"Любовь как любовь. Лобовы. Родовое гнездо" - читать интересную книгу автора (Горбачева Наталья)Глава 2 ОБИДЫВ течение последующих восьми лет в семействе Лобовых больших катаклизмов не наблюдалось: у всех дела потихоньку наладились, жить можно… Лобов купил-таки у Гагарина улья и развел целую пасеку в яблоневом саду. Садовую землю он потихоньку приватизировал, став собственником трех гектаров. Деревья в саду были еще не старые, при хорошем уходе почти каждый год давали урожай, который мог быть гораздо больше, если бы Леня помогал отцу. Но Леня не радовал родителей, сельский труд не был его стихией, как, впрочем, и любой другой. После армии младший Лобов несколько раз устраивался на разные работы, но более месяца не задерживался ни на одной. У него были две главные отговорки. Леня считал: «Надо не больше зарабатывать, а больше получать». Еще он говорил, что его имя созвучно со словом «лень» и что, назвав ребенка Леней, родители сами выбрали для него характер. Платон очень переживал, что «его порода мельчала». Он часто шутил: – Девчонки у нас удались. Надо было только их и рожать. Кабы знать… – Платон, я тебя прошу… – сердилась Татьяна. – Один сын – и… не сын, а сто рублей убытку. – У Лени все впереди, не везло ему пока, – оправдывала мать. «Не повезло» Лене с его ленью и характером веселого гуляки и в Германии. Лариса, пользуясь своими связями, с большим трудом устроила «младшего братишку» помощником автомеханика в небольшом городке под Мюнхеном. Но уже через пару месяцев стало известно, что Леню попросили с работы за три тысячи дойчемарок… Домой он пока не возвращался, изредка писал, что «работает»… Где, кем – было неведомо. В тот день Лобов подкатил к дому к полудню расстроенный тем, что не сумел найти какой-то запчасти к своей новой «Ниве», купленной вместо старой. Татьяна встретила его на пороге, внимательно выслушала и сказала: – Чего горевать в праздник-то! – Парижская коммуна, что ли? Так она вроде летом… – Сорок лет сегодня, Платоша. Круглая дата. – Чему сорок лет? – опять не понял Лобов. – Да свадьбе нашей! Лобов зачем-то посмотрел на часы, потом на Татьяну, опять на часы… Смутился, даже покраснел. И вдруг с нежностью обнял супругу: – Фу ты! Забыл… – заглянул он в ее глаза. – А ты помнишь. – Главное, дети помнят. К вечеру все будут. В подтверждение этих слов открылась калитка, и появилась младшая восемнадцатилетняя дочка Лика, слезла с велосипеда, прислонила его к забору, подбежала к крыльцу, на котором стояли родители. – Папочка, мамочка\ Я вас ужасно люблю! То есть поздравляю! – радостно затараторила Лика. – Желаю, чтобы вы вместе прожили еще столько же. И вот… вот мой подарок. Она прижимала к себе картину в раме. Это выяснилось, когда Лика освободила ее от газет. – До-о-оченька! Как красиво! Это кто же? – Как кто? – смутилась та. – Вы что, не видите? Платон взял картину в руки, стал рассматривать. – Дочь, ты прямо придворный живописец, – воскликнул он. – Мать, это же принцесса Диана… – Это же вы! – досадливо захныкала Лика. – Это вы сорок лет назад! – Теперь вижу, что не Диана… – согласился Лобов. – Эта красавица в нашей деревне жила. Танюха Вересаева. – Неужели я? – воскликнула Татьяна. – Не может быть… – А что за красавец рядом с тобой? – Ну, пап! Это ты – сорок лет назад. – Я?.. Сказанула тоже, – то ли в шутку, то ли всерьез ответил Лобов. – Я же по фотографии рисовала! Два месяца, разве непохоже? – Похоже, доченька, – растрогалась до слез мама Таня. – Только странно, что мы такие были: молодые совсем, красивые. – А ты и сейчас не хуже, Татьяна Лобова. Все трое отправились на кухню – сколько вкусненького надо наготовить на вечер. Приехать обещали Лариса с Глебом и Жилкины вчетвером – Люба, Гриша и внуки Петр и Павел. Вообще-то Жилкиных было теперь не четверо, а пятеро: Люба ждала ребенка, но об