"Шпионы XX века" - читать интересную книгу автора (Найтли Филлип)

Глава 14 Мифы, тайные агенты и заговоры

Волна реформ, прокатившаяся по ЦРУ в 70-е годы, унесла с собой значительную часть секретности, окутывавшей эту организацию со дня её основания. Никогда ранее ни одно разведывательное учреждение не подвергалось столь исчерпывающему изучению со стороны общества. Журнал «Тайм» писал: «Это, бесспорно, уникальное явление, когда в наше время страна на глазах всего мира, и в том числе на глазах своих противников, подвергает ревизии один из важнейших бастионов своей оборонительной системы»(1). Масштабы тайных операций были резко уменьшены. Поправка Хьюза – Райана к закону о помощи иностранным государствам, принятая в 1974 году, требовала, чтобы директор ЦРУ отчитывался о всех тайных акциях перед четырьмя комитетами палаты представителей и перед четырьмя комитетами сената. Центральное разведывательное управление негодовало. «Эта поправка полностью исключает возможность проведения тайных операций, – заявил директор ЦРУ Ричард Хелмс. – Нельзя даже предположить, что буквально десятки конгрессменов и сенаторов, а также сотрудники их аппарата будут способны сохранить тайну»(2).

Джимми Картер включил в свою предвыборную программу в кампании 1975 – 1976 годов обещание и впредь продолжать реформировать ЦРУ. В этом его полностью поддерживал кандидат на пост вице-президента сенатор Уолтер Мондейл, который в свое время был членом комиссии Черча, исследовавшей перегибы в деятельности ЦРУ. После своего избрания Картер поставил все разведывательные службы под бюджетный и административный контроль адмирала Стэнсфилда Тернера, своего ставленника на посту директора ЦРУ. (Ранее директора не менялись с приходом нового президента и срок их пребывания на своем посту не ограничивался.) Тернер провел сокращение штатов в отделе, занимающемся проведением тайных операций. 212 должностей было ликвидировано, а 600 человек перевели в другие подразделения ЦРУ, что, естественно, вызвало вспышку протеста. Это возмущение Тернер парировал следующими словами: «Что вам требуется? Счастливые шпионы? Но, может быть, все же лучше иметь эффективно действующих шпионов, которых можно держать под контролем?»(3)

Тернер, который, вообще говоря, не любил ЦРУ и людей, работающих там, хотел изменить и некоторые общие подходы к деятельности этого ведомства. Он полагал, что в работе ЦРУ слишком большой упор делается на тайные операции и чересчур подчеркивается опасность со стороны Советского Союза. «Советская военная машина являлась основным приоритетом наших разведывательных усилий. Приоритеты не меняются, – заявил Тернер. – Однако, не забывая о главной линии обороны, мы должны быть готовы справляться с более широким кругом проблем. Сегодня нам надо обращать внимание на большую часть из ста пятидесяти стран земного шара»(4). 24 января 1978 года президент Картер издал указ по вопросам разведки, в котором воплотилась большая часть рекомендаций комиссии Черча. Указ должен был действовать до принятия нового устава ЦРУ. Стало казаться, что эта организация наконец вступила на тот путь, который ей и предназначался с самого начала, – на путь сбора и анализа информации.

Но ЦРУ было заражено одной очень серьезной болезнью (ей заражены все разведывательные службы), которую не могли излечить ни законодательство, ни твердая рука директора. Охота за внедренными в организацию тайными агентами, которая в 60-е годы взорвала ЦРУ изнутри, была симптомом этой болезни. Наиболее проницательные сотрудники именно так и поняли возникшую ситуацию. Болезнь имеет много названий: невроз секретности, менталитет заговоров, мир ночных кошмаров и, наконец, самое точное, по моему мнению, определение – «болезненность мышления». Суть данного заболевания состоит в том, что люди, которые занимаются тайной разведывательной деятельностью, часто становятся жертвой своих деструктивных фантазий и начинают видеть мир только через призму заговоров и интриг.

Сам характер разведывательной работы порождает у тех, кто ею занимается, чувство принадлежности к элите. Он дает ощущение превосходства и некоторой привилегированности. Каждого нового члена этой элитной группы учат не доверять всем, кто к ней не принадлежит. Очень скоро молодой сотрудник начинает чувствовать, что может отдохнуть только в кругу таких же людей, как и он. Сотрудники разведки стремятся принимать пищу только друг с другом, выпивать и проводить свободное время только среди своих. Проходит немного времени, и клуб (ЦРУ, СИС или КГБ) становится пусть небольшим, но самодостаточным обществом. Внешний мир все больше и больше отдаляется, и его реалии кажутся все менее и менее важными. Лайман Киркпатрик говорит об этом так: «Когда после 23 лет работы в разведке я ушел из ЦРУ и поступил в Университет Брауна, я был поражен тем, насколько отличается во внешнем мире отношение к тем или иным явлениям и событиям»(5).

В то же время сотрудник разведки постоянно находится в стрессовом состоянии. Поскольку он не имеет права сказать чужаку, чем занимается, ему постоянно приходится измышлять легенды. Причем разные легенды, которые используются в различных ситуациях или при встречах с разными людьми. «Когда просыпаешься утром, твой мозг сразу включается в работу, – говорит Филип Эйджи. – Щелк! Итак, кто я сегодня? В течение всего дня вы вынуждены отвечать на этот вопрос. Некто задает вам простой вопрос: «Как вы провели уик-энд?» Щелк! Итак, кто я в его глазах? Как должен проводить свой уик-энд человек, которым он меня считает? Вы настолько привыкаете ко лжи, что через некоторое время сами оказываетесь неспособны определить, когда говорите правду»(6).

