"Homo Гитлер: психограмма диктатора" - читать интересную книгу автора (Манфред Кох-Хиллебрехт)

2.3. Стирание границ

Доктор Йенш утверждал, что настоящий эйдетик полностью не способен отличить окружающую действительность от своих воспоминаний. Он переживает свои воспоминания как настоящую реальность, наблюдая их в самом буквальном смысле этого слова.

Психологическая школа доктора Генриха Дюкера по праву оспаривала тотальное нивелирование разницы между реальностью и образами памяти. После второй мировой войны Дюкер сменил запятнавшего себя лояльным отношениям к нацистам Йенша на посту главы Марбургского психологического института и подверг резкой критике не только политическую ангажированность своего предшественника, но и ряд сделанных им научных выводов. Он не оспаривал, что существуют люди с выдающейся памятью, которая настолько влияет на формирование личности, что из этого следует делать соответствующие педагогические выводы. Однако Дюкер считал, что эйдетические воспоминания не обладают статусом самостоятельного феномена. По его мнению, в данном случае нельзя было говорить о типологически отдельном способе переживания.[160] Доктор Никель требовал отказаться от определения «эйдетик», которое является «искусственным конгломератом очень разных свойств, проявившихся в экстремальной форме».[161]

Тем не менее в случае с Гитлером речь шла именно об экстремальной форме человеческих способностей, которые оказали огромное влияние на его поведение и проводимую им политику.

Восприятие окружающего мира и жизненный опыт Гитлера существенно отличались от свойственных обычным людям, живущим в современном индустриальном обществе. Если последние четко различают реальность и воображаемый мир, действительное и желаемое, правду и ложь, то у фюрера данная способность отсутствовала.

Будь то «Протоколы сионских мудрецов» или история графа Люкнера, Гитлер все принимал за чистую монету. 19 июля 1942 года фюрер заявил: «Люкнер был самым замечательным рассказчиком из всех, кого я знаю». Когда же ему сказали, что информация Люкнера не соответствует действительности, фюрер очень сильно рассердился, как ребенок, когда в доме убирают рождественскую елку.

Он упорно отказывался верить в то, что «Протоколы сионских мудрецов» являются подделкой. «Они пользуются фальшивкой», — снова и снова кричит по миру «Франкфурер Цайтунг», что является лучшим доказательством подлинности протоколов. «Впрочем, это не имеет особого значения, — писал Гитлер в "Майн кампф". — Впрочем, это несущественно, настоящие они или нет». В этом документе ясно представлено то, что делают евреи, пусть даже непреднамеренно. «Само существование этого основано на постоянной лжи, поэтому совершенно неважно, родились ли "эти высказывания в голове еврея, так как в любом случае они раскрывают все действия еврейского народа и их конечную цель"». Адольф Гитлер не реагировал на критику произведений Карла Мая, которого обвиняли в том, что он ни разу не видел стран, о которых писал. Во время споров в венском общежитии для мужчин Гитлер доказывал, что Май является гениальным писателем именно потому, что «он смог описать эти места более реалистично, чем побывавшие там путешественники».[162]

В системе мышления Адольфа Гитлера отсутствовала ясная грань между реальностью и представлением о ней, однако он имел поразительный нюх на пропагандистские эффекты. Именно на этом в большей степени и основывалось его влияние. «В центре пропаганды и мировоззрения, мыслей и действий НСДАП с самого начала стоял Гитлер».[163] Как писал Кершоу, «громадный авторитет фюрера был более важен, чем прямое распоряжение Гитлера как главы правительства».[164]

Способность провести четкую и ясную границу между возможным и невозможным является одним из главных факторов развития человеческого интеллекта. Однако эйдетизм полностью уничтожил эту грань в разуме фюрера. Он как ребенок верил в то, что в любую минуту может случиться чудо, и как заядлый игрок считал, что каждую секунду может сорвать миллионный куш. Фюрер рассматривал политику только с пропагандистской точки зрения.[165] Это укрепляло его в вере, что все проблемы можно решить с помощью пропаганды.

Успех тактики блицкрига, посредством которой он разгромил Польшу и Францию, во многом зависел от пропагандистского эффекта. Эта тактика полностью деморализовала противника. Бартов писал: «Картина быстрого, смертельного, почти клинического немецкого блицкрига, эта смесь грохочущих танков, воющих пикирующих бомбардировщиков, блестящих генералов и здоровых, загорелых, улыбающихся солдат, которые весело распевают песни, маршируя к победе, в начале войны стала достоянием не только немецкой, но и мировой общественности».[166]

Блицкриг должен был создать «впечатление непобедимости германской армии не только у врага, но и у собственных солдат». Однако тактику блицкрига, столь успешно опробованную на ближайших соседях, нельзя было использовать против главных противников: Великобритании, которая была защищена океаном, Советского Союза, бескрайние просторы которого не могли преодолеть танки, и полностью недостижимых США. При помощи воющих бомбардировщиков и лязгающих танков Гитлер нарисовал великолепную картину войны, которую он никогда не смог бы выиграть.