этом пока знал только Гриша. Перед самым отъездом из дома Люба вручила ему две сумки с продуктами, чтобы доставить в Бережки к семейному застолью. – Любаш, ты что же в Тулу со своим самоваром намылилась, что за кульки? – удивился он. – Я маме обещала. Папины любимые салаты. – Эх ты, папина дочка, нашла, чем радовать – салатами! Будто не знаешь, чему он по-настоящему обрадуется. Скажи ты уже своему Платону Глебовичу, что он снова станет дедушкой. Новость-то как раз к празднику. – Попозже, Гриш. Сглазить боюсь. – Скоро видно станет, – обнял жену Гриша. – Тогда и скажем. Сорок лет не самый лучший возраст для родов, знаешь ведь. – У нас родится чудесная девочка, будет нам на старости помощница и отрада. Мужики, они что? Отрезанный ломоть! В московской квартире Ларисы в это время шел другой разговор. Второкласснику Глебу в школе задали нарисовать генеалогическое древо семейства Лобовых – он ведь был Глеб Лобов! Лариса торопила сына – время ехать к бабушке с дедушкой, а Глеб не мог оторваться от своего творения – ветвистого дерева, нарисованного почему-то фиолетовым цветом, во весь лист ватмана. – Вот смотри. Нам сказали принести фотографии родственников. Я уже наклеил. Здесь вот бабушка с дедушкой, это тетя Люба, дядя Гриша и Петя с Пашей, тут Лика и дядя Леня, видишь, в военной форме. А вот мы с тобой. – Замечательно! – без обычного восторга ответила Лариса. – Глеб, одевайся, времени в обрез, понимаешь? – А мой папа? – Что твой папа? – насторожилась она. – Здесь должна быть фотография моего папы. Хоть он и умер, но фотография должна же быть… – настаивал Глеб. А где его похоронили, в Бережках? – Заяц, а если фотографии нет? Может, ты его нарисуешь? – Совсем-совсем нет, ни одной? Даже маленькой? И как я его нарисую, если никогда не видел, мама… Мне сколько лет было, когда папа умер? – Так, Глебушка, получилось, что ни одной. Одевайся. Вот твои новые брюки. И ингалятор не забудь. – Я никогда его не забываю, – ответил Глеб. Лариса так и не поняла, что он имел в виду – отца или ингалятор, который всегда носил с собой: у ребенка часто бывали приступы удушья из-за аллергии с астматическим синдромом. – Мама, в классе все очень удивятся, что у меня нет папиной фотографии. Поищи, очень тебя прошу. Лариса решила разрядить ситуацию. В своей комнате она встала на стул, потянулась за коробкой, запрятанной в самом дальнем углу платяного шкафа. В этой коробке хранились ее школьные фото. Среди них было единственное нешкольное: она, молодая и наивная, стояла рядом с Германом, высоким и красивые. Случайная фотография, сделанная на ВДНХ профессиональным фотографом за час. У Германа остался второй экземпляр. Услышав шаги сына, Лариса отрезала половинку с несостоявшимся мужем, засунула подальше. Увидев в ее руках коробку, Глеб воскликнул: – Ой, мам, у тебя еще другие фотографии есть? – Это мои школьные. – Дай посмотрю. Пожалуйста. – Когда вернемся, сын. Поехали, а то бабушка волноваться будет. В гостиной лобовского дома, где проходили «официальные» приемы, ломился от закусок стол. Вкуснющие запахи витали уже не только по первому и второму этажу, но распространились, кажется, по всей улице. Лобов ненавидел эти полтора-два часа перед приходом гостей. Он не знал, куда себя деть. На этот раз пошел рубить дрова около бани. Татьяна улучила свободную минутку, выскочила, не одеваясь, из дома, чтобы предупредить мужа. – Платон, – окликнула она его, – сегодня Леня приедет. – Неужели к нам на юбилей? – удивился он. – Насовсем приедет. – Да… – расстроился Лобов. – Суприз так суприз! – Ты не рад? – Чему радоваться-то? – Господи, что ты говоришь, – укорила Татьяна. – Он твой сын. Единственный. Ну невезучий… – Невезучий? – Лобов отбросил топор – от греха подальше. – Невезучий? Теперь это так называется? Из школы его выгоняли, потому что не делал