"Журавль в клетке" - читать интересную книгу автора (Терентьева Наталия)

23 Падение Бастилии

– Мам, а зачем вообще люди выходят замуж и женятся? – с ходу спросила меня Маша, вернувшись через двадцать минут из сада. Дитя неполной семьи, она, вероятно, уже знала ответ, поэтому заранее покраснела.

– Совсем нет, – покачала я головой и погладила ее по щеке. – Не поэтому. По той причине они встречаются.

Маша внимательно посмотрела на меня.

– А почему тогда?

Отвечать фразой из учебника социальной психологии или приводить примеры других исторических форм семейных отношений? Либо просто сказать, как говорил или думал (или врал) в период своих брачных игр Соломатько: «Чтобы вместе растить детей!» Именно так, с восклицательным знаком. Ну уж нет.

– Ты почему пальто не снимаешь? Околела, пока меня в саду порицала?

Маша сердито повела плечом.

– Хорошо, пожалуйста, можешь еще шапку мою надеть и опустить уши. Почему люди женятся… Шутить можно, Маш?

Маша помотала головой.

– Ладно. Тогда, наверно, все-таки затем, чтобы любить и поддерживать друг друга, когда уже никто больше любить тебя не будет. Вот так люди обещают в красивой и прекрасной юности: «Буду любить тебя, когда ты станешь старой, некрасивой, беспомощной и ворчливой, все равно буду рядом».

– «Will you still need me, will you still feed me when I am sixty four?» 3– задумчиво пропела Маша, постукивая рукой по краю высокого стакана из толстого стекла. – Помнишь такую песенку из «Отеля одиноких сердец», а, мам? А мне еще всегда казалось – глупость какая. Чьи у меня руки? На твои похожи, правда?

– Правда, – неуверенно кивнула я.

– И на… его руки, тоже… Да?

– Да, – постаралась улыбнуться я и обняла Машу. – Просто у нас с ним руки одной формы. Знаешь, на Земле не так много типов рук. Возьми любую книжку по хиромантии и увидишь. У нас с Игорем… – Я вдруг увидела, как Маша замерла, даже перестала моргать, слушая меня. Я вздохнула. – У нас с твоим отцом один и тот же тип… рук. У него ладонь чуть покороче, если ты обратишь внимание. А так – как будто близкие родственники.

– Странно, правда, мам? – Маша прижалась ко мне, и от ее физического присутствия рядом я вдруг ясно почувствовала, что мне надо делать в ближайшее время.

Я знаю это ощущение. Весь мой организм мобилизуется с единственной целью – понять, что надо сделать, чтобы уберечь Машу – от беды, боли, неприятностей, а также от простуды, расстройства желудка и неосознанной зависти бездетных соседок. Ощущение сначала оформляется в неясную мысль, потом в четкую мысль, а затем уже в план действий и определяет все мои поступки на ближайшее время, пока существует то, что может грозить моей дочке. И кто сможет меня упрекнуть в максимализме одинокой мамаши? Полупринудительно-полудобровольно я и есть, в последние пятнадцать лет моей жизни, – одинокая мамаша прекрасной и вовсе не одинокой Маши. И об этом не жалею.

– О чем ты не жалеешь, мам? – Маша потерлась щекой о мою руку.

– Кто-то из присутствующих ненароком уснул, – засмеялась я. – Как бы только узнать – кто?

– Ты представляешь, я сейчас попала в такую неприятную ситуацию… Не знала прямо, что и сказать Маше… – Я остановилась в дверях в замешательстве, глядя на босого Соломатька, сидевшего на кресле в некоем подобии позы лотоса и пытавшегося то ли писать, то ли рисовать карандашом, зажатым в пальцах правой ступни.

– Попала или попа ла-ла?.– Взглянув на меня, он снова принялся за свое дело.

– Попа ла-ла, – кивнула я и подошла ближе.

На листочке бумаге коряво, но вполне различимо были написаны в столбик несколько слов: «смеюсь я, Люся, брусья, сучья». Я присмотрелась.

– «Брусья» убери, не поэтическое слово. И вообще, «р» мешает.

