"Мина замедленного действия. Политический портрет КГБ" - читать интересную книгу автора (Евгения Альбац )Глава I ВерсияВ середине декабря 1990 года после того, как Председатель КГБ Владимир Крючков выступил по Центральному телевидению с заявлением, многие западные информационные агентства и журналисты газет в своих корреспонденциях из Москвы сообщили: в Советском Союзе произошел бескровный государственный переворот. Это была ошибка. Хотя, конечно, подобное заключение казалось вполне логичным, особенно на фоне того, что месяцем раньше Михаил Горбачев сначала публично высказался «за» программу радикальных экономических реформ «500 дней», предложенную группой Шаталина — Явлинского, а потом совершенно неожиданно высказался «против» нее. «Является ли Горбачев по-прежнему Президентом СССР или он лишь марионетка в руках некоего теневого кабинета?» — спрашивали себя журналисты и политологи. И это тоже была ошибка. Ибо подобное противопоставление в такой стране, как Советский Союз, с таким устройством власти, которое здесь существует, попросту неуместно. Соединительные союзы «и… и» подходят куда как больше. После смерти Сталина все главы государства, и Горбачев не стал тому исключением, были верховными правителями страны и, одновременно, марионетками в руках всегда существовавшего (но в разное время имевшего разную силу и степень влияния) теневого кабинета. Так что же такое сказал Председатель КГБ, если это вызвало панику — а паника действительно была! — и в интеллигентских кругах в Советском Союзе, и в кругах политиков и советологов за границей? А сказал он следующее. Некие крайне радикальные политические течения и деструктивные элементы, «обильно питающиеся моральной и материальной поддержкой из-за рубежа»,{1} поставили своей задачей «окончательно расшатать наше общество и государство и ликвидировать советскую власть». Для советской аудитории, десятилетиями приученной к чтению «между строк», было понятно, что под «радикальными политическими течениями» и «деструктивными элементами» Крючков прежде всего имел в виду национально-освободительные движения в республиках и демократические силы в Центре. Строго говоря, Крючков был прав. Расшатать это аморфное общество и преступное государство, на протяжении всей своей семидесятилетней с лишним истории ведущее войну против собственного народа, ликвидировать эту бесчеловечную власть — программа, которую демократы не слишком тогда скрывали. Однако упоминание о «материальной поддержке из-за рубежа» и — еще более конкретно — об «иностранных спецслужбах и зарубежных организациях», которые «продолжают вести против Советского государства тайную войну», в устах председателя КГБ, да еще с учетом предрассудков простого советского обывателя, приобретало особый, зловещий смысл. Крючков рисовал образы «врагов». Плюс ко всему Председатель КГБ не единожды в своем заявлении упомянул об «экономическом саботаже», инспирированном, как следовало из его слов, все теми же «деструктивными силами». Цель была очевидна: объяснить советскому человеку причину абсолютно пустых полок в магазинах и показать истинных виновников такой ситуации. А надо сказать, что именно в декабре 1990 продовольственный кризис в стране достиг своего апогея: в Москве выстраивались очереди даже за хлебом, пропала соль, спички. Подобного советские люди не помнили с послевоенного времени, и потому обозление обывателя, его агрессивность по отношению к любой власти, к демократам в том числе, приближалась к точке кипения. Ну и, наконец, коли враги есть, госбезопасность обязана с ними бороться. И тут Крючков призвал всех «честных граждан» информировать КГБ о посягательствах на «социалистический государственный и общественный строй». То есть, говоря попросту, доносить в КГБ. Вот такое было заявление. Если прибавить к сказанному еще ту безапелляционность тона, с которой оно было произнесено, ту уверенность Крючкова, с которой он держался и которую всячески подчеркивал, то можно представить себе настроение советских людей, еще сохранявших крохи веры в перестройку. Крючков раздавил всякую