"Homo Гитлер: психограмма диктатора" - читать интересную книгу автора (Манфред Кох-Хиллебрехт)

2.5. Социальные последствия

Влияние эйдетизма на поведение и мировоззрение Гитлера имело весьма серьезные исторические последствия. Сперва он навязал собственную идеологию своей партии, а затем и всему народу. По мнению Мессершмидта, нельзя говорить о какой-либо внешней политике национал-социализма, поскольку существовала только личная политическая линия Адольфа Гитлера.

Поскольку сам Гитлер воспринимал заимствованные идеи как свои собственные, не делая между ними никаких различий, воспринимая имитацию как личное творчество, другие нацисты также копировали существовавшие образцы, после чего искренне считали их своими собственными изобретениями. Между нацистами и итальянскими фашистами, которые первые пришли к власти, развернулась «не слишком офишируемая борьба за право первородства».

Первая попытка заимствования оказалась неудачной. Адольф Гилтер любил, когда его называли «немецким Муссолини». Запланированный «марш на Берлин», который фюрер желал устроить по образцу фашистского «марша на Рим», в ноябре 1923 года свелся к «маршу к Фельдхеррнхалле», закончившемуся расстрелом демонстрантов баварской полицией.

В качестве примера, как Гитлер успешно использовал в политике однажды позаимствованный принцип, можно привести лозунг гитлерюгенда «Молодежью управляет молодежь». Этот принцип нравился подросткам, которые, привыкнув подчиняться дома родителям, а в школе учителям, с удовольствием подчинялись и уважали руководителей, которые были всего на несколько лет старше их самих.

Адольф Гитлер перенял этот метод воспитания от Бальдура фон Шираха, который, в свою очередь, позаимствовал его из летнего детского лагеря в Бан-Берке. В этом лагере в течение 9 лет использовали новаторские методики педагога Германа Лица, главной идеей которого было воспитание молодежи самой молодежью.[214]

Вообще, большинство успешных методов работы гитлерюгенда были подражаниями уже существующим образцам. «Для своего гитлерюгенда фон Ширах заимствовал у скаутов очень многое из того, что нравилось детям, а именно: знамена, значки, кортики, походы, палаточные лагеря, игры и марши горнистов».

Другие подразделения партии также несли на себе следы имитации. Так, знаменитые дисциплина и жестокость СС, которые принято считать типично нацистскими качествами, на самом деле являются заимствованиями. Рабское повиновение ордена «Мертвая голова» первыми начали практиковать иезуиты. Девиз СС «Моя честь — это верность» заимствован у французского иностранного легиона. Принятый в XIX в. принцип «честь и верность» требовал от легионеров победы над врагом пусть даже ценою собственной жизни.

Брозцат пишет о «паразитическом характере» национал-социалистического мировоззрения, которое использовало романтизированные образы прошлого: «принцип господства аристократии превратился в народное "дворянство крови", "расы господ", божьей милостью князь — в фюрера немецкого народа, управляющего при помощи плебисцитов, пассивные верноподданные — в активную национальную свиту». Ядро нацистской идеологии, расовое учение, родилось из «вульгарной философии мелких бюргеров». Причем речь не идет о «сознательно заимствованных учениях и теориях», они были превращены в некий конгломерат, приобрели анонимность, упростились и опустились до «соответствующего уровня понимания». Адольф Гитлер черпал свои главные идеи из «компостной ямы мелкобуржуазного мировоззрения».[215] Затем эйдетическое мышление фюрера перерабатывало эти заимствования таким образом, что они казались продуктами его собственных раздумий и жизненного опыта. Так, по глубокомысленному заключению этого выскочки-естествоиспытателя уже первый поверхностный взгляд на окружающий мир свидетельствовал о наличии «железного основного закона бесчисленных форм выражения жизненной силы природы, который несет в себе ограниченную форму размножения и расширения. Каждое животное влечет и сочетается с себе подобным. Синица идет к синице, зяблик — к зяблику, аист — к аисту, полевая мышь — к полевой мыши, домашняя — к домашней, волк — к волчице».

Все свои знания в области психологии поведения Гитлер позаимствовал из одной единственной книги. Самоучка страницу за страницей внимательно прочитал «Психологию масс» Густава Лебона и смог сделать правильные выводы. Не имея систематического образования, он надеялся и верил, что может найти философский камень и источник истинной мудрости в какой-либо отдельной книге. Гитлер заимствовал основные идеи Лебона и затем выдал их за собственный политический рецепт. Нужно было предстать перед напуганной и по-женски послушной толпой как ловкий оратор, навязать ей свою волю, и путь к власти был свободен.

Экономическая идеология фюрера была также продуктом быстрого чтения и выдергивания идей, которые затем были представлены как продукты собственных раздумий и превращены в догмы национал-социализма. В «Майн кампф» Гитлер много написал о том, что только путем реорганизации уменьшенной по условиям Версальского договора Германии можно прокормить граждан, а все хлопоты по увеличению экспорта бесполезны. Этот тезис не являлся чем-то оригинальным, он полностью соответствовал господствовавшим в то время экономическим воззрениям.[216]

Гитлер любил представлять дело так, как будто он добыл свою экономическую доктрину из реальной жизни. «Дело дошло до того, что Гитлер выдавал за собственное изобретение, противостоящее мировой экономической науке, широко известную доктрину Кейнса "деньги ничего не значат", на которой была основана эмиссионная политика Шахта».

Гитлер заимствовал идеи не только из серьезных, но также из весьма спорных научных доктрин, обращаясь к более чем сомнительным источникам. Так, тезис о том, что смешение рас необратимо ведет к гибели цивилизации, во всей видимости, был почерпнут из популярных утопических романов. Среди всего прочего книги подобного рода утверждали: «В то время как в США гнусный метис Том-Том при поддержке социалистов и анархистов возглавил плебс, в Германии утвердилась не только воля к жизни, но и воля к власти».[217]

В этой бульварной литературе самого низкого пошиба рассказывали о сельскохозяйственных исправительных лагерях, законах, регулирующих деторождение, и массовых убийствах как средстве расовых чисток населения. Герои таких книг спасали народ, основывая тайный орден, высшей целью которого было господство германских стран севера над всеми другими народами. Из этих источников и заимствовал идеи автор «Майн кампф». Этот труд стал компиляцией идей, многие из которых уже давно обсуждали немецкие националисты и социалисты. Однако все эти идеи были представлены в форме боевых отчетов с места события, личного жизненного опыта.