Догадалась? Может, тебе творческий псевдоним взять: «Маша Головастик»? Звучит, как нанайская фамилия… Видишь, это я развиваю ассоциативное мышление, я имею в виду слова. – Он заметил мой вопросительный взгляд и поспешил добавить: – Ну и вообще… тренируюсь в рифмах… чтобы уж совсем не закостенеть… А чем тебе «брусья» не поэтичны? Например… Имей в виду, не готовился, это экспромт: «На вас повисну, как на брусьях, и раскачаюсь пару раз…» – Он запнулся. – Ну и… так далее.

– Ага. Вы мне малы, о том смеюсь я, при том, что плачу не о вас. Извини, не удержалась.

Соломатько тщательно прочистил нос и аккуратно сложил платок уголок к уголку. Я молчала.

– Гм… – Он не очень уверенно глянул на меня. – Я читал где-то… Если писать ногами, то может заработать остальная часть мозга, которая совершенно непонятно для чего нам дана.

– А слово «сучья» на какой вопрос отвечает – «что» или «какая»?

– Хитрый ты человек, Маша-головастик, и приземленный, – вздохнул и снисходительно улыбнулся Соломатько.

– Наверно, – сразу согласилась я и села напротив, рассматривая пальцы на его ногах, Вот я сейчас и получу ответ на один очень важный вопрос, мучивший меня не один год. Действительно ли Машка повторила его в точности, даже форму ногтей на ногах, или это мой собственный кошмарный миф, от которого я никак не могу избавиться? – Слушай, подожди, не поворачивай ногу.

– Ты чего? – похоже, чуть смутился Соломатько и подвернул ступню под себя.

– Да нет, так, ничего.

Все, что мне надо было, я увидела. Ровный продолговатый ноготь на большом пальце, изящный, как будто нарисованный влюбленным эстетом.

А сам палец отгибается в сторону от остальных. Может, действительно, их с Машкой предки как-то пользовались пальцами на ногах? Когда-то маленькая Маша, лет в шесть, задала мне вопрос – зачем нам пальцы на ступнях. И я не смогла ответить. А она подумала и сама объяснила: «Для устойчивости. Если бы нога была внизу как лопатка или как хвостик, стоять и ходить было бы труднее…»

– Может, тебе еще что-нибудь показать? – продолжал кокетничать Соломатько.

Я знала, что сейчас он постарается реабилитироваться за свою растерянность и начнет острить и ходить на голове. Я знала Соломатька отлично и – не знала его.

– Дурак, – сказала я.

– Дурак и фигляр, – подтвердил он и, неожиданно резко поменяв позу, ловко обнял меня.

– И как ты только умудрился заработать на такой дом… – пробормотала я, даже не знаю, зачем. Наверно, это была моя последняя попытка удержаться здесь, в своем мире, где давно нет Соломатька, где нет тайных и бесценных минут близости с ним, нет – или… уже… не было?

– Время такое – ловких дураков и фигляров, – ответил мне Соломатько, на секунду чуть отстранившись от меня. – Извини… мешает… – Он убрал волосы, упавшие мне на лицо, и стал вдруг быстро-быстро целовать меня во все попадающиеся ему места на моем не очень тщательно накрашенном лице.

Как странно. Бастилия пала, с позором и восторгом, а ничего не изменилось. Как будто я и не забывала, и не отвыкала… И как я, оказывается, хорошо его помню… Невероятно. Я прислушалась к себе. К счастью, во мне, похоже, ничего не перевернулось. Или… или я просто пока этого не почувствовала? Почувствую чуть позже?

Я чуть отодвинулась от Игоря и взглянула на него. А он? А он, если он не изменился и в этом, то, скорей всего, сейчас благодушно расскажет что-нибудь из прошлого, что-нибудь необязательное и чем-то очень важное для него – верный признак того, что в данный момент у него в жизни все хорошо.

Соломатько потянулся, поцеловал меня в ладонь, сначала громко и небрежно чмокнув, а потом вдруг на несколько мгновений задержавшись губами на моей коже, как будто пробуя ее на вкус. Затем сел по-турецки, перекрестив еще и руки и обхватив ими ступни. И заговорил:

– Я вот знаешь, что помню… Когда я учился в аспирантуре…

Нет, это не кошмарный миф, а кошмарная реальность. Ведь это – любимая Машина поза, когда она собирается со мной основательно о чем-то поговорить! Дочка Маша садится по-турецки, берет в каждую руку по противоположной ноге и, слегка покачиваясь, смотрит на меня вот таким же непонятным, отрешенным и приветливым взглядом.

