"Зеркало грядущего" - читать интересную книгу автора (О`Найт Натали, Грант Кристофер)

ОБРАЗ ВЕПРЯ

На следующий день Амальрик вышел из отведенных ему покоев лишь к обеду. Нога почти не болела, и немедиец усмехнулся, напомнив себе не забыть поблагодарить хозяина за заботу – ведь местного лекаря прислали ему чуть свет, и тот, невзирая на протесты посланника, все утро усердно врачевал его своими жалкими компрессами. Ну что ж, пусть слух о чудесных примочках разнесется далеко по округе, ведь его пациент, недавно лежавший пластом, спустя полдня лишь едва заметно прихрамывает, говорил себе барон. Спускаясь неспешно по широкой дубовой лестнице, что вела в трапезную, он подумал, что этот костоправ пришелся как нельзя кстати, а то радушные хозяева могли бы задаться вопросом: отчего их гость, который вечером, по словам слуг, едва ковылял по дороге, пополудни порхает, словно мим на танасульской ярмарке?

Убранство зала отличалось той же грубой простотой, что и остальной дом. Привыкший к роскоши Немедии, мраморным колоннам и изразцовым полам дворцов, золотой отделке и бархатным шпалерам, барон Торский чувствовал себя здесь неуютно. Тяжелые каменные стены давили на него, суровость обстановки угнетала. Казалось, пиршественная зала амилийской твердыни не претерпела никаких изменений с тех самых пор, как десятки зим назад грубые предки барона Тиберия, обряженные в неуклюжие латы, изготовленные из бесчисленных слоев выдубленной кабаньей кожи, хлестали здесь вино из неказистых глиняных кружек, рядом с ними позвякивали уздой их боевые ширококостные кони; а похотливые оруженосцы лапали здесь же, на охапках вонючей соломы с немытых и чумазых служанок.

Что ж, аквилонцы – племя воинов, заметил он себе в который уж раз, а его чуткие пальцы уже тянулись к флакону с пачулями, надеясь вендийскими благовониями заглушить спертый воздух замка. И то, что сейчас, по вине вялого и безвольного правителя, они погрязли в лени и чревоугодии, ровным счетом ничего не значит. Придет час, и они сплотятся вновь, единым боевым отрядом, вокруг избранного вождя! Весь вопрос в том, чтобы не сплоховать и успеть предложить на эту роль самого подходящего претендента…

Пряча усмешку, немедиец вошел в зал, учтивым поклоном приветствуя хозяина дома с дочерью, чинно восседавших на разных концах длинного деревянного, потемневшего от времени стола.

Барон Амилийский поднялся навстречу вошедшему.

– А, наш дорогой гость! Присаживайтесь, прошу вас! Как хорошо, что вы смогли спуститься к нам… Я гляжу, вы совсем оправились от вчерашних потрясений. Да и хромота почти прошла…

Амальрик поклонился, сел и произнес благодарственные слова в адрес хозяина и его лекаря, отчего Тиберий заулыбался и довольно хмыкнул:

– Да уж, что ни говори, а наши сельские целители дадут сто очков разным там столичным медикусам! Да и то понятно – те ведь варят свои зелья, спаси их Митра, из какой-то гадости, я слышал, даже из лягушек, да еще и примешивают к ним какие-то гирканские порошки, вроде это так принято теперь. А что хорошего может быть у этих самых гирканцев, скажите мне, барон? Что они своими маленькими косыми глазенками могут разглядеть? Что? – И, не услышав ответа, сам продолжил: – То-то, что ничего! Не то что наши амилийские лекари. Да, по правде сказать, они и не нужны тем, кто живет на воле – ведь здесь сам воздух врачует. Обратите внимание, какой у нас воздух, барон! Небось, в Немедии такого и нет. А уж коли надобность какая в лекарствах, то пожалуйста, их тоже вдосталь. Но наши-то снадобья из чего сделаны? Да уж, скажу я вам, любезный гость, не из лягушек, конечно, прости Митра! А из самого настоящего меда, молока, можжевелового сока, коровьего масла и лесных трав. И все это освящено именем Солнцеликого, оттого и врачуют эти бальзамы получше всяких городских порошков…

Пока старый воин вещал о пользе сельской жизни, Амальрик осмотрелся по сторонам. Сыновей Тиберия отчего-то не было, а его дочь Релата, одетая в скромное домотканое платье, тихо сидела на своем месте, не решаясь прерывать словоизлияния папаши, которые, как догадался посланник, ей приходилось выслушивать каждый день не раз и не два.

