"Маскарад" - читать интересную книгу автора (Питерс Натали)

Глава 16 ЭХО ВОЙНЫ

Прошло несколько дней, и Венеция услышала первые отзвуки войны. В гавань дерзко вошел французский фрегат «Освободитель Италии». Не заручившись приказом сената, но в полном соответствии с запрещением иностранным военным судам заходить в венецианские порты, Алессандро Лоредан велел коменданту форта Сан-Андреа обстрелять нарушителя границы.

«Освободитель Италии» открыл ответный огонь, однако понес сильный урон от венецианской артиллерии. Лоредан лично возглавил абордажную группу. В последовавшей кровопролитной схватке был убит капитан фрегата Ложьер. Судно было захвачено, а его команда взята в плен. В эту ночь венецианцы ликовали так, будто одержали грандиозную победу.

Фоска гордилась своим мужем и благодарила Бога за то, что он не пострадал в бою. Она не видела его с того момента, когда он покинул дворец, обвинив ее в неверности и в сговоре с врагом. Ее гнев против несправедливых обвинений улетучился. Фоска не могла осуждать Лоредана, ведь она действительно была неверна и обманула его доверие.

На утро после захвата фрегата Эмилия разбудила Фоску в одиннадцать часов.

– Вставайте, донна Фоска. Пришли ваши друзья, они должны с вами немедленно переговорить.

– Что за друзья? Я еще не собираюсь подниматься. Я легла поздно, – пробормотала Фоска. Она присела в постели и прикрыла глаза от рвущегося через окна резкого солнечного света. – Какое яркое солнце!

Эмилия открыла двери Антонио и Джакомо, и те приблизились к кровати. Они оба выглядели необычайно торжественно.

– Поздравляю вас обоих с утренними заботами, – кисло сказала Фоска. – Ранние пташки! Эмилия, вы для меня сварили кофе? Ну хорошо, присаживайтесь. Что привело вас ко мне в столь неприлично ранний час?

Джакомо присел на край кровати. Он недавно последовал моде юных последователей парижской революции, которые старались переплюнуть друг друга в диковинной и шокирующей одежде. Этим утром Джакомо надел ярко-оранжевый сюртук, красную жилетку, синие панталоны до колен. Чулки были в красную и синюю полоску, а на шляпе трепыхалось розовое страусовое перо. Прогулочная трость Джакомо достигала его плеч, и венчала ее рукоятка с изготовленной из золота обнаженной парой, занятой амурными делами.

Он произнес какую-то идиотскую реплику по поводу погоды, и Антонио мрачно поглядел на него.

– Мы полагали, что вы, Фоска, должны узнать об этом немедленно. Арестован Лоредан.

Она уставилась на него, на Джакомо, который в знак подтверждения кивнул головой.

– Что значит арестован? Он же герой! Кем арестован? За что?

– Французский посол заявил решительный протест по поводу вчерашнего нападения на фрегат «Освободитель», – объяснил Джакомо. – У него, как все знают, конечно, не было никаких оснований жаловаться, но…

– Но посол настаивал, чтобы сенат посадил Лоредана и коменданта форта – как его зовут, Джакомо?

– Пиццамано… Посадил обоих под арест и освободил захваченных нами французских моряков.

Фоска выпрямилась в постели и окончательно проснулась.

– Вы хотите сказать, что сенат согласился? Выполнил требование французского посла?

– В интересах умиротворения, – мрачно сказал Антонио. – Сенаторы заявили, что у них нет выбора, ибо в противном случае французы расценят инцидент как военную провокацию.

– Но ведь именно это они и пытались сделать, направляя сюда фрегат! – воскликнула Фоска. – Это же смехотворно! Бесчестно! Сенаторов надо расстрелять, всех! А они еще называют себя венецианцами! Они – трусы. Вот кто они! – Она отбросила прочь простыни и вызвала Эмилию, чтобы та помогла ей одеться.

– Я должна немедленно к нему пойти! – возбужденно выкрикнула она. – Это возмутительно! Где он? С ним все в порядке? Неужели они бросили его в «Могилу»? – озабоченно спрашивала она.

– О нет-нет! – быстро ответил Джакомо. – Насколько мы представляем, его с удобствами разместили в одной из комнат дворца. О «Могиле» вообще не было речи. Все это простая формальность.

– Ничего себе формальность! – усмехнулась она, зашла за китайскую ширму и скинула с себя ночную одежду. Эмилия принесла нижнее белье и платье. – Они взяли под арест самого храброго, самого патриотично настроенного человека в Венеции, а вы называете это формальностью!

Антонио и Джакомо переглянулись. Им было непривычно слышать, чтобы Фоска говорила о муже в таком восторженном тоне. Еще удивительнее, что она осуждала сенат за трусость и говорила о патриотизме. Это была совсем не та Фоска, которая несколько лет назад даже не могла вспомнить, как зовут дожа.

Она вышла из-за ширмы и присела на низенькую скамеечку, чтобы надеть туфли. На ней было простое платье из прозрачного бежевого муслина, темно-коричневые перчатки и шаль из коричневого шелка с вышитыми по ней небольшими оранжевыми цветами. Друзья обменялись шепотом одобрительными замечаниями, но она на них не обратила внимания и попросила Эмилию принести дамскую шляпку и зонтик.

– Вы должны пойти со мной. Как они могут так обращаться с ним? Он стоит десятка таких, как они. Двух десятков!

И снова Антонио и Джакомо обменялись многозначительными взглядами, но решили пока в разговор не вступать. Они сели в одну из гондол Лоредана и через несколько минут прибыли во Дворец дожей.

Фоска не теряя времени потребовала встречи с секретарем дожа, с которым была немного знакома.

– Насколько я знаю, вы удерживаете здесь моего мужа. Я требую немедленной встречи с ним.

– Разумеется, синьора. Сложилась чрезвычайно неприятная ситуация. Понимаете, это всего лишь жест, жест политический. Он чувствует себя вполне комфортно. Сегодня утром даже завтракал с дожем. У него есть все, что ему необходимо.

– За исключением свободы, – огрызнулась Фоска. – Полагаю, если бы французы попросили арестовать дожа, вы сделали бы и это!

Секретарь выглядел явно смущенным. Он повел Фоску и ее друзей по длинным, богато украшенным коридорам, вверх по широкой лестнице к комнате на третьем этаже, расположенной рядом с личными апартаментами дожа. Он остановился у двери и легонько постучал в нее. Фоска почувствовала облегчение, убедившись, что у двери не было охраны и она даже не запиралась на ключ. Секретарь попросил их подождать и пошел предупредить Алессандро, что к нему прибыли посетители.

