"Homo Гитлер: психограмма диктатора" - читать интересную книгу автора (Манфред Кох-Хиллебрехт)

1.3. Попытки ОБЪЯСНЕНИЯ

Существующие объяснения феномена Гитлера можно признать удовлетворительными лишь отчасти. В июне 1945 года, уже находясь в плену, Альберт Шпеер писал: «Произошло необъяснимое историческое событие, которое человечество сможет оценить только по прошествии определенного времени». Отбывая заключение в тюрьме Шпандау, он развил свою мысль более подробно и пришел к следующим выводам: «Гитлер был продуктом определенной исторической ситуации. При нормальном течении событий он так и остался бы неудачником, мелким бюргером, который удивлял бы сограждан своими демоническими припадками. Все его фантазии не вышли бы за рамки брошюрок, которые бы писал этот одиночка».[103]

Нельзя признать неверной теорию, согласно которой взлет Гитлера объясняется простым стечением крайне неудачных обстоятельств, однако она не может считаться полностью удовлетворительной. Не подлежит сомнению то, что, к несчастью, Гитлеру часто и очень сильно везло. Как пишет Эберхард Йекель, «постепенное укрепление его власти не столько было предопределено какими-то вескими причинами, сколько являлось результатом случайного стечения обстоятельств, поэтому исследователь не может сбрасывать со счетов роль случая в истории».[104] По мнению Альфреда Хойса, «весь национал-социализм является чистой случайностью».[105] Тем не менее это позволило определенной личности с холодным расчетом и безоглядным оппортунизмом использовать случай в своих интересах.

Кроме того, Гитлеру очень помогли два события, серьезно повлиявшие на дальнейший ход истории. Подавляющее большинство немцев восприняли условия Версальского мирного договора как национальный позор, что давало великолепный шанс для популистских спекуляций. Еще в 1930 году историк Фридрих Майнеке писал: «Версальский мир является главным условием появления национал-социализма».[106] Спустя четыре года эту мысль развил юрист Карл Шмит, который писал, что крушение Германии в 1919 году стало отправным пунктом для Гитлера. В фюрере нашли свое выражение «вся сила сожаления о горести этого падения и воля к политическим действиям», направленным на то, чтобы изменить существующее положение вещей. Вторым по важности событием, обеспечившим успех Гитлера, был всемирный экономический кризис. В тяжелейшей ситуации, из которой не могли найти выхода традиционные политики, многие поверили в обвинения и рецепты Адольфа Гитлера. Увеличение голосов, поданных на выборах за НСДАП, было прямо пропорционально росту безработных. В этих кривых, как в зеркале, отразилось развитие кризиса немецкой экономики.

В одном из своих выступлений 12 октября 1932 года рейхсканцлер фон Папен прямо заявил: «Господин Гитлер, Вы здесь только благодаря сложившейся чрезвычайной ситуации». Этим словам вторил сам Гитлер: «Если бы не счастливый случай, меня бы не было здесь, меня бы не было вообще!»

Гитлера можно рассматривать как случайный продукт исторических обстоятельств только с учетом того, что он никогда не был бы вознесен к вершинам власти без той парламентской демократии, против которой он сражался. Во времена Габсбургов и Гогенцоллернов стоящие у кормила власти бесталанные князья, серые кардиналы и безответственные военные подготовили крушение старой системы. Это и привело к катастрофе первой мировой войны, разразившейся после убийства в Сараево. Однако именно парламентская демократия создала это ничтожество, которое во времена кайзера даже не приняли в Академию. Когда кайзеровскому фельдмаршалу Паулю фон Гинденбургу представили Гитлера, он заявил, что самое большое, что он когда-либо сможет предложить «богемскому ефрейтору», — это портфель министра почт.

В условиях кризиса Веймарской республики, которая на самом деле не являлась демократической в полном понимании этого слова, для этого неудачника появился шанс стать сперва главой партии, а затем занять пост рейхсканцлера. Так он смог вызвать столько бедствий, которые вряд ли мог бы сотворить человек с маломальским социальным положением и образованием.

В 1945 году Герхард Риттер задавал себе вопрос: «Имеет ли современная политическая партийная система право на существование, действительно ли она необходима?[107] Следует ли приводить в движение народные массы, чтобы они могли принимать участие в политическом процессе?» Гитлер не был «последствием демократии», как считал Винфрид Мартини. Однако, как пишет К. Д. Брахер, современная демократия со всеми своими трудностями и кризисами создала возможность и средства для установления тоталитарной диктатуры.[108]

Также вряд ли можно признать успешными попытки объяснить успех Гитлера финансовой поддержкой со стороны крупных промышленников.

«Существует великое множество слухов о мощных финансовых средствах Гитлера».[109] Наряду с сотней тысяч золотых марок Фрица Тиссена фюрер получал деньги от престарелых матрон (Гертруда фон Зейдлиц, фрау Бахштайн, фрау Брукманн), остзейских и украинских противников большевизма, из Чехословакии, Швейцарии, от еврейских банковских домов и даже от одной проститутки. Сам Гитлер представлял дело так, что его возвышение стало возможным «благодаря очень небольшим денежным пожертвованиям бедняков».