«Идея народной общности, которая являлась одной из основ идеологии движения Гитлера, первоначально не имела ничего общего с национал-социализмом. Это понятие родилось и вошло в употребление в неоконсервативных кругах начала 20-х годов и, как и многие другие консервативные и националистические лозунги, было заимствовано нацистской пропагандой».[218]

Бросается в глаза, как бесцеремонно нацисты копировали планы своих политических противников. Тщательно проработанная программа строительства автобанов была давно готова, ее только нужно было достать из ящиков стола. Знаменитые меры по борьбе с безработицей, предпринятые Гитлером, были основаны «на проекте, разработанном кабинетом фон Шляйхера».[219]

Нацисты заимствовали методы даже своих заклятых врагов — коммунистов. Гитлер перенял у марксистов значительные элементы стиля партии: «красный цвет знамен, нарукавных повязок и рекламных плакатов, музыку боевых песен, а позднее и организационную структуру (первым это сделал Геббельс в Берлине)».[220]

1 октября 1933 года Томас Манн записал в своем дневнике: «Всеядность и духовная сумятица нацистского движения, которое заимствует идею у всех вокруг, одинаково велики и очевидны, как будто они сами себя бьют в лицо. Замершие по стойке смирно штурмовики у Фельдхеррнхалле бессовестно имитируют русский караул у мавзолея Ленина в Москве».

При организации концентрационных лагерей нацисты не стеснялись изучать и копировать советский опыт. Первый комендант Освенцима Рудольф Хесс написал в мемуарах перед казнью: «Комендант получил из Имперского управления безопасности обширный доклад о русских концлагерях. В этом документе содержалась подробная информация, полученная от тех, кому удалось бежать».[221]

Американский посол Додд в октябре 1933 года писал: «Нацисты жестоки, но не способны к созиданию». Они украли все наиболее пригодные идеи: экономическую политику — у Вальтера Ратенау, праздник 1 мая — у профсоюзов, день поминовения — у США, движение «Сила через радость» — у русских, Рабочий фронт — у итальянцев, выражение «товарищ по партии» — у социал-демократов. «Даже антисемитизм придумали не они. Они просто стали первыми, кто организовывал его так, что ненависть к евреям стало возможным использовать как действенное оружие государства».[222] Шпеер был совершенно прав, когда снова и снова подчеркивал эпигонство архитектуры третьего рейха. В принципе Гитлер просто копировал венский стиль Рингштрассе.

Эмиль Людвиг писал: «Этот прообраз паразитического подражания превратил придуманную во Франции машину в бесчисленное количество танков, изобретенный в Америке самолет — в смертоносные армады бомбардировщиков, разработанные русскими прыжки с парашютом — в десантные войска, придуманное Муссолини обращение "дуче" — в титул "фюрер"».

Принципы организации труда, пропагандировавшиеся национал-социалистическим Рабочим фронтом, были впервые применены на чешской обувной фабрике «Бата».

Заимствования Гитлера, сделанные по другую сторону Атлантического океана, не столь очевидны. Однако и США довольно часто становились примером для подражания. Пуци Ханфштенгль сообщал, что для регулирования ритма оваций на нацистских митингах использовался клич спортивной команды Гарвардского университета.

«Адольф Гитлер лично направлял развитие газеты "Фелькишер Беобахтер" (центрального органа НСДАП), которая находилась под его сильным контролем. Так, в конце августа 1923 года это издание стало выходить в очень большом формате, в чем, несомненно, видно влияние американской прессы». В 1960 году Виктор Клемперер провел исследование, в результате которого установил, что Гитлер очень широко использовал в своей речи американизмы.[223]

Даже знаменитые пикирующие бомбардировщики «Штука», символ гитлеровского блицкрига, имели американский прообраз. Данный тип самолетов был разработан и принят на вооружение люфтваффе по настоянию генерала Эрнста Удета. «В 1931 году на авиационной выставке в США Удет увидел американский пикирующий бомбардировщик, разработанный фирмой "Куртис"… Когда Геринг стал во главе люфтваффе, он изыскал средства для покупки Удетом двух самолетов "Хоук"». Несмотря на ожесточенное сопротивление авиационных технических служб, Удет добился разработки фирмой «Юнкере» пикирующего бомбардировщика «Ю-87», который стал грозой для противника в ходе Польской и Французской кампаний.[224]

Адольфа Гитлера приводила в восторг организация производства на автомобильных заводах Форда в Детройте, и он желал скопировать ее для Германии. Еще во времена Веймарской республики крупные немецкие фирмы весьма успешно использовали американские промышленные методы. Нацисты просто продолжили дело своих предшественников и развили данную тенденцию.

Однако в этой области карикатурная имитация достигла у Гитлера небывалых форм и стала неким извращением. Можно сказать, что именно в программе рационализирования производства и рынка труда расовое безумие нацистов достигло своей вершины. В странах западной демократии излишние рабочие руки «не использовались рационально», людей выбрасывали на улицу, и правительство вынуждено было платить им пособие, перенапрягая бюджет. Нацисты, исходя из принципов рационализма, придумали радикальное решение этой проблемы.

Все не способные к работе инвалиды, симулянты и асоциальные элементы, не желавшие работать, подлежали либо стерилизации либо заключению в концентрационный лагерь, либо просто физически уничтожались. Таким образом, геноцид нес на себе все черты более чем рационального подхода. Как писала Мери Нолан, в нацистской Германии расизм и рационализм шли рука об руку друг с другом.[225]

Промышленное использование остриженных у жертв волос и вырванных у трупов золотых коронок только дополняет эту жуткую картину. Однако нацисты не варили мыло из убитых евреев, как утверждали на нюрнбергском процессе советские обвинители. Выдавленные на немецких кусках мыла, произведенного во время войны, буквы «RIF» или «RJF» вовсе не означали, как иногда утверждалось, «чистый еврейский жир». Эти аббревиатуры раскрывались как «имперское управление по производству промышленных жиров и моющих средств».

Гитлер успешно заимствовал и голливудский культ кинозвезд. Иоахим Фест считал, что одной из причин небывалого успеха фюрера стало то, что он понял социальную психологию культа звезд. Умело играя роль суперзвезды, он «стал самым современным явлением в немецкой политике того времени». Одновременно весьма заметны попытки подражания австрийскому имперскому прошлому. Так, 11 июня 1939 года во время посещения городского театра в Вене к большому удивлению присутствующих Гитлер был одет не в партийные коричневые цвета, а в белый армейский мундир. Фридрих Хеер уверен, что фюрер пытался подражать императору Францу-Иосифу. Белый мундир напоминал о традициях императорской и королевской армии: «…таким образом, старая Австрия останется в памяти более поздних поколений».

