"Homo Гитлер: психограмма диктатора" - читать интересную книгу автора (Манфред Кох-Хиллебрехт)

4.5. Замещение удовлетворения

Если Гитлер не находил удовольствия в том, «что мужчина и женщина делают наедине», то где тогда он получал удовлетворение? Поскольку фюрер считал себя исключительным человеком, он не поддавался сексуальному влечению в обычном понимании этого слова. Удовлетворение, к которому он стремился и которое в конце концов получал при помощи своих жутких деяний, носило экстракорпоральный характер.

Периодом наивысшей сексуальной активности Гитлера был небольшой отрезок с 1920 по 1939 год, всего менее двадцати лет. Именно на это время пришлись его самые большие успехи, ему все удавалось. Периоды почти ненормально повышенного настроения, которые сменяли периоды депрессии, вызванные поражением путча 1923 года, заключением в Ландсбергской тюрьме и самоубийством племянницы Гели, сопровождались повышенной сексуальной стимуляцией. Однако высшую точку эмоционального опьянения Гитлер испытывал не в объятиях женщины, а на ораторской трибуне.

Выходя на трибуну, Гитлер подогревал себя и публику музыкой марша. Баденвайлерский марш, который обычно исполняли перед началом его выступления, не только настраивал публику на военный лад, но и стимулировал чувственность фюрера. Во время кризисов Гитлер находил утешение в произведениях, которые исполнял на пианино его шеф зарубежной прессы Пуци Ханфштенгль. Сообщения о победах германского вермахта в России предворялись фанфарами из «Прелюдий» Листа, чтобы настроить слушателей на соответствующий моменту торжества лад.

Гитлер находил сексуальное удовлетворение в доведении публики до состояния экстаза. Себастьян Хаффнер считает, что фюрер открыл для себя этот новый источник удовольствия 24 февраля 1920 года, когда он произнес первую большую речь перед большой аудиторией. Понять воздействие этого события на Гитлера можно, только представив себе, как человек, «который был импотентом, неожиданно получил долгожданное чудо мужской силы».[110] К этому можно добавить слова Пуци Ханфштен-гля: «Баритон Гитлера был мелодичным и имел резонанс. От его гортанных звуков по коже бегали мурашки. Его голосовые связки позволяли придавать звукам такие нюансы, которые оказывали невообразимое действие на публику». Генриетта фон Ширах сравнивала голос Гитлера с виолончелью.

Однако Гитлер был не только единственным исполнителем в своем театре одного актера, представления которого вызывали у слушателей эротические эмоции, сходные с теми, что возникают в опере. По примеру великих образцов Рихарда Вагнера Гитлеру требовались также музыка и либретто. Он предварительно отрабатывал жестикуляцию перед зеркалом. Во время его предвыборных кампаний до 1933 года Гитлера сопровождал актер Деврин, который профессионально поставил фюреру дыхание и дикцию, а также обучил некоторым приема актерского мастерства. Уже при надиктовке своей речи Гитлер впадал в состояние транса. Он настолько концентрировался, что не забирал у секретарши сделанные ей заметки. «Во время диктовки для него я переставала существовать, сомневаюсь, замечал ли он вообще, что я сижу за письменным столом».[111]

Гитлеру нужен был стук пишущей машинки как стимулирующее средство, поэтому он не диктовал стенографисткам. «Как только он упоминал в речи о большевизме, его охватывало возбуждение. Он начинал говорить прерывистым голосом, захлебываясь словами». Точно так же было при упоминании Черчилля (которого он называл «горьким пьяницей») и Сталина («кровавой собакой»). «В таких ситуациях его голос достигал высших точек громкости, он захлебывался собственными словами и сильно жестикулировал руками. Краска бросалась ему в лицо, глаза сверкали гневом. Он замирал на месте, как будто прямо перед ним стоял его враг. Во время этих диктовок у меня учащался пульс, начиналось сильное сердцебиение, поскольку мне передавалось возбуждение Гитлера».

