"Капкан для белой вороны" - читать интересную книгу автора (Саморукова Наталья)9. Улика– А я не доверяю психиатрам, – тянула Санька, пытаясь ущипнуть Веню за толстое бедро. Веня крутился на ее коленях как карась на сковороде, но терпел, – она небось Риту мучила, выдергивала перья и хватала за хвост. Вот ворона и обезумела. Субботний день Гришка милостиво выделил мне на поправку здоровья, пообещав к вечеру заглянуть с отчетом прямо на дом. Мы с Санькой неторопливо позавтракали диетическим творогом, выпили кофе с медом и принялись анализировать вчерашний инциндент. – Скажешь тоже. Ритка как бешеная на нее накинулась, думала порвет в клочья. – Не будет животное ни с того ни с сего злиться, правда, мой золотой? – Санька подняла Веню на уровень своего лица и дунула ему в нос. Вениамин махнул головой и покорно повис на руках, – все психиатры скрытые маьяки. – И Лешка? – Ну разве что Лешка… Он, конечно, нет. Но это исключение. Они всю жизнь копаются в чужих мозгах, да еще в больных, заметь. Это какое же надо здоровье иметь, чтобы самому не двинуться. Не всякий мужик выдержит, а уж баба…. С утра я пыталась дозвониться Ларисе, но телефон ее был отключен. Домашний же знал только Лешка, а ему сейчас звонить не хотелось. Через неделю Лариса должна отбыть в очередную командировку, на этот раз, кажется, во Францию. – Вообще, она мне не нравится, эта Лариса, – вынесла приговор Санька. – Ты ее и в глаза то не видела! Что несешь? – А она мне заочно не нравится. – Понимала бы! Да она с ноля себя сделала, у нее почти что лучшая практика в Москве. Ее постоянно зовут за границу. Три языка знает в совершенстве. Красавица, спортсменка, машину водит, как за рулем родилась. При этом никакой спеси. – Вот потому и не нравится, – упрямо стояла на своем Санька, – может я ей завидую… Мы еще какое то время препирались. Потом залезли в интернет и принялись критически осмысливать диеты, вывешенные на специализированном сайте. Модную нынче кремлевскую отмели сразу. По ней выходило, что если съедать по три кило колбасы в день, то через месяц станешь тростинкой. Пищевых очков в колбасе было ноль, а в день для нормального плавного сброса надо было набирать не менее двадцати. Не знаю как насчет похудения, но проблемы с печенью при таком режиме питания стопроцентно гарантированы. А еще – прыщи, нездоровая кожа и авитаминоз с меланхолией. Ничто так не поднимает настроение, как нелюбимые «кремлевцами» углеводы. «Порадовала» нас и экстремальная диета, рассчитанная на четыре дня. В первый день предлагалось позавтракать апельсином и сваренным вкрутую яичком. Сочетание смелое, но чем черт не шутит. Куда более печалил обед из восьми черносливин, замоченных в воде. На ужин предлагалось повторить меню завтрака. Оно же дублировалось за обедом на второй день, который предлагалось начать кусочком нежирного сыра и закончить грушей и стаканом молока. Привет, унитаз. Третий день радовал смелым сочетанием молока и томатов, четвертый баловал огурцом и размоченными в соке мюсли. – Прекрати, меня сейчас стошнит, – верещала Санька, когда я зачитывала ей особенно «аппетитные» предложения. Некоторый отклик вызвала в наших сердцах диета изветсного швейцарского диетолога Бихнер-Боннера. Он предлагал три недели питаться овощами, фруктами и орехами. Поставив рядом с фамилией швейцарца робкую галочку, мы вдруг засомневались. Овощи и фрукты – это конечно замечательно. Но три недели без мяса? Без масла? Без молока, кефира и творога? Ногти начнут слоиться, волосы станут тусклыми. Худые и блеклые, как доски старого забора, мы вряд ли сильно выиграем по сравнению с нынешним обликом. На Бихнер-Боннере вместе галочки в итоге поставили крест. Голливудская