"Homo Гитлер: психограмма диктатора" - читать интересную книгу автора (Манфред Кох-Хиллебрехт)

4. СТРАСТИ ГИТЛЕРА: СЕКСУАЛЬНОСТЬ

4.1. Требования к выбору супруга

Немецкий диктатор выпадал из общепринятых рамок и в сексуальной сфере, что вообще не имеет исторических аналогов. Убежденный холостяк вступает в брак, длящийся всего несколько часов, в течение которых он заботится не об исполнении своих супружеских обязанностей, а о составлении политического завещания. Все это заканчивается двойным самоубийством, трупы молодых заворачивают в ковры, обливают бензином и сжигают. Даже с учетом того, что в истории культуры есть примеры самых разнообразных отношений между мужчиной и женщиной, поведение Гитлера, причем не только ужасный конец столь короткой супружеской жизни, но и все его предшествующие отношения с противоположным полом, совершенно не похоже на что-либо известное науке.

Представления о нормах взаимоотношений полов различны в разных культурах и не раз менялись на протяжении западноевропейской истории. Маргарет Мид и другие, пожалуй, даже более компетентные антропологи на наглядных примерах из жизни примитивных обществ продемонстрировали современникам, что кроме их иногда слишком наивной схемы «мальчик встречает девочку» существует множество совершенно иных типов поведения.[1]

Начиная с Франции, где впервые было достигнуто цивилизованное регулирование рождаемости методами контрацепции, в течение XVIII в. во всех западных странах распространилась революционная идея, согласно которой предпосылкой для бракосочетания является взаимная любовь, состояние, которое не очень легко поддается точному психологическому определению. Эта идея довольно скоро утвердилась в голове каждого европейца. Великие оперы XIX столетия при помощи лучших выразительных средств музыки пропагандировали чарующее чувство любви. Герои и героини предпочитали смерть браку с нелюбимым человеком. Самые известные романы этого столетия изображают чувства женщин, несчастных в браке. Мадам Бовари и Анна Каренина не нашли в супружестве любви и теперь имели право требовать ее вне брака, несмотря на все законы, ограничения и предрассудки общества.

Католическая церковь весьма скептически относилась к новомодному требованию выбора супруга по любви. Хорошие дети в вопросе брака должны были подчиняться выбору родителей, как это было во время Рима и Средневековья. Великолепно, если к этому добавлялась и любовь, однако она отнюдь не считалась необходимым условием при заключении брака.

По этому поводу Адольф Гитлер имел весьма определенное мнение, которое он четко изложил в 8 главе «Майн кампф»: «Брак не может быть самоцелью, но должен служить расширению и сохранению расы. Только в этом заключается его смысл и задача».

Адольф Гитлер сформулировал принципы, по которым следовало жить людям в третьем рейхе. В ноябре 1934 года «Райхсаусшлюс фюр Фолькгезундхайт» предложил вниманию молодых женщин десять основных требований к выбору супруга. Так, среди всего прочего писалось, что краткий миг страсти не есть «настоящая любовь» и «брак является не игрой для двоих, а длительным обязательством, исполненным глубокого значения как для жизни отдельного человека, так и для существования всего народа. Смысл брака заключается в детях и воспитании последующего поколения».[2]

Античность находила любовь, эту основанную на чувствах эстетически мотивированную форму влечения к другому человеку, скорее в отношениях между представителями одного пола. Поэтов вдохновляла страсть более взрослого влюбленного к прекрасному мальчику. Сафо в своих стихотворениях описывает пламенную любовь женщины, разлученной со своей возлюбленной. Абеляр и Элоиза стали первой любовной парой современного образца. Испытавший всю силу новых чувств средневековый монах, которому так жестоко отомстили родственники его возлюбленной, объяснял столь необычно сильную любовь мужчины к женщине тем, что Элоиза, получившая классическое образование, ранее не доступное представительницам слабого пола, стала очень похожа на юношу.[3]

Решающие периоды развития Европы всегда идут рука об руку с кризисами сексуальной идентификации. Так, эпоха Ренессанса во Флоренции сопровождалась расцветом гомосексуализма. Созданный Боттичелли женский образ представлял собой воздушное, нежное и почти безгрудое существо. Особенности эротических наклонностей жителей Флоренции были настолько хорошо известны к северу от Альп, что в Германии слово «флорентиец» и «гомосексуалист» стали синонимами.[4] Позднее дело зашло так далеко, что в XV в. более половины проживавших в городе мужчин по меньшей мере однажды имели гомосексуальный контакт, причем не особенно скрывали это.

Разумеется, при этом речь шла почти исключительно о сексуальных контактах между мужчинами старше 20 с мальчиками в возрасте между 12 и 18 годами. Причем это считалось предосудительным только для мальчиков, поскольку они играли пассивную женскую роль. Как самостоятельная форма сексуальной идентификации, основанная на равноправии и примерно равном возрасте партнеров, гомосексуализм возник только в XVIII в. в Париже. В течение следующего столетия он стал субкультурой, противопоставившей себя гетеросексуальному обществу, которая распространилась прежде всего в Северной Европе. На юге в течение еще долгого времени господствовала древняя форма средиземноморской педерастии.

Сексуальные предпочтения европейцев изменялись с течением времени. Во времена барокко в моде были блеклые, анемичные женщины, похожие на мальчиков. Глаз радовали только румяные фигуры Рубенса с пышными бедрами и громадными грудями.

Эпоха Великой французской революции и последовавшие за ней потрясения, ставшие осевым временем европейской культуры, вызвали в Германии кризис сексуальной идентификации. В то время как Фридрих Шиллер в «Песне колокола» (1799) воспевал традиционную роль женщины в обществе: «И в доме правит умелая хозяйка…» — романтики уже искали новые перспективы половых отношений. Роман «Люсинда» Фридриха Шлегеля потряс прямотой, с которой в нем обсуждались интимные стороны жизни. Мужское патриархальное общество начало медленно меняться. Талантливые и грозные женщины стали бороться за свое место на интеллектуальной сцене.[5]

«Романтическая» дружба была страстными любовными отношениями, она опустошила их молодые сердца.[6] На страницах журнала «Атенеум», который стал рупором молодых романтиков, Фридрих Шлегель выступал в защиту гомосексуализма. «Гомоэротика, которая не всегда отождествлялась с занятиями гомосексуализмом, воодушевляла молодых патриотов свободы, которые в 1812-1813 годах борются на полях сражений за новую Германию».