– Не слушаешь? Не интересны тебе финансовые землекопы и сантехники… Конечно, где уж нам до ваших звездных вершин! – Он помолчал и завел с заунывными нотками: – «Только в мерзкой трясине по шею…»

– Ой нет! – засмеялась я. – Этого не надо. Извини, я отвлеклась, засмотрелась на… твою позу. .

Он тут же открыл рот, чтобы пошутить, но, перехватив мой укоризненный взгляд, нарочито медленно закрыл рот и вдобавок прихлопнул его рукой.

– Так что ты там вспоминал про аспирантуру? Да, я помню прекрасно, как ты все решал и никак не мог решить – учиться ли тебе дальше или уходить к чертям собачьим и зарабатывать шальные деньги вместе со своим другом Толиком. Где теперь Толик, кстати? Не в колонии усиленного режима, случайно, докопавшись в финансовом дерьме до самого дна? Или все-таки попал в Думу? Помнишь, вы мечтали с ним когда-нибудь стать государственными мужами?

– Мечтали… – Соломатько грустно перебирал пальцы на ногах. – Хотели ходить в коротких широких галстуках – тогда модно было, из натурального шелка…

А я вспомнила, как он тогда маялся и изводил всех – себя, меня, своего научного руководителя, головастого еврея безо всяких надежд даже на научное продвижение. Уж больно оскорбительным для русского человека было имя его отца и всего рода – Шпрудель Авессалом Исраилович. Маленький Авессалом, сидя у Соломатька в гостях, как-то в сердцах бросил ему:

– Знаете, Игорь, вы не человек, вы – флюгер!

– Он – вентилятор, – уточнила я, тоже измученная колебаниями его настроения и невероятной неустойчивостью планов и намерений. – Такой, знаете, который крутится на ножке вокруг своей оси, и еще у него одновременно быстро-быстро крутится голова.

– «Ветерок-308», модель А, выпуск семьдесят седьмого года, Московский вентиляторный завод! – подхватил тогда Соломатько, но на самом деле ужасно обиделся.

– Я этот вентилятор твой долго потом вспоминал. – Он снова взял карандаш в ступню и теперь рисовал что-то похожее на мои, вернее Машины, штаны, ставшие просто символом моего пребывания на Соломатькинской даче. – Когда действительно не мог решить что-то или настроение менялось. Мне даже казалось, что если бы ты меня так не назвала… – Он замолчал, прислушиваясь к чему-то на улице.

– То ты бы стал премьер-министром. Да, понятно. А зачем тебе, кстати, остальная часть мозга? Тебе не хватает денег?

Я понимала, что, наверно, не стоит больше задираться. Как-то странно теперь, после всего, что сейчас было… Наверно, надо поменять тональность, темы, подростковые штаны, наконец… Но меня так неудержимо снова влекло к нему, что я волей-неволей защищалась от самой себя. Я не знаю себя такой. Вернее, я забыла, что такой когда-то была…

Я смотрела на него и чувствовала, как затикала и запульсировала кровь в голове, в кончиках пальцев, в губах. И понимала, что если сейчас ничего не произойдет, то я просто сама подойду и снова обниму его. Господи, я, похоже, совсем сошла с ума… Потеряла себя, как часто говорю я Маше, когда она начинает делать что-то мне непонятное. Мысль о Маше чуть отрезвила меня, и я с шумом, судорожно перевела дух.

Соломатько улыбнулся и взял меня за руку. Мне показалось, что он, как всегда, все понял про меня.

– Денег? Почему, их-то как раз хватает… Просто я, знаешь, здесь о таких вещах думаю, о которых лет двадцать уже не думал. А может, и никогда не думал. Посиди вот так без компьютера и телефона… без этих упырей нашей цивилизации…

– Мам, чуть в сторону! – В комнату ворвалась Маша, пролетела мимо меня и без предупреждения выкрутила руки ничего не подозревающему Соломатьку.