ни черта – это «невезучий»? Дома палец о палец не ударил – тоже «невезучий»? – Платон, ты же знаешь, он слабенький был. Трудные роды… – Это он от слабости таких дел в Германии натворил, что Ларке до сих пор в глаза людям смотреть стыдно? – Ну все как-то ведь обошлось… – Кабы обошлось, он бы к тебе, поджавши хвост, не вернулся. За два года матери не позвонил толком, письмишка не черкнул… Сто лет мы ему не нужны! Окончательно настроение испортил. – Платон, теперь все по-другому будет, – ласково погладила плечо мужа Татьяна. – Это наш сын. Другого не будет. В сумерках, когда происходил этот напряженный разговор, Леня Лобов на подержанной иномарке пересекал границу своего родного села Бережки, растянувшегося на пару километров вдоль реки Клязьмы. Приветствуя самого себя в родных пенатах, он нажал на гудок, на кряканье которого с опаской озирались запоздалые прохожие. Лишь одна девушка стояла у ворот, бесстрашно глядя на слепящий свет фар неизвестной машины. Леня притормозил, опустил стекло. ~ Девушка на воротах, вас подвезти? Оксанка, прыгай сюда быстро. – Ой, Леня! – узнала она. Леня остановился и открыл дверцу. Оксана робко села в машину. Он окинул ее оценивающим взглядом и сказал: – Страна встречает своих героев. Ты что, так два года и простояла, как Ярославна? – Леня, я знала, я чувствовала, – мило улыбнулась девушка. Леня вполне по-хозяйски обнял ее. – Погоди, ты что! – Оксана силой отстранилась от его объятий. Леня искренне удивился: – А что? – Зачем ты так сразу? – А как? Еще два года подождать? – засмеялся он и попытался поцеловать Оксану в губы. – Да погоди же ты, увидят! – Кто? Ты для чего меня два года ждала? Чтоб опять за ручки держаться? В машине началась молчаливая возня, которая кончилась тем, что Оксана как ошпаренная выскочила наружу. – Оксан, ты что, обиделась? Дела… – сказал он ей вслед. – Страна непуганых идиоток. Леня поехал к дому не сразу, покрутил по окрестностям. Увидев новое кафе под названием «У трассы», забрел туда: несколько столиков, небольшая сцена. Конечно, не Мюнхен, но и не «шоферская столовка». Заказал официантке пива, удивился, что в этой дыре есть даже чешское. И официантка оказалась ничего себе – даже красотка. – Тебя как звать? – спросил он. – Настя, – брякнула девчонка. – Сидеть долго будешь? Если долго, то перейди вон туда! – Она указала на столик у окна. Возвращение Лени нарушило плавный ход жизни семейства Лобовых. Сначала свернулось семейное торжество. Он вошел в гостиную без стука и объявил: – Господа! Я вернулся. Как говорится, возвращение блудного сына. Картина была почти по Гоголю. Все застыли, точно пойманные на месте преступления. Оставалось произнести: «К нам едет ревизор»… Только мама Таня сорвалась с места и побежала к сыну; обхватила руками свое сокровище, объявила всем: – Ленечка наш вернулся. – Привет, пап, здравствуй, мам, – раскланялся тот по-привычке развязно, и даже еще развязней, чем обычно, потому что чувствовал свою вину. – Привет. От старых штиблет, – ответил Лобов. – А сестрички что скажут? – Чай пить садись, – за троих ответила Лика. В наступившей тишине он сел за стол, отпил глоток из своей любимой чашки, которую уже успела принести мама Таня. Вдруг поперхнулся, отодвинул чашку. – На самом деле, я хочу у всех вас попросить прощения. Я был молодой и глупый – простите дурака. Серьезно, я больше не буду. Я женюсь на Оксане и… – Ой, Ленька, ты всегда так в детстве говорил, – перебила Люба. – Напакостишь, а потом встанешь на стул и прощенья просишь. За столом засмеялись, обстановка немного разрядилась. Тем не менее начались активные сборы домой. Казалось, что никому из родных не хотелось говорить при Лене то, о чем долго толковали до его прихода. Лике даже обидно стало за брата – все-таки два года не виделись. Она подбросила на обсуждение горячую