Уте Фревер считал, что при создании прусско-германской нации главную роль сыграла армия; национальное самосознание немцев обязано своим рождением введению всеобщей воинской обязанности. Военные мужские союзы определили немецкое самосознание. Только в армии юноша мог стать мужчиной.[7]

В XIX в. телесный образ военного «был полной противоположностью представления о женском. Считалось, что женщина полностью подчинена своему телу и не может противостоять его силе. Мужчина, особенно получивший военное воспитание, полностью владеет своим телом. Военная дрессура лучшим образом подготавливала его не только к армии, но и к гражданской жизни. Военного человека можно было легко узнать по выправке, которая легко угадывалась в его походке, осанке и каждом движении». Адольф Гитлер разделял это мнение. Он считал, что «по сравнению с еврейско-демократической слепой верой в личность армия всегда оставалась на высоте. Таким образом, она воспитывала тех, в ком так сильно нуждалась следующая эпоха: эпоха настоящих мужчин. В болото всеобщей изнеженности и феминизации армия ежегодно выпускала 350 ООО сильных мужчин, которые в течение двух лет обучения теряли детскую слабость и обретали твердые как сталь тела».

Основанный на мужском братстве патриотизм зародился еще до начала Французской революции 1789 года. Клопшток проводил прямую параллель между мужественностью и немецкостью. В трагедии «Господин» (1740) Иоганн Элиас Шлегель объясняет различие между особой немецкой и римской любовью. Причем последняя основана только на сексе и поэтому вносит смятение и порабощает. Не такова немецкая любовь,

В 1744 году Фридрих Леопольд граф фон Штольберг мечтал об отношениях между супругами, которые имели бы гомоэротический оттенок.

Представления об эротике вступали в новую стадию. Вильгельм фон Гумбольдт отмечал в одном из писем в июле 1789 года, что его сексуальные эмоции особенно обостряются именно тогда, когда он видит некрасивую, но маскулинную девушку, занятую тяжелым ручным трудом. Его брат известный географ Александр, который ввел в Европе моду на пальмы, вообще не интересовался женщинами. Столетие вновь совершило отчетливый поворот в ту область, которую сегодня рассматривают как гомоэротическую. Сродство с национал-социализмом выражается не только в милитаризации и стремлении взять Москву войсками, до конца преданными диктатору. Шеф гитлерюгенда Бальдур фон Ширах увидел также и другие параллели. Он формулировал гомоэротическое кредо следующим образом: «Фауст, Девятая симфония и воля Адольфа Гитлера вечно молоды».

Действительно, в эпоху Наполеона в искусстве наблюдались весьма четкие гомоэротические тенденции. В 1801 году Энгр получил Римскую премию за весьма гомоэротичную картину, изображавшую крепкого мускулистого воина Агамемнона, фигура которого резко контрастировала с грациозными по-юношески Ахиллом и Патроклом. «Выставленные бедра Патрокла и его гладкое нагое тело, открытое для обозрения, иллюстрируют позу, которая в XIX столетии считалась женской».[8]

Великий Давид феминизировал героя революции Жозефа Бара. «Давид изобразил умирающего Бара как обнаженного юношу с ниспадающими длинными локонами, прикрытыми глазами и приоткрытым ртом. Обнаженное тело развернуто таким образом, что зритель не видит половые органы, и молодой мужчина кажется девушкой».

Мастерская Давида и другие художественные ателье были «гомосоциальными сообществами, где гомосексуализм был исключен и подвергался наказанию, но это не мешало эротическим связям между мужчинами. Письма членов школы Давида дают наглядное представление о том, как жесткая конкуренция за благосклонность мастера часто превращалась в эротическую дружбу, укрепленную любовными отношениями». Перемена сексуальной роли весьма заметна и в другой иконе революции. На картине Делакруа могучая женщина, более маскулинная, чем иные мужчины, водрузив на баррикаде трехцветный флаг, ведет народ вперед.

Немецкая культура той эпохи несет в себе еще более явные черты гемофилии. Винкельманн был счастлив тем, что увидел в музее Ватикана статую Аполлона Бельведерского, идеал молодой мужской красоты. Столь благородная простота и спокойное величие едва ли можно было найти в живописно изображенной женской фигуре. Один из главных представителей героического классицизма холостяк Бетховен стремился не к гражданскому браку, а к недостижимой бессмертной любви. В опере «Фиделио», которую он снова и снова переписывал, его страх перед женщинами и их идеализация достигли пределов драматизма.[9] В «Фаусте» Гете, с главным героем которого немцы весьма охотно идентифицируют себя, гомоэротический компонент проступает еще отчетливее. Во 2-й части трагедии Мефистофель прямо заявляет о своих гомосексуальных склонностях:

«Притягательная сила мужчин для поэта, который решился проявить ее только показав с отрицательной стороны», многократно проявляется на страницах «Фауста».[10] Это относится и к весьма тривиальному эпизоду с Гретхен, где ее расположение зависит от религиозности мужчин и чья пантеистическая вера была не понята.(«Так же говорят священники?») Впрочем, наивную девушку вскоре убивают после того, как она совершает страшную глупость с точки зрения гомоэротизма — беременеет от Фауста. Настоящим сюжетом трагедии является страстная мужская дружба Мефистофеля и Фауста. Однополая пара в соответствии со всеми законами античности состоит из умудренного годами зрелого мужчины и прекрасного неопытного молодого человека. Первый соблазняет второго и привязывает к себе скрепленным кровью договором, обещая предоставить ему все возможные наслаждения этой земли.

