"Маскарад" - читать интересную книгу автора (Питерс Натали)

Глава 11 ОТВЕРЖЕННЫЕ

Фоска натянула капюшон и плотнее запахнула плащ. Она быстрым шагом шла по дворцу Лоредана. У нее было назначено свидание с любовником, и она опаздывала.

На улице лил дождь. Впрочем, так было всю зиму, за исключением сильных морозов в конце января, когда лагуна и каналы покрывались толстым слоем льда, по которому венецианцы переходили с острова на остров и даже ездили верхом на континент и обратно.

В тот момент, когда Фоска вошла в громадный зал для танцев, раздался взрыв веселого смеха, и она тут же остановилась. Сквозь полумрак к ней приближался Алессандро и ее сын Паоло. Вслед за ними шел с обычным для него выражением изумления на лице его домашний учитель розовощекий и пухлый Фра Роберто. Вдоль стен зала торжественно вышагивал зажигающий свечи ливрейный лакей.

Заметив Фоску, Паоло издал радостный крик и бросился к матери. Она склонилась, и их лица оказались на одном уровне.

– Посмотри, мама! – воскликнул он полным счастья голосом, показывая ей небольшую модель парусника. – Какой замечательный корабль. Правда? Папа только что подарил его мне. Мы запустим его в пруд, как только прекратится дождь.

– Он восхитительный, мой дорогой. По-настоящему красивый. Я знаю, ты будешь следить, чтобы он не пошел ко дну.

Фоска знала, что Алессандро стоит не далее чем в пяти шагах от них, внезапно затеяв философскую дискуссию со священником. Она наскоро обняла Паоло, поцеловала его и выпрямилась.

– Мне нужно идти, Паоло, – сказала она нежно, приглаживая рукой его волосы. – Будь умницей.

Недоверчивое выражение, появившееся на лице сына, отдалось болью в ее сердце. Паоло был довольно сообразительным и вдумчивым ребенком. Она знала, что он не понимает, почему его родители не замечают друг друга, даже находясь, как сейчас, в одной комнате.

Она прошмыгнула мимо Алессандро и священника. Алессандро посмотрел сквозь нее, будто она была клубом дыма или привидением. Фра Роберто учтиво поклонился, и она удостоила его кивком.

Приблизившись к большим дверям по другую сторону зала, Фоска услышала голосок Паоло:

– Папа, почему ты никогда не разговариваешь с мамой?

Алессандро пробормотал нечто успокаивающее, мол, не надо придавать этому значения. На самом деле им было нечего сказать друг другу. Все было сказано шесть лет назад, и с тех пор они, находясь наедине, не обменялись друг с другом ни словом, а будучи на людях, ограничивались банальными любезностями. Светский мир был настороже.

Ливрейный лакей подскочил к Фоске, чтобы открыть двери, она вышла и застыла на верхних ступенях широкой мраморной лестницы, плотно зажав рот одетой в перчатку рукой. Ненависть вспыхнула в ней как огонь в костре и тут же угасла, оставив чувство тошноты и головокружения. Порывистый ветер заполнил ноздри запахами моря и влаги. Она стала медленно спускаться по ступеням, ощущая приятную прохладную и успокаивающую сырость моросящего дождя и тумана.

Окружающие предметы виделись расплывчатыми, и она оступилась, входя в поджидавшую ее гондолу. Одетый в ливрею гондольер твердо взял ее за талию, чтобы поддержать. Она оглянулась, чтобы поблагодарить его. Его красивое лицо выглядело бесстрастным. Над глубоко посаженными глазами нависали тяжелые веки, а нижняя губа чувственно выдавалась вперед, словно в улыбке.

– Спасибо, – тихо сказала она. – Вы здесь новичок?

– Да, донна Фоска. Меня зовут Гвидо. – Он придержал двери шатра, а после того как она устроилась внутри поудобней, обернул ее ноги теплой полостью. Их лица оказались в нескольких сантиметрах друг от друга, и, прежде чем он отодвинулся, их глаза встретились и на мгновение неподвижно замерли. Судя по его взгляду, Фоска поняла, что она ему понравилась и он хотел бы лечь с ней в постель.

На лице Фоски по-прежнему было написано безразличие. Он действительно довольно красив, и идея переспать с ним привлекала ее. Но роман со слугой слишком опасен. Ей по-прежнему надо было выбирать любовников осторожно, поскольку даже из-за легкого скандала ей пришлось бы полностью уступить сына Алессандро Лоредану и никогда больше не увидеться с ним.

– Куда прикажете вас доставить, донна Фоска? Его голос насторожил ее.

– Пожалуй, к Моло.

– Но в такой дождь вам, вероятно, не хотелось бы идти пешком далеко, – сказал он многозначительно. – Возможно, я смог бы подвезти вас поближе к нужному месту.

Она пожала плечами. Она не очень заботилась о том, чтобы он не узнал, куда она отправляется. Он не стал бы болтать об этом. Гондольеры отличались подчеркнутой лояльностью, даже по отношению к незнакомцам, которых им приходилось перевозить. На них можно было положиться – они сохранят в тайне то, что увидят и услышат. Бывали случаи, когда в том или ином канале находили труп гондольера, утопленного своими коллегами за то, что нарушил принципы их поведения.

– Ну тогда к римскому посольству, – сказала она. – На Рио-Осмарин.

– Слушаюсь, донна Фоска.

Он веслом оттолкнулся от пристани. Фоска закрыла глаза и откинулась назад. «Сколько же еще?.. – задумалась она. – Как долго я смогу выдержать то, что Лоредан делает со мной?»

Фоска родила сына на загородной вилле Лоредана весной 1790 года. После того как Алессандро привез ее, она не видела мужа. Она раздумывала над тем, как он с ней поступит, и решила, что он ждет, пока она оправится от долгой болезни и родов, и тогда начнет бракоразводный процесс и вышвырнет ее отсюда.

Примерно через месяц после рождения сына Алессандро пришел в ее комнату. Она кормила младенца. После того как Руссо выступил в своих произведениях за вскармливание детей грудью, многие дворянки вспомнили об этом обычае. Некоторые из них считали это особым шиком, модой. Так поступила и Фоска в отношении сына Рафа.

Лоредан стоял у изножья кровати, пристально смотря на нее и младенца. Ее пробрала дрожь, и она крепче прижала дитя к груди. Мальчик стал хныкать.

– Возьмите ребенка. Оставьте нас, – сказал Алессандро Эмилии.

Фоска заметила в лице Эмилии страх и забеспокоилась:

– Куда вы его уносите? Зачем…

Младенец запищал, и Эмилия стала поглаживать ему спинку. Фоска тревожно смотрела, как та выходила из комнаты.

– Мы нашли для ребенка кормилицу, – сказал Алессандро.

– Но я кормлю его сама, – запротестовала Фоска, прикрывая грудь ночной сорочкой. – Вы не имеете права…

– Врач говорит, что мальчик не получает достаточно молока. Медленно прибавляет в весе. Я не хочу, – сказал после некоторого колебания Алессандро, – чтобы мой сын был больным ребенком.

Она изумленно смотрела на него. Прошла целая минута.

– Ваш… сын?! – Фоска взорвалась. – Вы в своем уме? Он мой сын. Мой и Рафа. Как вы осмелились прийти сюда и диктовать мне свои условия?