Мгновением позже он вернулся несколько обескураженный.

– Простите, синьора, ваш муж просит передать вам свои – хм-хм – приветствия. Он говорит, что предпочел бы не расстраивать вас своим видом в непривычной обстановке и хотел бы, чтобы вы ждали сообщения от него дома.

Она почувствовала, как запылали щеки. Итак, Алессандро не хочет видеть ее. Она подняла подбородок.

– Прошу передать моему мужу, что я подчиняюсь его желанию. Передайте ему, пожалуйста, что его мать и сын чувствуют себя хорошо и что мы все за него молимся.

Фоска вежливо поблагодарила секретаря дожа, быстро кивнула двум своим попутчикам и вышла. Секретарь наморщил лоб и вернулся в покои Алессандро передать слова жены.

Фоска проглотила обиду и приказала слугам собрать любимые книги и одежду мужа, положить несколько бутылок вина и кое-что из деликатесов и доставить все ему. Она решила больше не предпринимать попыток увидеться с ним. Им все равно нечего сказать друг другу. Он не поверил бы ее объяснениям и не принял бы ее извинений.

Наполеон направил сенату декларацию об объявлении войны в силу нарушения венецианцами пятнадцати условий мира – в том числе убийство капитана Ложьера, обстрел французского корабля и пленение его команды, недавние восстания против французских гарнизонов в некоторых городах материковой части страны, а также пространный список других надуманных жалоб.

Надежд на мир не оставалось. Война же при таком низком уровне готовности была немыслима. После заключения в тюрьму Лоредана никто не высказывался против капитуляции. 12 мая 1797 года Большой совет и сенат проголосовали за самороспуск. Дрожащего и плачущего старого дожа вывели из зала заседаний. «Сегодня ночью мы не будем чувствовать себя в безопасности даже в собственных постелях», – бормотал он.

На двери собора Сан-Марко прикрепили написанную от руки прокламацию, из которой горожане узнали о предательстве и трусости своих лидеров. Кое-где вспыхнули беспорядки, прозвучали голоса протеста и обвинения в измене. Но Синьория не отступила. С этого момента Венеция официально стала демократическим государством.

На следующий день капитан Рафаэлло Леопарди высадился в Венеции в сопровождении батальона французских солдат. Он готовился возглавить Временное революционное правительство, которое должно было бы функционировать вплоть до выборов, в ходе которых венецианский народ избрал бы в органы власти своих представителей.

Фоска находилась в спальне, когда услышала топот сапог по булыжникам внутреннего двора. Через несколько минут в комнату в слезах, испуганная и взволнованная, ворвалась Эмилия.

– Донна Фоска, в замке французы во главе с тем евреем! Он хочет вас немедленно видеть!

– Попросите господ подождать в малой гостиной. Я выйду через пятнадцать минут.

Она посмотрела на себя в зеркало: утреннее платье из бледно-зеленого шелка – довольно глубокое декольте Фоска задрапировала кружевной косынкой. Пригладила волосы, повесила на шею золотой крестик на тонкой цепочке, помолилась, взяла себя в руки и пошла вниз к захватчикам.

Раф в форме французского офицера стоял в центре гостиной. Синий обюссонский ковер идеально подходил к обоям ручной росписи и великолепным синим фарфоровым вазам, стоящим по бокам зеркала над каминной полкой. Раф и два сопровождавших его офицера выглядели нелепо в светлой, изящно обставленной комнате. Когда Фоска вошла в гостиную, Раф снял шляпу, но левую руку с рукоятки шпаги не убрал.

– Доброе утро, господа, – вежливо произнесла Фоска и повернулась к Рафу. – Боюсь, я не знаю, как к вам обращаться, синьор. Вы генерал, или полковник, или…

– Капитан, синьора, – ответил он натянуто, помня о присутствии в комнате посторонних. – Я хотел бы информировать вас, что, будучи временным губернатором этой провинции, я выбрал ваш дом в качестве штаба для себя и моих людей. Обещаю, что мы попытаемся не причинять вам больших неудобств.

– Вот как? – Она грациозно села в низкое кресло и многозначительно посмотрела на комья грязи, оставленные на ковре тяжелыми сапогами. – Очень любезно с вашей стороны, капитан, – чуть насмешливо произнесла она и заметила, как щеки Рафа покраснели под загаром. – Естественно, мы радушно примем вас в доме. Правда, не знаю, как я могла бы помешать этому, даже если бы захотела. Но поскольку фактически дом принадлежит не мне, а моему мужу, я предлагаю, капитан, чтобы за разрешением использовать его вы обратились к нему.

– Синьора, генерал Бонапарт приказал, чтобы были немедленно оплачены все закладные на любую собственность. Насколько я знаю, под дом получен не один, а три займа. Если вы можете уплатить долги, тогда все в порядке. Если же нет, то этот дом со всем его содержимым принадлежит не семье Лоредан, а Франции.

– Как интересно, – заметила Фоска. – Итак, ваш генерал, похоже, стал собственником половины Венеции! Ну что же, – она беспомощно подняла руки, – совершенно очевидно, что я не смогу уплатить. Поэтому дом – ваш. Я прикажу своим слугам упаковать только то, в чем мы нуждаемся, и выеду отсюда возможно скорее.

– Это совсем не нужно, Фос… синьора, – сказал Раф. – Мы не хотим беспокоить вас. Обещаю, что вам и всем в доме будет полностью обеспечена безопасность.

– Но, если вы не возражаете, – сказала она, – мне не хотелось бы здесь оставаться.

– Я возражаю, – непреклонным тоном сказал он. – Мы не хотим без нужды нарушать жизнь города. Вы остаетесь здесь.

Фоска пожала плечами.

– Почему вы сразу не сказали, что удерживаете меня здесь в качестве пленницы? Это предотвратило бы недопонимание. – Она поднялась. – Если это все, что вы хотели сказать, то позволю себе удалиться.

– Подождите минутку, – сказал он резко и кивнул двум офицерам, давая понять, что хочет, чтобы они вышли из комнаты. Офицеры подчинились.

Когда Фоска и Раф остались вдвоем, он обнял ее. Но она была холодна как труп.

– Это часть моих обязанностей в качестве военно-пленной? – спросила она ледяным тоном.