новость: – Говорят, что Любавинская фабрика скоро работать начнет! – Это которая обанкротилась перед моим отъездом? Пиво-воды? – заинтересовался Леня. – Ага. – А что? Неплохо, – сказала мама Таня, услышав разговор. – Может, будут у нас мед и яблоки брать? – Точно. Иностранцы экологически чистый продукт предпочитают… – Иностранцы? В Любавине? – удивилась мама Таня. – Что же им здесь понадобилось? – Фабрику какой-то то ли американец, то ли канадец купил. Он, правда, не совсем иностранец. Говорят, бывший наш, здешний. Он вроде воду делать собирается. – Рассмешила, Лика! – вступил в разговор Лобов. – Придумала тоже: здешний канадец да еще воду будет делать. С каких пор воду делать надо? – Я сама удивляюсь, – пожала плечами Лика. Лариса уже вообще никого не замечала, одетая стояла у дверей: ее Глебушка с Гришей поехали покататься, и вот уже целый час их не было. Мама Таня бросилась и на эту амбразуру – подошла к дочери, ласково обняла ее и услышала: – Как думаешь, далеко они уехали? –• Может, до кафе. Кафе тут открыли у дороги. Поедят мороженого и вернутся. – Темнеет уже. – Доченька, ребенок не с чужим дядей уехал, а с Гришей… – Гриша такое учудить может, как маленький, – нервничала Лариса. – Ты видела, как он к нему приклеился, папой зовет, – вздохнула мама Таня. – Ребенку отец нужен. – Мам, нет у него отца. И не было. Он что, один такой? У них в классе чуть ли не половина из неполных семей. – Доченька, ты же сама понимаешь, что это не одно и то же. Правду надо ребенку сказать, что отец его не умер. Да и вообще живого хоронить – как-то не по-человечески. – Какую правду? Ты знаешь, что сделал его отец. Нет и точка. – Хорошо, хорошо… Но всякое ведь бывает. Если Глеб узнает это вдруг и не от тебя – простит ли он, ты думала? – Не узнает. Да и поздно уже объяснять. Это был не впервые затеянный, очень неприятный для обеих разговор, прервавшийся появлением Глеба. – Мам! Ты не представляешь, как классно мы катались. Мне папа… дядя Гриша, – поправился мальчик, – давал порулить. – Боже, какой кошмар! – сделала огромные глаза Лариса. – Гриша, разве можно… – Лара, все живы, – перебил Гриша. – Все по местам, довезем до остановки – вместе с Глебом, да? – Да-да-да! – Глебушка, почему ты дядю Гришу папой называешь? – спросила внука бабушка Таня. – Бабуль, ну он же мне крестный отец, это долго говорить, а папа – легко… На следующий день произошло знакомство, удивительное тем, что было оно как будто бы незначительным и случайным, но оказавшееся вполне судьбоносным. Лика, по своей привычке летом и зимой кататься на велосипеде, не нарушая никаких правил движения, ехала из магазина по кромке трассы, которая разрезала Бережки на две части. Вдруг откуда ни возьмись, то есть вывернув сбоку, на трассе появился дорогой автомобиль. Он не помчался, как все, но медленно вилял, объезжая рытвины. Так машина потеснила велосипед, и Лике пришлось съехать в кювет, в последнюю секунду избежав падения кувырком. Авто остановилось и из него выскочил испуганный молодой человек. – Ясно, что права купил, – скорчила презрительную гримаску Лика. – Простите меня! – чуть не на коленях просил незадачливый водитель. – Вы оказались в мертвой зоне. – Да тут везде мертвая зона для таких, как вы! Он поднял велосипед и виновато смотрел на нее, не зная, что делать дальше. – Я здесь всего неделю… Пытался объехать буерак, правильно? – с каким-то непонятным акцентом говорил молодой человек. – Что правильно? – Буерак правильно? – Нет, – захихикала Лика. – Какие же это буераки, это так, колдобины… Ладно, прощаю… Отдайте велосипед! – А можно искупить вину? Я вас на ланч приглашу? На дороге есть какое-то кафе… «У трассы». – Там основное блюдо – водка. Прощайте! – Значит, вы сердитесь… – расстроился молодой человек. Лика села на велосипед, но он не поехал, что-то заклинило. Как