– Он мой сын, – решительно повторил Алессандро. – Все признают его таковым, коль скоро я сделаю это. Фоска покачала головой.

– Нет, – сказала она. – Я вам, Алессандро, больше не жена. Я принадлежу Рафу Леопарди, и ему же принадлежит ребенок. Я разведусь с вами. Меня не интересует, что будут говорить обо мне. Я с вами жить больше не буду.

– Если вы разведетесь со мной, то никогда больше не увидите своего ребенка, – сказал Лоредан спокойно. – Теперь он мой сын.

– Вы… Вы нелепы! – задыхаясь, сказала она. – Я не могу поверить, что вы так поступите! Неужели вы думаете, что Венеция проглотит эту ложь? Думаете, будто здесь не узнают, что он сын Рафа? Узнают! Он наш ребенок, Рафаэлло и мой!

– Его назовут Паоло, в память о моем отце, – сказал Алессандро, не обращая внимания на ее гнев. – Его окрестят в следующем месяце в соборе Сан-Марко. Сам дож обещал быть его крестным отцом.

Она села в постели и отбросила покрывала.

– Вам это не удастся, – сказала она дрожащим голосом. – Я не позволю! Я скажу всему миру, что он внебрачный ребенок Рафа! Вы превратитесь в посмешище.

– Вы об этом никому не скажете. – Алессандро ни разу не повысил голос, а лишь терпеливо увещевал. – Если же говорить об обществе, то все знают, что последний год вы серьезно болели и не выходили из комнаты. Пусть они судачат, если им нравится. Пусть смеются, глумятся, строят догадки. Правды они никогда не узнают.

– Я расскажу им правду. Вы не остановите меня! Он покачал головой.

– Вы этого, Фоска, никому не скажете. Если же это сделаете, вас обвинят в распространении клеветы…

– Не клеветы, а правды!

– …или попытке публично унизить меня. Я найду десяток врачей, которые объявят вас умалишенной. Остаток жизни вы проведете на острове Сан-Серволо в сумасшедшем доме.

Из ее горла вылетел пронзительный звук – нечто среднее между смехом и рыданием.

– Сумасшедший – вы! Вас нужно поместить в дом для умалишенных, а не меня! – Она попыталась встать, но была еще слишком слаба. Она в бессилии трясущимися руками схватила простыни и свирепо глядела на него.

– Послушайте меня, Фоска, – сказал Алессандро. – Мальчик будет одним из Лореданов, моим единственным сыном, будет иметь все привилегии моего происхождения. Надеюсь, вы понимаете, как это важно для его дальнейшей жизни? А вы… вы не станете никоим образом вмешиваться в его воспитание и образование. – Тон его несколько смягчился. – Я не чудовище. Я не хочу оторвать вас от ребенка. Вы сможете видеться с ним каждый день, столько времени, сколько захотите. Но если вы попытаетесь восстановить его против меня, или рассказать ему правду о его происхождении, или повлиять тем или иным путем на образ его мышления, я запрещу вам видеться с ним.

Фоска застонала и упала лицом в постель. Ее слабое тело содрогалось в конвульсиях. Гримаса печали исказила худощавое лицо Алессандро. Он знал, что победил, но ощущения победы в этой неравной и несправедливой схватке не было.

– И вы действительно намерены поступить со мной именно так? – спросила она, не поднимая глаз. – Хотите отобрать у меня моего ребенка и запереть меня в сумасшедший дом, чтобы я не могла больше доставлять вам неприятности? – Она перевернулась на спину и откинула волосы. – Вам было мало избить меня как собаку, унизить и осквернить. Мало! Вы собираетесь заставить меня расплачиваться за свой поступок всю жизнь, угрожаете мне. Я должна была понять, что вы избрали именно такую пытку. Угрозы, которые будут мечом висеть над моей головой!

– Все не так ужасно, как вы описываете, – устало сказал Алессандро. – Вы по-прежнему будете выступать в качестве моей жены.

– До тех пор, пока буду вести себя с достоинством и сдержанностью, – добавила она тусклым тоном.

– Совершенно верно. Я не стану контролировать ваши поступки, или препятствовать вам выходить из дома, или ограничивать свободу ваших передвижений. Вы получите солидную сумму на расходы – более щедрую, чем до сих пор. Вы сможете выбирать себе друзей и спутников, заниматься тем, что вас интересует. Но вы не должны давать ни малейшего повода для скандала.

– Ага, значит, вы разрешаете мне иметь любовников! Какой вы в самом деле необыкновенный мужчина, Алессандро! «Ни малейшего повода для скандала»!.. И я должна быть готова принимать и ваши ухаживания?

Алессандро словно оцепенел.

– Нет. Я никогда больше не стану навязывать вам себя силой. Я… – Он глубоко вздохнул и запинаясь сказал: – я хочу, чтобы вы знали… Я всерьез и глубоко сожалею о том, что случилось той ночью. Вы не можете осудить меня за это сильнее, чем я осудил себя сам. Я поступил жестоко, непростительно… Обещаю вам, Фоска, я никогда вновь не заставлю вас подчиниться своему желанию таким способом. Никаким способом вообще. Я не стану вмешиваться в вашу жизнь, если только вы сами не принудите меня к этому. Вы можете жить так, как вы жили до того, как все произошло. Но только помните о моих предупреждениях. Вы должны быть благодарны мне. Я более чем великодушен.

Фоска подняла голову и взглянула на него. «Какая невероятная уверенность в своей правоте! Какое высокомерие!» – подумала она.

– Великодушен! – резко повторила Фоска шепотом. – Великодушен.

Она душераздирающе рассмеялась. Смех становился все громче. Он перерос в истерическое крещендо, а потом перешел в пронзительный крик. Алессандро быстро удалился – до того, как она начала рыдать.

Они пришли к соглашению. Друзьям Фоски наконец было разрешено посещать ее. Они рассказали ей о пережитых трудностях и опасениях и расспрашивали о подробностях ее болезни. Она упрямо повторяла одно и то же – она более года болела и короткое время даже страдала потерей памяти. А правда ли, спрашивали они Фоску, что в то время она ездила в Париж? Нет, конечно, нет. Она не покидала Венецию. Начало болезни совпало по времени с побегом этого предателя-еврея. И больше ничего. Это и стало, подтверждала она, тем странным хитросплетением судьбы, которое дало повод для вызвавшей столько неприятностей сплетни.

Вся Венеция знала, что это было ложью. Но с типичной для венецианцев благожелательностью и вежливостью никто в ее присутствии не упоминал об этой истории, и в конце концов новые заботы вытеснили старый скандал. Времена были неспокойные, венецианцы с тревогой наблюдали за событиями во Франции, народ которой восстал и убил короля и королеву. То был скандал почище любого другого, и каждый аристократ будто ощущал скольжение ножа гильотины на своей собственной шее.

Фоске рассказали подробности побега Рафа. Темноволосая девушка соблазнила и напоила отравой стражу тюрьмы и освободила его. Солдаты и полицейские прочесали всю окружающую местность и следили за кораблями, на которых, как сообщалось, он уплыл. И все безрезультатно. Его видели в Риме, в Женеве, в Лондоне. Но о той девушке никто ничего не ведал. Стражи знали только, что ее звали Розина. Никто не имел представления, откуда она появилась и куда пропала. Казалось, она пришла ниоткуда и исчезла в никуда.