Как правило, речи Гитлера длились более часа. Во время выступления, иногда относительно спокойного, фюрер заводил массы. Чем ближе он подходил к апогею речи, тем более сильным становился его голос. Истеричные крики переходили в гортанные хрипы, и наконец он достигал оргазма.[112] Публика была восхищена, женщины визжали. «Это настоящий водопад! Шафхаузен! Ниагара!»[113] Иоахим Фест считал, что выступления Гитлера носили «неприличный половой характер» и являлись «актами замещения блуждающей в пустоте сексуальности».

В 1933 году Гитлер заявил: «Время личного счастья прошло». Отныне счастье можно было найти только в коллективе. Выступления фюрера должны были способствовать проявлениям этого нового коллективного счастья. «Что может быть прекраснее митинга национал-социалистов, где оратор и слушатель ощущают себя единым целым?»

Гитлеру не хватало даже матримониальных метафор, чтобы описать свое отношение к слушателям. 17 апреля 1932 года, выступая перед членами партии в Розенхайме, он с гордостью сказал: «Мои товарищи знают, что я буду с ними до последнего вздоха, равно как и я знаю, что они целиком принадлежат мне. Это — союз на всю жизнь».

Адольф Гитлер считал себя пожизненным партнером своей публики. 4 сентября 1932 года он объяснил, как ему видится это партнерство: «Я привил массам мою волю, и теперь у них есть собственная воля… Мы связаны друг с другом в горе и в радости».

Слишком часто наблюдатели использовали эротические образы, чтобы описать отношение Гитлера к немцам. Уже после войны британский журналист Сефтон Делмер, которого никак нельзя назвать большим другом фюрера и нацистов, так описывал Берлин того времени: «Сегодня можно говорить что угодно, но в 1936 году Германия была счастливой страной. Ее лицо было лицом влюбленной женщины. Немцы были влюблены, влюблены в Гитлера».[114]

Во время выступления Гитлер терял в весе по несколько фунтов, он был сильно утомлен физически и полностью счастлив. 8 июля 1942 года в ставке «Вольфсшанце» он не без гордости вспоминал старые времена. В этот раз беседа затронула несколько необычную тему, речь шла о потоотделении. Гитлер утверждал, что кошки играют с мышами, прежде чем убить, потому, что вспотевшие от смертельного страха мыши более вкусны и полезны. После того как фельдмаршал Кейтель рассказал о том, как гунны клали мясо под седло и ездили на нем, пока оно не станет сочным, Гитлер поделился собственными познаниями в этом вопросе: «Во время выступлений на больших собраниях с него градом катился пот, и он терял в весе по 4-6 фунтов… С учетом жидкости, которую он выпивал в перерывах, эта цифра возрастет до 7 фунтов. Возможно, такие потери массы тела вовсе не являются вредными для организма. Единственное, что его тогда беспокоило, так это только то, что его единственная синяя военная форма, в которой он выступал, пропитавшись влагой, красила в синий цвет нижнее белье».[115] Публичные выступления требовались Адольфу Гитлеру не только для телесного, но и для духовного здоровья. Они оказывали на него такое же эмоционально стабилизирующее действие, как на других людей половые сношения.

Рудольф Дильс весьма удачно сравнил Адольфа Гитлера со знаменитым сценическим персонажем: «Он казался мне Дон Жуаном, который мог сконцентрировать свою энергию в одном месте и в одно время, чтобы выпустить ее в массы».[116]

Дон Джованни, герой оперы Моцарта, прославился как великий соблазнитель женщин. Его слуга Лепорелло не уставал поражаться совершенным методам обольщения. У Дона Джованни был свой индивидуальный подход к полным и худеньким женщинам, к блондинкам и брюнеткам.