– … Но что это я все о лекарствах да о лекарствах, – осадил сам себя Тиберий. – Сейчас вот мои шалопаи подойдут, и приступим к трапезе. Беда с этой молодежью, барон. Скоро стукнет по двадцати зим, а все одно на уме: девки, кости да выпивка! Что ни говори, а мы-то были другими. Уважали честь рыцарскую, чтили государя и готовы были жизнь положить за отечество! А нынешние, если, не приведи Митра, начнется война, так они же все попрячутся по амбарам, вместо того чтобы защищать свои земли. Вот и сейчас, где, скажите мне, Эрлик их носит? Они отправились поглазеть на сраженных вами бандитов, но это было уже давно, пять раз можно было бы обернуться.

Немедиец усмехнулся про себя, подумав, что добить раненого с непривычки может занять немало времени, а посему старый ворчун неправ – уж кто-кто, а его сыновья в настоящий момент занимаются самым что ни на есть ратным делом…

Он посмотрел на Релату и заметил, что девушка бросила укоризненный взгляд на отца: ей, видно, не понравилось, что глава семейства так честит ее братцев при постороннем.

– Но расскажите-ка нам, барон, как вам удалось справиться с такой оравой – слуги говорили мне, что их было с дюжину… Примите мое восхищение, месьор! Это, право, удивительно, ведь, на первый взгляд, вы такой, такой… – Он замялся, подбирая слова, ибо, в представлении ветерана аквилонских ристаний, не к лицу было отчаянному рубаке нюхать склянки с благовониями, умащивать лицо душистыми бальзамами и убирать волосы под разные там золоченые сетки.

Немедиец тонко улыбнулся и сделал вид, что не заметил смущения амилийского вельможи.

– Уверяю вас, барон, это было совсем нетрудно. Все началось с того, как… а, впрочем, подождем, пока вернутся ваши сыновья.

Тиберий согласно кивнул. Некоторое время они сидели в молчании. Релата, хрупкая синеглазая девушка с тяжелыми медовыми косами, так непохожая на братьев, задумчиво катала по столу шарики из хлебного мякиша. Лишь один раз она подняла голову – на шум шагов за дверью, но, заметив, что то был всего лишь Ораст, еще более бледный и измученный, чем обычно, спешно отвела глаза. Жрец, прослышав, что приехал его спаситель, изменил своим привычкам и вышел к обеду. Он был по своему обыкновению учтив и немногословен, но от внимания Амальрика, однако, не ускользнул полный горячечной страсти взгляд, каким бывший жрец окинул девушку. Похоже, кроме занятий магией, нашего друга увлекло здесь и кое-что еще… иронично заметил он про себя.

Некое тревожное предчувствие кольнуло его при этой мысли, однако он не придал ему значения. Наверняка, при необходимости, девушка сумеет постоять за себя… Но от дальнейший раздумий на эту тему немедийца отвлекло появление двух молчаливых молодцов, как две капли воды похожих друг на друга, с одинаковой гривой русых волос и прозрачными голубыми глазами. Глаза – вот то, что Делает похожими детей Тиберия, отметил про себя дуайен и подумал, что они, слава Митре, совсем не похожи на кряжистого, простолицего Тиберия, а посему он не прочь бы был взглянуть на их матушку, которая по слухам не смогла выдержать сварливого нрава своего супруга и его постоянного ворчания и, приняв митрианский сан, удалилась в далекую обитель на границе с Гандерландом. Культ Митры не поощрял женского богослужения, поэтому аквилонки, задумавшие посвятить себя Солнцеликому, вынуждены были ютиться в уединенных храмах, вдали от больших городов.

Посланник встал и сдержанно поклонился Винсенту и Дельригу, который был чуть бледнее обычного и двигался немного неуверенно.