Фоска сразу поняла, о ком шла речь. Лиа, девушка, жившая в доме Рафа, предавшая их обоих Пьетро Сальвино, ибо она не хотела, чтобы Раф достался ей, Фоске. Лучше всего та девушка могла искупить свою вину, уведя Рафа из-под топора палача. Фоска мысленно представляла их вдвоем, и ее охватывал болезненный приступ ревности.

Она ежедневно встречалась с Паоло. Кормилицы мальчика приносили его в ее комнату, и она навещала его в детской. Ей не разрешали оставаться с ним наедине, кто-то обязательно был рядом – шпионы, готовые тут же сообщить Лоредану о любом ее бунтарском высказывании, которое могло бы совратить ребенка и настроить против «отца».

Во дворце или на загородной вилле она и Алессандро, проходя по коридорам или во дворе мимо друг друга, не обменивались ни единым словом, ни единым взглядом. Всякий раз, когда она попадалась на его пути, всякий раз, когда он проходил мимо нее, ее будто не существовало. Фоска ощущала, сколь сильно Алессандро не любит ее и осуждает. В ответ в ней самой закипала ненависть. Она испытывала побуждение вцепиться в его лицо ногтями, оскорбить, ударить, вывести его из себя. Но она этого не делала, не могла. Ведь он запретил бы ей встречаться с сыном, и тогда у нее не осталось бы ничего от Рафаэлло.

К ее разочарованию, маленький Паоло больше походил на Лоредана, чем на Леопарди: рассуждал логично и невозмутимо, был лишен эмоций и выносил проявления любви к себе со стороны матери лишь потому, что чувствовал, что ей приятно держать его на руках и нянчиться с ним. Ему нравилось играть одному или с Алессандро. Он рано научился читать, играть на пианино, говорить немного по-французски и на латыни. Он спокойно наблюдал за всем, и его глаза всегда выражали больше, чем говорил язык. О нем можно было сказать: маленький дипломат и консерватор. Ему не нравилось, когда в его жизнь вносили перемены или нарушали ее ход. Он, конечно, не был бунтарем, как его настоящий отец.

Фоска осуждала Алессандро за то, что тот отчуждает Паоло, формирует характер ребенка по своему образу и подобию, однако признавала наличие между Паоло и Алессандро естественного влечения друг к другу. Наиболее болезненно задевало Фоску то, что они исключили ее из круга своих привязанностей, и искренняя любовь Паоло к человеку, которого он считал своим отцом.

Она чувствовала, что в ней ничего не осталось от ее большой любви, ничего, кроме поблекших и истрепанных временем воспоминаний. Она проиграла. Раф, она была уверена, где-то по уши завяз в революции и наслаждается этим. Алессандро Лоредан – муж-рогоносец – получил сына. И только она, Фоска, потеряла все.

Римский посол вышел ей навстречу с распростертыми объятиями.

– Моя дорогая, я так рад! Я боялся, что в такую отвратительную погоду вы не рискнете выйти на улицу!

«Я бы решилась отправиться даже в ад, лишь бы уйти из дома», – подумала она, но улыбнулась и сказала:

– А что, в Риме не бывает дождей?

– Никогда, – ответил он решительно. – Они запрещены церковью! А теперь входите, садитесь у камина и согревайтесь. Разрешите мне снять с вас плащ. Как вы сегодня красивы! Вы единственная женщина, которая выглядит красивей воспоминаний о ней. Сегодня я вам могу предложить отличное бордо, из старых запасов, еще до якобинского террора. Прекрасный пример того, на что было способно роялистское общество.

– Мне пока не хочется, – сказала она, начиная расстегивать пуговицы на плотно облегающих рукавах. – А почему бы нам не начать?

– Конечно, моя дорогая, – сказал посол, пожимая плечами. – Как пожелаете.

Он обнял ее за талию, и они поднялись наверх в его спальню.

В отличие от мужчин, которые встречались на ее пути, посол был опытным и щедрым любовником. Когда все закончилось, он приподнялся и посмотрел на нее сверху вниз.

Посол принадлежал к тому типу мужчин, которые с возрастом становятся красивей. Седые волосы придавали импозантность его ординарному лицу, а бесконечный вихрь наслаждений, в который вовлекла его Венеция, свел на нет полноту, которую он приобрел за годы службы в Риме. – Вы, Фоска, странная женщина.

– В каком смысле?

– Я имею в виду ваше отношение к любви. Оно больше характерно для мужчин, чем для женщин. Вы знаете, чего хотите, а это лишает ее романтики.

– Вам не нравится? – спросила она, слегка улыбнувшись.

– Отнюдь нет, дорогая моя! Наоборот. Мне становится веселей и свободней, когда я не занимаюсь всей этой формальной волокитой. Хотя признаюсь, я очень быстро забываю о себе, когда оказываюсь с вами… И не устаю превозносить вашу красоту и обольщать вас.

– Ничего не имею против. Особенно если вы искренни.

– Я говорю искренне, – заверил он. – Для вас любовь – снадобье. Не так ли? Средство, способствующее забвению?

– Совсем нет. Для того чтобы забыть о своих невзгодах, у меня есть другие средства – вино, религия. И то и другое вгоняет меня в сон – неплохой способ забыть. А любовь… Любовь нужна, чтобы помнить о том, что я потеряла.

…Рафа. Ночи, которые они провели друг у друга в объятиях. Его улыбку. Его сердечность. Порой, когда она закрывала глаза и ощущала берущего ее мужчину, она почти верила, что она опять с Рафом.

Фоска была потрясена до глубины души, когда через несколько месяцев, минувших после рождения сына, она осознала, что ее тянет к мужчине острее, чем раньше. Время, проведенное ею с Рафом, настроило ее тело на любовь, и хотя разумом она отвергала эту мысль и считала ее предательством, тело горело страстным желанием. Сомнения попискивали как мышь. Желание рычало как лев.

Ее первым любовником стал чичизбео Антонио Валир. Выбор был вполне естествен. Разве он не был всегда нежным и внимательным в выражении любви? А она не разрешала ему переходить даже порог своего будуара.

– Антонио, – заявила она однажды вечером. – Я хочу, чтобы вы занялись со мной любовью.

– Моя любимейшая богиня, разве я не люблю вас в любой час дня и ночи всеми фибрами своей души?

– Нет, я говорю о настоящей любви. В постели. Вы готовы?

Он был смущен и расстроен прямолинейностью ее просьбы, но сделал вид, что она польстила ему, и изобразил восторг. Он поклялся, что с первой встречи с ней мечтал о таком завершении их отношений, но ему не хватало храбрости, наконец, дерзости, чтобы самому предложить это.

Они были совсем одни. Она сказала ему, чтобы он запер дверь на ключ, а сама опустила полог кровати. Они разделись, стоя спинами друг к другу. Антонио трепетал как лист. Да и Фоска чувствовала себя не лучше. Они сели на край кровати, нервничая как подростки, и немного поласкали друг друга.