раз в это время мимо шел деревенский парень, из тех, которых Лика просто не переваривала. Увидев дорогую машину, он вклинился в разговор: – Лика-а! В субботу дискач! Айда со мной, поклубимся! – Отвянь! – бросила Лика. – А чо? – Ничо, – передразнила она. – Без меня управитесь. – Я пацанам передам, как ты гутаришь, смотри… – Что он говорит, не понимаю, – сказал молодой человек. Тут у Лики в грязь упала сумка. Когда она стала ее поднимать, упал велосипед. Деревенский загоготал, чем привел в полное замешательство водителя дорогой машины. – Садитесь в машину, я вас буду везти. – Мне домой! – Это по дороге, – сказал молодой человек. – Садись, Лика, пока везет, – глумливо поддержал деревенский. – Это же местный миллионер! – Урод! Берите велосипед… – Да, да, положим его на багажник. – Не на багажник, а в багажник. Но учтите, это только из-за этого урода… – Да, да, – закивал молодой человек. Когда машина тронулась, она сказала: – Мама учила меня в машину к незнакомым не садиться… – Ах да! Михаил, – представился молодой человек. – Лика… А почему вы миллионер? – Кто сказал? Вовсе нет. Мой отец имеет здесь фабрику. Он ее купил, чтобы воду делать… Через минуту они были уже у ворот лобовского дома. Мама Таня в это время кормила собаку во дворе, потому и увидела, как Лика вышла из машины, а симпатичный молодой человек вытащил из багажника велосипед дочери. – Спасибо! Пока, иностранец! – Пока… Когда машина отъехала, мама Таня спросила: – Доченька, кто это? – Мамуль, представляешь, это его отец фабрику купил. Они из Канады. Фамилия у них, знаешь, такая смешная – Прорва. Симпатичный, правда? Михаилом зовут. Татьяна так и застыла на месте… Она дождалась, когда Лика увела свой велосипед, и направилась в гараж, к мужу. Платон возился у верстака и не слышал, как жена вошла. Вздрогнул, когда услышал: – Платон, он вернулся. – Ладно, Танюш, я и правда вчера палку с Ленькой перегнул. Ну вернулся и вернулся. Может, правда, исправится… – Прорва вернулся, – словно приговор, объявила супруга. – Нет, Платон, Вадим вернулся. Прорва… Лобов стал нервно перекладывать инструменты, руки почему-то дрожали. – Откуда ты знаешь? – Его сын только что Лику на машине подвез. Что же теперь будет? – Салют праздничный, – бросил свои инструменты Лобов. – Приехал и пусть себе. – А если Люба узнает? – Что она может узнать? – Что Вадим – ее настоящий отец, – шепотом произнесла Татьяна. – А я тогда какой? Тайваньская подделка? Где он был эти сорок лет? Хоть строчку черкнул? – Прости, я не так сказала. Для нее ты самый настоящий отец. Но если Вадим начнет выяснять… Если Люба узнает… – Она вдруг заплакала. Он обнял ее и сказал: – Не пе-ре-жи-вай! Ему до нее нет никакого дела. Лику неудержимо влекло к иностранцу. Она чувствовала в Михаиле нечто такое, чего ни в ком из ее сверстников не было и в помине – какое-то детское доверие к людям и к миру. Ну и потом он был видным парнем – высоким, очень симпатичным, образованным и… великодушным. Вот это главное, решила Лика и сразу согласилась на свидание. Михаил заехал за ней, когда в доме никого не было. Все дороги в Бережках вели в кафе «У трассы». Они сели у окна, он заказал пепси. – Ты хорошо говоришь по-русски, даже слишком правильно, – сказала Лика. – Я должен путать падежи? – засмеялся Михаил. – Я есть весело. Такой красивый девушка с я. У меня мурашка по спина. Так? – Не знаю… Ты же всю жизнь прожил в Канаде… – Отец всегда хотел, чтобы я был русским, заставлял меня читать русских писателей, классиков. Я, как это… был противным этому… – Противился, – поправила Лика. – Да. А я кричал, что я – канадец, а не ленивый русский медведь в берлоге. Прости, на Западе есть такое мнение, что русские пьют водку и ничего не делают. Но это неправда! Правда, что я не хотел сознавать себя русским. И ехать сюда не хотел. – Ясно