Это не укрылось от хозяина Амилии, и он недовольно буркнул:

– Что-то ты неважно выглядеть, сын мой, видно, вы, как всегда, допоздна предавались веселью за чаркой вина в какой-нибудь веселой компании деревенских молодиц!

Дельриг чуть покраснел.

– Ах, нет, отец… Видно, солнце напекло мне голову, – пробормотал он. – Да еще я свалился с лошади, когда мчался сюда, боясь опоздать к трапезе.

Он подошел к столу и сел, стараясь не потревожить раненую руку. Как и обещал немедиец, к обеду рана совсем успокоилась, и Дельриг мог без труда скрывать больную руку от пытливого взора отца – его просторная рубаха с широкими рукавами хорошо маскировала повязку на предплечье. Винсент криво улыбнулся в ответ на реплику амилийского владыки и примостился неподалеку от брата.

– Надо же – свалился с лошади, – скривился Тиберий. – Да знаешь ли ты, пащенок, что в твои годы я уже командовал децимой меченосцев, обороняя форт Венариум от диких киммерийцев! Тогда еще аквилонская держава не обросла жирком и…

– Отец, наш гость может заскучать, – вмешалась в разговор Релата, украдкой бросив взгляд на осанистую фигуру немедийца. – Твои воспоминания мало занимают барона. – Чувствовалось, что она сама не ожидала от себя подобной смелости, коей она была обязана присутствию гостя.

Амальрик подумал, что детям Тиберия приходится по много раз на день выслушивать подобные нравоучения, и они рады любому поводу, лишь бы отвлечь старика от воспоминаний о днях былой славы, поэтому нарочито неспешно отрезал себе мяса, и, дождавшись того момента, когда обида старого воина вызрела настолько, что тот был уже готов резко осадить непокорную дочь, осмелившуюся, по его мнению, дерзить своему отцу, мягко возразил:

– Моя госпожа неправа. Нам, молодым, всегда полезно послушать наставления старших, умудренных опытом, чьи седины красноречивее всех слов говорят о том, что мудрость эта досталась им непросто, не в дар от богов, а заработана тяжелым трудом и выстрадана долгими годами.

Тиберий метнул гневный взгляд на дочь, но, чувствуется, слова Амальрика пришлись ему по душе, и он довольно крякнул и налил себе вина.

– Молодежь не понимает нас, стариков, – вздохнул он и залпом осушил фиал – Им кажется, что они знают жизнь не хуже, а наш опыт для них никчемен. Им мнится, что мы горазды на слова, а они-то – на дела. А как доходит до этих самых дел, так забывают подтянуть подпругу и падают с лошади, словно перепившиеся крестьяне. Эх-х. Слава Митре, барон, что не вся молодежь такая, есть и другие, вроде вас, или вашего приятеля, – он кивнул в сторону мгновенно насторожившегося Ораста, – которые не брезгуют учением, предпочитают мудрый разговор шумной попойке, а кропотливый труд – валянию с девками на сеновале.

Амальрик неторопливо ел, кивая в такт речей старика.

– Вы все верно сказали о труде! – не унимался тот. – Все время убеждаю своих бездельников, – он кивнул на ухмыляющихся сыновей, – трудитесь, и обретете радость и счастье, а они не слушают старика! Ничего не желают делать. Что за поколение выросло, Митра меня прости, какое-то ненастоящее. Эх, смотришь на вас и жалеешь, что вы немедийцы, видно, этой стране повезло больше, раз там такая молодежь… А вот в Аквилонии я что-то не припомню таких как вы. У наших все больше ветер в голове! Думают только о женихах, – он строго посмотрел на Релату, зардевшуюся от смущения, – или о том, как бы промотать за игрой в кости то, что пращуры их нажили тяжким трудом.

