Глава I. Северная война до вторжения шведской армии в пределы России. 1700–1708 гг

1

Первая четверть XVIII в. была тем периодом историй русского народа, когда на несколько поколений вперед решалась его историческая судьба. Прямые потребности его дальнейшего экономического развития, необходимость преодолеть хотя бы отчасти большую экономическую и техническую отсталость, повелительно дававшая себя чувствовать потребность покончить с многими обветшалыми и тормозящими пережитками старины в практике правительственной деятельности все это поставило еще в допетровском поколении перед сколько-нибудь прогрессивно и самостоятельно мыслившими людьми грозный вопрос о возможности дальнейшего сохранения государственной безопасности и даже о национальном самосохранении в широком смысле этого слова, если остаться при рутинном быте, политическом и общественном, при рутинной непримиримо консервативной идеологии, при отказе от сколько-нибудь активной внешней политики. Эта политика неминуемо должна была продолжить линию дипломатической и военной деятельности Ивана Грозного в непременно вывести Россию к морю. Требовалась ускоренная, трудная и, главное, одновременная работа в двух областях: нужно было торопиться проводить одну за другой хотя бы необходимейшие внутренние реформы и в то же время вести долгую войну против грозного, прекрасно вооруженного, озлобленного и беспощадного врага.

Русский народ нашел в себе могучие силы и неисчерпаемые средства, чтобы поднять на свои плечи и вынести на себе неимоверное бремя этой двойной внутренней и внешней работы. Русский народ создал Петербург, новую армию и первоклассный флот, не только отстоял свою самостоятельность от отчаянных нападений неприятеля, но и сделал Россию державой мирового значения. И одновременно стал на путь нового политического развития, которое при всех своих темных, отрицательных сторонах все же было явлением прогрессивным сравнительно со стариной. В этой гигантской работе русский народ выдвинул на руководящее место личность, исключительную по своим гениальным разнообразным дарованиям, по своей неукротимой энергии, по смелому дерзанию, по крайней мере в отношении методов, какие Петр пускал в ход. Эта черта и заставила некоторых авторов, писавших о нем, впасть в историческую ошибку, называя время Петра «революцией». До революции Россия должна была еще прожить двести лет, и незачем вносить методологические и терминологические неточности в изучение громадной реформаторской деятельности Петра. Энгельс сопоставил Петра с Фридрихом II, королем прусским. Он это сделал именно затем, чтобы сказать о Петре: "Этот действительно великий человек", а говоря о Фридрихе, поставить слово «великий» в иронические кавычки.[1]

Конечно, Фридрих II был крупным политическим деятелем XVIII в., но если принять во внимание, что его внутренняя деятельность не была ознаменована ни единой сколько-нибудь крупной реформой, что война, которую он вел, едва не окончилась полной его (и прусского государства) гибелью, и спасен он был исключительно, как сам признавал это, смертью русской императрицы Елизаветы, то применять к нему тот же эпитет, как к Петру, в самом деле можно лишь в припадке острого прусского шовинизма, против которого Маркс и Энгельс вели всегда ожесточенную борьбу.

Долгая борьба против Швеции началась при очень невыгодных условиях русской технической отсталости, которую нужно было спешно превозмогать. В области военной организации кипучая реформаторская деятельность Петра привела к созданию в невероятно короткий срок новой армии, в которой было очень удачно совмещено все хорошее, что Петр нашел в области военной организации на Западе, с некоторыми правильно оцененными положительными чертами старорусского ратного дола. И уже вскоре после первой Нарвы русские артиллеристы стреляли из орудий, сделанных русскими мастерами на своих оружейных заводах из своего железа и меди, и русские корабельные мастера строили на своих верфях суда, которые ничуть не уступали ни английским, ни голландским, ни французским.

Необычайное усиление централизации власти шло при Петре параллельно с упорными, энергичнейшими мероприятиями правительства по созданию и укреплению промышленной деятельности. Широкие привилегии, субсидии, всяческие поощрения и награды сыпались на удачливых предпринимателей, правительство и само выступало, где это было нужно и возможно, в роли хозяина и распорядителя промышленных предприятий. Устройство каналов, прокладка новых и расширение старых сухопутных путей сообщения позволили использовать далекие естественные богатства — железную руду Урала, строевой лес Средней, Восточной и Северной России, особенно лес мачтовый, предмет всегдашней зависти англичан, которые были усердными его покупателями. Торговые операции как в области торга внутреннего, так и в области заграничного экспорта приобрели невиданные прежде на Руси размеры. И тогда уже, заметим к слову, сказалась черта, которая так восхищала иностранных наблюдателей впоследствии, во второй половине XVIII в.: правила, введенные в России, гораздо меньше стесняли ремесленную и торгово-промышленную деятельность, чем это было в ту пору цехового законодательства, например, во Франции, в Пруссии, в габсбургских владениях, в государствах Апеннинского и Пиренейского полуостровов и в той же Швеции.

Заводы, «манифактуры», заботы о водных и сухопутных сообщениях, начало торгового флота — все это, были явления очень значительные, знаменовавшие бесспорно прогресс в русской экономике, но ни в это время, ни очень долго после него никаких существенных изменений в феодально-крепостническом способе производства и в общественных условиях не было. Мало того, не только не наблюдалось никаких смягчающих обстоятельств в практике крепостнических отношений, но именно относительно петровского времени должно повторить то, что сказал в свое время В. И. Ленин, борясь со слащаво-лицемерными попытками либеральной историографии «подкрасить» всю историю русского крепостного права: "Не хрупким и не случайно созданным было крепостное право и крепостническое поместное сословие в России, а гораздо более «крепким», твердым, могучим, всесильным, "чем где бы то ни было в цивилизованном мире"".[2] И в другом месте он подчеркивает, что только после 19 февраля 1861 г. "на смену крепостной России шла Россия капиталистическая".[3]

Всякая модернизация экономики России времени Петра была бы грубой антиисторической ошибкой.

Хозяйство России в первой четверти XVIII в. и позже оставалось хозяйством феодально-крепостническим. Поскольку крепостные крестьяне стали еще более зависимыми от землевладельца, пребывая такими же, как и до Петра, беспомощными перед произволом низших и высших носителей государственной власти, постольку и создаваемая при Петре крупная добывающая и обрабатывающая промышленность неминуемо начала базироваться на подневольном труде закрепощенных крестьян, «поверстанных» в заводские и мануфактурные рабочие.

Не следует этого забывать и впадать в преувеличения. В новую, буржуазную общественную формацию Россия при Петре еще перейти не успела. Но создаваемый тип абсолютистской монархии при Петре был уже более новым, более приспособленным к усложненной экономической жизни политическим строем, чем самодержавие XVII в. Абсолютизм первой четверти XVIII в. был прежде всего сильнее, осведомленнее, оперативнее, чем очень отсталый аппарат царской власти времен Алексея Михайловича. А кроме того, абсолютизм при Петре стал несравненно богаче экономическими ресурсами. Быстро шедшее в гору развитие промышленности и торговли давало возможность прежде всего обеспечить техническим оснащением новую армию и только что возникший флот. Дворянство и купечество как два класса, господствующие над низшей податной массой и ее нещадно эксплуатирующие, но при этом всецело подчиняющиеся воле монарха, которая передается и осуществляется посредством сложного и очень разветвленного бюрократического аппарата, — такова была структура петровского государства, по крайней мере в том виде как его замышляло и строило законодательство времени Петра.

И в разгаре гигантской перестройки всего государственного аппарата России пришлось повести тяжелую, упорную, опасную борьбу за возвращение отнятого у нее морского побережья, за выход к морю.