Антонио был в ужасе, что провалился при первой попытке. Фоска лишь недавно пережила огромное сердечное потрясение и была слишком занята своими собственными переживаниями, чтобы в общении с ним проявлять терпение. Они легли рядом друг с другом, отдаваясь бесстрастным обоюдным ласкам, и между ними ничего не произошло. Наконец Фоска, разочарованная и рассерженная, вскочила и заявила, что она страстно желает кофе. Антонио был готов вот-вот расплакаться от чувства освобождения или позора.

Их дружба, как правильно предсказала Розальба Лоредан, дала трещину. Правда, Антонио продолжал навещать Фоску, сопровождая ее в прогулках по городу, ежедневно проводил с ней много времени, но что-то в их отношениях изменилось, возникла отчужденность. Находясь вместе, они больше не испытывали прежнего чувства легкости и раскрепощенности.

Двумя неделями позже, в день Вознесения – один из самых веселых праздников года, – Фоска предприняла еще одну попытку. Населению было разрешено появляться в масках. Из доков был доставлен искусно изготовленный золотой корабль «Бучинторо». На нем дож и сопровождавшие его лица проплыли мимо острова Лидо в Адриатику, где бросили в море золотое кольцо и провозгласили ее невестой Венеции. Состоялась праздничная регата и парад разукрашенных гондол и других лодок. В городе провели бои быков, конкурсы и всяческие увеселения. Словом, был отпразднован однодневный карнавал.

Фоска в праздничный день прогуливалась в лодке в сопровождении Антонию и Джакомо. Когда они вернулись домой, она сказала Эмилии, что очень устала, что у нее сильная головная боль и она хотела бы пораньше лечь спать. Когда берег опустел, Фоска надела маску и ускользнула из дома.

Она быстро прошла до Риалто – единственного моста через Большой канал. Фоска вознамерилась дойти до Ридотто или площади Сан-Марко, чтобы никто – даже гондольер – не видел ее.

В нескольких кварталах от Риалто она встретила матроса. Он бродил вдоль стены и угрюмо рассматривал протекавшую в канале воду. У него была тяжелая челюсть и грубое лицо. Улица была плохо освещена, и Фоска решила, что он похож на Рафа. Конечно, это было не так, но она хотела, чтобы он был именно Рафом, и думала, что если у них одна и та же профессия, то он обладает равной склонностью к любви.

Она смело подошла к нему и вежливо спросила, как дойти до Риалто. Он тупо смотрел на нее какое-то время и сказал, что не понял ее. Он был неаполитанцем.

– Итак, для гида вы не подходите, – сказала она, завлекающе улыбаясь. – Но тогда что вы умеете? Может быть, танцевать?

Он, может быть, и не понял слов, но правильно прочитал желание в ее глазах. У него была приятная улыбка, и она не возразила, когда он обнял ее за талию и потащил подальше в тень.

Она позволила ему поцеловать себя под маской. Он не привык иметь дело с масками, нетерпеливо фыркнул, сорвал ее, немного поцарапав лицо Фоски, и выбросил маску в канал.

– Перестаньте, – с трудом выдохнула она. – Как вы смеете…

Он не обратил внимания на ее протесты и потащил дальше в темь. Она сама приплыла в его руки, что оказалось для него даром небес, и он не собирался отпускать такую добычу. Он только что истратил в таверне последний цехин и не знал, как удовлетворить голод своих чресл.

Фоска тщетно сопротивлялась, поняв, какая опасность нависла над ней. Она закричала, но он стукнул ее кулаком по голове. На какое-то мгновение она перестала видеть, но слышала его дыхание, отдававшееся в ее ушах гулом пылающего горна.

Он опрокинул ее на спину в вонючую, пропахшую рыбой лужу и сорвал белье. Он грубо вошел в нее и двигался взад и вперед, а она лежала под ним, сомкнув веки. «Что я за дура, – думала она, – идиотка».

Он сделал свое дело и силой поставил ее на нога. Он хотел, чтобы она купила ему вина. У нее кружилась голова, и ее тошнило. Когда он расслабился, она вырвалась и побежала. Он легко поймал ее, полагая, что она затеяла какую-то игру. Фоска резко подняла колено и ударила его в пах. Он завыл от боли и выпустил ее. Тогда она изо всех сил толкнула его спиной в канал, подобрала юбки и побежала во дворец. Ей удалось, никем не замеченной, пробраться в свою комнату. Эмилия, однако, слышала, как она пришла, и увидела, что Фоска истерически рыдает. Эмилия раздела ее, помогла принять ванну, но ни слова не сказала.

Следующие три недели Фоска оставалась в своей комнате и не покидала дом. Она себя ненавидела и всячески поносила, ругала всеми известными ей дурными словами, но не могла загасить бушевавшее в душе пламя.

Вскоре после этого Алессандро попросил, чтобы она появилась на приеме во Дворце дожей, и там она познакомилась с молодым сенатором. Он стал тут же флиртовать с ней – весьма забавно. Фоска видела, что Алессандро наблюдает за ними, но знала, что никаких погрешностей в ее поведении он не заметил. Она и сенатор покинули бал одновременно и в ту же ночь стали любовниками. Он был добрым и внимательным и вернул Фоске чувство самоуважения. В Венеции по крайней мере один мужчина считал ее красивой и желанной.

Эта связь продолжалась все лето. Он часто посещал их загородную виллу. Но накануне возвращения Лоредана в Венецию они расстались.

– Я не понимаю вас, Фоска, – сказал он печально. – Я очень люблю вас. Я сделал все, чтобы заставить вас полюбить меня. Однако вы меня не любите.

– Я не могу любить вас, – нежно сказала она. – Не могу полюбить никого.

Фоска держала слово, данное Алессандро. Она была благочестива, как монахиня, на людях целомудренна, как это принято в Венеции. После случая с моряком никогда не выбирала себе в любовники человека, положение которого в Венеции могли бы счесть неподходящим.

Однако даже признание Алессандро Лореданом Паоло своим сыном не смогло полностью восстановить репутацию Фоски. В кругах, в которых она обычно вращалась, скрытно распространился слух о ее любовной связи с тем самым евреем. Она нюхом чуяла скандал. Когда она появлялась в толпе, то будто бы возникал электрический разряд. Ее больше не приглашали в фешенебельные салоны, а несколько старых друзей отца полностью разорвали с ней отношения. Остальные же терпели ее. Ведь она все-таки была из рода Долфинов и женой – пусть и дискредитировавшей себя – одного из Лореданов.

Фоска обнаружила, что оказалась на краю социального слоя, которого никогда раньше по-настоящему не замечала, – класса отверженных. То были дворянки, гордящиеся своими любовниками как завоеванными призами. Они жили скандалами и нисколько не заботились о своей репутации, глумились над существующими обычаями, по привычке наставляли рога своим ничего не подозревающим мужьям, позорили их знатные имена. Встречались подобные характеры и среди мужчин. Не такие обедневшие, как барнаботти, они шпионили, пускались в авантюры, поставляли высшему обществу шлюх.

Однажды на Листоне, вскоре после своего заточения, Фоска встретилась с принцессой Гонзаго, старой возлюбленной Алессандро, число любовников которой превышало число прожитых ею лет.

Гонзаго громко приветствовала ее:

– Ну, вот еще одна венецианская дворянка влилась в наши ряды. Добро пожаловать, донна Фоска!