Амальрик усмехнулся про себя. Он любил вот так, походя, сеять смуту в некогда тесном кругу, в нужный момент дергая за нужную ниточку. Человек откровенен только тогда, когда он раздосадован или взбешен, а посему стоит неустанно мелкими шпильками засевать ниву благоразумия, отделяя мужей от жен, отцов от сыновей, и непременно оставаясь при этом лучшим другом той и иной стороны. Порой из этой невинной забавы может выйти нечто стоящее, как, скажем, с принцем Нумедидесом…

И он, решив, что не следует умножать досаду без нужды, легко перевел беседу на другие темы, заговорив, к вящему удовольствию хозяина, о ценах на зерно, о преимуществах хайборийских скакунов над гирканскими, о сукновальной глине и взимании недоимок, показав свою достаточную осведомленность во всех этих вопросах. Наконец Релата дождалась паузы и, краснея и запинаясь, напомнила гостю, что все с нетерпением ждут его рассказа о ночной стычке с бандитами. Чувствовалось, что юной девушке, скучающей в амилийской глуши, хочется послушать о чьих-нибудь подвигах.

Поедая жаркое из лани и потягивая отличное амилийское вино, равное которому делали, пожалуй, лишь в его родной Торе, Амальрик едва успевал удовлетворять любопытство хозяйской дочки, которая аж раскраснелась от его рассказа. Ему пришлось от начала до конца пересказать свою встречу с разбойниками, выслушать сочувственные ахи и охи по этому поводу… Слава Митре, что никто и не подумал поинтересоваться, а что, собственно, делал таинственный гость в их краях среди ночи – казалось, хлебосольные хозяева попросту были благодарны счастливой руке Солнцеликого, что привела в их дом друга.

– А что в столице, месьор? – спросил его наконец Тиберий, когда он закончил, и Винсент и Дельриг, беспрестанно ерзавшие на стульях, вздохнули от облегчения. Они знали, что хотя их отец почти не выезжает из своего поместья и чурается тарантийской жизни, находя тамошние увеселения нелепыми, докучливыми и дорогостоящими, однако при случае не гнушается разузнать новости, и теперь им нечего опасаться. Разговор о политике наверняка займет все оставшееся время трапезы.

– Признаюсь вам, нас с дочерью до глубины души потрясло то, что нам довелось узреть на церемонии Осеннего Гона, и мы поспешили уехать немедленно по окончании охоты. Нравы ухудшаются, мой друг, как ни прискорбно это видеть. Скажите, а что говорят обо всем этом при дворе?

– В столице все по-прежнему, – ответствовал Амальрик, потягивая вино. – Жаль, что вы не присутствовали на пиршестве и карнавале и не видели, как чествуют Главного Охотника за то, что он добыл отменный трофей! – он встретился глазами с хозяином, и тот понял, что гость не расположен обсуждать деяния венценосцев. Но старый вояка не хотел так просто сдаваться, чувствовалось, что ему не с кем поделиться своими соображениями по поводу дел во дворце, и он, неожиданно обретя интересного собеседника, пытался выжать из него все что можно.

– Старики болтают о проклятье Цернунноса, – лукаво начал он, – вот и я думаю, как бы наш король не пострадал от неумеренного пыла своих племянников. Виданное ли дело, чтобы принц охотился на самого Бога-Оленя, хотя ему-то, понятно, все нипочем, а вот королю… Монарх всегда в ответе перед Митрой, за то, что происходит в его вотчине… А Пламенноликий суров, и длань его не знает пощады. Я вот оттого и не остался на давешнем пире…

– Да и пусть себе не знает пощады! – неожиданно воскликнул Винсент, и Ораст, сидевший от него по правую руку, чуть не расплескал вино от неожиданности. – Что нам толку в короле, который только и думает, что устраивать пиры да охоты!

Тиберий поперхнулся и бросил на него испепеляющий взгляд, а брат так двинул ногой под столом, что юнец прикусил язык, залившись румянцем.

– Прошу простить несдержанность моего сына, месьор, – пробормотал побагровевший Тиберий, не переставая буравить взором Винсента, уткнувшегося в свою тарелку, – он еще молод и плохо знает, что клинкам лучше до времени покоиться в ножнах, а безусым юнцам негоже вмешиваться в разговор мужчин! Поверьте, месьор, я найду способ научить его учтивости!