Тем не менее после вступления в должность рейхсканцлера 20 февраля 1933 года банкир Яльмар Шахт пригласил Гитлера на собрание, в котором приняли участие 20 финансистов и крупных промышленников из Рура, в том числе Густав Крупп фон Болен и Гальбах. На этом собрании в целях предвыборной борьбы с левыми партиями было решено передать Гитлеру 3 млн. рейхсмарок. Однако это не смогло повлиять на ход истории. Гитлер хорошо разбирался в финансовых делах, однако сами по себе деньги его не интересовали.

Теория марионетки, согласно которой Гитлер «предстает как полное ничтожество, бессмысленный рупор рейхсвера», была подвергнута сомнению еще Бертольдом Брехтом (запись в дневнике от 01.11.1941).

Более того, мнение о том, что Гитлера поддерживают, даже помогало ему. Так, фон Папен и его бароны просто представить себе не могли, что какой-то плебей, не обладавший малейшим опытом управления страной, сможет выйти из-под их контроля. Питая подобные иллюзии, ненацистское большинство в кабинете министров вело себя, как дама из старой английской песенки, которая захотела прокатиться на тигре. Сперва наездница весело смеялась, но затем пришло время посмеяться самому тигру — дамочка оказалась в брюхе хищника, морда которого расплылась в сытой улыбке.[110]

Идеологически зашоренные коммунисты видели в капитализме постоянную опасность. Вечером 30 января 1933 года, в день, когда нацисты пришли к власти, руководство КПГ играло в кегли. Сталин не считал Гитлера самостоятельной политической силой, рассматривая его только как выразителя совокупных интересов немецкого финансового капитала и крупной промышленности. Впоследствии Гитлер очень удивил Сталина, доказав ему, как он ошибался в оценке фюрера.

Во времена ГДР, согласно официальной точки зрения, Адольф Гитлер был «главным агентом монополистов, креатурой закулисных воротил бизнеса». Даже его книга «Майн кампф» считалась всего лишь «заказом, полученным от капитанов германской экономики».[111]

Однако уже в ГДР находились авторы, не согласные с подобной точкой зрения. Историки Пецольд и Вайсбекер были уверены, «что фашистский фюрер не был марионеткой, при помощи невидимых нитей управляемой монополиями». Они критиковали чрезмерное акцентирование многими антифашистами всего, что касалось финансирования нацистской партии.[112]

Точно так же неверно трактовать Гитлера как чьего-либо прислужника. Правые политики Веймарской республики считали национал-социализм наименьшим злом из возможных. Однако сам Гинденбург и два последних предшественника Гитлера на посту рейхсканцлера, прежде чем привести к власти лидера партии, имевшей самую мощную фракцию в рейхстаге, старались всеми способами держать его на расстоянии. В конце концов они вынуждены были выбрать его канцлером, но вовсе не из симпатии к национал-социализму, а исходя из убеждения, что «без помощи НСДАП, а тем более действуя против нее практически невозможно далее управлять страной».[113] При желании и с таким же успехом можно сказать, что на президентских выборах 1925 года коммунистическая партия выступала как пособник Гинденбурга. Как пишет Голо Манн, «если бы они не выставили собственного кандидата хотя бы во втором туре выборов, то вместо фельдмаршала мог бы быть избран представитель центра или умеренных левых».[114] Случись подобное, и камарилья Гинденбурга не смогла бы привести к власти Гитлера.

Далее Голо Манн утверждает, что коммунисты желали «победы Гинденбурга, поскольку он разрушал республиканский строй и тем самым постепенно приближал желанный для них час».

Политики центра также не остались в стороне. Канцлер Генрих Брюнинг пробил закон о чрезвычайном положении, для введения которого не требовалось одобрения большинства в парламенте, поскольку было достаточно подписи рейхспрезидента. Тем самым он постепенно начал приучать немцев к мысли, что парламентская демократия отходит в прошлое, и создал для Гитлера удобную возможность захватить власть в свои руки.

Следующий способ объяснения феномена Гитлера и национал-социализма также не может быть признан всеобъемлющим. Он основан на сравнении ужасов коммунизма и нацизма, при котором последний кажется меньшим из зол. Причем несмотря на темную, местами отвратительную программу нацистов, Гитлер якобы был единственной силой, способной противостоять коммунистам. Именно этим и объясняется успех Гитлера не только во внутренней политике, но и на внешнеполитической арене. Многие страны, в том числе Великобритания и даже Соединенные Штаты Америки, не противились Гитлеру не столько из-за какой-либо симпатии к фюреру, сколько из-за того, что якобы считали его бастионом, противостоящим экспансии большевизма. Это убеждение основано на том, что в глазах всей Европы немцы являлись плотиной, которая должна была отделить Восток от Запада и сдерживать бурные воды азиатского потопа, который грозил затопить все кругом и уничтожить западноевропейскую культуру. Позднее Гитлер якобы вынужден был принять на себя грязную, но необходимую миссию и вступить в борьбу с Советским Союзом. Исходя из этого, становится понятным, почему фюрер пользовался доверием, несмотря на многие отталкивающие черты нацизма, которые были видны с самого начала. По мнению Эрнста Нольте, в глазах напуганных реальной опасностью большевизма современников Гитлер был не более чем сорванцом, просто еще одной фигурой в европейской гражданской войне, которая «заполнила мир горем и страхом».