Наряду с потерей связи с реалиями жизни неизбежно возникает «профессиональная паранойя» – так называют этот синдром сотрудники разведки. ЦРУ полагает, что наличие такого синдрома полезно для работы и что именно он позволяет разведчику выжить во враждебном окружении. Но, однажды возникнув, «паранойя» с трудом поддается устранению. Она все больше и больше отторгает сотрудника разведки от окружающего мира. Разведчик начинает относиться к нему с подозрением. Он опасается, не плетутся ли там против него заговоры, то есть не происходит ли то же, чем постоянно занят он сам. На этом этапе синдром «болезненности мышления» находит свое проявление в алкоголизме и разрушении семьи. (В 50-е годы в ЦРУ был непомерно большой процент разводов по той простой причине, что сотрудники разведки не имели права говорить своим женам о том, чем они занимаются. Количество разводов резко сократилось после того, как сотрудникам было позволено слегка приоткрыть завесу секретности. Однако, несмотря на это, семейные сложности остаются одной из самых серьезных проблем.)

По мере развития этого «невроза секретности» начинают возникать новые симптомы: необоснованная подозрительность, убежденность в том, что чужаки стремятся проникнуть в посвященную в тайну счастливую семью с целью её разрушения изнутри. Последняя стадия болезни проявляется в том, что больной непоколебимо убежден в существовании заговора, который должен уничтожить его организацию. Сотрудник уверен в том, что он – жертва вражеских интриг, в которых может быть замешан любой из его коллег. Кругом он видит только врагов.

Когда Тернер в 1977 году стал директором, он помногу беседовал с вышедшими в отставку и с работающими сотрудниками ЦРУ высокою ранга. Обсуждался и вопрос о том, как лучше преодолеть указанную проблему. Ни один из его собеседников не продемонстрировал особого оптимизма. Тернеру рассказали, что во времена переполоха, вызванного делом Голицына – Носенко – «Федоры» – Энглтона, принимались различные решения, чтобы остановить распространение «менталитета заговоров» среди сотрудников. Согласно одному из планов, предполагалось периодически переводить сотрудников, занятых проведением тайных операций, в другие отделы ЦРУ. Однако эти сотрудники всеми силами сопротивлялись нововведению, утверждая, что перевод неизбежно их «засветит», они станут известны людям, стоящим в стороне от тайных дел, и это обстоятельство не позволит им в будущем принимать участие в акциях, требующих абсолютной секретности. Те сотрудники, которые согласились на ротацию, вскоре увидели, что бывшие коллеги в оперативных отделах не желают принимать их обратно.

Согласно другому плану, сотрудников предполагалось временно откомандировывать в другие правительственные учреждения. Но и этот метод не сработал, потому что, если сотрудник проявлял себя на новом месте с хорошей стороны, его не желали отпускать с якобы временного места работы[57].

По третьему плану, сотруднику должен был предоставляться годичный отпуск, в течение которого он получал возможность поработать в промышленности, коммерции или науке, то есть как можно дальше от шпионского братства. Предполагалось, что таким образом он сможет лучше сблизиться с внешним миром. Однако все эти задумки оказались либо неэффективными, либо непрактичными. Следует отметить, что ни одна из разведывательных служб не оказалась способной разрешить данную проблему(7).

В Великобритании, например, СИС была не меньше, чем ЦРУ, заинтересована в решении этой задачи. Дело в том, что «болезненность мышления» в 60-е годы пересекла Атлантику и поразила как СИС, так и МИ-5. Это событие признавалось весьма неохотно и ещё более неохотно обсуждалось. Болезнь оказалась не столь заразной, как в США, однако она тянулась гораздо дольше и её вирус претерпел своеобразную британскую мутацию. Одержимость ЦРУ вопросами секретности уходит своими корнями в СИС, которая, как мы видели, послужила моделью для формирования этой организации. Но американцы далеко отстали от англичан в стремлении придать своим шпионским службам полную анонимность.

Хотя официально такие ведомства, как СИС или МИ-5. не существовали, многие имели о них некоторое представление, главным образом благодаря книгам, восхваляющим подвиги этих организаций, совершенные во время войны. Но их функции, структура, место в бюрократической машине и система их подотчетности оставались закрытыми даже для высокопоставленных политиков, включая некоторых членов правительства. Например, лишь из доклада лорда Деннинга о деле Профьюмо[58], опубликованного в 1963 году, стало широко известно, что СИС подчиняется Министерству иностранных дел, а МИ-5 – Министерству внутренних дел.

По словам Гарольда Вильсона, в то время лидера лейбористской оппозиции, это явилось полной неожиданностью как для его партии, так и для большей части членов правительства. «У меня нет сомнений в том, что об этом знали лишь сами секретные службы. Министерство внутренних дел не знало об этом, у самого министра не было ясности, и я уверен, что премьеру было известно обо всем этом очень мало»(8). Такое положение отвечало первоначально поставленной задаче – выдерживать дистанцию между правительством и СИС.

Дистанцирование позволяло правительству в случае вопиющего провала разведки заявлять со спокойной совестью и вполне уверенно, что ему неизвестно о существовании подобных служб и уж тем более о каких-то их операциях. Но, с другой стороны, это давало возможность спецслужбам пользоваться высокой степенью автономности и превращало их в огромную самостоятельную, трудно управляемую силу. Особенно явно это проявилось, когда большие группы сотрудников оказались жертвами «невроза секретности». Все началось после того, как КГБ – очевидно, в момент помутнения рассудка – присвоил двум своим шпионам одну и ту же кличку – «Элли».