диета разрешала есть все, но с обязательным включением в рацион устриц, папайи и ананаса. Эти продукты якобы помогали сжигать жиры. Проверить это нам бы все равно не хватило средств, и мы откинули затею прочь. Жокейская диета предлагала на выбор небольшого цыпленка без жира и кожи, триста грамм говядины или пять чашек черного кофе. В каждый из дней можно было есть что-то одно. Параллельно предлагалось париться в сауне и ходить на массаж. Выдержать такую диету долго нельзя, предупреждали специалисты, однако в качестве краткосрочной программы она очень эффективна. Надеюсь, те, кто внял советам, все еще живы? – Насть, ей богу, давай найдем нормальную диету! Ну что ты за мучение предлагаешь? Триста грамм говядины… да я к вечеру озверею. – Пожалуйста. Вот диета, рассчитанная на 2000 калорий. В месяц гарантированно уходит до пятисот грамм веса. – Сколько?? Ты издеваешься, да? – Надо решать. Или нормальное питание и медленное похудение или быстро, но с муками и страданиями. – Ооооо… Насть, а нельзя как-нибудь попроще? К чему этот сложный выбор? В итоге, после долгих мучительных размышлений, сложив несколько различный систем питания, мы придумали свою собственную диету. Каждую неделю решено было начинать с разгрузочного дня – пить только кефир и травяной чай без сахара и меда. Все остальные дни можно планировать в зависимости от настроения, исключая из рациона все мучное, жирное и сладкое, кроме меда, и максимально ограничивая соль. Обязателен полный запрет на готовый продукты вроде колбасы или лапши быстрого приготовления. Магазинные консервы, соусы, замороженные котлеты обходить за три километра. Можно – курицу, говядину, индейку, все отварное или запеченное. Овощи очень приветсвуются. Из круп – гречка и овсянка, но в небольших количествах. Обязательно рыба и морепродукты. Масло только растительное и не больше одной чайной ложки в день. Вместо майонеза в салат добавлять яблочный уксус, наполовину разбавленный водой. Из спиртного только красное сухое вино. Из молочных продуктов – обезжиренный кефир, ряженка, простокваша, диетический творог. Никаких йогуртов с добавками, сырковой массы и чудо-творожков с фруктовым сиропом. Поразмышляв, оставили в списке дозволенного кофе, но непременно натуральный и без сахара. – Слушай, я просто чувствую как худею, от одних только разговоров, – мечтательно тянула Санька, – а как ты думаешь, разрешенных продуктов можно есть сколько хочешь? – Не уверена. У моей тетки Натальи есть хрюн Васька. Он на овсяных отрубях да на обезжиренной сыворотке знаешь телеса какие отъел? Думаю, что количество все же имеет значение. Вот послушай, тут пишут, что в один присест надо съедать объем пищи, не превышающий пригоршню. – Так мало? – Зато есть можно пять-шесть раз в день. – Вот, давай накрывай второй завтрак. Санька ушла, а я еще какое то время побродила в сети. Зашла и на тот злополучный сайт знакомств. К счастью, мои фотографии уже исчезли со страницы. Но толку то? Мне начало казаться, что в моем доме, в моей квартире, чуть ли не в моей сумочке поселилось зловредное нечто, какой то дух-отщепенец, который знает про меня все, ненавидит меня уж за сам факт моего существования и распоряжается мной как хочет. Получается, что даже если ты живешь тихо, тебя все равно может настигнуть брошенный недоброжелателем кирпич. Казалось бы, что плохого я сделала Генриху? Чем так обидела его? Я никогда не бывала с ним груба. У нас не было надрывных расставаний и прощаний. Я его даже не бросала. Просто разбежались пути-дорожки. Да и нет ничего проще, чем прекратить то, чего не было. Но как знать, какие наши слова и поступки рождают отторжение у окружающих, будят в них