Так, во время выборов в рейхстаг 31 июня 1932 года Союз национал-немецких евреев выступил с лозунгом «Голосуй за немцев!», что могло бы привести к появлению национал-социализма без антисемитизма. Председатель этого союза приветствовал установление национального правительства в январе 1933 года, «несмотря на то что для нас это сулит мало хорошего, мы видим в этом единственное средство».[115] Ослепленные евреи считали, что находятся по одну сторону баррикад с нацистами, которые боролись против коммунистов. Председатель Имперского союза евреев — ветеранов войны капитан Д. Лёвенштейн считал, «что еврейские фронтовики даже после окончания войны боролись против хаоса и большевизма».

Даже во время войны в России немецкая общественность не только поддержала все жестокие преступления Адольфа Гитлеpa, но и сама приняла в них участие. Немцы видели в Гитлере не беспечного авантюриста, а человека, который мог предвидеть будущее и на основе этого заботился о благе своего народа. В связи с этим Андреас Хильгрубер поставил весьма интересную проблему: разве вермахт, оказывая яростное сопротивление Красной Армии и как можно больше продлевая войну, что позволило нацистам осуществить Холокост, не принес себя в жертву спасению Европы от нашествия большевиков, которые в противном случае полностью захватили бы Запад? Страх перед коммунизмом является самой глубокой психологической причиной успеха Гитлера. Эмигранты из России, которые были вынуждены покинуть родину во время гражданской войны, прекрасно информировали немцев о зверствах большевиков.

Во время этой войны начиная с 1918 года «жестокость стала нормой в отношениях людей. Особенно был силен страх перед коммунистами в граничащих с Восточной Пруссией прибалтийских государствах, где проживало множество немцев. Так, когда 26 декабря 1919 года в освобожденном от красных Дерпте (современный Тарту, Эстония. — Прим. пер.) были обнаружены заложники, захваченные большевиками, оказалось, что они подвергались немыслимым издевательствам, у многих были переломаны кости, а у некоторых даже выколоты глаза».[116]

Нацистская пропаганда на полную мощность использовала любую информацию о преступлениях коммунистов. 6 июля 1942 года Геббельс писал: «Всей человеческой фантазии не хватит для того, чтобы вообразить себе весь тот разгул жестокости и зверства, который бы устроили орды большевиков в Германии и Западной Европе, если бы они смогли сюда прорваться». Двумя месяцами ранее, выступая в зале Берлинхауза, он заявил: «Мария Шаляпина рассказывала о большевистской революции, которую ей пришлось пережить. Это был настоящий ад».

Уже в ходе войны германские войска обнаруживали зверски убитых пленных немецких солдат, которые в первые дни боев попали в руки Красной Армии, что только укрепляло доверие вермахта к Гитлеру. «Русские совершают немыслимые зверства, поэтому они должны быть», — писал в своем дневнике 5 июля 1941 года Геббельс. Уже в самом конце войны 15 апреля 1945 года Гитлер в последний раз обратился к пропаганде жестокостей коммунистов. Он заявил, что еврейско-большевистские силы являются смертельным врагом Германии, которую они стремятся стереть с лица земли вместе со всем немецким народом. «Старики и дети будут убиты. Женщины и девушки попадут в казармы и будут превращены в проституток. Оставшихся в живых пешком отправят в Сибирь».

Однако многие немцы намного больше опасались экспансии западного капитализма, чем русского большевизма. Этот страх был сродни тому чувству, с которым современный человек воспринимает слово «глобализация». Люди боялись того холодного безжалостного мира экономической эксплуатации, в котором их судьбой будет распоряжаться жестокий и расчетливый работодатель. Гитлер же представал как защитник от подобной эксплуатации. Он сам заявлял, что большевизм и капитализм являются не чем иным, как двумя главными ветвями на древе мирового еврейства. Даже те немцы, которые не воспринимали подобные аргументы всерьез, поддерживали Гитлера, поскольку он мог обеспечить для Германии особый, свой собственный путь развития, не похожий ни на большевизм, ни на капитализм. И в этом фюрер их не обманул.

Адольф Гитлер гипнотизировал своих современников требованием «социальной справедливости». Он настаивал на предоставлении одаренной молодежи возможности получить образование вне зависимости от финансовых способностей их родителей. Он протестовал против «огромной разницы в заработной плате», обещал «сократить разрыв доходов» и создать такой социальный порядок, при котором «честные рабочие смогут обеспечить себе уровень жизни, достойный человека и гражданина».

Многие немцы, в том числе и заговорщики круга графа фон Штауфенберга, не желали замены тирании Гитлера на демократию западного типа. Данная форма государственного устройства полностью дискредитировала себя в глазах немецкого народа, поскольку не смогла решить проблему безработицы. В этом отношении опыт времен Веймарской республики был очень показателен. К тому же во время войны западные союзники показали себя не с лучшей стороны. Можно по-разному относиться к проклятиям, которые Гитлер посылал на голову Черчиллю, но не трудно убедиться, что британский премьер-министр вместе с американской бомбардировочной авиацией перещеголяли фюрера в вандализме войны. Чтобы сломить дух сопротивления немцев, европейские города были почти полностью уничтожены. В течение четырех лет в этом огненном аду погибли 593 тысячи человек, в том числе 25 тысяч невинных детей.[117] Их убитых горем матерей было нелегко убедить в преимуществах западной демократии, военно-воздушные силы которой снова и снова изничтожали культурное достояние Европы, будь то его древнейшая часть на Монте-Кассино, фрески Маджента в соборе Святого Августина в Падуе или полностью стертый с лица земли город Каен, главная драгоценность Нормандии.