В сентябре 1945 года Игорь Гузенко, двадцатипятилетний шифровальщик советского посольства в Оттаве, бежал на Запад. Это произошло при весьма драматических обстоятельствах. (Канадцы поначалу не хотели принимать Гузенко, и коллеги по посольству едва не схватили его.) Королевская конная полиция упрятала перебежчика в специальный тренировочный лагерь, созданный во время войны на северном берегу озера Онтарио. Первоначально Гузенко допрашивали офицеры Королевской конной полиции. Позже допросы стали вести сотрудники СИС Питер Дуайер и Роджер Холлис. Холлис в то время возглавлял отдел в МИ-5, занимающийся политическими партиями, и в частности Коммунистической партией Великобритании(9). Ценность показаний Гузенко состояла в том, что он сообщил ключи, с помощью которых можно было идентифицировать шпионов КГБ, действующих на Западе. Часть этих сведений он собрал, работая в Оттаве, а часть – во время службы в Москве. На основе информации, полученной от Гузенко, было собрано достаточно материала для того, чтобы обвинить 18 человек (9 из которых были осуждены). Среди осужденных оказалась Кэтлин Уилшир, работавшая в правительственном архиве. Она была арестована 15 февраля 1946 года и почти сразу же решила признать себя виновной в передаче секретов русским. Но поскольку секреты оказались несущественными, Кэтлин Уилшир была приговорена всего к трем годам тюремного заключения. Ключом к её выявлению послужила информация Гузенко о том, что русский шпион работает под кличкой «Элли».

Однако позже Гузенко заявил, что ему известно о существовании ещё одного шпиона, работающего под той же кличкой «Элли». Он сказал, что узнал о второй «Элли» во время ночного дежурства в Москве, когда коллега передал ему телеграмму от агента из Англии. Гузенко вновь указал некоторые приметы, по которым можно было попытаться опознать этого человека: мужчина (несмотря на женский псевдоним), работает в службе контрразведки Великобритании, занимает настолько важный пост, что в контакт с ним можно было вступать только через заранее обусловленный тайник, и, наконец, он каким-то образом в прошлом был связан с Россией. Последнее означало, что он либо там бывал, либо вел с ней дела, возможно, у него русская жена или имеются русские родственники.

Если Гузенко был прав, значит, в самом сердце западной разведки угнездился русский шпион (ЦРУ ещё не было создано). Началась охота на «Элли», которая вплоть до 1948 года не давала никаких результатов. К этому времени начала приносить плоды работа по расшифровке радиограмм, направленных в 1944 – 1945 годах из советского консульства в Нью-Йорке. Мы знаем, что одна из них навела на след Дональда Маклина. Еще одна радиограмма – в советское посольство в Лондоне – могла дать дополнительный ключ для идентификации «Элли». В радиограмме сообщалось о побеге Гузенко и давалась рекомендация проинформировать об этом факте «Стэнли» немедленно после его возвращения в Лондон(10).

МИ-5, исходя из текста радиограммы, решила, что агенту КГБ, работающему в Лондоне на ответственном посту, грозит разоблачение со стороны Гузенко и что в данный момент он не может быть предупрежден об опасности, так как находится за границей. Сообщение было взято на заметку в надежде, что со временем появятся дополнительные сведения, которые помогут раскрыть тайну. Но постепенно эти надежды начали таять. Когда в 1951 году был разоблачен Маклин, стало ясно, что он не мог быть ни «Элли», ни «Стэнли». В то время, когда была отправлена радиограмма, он работал в Вашингтоне и находился в постоянной связи со своим оперативным руководителем. Ни под одну из кличек не подходил и Берджесс, потому что безвыездно сидел в Лондоне.

На самом деле почти наверняка под кличкой «Стэнли» скрывался Ким Филби. Он находился за границей как раз в указанное время, отчаянно пытаясь избежать разоблачения в связи с откровениями Константина Волкова. Константин Волков, сотрудник советской разведки, работавший в Турции, явился в английское посольство с просьбой помочь ему бежать на Запад. При этом он заявил о том, что ему известны пути идентификации советского агента в Англии, агента, «который возглавляет контрразведывательную организацию в Лондоне». СИС направила Филби в Стамбул, чтобы оценить как сведения, полученные от Волкова, так и личность потенциального перебежчика. Естественно, Филби проинформировал о Волкове своего оперативного руководителя в Лондоне, и к тому времени, когда Филби долетел до Стамбула, Волков был схвачен и на борту советского самолета вывезен в Москву. С тех пор о нем ничего не было известно.

Возникает вопрос, не был ли Филби одновременно и вторым «Элли», если таковой вообще существовал? После бегства Филби в 1963 году и признания Бланта в 1964 году МИ-5 осознала масштабы советского проникновения в английское разведывательное сообщество, и поиски второго «Элли» стали главной задачей организации. События начали разворачиваться по совершенно диковинному сценарию, который, однако, вполне достоин извращенного мира шпионажа и мышления, свойственного обитателям этого мира. Роджер Холлис, возглавлявший в ту пору МИ-5. начал расследование, чтобы установить, не укрылись ли в недрах разведки и другие вражеские агенты, которым пока удалось избежать разоблачения. Ни один сотрудник, включая его самого, не должен был избежать проверки. Это положило начало событиям, не имеющим прецедента во всей истории МИ-5. событиям, которые нанесли МИ-5 рану, не заживавшую в течение двух десятилетий, которая ощущается по сей день, оказывая отрицательное влияние на деятельность организации(11).

Для проведения расследования СИС и МИ-5 создали совместный комитет. Он был составлен в основном из тех сотрудников, которые получили прозвище «младотурки» – молодых людей, политические взгляды которых были окрашены в цвета «холодной войны». Они, в отличие от своих начальников, рассматривали Советский Союз не как одну из реальностей бытия (как погода, к примеру), с которой приходится мириться, а как отвратительное чудовище, на которое нужно вести охоту до его полного уничтожения. В силу этого «младотурки» были решительно настроены на разоблачение и наказание «виновного» вне зависимости от того, насколько давно он провинился и какой пост занимает в данный момент.