агрессию и желание насолить. Как то раз, когда я училась в школе, в наш класс пришла практикантка. И отчего-то она меня не полюбила. До этого учителя ко мне относились тепло, никогда не придирались, ставили справедливые оценки. А тут, как бы я ни старалась, выше трояка не получала. При этом девушка, сейчас уже и не помню как ее зовут, непременно норовила обидеть меня едким замечанием. Я долго мучилась, плакала дома от обиды, в конце концов не выдержала, спросила ее прямо: «Почему вы меня так не любите?». «Ты Голубкина, больно уж себе на уме. Чего тут в простоту деревенскую играешь?» Потом я долго пытала родителей, что значит быть себя на уме и что такое деревенская простота. Подобное отношение я встречала еще несколько раз и перестала обижаться на него, только повзрослев и осознав – люди могут не любить тебя просто так, без всякого повода. Не всегда стоит искать глубокие мотивы их неприязни. Даже такой невинный казалось бы факт, как твоя на них непохожесть, может стать поводом для глухой враждебности. Есть и просто больные люди, в качестве спускового крючка их агрессии годится что угодно – цвет ботинок, фасон куртки, сказанное невзначай слово. И будь ты наивна и проста как инфузория «туфелька», все равно найдется кто-то, считающий тебя коварной и опасной. Все это – странности восприятия. Я знала одну даму, мастерицу интриг, предприимчивую, по настоящему хваткую, которая совершенно искренне считала себя «вымирающей представительницей доверчивого, честного и бескорыстного племени». Наверное, она тоже обижалась, когда ей намекали на то, что она себе на уме. Или ошибалась я, видя ее такой, какой видела? Потянув носом, я уловила в воздухе неприятный запах. Так пахло в туалете, когда я забывала почистить кошачий лоток. Но сейчас то я в спальне. – Веня, а ну поди сюда, – поманила я виновато жавшегося за креслом кота, – ты же кастрат, кастраты не метят территорию, им без надобности. Веня застриг ушами и еще больше вжался в угол. Ну так и есть, эпицентр вони где-то совсем рядом. Опустившись на четвереньки, я принялась внимательно обнюхивать палас. Вроде чисто. Медленно двигаясь по комнате, залезла носом в шкаф, в тумбочку, под журнальный стол. Брезгливо понюхала тапочки, которые давно следовало выбросить, так основательно уделала их Рита. Источник зловония я обнаружила под собственной кроватью. Им оказался круглый камень, точно такой же по форме, как и тот, что я видела на столе у парикмахерши Вики. Брезгливо выкатив его на свет, от камня нестерпимо воняло, ахнула – еле заметный знак на слегка ноздреватой поверхности камня обещал мне скорые неприятности. Идущая наискосок чуть изломанная линия – знак смерти. – Ну и что это значит? – спросила я Веню. Веня недоуменно посмотрел на меня и задумчиво склонил голову набок. Весь его вид говорил, что он тут вовсе не при делах. Но не успела я отвернуться к телефону, он пометил булыжник повторно. С видом упрямой уверенности в правильного того, что делает. В сотый раз подумав о том, что вся история, в которую я оказалась втянута, очень уж нелепа, набрала Гришку. Тот по обыкновению чертыхнулся, устало сказал, что и ему тоже все это очень не нравится и пообещал приехать. Пока ждала Гришку, еще раз, предварительно прополоскав под струей воды, изучила «подарочек». При ближайшем рассмотрении магический знак на камне оказался не высеченным, а нарисованным. Он был и не таким круглым, как Викин. Довольно неправильной формы заурядный кусок гранита темно серого цвета. Или это был не гранит? В камнях я ровным счетом ничего не понимала. Откуда он мог здесь взяться? Кто-то мне его подкинул? Кто и зачем? – Давай, колись, – пристально глядя мне в глаза, приказал