Амальрик развел руками – что, мол, поделаешь, все мы когда-то были такими, и приступил к сыру, который подали, в нарушение амилийских обычаев в конце трапезы, чтобы уважить гостя. Он умышленно не стал заверять владетеля Амилии о том, что не станет рассказывать о словах Винсента при дворе, иначе старый ворчун быстро позабудет об этой любезности. А так, каждый раз встречая немедийца, он будет вспоминать об опасных словах своего непутевого сына и знать, что во власти Амальрика доложить об оскорблении царственной особы начальнику Королевской Стражи.

Обед заканчивали в молчании. Словно некая тягостная пелена опустилась на трапезную. Не слышно было ни ворчания старого вояки, ни перешептывания братьев. Релата, все это время не отрывавшаяся от тарелки, поспешила уйти, торопливо поклонившись гостю. Вскоре, извинившись, удалился и Тиберий, сославшись на предстоящую поездку за реку, к дальнему выгону, чтобы проверить, как клеймят телят. Амальрик поклонился в ответ, вытер губы льняной тряпицей и кивнул Орасту:

– Пойдем, друг мой. Что может быть лучше приятной беседы после сытной трапезы…

Они прошли в покои немедийца, – жрец почему-то не пожелал вести его к себе. Эту деталь Амальрик также добавил к длинному ряду подозрительных, однако достойного объяснения подобрать не смог, да и, честно говоря, ему особо и не хотелось отягощать свой ум – в конце концов у него было достаточно дел и без того, чтобы копаться в странном поведении бывшего жреца, который и раньше-то не отличался ясностью в своих поступках.

Усевшись на низкий диван, накрытый шкурой изюбра, барон налил им обоим вина, хотя знал, что жрец не употребляет спиртного, да и сам он весьма редко позволял себе вкусить божественного сока виноградной лозы, и начал беседу ничего не значащей фразой:

– Ну, как тебе живется у Тиберия?

На лице Ораста неожиданно отразилось смятение, словно юноша не знал, как ответить на этот простой вопрос. Он заерзал на пятнистом ворсе шкуры, смущенно захрустел костяшками пальцев и неуверенно пробормотал, отводя взгляд в сторону:

– Как живется? Хорошо… Да, хорошо, все очень добры ко мне…

Не стоит все же забывать, что паршивец почти всю жизнь провел в храме, отметил про себя Амальрик, – понятно, ему трудно в одночасье привыкнуть к совершенно иному образу жизни, но все же не стал отказывать себе в удовольствии съехидничать.

– А что хозяйская дочь? Она любезна с тобой? – Имя девушки он сразу припомнить не смог, но бывший жрец нечаянно помог ему – он покраснел и сконфуженно промямлил:

– Релата… Она даже не замечает меня!

В дрогнувшем голосе немедиец явственно уловил нотки скрытой ярости. Более того, в нем была неожиданная сила. А парень-то не такой уж сопляк, подумалось ему вдруг. Со временем он еще заставит с собой считаться. Релата… Так значит, эту смазливую вертихвостку зовут Релата. Хм. Похоже, что в садике Тиберия вырос ядовитый крин – лилия, манящая к себе усталых странников, чтобы усыпить их насмерть своим дивным ароматом. Он прищурил глаза и напряг память. Где-то он видел эту плутовку, и совсем недавно, не тогда, когда он привез Ораста, в ту пору девица, если он не ошибается, по словам Тиберия, гостила у сановной родни. Да! Вспомнил… Осенний Гон. Королевская охота, Эрлик всех забери. Тогда еще этот чванливый Нумедидес, будучи в беспамятстве, пытался цапать ее точеные ножки. Он задумчиво перевел взгляд на Ораста, который отрешенно смотрел в небольшое оконце, забранное бронзовой решеткой.