Адольф Гитлер также был в состоянии удивить Лепорелло. Причем если Дон Жуан мог похвастаться списком всего из 1003 покоренных женщин, то у фюрера счет шел на миллионы. Столь огромное число жертв объясняется особым ораторским талантом Гитлера. Его чарам с одинаковым успехом покорялись молодые армейские лейтенанты, юноши, отбывавшие трудовую повинность, курсанты наполы и даже дорожные рабочие. Причем, как и Дон Жуан, Гитлер находил нужные слова для каждой своей жертвы. Представив себе молодых восторженных слушателей Гитлера, довольно легко понять, насколько возбуждающе они действовали на оратора.

В эпоху борьбы он вынужден был выступать перед пестрой публикой, которую еще нужно было убедить и перетянуть на свою сторону. После 1934 года шумный успех любого выступления был заранее гарантирован, поскольку Гитлер выступал «только на специально организованных митингах и собраниях».[117]

Так, 23 ноября 1937 года 49-летний фюрер без труда получил удовлетворение привычным ему, не совсем нормальным способом. Гитлер выступал перед курсантами орденбурга «Хонтхофен» в Альгау, прекрасно тренированными крепкими молодыми нацистами в возрасте 20 лет. Речь Адольфа Гитлера состояла из набора стандартных идеологических штампов. Он говорил о «борьбе крови», которая «беспощадна по необходимости», о том, что «только силой и энергией можно надолго удержать мировое господство», и, естественно, о важности «слепого послушания и абсолютного авторитета» для «немецкого народа, который имеет все это благодаря своему фюреру».

Выступая в декабре 1937 года перед дорожными рабочими в берлинском Народном театре, Гитлер пустился в риторические преувеличения. Поздравляя восторженных собравшихся с пуском новых 2000 километров автобанов, он кричал с трибуны, что это — «самая великая работа, которая была когда-либо выполнена на земле».

Он тщательно скрывал свою потребность в тесном общении с простыми мужчинами, выдавая ее за социальное обязательство: «Фюрер Германии с восторгом и обожанием относился к рабочим. Он признался одному из своих приближенных: "Эта огромная чудовищная масса и есть сам народ. Будучи безработным, я голодал вместе с ними, я сидел вместе с ними в окопах, и я знаю, какие это прекрасные люди"».[118]

При посещении заводов он всегда замечал внушительных физически развитых мужчин. Так, 20 мая 1942 года он вспомнил рабочих с завода Круппа, которых мельком видел 27 сентября 1937 года. Спустя пять лет фюрер назвал их «настоящими господами». «К такому же выводу он пришел при спуске на стапелей "Тирпица" на верхи в Вильгельмсхафене. Там среди рабочих он заметил множество красивых мужчин с благородной осанкой и выражением гордости на лице».

Однако этот благородный народ в том виде, в каком он был, не совсем отвечал вкусам Адольфа Гитлера. В своей секретной речи перед офицерами, произнесенной 25 января 1939 года, он позволил себе более подробно описать свои тайные гомоэротические предпочтения. По его мнению, немецкий народ не был безупречен в расовом отношении. «Большую массу нашего народа составляют вовсе не нордические элементы. Все эти элементы, противостоящие нордическому элементу, представляют собой, так сказать, женский элемент». Данные плохие элементы будут постоянно находиться под угрозой до тех пор, «пока окончательно не утвердится абсолютный принцип фюрерства, который принесет с собой нордические черты». Здесь Гитлер невольно обнаружил себя. По его мнению, нордические арийские черты были тем элементом, который противостоял женскому началу. Таким образом, вся расовая доктрина являлась средством защиты гомоэротического общества.

В речах Гитлера снова и снова проскальзывали предательские пассажи, выдававшие его гомоэротические наклонности. Незадолго до назначения на пост рейхсканцлера, выступая перед берлинцами во Дворце спорта 20 января 1933 года, он сказал: «Товарищи члены партии и истинные немцы, если вы пришли сюда, то вы должны слить вашу волю с волей миллионов других немцев, чтобы стать частью этой великой коллективной воли. Вы должны быть мужчинами и доверить себя вашему фюреру!» Фактически он требовал от собравшихся мужчин пройти обряд инициации, открыто признаться в своей гомосексуальности. Затем он потребовал этого от всего немецкого народа, который в ходе все новых голосований на референдумах должен был демонстрировать единство с его желанием.