Тщательно скрываемая самоидентификация Гитлера со старым кайзером проявилась и во фразе, которую он бросил Геббельсу перед тем, как занять пост рейхсканцлера: «Я прошу вас не делать из меня кайзера или короля».

Еще в молодости Гитлер восхищался строгой иерархией католической церкви. В качестве образца данной системы послужил бенедиктинский монастырь в Ламбахере, где он мальчиком пел в церковном хоре. В 1933 году, принимая епископа Оснабрюка Бернинга и берлинца, главного викария Займана, Гитлер заявил, что, преследуя евреев, он просто копирует христианство: «Я всего лишь повторяю путь, пройденный в течение последних 1500 лет».[226] Марш на Фельдхеррнхалле имитировал процессии во время праздника тела Христова, на официальных мероприятиях Адольф Гитлер пытался копировать епископа или Папу Римского, даже его собственное безбрачие напоминало обед католических священников.

Довольно часто он имитировал стиль проповеди католических священников. Как пасторы начинали свою проповедь как бы издалека, рассказывали об Адаме и Еве, так и «Гитлер в первой части речи говорил о создании партии в 1919 году, длительном периоде борьбы, а затем переходил к успехам, которых достигли нацисты, придя к власти». «Он следовал при этом методе, как католическая церковь, где перед началом проповеди читают из Евангелия».[227]

Выступая на партийном съезде 12 сентября 1936 года, Гитлер сказал: «Чудо, что вы нашли меня среди многих миллионов! И что я нашел вас, это — счастье для Германии!» Историк Домарус совершенно точно установил, что это — перефраз из Евангелия от Иоанна.[228]

Также Гитлер любил стилизовать окончания своих речей под католическую молитву. Речь, произнесенная 6 октября 1935 года в честь дня поминовения в Бюкеберге-на-Хамельне, заканчивалась словами: «Да сохранит наш народ правильную веру, да пребудет с ним внутренний мир и да преисполнимся все мы мудрости и благоразумия, чтобы вести праведные дела, и пусть наш народ и Германия живут вечно!» В личном завещании Гитлер в последний раз проявил свою самоидентификацию, написав, что «теперь, в конце своего жизненного пути» берет в жены девушку, которая так долго хранила ему верность. По мнению Фридриха Хеера, эта формулировка дословно заимствована из католических некрологов и надгробных проповедей.[229]

Выбор наследника после смерти Гитлера должен был сделать сенат, для которого в новой рейхсканцелярии был построен специальный зад. Однако этот орган так и не был создан. В фантазиях Адольфа Гитлера сенат мыслился как ватиканский совет кардиналов, избирающий Папу. 31 марта 1942 года Гитлер сказал, что «выборы фюрера должны будут проходить не на глазах всего народа, но за закрытыми дверями. Так же, как и во время выборов Папы, народ не знает, что происходит за кулисами. У кардиналов это однажды так далеко зашло, что они замуровали себя в зале выборов».

Великолепная память Гитлера имела серьезные всемирно исторические последствия. Фюрер не был способен забыть что-либо. Принимая во внимание данное свойство его психического склада, можно разобраться в многочисленных особенностях характера Адольфа Гитлера.

Историк Йекель указал на свойственный фюреру «панический страх» изменить свое мнение. Он считал, что подобное для руководителя государства недопустимо. В противном случае, он должен быть готов к неминуемым последствиям данного шага. «В таком случае, ему придется отказаться от дальнейшего освящения своих политических действий перед широкой общественностью. Поскольку он однажды уже не смог скрыть своей ошибки, нет гарантии, что подобное не произойдет и во второй раз».[230]

Косность мышления Гитлера, его склонность к самовнушению бросались в глаза многим людям, которые знали его. По мнению Брозцата, «идея фикс» Гитлера не только придала «прочность и целеустремленность» нацистскому движению, но и определила его мировоззрение. «Способность Гитлера к самовнушению, целеустремленность в политике и образ врага сочетались с фанатичной верой в идеологические мифы, что на первых порах помогало ему, но затем полностью лишило связи с реальной действительностью, в результате чего после начала второй мировой войны он решил воплотить свои мифические идеи в жизнь».[231]

Постоянство и точность его эйдетической памяти объясняют и своеобразие торжественных мероприятий в честь жертв ноябрьского путча 1923 года, которые не были похожи ни на одно поминальное празднество, существовавшее в других обществах. Его фотографическая память полностью реконструировала историю. События того далекого ноябрьского дня из года в год повторялись во всех деталях. Торжественная перекличка, где штурмовики выкрикивали имена погибших товарищей, символизировала присутствие мертвецов среди живых.

Именно своеобразие памяти Гитлера буквально зациклило фюрера на «унижении Версаля», и он снова и снова возвращался к этой теме, консервируя ее для новой реальности.

Сам Гитлер и его современники весьма серьезно пострадали от впечатлений, которые произвели на фюрера те или иные исторические события. Бессистемная мешанина исторических фактов, сплавленная его довольно своеобразным мышлением в некий конгломерат, воспринималась затем Гитлером как генеральный план действий и главный ориентир в политике.

В придуманном им самим мире фюрера сопровождали великие исторические деятели, которые доказывали его право на власть. Ему было совершенно безразлично, что исторические события развивались в соответствии с логикой и законами давно минувших эпох. Он не чувствовал разницы между прошлым и настоящим точно так же, как не видел границы между реальным миром и фантазией, между содержанием газетной статьи и действительными событиями. В его мировоззрении самым странным образом перемешались и слились различные исторические события, не имеющие между собой ничего общего. Гитлер вытягивал идеи «из умственного мусора столетий» и использовал затем их «как ключ к пониманию исторических событий».[232]

Особенно часто Гитлер обращался к деяниям германских императоров. 23 ноября 1937 года в речи перед курсантами это приняло гротескные формы: «Если мы призовем в свидетели всех великих героев немецкой истории, всех наших вождей, всех германских императоров без исключения, то Англия будет вынуждена склониться перед нами».

В своем государстве Адольф Гитлер желал возродить и традиции античности. Выступая в 1937 году на открытии Дворца искусства, он сказал: «Никогда человечество по своему внешнему виду и восприятию не приближалось к античности настолько близко, как сегодня… Были приложены огромные усилия во всех областях жизни, чтобы поднять наш народ и представить прекрасными, здоровыми и исполненными сил наших мужчин, юношей, женщин и девушек».