Таким образом, в конце войны немцы оказались перед практически неразрешимой дилеммой. Подавляющая часть населения Германии не видела смысла в каком-либо сопротивлении режиму Гитлера. Более того, после покушения 20 июля 1944 года народная любовь к фюреру только усилилась. Социальный климат в третьем рейхе до последнего оставался здоровым. Ликвидировав безработицу в основном благодаря росту военной промышленности, Гитлер создал в своем государстве атмосферу безопасности и удовлетворенности жизнью, чем обеспечил себе популярность у немецкого народа. По словам одной бывшей верхнебаварской коммунистки, «моя девушка должна каждый день благодарить Господа Бога за фюрера, который дал нам средства к существованию».[118]

Несомненно, что без помощи средств массовой информации Адольф Гитлер не смог бы привлечь к себе внимание широкой публики. В качестве местного оратора его влияние едва ли вышло бы за границы Баварии. Он очень рано понял значение прессы и еще задолго до прихода к власти владел газетой «Фелькишер Беобахтер». Эта газета превратилась во всегерманский рупор нацистской политической агитации, созданный по всем правилам бульварной прессы. Нацисты методично укрепляли и расширяли свое влияние в печатных средствах массовой информации. Для разных категорий приверженцев НСДАП существовали свои газеты. «Дас Шварце Корпс» отражал радикальные и слегка элитарные воззрения СС. «Дер Штюрмер» был предназначен для любителей порнографии и антисемитизма.

Однако решающую роль в нацистской пропаганде сыграло радио, которое Гитлер начал использовать довольно рано и которое сделало из фюрера первую медиа-звезду современности. После создания германской промышленностью достаточно дешевого приемника количество радиоточек постоянно росло, и к 1941 году они имелись в 65% немецких домов. Кроме того, немцы слушали выступления Гитлера на своих рабочих местах. Нация льнула к приемникам, когда из динамиков доносились слова «Говорит фюрер». Во время войны общество постоянно поддерживалось в напряжении радиосводками с фронтов, которые сопровождались исполнением популярных мелодий. Так, когда немецкие подлодки успешно топили суда союзников в Атлантике, по радио передавали шлягер «Когда мы выступим против Англии». Вести о победах на Восточном фронте сопровождались исполнением прелюдий Листа — музыкой, которую выбрал для этой цели сам Гитлер.

Канадский иезуит Маршалл Маклухан классифицировал исторические эпохи по степени развития средств коммуникаций и массовой информации. По его мнению, жесткий рациональный порядок книгопечатания дисциплинировал тогдашнее общество, что впоследствии позволило создать вымуштрованные армии и систему фабричного труда с четкой организацией рабочего времени.[119] В 1938 году Орсон Уэлес наглядно продемонстрировал, какой силой может обладать радио. Во время его передачи «Вторжение с Марса», транслировавшейся на большую часть территории США, многие американцы впали в панику, поскольку поверили, что на землю действительно высадились зеленые человечки.[120] Это событие привлекло внимание Адольфа Гитлера, который, выступая 8 ноября 1938 года в мюнхенской пивной «Бюргербройкеллер», заявил: «Немецкий народ не боится попасть под бомбы, прилетевшие с Марса или Луны».

Вторая мировая война стала временем расцвета радиопропаганды. Прослушивание вражеских радиопередач в третьем рейхе каралось смертью. Среди немецких солдат особой популярностью пользовалась радиостанция «Белград», чьи вечерние передачи заканчивались исполнением шлягера «Лили Марлен», который с удовольствием слушали в окопах по обе стороны фронта.

Адольф Гитлер считал радио «горячим» средством массовой информации, пригодным для использования возбуждающей демагогии, противопоставляя его «холодному» телевидению. В действительности же, сегодня на телеэкране Гитлер со своей жестикуляцией и всем остальным выглядел бы более чем захватывающе.

Однако телевидение положило конец романтике войны. Реалистические картины боевых действия во Вьетнаме, которые американцы каждый вечер видели на экранах своих телевизоров, развивали у населения неприятие этой войны. В эпоху телевидения возбуждающая демагогия больше не приемлема, куда большим успехом пользуется дружелюбная болтовня, которую использовал американский президент Рональд Рейган, полностью противопоставив свой имидж агрессивному стилю Гитлера.

В лице министра пропаганды Йозефа Геббельса Гитлер нашел виртуозного мастера демагогии, который представлял своего фюрера в средствах массовой информации. По его распоряжению в кинотеатрах перед каждым сеансом показывали сборник новостей «Ди Дойче Вохеншау», а режиссер Лени Рифенштальв 1934-1935 годах создала зачаровывающие документальные ленты о партийных съездах нацистов.