Не только Гитлер использовал слияние реальности и пропаганды для того, чтобы произвести впечатление на своих противников. Он сам попадал под влияние своих подчиненных, которые использовали это, чтобы в короткий срок увеличивать собственный престиж в глазах немецкого диктатора.

Так, Адольф Гитлер чрезмерно переоценивал возможности и пригодность к использованию люфтваффе. Он был убежден, что летчики Геринга не только значительно превосходят противника по своим боевым качествам, но и обладают намного более совершенными самолетами. Это привело к тому, что фюрер поверил в возможность сломить Англию только силами ВВС, не прибегая к помощи других родов войск.

«Существенную роль в этой переоценке сил люфтваффе сыграло посещение испытательного полигона Рехлин 3 июля 1939 года». Гитлер был поражен увиденным и пришел в полный восторг, хотя «речь шла об опытных образцах, которые перед запуском в серийное производство следовало дорабатывать в течение более пяти лет». В марте 1942 года Геринг жаловался: «Лично я не желаю больше посещать полигон Рехлин после того, как инженеры так подло обманули меня и фюрера летом 1939 года. В результате прошлого посещения фюрер принял важные решения, которые привели к страшным ошибкам».[167]

Поскольку все кратковременные успехи фюрера основывались главным образом на пропагандистском эффекте, именно это и погубило Гитлера, который серьезно переоценивал свой престиж, считая его намного более весомым, чем он был в реальности. Несмотря на то что генералы постоянно указывали ему на то, что «Сталинград превращается в груду развалин, больше не имеющую значения как транспортный узел и промышленный центр… 6 октября 1942 года Гитлер, в ответ на доклад Паулюса (командующего сражавшейся там 6-й армии вермахта) о катастрофическом недостатке сил и переутомлении войск, вследствие чего было бы целесообразно прекратить борьбу за город, заявил, что самой главной задачей на сегодняшний момент является полный захват Сталинграда».

В данном случае основную роль играли «соображения престижа, из-за которых вопреки всей опасности положения Гитлер настаивал на взятии Сталинграда. В силу того что с начала сентября была развернута мощная пропагандистская кампания, трубившая о победе германского оружия на Волге, Адольф Гитлер просто не мог спустя две недели приказать прекратить сражение за Сталинград. В таком случае он предстал бы в роли побежденного».[168]

Проведя анализ речей Гитлера, Хильдегард фон Коце и Гельмут Краузник обнаружили, что любимой цитатой фюрера, которую он снова и снова обыгрывал в своих выступлениях, были слова из второй части «Фауста» Гете: «Люблю я невозможного желать». 24 февраля 1937 года, выступая перед ветеранами партии, он заявил, что боги позволяют избранным «требовать от них невозможного». В этом требовании проявляется дух: «То, чего мы требуем, настолько необычно и настолько сильно, что только душа и сама природа фанатика могла почувствовать влечение к этому. Это недоступно мелкому, усредненному уму бюргера».[169]

Это свойство образа мыслей Гитлера позволяло ему требовать от СС как нормы реализации невозможного. Данные элитные войска должны были «гордо, точно и беспрекословно справляться с самыми сложными и даже невыполнимыми задачами».[170]

Жизнь человека протекает в двух мирах, в реальности и в мире его мечты. В наш информационный век мы все более склоняемся в сторону фикции. Свидетелей часто разочаровывают подлинные политические или спортивные события, на экране же телевизора все выглядит красивым и настоящим. Телевизионные дикторы рассказывают, что незнакомые люди, с которыми они сталкиваются в повседневной жизни, т. е. в действительности — само самой разумеется, что в данном случае это значит и на экране — выглядят совершенно иначе. Гитлер, который до начала войны в России каждый вечер смотрел по два игровых фильма и проводил массу времени в архитектурной мастерской за моделями, а затем сменил их на карты Генерального штаба, жил в вымышленном мире. В этом отношении он был дитя информационного века. Нольте был полностью прав, когда писал: «Национал-социализм боролся в основном против вымышленных, а не против настоящих врагов».[171] Он назвал Гитлера «отстраненным человеком», который отдалился от реальной действительности. Примерно то же самое писал про фюрера и Шпеер: «Присмотревшись повнимательнее, мне представляется, что для него само действие важнее действительности, что сообщения в газетах его интересовали больше, чем реальные события».[172] «Когда в тяжелые годы войны после смерти его любимого оперного певца Моноварды газеты не поместили развернутый некролог на первой полосе, он пришел в бешенство, в течение часа страшно ругал прессу, а затем весь день не мог нормально работать».[173]