Боевые значки римских легионов стали образцами для штандартов СА, которые использовали на парадах. По всей видимости, корни этого заимствования уходят в иллюстрации в школьных учебниках маленького Гитлера. Оттуда же было взято и римское приветствие — римские императоры приветствовали свои легионы поднятой правой рукой. Так, в середине XX столетия в центре Европы среди цивилизованных форм приветствий появилось древнее «Хайль Гитлер». Кроме того, фюрер желал «в традициях древних германских императоров переезжать со своей резиденцией с места на место, кочуя по стране».[233]

Также из средневековья было заимствовано и само понятие империи (рейха), «которое имело гораздо больше общего с мифом, чем с юридическим понятием». Рейх стал его спасением от большевизма, альтернативой западному парламентаризму, объектом самой глубокой любви.

Из средневековья вышло и понятие «кровавого знамени». «"Кровавым знаменем" назывался большой сплошной алый стяг, который до 1806 года использовался как символ победы имперского права над обычаями кровной мести».[234] Название штрафных рот Ваффен-СС «пропащие отряды» также было позаимствовано из времен ланскнехтов. Гитлер использовал это название и для армейских частей, которые попадали в безнадежное положение, например, для 6-й полевой армии, окруженной в Сталинграде.

После всего этого неудивительно, что Гитлер желал вернуть все немецкие территории, утраченные по условиям Вестфальского мира, и восстановить Германию в границах 1500 года. Позднее он решил не ограничиваться национальными рамками и реставрировать империю Карла Великого.

Можно с полным основанием сказать, что правление Гитлера было игрой с историей на открытой мировой арене. Кеттенакер видел в «Дне Потсдама» оживление средневековых обычаев: «Событие в потсдамской Гарнизонной церкви воспринималось как средневековая церемония передачи власти в империи австрийскому, а следовательно, велигерманскому народному трибуну, что подводило черту под малогерманской политикой Бисмарка и рейхспрезидента Гинденбурга. Все это произвело огромное впечатление на современников, включая и тех, кто был далек от нацистского движения».

29 мая 1933 года в интервью британской газете «Дейли Скеч» Адольф Гитлер заявил: «Сегодня Германии нужен Кромвель». Позднее фюрер объявил швейцарскому послу Буркарду, почему он сравнил себя с лидером английской революции. По его мнению, Англия была в такой же ситуации, как и Германия в 1933 году, когда британский парламент передал всю полноту власти диктатору и отрекся от демократии.

Стоило какому-либо историческому деятелю вызвать у Гитлера симпатию, как фюрер сразу же идентифицировал себя с ним. В 1932 году он сказал своему учителю ораторского мастерства Полю Девриту: «Мои дорогие коммунисты боятся, что я стану немецким Столыпиным, который покончит с их попытками захватить власть».[235] Когда в марте 1935 года во время визита в Германию английских политиков сэра Джона Симона и Энтони Идена они упрекнули его в начале перевооружения немецкой армии, что противоречило Версальскому договору, фюрер ошарашил их вопросом: «Когда под Ватерлоо Блюхер пришел на помощь Веллингтону, разве тот сперва проконсультировался у британского министерства иностранных дел, действует ли прусская армия в соответствии с существующими договорами?»

Адольф Гитлер сравнивал себя почти со всеми великими историческими деятелями из своего школьного курса истории. Так, идею использовать войну как средство обеспечить государство он назвал «тактикой Валленштейна». «Жизненное пространство чрезвычайно важно для обеспечения снабжения. Война ведется не в пустом пространстве, и если не увеличить жизненное пространство Германии, у нас не будет ни малейшего шанса».[236]

10 января 1943 года, беседуя с румынским маршалом Антонеску в ставке «Вольфшанце», Адольф Гитлер, доказывая необходимость закончить войну, исходя из идеологических позиций, использовал следующий исторический пример: «Когда его спросили, что могло бы послужить причиной окончания войны, он ответил, что это единственный вопрос, на который в течение всей истории ни один государственный деятель или военачальник не мог дать однозначного ответа. В качестве примера фюрер привел пунические, Тридцатилетнюю и Семилетнюю войны. Во всех этих случаях никто не мог точно сказать, когда закончится война и будет одержана окончательная победа».

10 января 1944 года во время оперативного совещания в ставке «Адлерхорст» у Цигенберга Гитлер сравнил свои тактические проблемы с положением Ганнибала. Данный случай показывал, «как часто даже незначительное техническое превосходство в вооружении оказывает решительное влияние на исход войны. Если бы у Ганнибала вместо его 7 или 30 слонов, или 11, как вы должны помнить (эти слова были адресованы Йодлю), которые остались после перехода через Альпы, было бы 56 или 250, этого хватило бы, чтобы полностью покорить Италию».

Когда опасные военные игры Гитлера подходили к концу и над ним нависла угроза неминуемого поражения, фюрер продолжал надеяться на чудо, которое в ходе Семилетней войны спасло Фридриха Великого. Гитлер верил, что смерть главы одного из союзных государств развалит созданную против Германии коалицию. Когда Геббельс рассказал об этом офицерам Генштаба в Цоссене, его прямо спросили: «Какая же царица должна умереть на этот раз?» В последний раз надежда на подобное развитие событий вспыхнула в связи со смертью Рузвельта. Узнав об этом, Геббельс записал в своем дневнике: «Вот царица, которой следовало умереть».

Эрих Кестнер с нескрываемым сарказмом описал эту особенность психики фюрера: «Гитлер находился в рейхсканцелярии и принял на себя верховное командование. Затем он стал разыгрывать на Шпрее осаду Вены. 1945 год превратился в 1683, русские стали турками, а сам Гитлер обернулся Штархембергом. Постановка провалилась из-за того, что не нашлось актера на роль польского короля Яна Собесского, который явился с резервной армией под стены города и отбросил противника. Эта мелочь и погубила классическую пьесу со счастливым концом. Что поделать, классику играть всегда сложно».[237]

Эйдетические способности, которые часто встречаются у детей и представителей диких племен, утрачиваются в процессе развития цивилизации. В нашем обществе нет места для столь архаической формы психики: «В такой скептической, рассудочной и предметной культуре, как наша, где все паранормальное просто смешно, а мифы и религия исчезли, способность к живому воображению не имеет какой-либо ценности и остается невостребованной обществом».[238] В действительности Адольф Гитлер использовал свои способности в весьма незначительной степени.

Тем не менее имеется по крайней мере один пример того, что архаические способности могут неожиданно оказаться востребованными и в высоко развитом обществе. Так, представители индейского племени мохок на Восточном побережье США из-за своеобразного устройства вестибулярного аппарата могут совсем как лунатики спокойно ходить по самым тонким карнизам на большой высоте. Благодаря таким способностям индейцы работают монтажниками-высотниками при строительстве верхних этажей громадных небоскребов. Они выполняют эту весьма высоко оплачиваемую работу намного лучше любого нормального члена высокоцивилизованного общества.