Для Амальрика большой редкостью было относиться к кому бы то ни было с искренней симпатией. Люди для него, как правило, были полезны или опасны – либо непонятны, а стало быть, опасны вдвойне. Однако к этому мальчишке он проникся неожиданным сочувствием, еще когда они с принцем Тараском спасли его от костра. И дело тут совсем не в том, что барон связывал какие-то надежды с расшифровкой ахеронского фолианта, который по словам Ораста, назывался Скрижаль Изгоев. В глубине души он не верил в удачливость данного предприятия: навряд ли полуобразованному митрианскому служке удастся проникнуть в святая святых магов Пифона, – слишком уж мощь разума усопших чародеев несопоставима с жалким умишком юного чернокнижника! Не интересовал его Ораст и как мальчик для его изощренных плотских утех, хотя в Немедии не считалось зазорным вступать в связь с мужчиной; нет, скорее он разглядел в молодом отступнике некий стержень, что-то твердое и несгибаемое, надежно спрятанное под оболочкой умышленной подобострастности и нарочитого смирения. И это делало его личность молодого отшельника привлекательной для Амальрика. «Немедийский дух» – так он именовал про себя эту черту, – немедийский дух, который стал встречаться так редко у потомков славного Брагораса, а ведь люди, обладающие им, способны становиться великими воинами и вождями, топча железной стопой мириады жалких слизняков, тщащиеся называться людьми, вроде тех же Винсента и Дельрига.

Именно поэтому он старался расположить к себе злополучного некроманта – давал ему денег, старался проявлять участие ко всем его бесхитростным делам, даже взял с собой в Аквилонию. Ему казалось, что в ответ юноша искренне привязался к своему спасителю и был беззаветно, по-собачьи предан ему.

Немедиец был уверен, что у жреца нет от него секретов, однако сейчас Ораст явно что-то скрывал от него. Это было заметно по неуверенному, бегающему взгляду, нервным движениям тонких пальцев, без устали теребящих отворот накидки… Посланник знал, что, стоит ему чуть поднажать, и жрец откроет все, – однако, сам не зная почему, не стал делать этого. Должно быть, чувствовал, что без женщины здесь не обошлось… а ему совершенно не улыбалось стать поверенным первой, безответной страсти этого храмового девственника. Вместо того он поспешил переменить разговор:

– А виделся ли ты с Марной в последнее время?

Как ни странно, эта тема также не принесла облегчения. Ораст пробурчал в ответ что-то нечленораздельное, всем видом своим показывая, что не склонен продолжать беседу. Амальрик ощутил прилив раздражения.

В конце концов, этот мальчишка для него никто. Может, у лесной ведьмы и были на него какие-то виды, как дала она понять туманными намеками, однако сам барон Торский решительно не видел, какая польза может быть от бывшего жреца в их замыслах. Он просто пытался проявить дружелюбие, но Ораст, как видно, не нуждался в нем.

Натянуто улыбаясь, Амальрик поднялся.

– Ну, не буду отрывать тебя от дел… – Юноша казался настолько поглощен своими мыслями, что не попытался возразить даже из вежливости. – Если понадоблюсь, то некоторое время я еще буду здесь.

Жрец лишь коротко кивнул в ответ. На тонких бесцветных губах его внезапно заиграла усмешка, но покрасневшие от недосыпа глаза устремлены были вдаль, и Амальрик даже не мог сказать с уверенностью, что тот слышал его. Выругавшись вполголоса, он вышел за дверь, едва сдержавшись, чтобы не садануть ею со всего размаха. Однако сделав несколько шагов по темному коридору, он пожал плечами, и напомнив себе, что ничто не помогает так обрести утраченное равновесие, как верховая прогулка, отправился на конюшню, чтобы с соизволения радушного хозяина выбрать себе новую лошадь.

Во дворе к Амальрику подскочил бледный Винсент, – похоже, он специально поджидал дуайена.

Немедиец, не замедляя шага, досадливо бросил через плечо:

– Ну что еще тебе нужно? Здесь слишком много лишних глаз и ушей, чтобы говорить о чем-либо, кроме цен на овес и урожае винограда…

– Мы не нашли его, месьор, – пролепетал юноша, сжавшись в комок.

– Что?! – Дуайен на мгновение забыл об осторожности и застыл как вкопанный. – Как это не нашли?

– Мы обыскали все вокруг! – Юнец чуть не плакал, губы его дрожали. – Этот проклятый Бернан словно сквозь землю провалился.