Для приверженцев психоанализа следующий пассаж этой речи фюрера является очевидным подтверждением того, что Гитлер совершенно четко представлял себе собственную фаллическую роль в нацистском движении: «Моя миссия как знаменосца партии заключается в беспрерывном движении вперед. Я буду нести наше знамя ровно столько, сколько мне отпущено роком, и никогда не выпущу его из рук».[119] В принципе способность Гитлера часами простаивать на парадах с поднятой в нацистском приветствии рукой и была символической демонстрацией мужского начала.

Данный жест Гитлера при желании можно рассматривать как фаллический. Вскинутая в знак приветствия правая рука была знаком мужской силы. Он мог простоять в такой утомительной позе намного дольше, чем любой другой человек, что производило на присутствовавших весьма сильное впечатление.

По мнению Генриха Манна: «Массы соблазняют сексом. Как уличная Венера, он получил первую красоту только под угрозой убийства и с пеной у рта. Тогда массы задохнулись под его напором и безоговорочно последовали вслед за этим жутким половым призывом». Гитлер подготовил общество к приходу фашизма. «В конце концов, каждый должен был кастрировать себя, чтобы стать частью одного большого трансцендентного фаллоса, который станет основой всего». Далее Манн писал: «С тех пор как он заполучил радио, все принадлежат ему. В начале его голос звучит медленно, но угрожающе… Затем наступает кульминация: проявляется подлинная первобытная сущность, из морской пены появляется Венера и бесстыдно обнажает все свои пороки, которые открыто и нагло возбуждают желания толпы».[120]

В 1937 году на партийном съезде в Нюрнберге Адольф Гитлер выступал перед 20 000 восторженных женщин. Находясь в апогее, Гитлер задал собравшимся риторический вопрос: «Что я дал всем вам?» — и спустя мгновение сам на него ответил: «Мужчину». То, что в это мгновение происходило со слушавшими его женщинами, по мнению Отто Штрассера, можно смело назвать оргазмом.[121]

В определенном смысле стиль выступлений Гитлера напоминал изнасилование. «Все это можно сравнить с извращенным убийством на сексуальной почве; оратор вгрызается в "плоть слушателей", которые реагируют соответствующим образом. Эти собрания были не чем иным, как коллективными оргиями, где практиковали замещение нормального способа удовлетворения суррогатом. От посещения выступления Гитлера во Дворце спорта у Хазенклевера осталось следующее впечатление: "Все мычали и готовы были идти на убой. Женщины, не знавшие до этого мужчин, впервые испытали удовлетворение. Это был настоящий оргазм"». Для Гитлера было крайне важно подчинить слушателей своей воли. Он считал, что «масса должна чувствовать триумф собственной силы» и «массам нужен человек в кирассирских сапогах» (здесь он намекал на Бисмарка).

По мнению Генриха Манна: «Оратор, который насилует и оскверняет толпу, получает от этого удовлетворение, достойное его искусства. Он обнажается перед всеми людьми, которые не способны по-настоящему удивиться этому духовному стриптизу, и показывает то, что должен был скрывать». Гитлер и нацистское движение, вне всякого сомнения, являются теми «проявлениями человеческой природы, которые не переносят яркого света».

В «Майн кампф» Адольф Гитлер описал, в какое именно время суток удобнее всего подчинить человека своему влиянию: «Утром и в течение дня сила воли человека с большой энергией сопротивляется всем попыткам навязать ей чужую волю и мнение. Вечером же он легче поддается преобладающей силе более мощной воли. Таким образом, каждое собрание представляет собой борьбу двух противоположных сил. Мощное ораторское искусство апостольской личности с большей легкостью подчинит своей воле человека с уже ослабленной естественным путем силой сопротивления, чем того, чей разум еще находится во всеоружии». Гитлер в частности и фашизм вообще в области секса делали ставку на силу.