Адольф Гитлер использовал свои архаические способности преимущественно во время публичных выступлений и для влияния на партнеров по переговорам. При помощи своих речей он оказывал особенно сильное действие на массы, внушая им чувство безопасности.

Его самоуверенность превращала современников в лунатиков. «Его догматизм инстинктивно помогал ему доминировать над людьми, с которыми он разговаривал. Своей феноменальной памятью он поражал окружающих и воодушевлял тех из них, которые были готовы безоговорочно поверить ему».[239]

15 марта 1936 года, выступая в Мюнхене вскоре после успешного ввода немецких войск в демилитаризованную Рейнскую зону, который он совершил, несмотря на все возражения специалистов, фюрер сказал: «Я иду по предначертанному мне провидением пути совершенно безопасно, как лунатик по карнизу».

Год, предшествующий назначению Гитлера рейхсканцлером, был особенно труден для НСДАП. Национал-социалисты миновали апогей своей популярности у избирателей. Сам Гитлер еще не получил немецкое гражданство. Под впечатлением всех этих событий 4 февраля 1932 года Геббельс, поражаясь выдержке Гитлера, записал в своем дневнике: «Удивительно, как твердо и неуклонно движется фюрер к высшей власти. У него и в мыслях нет ни малейшего сомнения. Он говорит, действует и чувствует себя так, как будто бы уже взял власть в свои руки».

Имеется масса примеров подобной самоуверенности. Так, Адольф Гитлер заявил президенту сената Данцига Раушингу: «Я не смогу ничего сделать, если у меня не будет глубокой внутренней уверенности в своей правоте. Даже если вся партия устранится отрешения проблем, я буду действовать».[240] 8 и 10 ноября 1938 года Гитлер считал, что поступает правильно и не может ошибаться. Однажды фюрер сказал Отто Штрассеру: «Я не могу совершать ошибки, все, что я говорю и делаю, принадлежит истории».[241] Уже в конце 1930 года, выступая перед партийными руководителями в «Коричневом доме» в Мюнхене, он потребовал от партии признания своей непогрешимости: «Я надеюсь, что мир довольно быстро привыкнет к этому, как привык к заповедям Господа Бога».[242] Как писал Домарус, речи Гитлера свидетельствуют, что весь его образ мысли был построен на восприятии себя как «богочеловека, который не способен ошибиться и которому полностью чужды все человеческие слабости, что и легло в основу его внешнеполитических и военных идей».[243] Даже весьма скептически настроенный Шахт был поражен этим качеством Гитлера: «Этот человек обладал абсолютной убежденностью в правоте своих идей и с поразительной решимостью реализовал их на практике».[244]

Адольф Гитлер имел весьма крепкие нервы. Уже в 1914 году, участвуя рекрутом в сражении во Фландрии, он продемонстрировал удивительную психическую неустойчивость. В письме, написанном с фронта асессору Херру, молодой Гитлер размышлял о происходящих событиях и связанной с ними нервозностью, что, однако, не помешало ему совершенно спокойно описывать окружавший его ужас: «Я теперь очень нервный. Каждый день с 8 часов утра до 5 часов вечера мы находимся под сильным артиллерийским огнем… с течением времени это может расшатать даже самые сильные нервы. Я не могу уснуть, потому что в четырех шагах от моей соломенной подстилки лежит мертвая лошадь, которая погибла не менее двух недель назад. Труп уже наполовину разложился. Недалеко от нар развернута батарея гаубиц, которая каждые 15 минут посылает по два снаряда, проносящихся в темноте над нашими головами. С почтением целую ручку уважаемой фрау Муттер».

Позднее он узнал, что крепкие нервы были залогом успеха в мировой истории. В 1938 году он заявил, что желал бы «иметь народ с каменными нервами, поскольку только с таким народом можно делать поистине большую политику».[245]

Как известно, прусский генералитет не отличался хладнокровием. В ходе истории многие монархи и кайзеры заслужили упреки в излишней нервозности. Для пруссаков нервы всегда были серьезной проблемой. Фридрих Великий отчаянно сражался со своей слабой нервной системой.[246] «Истерика Бисмарка, случившаяся с ним в 1866 году в Никольсбурге, когда он требовал от короля немедленно подписать мирный договор с Австрией, вошла в историю». «По свидетельству самого Бисмарка, во время истерики его любимая собака Султан подошла к нему и в знак сочувствия положила лапы на его грудь, что позволило канцлеру немного успокоиться». У Вильгельма II с нервами дела также обстояли неважно. Во время Марокканского кризиса французская пресса открыто назвала его трусом.

О рейхканцлере Бетманн-Гольвег рассказывали, что «он полностью терял самообладание, едва понюхав пороху». «Бетманн-Гольвег, Вильгельм II, Фридрих Науманн, Вальтер Ратенау, Макс Вебер — все они осознавали свою слабость, которую пытались преодолеть в личном и политическом плане. Это выработало определенный стереотип поведения, который в условиях июльского кризиса 1914 года и привел к развязыванию войны». Впоследствии пришлось неоднократно возвращаться к вопросу о решительном значении стальных нервов для ведения войны. Война предстала в виде этакого средства для закаливания воли.

В Пруссии, захлебываясь от восхищения, рассказывали анекдот о том, как во время битвы при Кенигграце Мольтке, сохраняя ледяное спокойствие, выбирал предложенную ему сигару в портсигаре короля.

«Гольштейн смог в течение многих лет оставаться серым кардиналом министерства иностранных дел и безнаказанно интриговать даже против Вильгельма II, поскольку был человеком железной воли». Подобная репутация государственного секретаря МИДа стала «блестящим примером энергичности и холодного рассудка, которые не поддавались влиянию политического руководства».

Именно поэтому безрассудные планы Гитлера вовсе не дискредитировали его в глазах генералов. Тем не менее начальник Генерального штаба Людвиг фон Бек в случае нападения на Чехословакию планировал подать в отставку, что весьма ярко свидетельствует о его душевном состоянии. Однако в решающих ситуациях генералитет поддавался гипнотизирующей самоуверенности фюрера.

Следует отметить, что в критических ситуациях Адольфу Гитлеру весьма редко изменяли его скепсис и разумный подход к происходящим событиям. Известно всего три серьезных случая, когда у фюрера сдали нервы — это ввод войск в демилитаризованную Рейнскую зону, Норвежская кампания и приказ остановить танки у Дюнкерка.

