр лет пять назад закрыли за недостаточностью финансирования и прима Ира, исполнявшая все главные роли, подалась в Москву, торговать экстерьером, как судачили острые на язык местные старухи. Благо было чем, недостатка в купцах не наблюдалось. В этом доме она поселилась три года назад, купив на пике цены просторную трехкомнатную квартиру отбывшего на историческую родину Марка Самуиловича Карца. Все эти детали я знала опять же от Аннушки, потому как сама с соседями не особо контачила.

По слухам, Ира подвизалась на музыкально-развлекательной ниве. Пела в кабаре. По моим меркам это было кзотично, но не более того. А вот одна деталь в свете последних событий, несомненно, заслуживала внимания.

Месяц назад мы с Лешкой отдыхали в тихом турецком отеле, куда приезжали проветриться любители гольфа. Сами таковыми не были, но справедливо рассудив, что гольф и неуемная турецкая анимация несовместимы, отправились именно в «Флорию», не пожалев кругленькой суммы. Ожидания наши оправдались – публика была в меру респектабельной, к разгулу не склонной.

На гольфовые поля вышли исключительно любопытства ради, и первый человек, которого увидели на подступах к зеленым пологим холмам, была … Ира. Она меня конечно не узнала. Или сделала вид, что не узнала. Лешка же сразу оживился.

– О смотри, соседка, – стервец безошибочно узнал в томной даме, шествующей под ручку с солидным брюхатым дядечкой, злую фею моих комплексов. Надо же, думала, он на соседок и не смотрел никогда.

– Прозорливый ты мой, – слегка обиделась я, – все-то ты подмечаешь, всех узнаешь.

– Шутишь, такую фифу не узнать. Ноги у нее отпад, растут прямо из подмышек!

– О господи!

– Да ладно, Насть, ты лучше посмотри, с кем она вышагивает.

Всматриваясь в парочку, замешкавшуюся у смешной маленькой машинки, возившей игроков, слегка икнула от неожиданности. В важном господине я узнала прогрессивно мыслящего губернатора одного из удаленных от Москвы северных регионов. Славился он не только смелыми взглядами на суровую российскую действительность, но и строгими семейными принципами. Среди политической элиты он был, что луч света в темном царстве – семь детей, пятеро из которых усыновленные, дородная красавица жена, косая сажень в талии… Все интервью он непременно начинал и заканчивал эмоциональными сентенциями о морали, о нравах, о святых для сердца каждого русского человека вещах – любви к родному дому, к единственной, богом данной, женщине, верности, которую следует хранить не только родине. На его счет даже анекдоты ходили.

– Да ну, Леш, просто похож, – не поверила я своим глазам.

– Он это, точно.

Промокнув белоснежным платочком вспотевшую под бейсболкой лысину, господин втиснулся в автомобильчик и парочка укатила в залитую солнцем зеленую даль. Собственно все. Пока было не ясно, имеет ли это отношение к делу.

Некоторое время назад я вошла в такое крайнее противостояние с окружающей действительностью, что в одночасье поменяла всю жизнь. Поставила крест на личном и с головой ушла в работу, открыв, ни много ни мало, собственное «Бюро семейных расследований». С коллегами повезло, на меня трудились целых два человека – женщина на все руки Лизавета и чудо-оперативник Гриша. Пока Лизавета вела бухгалтерию, занималась клиентской базой и поддерживала относительный порядок в офисе, Гришка колесил по Москве в поисках улик, изобличающих неверных мужей и жен.

С клиентами проблем не было – народ валил толпами, мечтая по сходной цене навести ревизию в грязном бельишке своих дорогих половинок. Но у Гришки было странное, не слишком понятное науке заболевание. Даже и не заболевание, а так, блажь какая-то на нервной почве. Еще работая в органах, он вдруг стал время от времени покрываться пятнами. При виде мелких подлецов с ним случался легкий почесун. А после общения с особо выдающимися гадами он шел волдырями. Когда подобная симптоматика стала появляться при виде начальства, Гриша понял – из органов надо валить. Вот и прибился к моей на ладан дышащей частной гавани. Лишенная права выбора, а так же минимального опыта в розыскных делах (диплом о юридическом образовании не в счет), я была вынуждена идти на поводу у Гришиной аллергии, и клиентов мы привечали очень выборочно.