Ты что это, доченька, снова начинаешь-то все? – Тот покорно перегнулся вперед, хотя я видела, что он совсем не был настроен продолжать эту затянувшуюся, жестокую и по-прежнему не очень понятную мне игру.

Маша слегка пнула его и нагнула ему голову.

– Помалкивай.

– Мы тут с твоей мамой поговорили…

– Все, ты свое на сегодня отговорил! – Маша вытащила из нагрудного кармана куртки что-то кружевное, похожее на тонкий тюль, и неожиданно засунула это в рот Соломатьку.

– Маш, да ты что? – теперь удивилась уже я. – Зачем?..

Маша закрепила сложным узлом веревку сзади на Соломатькиных руках и только после этого повернулась ко мне.

– Жена приехала, – сказала она мне одними губами.

– С милицией? – тоже беззвучно спросила я, и одновременно Соломатько промычал что-то похожее, как мне показалось, очень испуганно.

– А ты-то чего испугался? – прищурилась Маша, при этом сделав мне отрицательный знак. – Да! Приехали тебя выручать – и милиция, и полиция, и ФСБ, с ГИБДД в придачу. Сиди уж, заложник хренов… Вернее, вставай и пошли.

Соломатько покорно встал, преданно глядя на Машу, а я совершенно некстати отметила, как же он прекрасно выглядит. Я могла бы отнести его вид на свой счет, но беда в том, что Соломатько всегда хорошо выглядел, и раньше тоже. А сейчас-то – как хорошо отдохнул за несколько дней! И покушал вкусно, и на чистом воздухе погулял, и флюидами моими подпитался, вот уж точно. Той самой энергией любви-ненависти, о которой я так глупо, кокетливо и самонадеянно рассуждала, заправляя волосы за ушко, сидя в полуметре от него и даже не представляя, как скоро сдам все свои бастионы, по камешку, по кирпичику строившиеся годами – против него и против любого охотника до моей души.

А он, конечно, все это видел – как я таю и таю, ни от чего. Не от слов, не от посулов, не от подвигов или еще чего-то, а просто – от него. И только ждал своего часа. И при этом отлично спал, в отличие от меня, – и днем, и ночью. Пару раз я видела утром, как он спокойно и с удовольствием посапывает, даже когда в первые две. ночи Машка не соглашалась снять совсем веревку, а только ослабляла ее на ночь.

Его поза во сне, как и многое другое, совершенно не изменилась за годы – он и раньше чаще всего спал лежа на спине, закинув одну согнутую в колене ногу за другую, вприсядку, как в танце «казачок». Правая рука его лежала на груди, там, где обитает наша невидимая душа, пока живет в бренном теле, а лицо сохраняло несколько спесивое выражение даже во сне. В такой позе спят два человека на Земле – Соломатько и Маша. Во время сна они могут, активно перевернувшись, поменять позу, но тоже на одну и ту же – широко раскинуть ноги и руки, как будто летя куда-то, в неведомое пространство, куда пускают только избранных…

Как-то ночью я пришла проверить, не сбежал ли он, и вообще… Стояла, смотрела на него и вдруг увидела, что он на самом деле не спит. Я подошла поближе, хотела… Сама не знаю, что хотела. Подошла и все, инстинктивно, чтобы лучше видеть лицо. А Соломатько взял и показал мне две аккуратные фиги на обеих руках и победно улыбнулся.

– Ты что… совсем уже? – Я несильно пнула его коленкой в круглую ляжку.

– Да я в том смысле, что не сбегу – не надейся!

Я тогда махнула рукой и ушла, так и не поняв, что же он самом деле имел в виду своими фигами.

– Ма-ам, не застывай – время! – Маша подтолкнула нас обоих, и мы чуть было вдвоем не полетели на пол.

Соломатько попытался переглянуться со мной, но я шагнула вперед, к Маше. Еще не хватало! В коалицию с ним вступать в такой момент… Мало ли что было полчаса назад? А кто из мужчин когда принимал в расчет такие обстоятельства? Было и было, быльем поросло.

– Так. Налево и во двор, через вон то окно! – Маша показала на широкое полукруглое окно в конце коридора, находившееся, наверно, в двух с половиной метрах от земли, а то и в трех.