– Вы, черт побери, прекрасно знаете, что вы не военнопленная.

– Неужели? Кем же вы тогда меня считаете, вторгнувшись вот этаким образом в мой дом и объявив его от имени Франции своей собственностью? Полагаете, что так можете овладеть и мною? Ошибаетесь, капитан. Я не хочу иметь ничего общего ни с вами, ни с вашей революцией, ни с вашим Бонапартом. Вы запретили мне выехать из дома.

Уверена, что если я не подчинюсь, вы застрелите меня. Поэтому я вынуждена остаться. Но я не позволю вам заниматься со мной любовью, не позволю прикасаться ко мне. А теперь пустите меня.

Он разомкнул объятия и отступил с шутовским поклоном.

– Вы, Фоска, абсолютно свободны. Сожалею. Я, по-видимому, расстроил вас, но я не хотел. Не ожидал, что наша последняя встреча… последняя ссора… настроит вас против меня.

– Где Лоредан? – требовательно спросила она. – Почему вы не отпустили его?

– Потому что он убил капитана французского военно-морского флота, – ответил Раф. – Он останется в тюрьме до суда, который назначен на следующей неделе. – Я приказал перевести его в «Могилу», – добавил он.

– О нет! – У Фоски перехватило дыхание. – Как вы могли? Вы же хорошо знаете, что это будет пародия на правосудие. Лоредан делал только то, что, по его мнению, было правильным, оборонял границу от врага, защищал свою страну и свой дом! А его бросили в «Могилу»! Это неслыханно! Жестоко!

– Семь лет я ждал, Фоска. Нет, дольше. Почти тридцать лет. С детства. Лоредан, Лоредан, всегда Лоредан. Воплощение всего продажного, порочного, мстительного…

– Это же вендетта! – воскликнула она. – Я, Раф, была о вас лучшего мнения. Вы утверждали, что у солдат революции высокие принципы в отличие от тех, с кем они борются. Вы, однако, ничем не лучше парижских охотников за головами! Вам нужна голова Лоредана как трофей!

– Нет, черт побери, совсем не так!

– Именно так! Вам нужна я, но вы считаете, что, пока он жив, я не буду вашей. Ошибаетесь, Раф, я сделаю все, что скажете, поеду, куда захотите, я стану вашей любовницей, вашей супругой, вашей королевой. Отпустите его!

– Как трогательно, – съязвил он. – Верная жена приносит себя в жертву порочному солдату с тем, чтобы спасти своего мужа, свою истинную любовь.

– О, Раф, нет! – произнесла она безнадежно. – Лоредан больше не любит меня. Он знает, что я встречалась с вами. Он полагает, что я, как и вы, предала Венецию. – Фоска внезапно замолчала и прикусила губу. – По его мнению, я придерживаюсь революционных симпатий. Но это не так. Я не могу разделять их, не хочу, чтобы уничтожалось все, что мне мило.

– Раньше вы любили меня, – хрипло сказал он. – Больше, чем все это. – Он махнул рукой.

– Да, я любила вас и люблю до сих пор. Но неужели вы не понимаете, что это уже совсем не то? Мы не можем вернуть прошлое. Оно ушло навсегда. А будущее… Мы не можем и пойти вперед. Наш роман был обречен с самого начала. Мы никогда не подходили друг другу. Но тогда это не имело значения.

– Значит, сейчас вы так считаете? – со злостью спросил он. – Жалеете о том, что случилось между нами?

Она промолчала, подошла к окну и посмотрела вниз, во внутренний двор.

– Я не верю вам, – сказал он помягче. – Вы не жалеете, не хотите забыть… Мы были молоды. Мы так любили друг друга.

– Теперь мы старше, – сказала она. – Мы оба переменились. Уже прошло семь лет, как вы бежали из «Могилы». Восемь лет с тех пор, как мы встретились. Это большой срок, Раф. Я уже не та. Возможно, стала мудрее. Больше не жажду волнений, мне не нужно, как раньше, испытывать чувство опасности. Я хочу стабильности. Любви и брака. Спокойного и надежного дома. Больше детей и мужа, который бы заботился о нас. С вами так никогда не получилось бы. Вам бы наскучила такая жизнь, и я всегда играла бы вторую скрипку в вашей любви. Вы ведь любите революцию и никогда не измените ей.

– Ошибаетесь, Фоска, – сказал Раф. – Я работал не ради революции, а ради Венеции. Моего дома. Нашего дома. Но все это не имело бы смысла, если бы у меня не было вас. Я люблю вас больше всего на свете. Вы мне нужны.

– Вы завоевали все, ради чего боролись, и теперь готовы отказаться от всего этого? – Фоска посмотрела ему прямо в лицо.

– Но мы пока не победили. Послушайте, Фоска. За два дня до того, как Наполеон подготовил декларацию войны против Венеции, он заключил сделку с австрийцами. Согласно этой сделке, они получали Венецию в обмен на территории, которые мы, французы, захватили на левом берегу Рейна. Это был не крестовый поход за освобождение угнетенного населения Венеции. Это был чисто политический маневр. Наполеон пошел на него, даже не проинформировав Директорию. Так что вскоре Венеция будет принадлежать не Франции, а Австрии.

– Какое это имеет отношение к нам?

– Пойдя на такой сговор, никто даже не задумался над тем, чтобы узнать у народа Венеции, чего он хочет. Я, однако, знаю, к чему стремятся венецианцы, хотя, быть может, они и сами этого не понимают. Они не хотят, чтобы Венеция стала французской. Не хотят, чтобы она стала австрийской. Венецианцы хотят быть свободными, хотят, чтобы кто-то представлял их волю, говорил от их имени, сражался за них, вернул бы им те свободы, которые растранжирили их лидеры. Я не доверяю Бонапарту, никогда не доверял. Но я нужен ему в той же мере, в какой он нужен мне. Я использовал его для того, чтобы раскрыть ворота, которые до сих пор были заперты. Теперь этот город мой. Мой… Я хотел его, и я его получил. Клянусь Богом, ради него я сделаю все, что в моих силах. Но это отнюдь не означает, что мы с вами не можем прямо сейчас зажить той жизнью, какой хотим.

– Прошу вас, освободите Лоредана, – сказала она.

– Не могу, Фоска. Он убил Ложьера и должен ответить. Он заклятый враг нашего правительства. Отпустить его на свободу, чтобы он строил заговоры против меня? – Раф расхохотался. – На моем месте он поступил бы так же. Он бы отказал, если бы даже моя любимая жена встала перед ним на колени и заклинала его спасти мне жизнь.