Журнальные статьи могли самым непосредственным образом влиять на действия Гитлера. Однажды он прочитал в «Берлинер Иллюстрирен» об уголовном деле, по которому 64-летний еврей был осужден на. 12,5 лет тюрьмы за то, что он спрятал в яме для извести 6500 яиц. Гитлер сразу же уведомил министра юстиции Шлегельбергера, что желает смерти преступника. Осужденный был передан гестапо и казнен.[174]

Просмотрев фильм «Город Анатаоль», Гитлер узнал, что существует связь между строительством городов и нефтяными месторождениями. По его мнению, эта картина прекрасно отобразила «атмосферу развития нефтедобывающей отрасли на Балканах. Люди совершенно случайно получили в свое распоряжение золотую жилу только потому, что под землей, по которой они ходят, залегает нефть, не приложив к этому ни капли труда. Это против естественного порядка вещей! Сегодня такой город, как Бухарест, можно построить только при помощи спекуляций землей».[175]

Содержания заинтересовавших его фильмов впечатывались в сознание Гитлера как истина в последней инстанции. Так, представление фюрера об Англии и англичанах основывалось на голливудской картине «Бенгалия», поставленной по роману Иста Брауна «Жизнь бенгальского улана». Игровой фильм стал основой для политических убеждений: Гитлер рассматривал Индийский субконтинент как место, где сформировалось британское самосознание, и мечтал о том, что колонизация земель на Востоке окажет сходное влияние на немцев.[176] Польско-американский социолог У. И. Томас был совершенно прав, когда писал, что как люди относятся к окружающей действительности, так и она относится к ним.

Вполне возможно, что своим поразительным успехом в качестве оратора Гитлер обязан подражанию герою фильма. Рейнхольд Ханиш, друг фюрера по молодым годам в Вене, рассказывал: «Однажды вечером Гитлер пошел в кино, чтобы посмотреть "Туннель" Келлерманна. В этом фильме есть кадры, когда оратор, выступающий перед рабочими, оказывает на них очень сильное воздействие, приводя в неистовство». Это произвело на Гитлера настолько сильное впечатление, что он не мог больше ни о чем говорить, кроме как о силе слова.

Вечером 18 ноября 1933 года, когда после разговора с Гутенбергом и Папеном политическая карьера Гитлера висела на волоске, он посмотрел фильм «Мятежник». В этой мелодраме молодой студент сражался против наполеоновских войск, оккупировавших Тироль, и фюрер полностью идентифицировал себя с главным героем картины. При помощи пламенного патриотизма и увлекающей за собой людей риторики юноша смог подняться над своим скромным происхождением и стать во главе народа. Он отвергал любые компромиссы и в конце концов одержал победу. Своей фанатичной убежденностью в собственной правоте вымышленный тирольский студент смог оказать на людей такое же влияние, как и Гитлер со своей верой в высшее предназначение.

Однако Гитлер мог идентифицировать себя не только с экранным тирольцем, но и книжным монголом. На фюрера очень сильно влияли не только герои кинофильмов, но и персонажи прочитанных им книг. Отто Абец, которого Гитлер послал в оккупированный Париж, вспоминал после войны: «Люди из окружения фюрера рассказывали мне, что он довольно часто всю ночь проводит с книгами, которые он поглотает с невероятной скоростью, но не вникает в детали содержания. Во время Польской кампании, находясь в своем поезде, в течение нескольких ночей он прочтет двухтомную апологию Чингисхана и его евразийской империи, которая незадолго до этого вышла из-под пера одного английского автора».[177] Эту книгу порекомендовал Гитлеру Гиммлер. Речь шла о двухтомном историческом романе русского эмигранта Михаила Правдина (псевдоним Майкл Черольз) «Чингисхан. Буря из Азии» и «Наследие Чингисхана».[178] Несмотря на свое неарийское происхождение, герой этого романа понравился обоим нацистам не меньше, чем какой-либо вождь древних германцев. Еще до вторжения в Польшу, 22 августа 1939 года, Гитлер впервые сравнил себя со знаменитым монгольским ханом: «Наша сила заключается в быстроте и беспощадности. Чингисхан сознательно и со спокойным сердцем обрек на смерть миллионы женщин и детей. Однако в истории он остался только как великий создатель империи… Так и я посылаю на Восток мои части "Мертвая голова", приказывая им сурово и безжалостно убивать мужчин, женщин и детей, которые являются поляками по крови и языку. Только так мы сможем завоевать жизненное пространство, в котором так нуждаемся».