– Ну что же, – Амальрик уже восстановил утраченное равновесие и холодно улыбнулся. – Я полагаю, не пройдет и дня, как тебя и твоего отважного братца закуют в кандалы. А там, глядишь, через пару седьмиц мы в столице сможем насладиться зрелищем вашей казни. Воистину говорят, на все воля Митры! – Посланник картинно воздел руки к небу. – Как видно, ваши жалкие жизни не нужны Небожителю, раз он отступился от вас! – Барон небрежно потрепал опешившего Винсента по щеке. – Сочувствую тебе, мальчик, но единственное, чем я могу помочь – это посоветовать уйти из жизни как подобает дворянину, бросившись на клинок! А можете вскрыть жилы, по обычаю офирцев. Говорят, это более легкая смерть, чем от веревки или топора палача. Впрочем, это дело вкуса. Ступай щенок, и постарайся побыстрее исполнить свой последний долг! Бедный Тиберий, ума не приложу, как он будет на старости лет смотреть в глаза людям после такого позора…

– Месьор! – Винсент упал на колени и припал к его руке. – Умоляю вас, помогите! Я видел, как вы исцелили Дельрига! Такое может сделать только могущественный чародей. Я знаю, вам подвластны духи! И если вы захотите, то можете добить эту падаль одним мановением руки. Заклинаю вас всем, что свято! Не губите нас с братом!

Амальрик настороженно заозирался по сторонам. Хорошо хоть повезло, и во дворе никого нет. Еще не хватало, чтобы немедийского дуайена заподозрили в чернокнижии, со слов этого сопляка. И без этого не оберешься разговоров. Если сейчас, не приведи Митра, кто их увидит, то потом только и будут чесать языки о том, как амилийский наследник ползал в пыли перед немедийским гостем. Не ровен час, слухи дойдут до короля. И без того его присутствие здесь более чем двусмысленно. Да, жаль, он не прикончил этого гандера. Что ему стоило лишний раз ударить палашом! А теперь… теперь если эту мразь подберут крестьяне, один Зандра ведает, что тот может наплести про самого Амальрика. Эрлик всех их забери! Какой демон его дергал за язык, когда он распинался там в лесу, словно жрец перед паствой, вместо того, чтобы покончить дело одним ударом. А теперь никуда не денешься, придется снова прибегать к ворожбе.

Он рывком поставил Винсента на ноги.

– Иди умойся, – приказал он ему. – А то еще придется объяснять твоему папаше, чем это я так напугал его бравого сынка! Прочь с глаз моих! С этой минуты ты и твой братец будете вести себя тихо, словно примерные школяры, и ждать моих приказаний. Наступит вечер, и я помогу вам… в последний раз. И никому ни слова, слышишь – никому!

Амальрик прибыл в столицу еще засветло. Всю неблизкую дорогу до Тарантии он обдумывал предстоящее колдовство. Только глупые щенки, вроде Винсента, убеждены, что достаточно пары заклинаний – и враг сражен наповал! Но на самом деле нужно быть очень могущественным чародеем, чтобы умерщвлять людей на расстоянии. Если бы он умел делать нечто подобное, то разве стал бы плести паутину заговора против короля? Навел бы чары, поводил руками и пожалуйте – Рубиновый Трон свободен! Но не так все просто. Чтобы разить врагов издали, нужно быть по меньшей мере Посвященным Черного Круга. Или Адептом Солнцеликого из таинственной секты митрианцев где-то в южной Гиркании, которая, чтобы противостоять силам Тьмы, рассылает по всему свету воителей…

Поначалу, отъехав от замка Тиберия, он вознамерился было повернуть в лес, чтобы поискать там как следует свою жертву. Гандер не мог уползти далеко с перерезанными сухожилиями. Скорее всего, забился в какую-нибудь нору, откуда его выкурить пара пустяков. Эти два сосунка, небось, покрутили по сторонам головами и – наутек, как бы кто не увидел. Но тут же одернул себя. Нельзя! Не приведи Митра наткнуться на вороватых крестьян, решивших втихомолку угостить своих свиней желудями из господского леса… Но что же тогда делать?