– Ведь это такой пустяк, – умоляла Фоска. – Прошу вас, сделайте это ради меня, ради того, что мы некогда значили друг для друга.

– Я не могу руководить революцией, Фоска, основываясь на своих чувствах. – Раф подошел к ней и обнял. – Не тревожьтесь. Я уже спланировал наше будущее.

– У нас нет будущего, – печально сказала она. – Разве вы не понимаете? Оно ушло. Все закончилось.

– Нет. Я не верю. Да и вы не верите. Мы, Фоска, принадлежим друг другу. Мы нужны друг другу. Я не позволю вам уйти. Я так много трудился…

Она покачала головой.

– Вы слепы… и не способны понять. Неожиданно раздался стук в дверь. Они отпрянули друг от друга. Один из французских солдат сообщил Рафу, что донна Розальба Лоредан требует его немедленно к себе.

– Кто? – мрачно спросил Раф.

– Мать Алессандро, – со вздохом объяснила Фоска. – Это и ее дом. Было бы неучтиво не навестить ее.

– Не понимаю смысла этого слова. Но если она будет умолять меня спасти жизнь своему сыну, то…

– Если вы не посетите ее сейчас, то она станет докучать вам до тех пор, пока вы не уступите, – сказала Фоска. – Это не займет много времени. Она быстро устает.

– Она больна? – спросил Раф, задумавшись о тете Ребекке, которая теперь редко поднималась с постели.

– О нет. Здорова как лошадь. Однако двадцать лет назад она решила, что общество ей наскучило, и с тех пор не покидает свою комнату – или свою кровать. Но ей известно все, что происходит. Ее чичизбео Карло Дандоло сообщает ей все новости.

– Полагаю, что пару минут я выдержу, – пробормотал Раф.

Фоска отвела его на второй этаж в комнату Розальбы Лоредан. Старуха сидела в кровати посреди привычной кучи всяческих вещей. У нее под боком храпела старая собака. Маленькие черные глазки Розальбы сверкали волнением и любопытством.

– Вы хотели видеть меня, синьора, – сказал Раф. – Ну вот и я. Предупреждаю, у меня мало времени…

– Мой дорогой, – закудахтала Розальба, – вы, молодежь, вечно куда-то спешите! Фоска, подойдите и поцелуйте меня! – Она подставила щеку, и Фоска выполнила ее просьбу.

Розальба оценивающе посмотрела на Рафа.

– Так это и есть ваш любовник!

– Мама! – еле переведя дух, произнесла Фоска.

– Не делайте вид, что вы шокированы. Разве это не правда? Вы же не ханжа!

Она подвергла Рафа короткому, но въедливому осмотру. По непонятным причинам ему захотелось сжаться, он почувствовал себя на десять лет старше.

– Ну что же, Фоска, очень статный мужчина. Красивый – в суровом смысле этого слова. Я вас ничуть не осуждаю за то, что вы удрали с ним. Я в вашем возрасте, возможно, поступила бы так же.

– Заверяю вас, мама, – сказала Фоска несколько напряженно, – независимо от того, что случилось…

Розальба пропустила ее слова мимо ушей.

– Итак, – обратилась она к Рафу, – вы и есть тот самый молодой человек, который поставил Венецию на колени?

– Простите меня, синьора, – едва улыбнувшись, заметил Раф, – но к этому имел некоторое отношение и генерал Бонапарт.

– Ах, он, – хмыкнула Розальба. – Конечно! Но его интерес в этом деле весьма поверхностный. Венеция станет лишь еще одним драгоценным камнем в его короне. А для вас она не просто один из военных трофеев. Не так ли, мальчик? И вот теперь, когда вы заполучили нас, как вы намереваетесь поступить? Должны ли мы будем обращаться друг к другу со словами «гражданин» и «гражданка»? Я буду категорически протестовать, если кто-нибудь назовет меня гражданкой. Отвратительное слово!

– В таком случае мы освободим вас от такой необходимости, – нетерпеливо заметил Раф.

– Неужели! – воскликнула старуха. – Как это любезно с вашей стороны. Но вы не должны потакать мне только потому, что я старая. Старики не заслуживают большего уважения, чем молодежь. В конце концов старость приходит ко всем. Бог понимает, что старость не награда за добродетель или другие достоинства. Но сколько людей обманывается, полагая, что мы, люди из античной эры, нежные и ласковые?

– В случае с вами это не обман, – проронил Раф.

– Да, вы, оказывается, мастер на комплименты! – засмеялась Розальба. – Не блестящий, но неплохой. Не так ли, Фоска? Могу представить, как много ты слышала от него комплиментов.

– На самом деле очень мало, – сказала Фоска.

– Странно. Вам, молодой человек, по-видимому, пришлось преодолеть большой путь из гетто. Теперь вы губернатор Венеции!.. Я полагаю, что ваш дедушка был бы очень доволен.

Раф нахмурился.

– Что вы знаете о моем дедушке?

– О старом торговце Эли? Я хорошо знала его. В Венеции все знали его. Он проявил себя скрупулезно честным, и эта репутация принесла ему в деле дохода больше, чем он того заслуживал. Он был проницательным человеком. О, я знаю все о нем и знаю, мальчик, все о вас. Вам пришлось очень много работать, чтобы доказать, что внебрачный ребенок может быть нисколько не хуже законнорожденного. Разве не так? Раф сжал губы.

– Да, я действительно много трудился. И добился успеха!

– Да, добились. Уехали изучать юридические науки в Падую. Правильно? Но когда ваш дедушка умер, вы ушли из университета. Трогательно. Вы взяли на себя его дело и стали даже богаче его. Просто удивительно, какой доход можно заработать с помощью ручной тележки. Ваш дедушка был весьма хитрым торговцем.

– Именно так, – резко ответил Раф. – Очень умным. Я многому у него научился.

– Человек не может научить другого человека. Но нам всем нравится утверждать, что это возможно. Кем был бы Сократ или Христос? Итак, ваш дедушка покупал и продавал подержанные товары, а вы покупаете и продаете истерзанные города. Не думаю, что это обернется для вас удачной сделкой.

– В материальном отношении город может и износиться, – ответил он, – но его дух – никогда. Не думаю, что результаты моего труда будут столь печальны. Я не обесчещу этот город, донна Розальба, если вас это беспокоит.