Гитлера как главнокомандующего воодушевляли киновыпуски новостей, которые использовались в целях военной пропаганды. «В 1938-1939 годах между министерством пропаганды и ОКВ было заключено "Соглашение о ведении пропаганды во время войны", по которому пропагандистские кампании, сопровождающие важнейшие операции на фронте, были признаны полноценным средством ведения войны».[121] Кадры, снятые германскими военными операторами, демонстрировались даже в США, так что ход боевых действий в Польше и Норвегии был показан только с немецкой точки зрения.

Не были забыты и другие способы агитации. Как пишет Й. Дюльффер, «на пачках сигарет печатали фотографии из альбома "Адольф Гитлер", который был выпущен в 1936 году тиражом в 100 тысяч экземпляров. На этих снимках фюрер был изображен в неестественных позах, которые в обычной жизни не свойственны людям».[122]

Адольф Гитлер был исторически обезличен во время Нюрнбергского процесса над военными преступниками, где победители впервые представили ужасные фотографические доказательства жестокости побежденных. Намного большее впечатление, чем показания жертв нацизма, произвели облетевшие весь мир фотографии экскаватора, хоронившего трупы заключенных в только что освобожденном концентрационном лагере Бельзен. Победители не только управляли ходом процесса, они полностью доминировали в средствах массовой информации.

За границу не просочилось ни одной фотографии, иллюстрирующей ужасы советского Архипелага ГУЛАГа. Все фотографические свидетельства бесчисленных массовых убийств, совершенных китайскими коммунистами во время культурной революции, сводятся к нескольким снимкам унесенных течением и выловленных в Гон-Конге трупов, которые сделали американские корреспонденты. Таким образом, количество документальных свидетельств не всегда соответствует масштабу исторических событий. Во время правления Гитлера эсэсовцы уничтожили в концлагерях миллионы людей, не создавая при этом терриконы трупов. Эти горы тел появились сразу после освобождения, когда за несколько дней умерло больше заключенных, чем при СС. Причиной этого стал не недостаток продуктов питания для огромного количества заключенных, с которым внезапно столкнулись освободители, а эпидемия тифа, вспыхнувшая после того, как изолированные эсэсовцами в специальных бараках больные вышли на свободу и разнесли инфекцию. Эсэсовцы никогда не оставляли трупы своих жертв, они выбивали из челюстей погибших золотые зубы, а затем кремировали трупы и захоранивали уже пепел. Специальные команды самым тщательным образом очищали вагоны, в которых несчастных привозили в лагерь, от следов их присутствия. Засыпанная гравием площадь, на которой евреи раздевались перед тем, как оправиться в газовую камеру, также чисто убиралась перед прибытием каждой новой партии. В настоящих лагерях смерти, таких как Собибор или Треблинка, в которые по специальным железнодорожным веткам ежедневно подвозили для уничтожения все новые и новые партии людей, не осталось каких-либо доказательств, которые можно было бы сфотографировать. После отступления немцев эти лагеря были разрушены, а местность, где они стояли, заросла лесом.

Такой диагноз был поставлен Гитлеру его современником, психиатром, который несколько раз наблюдал фюрера, но не был полностью уверен в своих выводах. В 1948 году В. Ланге-Айхбаум диагностировал заболевание Адольфа Гитлера как «истеричное, психогенное ослепление, первопричиной которого должно было быть постоянное чувство страха, которое он испытывал на фронте».[123] Личный хирург фюрера Карл Брандт лечил тремор его левой руки — классический случай психогенного синдрома Паркинсона, который начал развиваться у Гитлера вскоре после покушения Штауфенберга. В 1952 году Бумке следующим образом охарактеризовал уровень образования Гитлера: «Он держал в голове множество фактов и данных, которые не были упорядочены, сведены в какую-либо систему и связаны между собой».[124] Не указывая прямо на Гитлера, но довольно ясно давая присутствующим понять, о ком идет речь, еще в 1932 году во время одной из своих лекций психиатр назвал фюрера «честолюбивым психопатом и шизоидным фанатиком». Подобным же способом он объяснял холодность и недоверчивость Адольфа Гитлера, равно как его фанатизм и жестокость.

Также представляют интерес данные из области психиатрии, которые содержат сведения о распространенности душевных заболеваний среди населения. Почти 5% людей, живущих в индустриально развитых странах, страдают шизофренией, маниакально-депрессивным психозом, эпилепсией, дебилизмом и психопатией. Во время кризиса их маниакальные идеи имеют шанс завоевать популярность в обществе, а они сами могут прийти к власти. «В спокойные времена мы изучаем их, а в тяжелые — они тиранят нас», — предупреждал в своей лекции Эрнст Кречмер.

В традициях психоанализа принято объяснять отклонения в характере Гитлера событиями его раннего детства. Фюрера пытались понять, приписывая ему такие невротические симптомы, как Эдипов комплекс или чувство неполноценности. Однако все это, включая ссылки на привязанность к матери и жесткое отношение со стороны отца, звучит неубедительно. Нет и не может быть никакой связи между наказанием от руки отца и Холокостом. Гитлер не был невротиком. Его историческую роль нельзя свести к примитивной психоаналитической схеме: игры невротика с таким же невротическим народом.