Гришка, – кто у тебя был в последнее время? – Никого не было. – Никого? – Санька была, но она не в счет. – Кто в счет, а кто не в счет, я решу сам! – рявкнул суровый коллега. – Ой, да она и не в курсе. Она про эти камни только краем уха в парикмахерской слышала. Ты чего, Гриш? Ты Саньку что ли начнешь теперь подозревать? Опомнись! Эдакими темпами мы заведем уголовные дела друг на друга. – Кто еще был? – Лариса была. Это Лешкина подруга, я тебе о ней рассказывала. Она Веню с Ритой кормила, пока меня не было. Но она вообще не знает ничего про камни. А больше точно никого не было. – Так, звони этой Ларисе и спрашивай, не заходил ли кто в квартиру в твое отсутствие. Я послушно набрала ее мобильный, мне все равно надо было отдать дань вежливости. Лариса ответила таким слабым голосом, что я уж собралась все бросить и кинуться к ней домой, но она мой благородный порыв мягко, но твердо остановила. – Нет, Настенька, большое спасибо. Давай мы встретимся… например, в понедельник. Ты в порядке? Ну и славно. У тебя отличные друзья, можно только позавидовать, – грустно вздохнула женщина. Вот еще дела. Насколько я знала, Лешка тоже отличный друг для нее. Чего ж тут завистливо грустить? Или может дома проблемы? Закончив разговор, я растерянно посмотрела на Гришку. – Ты знаешь, Гриша… Заходили ко мне гости. Такие то дела. Пенсионер заходил, Сидоров. – Вот мать его, чего ж он хотел? – Меня хотел, поговорить в смысле. – Да? Хм… он проходил в квартиру? – Со слов Ларисы получается, что да. Она впустила его, и тут зазвенел мобильный, который она оставила на кухонном столе. Отсутствовала она несколько секунд, но при желании он мог успеть. – А что, по твоей классификации подходит он на роль маньяка? – Еще как, Гриш, подходит. Тихий незаметный человек, ведет уединенный образ жизни. Ничем не занят практически. Может нам проверить его на предмет того, не служил ли он в Петровске? Кстати, насчет орудия убийства… – Офицерский нож? Вполне может быть. Так, давай договоримся, я уже сегодня закину удочки насчет него, а ты пока сиди тихо, из дома не высовывайся. – Гриш, слушай, а зачем ему мне улику подбрасывать? Какой в этом смысл, а? – Ну ты прямо как из детского сада! Если он маньяк, то какой может быть смысл в его поступках, а? Сама же мне лекции читала. Все, я пошел. И он ушел, как всегда, не объяснив мне ровным счетом ничего. Еще год назад, сталкиваясь с Гришкиным нежеланием знакомить меня хотя с примерным направлением его мысли, я дико обижалась. Потом привыкла. Понять мотивы его скрытности было выше моих сил. Лишенная права выбора, я лишь покорно давила в себе ростки неудовольствия и плевала на стенания уязвленной гордости. Гришке отчего то было удобно работать у меня – в хилой частной конторе, едва сводящей концы с концами. Он покорно вез на себе основную часть работы, получал за это совсем невеликие деньги и никого не пускал в ту часть своей жизни, которую вел до того, как прийти в Бюро. Но эта часть жизни по прежнему была с ним, он не потерял с ней связи, и порой мне казалось, что она все еще занимает его куда больше, чем все наши совместные приключение, вместе взятые. Гришка – вещь в себе. Как бы мне не хотелось стоять с ним в одной шеренге, а мне порой хотелось, очень, до противного зуда в животе, я прекрасно понимала, что мы – герои разных повестей. Просто так получилось, что кто-то поставил книги наших жизней на одну полку. Но это временно, до первой же генеральной уборки. Какое то время я действительно сидела тихо. Разложила на диване наши с Лешкой альбомы и медленно листая страницы, постепенно впадала в состояние счастливого транса. Наши лица на фотографиях были столь радостны, столь беспечны… хотелось