Из этой книги Гитлер почерпнул и идею о том, что «пролитая кровь сплачивает соучастников вокруг главаря». Специально для обозначения этого понятия он использовал слово «спайка кровью». Он ссылался на монгольского хана и для подтверждения своих расовых идей: «Чингисхан считал, что его раса превосходит все другие, что подтверждается его поступками. Именно поэтому самые смелые и хорошие воины получали самых прекрасных женщин, благодаря чему из поколения в поколение внешний вид монгольской расы улучшался».

«Все монгольское население ориентировалось на войну, и период мира был для них только временем подготовки к новому военному столкновению». Чингисхан «сохранил простой образ жизни кочевника и всячески противился разлагающему влиянию городской культуры. Все это прекрасно подходило к образу, который создал себе Гитлер».[179]

Многотомное собрание сочинений Карла Мая занимало почетное место в библиотеке Гитлера в Бергхофе. Адольфа Гитлера привлекала незамысловатая мораль этих романов: добро побеждает зло, главным героем был светловолосый немец, которого на Востоке называли Кара-бен-Немси, а на Диком Западе — ковбой Твердая рука, сражавшийся с недочеловеками вместе с благородным диким индейцем Винниту, снимавшим скальпы со своих врагов. Олицетворение зла, жестокие команчи привязывали свои невинные жертвы к столбу пыток и подвергали страшным мучениям. По-видимому, Адольф Гитлер проводил прямую параллель между нехорошими краснокожими и злобными евреями.

Перед началом Русской кампании Гитлер предписал своим генералам в обязательном порядке прочитать книги Карла Мая. Он искренне верил, что описанные в романах методы войны, которыми пользовались индейцы, могли помочь победить советские войска. Однако военные не спешили воспользоваться советами любимого писателя фюрера.

В застольных беседах Адольф Гитлер вполне серьезно хвастал тем, что все свои познания в географии он почерпнул из книг Карла Мая.

Еще подростком Гитлер восхищался романами Мая и на протяжении всей своей жизни обращался к его книгам. «Как было отмечено уже в рецензии на "Майн кампф", опубликованной в "Вельтбюне", в книге фюрера существовали вполне определенные стилистические параллели с романами этого писателя. Более того, с начала 20-х годов Гитлер вольно или невольно стилизовал свое поведение и внешний вид под образ этакого человека с Дикого Запада». По мнению исследователя Шольда, влияние книг Мая на поведение Гитлера пошло гораздо дальше: «Патологическая несговорчивость и склонность к доминированию над собеседником, которые проявлялись в каждом диалоге Твердой руки, сформировали у Гитлера весьма специфическое представление о взаимоотношениях между вождем и его последователями. Здесь предпочтение отдавалось тайному и специальному оружию, военным хитростям и господскому стилю поведения».[180] Чрезмерное увлечение Адольфа Гитлера Диким Западом наглядно проявилось, когда он как индейский вождь вместе с эсэсовцами нагрянул в баварский городок, где мнимый изменник Рем собрал своих приверженцев, и арестовал его. Рек-Малешевич прямо назвал эту акцию «набегом апачей на Висзее».

Еще более отчетливо проявляется странное смешение в сознании Гитлера реальности и вымысла в страстном обожании им опер Вагнера. Еще в юности он настолько сильно идентифицировал себя с Риенци, что желал полностью слиться с личностью этого римлянина и клялся освободить родину. Более того, знаменитое «германское» (т. е. римское) приветствие «хайль» (да здравствует) было позаимствовано прямо из оперы Вагнера, где есть слова «Хайль Риенци».

В книге «Майн кампф» узник Лансбергской тюрьмы полностью стилизовал себя под вагнерианского героя. Келер пишет: «Тот, кто рассматривает Гитлера только как гражданского субъекта или исторического деятеля, упускает важный аспект его личности — его театральность. Любимой оперой Гитлера, в которой он "играл" свою главную роль, было "Кольцо Нибелунгов" Вагнера. Стремясь к максимальному упрощению, он разделил мир на категории и создавал такой общественный порядок, для которого подходили его театральный костюм и маска».[181] По мнению Келера, созданный Гитлером образ еврея был позаимствован из роли Мима. Его ненависть к евреям уходила своими корнями в театральные подмостки.