Фоска проигнорировала ее и прошла мимо, прильнув к руке Антонио. Лицо ее от стыда стало пунцовым. Позже она никогда не обсуждала этот инцидент, но и никогда о нем не забывала.

Несколькими днями позже на Ридотто к ней подошел молодой человек с синевато-серыми глазами. В нем она признала одного из друзей Гонзаго, человека, принадлежащего к тому разряду приспособленцев, которые используют страдания других себе на пользу.

– О, как замечательно снова встретиться с вами, донна Фоска, – глубоко поклонившись, исторг он из себя. – Ваше отсутствие столь мучительно ощущалось нами. Надеюсь, что теперь вы уже оправились?

– Полностью. Благодарю вас, – холодно ответила Фоска.

– Так приятно слышать это, – заметил молодой человек. – Не выпьете ли со мной чашку кофе?

В этот момент Антонио, извинившись, на минутку отошел в сторону, и Фоска осталась одна, лишенная защиты. Она вряд ли могла отклонить приглашение. Молодой человек мягко взял ее под локоть и провел в одно из небольших кафе, где подавали освежающие напитки.

– Очень часто, – заметил молодой человек, помешивая кофе маленькой ложечкой, – синьора, которая не появлялась в обществе, оказывается после своего возвращения в весьма затруднительном положении. Старые друзья забыли ее. На ней висят прежние долги. Правда, мне крайне не хотелось бы предположить, что вас одолевают подобные тревоги. Мне причинило бы страдание, если бы я узнал, что вам не хватает друзей или денег.

– Люди никогда не испытывают избытка ни в том, ни в другом.

– Вы совершенно правы, совершенно, – кивнул он в знак согласия, – вы не испытываете избытка в том или в другом, – повторил он. – Знаете, у меня есть знакомый, который согласился бы с вами. У него есть деньги, но ему нужен друг. Я заранее предвижу возможность установления отношений, которые были бы взаимно выгодны. Я был бы счастлив представить вас друг другу. Заверяю вас, он вполне респектабелен. С этой точки зрения вам не следует чего-то опасаться. Почему…

Фоска выплеснула чашку кофе ему в лицо. Он что-то бессвязно бормотал и, моргая, смотрел на нее сквозь жидкую коричневую завесу.

– Я в сводниках не нуждаюсь, – проговорила она сквозь стиснутые зубы. – Если вы когда-нибудь впредь заговорите со мной – пусть даже просто приветствуя меня – и если упомянете мое имя какому-либо мужчине, то я информирую инквизиторов о ваших отвратительных делишках.

Фоска покинула Ридотто и никогда больше не появлялась там.

Фоска проводила больше времени со своим братом Томассо. Он был единственным человеком, с которым она могла без опаски говорить о Рафе. Порой через свои связи с революционным подпольем в Венеции и с французскими якобинцами он получал информацию о радикале, который называл себя Леопард. Он неустанно боролся за освобождение французских евреев, сумел выстоять в годы террора и занял важное положение в Первой диктатуре.

В то время французы воевали со всеми государствами в Европе, кроме России и Испании. В марте 1796 года Директория приказала с трех направлений атаковать Австрию, своего самого опасного и агрессивного врага. На пост командующего итальянской армией был назначен генерал-корсиканец Наполеон Бонапарт, австрийцев изгнали с территории Италии, которую Директория жаждала передать Франции.

В конце марта Томассо встретил Фоску в кафе Флориана и сказал, что, как стало ему известно, Леопард покинул Париж и занял пост капитана в армии Бонапарта.

– А я слышала, что он воюет в Пьемонте, – всполошившись, сказала Фоска. – Ты считаешь, он в безопасности?

– Конечно, в безопасности, – успокоил ее Томассо, – он же офицер, а офицеры не сражаются, просто следят за боем с безопасного наблюдательного пункта, расположенного где-нибудь на склоне холма.

«Но почему он не черкнет ни строчки?» – безутешно размышляла она.

– Шесть лет, Томассо. Шесть лет – и ни малейшего подтверждения, что он все еще интересуется мной. Почему? Если бы не ты, то я даже не знала бы, жив ли он! Венеция наводнена французскими шпионами. Он их должен был бы знать, если он действительно занимает важный пост. Он не пишет мне потому, что разлюбил меня.

– Ты говоришь глупости и прекрасно это понимаешь, – быстро возразил Томассо. – Он не может переписываться с тобой. Это слишком опасно. А как раз сейчас он оказался в самой гуще битвы. Как, по-твоему, он должен поступить? Попросить Бонапарта на пару недель прекратить войну с тем, чтобы он, Раф, смог съездить к тебе и поздороваться?

– Шесть лет – большой срок, – сказала она задумчиво, не прислушиваясь к тому, что говорил Томассо. – Он забыл обо мне, нашел другую.

– Не понимаю, зачем я с тобой вообще разговариваю о нем, – раздраженно сказал Томассо. – Это только выводит тебя из равновесия. Не могу видеть тебя, Фоска, в таком состоянии. Ты так изменилась… Ты была полна радости и любви к жизни!

– А сейчас я ходячая смерть. Ты это хочешь сказать, Томассо? – мрачно улыбнулась она.

– Я все время думаю: почему ты не бросила Лоредана? Нет, так ставить вопрос не совсем честно. У тебя, вероятно, не было выбора. Пусть так… Но попытайся же найти хороший выход из плохой ситуации. Он предоставил тебе довольно большую свободу.

– О да. В этом отношении он ведет себя вполне цивилизованно, – с горечью отметила она.

– Тогда воспользуйся этим. Найди кого-нибудь, полюби его и забудь Леопарди. Разбитое сердце лечит лишь новая любовь.

– Как звали человека из известного мифа, Томассо? – спросила она. – Того, которого боги приказали цепями приковать к горе и наслали на него орла, чтобы он вечно терзал его внутренности?

Томассо сдвинул брови.

– Прометей?

– Да. Так это я, Томассо. Я прикована к горе, и орел поедает мое сердце. Эта рана никогда не заживет, ибо меня никогда не перестанут терзать.

Томассо посмотрел в сторону, не зная, как развеять боль сестры или облегчить ее несчастье. Через несколько мгновений Фоска положила свою ладонь на его руку и печально рассмеялась.

– Бедняга Томассо, я совсем не хочу портить тебе настроение. Мы прекрасная пара. Не так ли? Последние из рода Долфинов: одного из нас обрекли на нищету, другая стала рабой жалости к себе самой!

Он заставил себя усмехнуться.

– Как разваливается могущество?

– Как? Очень быстро.

– И как далеко все заходит?

– До самых глубин!

– Ну и в чем тогда между нами разница? – Томассо философски пожал плечами. – Мы оба еще молоды. У каждого из нас свои взгляды. И у обоих есть мозги.

– Не так уж молоды, – Напомнила она ему. – Представь, мне уже почти двадцать девять!

– О Боже мой! Неужели? А я бы не дал больше тридцати пяти!

Она начала смеяться, и Томассо последовал ее примеру. Они хохотали до тех пор, пока хватило сил, пока не почувствовали себя глупцами и не стали задыхаться от смеха.

Томассо вытер глаза.

– Когда у тебя день рождения? Десятого?

– Четырнадцатого. Через две недели.