– Меня? – захихикала старуха. – Меня ничто не беспокоит. В моем-то возрасте? Смерть – решение всех наших беспокойств. Моих, ваших, Алессандро, Фоски… – Она глубоко вздохнула и закрыла глаза. – Ну а теперь, – сказала Розальба, – можете идти. Мне было интересно посмотреть, как вы выглядите, мальчик. Вы напоминаете мне моего свекра, крупного, коренастого дедушку Алессандро. Вы, Фоска, никогда не встречались с ним. Он умер задолго до вашей свадьбы с Алессандро. Он походил на крестьянина, который должен обрабатывать землю, а не заниматься законотворчеством. Упрямый. Практичный. У него, как и у Алессандро, не было никаких склонностей к дипломатии, поскольку он не любил лгать. Порой бывает, что люди, подобные ему, становятся способными лидерами. Они знают людей, видят их насквозь. Он был последним великим дожем Венеции. Я рада, что вы похожи на него.

Больше Розальба ничего не сказала. Несколько мгновений спустя Фоска потянула Рафа за рукав, и они вышли из комнаты. Очутившись в коридоре, Раф перевел дыхание.

– О чем шла речь? Она колдунья? Откуда ей известны эти истории? Вы ей что-нибудь рассказывали?

– Я никогда не разговаривала с ней о вас. Я же вам сказала, что всю информацию она получает от Карло, и она никогда ничего не забывает. Это единственная радость, которая у них осталась. Он собирает пикантные новости, пересказывает ей, и они разбирают их по косточкам. Эти два человека знают о событиях в Венеции больше любого другого горожанина. Они уже перешагнули через восьмидесятилетний рубеж. О сыне, который по вашей вине томится в «Могиле», едва упомянула, – сердито добавила Фоска.

– Не думаю, что Лоредан может где-нибудь томиться, – заметил Раф. – Для этого он слишком самодоволен.

– Я скажу кому-нибудь из слуг, чтобы вам показали ваши комнаты, – сухо промолвила Фоска. – Теперь дом ваш. Кладовые и винные погреба заполнены до предела.

Раф успокаивающим жестом положил ей руку на локоть.

– А Паоло? Он здесь?

– Да, здесь. Со своим учителем Фра Роберто. Он очень скучает по своему отцу, – жестоко добавила она. – Я знаю, что у вас много дел, капитан. Простите нас, женщин из семьи Лоредан, что мы оторвали вас от ваших обязанностей.

– Фоска, не надо вести себя так, – мягко сказал Раф. – Не относитесь ко мне как к…

– Как к кому? – Она отодвинулась от него. – Я не оскорбляю вас?

– Вы скрываетесь от меня, пытаетесь уйти. Не надо. Маска этакого дворянского происхождения не идет вам и никогда не шла.

– Я не понимаю, что вы имеете в виду, капитан. Прошу извинить.

С этими словами Фоска покинула его и направилась по коридору в свою комнату. Она не оглянулась, а он смотрел ей вслед, пока она не скрылась из виду.

Потом он глубоко вздохнул, нахлобучил шляпу и стал громовым голосом отдавать приказы. Его ждало множество дел, в том числе подготовка обращения к венецианским евреям с призывом возрадоваться обретению прав граждан после векового угнетения.

Никто из тех, кому довелось увидеть в ту ночь разожженный на площади огромный костер, никогда не забудет этого зрелища. Языки пламени взмывали вверх, чуть ли не достигая, как утверждали некоторые, вершины колокольни, а разлетавшиеся из него искры являли картину более красочную, чем любой карнавальный фейерверк.

Раф и Фоска стояли рядом в лоджии собора. На его портике уже не было четырех бронзовых коней, в течение столетий взиравших на площадь. Их вывезли из Венеции вместе с другими награбленными во время войны трофеями. Но ведь и они сами были привезены сюда много лет назад из Греции в качестве военной добычи.

Французские солдаты и венецианские якобинцы швыряли в огонь атрибуты и символы поверженной славы – странной формы головной убор дожа, «Золотую книгу» с именами всех дворянских семей Венеции, красные мантии сенаторов, черные тоги членов Совета и, наконец, разрубленный на куски великолепный позолоченный корабль «Бучинторо». На нем раз в год дож выходил в море, где совершал древний обряд венчания Венеции с Адриатикой. Во всепожирающем огне оказались сорванные с корабля золоченые украшения, искусно вырезанные из дерева ангелы и херувимы, плюшевые сиденья, отполированные палубные доски. Так отмечали крушение независимости Венеции, крах старого порядка.

«А ведь возможно, что, подобно волшебной птице Феникс, все это когда-нибудь возродится из пепла», – думала Фоска, но сердцем понимала, что это никогда не произойдет. Слишком глубокие раны оставили после себя позор капитуляции и бесчестье разгрома.

Последние двести лет Венеция приближалась к своей погибели и жила взаймы, зависев от милости сильных соседей. Теперь наступило время расплачиваться по долгам за карнавалы и мечты, за детские радости, привнесенные в повзрослевший мир.

Фоска издала гортанный выдох, похожий на стон. Раф посмотрел на нее и увидел, что ее лицо побледнело, только на влажных щеках отражалось зарево костра. Он понял, что все происходящее было для нее пыткой – не следовало вынуждать Фоску идти на площадь.

– Пойдемте, – сказал он, взяв ее за руку.

Но она не сдвинулась с места и покачала головой.

– Я хочу остаться здесь до конца. Пока не остынет пепел.

Он отпустил ее. В дальнем конце площади вспыхнула драка между барнаботти и лояльными патриотами. Быстро вмешавшиеся в стычку французские солдаты потащили всех ее участников в тюрьму. Фоска не отрывала взгляда от пламени.

– Я никогда не обращала на это внимания, – сказала она. – Принимала за нечто данное… Флаги… Лев Святого Марка… Церемонии, традиции, наряды… Для меня это было одно нескончаемое, красивое карнавальное шествие. Яркое и веселое, но не имеющее отношения к реальности. Спектакль, рассчитанный на то, чтобы произвести впечатление на бедных и невежественных людей, на заграничных визитеров. Но в конечном счете это всем надоело и никого не впечатлило. Однако все продолжалось по-старому. В тот день в сенате вы очень точно сказали, что старая карга утверждает, будто она еще молода, и верит в это, поскольку никто не осмеливается ей перечить.

– Это правда, – сказал Раф.