превратиться в маленькую молекулу и отправиться жить в мир, существующий лишь на глянцевой бумаге. Хотя отчего же, он существовал и в реальности, этот мир. Просто между захватывающим прошлым и головокружительным будущим вклинилось мрачное настоящее. Надо было пройти по опасно шаткому мосту, закрыв глаза и не думая о расстоянии. Просто идти себе и идти. Когда никогда, мост кончится. Убрав альбомы, я немного помечтала о том о сем, глядя в темнеющее окно, а потом словно черт меня дернул. Бывает такое, знаешь наверняка, не надо этого делать, а делаешь. Вот и я, подхватила плащ, на улице моросил дождик, сунула ноги в ботинки и отправилась в гости. Недалеко, в соседний подъезд. К пенсионеру Петру Петровичу Сидорову. – Настя, а я ждал вас. Та женщина, кажется, Лариса, разве не сказала вам, что я заходил? – Сказала, но я не сразу смогла. Вы что-то хотели мне рассказать? – Нет, в общем да… Хотя, не знаю, имеют ли это отношение к делу. Но раз уж вы сказали, что любая деталь может пригодиться, я подумал, что стоит поделиться с вами некоторыми соображениями. – Конечно конечно, обязательно! – засуетилась я, пристраиваясь на колченогий табурет. Чай, которым пытался угостить меня сосед, оказался настолько крепким, что я не смогла сделать и двух глотков. Вежливо держала чашку у рта и слушала. Сидоров нес полную околесицу. По его словам, многолетние концерты, доводящие нас всех до белого каления, устраивала не Ира. – Кто же? – Проигрыватель! Я давно это понял. Видите ли, в чем дело. Ире надо было создать иллюзию того, что она дома. Она и записала на диск свои песни. Голос то ее, ее, но не живой, записанный. – Да с чего вы взяли? – А вот с чего. Я уже говорил вам, монотонное существование развивает наблюдательность. Помните песню про шмеля из «Жестокого романса»? А? – Про какого еще шмеля? – Про одинокого… «Мох-на-тый шмель на душииистый хмель…. Цапля сеееераааяяя в камыши…. А цыганская дочь за любимым в ночь по родству бродяяяячей душииии…» – Поняла поняла, – замахала я руками. Пел Петро Петрович так, что скулы сводило. Куда там покойнице. – Так вот, она в одном месте сбивается и звоночек телефонный звучит фоном. И вот сколько я потом не слушал, а все на этом месте телефон. И сбивается. Ну скажите, может ли быть такое совпадение? – Да вряд ли, – пожала я плечами. – Вот и я думаю, что вряд ли. Я и в других ее песнях стал подмечать кое-что. Слуха то особого нет, чего уж там, но все-таки умею отличить. Было у нее несколько дисков, их крутила. – Интересно, зачем ей это было надо? – Вот и я подумал о том же, Настенька. И проследил как-то раз. Только концерт начался, я выскочил и за гаражи. Там кусты разрослись, можно очень удачно в них спрятаться. И что же вы думаете? Не прошло и десяти минут с начала концерта, как из подъезда вышла женщина, очень сильно похожая на Ирину. Если бы я был не при исполнении, то и не обратил бы внимания. Но тут все подметил. Походочка у нее примечательная. Уж такая легкая, такая изящная, что и говорить, красавица. Я недовольно поморщилась. – Вы, Настенька, тоже очень симпатичная девушка, увидев мою гримасу, решил утешить меня старичок. Но в вас нету наносного… кокетства, лукавства. Вы, как говорят, « а ля натюрель». А Ира – дамочка, красоточка. Даже если одеть ее в простую одежду, то в жестах, в движении все равно манерность проявится. – То есть вы хотите сказать, что она выходила из дома, как-то иначе одетая? – Не то слово! Туфли на низком каблуке. Парик такой под каре, темно русый. Пальтишко или свитерок неприметный. И джинсы самые обычные. – Она что, постоянно проделывала такие фокусы? – Много раз! Я сбился со счету. – Петр Петрович! – охнула я, – что же