Самые известные произведения германского искусства не лишены гомоэротического подтекста, и именно ему они обязаны своим громким успехом. Шуберт, чьи практически непереводимые «песни» пользуются такой популярностью в романских странах, был в той или иной степени гомосексуален. В другом шедевре германской литературы, самом прекрасном стихотворении Гете, гомоэротическая подоплека немного скрыта. В стихе «К Месяцу» (1779) («Зыбким светом облекла долы и кусты») восьмая строфа выглядит следующим образом:

В первоначальной версии вместо «друзей» стояло «мужчин», однако впоследствии поэт произвел замену.[11]

Последующее XIX столетие, ставшее временем мира и, по мнению некоторых исследователей, окостенения и бездействия, во всяком случае меньше героическим и более гражданским периодом, было эпохой расцвета изображения человеческого тела. В подавляющем большинстве моделями были женщины. Именно женщины стали символом нежности, чувствительности, пассивности и искусства соблазнения.

Эта тенденция достигла кульминации в творчестве импрессионистов, которое позднее было объявлено нацистами дегенеративным искусством. Уже около 1900 года в немецком искусстве четко обозначилась «перемена в типологическом изображении человека». «Свойственные импрессионизму возвышенные женские образы с блестящими глазами в прозрачных одеждах или элегантных туалетах» были вытеснены «природной сущностью женщины с инстинктами матери. Идеологический образ женщины опустился… к неполноценному, хотя и святому вместилищу для мужского семени». Одновременно изменился и мужской образ. «Фривольный соблазнитель, ловелас и любовник» превратился в «отца семейства и хозяина дома».[12] Рихард Нордхаузен и другие сторонники реформы брака проповедовали «принцип временного воздержания, чтобы не ослаблять творческие возможности человеческого тела бесцельным и необязательным удовлетворением». «Вместо западного модного фатовства и умственного труда в пыльных кабинетах… пришли новые идеалы, которые требовали от человека путешествовать, уметь плавать, заниматься альпинизмом, благодаря чему стала быстро развиваться эстетика тела, которая была тесно связана с такими понятиями, как "весна народа" и "национальное возрождение"».

В ходе первой мировой войны героизм и связанный с ним культ союза мужчин получил второе дыхание и достиг своей кульминации в эпоху третьего рейха. Так же, как во времена Ренессанса и Наполеона, предметом воодушевления стали сверхчеловеческие усилия, которые в основе своей имели скрытый гомоэротический подтекст.

Поколение, пережившее первую мировую войну, «преднамеренно отказалось от гражданской формы любви» и избрало для себя новую ориентацию. Разгулявшемуся культу мужчины «не нужна была прекрасная женщина в качестве объекта обожания», он стилизовал «пограничную ситуацию открытого военного насилия как оргастическо-сексуальное проявление». В книгах «солдатских националистов», какими были Эрнст Юнгер а также Эрнст фон Заломон, место женщины как сексуального объекта странным образом заняло оружие. Фон Заломон описывал в своих фантазиях сексуальные качества винтовки, этой «невесты солдата»: «Винтовка вздымается и бьется как рыба, я твердо и нежно хватаю ее рукой, зажимаю ее дрожащее дуло между коленями и берусь за ремень».[13]

На всех военных траурных церемониях и возложении венков на братские могилы «Песня о маленьком трубаче» в обязательном порядке исполнялась сразу после немецкого национального гимна, создавая между фронтовиками настолько сильную эмоциональную связь, что ее вполне можно сравнить с брачными узами. Мужское братство наравне с браком обрело некий мифический, религиозный характер. «Руки моей ты больше в пожатье не сожмешь…» Вдохновленный этим чувством Томас Манн героически сопротивлялся женскому влиянию: «Я никогда не буду полностью твой, я не смогу быть настолько счастлив с тобой, чтобы до конца отдаться тебе…» В 1922 году он писал, что мужское братство, «основанная на крови и верности фронтовая дружба является совершенно особой областью чувств, где слились мужество в чистом виде и восторженная юность».

Бескорыстное спасание раненого товарища, которого на своих плечах под огнем выносили с поля битвы в мужском братстве, играло роль венчания. «Тяжелораненый мог спокойно умереть, когда товарищ подобно заботливой матери гладил его по волосам».

Моральным стержнем мифа о мужском братстве, который возродился среди солдат вермахта, был «обмен нежностями в пределах, существующих между мужчинами». Дезертирство каралось смертью именно потому, что оно разрушало святые узы мужского фронтового братства.

Адольф Гитлер, для которого во время первой мировой войны родиной стали его рота и полк, в который он желал вернуться после ранения в 1916 году, разъясняя суть войны на уничтожение большевизма, заявил, что в этой борьбе следует отказаться от чувства «солдатского товарищества». Врага на Востоке нельзя было рассматривать как товарища.

Уже в вильгельмовской Германии «немецкий грех», как тогда называли мужской гомосексуализм, был довольно распространен как в гражданской жизни, так и в армии. Типичные образцы поведения, свойственные мужским союзам, были интегрированы в организационные структуры. Они утвердились в армии, которая сама по себе была замкнутым сообществом. Общественное порицание и законодательный запрет гомосексуализма шел рука об руку с ясно выраженной диспозицией к гомоэротическим моделям отношений. В результате гомосексуализм развился более сильно, чем где бы то ни было.

Специфическая сексуальная диспозиция Гитлера, которую он открыто стилизовал, имела довольно известный образец. «Юный кайзер со своим кружком представлял типичный мужской союз. Он был центральной личностью в этой тесной компании друзей».[15]

«Гомосексуализм на рубеже веков распространился в Германии настолько сильно, что в обществе открыто утверждали, что первый советник кайзера занимается мужеложством».[16]

«Конечно, официально кайзер придерживался патриархальных норм морали и порицал гомосексуализм. Однако несомненно, что в тайне ему нравились мужские союзы и, как и многие другие, он видел себя скорее героем, а не патриархом. Можно предположить, что он являлся тем, что англичане называют "тайная королева". Тот, кто в тайне подвержен гомосексуализму, открыто проповедует гетеросексуальность».[17]

Весьма спорно, осознавал ли Гитлер свои гомоэротические наклонности. По всей видимости, по меньшей мере с приходом к власти он беспощадно вытеснил их в подсознание. Известно его заявление, что есть такие вещи, которые скрывают от других, а есть такие, которые скрывают даже от самого себя.