После начала войны Гитлер выступал крайне редко. Он считал, что теперь за него будут говорить немецкие пушки и солдаты. Однако он не смог отказать себе в удовольствии выступать перед выпускниками военных училищ. Вплоть до 1943 года он не менее восьми раз выступал в берлинском Дворце спорта перед молодыми офицерами вермахта, флота, люфтваффе и ваффен-СС. Гитлер желал «черпать силы во внешнем виде и уверенности этих молодых, неопытных и потому еще восторженных кандидатов в офицеры».

Он ревниво следит за тем, чтобы все слушатели прониклись речью и полностью подчинились его воле. 25 апреля 1941 года, выступая перед 9000 будущих офицеров, он сказал: «Как фюрер немецкого народа и ваш верховный главнокомандующий я не знаю и никогда не буду знать слова "капитуляция", то есть подчинение чужой воле. Никогда, никогда!»[122]

По мнению Макса Домаруса, «здесь Гитлер, вне всякого сомнения, сказал именно то, что он хотел сказать. Для него подчинение чужой воле было самым худшим из всего, что могло случиться».

30 мая 1942 года, выступая в Берлине во Дворце спорта перед 10 000 молодых лейтенантов, уже начавший физически разрушаться Гитлер достиг апофеоза удовлетворения своих садистских наклонностей. Он начал речь словами «Мои молодые товарищи» и стал рассказывать юношам о ранних фрустрациях своих попыток подчинить своему влиянию сопротивляющихся мужчин: «Когда я, никому не известный солдат, решился встать на борьбу против всего мира, победить и уничтожить все другие политические партии… в первое время это намерение всем моим знаком казалось сумасшествием».[123] Молодые парни сперва поддались его влиянию во время выступления, а затем по его приказу пошли под пули врага.

Тем временем он нашел новый источник сексуального удовлетворения, которым стала война. Настоящие сражения с грохотом танков и воем пикирующих бомбардировщиков намного превосходили торжественные парады во время партийных съездов в Нюрнберге. Победа в бою доставляла ему намного большее наслаждение, чем победа над женщиной. Военные триумфы возбуждали Гитлера сильнее, чем Ева Браун.

Теперь он стал режиссером великих битв народов и смертельных танковых ударов. Сценический элемент в его руководстве войной просто необозрим. Особенно Гитлер любил пикирующие бомбардировщики «Штука». По его приказу на самолетах данного типа устанавливали сирены, прозванные летчиками «иерихонские трубы», завывание которых во время пикирования должно было наводить ужас на противника. Критики Гитлера считают, что именно любовь фюрера к этим бомбардировщикам стала главной причиной, по которой он тормозил разработку и производство более быстрых реактивных самолетов, что, в свою очередь, и решило исход войны в воздухе.

Напротив, война на море не могла полностью удовлетворить Гитлера. Он не позволял командованию кригсмарине взять руководство в свои руки. Так, фюрер вмешивался в операции подводного флота и отдавал приказания отдельным субмаринам. Однако морские сражения надводных кораблей были вполне в его вкусе, хотя адмиралы и смогли уговорить фюрера отказаться от этой идеи. Таким образом, он пробовал перенести свою страсть к убийству в открытый океан. Шмекель писал: «В январе 1942 года в беседе с японским послом Хироси Осимой Адольф Гитлер рассказал ему о своем приказе убивать всех людей, которые выжили после потопления судна противника. Из дневника военно-морского командования следует, что в феврале 1942 года Гитлер предложил "обострять войну на коммуникациях, уничтожая все суда, невзирая на их принадлежность". Гросс-адмирал Редер отклонил это предложение. 14 мая 1942 года во время доклада адмирала Деница Гитлер в присутствии Редера потребовал от подводников уничтожать спасательные лодки с людьми, спасшимися с потопленных кораблей. Однако оба адмирала вновь смогли предотвратить это, сославшись на нормы международного права».[124] В конце войны военно-морской флот полностью утратил для Гитлера всякую привлекательность. В 1944 году он дважды предлагал снять большие корабли с боевого дежурства, а их вооружение передать армии.