дело, в Канаде лучше, – усмехнулась Лика. В Канаде не лучше, там по-другому. Вот ты хотела бы сейчас уехать в другую страну и жить там? – Михаил заглянул ей в глаза, и сердце Лики заколотилось так, что казалось, слышно было всем вокруг. – Ленька наш не выдержал… – поспешила ответить она. – Все говорят, что он ленивый, а ему просто там плохо было… Ты думаешь, что в России безнадега? – Нет, мне здесь очень нравится… Все, кроме сервиса. В Канаде такое кафе давно разорилось бы… Официантка Настя сидела в подсобке, наблюдала за парочкой из-за перегородки и не спешила нести им заказ. Другая официантка, Оля, несколько раз безрезультатно окликала ее. – Вот увлеклась! – толкнула ее в плечо. – Настя, очнись! Знакомых, что ли, увидала? Взглядом не проткни. – Знакомые… Как сказать. Я про них знаю, они про меня – нет. Лобовых знаешь? У которых мы мед берем. Тут их младшая сидит… Есть еще две дочки. И сын, где-то за границей. – А она ничего, прикид у нее нарядный, – разглядела Оля. – А что за парень? – Вроде сын того иностранца, что завод купил. Парень мне до фонаря. – Во дела! Парень ей до фонаря. Ты что, по девочкам… – Я ее ненавижу, – зло перебила Настя. – Все их семейство. А больше всего – ее родителей! – Насть, ты что говоришь-то! Ты же их не знаешь. – Знаю и ненавижу. Все лобовское отродье. – Больная ты какая-то на головку! – сказала с сожалением Оля. – Разве можно с этим жить? – Слушай, иди ты! Обслуживать… Эта Настина злоба неведомыми каналами задела Татьяну. Шла она с мужем вдоль трассы, говорили о Лене, вдруг ее передернуло, что называется, на ровном месте. Даже Лобов заметил: – Что с тобой? – Не знаю. Подожди… Они остановились. Может, именно поэтому заметили на другой стороны трассы небольшой деревянный крест с венком из свежих цветов. – Посмотри, Платон, крест на том месте… – удивленно сказала Татьяна. – Кто вдруг вспомнил? Давай перейдем дорогу. В этом месте и двадцать лет назад, и тем более – сейчас дорогу перейти было почти невозможно. Но они дождались минуты, когда вдруг схлынул бесконечный поток машин и перебежали на другую сторону трассы. Татьяна отбросила от креста мусор, поправила цветы… На кресте была дощечка с ручной надписью: «Здесь в 1986 году трагически погибли Антон и Екатерина Дьяконовы». Лобов стоял молча. – Давно за них в церковь не подавала. Вот напомнили… – Дела… – выдохнул Лобов. – Платон, смотри, вон Ленина машина, с кем это он? – сказала вдруг Татьяна, провожая взглядом проехавший мимо них автомобиль сына. Леня родителей не заметил, мысли его уперлись в одно… Три раза уже он сделал большой круг вокруг Бережков, катая Оксану. Она сидела рядом, держала в руке кончик его шарфа. Разговор был ни о чем: красиво ли в Европе, да что там видел, да кем работал, понравилось ли, поедет ли еще… Леня наконец свернул на старую дорогу к элеватору, остановил машину. – Давай уже вести себя по-взрослому, – выдохнул он, положив одну руку на колено Оксаны, другой обнимая девушку. Она опешила, и Леня забрался ей под свитер. Девушка стала вырываться. Леня сделался настойчивей, попытался расстегнуть ей джинсы. – Леня, прекрати! Перестань! – закричала она. – А говоришь, что любишь, – убрал он руки. – Я тебя люблю, – чуть не плача сказала Оксана. – Тогда что же? Давай… – Леня, так нельзя. Я так не могу. – Почему? Я думал, ты нормальная девчонка… – Я нормальная! Здесь в машине не могу, не хочу. – А я хочу! Здесь, в машине. Разве важно где? Важно с кем, – начал новый приступ Леня к аппетитной пышке Оксане. – Ну, Леня же!.. – оттолкнула она его, открыла дверцу, выскочила из машины и остановилась поодаль. Леня некоторое время сидел, выстукивая на руле какой-то ритм, потом завел мотор и уехал, бросив Оксану далеко от дома. Люба с Гришей в своей двухкомнатной «хрущобе» жили душа в душу, воспитывали близнецов Петра и