Одна из первых попыток интерпретировать характер Гитлера по системе Зигмунда Фрейда была сделана Рихардом Лангером в 1943 году по заказу Управления Стратегических Служб США.[125] Вскоре в руки американских армейских психологов попала Паула, младшая сестра Гитлера, захваченная в Берхтесгадене. Ее самым подробным образом расспросили о брате, и Паула рассказала, что отец жестоко наказывал маленького Адольфа. В результате антисемитизм и агрессивность Гитлера объяснили как результат эдиповой ненависти к отцу.

Эрих Фромм еще более запутал дело, выступив с тезисом, что Гитлер имел склонность к некрофилии. «На лице Адольфа Гитлера застыла мина человека, который к чему-то принюхивается, о чем мы уже упоминали в нашей дискуссии о некрофилии, как будто он постоянно ощущал некий отвратительный запах; это прекрасно видно на многих фотографиях».[126] В качестве подтверждения якобы имевшейся у Гитлера склонности к некрофилии Фромм часто приводит цитату из мемуаров Шпеера: «Насколько я помню, когда на стол подавали мясной бульон, он называл его "трупным чаем", появление вареных раков он комментировал рассказом об умершей старушке, которую близкие родственники бросили в ручей как приманку, чтобы наловить этих тварей, если ели угрей, он не забывал упомянуть, что эти рыбы обожают дохлых кошек и лучше всего ловятся именно на эту приманку». Однако нет никаких доказательств того, что Гитлер действительно имел какую-либо склонность к трупам.

Намного более убедительно звучит другое объяснение, основанное на другом глубинном психологическом факторе — комплексе неполноценности, описанном Альфредом Адлером. Как пишет Алан Буллок, «огромную роль во всей политике Гитлера играло присущее ему сильнейшее чувство зависти, он желал раздавить своих противников».[127] 13 августа 1939 года Гитлер заявил итальянскому министру иностранных дел Чиано, что причиной начала второй мировой войны стало пренебрежительное отношение стран западной демократии к Германии и Италии, которых они отказывались воспринимать в качестве равноценных политических партнеров. «Этот психологический момент презрения был, пожалуй, наиболее худшим и тяжелым из всех факторов, влиявших на развитие ситуации».

Объяснение, согласно которому действия австрийца Гитлера вытекали из природных особенностей немецкого национального характера, нельзя признать состоятельным. Авторы, которые пишут о неврозе, присущем немцам со времен Лютера, забывают о том, что Гитлер был католиком и, будучи баварским солдатом во время первой мировой войны, прилежно посещал полевые молебны и службы. Все вышесказанное распространяется на попытки вывести психологическое объяснение зверств СС из жестокости германских народных сказок.[128] Смешно говорить о прямой психологической связи между печкой, в которую ведьма посадила Хензеля и Гретель, и газовыми печами крематория в Освенциме. Также нелепо ссылаться и на любимые Гитлером приключенческие романы Карла Мая, проводя параллель между жестокими сценами скальпирования индейцами поселенцев и порядками в немецких концентрационных лагерях.

Ключ к пониманию успеха и личности Адольфа Гитлера лежит в его личной религии, из которой он черпал невероятную по силе энергию. Был ли Гитлер религиозным человеком? Большинство современников были убеждены в этом. По мнению графини Марион Денхоф, фюрер нес на себе «отпечаток религиозности».[129] Причем этот отпечаток носил не только социально-христианский характер, свойственный Австрии, но вобрал в себя общенемецкие черты.[130] Как пишет Фридрих Хеер, Гитлер был убежден, что борьба за Германию носит религиозный характер и ее высшей целью является самопожертвование в интересах священной империи немецкого народа.[131]

8 детстве Гитлеру доставляло удовольствие представлять, как он станет священником. Летом 1924 года, находясь в заключении в Ландсберге-на-Лехе — тюрьме, фюрер заявил своему другу Рудольфу Гессу, что «если бы он чувствовал в себе способность к лицемерию большого стиля, то, возможно, стал бы священнослужителем и, скорее всего, достигнув высокого положения, реформировал и революционизировал бы церковь».

9 марта 1927 года, во время первого публичного выступления после освобождения из тюрьмы, держа речь перед собравшимися в цирке «Крона» приверженцами, Гитлер ничтоже сумняшеся сравнил себя с Иисусом. Он не колеблясь пошел на кощунство и применил в политической риторике евангелический мотив «Esse Homo», сравнив свою судьбу с Христом, блуждавшим по пустыне. Истолкование национал-социализма как политической религии является одной из самых старых попыток объяснить этот феномен, который своим экстремизмом напоминал эпоху детских крестовых походов или реформацию. В 1930 году Томас Манн интерпретировал национал-социализм как возвращение в первобытное время: «От этой природной религиозности, сущность которой заключается в оргастическом, вакхическом разгуле, очень многое перешло в современный неонационализм. Однако если подумать, во что обошелся человечеству расцвет культов природы с их рафинированно варварской гностикой и сексуальным развратом мистерий в честь Молоха, Ваала и Астары, можно только удивляться, с каким легкомыслием сегодня отрицается возможность возрождения чего-либо подобного».