Уже Гейден, один из первых биографов Гитлера, заметил, насколько был далек антисемитизм фюрера от реальности: «Он никогда не рассказывает о каком-либо конкретном случае, не называет какие-либо имена и не обвиняет отдельных евреев».[182] Он стремится превратить весь мир в театр Вагнера, неотъемлемой частью которого является ненависть к евреям. «Антисемитский стержень мировоззрения Гитлера был получен в наследство от Вагнера. Даже самоуверенность Гитлера, которая позволила ему удивлять, шокировать и терроризировать окружающий мир, уходила корнями в требование великого мастера превзойти действительность».[183] Категорический безальтернативный выбор «или-или», которому Гитлер подчинил всю свою жизнь, был не чем другим, как неверно истолкованный театральный жест Вагнера, который восторженный любитель оперы принял за чистую монету. Противостояние светлых, благородных богов и темных зловещих подземных сил было в порядке вещей только на театральной сцене, но в качестве реального политического и исторического принципа деления на арийцев и евреев являлось полным идиотизмом.

Еще до начала войны в России Адольф Гитлер наметил дальнейшие цели для своей армии. В директиве от 11 июня 1941 года он планировал нападение Германии на Турцию, Иран и Ирак. В его сознании война представлялась репертуаром оперного театра. В течение недели дают «Бориса Годунова» на российских декорациях, затем — «Аиду» с пальмами по берегам Нила. Альберт Шпеер совершенно точно подметил, что Гитлер проявлял крайнюю «беспечность в управлении государственным аппаратом».

Постепенно весь немецкий ландшафт превращался в оперную сцену, а сам третий рейх все больше приобретал черты «государства Мейстерзингеров».[184] «Быстрый взлет Адольфа Гитлера напоминал театральную карьеру: он начал как вагнерианский герой и благодаря убедительности и энергии смог превратить в свою публику весь народ. Он спешил, желая перекроить рейх в подходящую для него сцену настолько быстро, насколько ему позволяла режиссура… Так, Германия превратилась в одну большую оперу Вагнера. В соответствии с планом фюрера рамками этой сцены должны были стать города, которые следовало подвергнуть коренной перестройке». Гитлер превратил съезды своей партии, эти «нюрнбергские произведения искусства», в торжество идей Вагнера. При траурных торжествах в честь павших во время «марша к Фельдхеррнхалле» 9 ноября за образец был взят «Парцифаль» Вагнера. При проектировании громадного купольного зала, который должен был быть возведен в мировой столице «Германия» (так планировалось переименовать Берлин. — Прим. пер.) Адольф Гитлер использовал литографию Штайнля с изображением храма Грааля в декорациях «Парцифаля». Келер совершенно верно описывает правление фюрера как период господства театра в реальной жизни.[185]

Фотографии производили на Гитлера по меньшей мере такое же сильное впечатление, как реальность. Исключительно на их основе Адольф Гитлер составил себе мнение о США. На оперативном совещании 5 марта 1942 года он заявил: «Американские фермеры полностью обнищали. Я сам лично смотрел фотографии. То, чем они пользуются на своих фермах, эти устаревшие орудия, выглядят совершенно убого».[186]

Еще до прихода к власти и визита в страну, где цветут лимоны, он поделился с советником Вагенером мнением об этой стране: «Я не был в Италии. Но то, что я слышал о ней и видел на фотографиях, свидетельствует о важных и значительных переменах. Как сильно изменилась Италия при Муссолини!»[187]

Книги, фотографии и фильмы были для Гитлера источником знаний не только о конкретных личностях, но и о таких важнейших вещах, как, например, боеспособность армии США: «Недавно просмотренный киновыпуск новостей, который мы достали через Южную Америку, содержал кадры маневров обоих моторизованных дивизий, которые поражают своей смехотворностью».[188] Подобным же образом на основе фильма Адольф Гитлер составил себе мнение и о Красной Армии. Как свидетельствует фон Лееб, 14 августа 1940 года, выступая перед офицерами, только что произведенными в фельдмаршалы, фюрер сказал: «Германия намного превосходит Россию. Фильм о войне русских против Финляндии содержит множество смешных кадров».[189]

Первоначально Гитлер относился к ракетостроению несерьезно. Мысль о том, что при помощи атомной бомбы, которую можно доставить в ракете на огромные расстояния, вполне возможно завоевать мировое господство, просто не приходила ему в голову. Он называл ракеты «игрушками», а испытательный полигон в Пенемюнде «кружком "Умелые руки"».[190] «Сотня истребителей и пятьсот танков для него были намного важнее, чем запуск в воздух одной ракеты, которая в большинстве случаев падает не туда, куда ее нацеливали». Однако просмотр в октябре 1942 года съемки старта ракеты, которую показал ему Вернер фон Браун, произвели на Гитлера огромное впечатление. «После небольшого рассказа в зале потушили свет, и на экране удивленный Гитлер увидел цветные кадры, на которых огромная ракета оторвалась от земли и исчезла в стратосфере».[191] Фюрер был настолько впечатлен увиденным, что сразу же присвоил фон Брауну звание профессора и разрешил дальнейшие разработки ракет, которые должны были стать «чудо-оружием» третьего рейха.