У известного педагога реформы Густава Винекена, основателя интерната «Свободная школьная община» в Викерсдорфе в Тюрингии, где впервые было введено совместное обучение мальчиков и девочек, сексуальная биография была такая же, как у Гитлера. Так же, как фюрер окружал себя адъютантами, Винекен выбирал себе любимчиков среди учеников. «В Викерсдорфе были приняты очень личные отношения между преподавателями и учениками, а также свободное отношение к нагому телу. (Всегда застегнутый под горло Гитлер любил обнаженные торсы рабочих, ввел в СС и гитлерюгенде в качестве формы одежды кожаные шорты.) Каждый преподаватель имел право назначить в доверенной ему группе нескольких учеников-помощников, которых он выбирал, исходя из личных симпатий».[18]

Подобные методы воспитания обернулись для Винекена самым роковым образом. Хотя он всегда указывал на то, что далек от «педагогического эроса», когда обнимает двух нагих мальчиков, что подобное отношение между учениками и преподавателями никогда «не может быть тривиально, сентиментально или только чувственно», 30 августа 1921 года в Рудольф-штадте суд земли Тюрингии приговорил его к году тюрьму. Только после заступничества известных общественных деятелей (Арнольда Цвейга, Кете Кольвиц, Мартина Бубера, главы земельного министерства Пруссии Конрада Хениша) 20 апреля 1923 года тюрингское министерство юстиции освободило его от наказания.

Движение нудистов уничтожило табу. «Несмотря на то что в этом движении участвовали представители обоих полов, наибольшие эмоции вызывал вид обнаженного юношеского тела».[19] Штефан Георг пошел еще дальше, воспевая бога весны, который «лишенный всех покровов» прислоняется к стволу дерева. Поэт восхищался его «сильным пожатием», «пасторальными грудью и коленями». На картинах Хуго Хеппенера (Фидия) гомоэротическая чувственность и нагота объединились с поклонением Солнцу и германским национализмом. Вильгельм Хаузенштайн в своей книге «Обнаженный человек в искусстве всех времен» (1911) поднял нудизм на уровень религии. Писатель создал культ мужского тела, и фашистское искусство подхватило и развило эту тенденцию. В книге «Нагота и взлет» (1920) теософ Рихард Унгевиттер развил идею необходимости регулярного приема солнечных ванн для развития арийского героического начала.

«Самым важным пунктом программы освобождения тела являлась реформа человеческой одежды». Все излишние виды одежды следовало выбросить на свалку истории. Особенное негодование вызвали корсеты («изобретения проституток») и бюстгальтеры.

Унгевиттер считал, что благородная нагота, лишенная какой-либо чувственности, достойна расовой элиты. При помощи одежды слишком легко скрыть «недостатки в теле народа», поэтому нудизма так боятся физически неполноценные, евреи и алкоголики. Возможно, именно Унгевиттер подал Гитлеру идею устраивать парады молодых мужчин с обнаженными торсами. «Если бы сегодня физическая красота не была оттеснена на задний план нашими дурацкими модными веяниями моды, уродливые евреи никогда бы не смогли соблазнить сотни тысяч девушек», — писал фюрер в «Майн кампф».

Дух времени требовал уничтожить табу. Возможно, массовые убийства невинных людей можно рассматривать как крушение самого сильного табу в психике Гитлера. В любом случае этот ущербный человек находил удовлетворение в стыдливом нудизме.

Весьма странное решение Адольфа Гитлера, который 12 августа 1942 года в ставке «Вервольф» приказал: «В будущем полк СС "Хохланд" будет носить шорты», — не лишено гомоэротической подоплеки. Эта идея родилась не спонтанно, фюрер давно лелеял данную мысль. Еще вечером 17 февраля 1942 года он заявил: «Я приказал Гиммлеру переодеть в шорты два или три полка СС. А почему бы и нет? Что плохого в том, если полк чистых здоровых молодых парней будет сверкать загорелыми коленками?»

Кожаные шорты, как и образ человека с Дикого Запада, появились в той фазе его жизни, когда, прибыв после окончания первой мировой войны в Мюнхен, он мог без стеснения проявлять свои склонности. Вскоре он заметил, что в шортах его ноги довольно быстро покрылись загаром. 17 февраля 1942 года он вспоминал: «Часто я вынужден был по три, четыре, восемь недель проводить в Северной Германии, и мои колени становились белыми, но стоило вновь одеть шорты, и они вновь покрывались загаром». В то время в окружении Гитлера практически никто, кроме него, не носил шорты. Только на фотографии, сделанной в Ландсбергской тюрьме, мы видим, что вслед за фюрером эту часть традиционного верхнебаварского костюма надел его водитель Эмиль Морис.

Фриделин, дочь Винифред и Зигфрида Вагнер, сообщала, что в 1933 году Гитлер к всеобщему удивлению прибыл к ним в Байройт в шортах. Это произвело на всю семью весьма сильное впечатление. Винифред вскоре почувствовала исходящую от Гитлера «силу любви», а ее склонный к гомосексуализму муж «смеясь, похлопал фюрера по плечу и сказал: "Признаюсь, вы мне нравитесь!"»[20]

Даже позднее, когда Гитлер стал канцлером и начал ходить в форме, он не мог забыть свою любимую одежду. «Нет никакого сомнения в том, что самой здоровой одеждой являются шорты с гольфами и полуботинками. Для меня было настоящим мучением сменить их на брюки! Я носил шорты даже тогда, когда столбик термометра опускался до 8-9 градусов ниже нуля. Они дают удивительное чувство свободы».

Однако вскоре ему пришлось расстаться с этим «чувством свободы». Переехав на север, он вынужден был считаться с особенностями местного менталитета. Жители Северной Германии не понимали, как можно носить шорты, и Гитлер отказался от этого вида одежды, поскольку боялся показаться смешным. «Для меня самым мучительным моментом стала необходимость перестать носить шорты, но если бы я появился в них севернее Котбуса, меня перестали бы воспринимать серьезно».