Руководители разведки, и в частности Дик Уайт, утверждали, что в мутных водах спецслужб к поискам истины нельзя подходить упрощенно. Во внимание следует принимать множество факторов. При анализе секретной деятельности, исходя из одного и того же набора фактов, можно прийти к диаметрально противоположным выводам: совершенно невинным или же наполненным зловещим смыслом. В делах о шпионаже практически невозможно полностью доказать вину обвиняемого без его признания. Но даже в случае признания передача дела для судебного слушания может указать врагу на ваши слабые места и скомпрометировать вашу организацию в глазах общественности. Риск такого рода не оправдывает себя, особенно в случае незначительных проступков. Публично названное имя подозреваемого мешает вам в дальнейшем использовать этого человека, например убедить его начать двойную игру. Такая практика существовала во время войны. По предложению Уайта пойманных иностранных шпионов перестали автоматически приговаривать к смертной казни (как в 1914 – 1918 гг.) и давали им возможность принести пользу тем, кто их захватил.

Но подобные аргументы были неспособны поколебать решимость «младотурок». Они утверждали, что это тот же набор доводов, который должен привести агент КГБ, стремящийся предотвратить свое возможное разоблачение. А может быть, это и доказывает то, что такой агент проник в число руководителей секретной службы? «Младотурки» предложили провести тщательное расследование. Они хотели, чтобы был составлен перечень всех неудачных операций МИ-5 начиная с 1950 года, и намеревались проанализировать каждый такой провал, исходя из предпосылки, что в его основе лежало предательство. Холлис отверг эту идею. По его мнению, успех и неуспех операций зависели от целого ряда причин, в том числе и от чисто человеческих ошибок. Внутренняя проверка, построенная на предположении, что провал, бесспорно, указывает на виновность, уничтожит нормальную моральную атмосферу в организации. Ни один сотрудник не сможет эффективно работать, чувствуя, что за каждым его шагом следят, потому что он в прошлом сыграл какую-то роль в провале некоей операции. Говорят, что Холлис произнес: «У меня здесь не гестапо»(12).

Холлис настолько горячо выступил против «младотурок», что их антипатия к нему (Холлис всегда держался высокомерно и отстраненно, он терпеть не мог неформальною общения в стенах своего департамента) переросла в подозрение. Они задавали вопрос, а не является ли сам Холлис тем тайным агентом КГБ, которого они так стараются отыскать? «Младотурки» начали составлять на своего руководителя секретное досье. А когда теории Голицына о тотальном советском проникновении в западные спецслужбы пересекли Атлантику, поиски компромата на Холлиса превратились в идею фикс. Голицын в своих теориях делал упор на «группу пяти» – советских агентов, захвативших высокие посты в Англии[59]. Филби, Берджесс, Маклин и Блант составляли четверку. Кто был пятым? На его поиски и направили «младотурки» всю энергию.

Возникает вопрос, каким образом группа сотрудников разведки и службы безопасности могла проводить расследование, которое не только не одобрялось их руководителями, но фактически запрещалось ими, расследование, которое практически свелось к изучению личности генерального директора МИ-5 его подчиненными. Вялая реакция со стороны начальства на эту затею объяснялась, во-первых, тем, что оно не хотело терять талантливых и преданных делу сотрудников, которыми были «младотурки», и, во-вторых, полагало, что процесс удастся удержать под контролем. Но в мире разведки существует тенденция, в силу которой любая операция приобретает собственный динамизм и перестает подчиняться контролю сверху. Так произошло и с операцией, получившей впоследствии название «Дело Холлиса» и являющейся типичным примером «невроза секретности». Этот невроз в Англии, возможно, развивался не так остро, как в случае с Энглтоном – Голицыным, но зато тянулся дольше и до настоящего времени делит как бывших, так и действующих сотрудников разведки и службы безопасности на сторонников и противников Холлиса. Если генеральный директор МИ-5 действительно в течение долгого времени являлся советским агентом, то ущерб, нанесенный им, просто не поддается калькуляции. Урон был бы точно таким же, как если бы Эдгар Гувер вдруг оказался полковником КГБ.

«Младотурки» игнорировали то, что за время пребывания Холлиса на посту генерального директора МИ-5 удалось схватить по меньшей мере восьмерых советских шпионов, и сосредоточили все свои усилия на поисках доказательств его вины. Они собрали массу косвенных улик, причем некоторые были столь бездоказательны, что даже не заслуживают упоминания. Главным упор «младотурки» делали на следующие обстоятельства. (Ниже в скобках автор дает свои пояснения. – Ред .)

Во время своего пребывания в Китае в 20 – 30-е годы Холлис познакомился с Агнес Смедли, американской коммунисткой. По всей вероятности, он был также знаком и с Рут Кучински – советской разведчицей, работавшей первоначально в Китае, а затем в Швейцарии. (Все европейцы, жившие в то время в Шанхае, знали Агнес Смедли. И даже если Холлис был знаком с Рут Кучински, то это вовсе не означает, что он был осведомлен о её разведывательной работе.)

Холлис, утверждали «младотурки», не мог объяснить, почему он так рвался в 1938 году на службу в МИ-5. (Холлису просто была нужна работа. В то время безработица была на уровне трёх миллионов человек. МИ-5, со своей стороны, нуждалась в услугах Холлиса, так как её дальневосточный отдел существенно расширялся и опыт Холлиса мог пригодиться.)