Генерал Гальдер, сменивший Бека на посту начальника Генштаба, разрабатывал планы наступательной войны и одновременно интриговал против диктатора. Он считал, что заговор против Гитлера только тогда будет успешным, если фюрер лишится поддержки у народа и армии. Нервная система Гитлера оказалась весьма прочной и, несмотря на болезнь, не изменила своему хозяину до самого конца.

Во время кризиса под Москвой зимой 1941-1942 года и после катастрофы под Сталинградом Гитлер стоял как каменный утес посреди бушующего моря. Точно так же, как он вселял уверенность в своих колеблющихся сторонников в «эру борьбы» до прихода к власти, он стал моральной опорой для своих генералов. Даже взрыв бомбы Штауфенберга не смог выбить Гитлера из колеи, и он твердым голосом разговаривал по телефону с майором Рем ером, а затем выступил с обращением к нации по радио.[247]

Доктор Йенш видел в эйдетизме своего рода универсальную раннюю форму восприятия мира. Он писал об «эйдетической структуре примитивного сознания».[248] Свойственная Гитлеру феноменальная память и образное мышление являются нормой для примитивных народов. В своих трудах Йенш приводил результаты исследований Штайном памяти южноамериканских племен: «Если бы я сам не задавал им вопросы, я никогда бы не поверил, что кто-нибудь без письменных заметок после одной— единственной поездки по реке смог составить столь полное о ней представление… У аборигена в голове была карта, более того, он точно помнил все мельчайшие события, случившиеся с ним на этом пути…» Лингвистон также писал об удивительной зрительной памяти туземцев, которым «достаточно один раз побывать в какой-либо местности, чтобы запомнить ее во всех подробностях».

Дети также часто поражают взрослых удивительными способностями своей памяти. Они могут вспомнить все подробности сказок, которые когда-либо им рассказывали. Причем они «очень болезненно реагируют на малейшие изменения в известной им сказке».

Песни Гомера, которые долгое время передавались устно, дают нам наглядное представление о мощности памяти более ранних поколений. Рапсоды общества устной традиции приводили в восхищение слушателей, снова и снова возвращая к жизни основные моменты истории племени. Однако с развитием высокоразвитой культуры и возможностью заменить живую память текстом эти архаические способности были утрачены. Причем эта мысль была высказана уже во времена Платона.

Архаично-деревенские способы передачи информации полностью исчезли под давлением городской культуры Афин уже в эпоху, предшествовавшую классике. По свидетельству Цицерона, уже афинский политик и военачальник Фемистокл (около 524-459 гг. до н. э.) вызывал удивление своих граждан тем, что «его память сохраняла все, что он слушал или видел», «ум этого мужа источал все, чем он был когда-либо наполнен, и никак не мог иссякнуть». Плутарх писал, что Фемистокл помнил по имени каждого гражданина Афин. Когда ему предложили обучать других искусству запоминать, он ответил, что сам бы поучился искусству забывать.

Действительно, с развитием культуры второму учатся намного быстрее и успешнее. Как писал Кант: «Один из древних сказал, что искусство письма до основания разрушит память». Вайнрих считал, что «письмо более связано с забыванием, чем с запоминанием. Письменная революция сделала природную человеческую память ленивой».[249] Бернардин де Сен-Пьер признавался: «То, что я переношу на бумагу, я достаю из своей памяти и, следовательно, забываю».

Следующим революционным переворотом, который больно ударил по индивидуальной памяти, стало изобретение книгопечатания. С распространением книг память оказалась не в чести. На протяжении XVII-XIX вв. многие авторы в самой различной форме высказывались против памяти — от Декарта, объявившего, что для науки память вообще не нужна, до Ницше, призывавшего забыть все что только можно. Однако все эти негативные оценки касались главным образом школьной зубрежки и не были направлены против архаичных способностей, о которых вообще больше не шло и речи.

Незадолго до третьей, кибернетической революции отношение к памяти вновь изменилось, и на современную историю повеяло дыханием глубокой первобытной древности. В первой половине XX в. все, что было в человеке примитивного, архаичного и нецивилизованного, возродилось и прорвалось наружу. Зрителям в кинотеатрах нравилось, когда на экране Тарзан с дикими воплями прыгал с ветки на ветку. Пикассо восхищался и подражал традиционной негритянской скульптуре и покупал картины художника-примитивиста Руссо, работавшего на таможне. Нольде присоединялся к экспедиции в Новую Гвинею, чтобы лично получить впечатления, Малиновский возбуждал общественность сообщениями об обычаях дикарей, а Маргарет Мид изучала молоденьких девушек папуасских племен, которые должны были стать образцом для подражания. Нацистов также влекло к первородным не испорченным цивилизацией корням народов, они вдохновлялись грубыми обычаями германцев и чистой кровью арийцев.

Таким образом, личность Гитлера вполне соответствовала духу времени. Его архаичные способности производили должное впечатление на техническое общество. 6 ноября 1933 года «при перелете из Данцига в Киль пилот Гитлера Ханс Баус, управлявший трехмоторным самолетом "ЮнкерС D-2600" ("Мертвая петля"), потерял ориентацию. Адольф Гитлер не растерялся и узнал проплывавший внизу город Висмар, благодаря чему самолет смог благополучно приземлиться в Травемюнде. Это событие положило начало легенде о сверхъестественных способностях Гитлера».[250]

Насколько архаические способности, связанные с феноменом эйдетизма, близки к болезненному состоянию, показывает следующий случай, описанный в медицине. Джордж Лоум Борджес записал в 1942 году историю резкого развития памяти после травмы. Необразованный крестьянский парень упал с лошади и сильно ушиб голову. «В мгновение ока парализованный выучил латынь, английский, французский и португальский языки, он без проблем запоминал толстые словари, каждый лист, каждое дерево в лесу и вообще все вокруг, что только видят его глаза».

«С другой стороны, данная особенность памяти сильно затрудняет формирование и понимание общих понятий: слишком много информации хранилось в его голове. Кроме того, он вообще не мог спать». По крайней мере, этот юноша был похож на Гитлера.

Проявления примитивного в поведении современного человека давали повод для размышлений многим теоретикам, от Зигмунда Фрейда до Арнольда Гелена и от Жана Пиге до Конрада Лоренца. Они совершенно правильно обращали внимание на недостатки, которые мы унаследовали из бесконечно долгого по сравнению со всей последующей историей каменного века. Очень часто на нашу эпоху оказывают самое контрпродуктивное действие агрессивность, мифологическое мышление, вера в чудо и параноидальные связи.