Эта обусловленная географией и менталитетом перемена шорт на брюки делала его похожим на танцовщиц в американском ревю, которые переодеваются перед каждым выходом на сцену. Переодевание превратилось в форму самоидентификации Гитлера как канцлера: «Каждый день я должен был переодеваться по три раза, словно какая-то танцовщица из кабаре».

Однажды он уже испытал то, что чувствуют танцовщицы. 12 августа 1942 года Гитлер поделился своими фронтовыми воспоминаниями с адмиралом Кранке: «Я впервые увидел моряков во время битвы при Сомме. По сравнению с ними мы выглядели как настоящие свиньи». Комплекс неполноценности подогревало еще и то, что Гитлеру вслед за всей своей ротой пришлось обрезать шинели, чтобы сделать из обрезанных подолов обмотки. «В коротких шинелях и обмотках все мы выглядели, как балерины».

Однако просто голые мужские ноги были для Гитлера привлекательнее обмоток. Они нравились ему не только в альпийских шортах, но и под шотландской кильтой. Гитлер с одобрением отзывался о «шотландце, который в Лондоне в обществе носит свой национальный костюм».

Насколько кожаные шорты выбивались из принятой модели поведения, свидетельствует тот факт, что даже в самом Мюнхене их ношение было весьма экстравагантным поступком. Даже крестьяне в деревнях зимой одевали брюки. Ношение Гитлером шорт даже в юности было не совсем нормальным. Как сын чиновника, скорее всего,он ходил в школу в суконных брюках, а позднее, живя в Альпах, носил коричневую форму или обычный костюм.

Гомоэротические наклонности Гитлера, несмотря на все его попытки скрыть их, проявлялись в том типе общества, которое желал создать фюрер. По крайней мере, в одном он был солидарен со сторонниками гей-культуры — существующее общество с его фальшивой моралью должно быть уничтожено. Его институты извлекали пользу из наивности молодежи. В действительности же культ СС не вызывал каких-либо симпатий у гомосексуалистов.

Французский писатель Мишель Турнье в своем романе «Лесной царь» (1970), отмеченном Гонкуровской литературной премией, смог полностью раскрыть нацистскую гомоэротику. В северной мифологии Лесной царь был монстром, который соблазнял и убивал красивых мальчиков. «Не хочет ли прекрасное дитя пойти со мной?» (Гете). Турнье считал Гитлера воплощением северного великана-людоеда, который заперся в бункере в Восточной Пруссии и требовал принести ему в жертву цвет немецкой молодежи. Главный герой романа молодой французский военнопленный попадает в нацистское политическое учебное заведение для мальчиков — наполу. Вокруг этого ненормального события и раскручивается последующее действие. Удивляя читателя, автор подробно описывает безупречную красоту обнаженных юношеских торсов, которая только выигрывает от контраста с грубыми портупеями: «Обнаженные юношеские торсы отличаются умилительной свежестью, которую еще больше подчеркивает грубость поясов, брюк и сапог. Ни у кого из них пока не растут волосы на груди; растительности не видно даже под мышками» (перевод с франц. И. Волевич).

В нескольких словах Турнье удалось передать не только гомоэротическую притягательность готовых к жертве мальчиков из наполы, но и ненормальную ориентацию всего расового учения с его квазинаучным интересом к формам черепов, способам оволосения тела и предпочтением светлой безволосой кожи.

Автор дал превосходную гомоэротическую интерпретацию культового нацистского фильма «Смерть члена гитлерюгенда», снятого режиссером Шенцигером. Юный наивный герой Герберт Ноктус вступает в единоборство со злыми силами и погибает. Ноктуса убивают грубые молодые социалисты, намного старше его, которые курили табак, употребляли алкоголь и общались с женщинами, словом, олицетворяли собой гетеросексуальный большевистский контрмир. Перед самым концом войны герой романа записал в своем дневнике: «Я нахожу весьма примечательным, что режиссер фильма за десять лет до меня нашел этот образ немецкого ребенка, столь противоречащий официальному идеалу: не распираемое грубой силой и животным аппетитом существо, а слабое, беззащитное создание, вечная невинная жертва злодеев» (перевод с франц. И. Волевич).

Адольф Гитлер и в реальной действительности не задумываясь приносил в жертву своим интересам немецких юношей. Еще 16 сентября 1936 года, выступая на партийном съезде в Нюрнберге перед членами Национал-социалистического союза женщин, фюрер предстал в роли Молоха, требующего от матерей отдать ему своих детей: «Когда я еду через Германию, я вижу миллионы детей, в которых и заключается смысл нашей работы. Я вижу детей, которые принадлежат не только своим матерям, но и мне». Несмотря на то что после поражения под Сталинградом Геббельс провозгласил начало тотальной войны, в течение долгого времени это оставалось не более чем пропагандистским лозунгом. Однако Гитлер не задумываясь посылал на войну немецких мальчиков: гимназисты и ученики старших классов профессиональных училищ обучались на зенитчиков. Гитлер и имперский руководитель молодежи Аксманн возражали против этого, даже Борман заявил, что «данная мера будет воспринята мировым общественным мнением как полное истощение сил Германии». В ответ на это Гитлер объяснил своим соратникам, что, «принимая во внимание соображения необходимости, его не интересует их мнение». Фюрер желал жертвы. Еще во время совещания в Каринхалле на Рождество 1942 года Геринг, от которого, по-видимому, и исходила данная идея, сказал собравшимся, что «фюрер лично заинтересован в использовании молодежи непризывного возраста для вспомогательной службы в армии».[21]

Шольдт считал, что любимый Гитлером «Гимн фюреру» имел «гомосексуальную или мазохистскую подоплеку»: «Позволь нам выйти из твоего лона/И своею юностью показать твою молодость». Или: «Сильнее бей!/ Мы выдержим удар/ Твоя рука нам форму придает». В следующих строфах Гитлер сравнивается с Микеланджело. Подобно тому как склонный к гомоэротизму скульптор придавал форму камню, фюрер лепит из людей новое общество.