Холлису ставилось в вину то, что, будучи генеральным директором МИ-5, он часто задерживался по вечерам в своем офисе, ходил домой пешком, вместо того чтобы пользоваться служебным автомобилем, и таким образом получал возможность встречаться со своим советским шефом. Ему также вменялось в вину знакомство с писателями – бывшими коммунистами Клодом Кокберном и Морисом Ричардсоном, а также с Томом Дрибергом – активистом левого движения в Оксфорде, ставшим позже депутатом парламента от лейбористской партии. (Во-первых, Холлис всегда отличался трудолюбием и работал много. Во-вторых, он ходил пешком, чтобы поддержать физическую форму. В-третьих, у упомянутых лиц было множество знакомых, лояльность которых никогда не ставилась под сомнение, и лишь для Холлиса было сделано исключение.)

КГБ вовсе не настаивал на том, чтобы после войны Блант оставался на работе в МИ-5, заявляли «младотурки», а это могло означать лишь то, что русские уже имели там своего агента, то есть Холлиса. (Перед Блантом открывалась блестящая и весьма привлекательная карьера в мире искусства. Если бы Блант вдруг остался в МИ-5 со своим мизерным окладом, то это выглядело бы безусловно подозрительно.)

«Младотурки» обращали внимание на то, что Холлис задал Гузенко всего несколько незначительных вопросов, очень мало сообщил о результатах допроса и поставил под сомнение надежность Гузенко как источника информации. (Канадское правительство должно было передать англичанам полную стенограмму всех официальных допросов Гузенко. Холлис знал об этом и, видимо, не хотел тратить время, беседуя с Гузенко о том, что им уже было сказано. В обязанности Холлиса входила оценка надежности источников информации. Ничто не указывает на наличие злого умысла в оценке, данной Холлисом. Здесь могла иметь место обычная человеческая ошибка.)

У «младотурок» вызывало подозрение то обстоятельство, что не сохранилось никаких документальных сведений о попытках склонить пойманных шпионов к сотрудничеству ценой предоставления им юридического иммунитета. Кроме того, утверждали обвинители, исчезли пленки, на которых было записано 200 часов допросов Бланта. Наверняка, говорили «младотурки», документы и записи были уничтожены Холлисом перед его отставкой в 1965 году. (На это есть более простое и совершенно невинное объяснение. До 1964 года генеральный директор МИ-5 и высокопоставленные юристы проводили неофициальные встречи по вопросам, связанным с ведением судебных дел о шпионаже. На этих встречах, с одной стороны, взвешивались шансы обвинения на успех, а с другой – возможности получения от обвиняемых информации в случае предоставления им иммунитета или обещания легкого приговора. Никаких протоколов этих неофициальных бесед не велось. Лишь в отношении Бланта, исходя из его положения в обществе, было решено вести протоколы. Что касается пленок с записью его допросов, то они никуда не пропадали, напротив, они хранились весьма тщательно.)(13)

Защищать Холлиса от обвинений подобного рода было весьма сложно. Дело в том, что его хулители истолковывали все сомнения против него, напрочь отказывались признавать возможность других объяснений, отличавшихся от тех, которые приводили они, отрицали возможность простой человеческой ошибки. Смешивая в кучу простые совпадения, необоснованные обобщения и допущения, нагромождая их одно на другое, противники Холлиса ухитрились состряпать против бывшего шефа МИ-5 настолько внешне убедительную обвинительную версию, что неискушенный читатель мог решить: «Да, здесь все-таки что-то есть».

Вот ещё один пример системы доказательств в деле Холлиса: «Во время войны Холлис находился в Вудстоке, неподалеку от Оксфорда. «Соня» (Рут Кучински) тоже жила в Вудстоке. «Соня» установила радиосвязь с Москвой. В обязанности отдела, где работал Холлис, входило выявление подобных радиопередатчиков. Этот радиопередатчик выявлен не был. В задачи отдела входило также составление списков коммунистов, представляющих собой угрозу национальной безопасности. Брат «Сони», являясь советским агентом, тем не менее не был внесен в эти списки. Когда после войны «Соня» была разоблачена, допросы, проводимые в МИ-5, напоминали фарс. Кучински не была взята под наблюдение, не было сделано попыток положить конец её шпионской деятельности. Холлис участвовал в принятии решения по этому вопросу.

МИ-5 совершила ошибку, дав добро на допуск Фукса к работе по секретной тематике. Отдел Холлиса нес ответственность за выдачу значительной части разрешений такого рода… Холлис был направлен в Австралию, после того как удалось расшифровать коды КГБ, используемые для связи с этой страной. Код тут же был изменен… Утечка информации о том, что допрос английского дипломата Дональда Маклина был назначен на 28 мая 1961 года, почти наверняка произошла из МИ-5. Это дало возможность Маклину бежать вместе с Гаем Берджессом. Холлис был одним из немногих , кто знал о предстоящем допросе… В то время, когда Холлис был генеральным директором, провалы операций случались с поразительной регулярностью… В январе 1965 года Филби почти наверняка получил предупреждение о том, что его намереваются допросить. Холлис был одним из немногих , кто знал об этом решении»(14). (Выделено Ф. Н. – Ред .)

И так далее. Короче говоря, «младотурки» пришли к выводу, что их генеральный директор в течение долгого времени работал на Советский Союз и что именно он являлся тем «Элли», о котором упоминал Гузенко. Связным Холлиса во время войны была «Соня», которая добровольно призналась, что осуществляла радиосвязь и с этой целью переехала в район Оксфорда. Холлис на протяжении почти тридцати лет систематически подрывал антисоветскую деятельность службы безопасности. К тому времени, когда обвинение было сформулировано, Холлис уже вышел в отставку, но для «младотурок» доказательство их правоты уже давно превратилось в дело принципа. Они обратились к новому генеральному директору, Мартину Фернивал-Джонсу, с предложением отозвать Холлиса из отставки с целью проведения пристрастного допроса как «враждебной стороны».