Я это прекрасно помнила, потому что как раз смотрела на то окно, когда мы прогуливались с Соломатьком, и еще удивлялась, что за странная причуда архитектора – такой необычной формы окно всего одно в доме, да и то где-то сбоку.

– Давай-ка, дядя, сигай первым! – Маша подтолкнула Соломатька, тот растерянно перевел на меня взгляд, ища поддержки.

– Машунь, да ты что? Он же разобьется! – все-таки вступилась я за него.

– Вот и хорошо. Будет алиби.

Я ничего не поняла и тут уже по собственной инициативе переглянулась с Соломатьком. А он, кажется, что-то понял. Он сначала в ужасе посмотрел на Машу, потом на меня, а потом вздохнул, сифоня носом, попытался вытолкнуть кружевной кляп и опустил голову.

– Да ладно! – Маша потрогала его за макушку. – Я пошутила. Еще поживем. По отдельности, правда, но поживем. Давайте так – я спускаюсь… Мам, нормально! – ответила она на мой протестующий взгляд. – Я, потом ты. – Она кивнула Соломатьку. – Потом, мамуль, ты.

Соломатько все время, пока она говорила, пытался что-то мычать.

– Ну что ты? Что? Что такое важное обязательно надо сейчас сказать? Потом… – Она открыла фрамугу, а Соломатько замычал что есть силы, умоляюще глядя на меня. – Ох ты господи… – Маша опустила ногу, которую уже было перекинула наружу, и вытащила кляп из его рта. – Ну что? Говори, только быстрее.

– А… – Соломатько чихнул, закашлялся, снова чихнул и спросил меня: – У тебя есть платок?

– Ну, ты же знаешь… – ответила я.

– Тогда достань, пожалуйста, платок у меня из левого кармана, – попросил он и повернулся ко мне боком. – Да в рубашке, а не в штанах, Егоровна!

– Вы что, совсем сдурели? – Маша вытаращила глаза, слушая нас. – Извини, мам, от неожиданности. – Потом она обратилась к Соломатьку: – Одеколончиком тебя не сбрызнуть? Нет? Чем ты там душишься? «Эскада фор мэн»? Или исключительно «Живанши»? – Маша попыталась всунуть ему обратно кляп, но тут уже я отодвинула ее:

– Подожди, Машуня, пожалуйста! Не входи в раж! Секунду потерпи, он же сказать что-то хотел.

– В подвал пошли, – быстро сказал Соломатько, пока я вытирала ему рот и нос его платком, от которого и в самом деле замечательно пахло водой «Аква Жио», дымной и свежей.– Лестница боковая вон там, внизу.

– И что мы в твоем подвале делать будем? – спросила Маша, а в это время внизу высокий женский голос отчетливо произнес:

– ..и два пакета еще в багажнике!

Соломатько кивнул, как будто это сказали ему, и повторил:

– Пошли в подвал. Оттуда есть ход…

– Не в Кремль, случайно? – Маша тем не менее перестала лезть в окно и внимательно смотрела на Соломатько – не врет ли он. А я в тот момент совершенно неожиданно подумала – может быть, как раз Маша и сможет что-то понять по его лицу.

– Нет. На соседнюю дачу Специально копали ход, когда строили. Хотели внизу охотничий зал с винным погребом сделать – ну там все дела… рога, копыта… – Соломатько подмигнул мне, и довольно весело.

Маша нетерпеливо перебила его:

– Говори побыстрее – ход ведет куда? Правда, на соседнюю дачу?

– Ну да… И выход, кажется, на заднем дворе…

– Ага, кажется, на заднем, да окажется – на переднем. Или вообще его нет, выхода… Ладно, пошли, убедил, – вдруг сказала Маша.

– Дочка, – улыбнулся Соломатько, как будто и не обращая внимания на Машин зверский тон. – Ты мне руки развяжешь? А то кто же понесет вашу мародерскую сумку? Что-то мало ты в нее набрала… Подкинь еще вот ту коробочку с моими очками и – ноги в руки!

Я-то увидела только одно – Соломатько испуган и хочет помочь. Нам. А не себе. И означает это, зная его… ловушку, почти наверняка. А может быть, и нет.