Как правило, примитивное мышление сразу же разоблачает своего носителя, но иногда для этого требуется временная дистанция. Германии и миру понадобилось десять лет, чтобы безумие Гитлера стало очевидно всем. Он вновь и вновь мгновенно выдавал готовые решения и строил замки на песке. Примитивное мышление вызывает симпатию быстрыми и мнимо правильными решениями. Гитлер «весьма удачно занимался мелкими деталями, но у него отсутствовали осторожность, терпение и ясный взгляд на политику в общем».[251]

«Более разумные сторонники нацистского движения весьма рано обнаружили, что Адольф Гитлер представляет собой весьма противоречивую смесь определенных талантов с крайним дилетантизмом, невротической тенденции подменять действительность идеологическими штампами, фанатизма, эффективности и полного неприятия чужого мнения. Подобные свойства характера фюрера не только производили на окружающих впечатление, что Гитлер полностью закрыт для личного общения, но, возможно, и объясняют его неестественную способность влиять на людей».[252]

Блестящая память Гитлера, которая вовсе не являлась свидетельством высокого интеллекта, вызывала своей необычностью восхищение в обществе, где особенно ценились мелкие добродетели.

В то время немецкие должностные лица не могли не поддаться очарованию эйдетизма: государственный секретарь Майснер, который до Гитлера служил у рейхспрезидентов Эберта и Гинденбурга, отмечал, что фюрер весьма неплохо выглядит на фоне своих предшественников. Ему импонировали простой «почти аскетический» образ жизни нового главы государства и его обширные познания в области вооружений.

Другие члены старой чиновничьей элиты также находились под большим впечатлением. Министр финансов Шверин фон Крозигк вспоминал уже после войны: «Во время заседаний кабинета мне импонировала независимость, с которой он отстаивал свое мнение, и поразительная память, из которой он черпал точные и безошибочные сведения из самых разных областей знаний, случайно всплывавших в процессе обсуждения». Первый шеф гестапо Рудольф Дильс, который во времена Веймара был юристом и весьма скептически относился к Гитлеру, не мог не признать, что фюрер в точности во всех подробностях помнил доклады своего штаба, не забывая ни одной мелочи.

Выступая перед международным трибуналом в Нюрнберге, фельдмаршал Кейтель заявил, что фюрер смог добиться у него полного признания: «Гитлер в невообразимых количествах изучал книги по работе Генерального штаба, литературу по военным, тактическим, оперативным и стратегическим вопросам. Его знания в военной области были поразительны. Он был прекрасно осведомлен об организации, вооружении, руководстве и оснащении всех армий и флотов мира. Невозможно себе представить, чтобы он допустил в этой области хоть одну ошибку».

Даже генерал Гудериан, который не единожды открыто спорил с Гитлером, признавал способности фюрера. Гитлер был «очень светлая голова». В качестве основания для подобной оценки Гудериан указывал на «необычайную память», «особенно на исторические сведения, технические данные и экономическую статистику».

Однако способности Гитлера наложились на весьма порочную немецкую традицию. Его ум встретил союзников в германском генералитете, о чем с сожалением в 1945 году писал Петер Расов.[253] Спустя два года Герхард Риттер, Ханс Херцфельд, Клеменс Бауэр, Герд Телленбах и Йозеф Форг признали, что как и в роковом начале первой мировой войны «военно-технические соображения подменили политические». Фридрих Майнеке считал, что уже Фридрих-Вильгельм I обладал «современным военно-техническим складом ума». Он критически проследил эту мысль далее в истории рейхсвера и Веймарской республики.

Далекий от военной традиции Альберт Шпеер, выросший в семье состоятельного архитектора в Майнхайме, был одним из немногих, кто не восхищался талантами фюрера, поскольку смог разглядеть, что они были только проявлением специфических способностей, которые не давали возможности глубоко и серьезно изучить предмет: «Наивная радость Гитлера, с которой он теперь блистал цифровыми данными из области вооружений, а раньше хвастался своим знанием технических данных в автомобилестроении или архитектуре, со всей очевидностью обличала в нем дилетанта. Он постоянно беспокоился о том, чтобы показать себя перед специалистами равным или даже превосходящим их. Но настоящий специалист благоразумно не перегружает свою голову деталями, которые он всегда может узнать из справочника или справиться у адъютанта».

В докомпьютерную эпоху особенное уважение обществом феномена эйдетизма обусловило неожиданный взлет не только Адольфу Гитлеру. Аналогичный пример являет собой трудовой путь главного редактора «Берлинер Иллюстрирен» Курта Корффа. «Он начал свою карьеру мальчиком на побегушках и выбился благодаря своей удивительной памяти и журналистскому инстинкту. Однажды Брюдель Ульштайн поручил ему срочно добыть информацию о кораблекрушении, и Корфф с места выдал ему подробные данные, включая тоннаж судна. Ульштайн был настолько поражен, что с этого дня стал покровительствовать Корффу и обеспечил его быстрый служебный рост».[254]

Другой намного более известный и удачливый человек той же эпохи, начальник германского Генерального штаба во время первой мировой войны Эрих фон Людендорф, также был эйдетиком. О том, насколько сильное впечатление он производил на современников, можно судить хотя бы по тому, что его биография была подробно расписана в нацистских школьных учебниках. Людендорф держал в голове весь мобилизационный план германской армии, включая точное время отправления всех эшелонов, в которые грузились военные части.

Эпохальная важность эйдетизма до определенной степени объясняет успех Томаса Манна. Он был самым значительным писателем своего времени. Во время второй мировой войны он как противник Гитлера эмигрировал в США и боролся с нацистами, участвуя в работе радиостанций, которые вещали на Германию, выступая с политическими докладами.

Дневники писателя свидетельствуют, что он воспринимал Гитлера как «брата» и экзистенциального соперника. Почести, оказываемые фюреру, он воспринимал как личное оскорбление. В августе 1934 года он писал в своем дневнике: «Мне неприятно возведение на трон таких омерзительных людей, как рейхспрезидент, после чего он, очевидно, умрет». «Опасно возводить на монументальный пьедестал главы государства тварь». «Мне претит новый нимб, который окружает это ничтожество».

Голо Манн считал, что весьма опасно сравнивать нормального человека с таким преступником, как Гитлер. Однако, если оба деятеля современной истории в моральном и чисто человеческом плане стоят бесконечно далеко друг от друга, возможно провести интересные исторические параллели.[255]

В данном случае противники были настолько различны, прежде всего по своим интеллектуальным и моральным качествам, что можно сравнивать их эйдетические способности. Это наглядно показывает, насколько различное применение нашли себе эйдетические способности в одной и той же эпохе.