Фернивал-Джонс оказался в весьма щекотливом положении. Среди «младотурок» были самые талантливые сотрудники из обеих служб (Стивен де Маубрей из СИС, Питер Райт, Артур Мартин и Энтони Моушн из МИ-5). Терять таких людей не хотелось. Но, с другой стороны, совсем нелегко было пойти на то, чтобы разрешить им преследовать бывшего генерального директора, который принадлежал к истеблишменту и прошлое которого было целиком посвящено служению своей стране. Фернивал-Джонс проконсультировался с Диком Уайтом и другими бывшими большими чинами разведки. Дик Уайт прочитал обвинение «младотурок» против Холлиса и после холодного анализа не оставил от доводов обвинителей камня на камне. Уайт показал, что все обвинение строится на косвенных уликах, которые можно трактовать по-разному, а весь документ базируется «на одержимости теорией заговоров, а не на анализе фактов».

Тем не менее Уайт и его сотоварищи были согласны с Фернивал-Джонсом в том, что надо попытаться успокоить «младотурок» и, возможно, таким образом внести некоторое умиротворение в ряды разведывательного сообщества. Для этой цели было решено позволить допросить Холлиса и провести полномасштабное расследование по всем выдвинутым против – него обвинениям.

Холлис предстал перед «младотурками», ответил на все их вопросы и вернулся к жизни отставника. В результате не было выявлено ничего такого, что указывало на него как на искомого «Элли». В официальном отчете говорилось: «…нет ничего такого, что специфически и однозначно указывало бы на него». Формальный вывод, таким образом, состоял в том, что Холлис не работал на русских. Группа, созданная для проведения расследования, была распущена.

Однако «младотурки» не были удовлетворены. Они полагали, что СИС и МИ-5 в лучшем случае стараются замять дело, чтобы избежать скандала, а в худшем – неразоблаченные тайные советские агенты просто саботируют расследование. «Младотурки» требовали проведения независимого следствия. Стивен де Маубрей пошел на крайние меры и обратился на Даунинг-стрит, 10, чтобы добиться встречи с премьер-министром Гарольдом Вильсоном(15). «Младотуркам» все же удалось добиться некоторого успеха. В июле 1974 года лорд Тренд, бывший секретарь Кабинета министров, ещё раз просмотрел досье, собранное против Холлиса (последний уже умер годом раньше), и встретился с двумя «младотурками», чтобы выслушать их обвинения. Тренд пришел к выводу, что первоначальное расследование, проведенное совместно СИС и МИ-5, было полным и объективным. Попыток скрыть истину не было, и в силу этого нет оснований считать, что Холлис был советским агентом.

Эти действия, связанные с Холлисом, невозможно было сохранить в полной тайне. Хотя в то время обвинения ещё не стали достоянием общественности, они тем не менее привели к удивительным политическим последствиям. Премьер-министр, узнав о существовании дела против Холлиса, был потрясен. Леди Фалькендер, его политический секретарь, вспоминает: «Гарольд сказал мне: «Ну теперь, кажется, меня ничем невозможно удивить. Только что мне сообщили о том, что руководитель МИ-5, возможно, переметнулся к русским»(16). Выслушав доклад Тренда, Вильсон высказал опасение, не стал ли Холлис жертвой фракции правых, действующей в МИ-5. Когда же по Уайтхоллу поползли слухи, порочащие правительство Вильсона, и пошли разговоры о том, что он и леди Фалькендер имели связи с коммунистами, а на Даунинг-стрит, 10 создана коммунистическая ячейка, премьер посчитал, что «младотурки» ведут прямую атаку и на него лично.

Ею подозрения не были лишены оснований. Голицын уверенно заявлял, что Вильсон, может быть, и не являясь прямым советским агентом, все же приносил России большую пользу. (Голицын преподнес сенсационное известие о том, что КГБ якобы отравил предыдущего лидера лейбористов, Хью Гейтскелла, открывая тем самым Вильсону путь к креслу премьера!) Эта идея Голицына прибыла в Великобританию одновременно с сообщением о том, что Советы сумели внедрить своих агентов на очень высоком государственном уровне. Сейчас невозможно установить, повторяли ли «младотурки» слова Голицына, превратившиеся в слухи, будоражившие Уайтхолл, или же они самостоятельно начали собирать информацию, направленную против Вильсона. В любом случае последний был уверен в том, что находится под наблюдением, а лорд Гардинер, занимавший высший юридический пост в государстве, считал, что его служебный телефон прослушивается. «Я полагаю с большой долей вероятности, что МИ-5 подключено к телефонам в моем офисе, – говорил позже лорд Гардинер. – Когда мне требовалось провести по-настоящему конфиденциальную беседу, например с генеральным прокурором, я приглашал его в свой автомобиль, так как хорошо знал своего водителя и был абсолютно уверен, что она не позволила бы установить в машине тайно от меня подслушивающее устройство»(17).

В августе 1975 года Вильсон пригласил к себе директора СИС Мориса Олдфилда и руководителя МИ-5 Майкла Хэнли. От них он узнал о том, что в обоих ведомствах имелись сотрудники, крайне враждебно относящиеся к лейбористам. (Неудивительно, принимая во внимание специфику их работы.) Но при этом оба руководителя заверили премьера в том, что и СИС и МИ-5 остаются под министерским контролем вне зависимости от того, какая партия в настоящий момент стоит у власти. Вильсон не до конца поверил этим словам. 10 февраля 1976 года он назначил встречу своему издателю лорду Вейденфельду в палате общин. Он обратился к лорду с удивительной просьбой.