– Надо его отпраздновать. Позволь мне вывести тебя из дома, угостить обедом и сопроводить в театр. Однако, конечно, ты должна выдать мне авансом небольшую сумму.

Ее глаза загорелись. Перед ним вновь была прежняя, безрассудная Фоска.

– Нет, постой, Томассо. Мне пришла в голову идея получше. Я соберу гостей. Устроим огромное празднество. Бал! Организуем в свою честь большой прием в танцевальном зале дворца Лоредана.

– Блестящая идея! – зааплодировал Томассо.

– Ты, Томассо, пригласи всех своих друзей. Я хочу, чтобы на бал пришли барнаботти – те из них, кого можно будет собрать.

Томассо скептически уставился на нее.

– Ты сошла с ума? – с трудом выговорил он. – Они разорят вас, не говоря уже об их разговорчиках!

В Венеции бытовала пословица, согласно которой один обедневший почетный горожанин способен съесть больше, чем стая саранчи. Барнаботти не очень любили в качестве гостей. Их убогая нужда служила напоминанием о том, как пришло в упадок много прекрасных старых семей. К тому же они были неописуемо прожорливы, когда дело доходило до бесплатных еды и напитков.

– А почему бы им не прийти? – решительно спросила Фоска. – Никто их никогда никуда не приглашает. Представь себе, Томассо, они торжественно проходят через ворота дворца в отрепьях и заплатах. Гордо шагают по дому и радуются, что их пригласили к Лоредану!

– Но… но ведь будут и другие гости, – насмешливо пробормотал Томассо. – Они ни за что не вынесут такого.

– Других гостей не будет. Только барнаботти и я. Мы здесь все в равной степени отверженные.

– А что скажет Лоредан? Он придет в ярость. Никогда не разрешит!

– Это не имеет никакого отношения к Лоредану, – сказала она, вздернув голову. – Он не приглашен. Это мой день рождения, мой бал, а они мои, а не его гости.

Томассо радостно захихикал.

– Когда он узнает, его хватит апоплексический удар. Представляешь, какие разнесутся сплетни? Газеты напишут: «Пятьсот барнаботти принимали в доме комиссара!»

– Да, – сказала Фоска, сопроводив свои слова странной улыбкой. – Мне это безразлично. Я должна это сделать, а потом… Что случится со мной потом, меня мало беспокоит.

– Вот сейчас ты прежняя Фоска, которую я в прошлом знал и любил! – радостно воскликнул Томассо. – О, что будет за ночь!

В десять часов накануне двадцатидевятилетия Фоски Лоредан первые ее гости стали проходить через ворота дворца и скапливаться на больших мраморных лестницах. Они прибывали пешком, ибо не могли позволить себе нанять гондолы. У них были озябшие и бледные лица. Они надели свои лучшие наряды: испачканные и превратившиеся в лохмотья кружева, чулки, насквозь продуваемые через дыры в них, изношенные ботинки, до блеска начищенные гусиным салом и слюной, вышедшие из моды пальто с обтрепанными лацканами и карманами, а также лоснящимися от долгой носки обшлагами, жилетки из некогда богатой парчи, сейчас поблекшей и покрытой пятнами, потерявшие форму шляпы и панталоны, отвисшие на коленях и задах.

У них были мягкие и белые руки, не привыкшие ни к какому более полезному труду, чем писание обличительных статей против государства и тасовка игральных карт в «Ридотто». Их глаза светились отблеском былого величия.

Все они являлись сыновьями самых замечательных венецианских родов, имена которых при рождении заносились в «Золотую книгу». Немногие из них работали домашними учителями в состоятельных семьях. Было среди них несколько сводников и проституток. Большинство жило лишь на мизерные пенсии, которые им выплачивало государство, плюс жалкие цехины, которые они могли получить, продавая свои голоса в Большом совете.

Большинство из них Фоска знала в лицо, а многих – по именам. Она стояла рядом с Томассо при входе в танцевальный зал и любезно приветствовала гостей. В черном бархатном платье, отделанном у шеи золотой нитью, с длинными в обтяжку рукавами и слегка поднятыми плечами, Фоска была ослепительна, и поэтому траурная расцветка ее наряда ни у кого не вызывала удивления. На ее шее и в зачесанных наверх волосах сверкали бриллианты.

Толпа нищих росла. Вспотевшие ливрейные лакеи носились взад и вперед с подносами, уставленными стаканами вина, фруктами и кексами. Подносы опустошались почти немедленно после того, как появлялись из кухни. Очевидно, барнаботти жили впроголодь, питаясь раз в день, обычно пудингом из кукурузной муки, фруктами и кофе.

Некоторые привели с собой женщин – размалеванных нерях и шлюх, лица которых были обезображены следами оспы или сифилиса, они вряд ли могли рассчитывать на более денежных клиентов, чем эти нищие. Фоска же приветствовала их очень тепло, будто к ней в гости приехали герцогини.

Танцевали под небольшой оркестр. По мере того как вино разогревало глотки и развязывало языки, нарастал гул голосов. Вскоре шум стал оглушающим, подавил треньканье клавесина, сделал почти неслышными звуки скрипки.

Все разговоры вертелись вокруг революции и войны с Францией. У всех на устах было одно имя – Бонапарт. В нем они видели долгожданного спасителя, человека, способного испепелить венецианское правительство и дать барнаботти шанс стать у руля. Бонапарт был в Италии, на севере, и некоторые города целиком покорялись ему. Гости Фоски предсказывали, что и Венеция вскоре станет французской.

Фоска предчувствовала, что французское вторжение в Венецию осуществит то, чего не смог добиться Рафаэлло: сплотит все недовольные души в единое целое, спаянное общими желаниями и верой. Каждый из этих людей, взятый в отдельности, был трогателен и нелеп. Но собранные воедино, они представляли собой сильную угрозу правительству своих отцов. Фоска улыбалась – какая ирония судьбы: она принимает этих бунтовщиков в доме Алессандро Лоредана, главного защитника существующего положения.

Она танцевала с гостями, пока у нее не отказали ноги. Ей преподнесли стихи и песни, ибо умные слова и хорошо развитое воображение были единственными подарками, которые могли позволить себе обнищавшие посетители.

В полночь гости провозгласили тост в ее честь.

– Так выпьем же за донну Фоску, нашу королеву, за счастливейший день рождения! Желаем ей долгой жизни и большого счастья!

Она тоже подняла свой бокал.

– Всем вам, моим братьям, – провозгласила она, – моя глубочайшая благодарность. Выпьем за грядущие для нас всех лучшие времена!

Они приветствовали ее слова, пока не сорвали голоса, а потом потребовали еще вина, дабы промочить глотки. Оркестр заиграл веселый крестьянский танец «фурлану», и Фоску закружили пылкие партнеры.

Как только стало ясно, что за гостей собрала Фоска, управляющий делами Лоредана послал к нему гонца с сообщением о происходящем под крышей его дома. Но Лоредан пошел со своей любовницей в театр посмотреть новую комедию «Вероломная жена», а потом пригласил ее в ресторан на поздний ужин. Когда он в два часа ночи вернулся в свое «казино» и узнал о случившемся, он отправил любовницу домой и немедленно поехал во дворец.