Ошибочное решение о запрете серийного производства реактивного истребителя «Ме-262» было принято Гитлером на основе газетной статьи. Этот самолет мог развивать скорость до 800 км/ч и стал бы серьезной угрозой для бомбардировщиков союзников. Однако после прочтения в одной из газет статьи, направленной против развития реактивной авиации, фюрер приказал прекратить работы по «Ме-262».[192]

«Когда 12 июня 1944 года Адольф Гитлер отдал поспешный и преждевременный приказ применить "ФАУ-1", из-за организационных ошибок смогли взлететь только 10 ракет и только 5 из них смогли достигнуть Лондона. Гитлер хотел было прекратить производство этого, по его мнению, полностью скомпрометировавшего себя вида оружия, однако изменил свое решение после доклада имперского руководителя прессы о том сенсационном и шокирующем эффекте, который произвели падающие на британскую столицу ракеты. После этого он потребовал увеличить объемы производства "ФАУ-1"».[193]

Наши мысли обладают таким ценным свойством, как обратимость. В отличие от полностью необратимых действий, мы можем вернуться к ним, развивать дальше или просто забыть. Однако «идеологическим метафорам» Гитлера как раз и не хватало гибкости, игры мысли и прежде всего обратимости. Фюрер твердо придерживался своих эйдетических энграмм, которые были для него обязательны и неопровержимы.

Эйдетическое стирание границы между реальностью и вымыслом объясняет, до некоторой степени, почему стал возможным Холокост. Его основой стали громкие антисемитские лозунги, которые для всех нормальных людей были просто словами.

Костры из книг, которые ночью 10 мая 1933 года палили национал-социалистические студенты, были прежде всего выражением революционных представлений юношества, и тогда вряд ли кто-либо мог предположить, что все закончится поголовным истреблением евреев. Однако в представлении Гитлера, в сознании которого отсутствовало как различие между символом и действием, так и главные цивилизационные психологические запреты, сожжение книг воспринималось как имитация уничтожения своего главного врага. В этой связи Фондунг говорит о «смешении символа и действия».[194]

Обладая своеобразным эйдетическим способом восприятия действительности, Гитлер, в отличие от нормальных людей, не видел разницы между планом, составленным в голове, и его реализацией на практике. Для него реализация утопии не была заоблачной мечтой, а стояла прямо перед глазами. По мнению Иоахима Феста: «Гитлера отличал весьма своеобразный строй ума, он никогда не отступал от задуманного и не чувствовал границы между мыслью и действием, которая составляет одну из основ цивилизованного разума».[195]

Именно поэтому образованные слушатели Гитлера, понимавшие разницу между вымыслом и реальностью, не воспринимали его всерьез. Все его пламенные речи были не более чем пустой болтовней. 3 февраля 1933 года, вскоре после того как Гитлер занял пост рейхсканцлера, он встретился с военным руководством в доме генерала барона Курта фон Хаммерштайн-Экварда и произнес небольшую речь о «захвате нового жизненного пространства и его последующей полной германизации». Офицеры не были настолько уж испуганы услышанным, как это могло показаться с позиции сегодняшнего дня. «Ничего не известно о каких-либо возражениях против воинственных и весьма жестоких идей Гитлера. Некоторые ушли с этой встречи весьма впечатленные "сильной волей и размахом идей канцлера"». Другие, среди которых был и подполковник Фромм, успокаивали себя тем, что «при столкновении с реальной действительностью чрезмерные намерения фюрера будут приведены в соответствие с реальностью. Кое-кто даже вспомнил строфу из стихотворения Шиллера: "Слова всегда смелее дела"».[196]

Друг Гитлера во венскому периоду Кубицек, который жил с ним в одной комнате, рассказывал, что во время прогулок по городу будущий фюрер непрерывно рассказывал о том, как бы он перестроил свой родной Линц. «Этот дом стоит не на своем месте», — заявлял молодой фантазер. Кубицек вспоминал: «Он настолько запутал меня, что я часто не мог отличить, говорил ли он о реальном доме или речь идет о здании, которое должно быть здесь построено. Для него же это не имело совершенно никакого значения».[197]

В то время как благоразумные современники смеялись над фантазиями Гитлера, он поражал утопическими идеями своих приверженцев, среди которых был и будущий шеф гитлерюгенда Бальдур фон Ширах. Уже после войны он вспоминал: «Меня поразило и привлекало в Гитлере именно то, что он, еще не находясь у власти, предусматривал в своей концепции доминирующее положение Германии и рассматривал себя как партнер великих мировых держав, проигрывая в голове в качестве тренировки проблемы управления миром».[198]