Как уже было сказано, намного большее удовлетворение Гитлеру доставляла война на суше. Особенно его возбуждали прорывы линии фронта противника танковыми клиньями. В соответствии с немецкой военной традицией он восхищался битвой при Каннах. В этом сражении, состоявшемся в 216 году до н. э., Ганнибал фланговыми ударами кавалерии окружил и уничтожил римскую армию. В течение столетия этот пример вызывал почти эротический восторг в германском Генеральном штабе. Знаменитый «план Шлиффена», по которому немецкая армия действовала в начале первой мировой войны, имитировал Канны. Генерал-полковник фон Фрич находился под сильным впечатлением от тактики Ганнибала, считая Пунические войны удивительным и пугающим примером того, как можно выиграть отдельное генеральное сражение, но все же проиграть кампанию. Гитлер использовал данный метод во время Польской кампании, войны во Франции (знаменитый «Удар серпа») и в России, где битвы под Вязьмой и Брянском превратились для окруженных и уничтоженных частей Красной Армии в супер-Канны. Его кавалерией стали танковые дивизии. Однако националистическое мировоззрение фюрера извратило военную тактику. Главной целью этой войны стал не разгром противника, а полное уничтожение населения захваченных территорий, чтобы расчистить место для арийских поселенцев.

Гитлеру доставляло удовольствие это проявление сжатой в кулак мужской силы, которая навязывала противнику свою волю, точно так же, как он во время публичных выступлений покорял аудиторию. Его по-своему возбуждала беззащитность поверженной Украины, полностью подчиненной его власти.

Гитлера воодушевляли насильственные действия по проникновению в другие страны и их захвату. Оборона не представляла для него никакого интереса. Он называл Йодля и Кейтеля, пытавшихся объяснить ему необходимость подготовки к оборонительным действиям, «дураками, которые слишком устали и посему не способны в современном бедственном положении предложить подлинные решения крупного формата».[125] Восхищение Геббельса стратегическим руководством Гитлера достойно пристального внимания психоаналитика: «Фюрер рассказал мне, что в течение недели он проделал огромную работу. Как правило, он вставал рано утром и трудился в кабинете над военными картами до глубокой ночи, пока не валился с ног от усталости. Его главной задачей была проблема снабжения и транспорта, которую следовало разрешить, чтобы поднять моральный дух руководства. Он сказал мне, что иногда это напоминает ему человека, который снова и снова должен надувать проколотый резиновый мяч, из которого со свистом выходит воздух».[126]

В директиве «Основополагающие задачи обороны», изданной 8 сентября 1942 года, Гитлер писал: «Устранение прорывов противника на главных линиях обороны не должно ограничиваться просто локализацией. Контрудар, проведенный пусть даже слабыми силами, может гарантировать успех».

По мнению Гитлера, гибкая тактическая оборона была не мужским делом, он предпочитал яростное сражение, когда борьба за каждый клочок земли идет до последнего патрона. Возможно, за этим скрывался страх оказаться несостоятельным как мужчина. Гитлер воспринимал любое «не могу» как недостаток потенции. «Он не стайер», — говорили в ставке фюрера про командующих, которые приказывали своим войскам отступать.

Одно время он страстно стремился захватить Ленинград, поскольку считал, что его падение ослабит русскую душу. Посетив 21 июля 1941 года командный пункт группы армий «Север», он обратил внимание генералов на то, что «с Ленинградом будет утрачен один из символов революции, который был наиболее важен для русского народа на протяжении последних 24 лет». Кроме того, падение Ленинграда может привести «к полной катастрофе» ввиду своеобразия славянского характера: «рад до небес, огорчен до смерти».[127] Тот, кто сможет захватить Ленинград, тот на веки вечные покорит русских. Гитлер не ожидал подобного эффекта от взятия Москвы, однако в следующем 1942 году придавал столь же важное значение захвату Сталинграда.