О предстоявшем бале он знал, но предполагал, что Фоска увеселяет орду своих обычных друзей. Однако даже прежде, чем его гондола пристала у дома, он услышал эхом отдающееся веселье. Алессандро вышел из гондолы и первым делом заметил двоих мужчин, мочившихся в пруд в центре двора. В одном из них он узнал представителя барнаботти, недавно победившего на выборах в сенат.

Он подошел большими шагами к ним, когда они застегивали брюки.

– Что вы здесь делаете, Брунеллеши? – В тени деревьев укрылись одетые в ливреи гондольеры, готовые прийти Алессандро на помощь.

Мужчины у фонтана оглянулись вокруг. Более крупный из них ответил пьяным тоном:

– А, наш уважаемый хозяин! Посмотри, Анжело, сам комиссар снизошел до того, чтобы прийти и помочь своей жене отпраздновать ее день рождения!

– Очаровательная синьора, – вздохнул Анжело. – Святая!

– Вон отсюда. Вы оба, – резко сказал Алессандро. Потом обратился к своим слугам: – Покажите этим господам ворота. А если они начнут возражать, выкупайте их в пруду.

– Вы, Лоредан, так легко от нас не избавитесь! – воскликнул Брунеллеши через плечо, когда гондольеры потащили его и Анжело прочь. – Таких, как мы, тысячи. Мы подобны гидре, Лоредан. Отрежьте у нее одну голову, и на ее месте вырастет десяток других.

Приказав своим людям оставаться наготове, но не вмешиваться до его указания, Алессандро побежал вверх по лестнице в танцевальный зал. На первый взгляд все могло выглядеть очередным блестящим сборищем дворян в привычном для них окружении: шелка и кружева, поблескивающий хрусталь, веселый смех и оживленные беседы. Но при ближайшем рассмотрении элегантные образы теряли форму, лица приобретали гротескный вид, реальность оборачивалась отвратительной пародией на возникшую очаровательную иллюзию. Здесь собрались все венецианские оборванцы, транжиры и скандалисты, а в дополнение к ним – группка наипаршивейших шлюх. В центре красовалась Фоска.

Управляющий Алессандро быстро подошел к нему.

– Простите, ваше превосходительство, – прошептал он. – Сначала я не понял, никто из нас, даже Эмилия, не ожидали этого. Я хотел выгнать их прочь, но их было так много. К тому же мы бы поставили донну Фоску в затруднительное положение…

– Все в порядке. Я не виню вас, – сказал пораженный открывшейся перед ним картиной Алессандро.

Рядом появился Томассо Долфин.

– Мой дорогой шурин! Хочу от имени всех своих друзей поблагодарить вас за разрешение воспользоваться на этот вечер вашим домом. Мы проводим здесь политический митинг… Ха-ха!

– Да, я вижу, – бесстрастно сказал Алессандро. – И вероятно, именно Фоска председательствует на нем?

Томассо искренне расхохотался. Его лицо раскраснелось от выпивки и возбуждения.

– Синьор, все мужчины здесь ее чуть ли не боготворят. Так что будьте осторожны. Ваша жена вполне может стать в Венеции потенциальной политической силой. Даже помощнее, чем вы! Если бы только барнаботти оказались у ее ног, она смогла бы завтра же свергнуть правительство и назначить себя королевой!

Появление Лоредана заметили некоторые гости, и новость быстро облетела зал. Наступила тишина, и скоро громкий шум раздавался лишь из маленькой группы, окружавшей Фоску.

Алессандро обдумывал сложившуюся ситуацию. Он мог либо уйти от решения и ничего не предпринимать, подождать, пока вечер завершится сам собой, либо тотчас же положить конец приему и выставить этих негодяев из дворца.

Он пробился через окружавшую Фоску маленькую толпу и схватил ее за локоть. Подумав, что это еще один поклонник, она повернулась и улыбнулась ему. Как только она его узнала, улыбка испарилась и в глазах появился прежний усталый, тусклый взгляд.

– Ну что, синьор Лоредан? – медленно сказала она. – Вы поступили очень хорошо, придя на мой прием. – Фоска говорила невнятно, хриплым голосом, и он понял, что она пьяна. Она попыталась высвободиться, но Алессандро надежно удерживал ее.

– Пойдемте, Фоска, – спокойно сказал он. – Я хочу поговорить с вами.

– Поговорить? – воскликнула она. – Поговорить! Вы выбрали, синьор, самый подходящий момент. Подарок от мужа ко дню рождения! – Она повернулась в сторону окружившей их толпы. – Слышали? После шестилетнего молчания мой муж захотел поговорить со мной именно в этот вечер! Интересно, о чем он хочет поговорить?

– Возможно, – предположил кто-то, – он возражает против того, кого вы пригласили к себе в гости, донна Фоска.

– О нет! – Она решительно покачала своей золотистой головой, – Мой муж весьма терпелив. Он разрешил мне поступать так, как мне нравится, в том числе и при выборе друзей. А вы – мои друзья. Все! Вы же дворяне. Разве не так? Зачем ему возражать против вас?

Прокатилась волна нервного смеха. Алессандро глубоко вздохнул и повел Фоску сквозь толпу. Она шла нетвердо, и он обнял ее за талию, чтобы она не упала вниз лицом. От нее исходил запах вина, ее любимых французских духов и зловонной бедности барнаботти.

– Итак, мне приготовлен дом для умалишенных! – весело закричала она. – До свидания, мои братья! Вы посетите бедную Фоску? До свидания!

Когда Алессандро вел Фоску к дверям библиотеки, он слышал недовольный шумок. Но он не обращал на него никакого внимания, пока не достиг дальнего конца танцевального зала. Потом, продолжая поддерживать свою раскачивающуюся из стороны в сторону жену, он повернулся и сказал спокойным, но пронизывающим душу тоном:

– Если вы не удалитесь отсюда в течение пяти минут, я вас арестую. Я уже послал за полицией инквизиции.

Это была ложь, и он сомневался в успехе своей угрозы. Вокруг раздавались презрительные выкрики и бунтарские призывы.

– Вы можете выставить нас из своего дома, Лоредан, но не из Венеции! – Однако в своем большинстве барнаботти были трусливы, и, покидая танцевальный зал, он понял, что они начали расходиться.

Полный решимости, он чуть ли не донес Фоску до библиотеки. Глаза у нее были закрыты, и она мычала что-то себе под нос.

– Сумасшествие не так уж и плохо, – заметила она. – Похоже на то, будто плывешь. Или летишь.

Они вошли в библиотеку, и Алессандро закрыл за ними дверь. Теперь они были наедине, впервые за шесть лет.

Он опустил ее в высокое кресло у письменного стола и отошел от нее. Она закрыла глаза и наклонила голову в сторону.

– Ну а теперь, синьор, приглашайте десяток своих врачей. Я готова.

– Итак, начало нового мятежа? – вздохнул он. – Очень грустно видеть это.