Даже издавая приказы и распоряжения, Адольф Гитлер смешивал свои умственные построения с реальностью. В частности, когда фюрер был в ярости, он не скупился на самые страшные угрозы, проклятия и обещания полного уничтожения. Зачастую его приказы несут следы этих припадков бешенства. Летом 1933 года шеф прусского гестапо Рудольф Дильс должен был провести инспекцию «дикого» концентрационного лагеря, созданного штурмовиками, но СА отказало ему в доступе. Тогда Гитлер издал следующий приказ: «Затребовать у рейхсвера артиллерию и сравнять лагерь с землей». Спрашивается, «насколько сильно Гитлер мог поддаться своим отрицательным эмоциям».[199]

Дильс приводит и другие приказы Гитлера в первые годы его канцлерства: «Почему этот Грегор Штрассер еще жив?… Зачем нужно устраивать процесс и судить такого очевидного преступника, как Тельман? Я не могу понять, как Стеннесу удалось бежать!» Шеф гестапо считал, что под этими на первый взгляд риторическими вопросами скрывались «четкие приказы убить» вышеперечисленных людей. Трагизм третьего рейха заключался в том, что вспышки гнева Гитлера, во время которых он проклинал народы и мысленно стирал с лица земли города со всеми жителями, которые в начале его правления не воспринимались серьезно, в конце войны стали реальностью, воплотившись в его приказы, которые дословно исполнялись.

Как писал Мессершмидт, «рано сформировавшиеся элементы его мировоззрения, представления о расе и ее чистоте, жизненной силе и культуре были не просто абстрактными воззрениями». Гитлер совершенно серьезно воспринимал «эти гипотезы как политические реальности».[200]

Государственные чиновники, привыкшие к ясным и четким указаниям, вынуждены были прилагать массу усилий, чтобы понять и исполнить туманные предписания Гитлера. Государственный секретарь Эрнст фон Вайцзекер рассказывал, что служащим пришлось развить в себе новую способность: «искусность министров проявлялась в том, чтобы суметь застать Гитлера в хорошем расположении духа и получить от него вразумительные указания, которые затем можно было бы исполнять как приказ фюрера».

Сформированные в мозгу Гитлера эйдетические догмы были не только «оксиоматической константой», но и фиксировались на деталях. Поэтому они не имели ничего общего ни со знанием, полученным в результате опыта, ни с изощренной игрой ума. Гитлер мыслил самыми элементарными схемами, используя конкретные отправные точки и простые решения. Его идеи были всегда понятны массам, обоснования его поступков — архаичны. Гитлер всегда пользовался одним и тем же примитивным механизмом решения проблем, шла ли речь о внешне- или внутриполитических вопросах. Он был убежден, что против него всегда действует один и тот же противник.

Упрощенный эйдетический подход ко всем проблемам позволял Гитлеру разрешать их не только без моральных терзаний, но с внутренней убежденностью, что все должны подчиниться его воле, с самого начала заостряя внимание на мелочах. Это особенно четко проявилось не только при составлении архитектурных проектов, планов строительства, где он самым тщательным образом прописывал все мельчайшие детали, но и во всех его политических представлениях.

«Еще до прихода к власти Гитлер создал подробнейшие планы перестройки Берлина, Мюнхена, Нюрнберга и других городов. Реализация этих проектов была для него само собой разумеющимся непреложным фактом. Стоило только отдать короткий приказ». Конечно, время, когда будет отдан этот приказ, не нуждавшийся больше ни в каких обсуждениях, зависело от определенных обстоятельств. Но здесь Гитлер полностью полагался на свой «гениальный талант импровизации».[201]

Генриетта фон Ширах сообщает некоторые подробности архитектурных планов Гитлера, которые должны были воплотиться после победы в войне: «Веймар и Нюрнберг будут украшены громадными зданиями, на берегу Химзее вырастет университет партии, а в Брауншвейге построят академию для руководства гитлерюгенда (уже были готовы метровые металлические статуи, которые собирались установить на крыше здания). Он хотел подарить Лейпцигу фонтан с памятником Рихарду Вагнеру, гипсовая модель которого стояла в мастерской в Киферсфельден, ожидая, когда профессор Хипп воплотит ее в мраморе… Все эти грандиозные планы не просто носились в голове фюрера, но были проработаны до мельчайших деталей и находились на чертежных столах архитекторов Гитлера».[202]

Как и новая столица Германии, Холокост, порожденный тем же самым мысленным эйдетическим прообразом, с самого начала был проработал до самых мелких подробностей. Уже в «Майн кампф» содержалась идея использовать отравляющий газ как смертоносное оружие. Выступая в рейхстаге 30 января 1939 года, Гитлер поделился с депутатами своей новой идеей, заявив, что следует не просто убить какое-либо количество евреев, а полностью уничтожить еврейскую расу в Европе. В политике, как и в архитектуре, перед началом работы Гитлер составлял подробный план действий.