«Немецкий гомосексуализм», которым были наполнены нацистские фильмы, немало радовал находившегося в эмиграции в Щвейцарии Томаса Манна. После просмотра в Берне фильма «Авель с губной гармошкой» 4 февраля 1934 года писатель записал в своем дневнике: «Бросается в глаза, что в просмотренном мною немецком фильме радость обнаженному юному мужскому телу передана так, как это неподвластно любой другой нации. Это напрямую связано с немецкой гомосексуальностью и полностью отсутствует во французской и даже американской продукции: юношеская нагота в настолько хорошем освещении, насколько это позволяют сделать условия съемок».

Картина «Авель с губной гармошкой» была снята еще до прихода нацистов к власти. Однако и в более поздних лентах, созданных уже при Гитлере, Томас Манн без труда обнаруживал гомосексуальный подтекст. 18 февраля 1936 года, находясь в Кюснахте, он пометил в дневнике: «После обеда ходил в "Апполо-синема" на "Траумулюс" с Яннингсом. Очень хороший фильм. Школьники превосходны. Обнаженные мальчишеские торсы — любимая тема и особенность немецкого кино». Обнаженные торсы, расовый отбор и концентрационные лагеря. Томас Манн в кратком замечании смог уловить абсурдную атмосферу своего времени: «Яннингс прославился тем, что отправил в концлагеря множество людей, которые по праву обвиняли его в наличии еврейской крови».

Спустя чуть больше месяца после подавления путча Рема 5 августа 1934 года Томас Манн сделал следующую запись: «Похоже на то, что мелкие бюргеры со своей сальной моралью вновь оказались в дураках и видят в Гитлере чуть ли не спасителя… Они поддались на пропаганду порядочности, простоты, своих мелких добродетель и клюнули на приманку гомосексуализма, который якобы не имеет никакого отношения к нацистскому движению, военным и тем более к Германии».

Склонность нацизма к гомоэротизму разглядел и Готфрид Бенн, который после прихода Гитлера к власти публично высказывал взгляды, при помощи которых пытался (правда, безрезультатно) понравиться нацистам. В своем эссе «Дорийская эпоха», опубликованном еще до убийства Рема в самом начале лета 1934 года, он проводил параллели между веймарской демократией и «критским тысячелетием», «тысячелетием без сражений и мужчины… без крови и охоты, без лошадей и оружия… Бюстгальтеры, феминизированные лестницы дворцов с низкими ступенями, по которым было удобно подниматься женщинам…»

Бенн радовался, что с приходом национал-социализма история вновь вошла в «дорийскую эпоху». «Дорийским является каждое проявление антифеминизма. Дорийский мужчина запирает запасы дома, запрещает женщине смотреть спортивные соревнования; та, кто нарушит этот запрет, будет сброшена со скалы. Дорийской является любовь к мальчикам, поскольку герой оставался верен своему мужчине, разделял с ним любовь к войне, сражался и умирал вместе с ним… Дорийское — это кожа, плотно обтягивающая мускулы, из которых вылеплено мужское тело. Это крепкое тело покрыто загаром, оливковым маслом, пылью и закалено холодными ванными».

После окончания первой мировой войны граф Харри Кесслер с гордостью писал о немецком нудизме: «Нагота, свет, воздух, солнце, радость жизни, физическое совершенство и разум, лишенный ложного стыда и предрассудков». Он пригласил французского скульптора Майоля посетить Институт физической культуры в Грюневальде, «здание которого было озарено солнечным светом, в лучах которого почти полностью обнаженные юноши занимались спортом. Этот мягкий свет и теплый пряный воздух создавали впечатление совершенно греческой картины».

Гитлеру были близки подобные переживания. Критикуя государство, с которым он боролся, перед его глазами внезапно предстал обнаженный юноша: «Молодой человек, который ходит в длинных брюках и застегнутой под горло блузе, теряет стимул к физическому воспитанию. Щегольство должно заключаться в демонстрации прекрасного и сильного тела, построение которого должно стать целью каждого юноши».

Гитлер уделял особое внимание занятию мальчиков спортом, что нашло свое отражение в «Майн кампф»: «Народное государство направит воспитание молодежи не на получение голых и часто бесполезных знаний, а на развитие здорового тела… Здоровое тело создается сияющим духом и не лишено эстетической притягательности».

Гитлер считал, что молодые люди должны заниматься боксом, так как этот вид спорта «придает телу эластичность». Здесь вновь весьма недвусмысленно проявились садистские наклонности фюрера, который писал, что бокс способен научить юношей выдержке: «Здоровый мальчик должен уметь выносить удары».

Садизм фюрера, который в конце концов решил принести в жертву весь свой народ, снова проскользнул в речи Гитлера на партийном съезде 14 сентября 1935 года, когда, выступая перед 54 000 членами гитлерюгенда, он сказал: «Было время, когда идеалом молодого немца был этакий парень выпивоха, победитель праздников пива. Но теперь важно не то, сколько бокалов пива ты способен выпить, а то, сколько ударов можешь выдержать».

Фехтование нравилось Гитлеру намного меньше бокса. Он говорил, что было бы неплохо, «если бы два молодых человека выясняли свои отношения кулаками, а не при помощи двух кусков стали». Бокс нравился ему именно своей беспощадностью; кроме того, у молодых спортсменом были оголены торсы, ниже которых на них были только спортивные трусы. Так же Гитлер был неравнодушен и к ягодицам юношей. 14 февраля 1942 года он признался, что, по его мнению, «из одежды парням лучше всего подходят две вещи: шорты летом и лыжное трико зимой».

Фюрер не обошел вниманием и одежду солдат. 12 августа 1942 года он хвалился перед подчиненными: «Мы прекрасно обмундировали вермахт! У саперов есть плавки! Теперь рота стала настоящей спортивной командой».

Встреча с юношами, отбывавшими трудовую повинность в лагере Гамбург-Бергедорф, доставила ему истинное удовольствие: «Мою машину окружало множество до черна загорелых парней. Я сказал сопровождавшим меня людям: "Почему бы нашим режиссерам не приехать сюда и не снять людей столь прекрасной наружности?"»[22] Уже в двадцатые годы Гитлер видел одну из главных задач СА в том, чтобы «поставить немецкой нации 6 млн безупречных со спортивной точки зрения мужчин».[23]

Шумный всемирный успех, который рейх Гитлера смог достигнуть на Олимпиаде 1936 года, был обусловлен немецкой эффективностью и мощной пропагандистской кампанией, на которые было мобилизовало все население страны. Однако не последнюю роль сыграла тенденция, носившая ярко выраженный гомоэротический характер.