В 1938 году Эрик Фегелин разглядел в нацистском движении «внутреннюю религиозность», которая воплощается в народе как «партикулярная церковь». В своих выступлениях Гитлер несет народу как бы «святую правду».[132] «Связь с популистской демагогией, целям которой блестяще служат даже саркастические насмешки, которые вместе с усиленной жестикуляцией политического миссионера придают его словам огромное убеждающее действие, особенно видна в глазах простых слушателей».[133]

Герман Гессе был поражен этим аспектом культа Гитлера. В 1934 году он писал: «У меня есть одна знакомая, дама хорошего вкуса, швейцарка, из либеральной приличной семьи. В потаенной каморке своей квартиры эта дама устроила нечто вроде домашней молельни. Однажды в минуту откровенности она отвела меня туда. У стены одиноко стоял шкаф, на передней стенке которого висел портрет Гитлера в половину натуральной величины… рядом стоял подсвечник, слева лежал Новый Завет, а справа — "Майн кампф"».[134]

Религиозный философ Романо Гвардини усмотрел в нацистском приветствии «Хайль Гитлер» выражение «народного благочестия». На Гитлера как бы перенеслись «все чувства, которые испытывали к Иисусу Христу». По мнению одних современников, «никто бы не удивился, если бы он исцелял недужных и воскрешал мертвых». Другие насмехались над фанатичными приверженками Гитлера: «Она сидела на кухне и читала слова, сказанные человеком из Мюнхена. Ну чем не библейская земля обетованная?» Фридрих Хеер считал, что девиз «Восстань, Германия!», написанный на штандартах СА, профанировал пиитическую потребность в воскрешении после смерти и при помощи этого стремился перенести религиозные представления в сферу политики.

Даже еврейские авторы обратили внимание на религиозный контекст нацизма. Саул Фридлендер писал о «продолжающихся вплоть до сегодняшнего дня попытках привнести мессианскую веру и апокалиптическое видение истории в политическую, бюрократическую и технологическую системы высокоразвитого индустриального общества».[135]

Великий социолог Макс Вебер определил новое время как эпоху, в которой религиозность будет загнана в подполье. Опираясь только на молитвы, нельзя не регулировать воздушное сообщение, не строить автомобили или атомные станции.[136] Однако Просвещение и его идеалы торжествуют только на сравнительно небольшом временном отрезке истории Европы. Принятие обществом псевдорелигиозных идей Гитлера коренится в разрушительном вневременном протесте против разума и рациональности.

В отличие от варваров реакция религиозных общин носит сакраментальный характер. Так, свидетели Иеговы решительно выступили против поползновений псевдорелигиозных нацистов. Они отказались использовать приветствие «Хайль Гитлер», поскольку посчитали это богохульством, за что были отправлены в концлагеря.

Когда во время выборов в рейхстаг 1933 года по радио сообщили, что въезд Адольфа Гитлера в Кенигсберг сопровождался колокольным звоном, евангелическая церковь Восточной Пруссии поспешила заявить, что колокола звонили вовсе не в честь фюрера, просто его приезд совпал с началом службы в церквах.[137] В мае 1936 года руководство церкви с прискорбием отметило, что фюрер и рейхсканцлер принимает «почитание в форме, которая подобает только Господу Богу». В следующем 1937 году Ватикан издал энциклику «Со жгучей скорбью», в которой четко и ясно отделил христианство как единственный носитель духовности от расистской псевдорелигии Гитлера.

Адольф Гитлер был убежден в том, что он был призван уничтожить «противостоящую расу», «роковой принцип истории». Герман Грамль определил антисемитизм как «государственную религию» третьего рейха, а преследования евреев как «религиозную войну».[138] По его мнению, все политические успехи Гитлера усиливались его убежденностью в том, что ему предначертано уничтожить еврейский народ.

Как писал Гаральд Штром, идея фикс Адольфа Гитлера о том, что всемирная история является ареной борьбы между высшей арийской расой и еврейскими недочеловеками, которые, портя благородную кровь, вступая в сексуальные контакты с ее носителями, берет свое начало в гнозисе.[139] «Арийцы утратили чистоту своей крови и за это были изгнаны из рая», — писал Адольф Гитлер. Фюрер был убежден, что черноволосые еврейские юноши часами выслеживают белокурых арийских девушек, чтобы осквернить их, выступая тем самым как гностик, исповедующий борьбу света и мрака. Если бы Гитлер попал в неогностическую секту, его болезненная, далеко выходящая за рамки нормального духовная форма стала бы свидетельством богоизбранности.

Клаус Фондунг выводит дуалистическую схему мышления Гитлера, основанную на противопоставлении ариец-еврей, из ветхозаветной Книги пророка Даниила и Откровения Иоанна Нового Завета.[140] В этих текстах отражена кризисная ситуация, сходная с тем положением, в котором оказалась Германия во время и после первой мировой войны. Библейские книги четко разграничивают смертельных врагов, виновных во всех бедах, и избранных, которые теперь страдают, но в скором времени одержат победу над силами зла. Две эти силы должны были сойтись в битве апокалипсиса, «решительном всемирном сражении», как назвал его Альфред Розенберг. Борьба будет идти не на жизнь, а на смерть. Победит только та сторона, у которой к концу сражения на поле боя останутся солдаты, поголовно истребившие противника. Убежденность Адольфа Гитлера в неизбежности последнего сражения между силами света и тьмы, которая особенно окрепла в последние недели его жизни, доказывает акопалиптические корни его воззрений.