Прибыв во дворец, барон отказался от ужина и не раздеваясь прошел к себе в кабинет, где добросовестно перерыл все пожелтевшие от времени свитки, все заплесневелые манускрипты, изъятые у чернокнижников в канун Избиения Волхвов. Ничего не отыскав там, он весь вечер ходил из угла в угол, снедаемый тревогой. Он понимал, что его надежды тщетны – зловещая тайна ментального удара слишком страшна, чтобы можно было доверить ее перу, что его поиски бессмысленны. Но как же быть тогда? Может, вернуться в Амилию! Но почти сутки прошли. Эту тварь мог кто-нибудь обнаружить…

Барон подошел к камину. Что-то похолодало под вечер, чувствуется, скоро зима. Он протянул к огню озябшие руки. Живительное тепло быстро согрело, и пальцы стало приятно покалывать. Амальрик присел на корточки пред разверстой пастью очага и залюбовался языками пламени, которые весело потрескивали на смолистых сосновых поленьях. Он любил смотреть на огонь, получая от его созерцания такое же наслаждение, какое иные получают, разглядывая шпалеры или слушая музыку. Пожалуй, огонь притягивал его гораздо больше, чем люди. Они все одинаковы: мелочны, глупы, завистливы, а огонь каждый миг такой разный. То дик и необуздан как молодой жеребчик, плюется искрами и ревет в дымоход, а то тих, печален и робко рдеет на угольях, напоминая сказочный цветок папоротника.

В комнате стемнело и на задумчивом лице немедийца мелькали багряные отблески пламени, обрисовывая беспощадные губы, хищный нос и раскосые рысьи глаза. Иногда кажется, что в языках пламени видишь города, объятые пожаром, костры с корчащимися колдунами, факельные процессии санитаров, сгребающих трупы во время чумы, извержения вулканов меркнущие светила или лохматые кометы, несущие безумие. И почему-то никогда – освещенные окна заснеженных домов или фейерверки карнавалов. Амальрик провел теплыми ладонями по лицу. И все же чаще эти рыжие, вишневые, алые, пунцовые и пурпурные протуберанцы напоминают танец саламандр, которым поклонялись древние…

Стоп!

Амальрик взвился, чуть не опрокинув каминную решетку. Вот оно! То, что нужно!

Одним прыжком он подскочил к столу, заваленному свитками и томами и стал лихорадочно в них рыться, что-то бормоча себе под нос и отбрасывая лишнее.

Саламандры! Огненные саламандры! Как он мог забыть о них?

Аквилонские жрецы считали саламандру червем, резвящемся в пламени. Туранские мудрецы допускали, что это четвероногий зверь, плетущий коконы, из которых впоследствии, якобы, и добывают парчовую нить. Шемиты были убеждены, что саламандра – это птица Баала, вьющая гнезда в очагах. Она умирает, когда тушат пламя, и возрождается, когда его вновь возжигают.

Амальрик знал, что все это вздор. Саламандра не червь, не зверь и уж, тем более, не птица. Это дух пламени! Огненный элементал! Воплощение одной из четырех стихий, основ мироздания! Древние маги, которые стояли гораздо ближе к природе, чем их нынешние собратья, умели подчинить себе эти огненные существа и заставляли их служить себе. Сейчас! Сейчас он отыщет нужную формулу, и духи огня, словно рой светлячков, послушно помчаться туда, куда он укажет, и выжгут на лигу внутрь, всю землю вокруг проклятого места! Лес станет пустыней: растрескавшаяся почва, обугленные камни и черные остовы деревьев! Ничто живое не уйдет от них! Конечно, пожар может легко перекинуться на какую-нибудь деревню, но, в конце концов, что такое сотня ничтожных аквилонских жизней…

Он нашел нужный свиток и заскользил взглядом по рунам. Эх, жаль, нельзя пользоваться этим заклятьем чаще, чем раз в три зимы. А то бы уж как он отвел душу, превращая в пепел города и веси этой ненавистной державы… Ну ничего, начнем с малого! Он представил себе разбойника, корчившегося в языках пламени, и мстительно усмехнулся. Да, бедняжка, тебе не очень-то будет приятно зажариться заживо…

Амальрик Торский закатил глаза и простер руки над очагом. Губы его беззвучно зашевелились.