– О, совсем нет. – Она медленно покачала головой. – Не начало. Конец. Я готова отправиться в сумасшедший дом. Такова моя судьба. То, что произошло, было моим прощанием. С жизнью. Завтра я поеду в Сан-Серволо. Хотела провести последнюю ночь вместе со своими истинными друзьями. Отверженными, как и я. Пленниками. Кажется, что мы свободны! Прогуливаемся, беседуем, пьем кофе, если захотим. Но тем не менее мы заключенные. На нас невидимые оковы. Мы отдаем дурным запахом печали и разочарования. Мы стонем о том, как к нам несправедлива жизнь. Я устала от всего. Очень устала. – Она глубоко вздохнула и закрыла глаза. – Больше нет раскаяния. Нет горя. Вы победили меня, Алессандро. Правда, вы не предполагали, что все продлится столь долго. Шесть лет я была вашей пленницей. Хорошей женой. Встречалась со своими любовниками тайно. Не причиняла неприятностей, не подавала ни малейшего повода для скандала. Вы именно этого хотели. Не так ли? Теперь все кончено. Я устала, слишком устала. Жить так – значит вообще не жить. Я, должно быть, безумна, если допустила, чтобы это продолжалось целых шесть лет. Я хочу в Сан-Серволо.

Фоска схватилась за подлокотники кресла и попыталась приподняться, но не смогла и упала назад.

– Скажите Эмилии, чтобы она упаковала мои вещи. Я хочу отправиться в сумасшедший дом сегодня ночью.

По ее щекам катились слезы печали и изнеможения. Она была растоптана. Ее терзала боль поражения. Алессандро понимал, что ругать ее бессмысленно. Прием для барнаботти по случаю дня рождения стал ее последним жестом сопротивления перед полной сдачей своих позиций.

– Вы никуда не поедете, – грубо сказал он. – Забудьте о Сан-Серволо. Забудьте о сумасшедшем доме. Я был дурак, что… Я пошлю за Эмилией, чтобы она уложила вас в постель.

– Нет! – упрямо повторила Фоска. – Я хочу выбраться отсюда. Я оставалась здесь и подчинялась вашим желаниям только потому, что хотела видеть сына. Но вы отобрали его, а меня заперли под замок. Он теперь не мой. Теперь у меня нет ничего, никого в мире. Я не вправе видеться с ним наедине. Вы отравили его сознание, настроив против меня, вы лгали ему. Он вырастет, считая меня порочной, безнравственной и безумной. Именно это вы будете говорить ему. Я хочу уехать. В сумасшедший дом. Я все время думаю о своем отце. Он все-таки был храбрее, чем я считала. Я должна уехать в сумасшедший дом, ибо боюсь умереть.

Какое-то время они сидели неподвижно. Фоска прикрыла лицо руками.

– Я думаю… Меня сейчас вырвет, – прошептала Фоска. Лицо ее приобрело зеленый оттенок. Она покачнулась в кресле. Алессандро подхватил ее. Она потеряла сознание – от выпитого вина и переживаний.

Он опустился на пол па колени и словно убаюкивал ее. Голова ее покоилась на его плече, он прижался щекой к ее волосам.

– О, Фоска, – хрипло пробормотал он, – что мы сделали с нашей жизнью?

Он отнес ее наверх, в ее комнату. Там, полная беспокойства, ждала Эмилия. Увидев Фоску в бессознательном состоянии, она испустила испуганный крик.

– Все в порядке, – невнятно успокоил се Алессандро. – Она слишком много выпила.

– Клянусь вам, я не имела ни малейшего представления о том, что она задумала! Что за сумасшествие… О бедняжка!

Алессандро нежно уложил Фоску в постель.

– Как вы думаете, не следует ли нам послать за врачом? – спросил он.

– За врачом! – фыркнула Эмилия, стащив с Фоски туфли и начав снимать драгоценности. – Она поправится, если пролежит ночь и день в постели. Но что касается ее души… Я обвиняю в этом вас, синьор Лоредан.

– Меня?

– Да, вас! – Ее маленькие черные глазки походили на тлеющие угольки. – Вы не допускали к ней ребенка, относились как к прокаженной. Вы не простили ее и наказывали. Год за годом. И еще называете себя христианином! Даже Христос простил Магдалину. Но вы считали, что вы лучше Бога. Не разговаривали с ней, мешали с грязью. Вы даже не знаете, какую боль приносили ей, на какие поступки подталкивали. А вот я знаю. И удивляюсь, как она не бросилась в канал.

Алессандро не сказал ни слова. Эмилия подумала: «Ну что же, сегодня последняя ночь, которую я проведу под этой крышей. Но я не жалею, что высказалась».

Вместе им удалось раздеть Фоску и надеть на нее чистую ночную сорочку.

– Но как мне вернуть все? – размышлял вслух Алессандро. – Как исправить зло, причиненное мною?

– Попросите ее простить вас. И скажите то, что должны были сказать много лет назад. А именно то, что вы любите ее, – резко произнесла Эмилия.

Алессандро невесело рассмеялся.

– Она этому никогда не поверит. Даже через сто лет. Я… Не получится.

Эмилия пожала плечами, будто желая сказать, что тот, кто обратился к ней за советом, должен следовать ему. Алессандро посмотрел на спящую жену.

– Утром, до того как она проснется, принесите сюда цветы. Заполните ими комнату. Белыми цветами. Только не говорите, кто их прислал.

Лоредан дал Эмилии горсть монет и вышел из комнаты. Он вернулся в танцевальный зал. Слуги устраняли оставшийся после бала бедлам. Последние из нежеланных гостей уже ушли. Маленькие неподвижные черные мавры, стоящие вдоль стен, были увешаны кожурой от фруктов и испачканными салфетками. Пол был завален разбитыми бокалами, остатками кекса и смятыми листовками. В воздухе стояли синеватые клубы застоявшегося табачного дыма.

Алессандро ничего не замечал. Он вспомнил, как Раф Леопарди сказал ему в тот день в «Могиле»: «Вы добьетесь того, что ей станет стыдно. Заставите ее заплатить. Я вас знаю».

На следующее утро Фоска проснулась среди роз и тут же ощутила стыд.

Она помнила, как сидела в библиотеке, громко говорила и наблюдала, как складка на лбу мужа между бровями углублялась, подобно расщелине на земле во время землетрясения. Но Фоска никак не могла вспомнить, что именно она говорила или что произошло после.

Она потянулась в постели и слабо дернула за шнур звонка. Голова раскалывалась, ей было тошно.

Дверь широко распахнулась, и в комнату влетел Паоло.

– Доброе утро, мама! С днем рождения! – Он забрался на кровать и поцеловал ее в щеку. – Ты что, больна? Почему ты так поздно в постели? Уже скоро обед. Хочешь пойти со мной и посмотреть, как я запускаю корабль? – Она заглянула ему за спину. Там не было ни Фра Роберто, ни няни, ни даже Эмилии. Она была наедине со своим сыном.

– Но куда все подевались? – спросила Фоска. – Где Фра Роберто? Почему его нет с тобой? Он знает, Паоло, что ты здесь?

– О да. Он сказал, чтобы я пошел к тебе и поздравил с днем рождения. Ты получила много подарков? Можно я посмотрю?

– Нет. Подарков я не получила, – мягко сказала она. – Вот только эти цветы от друзей. И еще один подарок – ты. О, Паоло!

Паоло покорно вздохнул и позволил ей обнять себя и немного поплакать. Затем он вырвался из ее объятий и настоял, чтобы она тотчас же оделась и пошла играть с ним. Это был настоящий день рождения!