Он стал жертвой собственного спектакля. На штабных планах, которые он ежедневно изучал вместе с генералами, передвижения войск, направлявшихся к центру советской империи, выглядели вполне убедительно и реалистично. Гитлер восторгался графическими значками, обозначавшими на карте его дивизии, продвигавшиеся к линии фронта, которую так легко можно было прорвать.

Адольф Гитлер испытывал к картам нездоровую страсть, граничившую с фетишизмом. На них должны были быть нанесены мельчайшие географические подробности. По воспоминаниям фельдмаршала Кейтеля, участники оперативных совещаний были поражены, как много Гитлер уделял внимания «природным препятствиям, встречающимся в зоне боевых действий, и сколько времени он тратит на изучение карт».

Адольф Гитлер всегда по-особому относился к готовым принести себя в жертву солдатам, от беззаветной преданности которых он получал огромное удовольствие. Перед началом войны во Франции он лично встретился с группой парашютистов под командованием капитана Коха, которым было поручено особо опасное задание по захвату бельгийского форта Эбен Эмиль.

В ходе застольных бесед он намекал на свою эмоциональную склонность к простым людям: «Во время войны они сражались с примкнутыми штыками и бросали ручные гранаты. Простые настоящие люди от сохи… С какой слепой верой они последовали за мной. В принципе все они были слишком доверчивыми детьми».

С самого начала Гитлер рассматривал войну в первую очередь как благоприятный случай для массовых убийств, которые, однако, виделись ему в некой абстрактной форме. В меморандуме о целях войны, подписанном 9 октября 1939 года, он заявил: «В первую очередь следует стремиться к уничтожению вооруженных сил противника и только затем думать об оккупации его территории». Более конкретную форму его страсть к убийствам приняла при планировании Русской кампании. «Сегодня все более четче выступают радикальные представления об уничтожении и искоренении противника».[128] Выслушав 5 декабря 1940 года доклад начальника Генерального штаба сухопутных войск об основных направлениях операции против СССР, он добавил: «Красная армия должна быть втянута в крупные операции, разрезана на куски и разгромлена». Здесь в Гитлере заговорил мясник. В ходе этой кампании деструктивные военные фантазии фюрера достигли своего апогея.

Он хотел сравнять Ленинград с землей. В октябре 1941 года он приказал не принимать капитуляцию Москвы, даже если противник попробует сдаться. Летом 1941 года тактика, использованная им в войне с Францией, претерпела серьезные изменения. Отныне смелые танковые прорывы не являются удовлетворительным средством, поскольку целью военного руководства стало уничтожение как можно большего количества живой силы противника. Это возможно в рамках частных военных операций. 25 июля 1941 года фельдмаршал Кейтель сообщил командующему группой армий «Центр» фон Боку, что «военное руководство должно перейти от крупных операций по окружению к тактическим действиям по уничтожению противника в небольших районах, которые должны быть очищены от него на 100%». Гитлер стремился к как можно более быстрому способу получить удовлетворение. Он воздержался от нападения на Москву и развернул свои войска на юг, где они могли убить гораздо больше врагов: «Здесь мы имеем дело с довольно редко предоставляющейся возможностью без особых проблем уничтожить сильную группировку противника».[129]

Погрузившись в фантазии убийства, Гитлер потерял из поля зрения оперативное руководство кампанией. «Он хотел перейти к местным тактическим операциям по уничтожению, к медленному перемалыванию противника».[130] «Гитлер считал, что русские не способны успешно сражаться только потому, что он не признавал за ними наличие подобных качеств». Диктатор наслаждался новым способом получения удовлетворения, но, пользуясь такими методами руководства, у него не было шансов выиграть войну. Отчаявшийся Гальдер записал в своем военном дневнике: «Русские все еще имеют достаточное количество людей. Я не верю, что, действуя подобным способом, в принципе может наступить момент, когда мы вырвемся на оперативный простор».