надежду. Не скрою: все мы ждали, когда начнутся аресты. Для Запада, где «горбимания» по-прежнему была очень сильна, где имя родоначальника перестройки все еще вызывало эйфорию, заявление Крючкова означало только одно: Горбачев потерял власть. Ибо представить себе, что человек, начавший эпоху реформ в СССР, избавивший Запад от страха перед советской военной угрозой, порушивший великую Берлинскую стену, может вдруг столь резко повернуть вправо и вновь заговорить на языке «холодной войны», — подобное действительно представить себе было трудно. Если… Если оценивать все происходящее в Советском Союзе с позиций и в терминологии многовековой западной демократии. Где есть правительство и есть оппозиция. И есть гражданское общество, эту оппозицию способное сформировать и поддержать. Где политический спектр достаточно четко определен — консерваторы, либералы, радикалы. Где, может быть, самое главное, есть система правовых мер, не позволяющих политику, находящемуся в верхних эшелонах власти, столь резко, с плюса на минус и наоборот, менять свои взгляды и позиции — ему в этом случае грозит отставка. Советский Союз — государство тоталитарное. Демократии здесь никогда не было, демократическим традициям не из чего было возникнуть, ибо их не было и в дореволюционной России, которая пять веков жила в условиях абсолютной, причем достаточно жесткой монархии. Гражданское общество в той же России только-только стало появляться, как к власти пришли большевики и в стране установилась диктатура одной партии. Однако вернемся в зиму 1990–1991 года. Дальнейший ход событий, казалось, лишь подтверждал самые мрачные предположения западных журналистов и политологов. Январь 1991 года. Льется кровь в Вильнюсе и Риге. Во всех трех Прибалтийских республиках — Литве, Латвии, Эстонии — создаются некие подпольные комитеты национального спасения, призывающие к свержению местных правительств, нацеленных на отделение от СССР. Причем ясно, что события везде разворачиваются по одному, скоординированному Центром плану{2}. На одном из заседаний Верховного Совета Горбачев предлагает приостановить действие Закона о печати, закона, впервые отменившего цензуру прессы. Февраль. Михаил Горбачев выступает с большой программной речью в Минске, где буквально повторяет слова, сказанные Председателем КГБ в его декабрьском заявлении. А именно: объявляет демократов силами деструктивными и обвиняет их в том, что ими руководят «чужие научные центры и чужие головы» (то есть Запад), а значит, говорит Горбачев, «они (т. е. лозунги и идеи демократов — Снова — февраль. Премьер-министр Валентин Павлов публично обвиняет западный финансовый капитал в том, что он ведет войну против Советского Союза. И снова это почти дословное повторение того, что говорил Председатель КГБ… Так что же, все-таки государственный переворот? Нет, никакого переворота не произошло — у самих себя власть не отнимают. Случилось другое. В декабре 1990 года, на исходе пятого года перестройки, КГБ СССР устами своего Председателя обнародовал то, что давно уже стало реальностью в нашей стране. А именно: заявил о КГБ, как о составляющей власти, а не инструменте ее. И в последующие месяцы наглядно продемонстрировал, что в результате перестройки, в результате экономического и политического хаоса, ею вызванного, в результате ослабления всех других государственных структур КГБ приобрел такую власть в стране, какой никогда раньше не имел{5}. Скажу более определенно: КГБ СССР с периферии властной триады (КГБ — КПСС — Военно-промышленный комплекс) переместился в центр ее, стал лидером олигархической власти в стране. Произошло это не сразу, не вдруг — система, именуемая Комитетом госбезопасности, создавалась и развивалась на протяжении всей истории советского строя. И то, что мы получили, — закономерный итог, объективный результат, вытекающий из всей логики развития тоталитарного государства. Оно без боя не сдается. И — не сдастся. Такова суть моей версии. В последующих главах я постараюсь ее доказать. Но прежде: что же это такое — Комитет государственной безопасности СССР? |
||
|