Еще задолго до появления на карте нацистской Германии в Древней Греции олимпийское движение выросло из традиции состязаний нагих мальчиков и молодых мужчин. Барон Кубертен, основатель современных олимпийских игр, много говорил об атлетическом героизме, который «высоко поднимает свою расу и родину благодаря прекрасным спортивным достижениям».[24]

Духовное родство обоих движений отчетливо видно в кадрах фильма, снятого Лени Рифеншталь. После впечатляющих съемок партийных съездов 1934 («Победа веры») и 1935 («Триумф воли») годов она запечетлела на пленку Олимпиаду 1936 года. «Идеализированный культ тела превратил ее фильмы в чисто пропагандистские работы».

Несмотря на все это, на самом деле Гитлер совершенно не интересовался спортом как таковым. Уже во время Русской кампании он заявил своему окружению в ставке: «Я ненавижу всех этих людей, которые внезапно начали заниматься спортом, всех тех, кто выделывает различные трюки». Амбициозный пилот-любитель Муссолини был ему так же неприятен, как дирижер-горнолыжник Фуртвенглер: «Мужчина, который покоряет сотни тысяч женщин как великий дирижер, желает нравиться им еще и как лыжник. Он несется по трассе слалома, бум, и он лежит в сугробе». Точно так же Гитлер не любил верховую езду и конный спорт. Он резко и цинично реагировал на все травмы своих офицеров, связанные с падением с лошади. Когда горные егеря поздним летом 1943 года покорили Эльбрус и подняли на его вершине немецкий флаг, Гитлер бушевал три дня, возмущаясь этой бессмысленной и опасной акцией.

Тем более странно, что, несмотря на это, ему очень нравились Олимпийские игры. Он вмешался в проектирование олимпийского стадиона и вновь дал волю своей гигантомании, пожелав возвести самое большое спортивное сооружение в мире. Кроме того, сама атмосфера соревнования способна заинтриговать людей, весьма далеких от спорта. По свидетельству Альберта Шпеера, фюрер «с восторгом присутствовал на Берлинской олимпиаде. Он рассматривал спорт как часть идеала "эллинистического образа жизни"».

На гомоэротические склонности Гитлера не влияли его расовые предубеждения. Его вдохновляли великолепные тела темнокожих атлетов, которыми восхищалась «Кельнише Цайтунг». Хотя фюреру доставляли удовольствие победы немецких спортсменов, также довольно сильное впечатление на фюрера произвели выступления суператлета Джесси Овенса. Слухи о том, что Гитлер отказался признать победу четырехкратного чемпиона Олимпийских игр из-за его цвета кожи, являются измышлениями американской прессы. По признанию самого Джесси Овенса, он произвел на Гитлера приятное впечатление: «Однажды во время соревнования я бежал мимо ложи канцлера, он кивнул мне, а я кивнул ему в ответ».[25]

По отношению к другому выдающемуся спортсмену Адольф Гитлер также не проявил свойственный ему расизм. Победителем марафонского забега стал член японской команды Ките Сон, кореец по происхождению. В Японии он настолько привык к дискриминации, что был очень удивлен, когда рейхсканцлер посетил его тесную комнату в олимпийской деревне, чтобы поздравить с победой и лично пожать ему руку.

Третий рейх странным образом не испытывал проблем не только с олимпийским движением, но и с другой структурой, которой также не чужды были гомоэротические тенденции, — с католической церковью. Даже если отбросить не совсем справедливые обвинения против Папы Римского в спокойном отношении к антисемитизму Гитлера, то в любом случае бросается в глаза тот факт, что на начальной стадии нацистское движение было с энтузиазмом встречено католическим клиром. Причина этого заключалась не только в антибольшевизме Гитлера.

Гомоэротические наклонности немецкой интеллектуальной элиты нагляднее всего проступают в гимнастических занятиях. Очевидное предпочтение, которое образованные люди отдавали грекам перед римлянами, несмотря на то что последние были намного более значимы для европейской культуры, привело к «тирании греческого начала в немецкой мысли». Подобное подражание странным образом преломленному образцу способствовало не только особенности немецкого школьного образования, бородатые немецкие учителя гимназий (такие как «Профессор Унрат») и университетские профессора (в отличие от «изнеженных» римлян греки не брились), но и вносило в германскую систему воспитания определенный гомоэротический оттенок, который и позволил определенным образом появляться подавленным сексуальным отклонениям Адольфа Гитлера.

Голо Манн указывал на гомоэротические тенденции в немецком движении сельских школ. Более того, он проводил прямую параллель между Куртом Ханом, основателем знаменитого интерната в Залеме, и Адольфом Гитлером: «Они оба любили эстетический элемент, каждый в своей области; имперские партийные съезды с роскошными парадами, муштровку, "Мейстерзингеров", сниматься на пленку; праздничные спортивные состязания, униформу, организованные специально для зрителей представления в Залеме, даже если никаких зрителей и не было».[26]

Также, как и Гитлер, Курт Хан пришел к выводу, что моральное разложение может быть остановлено элитой, которая будет закалена суровыми спортивными занятиями: «бег на длинные дистанции, прыжки в длину и высоту, перетягивание каната, бег по пересеченной местности, не более трех стаканов воды в день».

Кроме того, в системе воспитания, внедренной в Залемском интернате, также присутствовал скрытый садистский подтекст. Вор наказывался «жестоким спортивным способом», надзирать за учениками Хану помогали члены боксерской команды. Голо Манн рассказывал: «Мы должны были сражаться два раунда. В паузе между ними я с удивлением увидел, что у Конрада настолько сильно шла кровь из носа, что ее пришлось унимать ватой, прежде чем мы продолжили бой».

Как и в НСДАП, девушки допускались в Залемский интернат только как существа второго сорта. Как вспоминал Голо Манн: «Что касается девушек, то пока у руководства стоял Хан, они играли весьма неприятную роль приниженного меньшинства. Для девушек имелся специальный руководитель, точно такой же, какой был и у приходящих учеников».