Премьер-министр Великобритании решил действовать через головы своих разведывательных служб и обратился напрямую в ЦРУ. Он попросил Вейденфельда доставить письмо в Вашингтон их общему другу сенатору Хемфри. В письме был приведен список имен сотрудников СИС и МИ-5, находившихся у Вильсона под подозрением. Премьер хотел, чтобы сенатор поинтересовался у директора ЦРУ Джорджа Буша, что известно его ведомству об этих людях. Насколько вероятно, что кто-то из них работает на ЦРУ и что в ЦРУ, возможно, существует группа, которая без ведома его директора начала наблюдение за премьер-министром Великобритании. (Вспомним, что в этот момент положение ЦРУ было довольно шатким, ибо каждый день открывались его новые и новые злоупотребления.) Буш настолько серьезно отнесся к письму Вильсона, что решил лично слетать в Лондон и заверить премьер-министра в том, что если тот и находится под наблюдением, то ЦРУ к этому совершенно непричастно(18).

Ко времени прилета Буша Вильсон уже вышел в отставку, но тем не менее он принялся хлопотать о создании королевской комиссии, призванной рассмотреть деятельность МИ-5 и ту роль, которую играла эта организация во время пребывания лейбористов у власти. Он запускал пробные шары в редакции многих газет, чтобы выявить степень их поддержки. Однако, если те заранее своей поддержки не обещали, Вильсон не сообщал им о мотивах, в силу которых он требовал создания королевской комиссии. Газетные редакторы весьма сдержанно отнеслись к инициативе бывшего премьера, не зная фактов, оправдывающих столь серьезный шаг, как создание королевской комиссии. Вильсон обратился в Би-Би-Си и дал серию интервью Бэрри Пенроузу и Роджеру Кортуару. Позже леди Фалькендер детализировала общие обвинения, выдвинутые Вильсоном. Процесс интервьюирования занял несколько месяцев (все беседы записывались на пленку)(19).

Интервью Вильсона касались множества проблем, начиная с дела «младотурок» против Холлиса и кончая историей о том, как КГБ пытался скомпрометировать некоторых должностных лиц. Он поведал о планах военного переворота с целью свержения лейбористского правительства, планах, которые лорд Маунтбеттен обсуждал со своими единомышленниками. Журналисты затруднялись выделить главную идею в выдвинутых Вильсоном обвинениях. С одной стороны, он, видимо, соглашался с некоторыми мыслями «младотурок», например с тем, что Советы сумели проникнуть в английское общество глубже, чем считалось ранее (признания Бланта стали достоянием гласности лишь в 1979 году). Но в то же время бывший премьер считал, что МИ-5, зная о существовании планов насильственного свержения его правительства, не делала никаких предупреждений. (На самом деле МИ-5 информировала обо всем министра внутренних дел Джеймса Каллагена, но последний решил ничего не сообщать ни Вильсону, ни Кабинету министров.)(20) Это, бесспорно, был сенсационный материал, однако Вильсон совершенно затуманил картину, зачем-то примешав к делу Южную Африку. Он заявил, что сотрудники южноафриканской секретной службы БОСС каким-то образом участвовали в распространении дезинформации, касающейся его правительства. Откровения Вильсона и детали выдвинутых им обвинений, представленные леди Фалькендер на Би-Би-Си, было невозможно использовать в силу юридических и чисто журналистских причин. Пенроуз и Кортуар на основе интервью написали книгу «Досье Пенкорта», однако и они были вынуждены осторожничать, не имея достаточного фактического подтверждения описываемых событий и опасаясь обвинения в диффамации. В 1979 году леди Фалькендер совместно с известным журналистом, пишущим по вопросам обороны, Чэпменом Пинчером написала книгу «Проникновение» о внедрении агентуры в рабочее движение. Книгу предполагалось опубликовать в издательстве «Сиджуик энд Джексон». Однако в 1980 году Пинчер заявил издателям, что предпочел бы написать другую книгу, в которой мог бы разоблачить Холлиса как агента КГБ. Глава издательства проверил данные, приведенные в развернутой аннотации, по своим источникам на Уайтхолле и согласился на публикацию. Труд под названием «Предательство – их ремесло» увидел свет в 1981 году и произвел фурор. Заголовок через всю первую полосу газеты «Дейли мейл» вопил: «Подозрения против шефа МИ-5! Возможно, он был русским шпионом!»(21)

Однако с опровержением в палате общин выступила премьер-министр Великобритании госпожа Тэтчер. «Лорд Тренд, – сказала она, – – с которым я имела возможность обсудить этот вопрос, согласен с теми, кто пришел к выводу (хотя это и невозможно доказать), что сэр Роджер Холлис не являлся агентом русских разведывательных служб». Тем не менее премьер-министр обещала провести расследование того, как обеспечивается безопасность, и выявить источник, на основе которого была написана книга Пинчера. Этим источником, по-видимому, была леди Фалькендер, повторявшая все, что ей довелось услышать из уст самого Вильсона. Тот в свою очередь почерпнул эти сведения из дела, созданного «младотурками». На прямо поставленные вопросы Пинчер заявил, что источниками для книги явились коллеги Холлиса из МИ-5 и СИС.

«Младотурки» (правда, к этому времени многие из них были уже немолоды, а некоторые успели уволиться из спецслужб или выйти в отставку) открыли для себя мощь произнесенного публично слова. До этого они пытались использовать привычные для них каналы, но ничего не достигли.