Павла. Наступил тот период жизни, когда родители всем сердцем проникаются народной мудростью, что маленькие дети – маленькие заботы, большие дети – большие заботы. Петру и Павлу, похожим друг на друга как две капли воды близнецам, было уже по семнадцать лет. Недавно Гриша случайно обнаружил в куртке Петра самокрутки. Как ни хотелось ему расстраивать жену перед работой, он все же за завтраком показал ей: – Люба, что это, посмотри… Люба повертела в руках, понюхала и сказала с дрожью в голосе: – Гриша, где ты это нашел, у мальчиков? – Люба, не волнуйся, тебе нельзя волноваться. Ничего страшного. Нашел в нашей прихожей, наверно, кто-то из их друзей… – Гриша, это какой-то наркотик, скорее всего, анаша. Я спрошу в больнице, – спрятала в сумку папироски Люба. – Гриша, скажи, это Петя или Павлик? – Люба, думаю, это Леня. Я видел, как в прошлый раз, когда мы были в Бережках, он таскал ребят куда-то за баню, и вернулись они какие-то очень веселые, понимаешь? Я тебе говорил, что это плохая дружба. Я тебе говорил, что дома почти не бываешь. Ты что, трехжильная? Больница, эти частные дежурства, хор, наконец… – Гришенька, ну при чем здесь хор. Это для души. – Да… Особенно главный дирижер, этот твой Аскольд. Мужику сорок лет, не женат. Он глаз на тебя положил, выдумывает всякие репетиции. Пыль в глаза пускает своим заслуженным работником культуры РФ, – выпалил Гриша. – Гришенька, ты же знаешь, кто у нас самый главный, не ревнуй, пожалуйста, – сказала Люба и поднялась из-за стола. – Пора на работу. Пашку разбуди, чтоб не проспал. И не засиживайся сам до ночи на своем складе. – Любочка, ну как же не засиживайся, работа такая… Если Родион придет… Имя Родион (так звали Гришиного компаньона «по малому складскому бизнесу») в последнее время действовало на Любу как красная тряпка на быка. Из веселой и приветливой она враз становилась резкой и жесткой. – Если придет? Слушай, тебе самому не надоело? Вы же партнеры, должны работать на равных, а твой Родион… – Люба, одетая, уже стояла в дверях. – Не заводи меня! – Он деньги вложил. Без него и бизнеса никакого не было бы… – А ты связи и труд. Он тебе на шею сел и ножки свесил! А дети наши анашой балуются… – Любочка, ну зачем ты все в одну кучу. И почему анаша? Мы вот в детстве герань сушили и курили… – Гриша, ты неисправим. Не волнуй меня, я же в положении… – Ну хорошо, хорошо, прости, дорогая, – Жилкин поцеловал жену на дорогу. Как только за ней захлопнулась дверь, Гриша, принялся проверять карманы всех висевших в прихожей курток. И обнаружил у Паши еще несколько загадочных папиросок. За этим занятием и застал его Родион Козловский. Пресловутый компаньон вошел в незакрытую дверь без звонка – это у него было запросто. – Приветствую вас, господин Пинкертон, – засмеялся рыхлый на вид сорокалетний мужчина. – Что ищем? Закурить у мальчиков? – Да вот… – растерялся Гриша. – Родион, а почему ты не на фирме? – Я закрыл контору, все равно никого не ждем… – Козловский огляделся. – Я пройду? Ага… А Люба где? Опять на дежурстве? Прямо комсомолка наших дней. Я бы за такие деньги чихнуть отказался. – Кто-то же должен уколы делать, комбайны водить… – Гриша повел на кухню компаньона. – Я все понял, не заводись. Послушай, Гриня. Кофе есть? Налей… – сказал Козловский и сам включил чайник, достал из шкафа кофе, их складской кофе. – Скоро будем пить настоящий, а не эту бурду. Этот только на этапе первоначального накопления капитала. Маркса читал? – Слушай, не паясничай, – отмахнулся Гриша. – Как скажешь… Есть дело, Гриня. Тебе придется тут порулить какое-то время без меня. В Германию надо смотаться ненадолго. Фишка упала купить незадорого два грузовичка. За полцены! Туда-сюда… Транспорт нам не помешает, сам знаешь. – А деньги? – пожал плечами Гриша. – У меня есть, добыл… А ты отдашь свою половину