Курт Хан «невероятным усилием воли подавлял в себе склонность к гомосексуализму. В результате в интернате царила атмосфера страха и принуждения, которая поддерживалась почти инквизиторскими методами братьев-иезуитов». Слишком близкие отношения между мальчиками в Залемском интернате всячески порицались и презрительно обозначались словом «липнуть». «Если мальчик положил своему другу руку на плечо или они вместе сидели на велосипеде, или если в комнате для медитации они лежали на полу слишком близко, их сразу же обвиняли в том, что они "липнут" друг к другу».

Со времен Гете немцам импонировал эстетический компонент гомоэротизма. «Вне всякого сомнения, гомосексуализм Викельманна был основан на почти чувственной красоте греческих юношей».[27] Христианство наложило табу на наготу и изображение обнаженных мужчин. Викельманн смог добиться того, что нагота античности получила общественное признание. Он разглядел в мраморных торсах не порочное плотское желание, но благородную простоту и спокойную величавость. Кроме того, Викельманн указал на то, что у статуи отсутствуют какие-либо индивидуальные черты, поэтому нет оснований и далее подозревать скульпторов в запретных чувственных желаниях. Наконец, Вильгельм фон Гумбольдт объявил человеческое тело мерой всех вещей. Однако женщина не обладала нужной для этого «строгостью форм», которая, согласно Фридриху Шлегелю, могла быть только «у тела, гладкого как мрамор». Естественно, речь шла исключительно о мужском теле. В этом пункте немецкая гомоэротическая традиция пересекается с содержащимися в «Майн кампф» размышлениями фюрера о «вечности греческого идеала красоты».

Гитлера воодушевляли стилизованные под античность мужские статуи с ярко выраженным сексуальным началом. «Скульптуры Арно фон Брекера и барельефы с обнаженными мужчинами играли важнейшую роль в самовоплощении третьего рейха. Эти фигуры стали символами героической силы воли и готовности пожертвовать собой во имя родины. Адольф Гитлер считал две мужские обнаженные статуи Брекера, символизировавшие партию и армию, самыми прекрасными образцами германского искусства». «Обнаженное мужское тело выдвигалось в качестве политического символа: нацисты устанавливали подобные идеализированные статуи именно на общественных зданиях». «Мужские тела в своей наготе стали символами фашизма».[28]

Напротив, женские статуи в принципе не соответствовали вкусу Гитлера. Они выглядели гораздо менее убедительно уже потому, что женская одежда была более привязана к определенной эпохе. Во время застольных бесед 17 мая 1942 года он заявил: «Так как памятники женщинам в принципе невозможно одеть в классические греческие одежды, не остается другого выхода, как ваять женские бюсты».

Нацистская культура тела была в той или иной степени построена на скрытых гомоэротических тенденциях германского искусства. В эпоху наполеоновских войск отец современной гимнастики Йан писал в книге «Немецкая гимнастика» (1816), что гимнаст должен быть «целомудренным, чистым, талантливым и искренним». Он считал, что гимнастические тренировки должны не только придавать форму телу, но и закалять мораль. «Гимнасты носили простую одежду, которая не мешала тренировкам и позволяла видеть подробности фигуры атлета».

Йан тренировал своих одетых в трико юношей в берлинском Хозенхайде не только для войны с Наполеоном, прежде всего он стремился подготовить к борьбе с изнеженностью, феминизацией, рококо, рюшками, бантами и шлейфами. Риторика и поэзия освободительной войны имели ярко выраженный гомоэротический акцент, который затем активно использовал Гитлер.

В каждой эпохе новой истории Германии присутствовало какое-либо общественное течение, так или иначе связанное с гомоэротизмом. Нацисты также воспользовались этим рецептом успеха. Как писал Джордж Моссе: «Прежде чем представить взору общественности мужское тело, его требуется соответствующим образом подготовить: это тело должно быть гладким, загорелым и лишено волосяного покрова. Его следует сделать почти прозрачным, почти лишенным индивидуальных признаков и какого-либо намека на сексуальность. Подобное тело становится абстрактным символом арийской красоты, как спортсмены в фильме Лени Рифеншталь об Олимпиаде 1936 года».

«Национал-социализм использовал любую возможность, чтобы представить себя как хранителя установленных норм морали. Нудизм и порнография были запрещены, а все пропагандировавшие их издания закрыты. Третий рейх стоял на страже общественной нравственности».

Однако Гитлер направил эти присущие немецкому обществу тенденции не на развитие толерантности и гуманизма, а в сторону зла и бесчеловечности. Девиз гуманистического общества «make love not war» в его устах звучал как «make war not love».

Адольф Гитлер никогда не занимался гомосексуализмом. Он всеми силами подавлял свое влечение к мужчинам. Причем эта сублимация приняла ужасные формы. Парады, война и гибель миллионов людей, изнурительная работа, направленная исключительно на разрушение окружающего мира, заменили фюреру обычные формы проявления полового влечения.

Вытеснение сексуальных желаний Гитлера соответствовало как духу времени докомпьютерной эпохи, так и его эйдетическим способностям. Открыто признав свою гомосексуальность, как это сделал Рем, фюрер не имел бы ни малейшего шанса завоевать популярность у масс или привлечь на свою сторону элиту общества. Однако открытая враждебность к проявлениям чувственности, свойственная партии Центра и католической церкви, больше соответствовала настроениям эпохи. Построенное нацистами общество довольно спокойно воспринимало мягкое порно, примером чему является картина «Баварская венера» Зеппа Хильца. Допускался даже легкий налет гомосексуализма. Иногда чрезмерно чувственная женственность помещалась в грубую простую форму и представала в виде молодых женщин, отбывающих трудовую повинность, и юных крестьянок из Союза девушек. Высшей разрешенной степенью свободы стало спортивное общество «Вера и красота». Женские тела можно было изображать в спортивных костюмах во время тренировок, а также во время танца. Национал-социализм навязывал широким массам с нормальной сексуальной ориентацией гомоэротические вкусы фашистской элиты.