Причина того, что Томас Манн очень рано разглядел невероятную физиогномическую память Гитлера, скорее всего в том, что именно этому качеству писатель был обязан своим успехом на литературном поприще. «У него было одно отличительное качество — он мог моментально определить, с каким человеком имеет дело. Ему не требовалось наблюдать за людьми, чтобы узнать их поближе. Стоило ему один раз увидеть кого-либо или принять его у себя, когда этот человек приходил снова, он общался с ним как со старым знакомым, потому что все знал о нем», — вспоминала жена писателя Катя Манн, которая наблюдала подобное ежедневно в течение почти 50 лет.[256] Артур Холичер, послуживший прототипом Дельвета Шпипеля в «Тристане», считал, что Томас Манн не мог правильно использовать свой талант. Он распространял слух, что писатель смог так точно изобразить его только потому, что наблюдал за ним в ложе при помощи театрального бинокля. Томас Манн, который благодаря своим эйдетическим способностям не нуждался в подобном подглядывании, был взбешен этой клеветой.

Однако было бы ошибкой сравнивать первый большой роман Томаса Манна «Будденброки» с «Майн кампф» Гитлера. Единственное, что является общим у этих двух совершенно разных книг, это то, что обе они — плод труда эйдетиков. Томас Манн настолько фотографически точно описывает собственную семью и взаимоотношения между жителями Любека, что горожане сочли эту книгу чрезмерной и назвали писателя «птицей, которая гадит в своем собственном гнезде».[257]

В самом начале книги автор описывает удивительную память Антони Будденброк. Восьмилетняя Тони в кругу семьи начинает декламировать Катехизис: «Верую, что Господь Бог создал меня вместе с прочими тварями…» — и продолжает далее точно по тексту. Затем Томас Манн, идентифицируя себя с Тони, показывает, что у эйдетика память работает сама собой, не требуя его вмешательства: «Когда разойдешься, — думала она, — появляется такое чувство, будто несешься с братьями на санках вниз с Иерусалимской горы; все мысли сразу исчезают, и, даже если захочешь, не можешь остановиться».

Томас Манн наглядно продемонстрировал быстроту и объем эйдетического восприятия, ответив на вопрос жены, кто послужил прототипом семьи старых Крулл: «Ах, я видел, как одна пара в течение получаса прогуливалась по палубе парохода на Рейне».[258]

Наиболее точное фотографическое описание передает очень подробную, но иногда иронично бесчувственную картину. Так, созданным автором образ беременности переполнен гинекологическими подробностями, порой весьма не аппетитными, что показывает полное отсутствие сопереживания автора героине, которое могло бы разрушить ледяной панцирь эйдетизма.

Отсутствие границы между реальностью и вымыслом, которое погубило политика Гитлера, у писателя Томаса Манна превратилось в интересное стилистическое средство выражения. Голо Манн: «В доме отца каким-то странным образом преломлялась реальность, и действительность смешивалась с художественным вымыслом». «Будучи молодым человеком, однажды в Любеке я посетил могилу моего деда, сенатора в "Будденброках". И когда я стоял перед надгробием с гербом и надписью "сенатор Генрих Манн", мне казалось, что это могила Томаса Будденброка».

Томас Манн также показал характерное осознание избранности, раннее убеждение в превосходстве над всеми остальными людьми. Наконец, особенности его сексуального влечения соответствовали отклонениям у его противника. Писатель описал страх перед подавленными влечениями, которые вобрали в себя гомосексуализм, кровосмешение и граничащую с зоофилией любовь к собакам.[259]

Даже брак, в который он вступил прежде всего для того, чтобы обуздать свои гомосексуальные наклонности, стал средством для социализации и сублимации его влечений.

«Дневниковые записи Томаса Манна между 1918 и 1921 годами свидетельствуют, насколько проблематично ему было преодолевать свое сексуальное влечение к мужчинам. При этом Катя проявила большое понимание и сочувствие, за которые он был ей благодарен».[260]

На первый взгляд кажется абсурдом вместе с Гитлером причислять Томаса Манна, отца шести детей, к «людям с нездоровыми наклонностями». В отличие от «человека преступной судьбы» писатель поборол свои склонности образцовым самовоспитанием и дисциплиной. Тем не менее свойственная эйдетизму эмоциональная холодность время от времени давала о себе знать. 31 июля 1940 года, когда у него родился первый внук, Томас Манн записал в своем дневнике: «Я слишком поздно стал дедом, и это не произвело на меня особенного впечатления». Уже при рождении своего первого ребенка, дочери Эрики, он писал в письме к брату Генриху: «Итак, родилась девочка, чем я разочарован… Я принял бы сына как нечто поэтичное, несравненно большее, чем просто продолжение и возрождение меня в новой форме».

О трагической гибели зятя, мужа его второй дочери Моники, в своем дневнике Томан Манн упоминает мимоходом, уделив этому событию всего одно предложение. Запись от 24 сентября 1940 года: «Утром получил телеграмму от Эрики, что судно, на котором плыли Мони и Лани, торпедировано. Мужчина погиб, а Мони находится в каком-то госпитале в Шотландии (в каком состоянии?!), откуда Эрика ее заберет. Кажется, она транспортабельна — ужас и отвращение. Жалко бедного ребенка». Однако во второй половине дня жизнь вошла в свою колею. «К лэнчу была фрау Райнхард. К чаю — мистер Йонг с киностудии, приятный молодой человек, поклонник "Волшебной горы", которую он хочет экранизировать».

Когда философ культуры Теодор Лессинг, которого он близко знал по Мюнхену, был убит нацистами, Манн написал своему сыну Клаусу: «Еще один фальшивый мученик».

В августе 1943 года он поразил Бертольда Брехта требованием драконовского наказания немцев: «Беженец сидит сложа руки и требует смерти полумиллиона человек».

Самоубийство жены своего брата Генриха, которая действовала ему на нервы, он считал «событием, едва ли достойным сожаления».

Несмотря на то что данные склонности не развились у Томаса Манна в зверскую жестокость, как это случилось с Адольфом Гитлером, в поведении столь культурного и образованного человека все же проскальзывали пугающие симптомы подавленного эйдетизма. Находясь в эмиграции в Калифорнии, 16 августа 1940 года он получил сообщение о воздушном налете на Мюнхен, город, в котором он прожил более 10 лет, имел большой дом, где он женился, появились на свет его дети и было написано множество книг. Томас Манн отреагировал на это следующим образом: «Королевские ВВС нашли время и силы разбомбить Мюнхен, что я и желаю этому глупому гнезду».