Однако это не спасло нас в прошлом году от жуткой истории. Пересказать ее в двух словах невозможно, скажу лишь, что по окончании мы стали еще внимательнее отсеивать клиентов. Правда, хорошее и плохое по жизни часто идет под руку – параллельно с распутыванием жуткого клубка преступлений, я умудрилась устроить свою личную жизнь, а наше фирма поменяла офис. С пыльного Садового кольца мы перебрались с чистенький Спиридоньевский переулок, в чудный домик с печным отоплением, владельцем которого по случаю оказался мой любимый. Но это все детали.

Долгое время, отравленная адреналином, я и думать не хотела ни о каких приключениях на свою многострадальную филейную часть. Но сейчас, хорошо отдохнувшая летом, проводившая Лешку в двухмесячную командировку в Канаду, я вдруг ощутила где-то в районе желудка, или чуть ниже, подозрительный зуд. Бюро, занятное рутинными семейными разборками клиентов, влачило тихое, но вполне сносное существование, времени свободного у меня было в избытке… Однако, с какой стороны подступиться к этому делу? Кто ж мне даст?

Весь вечер я пыталась навести контакт с новой жилицей. Престарелый кот Веня водворения Риты не одобрил. Всегда довольно лояльный к миру, на этот раз он проявил редкую стервозность. На попытку Риты поживиться из его миски раздраженно зашипел и вдарил по птичьему хребту увесистой лапой, только перья белые полетели. Больше Рита не рисковала, устроилась на холодильнике и время от времени начиная причитать:

– Убивец, родную мать не пожалел, аааааа! – и нескончаемым речитативом, – Рита рита рита рита…

Нервную обстановку слегка разрядил звонок подруги Саньки.

– Ты даешь, мать, – сказала она, – ворона? Белая? С ума сойти. Не смеши меня, какой из нее свидетель? Я представляю, что тебе скажут в милиции. Они ведь ребята с таким тонким чувством юмора, – и Сашка заливисто засмеялась. Очень, надо сказать, не к месту. Я и сама понимала, что свидетель из вороны так себе. Да и история с мамой плохо стыковалась с соседкой. Убили то именно ее. При чем здесь чья то родительница? Кстати, чья?

– Я к тебе сейчас приеду, ты дома?

– Дома, где же еще, только еды никакой нет почти.

Не дослушав, Санька бросила трубку, а через полчаса уже трезвонила в дверь.

– О, какая стильная штучка, – одобрила она внешность вороны, – помню помню эту лошадь в белом, ой прости, о покойниках либо хорошо, либо молча… так?

– Да какая она лошадь? Красотка! Была…

– Умоляю тебя, ты видела ее выражение лица? Как будто всю жизнь с самого детства изжогой маялась, кислотность повышенная и все такое. Люди в белых одеждах должны смотреть на мир иначе. А она всегда в белом ходила?

– Почти всегда. Молочные еще или кремовые оттенки. Даже машина цвета запеченных сливок. Певица. Поклонников у нее было столько, что нам и не представить. И убили. Нелепо так.

– Ой, Насть, отчего, скажи, мужики любят самых что ни на есть вредных дамочек? Уж что в ней такого? Селедка тощая.

– Ты просто завидуешь, – философски замелила я.

– А если и завидую, что с того? – парировала Санька, – зависть не снижает моей объективности. Не к красоте, к высокомерию у меня претензии. Подумаешь, девяносто-шестьдесять-девяносто. Это, знаешь ли, еще не повод… Если уж повезло от природы с конституцией, то чего выпендриваться?

– Да не выпендривалась она, с чего ты взяла?

– С чего взяла… с того. Она, знаешь, как на меня смотрела, когда мы с ней сталкивались?

– И на тебя? Наверное, она на всех так смотрела… Кто его знает, может и были причины, – я украдкой глянула на свое отражение в блестящем кастрюльном боку. Красота, это все-таки страшная сила.

– Да ты не подумай, – начала оправдываться Санька, – мне жалко ее, честное слово. Это ж страшно подумать, как такое могло приключиться.

Выгрузив из объемистого пакета истекающего жиром жареного бройлера и четыре бутылки пива, Санька захлопотала по кухне. При каждом ее движении и без того тесные джинсы просто скрипели от натуги. Куда ж еще пиво пить? Или тем, кому не повезло с конституцией, можно?

– Кыш, – Санька махнула на Риту полотенцем.

– Дура! – не осталась в долгу ворона.

– Вот я тебе сейчас покажу! Дура… нахваталась.