«Но можно ли считать ужасной такую милую ложь? – размышляла Фоска. – Дурно ли считать себя более значительным человеком, чем ты есть на самом деле? Сколько людей проживают мрачную, безрадостную жизнь, утверждая, что они что-то значат, что нужны, что их любят?»

– Все знают, что это ложь, но им нужно, чтобы эта ложь жила.

– Ложь никому не нужна, – сказал Раф. – Ложь – это костыль. Здоровому человеку костыль ни к чему.

– Не согласна, – вздохнула она. – Теперь мы свободны, освобождены. Все – евреи, дворяне, буржуазия. Но какой ценой? Крахом иллюзии.

Раф думал о тете Ребекке, у которой он побывал во второй половине дня. Это было его первое посещение дома Лии после того, как они поссорились и он ударил ее. Лиу, однако, он не встретил. Он опустился на колени перед постелью тети и сказал ей, что теперь она свободна, что в город вошли французы и что ворота гетто раскрыты настежь. Она не поняла его. Ее охватила дрожь, и она попросила принести еще одно одеяло. Он повторил свои слова, но она напомнила ему, чтобы он поспешил домой, поскольку после захода солнца ему не разрешается появляться на улице.

Фоска устало прислонилась к нему.

– Я валюсь с ног. Отведите меня, пожалуйста, домой, капитан Леопарди.

Дворец выглядел странно тихим и холодным. Раф привел Фоску в ее комнату. В камине не горел приветливый огонь. Эмилии не было. Горничных тоже не было. Постель никто не застелил, не опустил шторы на окнах.

– Вы можете войти, – сказала Фоска. – Куда все подевались? Вообразили, что сегодня нерабочий день?

Фоска прошлась по комнате, убирая, раскладывая все по местам. Так она чувствовала себя лучше.

– Выходит, что сегодня нерабочий день для всех, кроме вас, – заметил Раф. – Я сказал своим солдатам, чтобы все обитатели дома пошли сегодня на площадь. Очень часто люди не замечают, что происходит нечто важное, если только не увидят это собственными глазами, – нечто захватывающее и запоминающееся.

– Сегодняшний костер – наша Бастилия, – сказала Фоска, тяжело опускаясь на кровать и сбрасывая туфли. – Я все думаю: а что у нас заменит гильотину? Вы правы. Зрелище захватывающее. Даже красивое. А что, в Париже головы падали в корзины так же красиво? Как жалко, что я не осталась в Париже подольше. Полагаю, что это мне понравилось бы. Эти головы…

– Перестаньте, Фоска, – резко сказал он. – Никаких оснований для вашего болезненного воображения нет. Никто сегодня не умирает. Никто не умрет.

– Один лишь Алессандро. Вы убьете его. Я знаю, вы это сделаете.

– Да. Но только в том случае, если он будет признан виновным.

– Но кто будет судить его? Вы. А вы посчитаете его виновным. Или дворянином. Или аристократом. Виновным в том, что он честолюбив, когда думает о себе, о Венеции. Он виновен. Виновен в том, что любит меня, в том, что противодействует силам свободы. – Фоска легла на спину, закинув руки за голову.

Раф стоял над ней.

– Я люблю вас, Фоска.

– Для меня нет роли в вашем новом мире, Раф, – сказала она. – Я одна из них. Этого я изменить не могу, не могу забыть свое воспитание, изменить свои симпатии и антипатии. Сегодня ночью я плакала, ибо уходит мир, который я знаю. А я – часть этого мира. Я плакала, потому что теряла часть самое себя. Вы и я не подходим друг другу. Я и Алессандро – похожи. Мы говорим на одном и том же странном языке. Язык этот, я знаю, устарел, но мы понимаем друг друга, понимаем символы, смысл определенных жестов, умеем танцевать менуэт, гавот. Я – Фоска. Дочь одного из Долфинов, жена человека из рода Лореданов, присягала на верность дожу и Венецианской республике. – Фоска закрыла глаза.

Раф сел рядом с ней и погладил ее щеку.

– Никто не знает, Фоска, лучше меня, насколько могут быть бессмысленны – а с другой стороны, полезны – лозунги. Не гипнотизируйте себя словами. Долфин, Лоредан, дож… Все это не больше чем пустой звук. Не думайте о них. Посмотрите на меня, Фоска, – побуждал он ее, и она открыла глаза. – Я здесь, с вами. Мы вместе и одни. Мы любим друг друга. Это реальный мир. Сегодня мы в нем… – Он поцеловал ее. Она отвернулась.

– Слова… Жена. Любовница. Любовник… Одни лишь слова… Любовь. Верность…

– Мы будем вместе управлять Венецией.

– Управлять? Я не хочу управлять. Я не могу управлять даже собой, не имею власти над своими желаниями. Как же навязывать свою волю другим? Давайте, Раф, делайте со мной, что хотите. Займитесь любовью. Вероятно, я вам пойду навстречу, потому что не способна остановить себя, но – телом. Моя душа, странная и отчужденная, где-то далеко. Я чувствую, как кружится голова, хочется уснуть… Будто… я приняла яд.

– Перестаньте, – яростно зашипел он.

– Принять яд, – сонно бормотала она, – и подождать. Сколько потребуется времени, чтобы что-то почувствовать? Испытаешь ли какую-нибудь боль? Возможно, нет. А может быть, боль будет нестерпимой и смерть принесет освобождение. Ждать, ждать…

Раф поднялся.

– Еще никто, Фоска, не умирал от чувства отвращения к самому себе, – грубо сказал он. И вышел из комнаты.

Фоска не моргая уставилась в потолок.

Заседание военного трибунала состоялось несколькими днями позже. Председательствовал Раф, по бокам которого сидели офицеры.

Напротив себя Алессандро увидел главного инквизитора и двух его помощников. Он испытывал не страх, а лишь некоторое раздражение – его оторвали от сна. В камере не давали книг, и он предпочитал не думать, а спать. Когда он думал, ему всегда являлась в мыслях Фоска, воспоминания о которой ножами вонзались в сердце. Позже, однако, эти пронзающие, причиняющие боль образы стали прорываться и в сны.

– Алессандро Лоредан, вы обвиняетесь в убийстве капитана Эмиля Ложьера, – произнес Раф. – Что вы можете заявить по этому поводу?

– Я, разумеется, не виновен. – Лоредан утомленно зевнул. – Я не убийца.