В 1997 году исследователь Иоахим Келер назвал Гитлера исполнителем пророческих идей Рихарда Вагнера.[141] Как известно, его оперы служили в первую очередь не отвлеченным эстетическим, а вполне реальным политическим целям — борьбе с евреями. Покрытая зеленью вершина в Байройте была не столько храмом чистой музыки, сколько центром антисемитской агитации. Именно Вагнер первым высказал мысль о необходимости поголовного уничтожения евреев. Одного из главных любителей музыки Вагнера, баварского короля Людвига II, никак нельзя причислить к антисемитам. Однако зять композитора Хьюстон Стюарт Чемберлен был близким другом кайзера Вильгельма II, известного своей враждебностью к евреям. Уже лишенный трона Вильгельм 15 августа 1929 года писал: «Евреи и комары досаждают человечеству, и оно должно избавиться от них тем или иным способом».[142]

После проигранной первой мировой войны в Германии непременно должен был появиться Парцифаль, который избавит немецкий народ от ужаса и бедствий, устроенных евреями. Это мог быть только человек из народа. Именно такого человека разглядел поклонник Вагнера капитан Майер в австрийском ефрейторе, отличавшемся ораторскими способностями и детальным знанием всех опер композитора. Другой вагнерианец Экарт Дитрих добился того, что Гитлера пригласили в Байройт, где с ним встретился Чемберлен, который подтвердил догадку Майера. Ефрейтор действительно оказался тем Парцифалем, которого ждал немецкий народ. Затем вагнерианцы Брукманны и Бехштайны ввели Гитлера в общество и поддержали его финансово. Правда, перед этим будущего фюрера пришлось прилично одеть и немного пообтесать, преподав ему несколько уроков этикета.

По мнению Келера, Гитлер и сыграл эту роль. Перед тем как его провозгласили «Парцифаль», он считал себя просто «барабанщиком». В свете данной теории борьба Гитлера против евреев предстает воплощением навязчивой идеи Рихарда Вагнера. Таким образом, лозунг «Евреи должны исчезнуть», ставший основой мировоззрения Гитлера, первоначально был воспринят как театральная идея, нечто вроде сценической задумки режиссера. Гитлер представлял себе уничтожение евреев как театральное действие, происходящее на сцене. Стоит только открыть люк, и зло исчезнет со сцены, провалившись в подпол. Фюрер в неприкосновенности перенес идеи из опер Вагнера прямо в живую политику, не без определенных трудностей реализовав концепцию, созданную композитором, на практике.

Однако нервы актеров и зрителей не всегда выдерживали воплощение этой идеи. Так, Гиммлер, в подчинении которого находились СС, реализовавшие этот поражающий своей жестокостью сценарий, в августе 1942 года в Минске оказался свидетелем резни, которая поставила его перед дилеммой. Оказалось, что теперь злодеев не всегда можно с первого же взгляда отличить по костюму. В толпе евреев, которых вели на казнь, рейхсфюрер СС увидел двадцатилетнего блондина с голубыми глазами и в некотором замешательстве спросил несчастного:

— Вы еврей?

— Да.

— Оба Ваши родителя евреи?

— Да.

— Есть ли среди Ваших родственников хоть один не еврей?

— Нет.

— Тогда я ничем не могу Вам помочь, — после минутного колебания ответил Гиммлер.[143]

Выступая 4 и 6 октября 1943 года в Познани сперва перед группенфюрерами СС, а затем перед имперскими чиновниками и гауляйтерами, Гиммлер впервые открыто заявил об «истреблении еврейского народа». Там же не без жалости к самому себе он посетовал на несоответствие между постоянно подгоняющими указаниями Гитлера и медленным их выполнением частями СС, не справляющимися с потоком заключенных. Офицерам СС Гиммлер говорил: «Еврейский народ должен быть уничтожен, — слышим мы от каждого партийного функционера, — все ясно, так записано в нашей программе, уничтожение, этим мы и занимаемся… Среди тех, кто так говорит, нет ни одного человека, который бы видел, как это делается, или принял бы в этом участие». Перед простыми эсэсовцами он выступал в несколько другом стиле: «Большинство из нас знает, как выглядит груда из 100, 500 или 1000 трупов».

Как пишет Келер, Винифред Вагнер, невестка композитора, снабдила Гитлера, отбывавшего срок в Ландсбергской тюрьме, не только бумагой и письменными принадлежностями, но и идеей. Он был «вдохновлен мифологией Байройта, превратившей жизнь безработного в скитания вагнерианского героя, призванного в реальность, чего же больше можно было предложить на сцене».[144] Наиболее часто цитируемая фраза Гитлера из «Майн кампф» «Так я решил стать политиком» перекликается с текстом автобиографии Вагнера «Я решил стать музыкантом». Даже религиозность Гитлера была выражением его стремления сыграть на политической сцене священное представление, некую смесь из «Мейстерзингеров» и «Парцифаля».