вы это милиции не рассказали? Или рассказали. Старик замялся. – Нет, не рассказал. – Но почему? – Они не стали меня слушать. Я ведь им старался помочь, а они все быстрее-быстрее, все им некогда… – в голосе пенсионера слышалась искренняя обида. Как же сложно с ними все-таки. – Ну а мне что же в первый раз не сказали? – Да вот все думал, стоит ли? Имеет ли это отношение к делу? – О господи! Уже в дверях я осторожно поинтересовалась: – Петр Петрович, а вы ничего у меня не забыли? Он вдруг как-то смутился, растерянно заморгал глазами, и перетянув паузу раза в два, скомкано ответил: – Нет, нет, не забывал конечно, что же я мог у вас забыть? – Ну мало ли, может что-то выронили? – продолжая осторожно наблюдать за его реакцией, я машинально придвинулась как можно ближе к порогу и одновременно нащупала ручку – не закрыта ли дверь на замок? – Там открыто, – уловив мои телодвижения, успокоил Сидоров, – нет, Настенька, я и забегал к вам всего не секунду. Там была ваша знакомая, мы полминуты пообщались в коридоре и я сразу ушел. – А она что же, не пригласила вас войти? – Да я сам не пошел. Я с вами хотел переговорить. Так что мы распрощались с ней тут же. Сидоров ничего не сказал про то, что на какое-то время оставался в прихожей один. Возможно, просто не придал этому эпизоду значения. А может быть, по другой причине промолчал. Осенью темнеет как-то особенно быстро. И темнота осеннего вечера гуще и безнадежней летней и зимней. Никакие фонари ей не помеха, их света хватает, чтобы лишить сна прикорнувшую на соседней березе замерзшую муху. Но до асфальта свет не достает. Ступая на ощупь по узкой дорожке, идущей вдоль куцего полисадника, я некстати размечталась: вот прихожу домой, а там Лешка. Сидит на чемодане и гладит Веню по толстому пузу. Дура какая-то. Вдруг со стороны длинного подземного гаража раздался резкий отрывистый звук. Недовольно мявкнула спугнутая бездомная кошка. Отчего-то стало не по себе. В отличие от соседа Жора, я не боялась в детстве бабая, зато всегда боялась темноты. Она страшила не сама по себе – пугала неизвестность, невозможность увидеть врага в лицо. И этот скрытый во мраке враг был куда страшнее любого видимого чудища. Я прибавила шаг, идти было совсем недалеко, но все относительно и короткое расстояние между восьмым и вторым подъездом показалось мне дальше дороги в Китай и обратно. На клумбах густо стелилась петуния, ее аромат в ночные часы был особенно острым, тревожным… Я поглубже засунула руки в карманы и припустила бегом. И сразу же услышала, как там, за мой спиной, тоже побежали. Дверь подъезда была совсем рядом, я уже касалась ее рукой, нашаривая в кармане ключи. Где же они, где, черт возьми? Ключей не было. Я забыла связку у Сидорова! Дверь не откроется, такого близкого и легкого спасения не будет. Что делать? Стучать в ближайшее окно? Я уже занесла ногу за низкую ограду палисадника, как чьи-то руки спокойно и уверенно опустились на мои плечи. Раздумывать было некогда, уцепившись за толстый сук боярышника, ударила нападавшего ногой, тяжелая рифленая подошва попала точно в коленку. Я уже поднимала голову, чтобы рассмотреть злодея, как он, сдавленно охнув, вцепился в шнурки моего капюшона и стал тянуть их на себя. Глаза снова уперлись в темноту, затянутый натуго капюшон лишал меня даже минимального обзора. Махая руками, я кажется задела его по лицу, я кажется даже оцарапала его, но ничего не помогло. Я и охнуть не успела, как горло сдавила железная клешня. Ужас, бездонный, огромный как космос, поглотил меня и полностью лишил воли к сопротивлению. На мои уже совсем слабые ватные попытки вырваться, мне тихо сказали: «Тссссс…» И потащили… к мусорным бакам. |
||
|