– У нас есть свидетели, которые видели, как вы вонзили нож в его жизненно важные органы, – сказал Раф. – Хотите ли вы, чтобы я прочел их показания?

– Вы, Леопарди, солдат, – сказал Лоредан, пожав плечами. – Вы прекрасно знаете, что насадить врага во время войны на свой штык не считается преступлением. Это неприятно, подло, но это не убийство. И еще. Если ваше описание случившегося служит вашим революционным целям, то пусть будет так.

– Обвиняемый признает себя виновным, – продиктовал один из офицеров секретарю, который сидел в углу и вел протокол.

– Венеция и Франция не были в состоянии войны, – напомнил заключенному Раф.

– Считаете, что не были? Значит, нейтральное государство не вправе защищать свои границы от нападения недружественной державы? Я признаю свои ошибки. Я, по-видимому, действовал по недоразумению.

– Вы действовали, не получив разрешения вашего собственного правительства, – сурово заметил Раф. Его раздражало невозмутимое хладнокровие Лоредана. – У нашего трибунала нет иного выбора, – продолжил он, – как признать вас виновным и приговорить к смерти. Вы будете казнены через неделю выделенным для расстрела взводом.

– Я могу вернуться в свою камеру? – спросил Алессандро, ни малейшим движением не нарушив своего хладнокровия. – Весь этот фарс довольно нудная штука.

Раф коротко кивнул стражникам, и те вывели Лоредана через дверь на Мост вздохов.

– Он воспринял это весьма спокойно, – заметил один из французских офицеров.

– Возможно, – заметил другой, – но подобного склада люди всегда падают духом в последний момент. Я видел доставленных на эшафот для казни на гильотине, которые выглядели хладнокровными, или, если хотите, спокойными, вплоть до того момента, когда им надо было опуститься на колени и положить голову на плаху. Вот тогда они начинали плакать и теряли самообладание. Постыдное зрелище. Вот увидите, он сломается.

– Не думаю, – убежденно сказал первый офицер. – Предлагаю небольшое пари. Сто франков?

– Вы что, забыли, что нам не платят уже шесть месяцев? Но, скажем, на стакан вина…

– Приступаем к рассмотрению следующего дела, – устало сказал Раф. – Если, конечно, господа готовы?

– Вполне готовы.

Поздно ночью в камеру Лоредана в «Могилу» пришел Раф.

– Я вас ждал, – проворчал Алессандро, жмурясь на ослепительный свет фонаря Рафа. – Знал, что вы не упустите возможность позлорадствовать.

– А почему бы и нет? Вы же не упустили?

– Желание покаркать над трупом врага следует отнести к человеческим слабостям. – Глаза Алессандро привыкли к свету, и он оглядел камеру. – Не такая уж плохая. Вы предоставили мне ту же самую камеру, в которой находились вы, будучи здешним гостем. Мелкая месть? Так это и есть освобождение! Не могу сказать, что мне нравятся ваши идеи свободы.

– В любом обществе убийцы расплачиваются своей свободой.

– Здесь нет ваших друзей, – насмешливо заметил Алессандро. – Передо мной не надо размахивать революционными флагами. Меня они не впечатляют. Да, я убил человека. Жалею лишь о том, что не имел возможности насадить побольше ваших людей на свою шпагу.

– Господин воображает себя фехтовальщиком? – усмехнулся Раф.

– Притом самым лучшим в стране, не мешало бы знать. И это отнюдь не хвастовство, а сущая правда.

– Хотел бы проверить вашу похвальбу, – сказал Раф. – К сожалению, у нас для этого не будет возможности.

– А почему нет? Небольшая дуэль могла бы внести оживление в нашу ситуацию. Я не в самой лучшей форме – для этого нужна практика, на которую вряд ли можно рассчитывать в тюрьме, но тем не менее я все еще способен победить вас.

Раф побагровел от наглости Алессандро. Тот заметил его гнев и улыбнулся.

– В чем дело? – насмешливо спросил он. – Или вы боитесь, что вас одолеет старик? Но совсем необязательно, чтобы кто-нибудь увидел, как вы окажетесь в дураках. Ведь вы уже давно сражаетесь со мной. Не так ли? Тогда продолжим. Мой ум против вашей молодости. Хотя должен предупредить, что ум неизменно побеждает. Одолеть старого лиса не так-то легко.

– Хотите, чтобы я попался на наживку? – спросил Раф. – Скажем, согласился на дуэль на парапете на краю крыши при лунном свете, когда никто нас не видит. Расчет простой: вы убиваете меня и спасаетесь бегством. Увы, на этот раз я не смогу пойти вам навстречу.

– Жаль, – пожал плечами Алессандро. – Я бы разоружил вас, положил бы к себе поперек колен и хорошо бы выпорол, прежде чем перерезать вам глотку.

– Отложим удовольствие, – ухмыльнулся Раф. – Ну а теперь, Лоредан, у вас есть какая-нибудь последняя просьба? Больше я не приду.

– Вы что-то торопитесь с прощанием. Впереди еще целая неделя. Почему бы вам не нанести свой заключительный визит немного попозже? Ведь вы не в восторге от нынешнего визита? Возможно, через неделю я обнаружу больше страха и буду больше дрожать. Может быть… но сомневаюсь.

– Хотите, чтобы я что-нибудь передал вашей жене? – спросил, слегка усмехнувшись, Раф.

– У меня нет жены, – спокойно ответил Алессандро. – Если вы имеете в виду Фоску, то мне нечего сказать ей после смерти, чего я не говорил бы ей при жизни. Я уверен, что она очень хорошо приспособится к вашему новому режиму. Она всегда была шлюхой. Желаю вам получить от нее побольше радости. Вы оба проститутки и очень хорошо подходите друг другу.

– За эти слова я мог бы вас убить, – глухо произнес Раф.

– Тогда почему не сделаете это? Мне безразлично. Да и ей тоже.

– Вы хотели бы облегчить свои страдания и не думать о том, каково ей в моих объятиях, Лоредан. Теперь она моя, Лоредан. Называйте ее, как вам нравится, но вы знаете, что любящая женщина не шлюха.

– Мужчины, которые посещают одних и тех же шлюх, часто считают, что они их любят, – сказал Алессандро, закрывая глаза, и растянулся на жесткой скамье. – Это придает связи приятный привкус.

Раф схватился за рукоятку шпаги, но казалось, что Алессандро больше не замечает его. Раф вызвал стражника и вышел из камеры. Он будет счастлив, когда Лоредан умрет.