И в данном случае он позаботился о мелких деталях. Так, ему в голову пришла идея переправлять транспорт с евреями в Припятские болота водным путем через Дунай, Черное море и Днепр, чтобы не допускать лишнего износа железнодорожной сети.

Обостренное внимание Гитлера к мелочам отметил и Рудольф Дильс. В 1933 году рейхсканцлер вполне реалистично и в мельчайших подробностях описал, как могло бы быть организовано покушение на него: «Однажды это сделает совершенно безвредный мужчина, который снимает квартиру на самом верхнем этаже в одном из домов на Вильгельмштрассе. Все соседи будут думать, что он — учитель на пенсии. Это будет полностью лояльный гражданин, в очках в роговой оправе, плохо выбритый, даже заросший, с бородой и усами. Он никого не будет пускать в свою комнату, чтобы спокойно установить у окна оружие. Изо дня в день с дьявольским терпением он будет рассматривать в оптический прицел балкон на фасаде рейхсканцелярии и в один прекрасный день нажмет на курок».[203] Гитлер в течение нескольких недель планировал собственное самоубийство и разыграл его, придерживаясь всех деталей разработанного сценария. «Гитлер говорил только о том, какой способ ухода из жизни является наилучшим. При этом он со всеми отвратительными подробностями описывал, что с ним сделают русские, если он попадет к ним в руки. Гитлер много говорил о том, какой способ самоубийства выбрать: застрелиться, отравиться или вскрыть себе вены». «Все эти речи приводили его секретарш в состояние истерики».[204]

Уже Август Кубицек отметил у Гитлера особенность изображать вымышленное очень реалистично, прорабатывать его во всех деталях и относиться к нему как к реальной действительности. Многие мелкие бюргеры мечтают о том, как однажды они выиграют в лотерею миллион, выскажут своему начальнику все, что о нем думают, а затем будут лежать в шезлонге под пальмами на морском берегу где-нибудь в тропиках, потягивая шампанское и наблюдая за темнокожими красотками.

Однако Гитлер не просто верил, что должен выиграть, он пришел в бешенство, когда ему попался пустой лотерейный билет. Причем он рассматривал проигрыш не просто как ошибку в теории вероятности, но считал себя несчастной жертвой злобной и продажной системы, которую следовало непременно побороть и изменить. К тому же молодой Гитлер не испытывал нормального гетеросексуального желания познакомиться с реальными привлекательными девушками, а вместо этого жил фантазиями о «круге избранных друзей». Уже сама покупка заранее проигрышного лотерейного билета переносила его в вымышленный мир. В течение недели до розыгрыша он только и говорил о большой квартире, которую он снимет на втором этаже дома на набережной Дуная, выбирал мебель, штофные обои и продумывал декор. Удивленный Август слушал, как будущий фюрер планировал полностью посвятить жизнь искусству в доме, где домоуправительницей будет «пожилая, немного седая, но очень аристократическая дама», которая сможет превратить его жилище в место праздничных приемов для «избранного круга близких друзей».[205]

Также при планировании способом достижения мирового господства Гитлер не мог позволить себе роскоши нового подхода к проблеме. Он был просто не способен на это. По мнению Вендта, о какой-либо реальной «заявке на статус мировой державы» говорить не приходится, поскольку все разговоры Гитлера о стратегических бомбардировщиках дальнего радиуса действия в Западной Африке были туманны и утопичны. Мессер-шмидт по праву назвал все это «группой мифических образов и видений».[206] Планы Гитлера были понятны другим людям, но они были очень трудно выполнимы. Все его идеи были утопичны, неясны и ничем не связаны между собой.

Так, СШАдолжны были подвергаться налетам бомбардировочной авиации, которая будет базироваться на Азорских островах. Сам Гитлер рассматривал собственную политику как «реализацию имеющегося плана», о чем он заявил командованию вермахта на совещании 10 февраля 1940 года. Однако все эти планы, разработанные им в рудиментарной форме, невозможно было реализовать на практике. Тем не менее у него не было недостатка в исполнителях, которые пытались воплотить его утопии в жизнь. При этом они могли дополнить их своими собственными идеями.

Исходя из всего этого, сейчас невозможно установить, когда именно был спланирован Холокост. Когда Гитлер выступал 30 января 1939 года в рейхстаге, скорее всего, он уже решил физически уничтожить всех европейских евреев. Однако, как пишет Адам, было бы неверно считать, «что в это время СС уже думали об эйнзацкомандах и Освенциме. Ни Гитлер, ни СС еще не имели представления об объемах, способах и средствах так необдуманно распропагандированного уничтожения».[207]