В кровавом угаре Русской кампании Гитлер получит такое же психическое удовлетворение от захвата противника врасплох и его уничтожения, какое он немного позднее испытал от Холокоста. Здесь удовлетворение также наступало только при уничтожении противника в «небольших районах, которые должны быть очищены от него на 100%». По всей видимости, уже весной 1941 года Гитлер обсудил с Гиммлером с глазу на глаз «окончательное решение» еврейского вопроса. Во всяком случае, секретарша Шредер вспоминала, что, выйдя из кабинета Гитлера, рейхсфюрер СС упал на стул и простонал: «Боже мой, Боже мой, чего он требует от меня!»[131]

Жизненный путь Адольфа Гитлера был завален трупами. Однако, по свидетельству Альберта Шпеера, он всячески избегал «психического или даже визуального контакта с насилием».[132] Как истинный эйдетик Гитлер наслаждался им на расстоянии. Он получал удовлетворение от жутких статистических выкладок. Уже после первых симптомов болезни Паркинсона он начал составлять в уме невообразимые списки убитых. «В первую мировую войну Россия потеряла 1,5 млн человек военнопленными (по немецким данным) и 5 млн убитыми (по русским данным). Если вопреки сообщениям об особенно сильных потерях русских на Восточном фронте подобное соотношение сохранится и в эту кампанию, то в течение шести недель они потеряют 900 000 военнопленными и около 3 млн убитыми, а количество раненых вообще не поддается учету».

Уже при жизни многим наблюдателям было ясно, что Гитлер является сексуальным маньяком. 4 сентября 1938 года у генерала Гальдера не было в этом ни малейшего сомнения: «Этот душевнобольной стремится развязать войну, скорее всего, из-за извращенной сексуальной потребности увидеть, как прольется кровь».[133]

Потребность Гитлера в войне имела такую же сексопатологическую причину, как и его ненависть к евреям. «Он хотел войны, и он получил ее вопреки всему. Преступник добился того, что поставил свою страну на грань катастрофы».[134]

Более точный анализ подтверждает то, о чем писал Голо Манн: «Он был массовым убийцей, с самого начала желавшим всеобщей гибели; все его не имеющее прецедентов поведение, вся энергия, хитрость, организаторский талант и дар оратора были направлены на осуществление жутких фантазий».[135]

Себастьян Хаффнер по праву ставил Гитлера в один ряд с наиболее отвратительными сексуальными преступниками эпохи. «Гитлер убил бесчисленное множество невинных людей не исходя из какой-либо моральной или политической цели, а просто ради собственного удовольствия. Поэтому его место не рядом с Александром Великим или Наполеоном, а в компании с женоубийцей Кюртеном и детоубийцей Хаарманом».[136]

Бывший президент сената Данцига Герман Раушинг, убежденный нацист, позднее выпустил книгу своих бесед с фюрером, в которой предостерегал от Гитлера. Несмотря на то что записи этих бесед не всегда точны, Раушинг смог точно распознать один из существенных моментов психологии фюрера. Он установил, что Гитлер использовал идеологию только с одной единственной целью — захватить и удержать власть. Все красивые рассуждения о единстве народа и последнем шансе Европы были всего лишь пестрыми мыльными пузырями.[137] Гитлера интересовал только сам Адольф Гитлер. Он заставил свой народ принести немыслимые жертвы и совершить неописуемые преступления исключительно для личного удовлетворения. Но все было еще более отвратительнее и прозаичнее. Стараясь скрыть свои извращенные потребности, Гитлер стилизовал свои тайные пороки, придав им художественную форму.

Дело не ограничивалось только укреплением личной власти. В 1938 году после подписания Мюнхенского договора и присоединения Судетов власть Гитлера достигла апогея, но это не могло удовлетворить его порочных влечений. Только война могла доставить ему истинное удовольствие. Томас Манн в своем эссе «Братец Гитлер» блестяще подметил патологические корни глубокого убеждения фюрера в том, что его историческая миссия заключается в насильственной реализации прав угнетенного меньшинства, на что и были направлены вся его экспрессия и актерское дарование.