На дверях собора было вывешено уведомление о суде над Лореданом и о вынесенном ему смертном приговоре. Несколько барнаботти ликовали, что их противника ждет такой справедливый конец. Но большинство венецианцев, устыдившись трусости правительства, чувствуя себя обманутыми своим представителем, который поспешно согласился на арест Алессандро, горевали по поводу его судьбы и обратили гнев на французов – прежде всего на Рафа Леопарди.

Фоска узнала эту новость от Гвидо.

– Вы уверены? – спросила она с болью в голосе. – Боже мой, я так и знала! – Фоска понимала, что никакой пользы от дальнейших обращений к Рафу не будет. Они лишь упрочат его черствость и упрямство. – Мы больше ничего не можем сделать? – в отчаянии размышляла она.

Гвидо печально покачал темноволосой головой.

– Нет, донна Фоска! Хотя я и отдал бы все, чтобы освободить его. Многие думают так же, как я. Очень многие. Позвольте заметить, что эта история отнюдь не увеличит популярность Рафа в народе. Многие считают, что Раф – предатель Венеции.

– Но он не предатель! – воскликнула она, защищая любовника. – Он любит Венецию! – «И при том собирается казнить Алессандро, а я не в силах что-нибудь сделать, чтобы остановить его!» Фоска погрузилась в тяжелые думы.

Она решила, что в Венеции есть все-таки человек, который мог бы поговорить с Рафом и убедить его, что казнь одного из наиболее уважаемых лидеров лишь повредит его, Рафа, собственному руководству.

– Гвидо, отвезите меня на канал Реджио.

Как и Алессандро, Фоска была удивлена искусно декорированным интерьером квартиры Лии. Однако, в отличие от Алессандро, она вспомнила, что некоторые предметы обстановки раньше находились в доме Рафа в гетто. Фоска почувствовала приступ ревности, но тут же решительно подавила его. Не было оснований сомневаться в нынешней любви Рафа к ней, а она, Фоска, нуждалась в помощи танцовщицы.

Неряшливая служанка отвела ее в гостиную, а сама пошла за хозяйкой. Лиа появилась через несколько минут. Она явно собралась уходить – на синее платье с длинными рукавами была накинута шаль.

– А, это вы! – Лиа рассматривала Фоску со смесью удивления и презрения. – Что вам надо? Я ухожу.

– Вы не слишком гостеприимны, – сказала Фоска.

– А как бы вы вели себя, если бы я пришла во дворец Лоредана? – Лиа села в кресло. – Вы, конечно, отказались бы принять меня, послав вдогонку пару теплых слов. С какой стати я должна выказывать вам уважение?

– Вы правы. Не должны. – Фоска села на край стоявшего напротив Лии высокого стула. – Алессандро в тюрьме. На следующей неделе его казнят.

– Я знаю. – Жестокое выражение лица Лии несколько смягчилось. – Это ужасно, но что я могу поделать?

– Поговорите с Рафом. Он, возможно, прислушается к вам. Он не слушает меня, потому что ревнует…

Лиа покачала головой.

– Нет, он и меня ревнует. Я по глупости сказала ему, что люблю Алессандро. Кроме того, я уже целую вечность не виделась с Рафом. Как убедить его в том, что небо голубое, если он утверждает, что оно пасмурное? Почему бы вам не попробовать еще? Он вас любит. Я знаю, он упрям, но…

– Не получается. Я неоднократно пыталась. Вы сказали, что любили Алессандро?

– Может быть, немного. Когда он покинул меня, я довольно много плакала. Он прекрасный человек. Вы обращались с ним непозволительно.

– Думаю, да, – призналась Фоска. – Он больше не полюбит меня. Но я не хочу его смерти. Вы… вы спасли Рафа из «Могилы». Не сделаете это еще раз для Алессандро?

Лиа расхохоталась.

– О, замечательно! Вы хотите, чтобы я переспала со всем французским гарнизоном и освободила вашего мужа, чтобы он вернулся к вам! Какая наглость! А почему бы вам не сделать это самой, если вы так сильно хотите его? Но я предупреждаю, не пытайтесь даже приближаться к его камере. Ничего не выйдет, я пробовала.

– И что? – с тревогой в голосе спросила Фоска.

– Они прогнали меня. Раф не дурак. Французы тщательней венецианцев следят за опасными преступниками. – Лиа наблюдала за Фоской, которую сломило отчаяние. – Знаете, кто организовал побег Рафа?.. Ваш муж.

– Что?! – Фоска вскинула голову. – О чем вы говорите?

Лиа рассказала о человеке в маске, который помогал ей и давал ей советы, об Алессандро, в котором через много лет она распознала того господина.

– Но почему? – нахмурившись, спросила Фоска. – Зачем он это сделал? Выпустил Рафа на свободу, когда тот ненавидел его?

– Он сделал это ради вас. Не хотел, чтобы вы обвинили его в смерти вашего любовника, – сказала Лиа.

– Почему же он мне никогда не рассказывал об этом?

– Об этом не знает никто на свете, за исключением немых, которые помогали ему. Я поклялась, что никогда не скажу ни слова.

– Но вы должны сказать! – взволнованно проговорила Фоска. – Должны немедленно сказать Рафу! Он может изменить свое решение.

– Нет, я не скажу. Я обещала Лоредану, что никогда ничего не расскажу Рафу. Но вы…

– Да-да, конечно, – сказала, вставая, Фоска. – Он передумает. Узнает, что Алессандро совсем не чудовище, за которого он его принимает.

– Не рассчитывайте на это, – предупредила Лиа. – Начнем с того, что он никогда не поверит. А даже если и поверит, это не разубедит его. Он хочет, чтобы ваш муж умер.

– Мне безразлично, пусть даже он освободил самого Иисуса Христа, – грубо сказал Раф. – Я хочу, чтобы он умер.

– Тогда мне нечего больше сказать, – прошептала Фоска. – Нечего.

– Да, Фоска, – сказал Раф. – Никто не поможет. Ни слезные мольбы. Ни подкупы. Ни обещания. Все кончено. Забудьте о нем. Скоро вы будете свободны. По-настоящему свободны.

Он обнял ее и отнес в постель. Она не сопротивлялась, но это походило на занятие любовью с привидением. Вместе с надеждой ее покинула и жизнь. Она смотрела на Рафа, но не видела его. Ее мысли были далеко, в «Могиле». Она думала о муже.