потом. Знаешь, кофе сам попей. Я, пожалуй, не буду, – Козловский направился к выходу. – Звони на сотовый, если что. – Вернешься, у меня разговор к тебе будет, – строго сказал Гриша. – О'кей! Конечно! Привезу уйму впечатлений! Гуд бай, ауфвидерзейн, бамбино… – воскликнул Козловский и удалился так же внезапно, как и появился. В окно из кухни лобовского дома было видно все, что происходило на улице. Иногда и не нужно бы видеть, а оно само в глаза бросалось. Лобов любил глядеть в окно, сидя за традиционным чаем в пять часов, особенно ближе к весне. Зимой ничего не рассмотришь – темень, а вот после весеннего равноденствия – любо-дорого: птицы начинали прилетать, травка пробиваться, природа оживала – и флора, и фауна, и венец творения – человек. Размечтался Лобов, сидя у окна, и не заметил, на какой машине к дому Лика подкатила: выскочила она оттуда, дверца хлопнула, автомобиль отъехал. Когда она, счастливая, вошла на кухню, Лобов спросил: – Это что же ты, дочь, свой велосипед забросила. В чужие машины садишься, смотри… – Папуль, что ты такое говоришь! Меня Миша подвез. – Американец, что ли? – съехидничал Лобов. – Наши женихи-то, поди, перевелись? – У наших, пап, кругозор узкий. – А у него широкий! Ясно дело, что корова, раз мычит. Какие же сказки он тебе рассказывает про красивую жизнь? Не улавливая отцовской насмешки, Лика с интересом отвечала: – Мы о многом с ним говорим. Миша в делах сечет. Я с ним по поводу своих планов советовалась. Он мне потрясающую идею подкинул. Папка, представь, небольшая реконструкция, и наша земля будет приносить хорошую прибыль… – Эх ты, прибыль, – отмахнулся Лобов. – Задурил мозги, а ты и поймалась. Оба не заметили, как в кухню вошел Леня. В этот самый щекотливый момент он вступил в разговор: – Прибыль – это гу-уд! Но с Леней говорить не захотели. Лика восторженно продолжала: – Мы даже на фабрике были. Миша, чтоб ты знал, пап, будет там вице-президентом по производству. Он окончил специальный колледж. А для производства технологов наймет. – Может, и тебя на работу возьмет? – съязвил Леня. – Ни на какую фабрику она не пойдет! – припечатал Лобов. – Даже не заикайся! Пока, слава богу, здоровья хватит, чтобы дочке образование дать. Лика, я подумал, может, тебе больше не поступать туда, где летом провалилась? Твоему ландшафтному дизайну, поди, и за деньги научат? – Спокойно, пап. Ты что это с полоборота завелся? Речь идет только о моей идее. Миша считает, что мы попали в десятку! – Что за идея? – в дверях появилась мама Таня. – Идея – пока секрет. Но она принесет очень приличный доход. Сделаю бизнес-план – расскажу. Тут родители многозначительно переглянулись. – Стало быть, хочешь на хозяйстве остаться… – сказал Лобов и обиженно посмотрел на Леню. – Помощников-то негусто. Спасибо, дочка, – и вышел. Татьяна стала разогревать обед. Лика недоуменно пожала плечами. Леня почувствовал наживу. – Скажи, что за идея? Может, я что дельное посоветую? – Знаешь, братец, Страну Советов прикрыли. Здесь теперь работать надо, а не советы давать. – Да ради бога! – воскликнул Леня. – Тогда могу предложить себя в качестве компаньона… – Ну ты даешь! Даже не знаешь, о чем речь, а туда же! – Своей родной сестре я доверяю больше, чем себе! – Спасибо, Леонид Платоныч, я уж как-нибудь сама… – Да почему же? – Потому что. Надо пахать, Леня. А ты у нас все порхаешь! – Да иди ты! Сама неудачница! Даже в институт поступить не смогла, а туда же! – Леня!.. – укорила мама Таня. – Надоели все со своими проповедями! – рявкнул Леня и вышел, хлопнув дверью. – Зря ты так с братом, – вздохнула мама Таня. – Он помочь тебе хотел. Отпихнете его и что ему делать? Опять к чужим людям ехать? – Мам, ты же знаешь, с Леней кашу не сваришь…– ответила Лика, но, увидев расстроенное лицо мамы Тани, сказала: – Ну хорошо, я поговорю с ним. |
||
|