Пиво мы одолели быстро. Был повод. Большая страсть большого Санькиного сердца Олег выкинул очередной фортель – взял продолжительный отпуск и укатил в тибетский монастырь искать смысл жизни. Их любовная история, подобно вагончику на американских горках, с головокружительной скоростью одолевала уже не первый крутой подъем.

– Сил нет, повешусь, ей богу, – жаловалась Санька, – ну все уже решили. Жена сама на развод подала, нам только того и надо было. У нее все хорошо, он в шоколаде. А этот романтик впал в натуральную депрессию. По любому поводу в тоске и печали.

– Сань, что ты хочешь, он с ней сколько прожил, вся жизнь можно сказать с ног на уши встала. Дай ты ему время.

– Да я то что?? Я даю, пожалуйста. Просто мне порой кажется, что ему лучше всего было раньше. Он ей рога ставил и втирал мне, как мечтает воссоединиться со мной. А теперь, когда воссоединение вот оно, только руку протяни, он вдруг весь в сомнениях. Но как страдал, как страдал, когда о разводе и речь не шла! Сейчас страдает, что развод. Анекдот.

– Любовь требует жертв.

– Без вопросов! Я вообще жертвенная натура. Но ты понимаешь, мое самолюбие страдает. Мне все кажется, он меня с ней постоянно сравнивает. Не то чтобы прямо, а где-то это скользит в его подсознании.

– Да брось.

– Точно точно. У нее есть свои преимущества.

Подобные разговоры мы вели уже далеко не первый раз, и я особо не перечила Саньке, то согласно кивала головой, то многозначительно тянула паузу.

За время существования нашего Бюро я насмотрелась на странности личных взаимоотношений. Временами мне начинало казаться, что люди специально ищут проблем. Им отчего-то скучно жить спокойно и мирно. Та же Санька с самого начала знала, что Олег семейный человек. Если боишься сложностей, ищи кого попроще и живи припеваючи. А если готов пожертвовать спокойствием ради высоких чувств, какой смысл потом роптать? На аркане никто не тянул. Но эта логика проста, когда рассуждаешь с позиций стороннего наблюдателя. В эпицентре страстей голова работает хуже.

Например, все наши клиенты, люди вполне благополучные, многие состоявшиеся и состоятельные. Они работают на престижных должностях, защищают кандидатские, а кое-кто и докторские диссертации, управляют отделами и целыми подразделениями. То есть, как вы понимаете, отнюдь не кретины. Но в вопросах личных… Караул. Порой кажется, что у них одна, очень витиеватая извилина в голове, плутая по которой, мысль сильно устает на выходе.

В начале нашей работы мне казалось, что придется расследовать разнообразные дела, распутывать сложнейшие интриги, вникать в мудреные психологические задачки. Как бы не так. Девяносто девять процентов времени мы убивали на похожие, как капли воды, заказы. Сначала бесконечными скандалами, придирками, а то и просто наплевательским отношением наши клиенты провоцируют измены. Потом с азартом гоняются за неверными супругами в поисках улик, потом долго страдают, не в силах поверить фактам. Еще никто не сказал нам спасибо, но и никто не внял совету не гнать коней и попытаться переждать семейную бурю за кухонной стойкой или на мягком диване.

Совсем недавно мы завершили дело некой Таисии Шацкой, планомерно, шаг за шагом дотолкавшей своего мужа до развода. Заподозрив опостылевшего, но все еще удобного в быту супруга в измене, она развернула бурную деятельность. Вычислила красотку-разлучницу, собрала, не без нашей помощи, досье на сладкую парочку. Потом, опять же с нашей помощью, попыталась припугнуть ее. А когда мы отказались, управилась и сама – написала сотни две кляузных писем, да и разослала их, куда только можно – на работу мужа, на работу его любовницы, в ЖЭК, начальнику садового товарищества. Был бы партком, послала бы в партком. Когда взбешенный мужик предложил ей в 24 часа покинуть помещение семейной квартиры, тетка искренне удивилась. Прибежала к нам и полдня рыдала. На справедливый вопрос Гришки, чего ж она хотела, Таисия, утирая рукавом сопли, сказала, что чего угодно, только не развода.

– Тогда вам надо было не следить за мужем, а ждать его дома с ужином каждый вечер, во всем ему угождать, проявить, так сказать, понимание.

– Еще чего, – огрызнулась Шацкая, – с какой же стати?

Я часто благодарила Бога за то, что мне так повезло с Лешкой. Мне никогда бы не пришло в голову изменить или уличить в неверности его. Наши отношения не зависели от минутной прихоти судьбы.