Возросшие в обстановке секретности, наученные с подозрением относиться ко всем средствам массовой информации – конечно, когда они сами не манипулировали ими, – «младотурки» с отвращением выносили свои проблемы на публику. Но теперь ситуация изменилась. Питер Райт, более всех остальных одержимый демоном поисков враждебных заговоров, вышел в отставку и поселился в Австралии. Он оказался вне юрисдикции английских судов, и ему не грозило наказание за нарушение закона об официальных тайнах.

Не утративший связей со своими бывшими коллегами, Райт начал давать информацию о расследовании дел Холлиса, о внедрении советских агентов в МИ-5, об использовании Советами своих агентов влияния, против которых не было возбуждено уголовных дел только потому, что прокуратура решила не делать этого. В начале 80-х годов последовал поток публичных разоблачений и признаний: некий чиновник, оказывается, передавал информацию Берджессу, бывший посол Великобритании в Москве спал с русской горничной, которая оказалась (большой сюрприз!) сотрудницей КГБ, а офицер военной разведки шпионил в послевоенной Германии в пользу России. Одним словом, начал публиковаться бесконечный список лиц – зачастую весьма незначительных, – которые оказывали помощь Советскому Союзу очень давно, зачастую много десятилетий тому назад[60]. Английская пресса весьма охотно приняла участие в этой кампании. Редакторы правильно рассудили, что британцы проявят повышенный интерес к теме шпионажа и предательства. (Анализу причин этого можно посвятить отдельную книгу. Если говорить коротко, то этот нездоровый интерес вызван постоянным упадком страны и тем блефом, при помощи которого Британия пыталась поддержать свое величие. Как сказал Мередит: «Мы преданы тем злом, которое носим сами в себе».) «Младотурки» ликовали все сильнее, по мере того как росло число признаний, опубликованных в прессе. Каждый раз, когда называлось новое имя, и особенно тогда, когда подозреваемый признавался, «младотуркам» казалось, что они ещё на шаг приблизились к торжеству своего дела.

Особенно приятной для них оказалась публикация истории Бланта. «Младотурки» были возмущены тем обстоятельством, что ему, по-видимому, удалось избежать наказания за шпионаж после сделанного им в 1964 году признания. О том, что Блант работал на русских перед войной, во время войны и частично после нее, стало известно в результате заявления, сделанного его американским другом Майклом Стрейтом. Блант согласился на сделку с английскими властями. Было достигнуто соглашение о том, что он не будет подвергнут наказанию, а факт его предательства сохранится в тайне. Со своей стороны Блант обещал сделать все возможное, чтобы помочь властям и ответить на все вопросы честно и откровенно.

«Младотурки» считали эту сделку позорной капитуляцией перед положением Бланта в обществе и тем постом, который он занимал. Однако у правительства были существенные причины пойти на сделку подобного рода. Морис Крамп, работник прокуратуры, осуществивший эту сделку, говорил, что, даже принимая во внимание показания Стрейта, привлечь Бланта к суду не представлялось возможным, так как против него не было никаких улик. С другой стороны, он был способен поделиться весьма ценной информацией. И он был готов пойти на это в обмен на ничего не стоящий отказ от «попытки предпринять невозможное» – доказать его вину в суде.

Больше того, утверждал Крамп, информация, которую представил Блант, вовсе не является доказательством его вины, так как по английским законам показания такого рода не могут быть использованы против обвиняемого. «Вполне понятно, что Блант согласился на предложенную сделку только потому, что не знал об отсутствии против него улик, – говорил Крамп. – И если бы я лишил мою страну ценной информации из опасения быть обвиненным в невыполнении своих обязанностей, то мое поведение заслуживало бы всяческого осуждения»(22).

Власти сделали все для того, чтобы сдержать данное Бланту слово, и если бы он сам держал язык за зубами, то вышел бы сухим из воды. «Младотурки» не желали, чтобы Блант наслаждался плодами своей карьеры, пользовался положенными ему привилегиями и уважением в обществе. (Блант был смотрителем Королевской картинной галереи.) Они стремились вывести его на чистую воду. Работа велась как внутри, так и вне спецслужб. На Флит-стрит давно циркулировали слухи о том, что Блант был четвертым членом (помимо Филби, Берджесса и Маклина) так называемой «группы пяти». Мои соавторы и я слышали об этом в 1968 году, когда работали над книгой «Заговор Филби». Мы сделали попытку взять по этому вопросу у Бланта интервью, но он благоразумно отказался встретиться с нами. Мы особенно и не настаивали, так как нас интересовал более крупный агент КГБ – Ким Филби.

В 1977 году газета «Таймс» заявила, что «четвертым» вполне мог быть Дональд Бивз, состоятельный и весьма уважаемый член Совета колледжей в Кембридже, умерший в 1961 году. После громкого протеста со стороны коллег Бивза и его бывших студентов, а также потока возмущенных писем редактору сэру Уильяму Риз-Могту газета принесла извинения и заявила, что её подозрения в отношении Бивза оказались ложными и она глубоко сожалеет о злосчастной публикации. (Лично же Риз-Могг остался убежден в том, что Бивз играл какую-то роль в делах секретных служб – возможно, он был в свое время завербован СИС – и что русские, заполучив Филби, Берджесса и Маклина, подталкивали их по направлению к профессору, чтобы тот в свою очередь завербовал бы их для работы в разведке.)(23)

Однако публикация материала о Бивзе возродила интерес к идентификации четвертого члена группы. Два автора независимо друг от друга приступили к работе над книгами, в которых четвертым прямо назывался Блант. Первый писатель – ветеран шпионского жанра в литературе и разведчик времен второй мировой войны Дональд Маккормик – отказался от публикации, опасаясь обвинения в диффамации (отнюдь не в связи с упоминанием имени Бланта). Второй – Эндрю Бойль – выпустил книгу в 1979 году под названием «Климат предательства». Бойль нашел весьма хитроумный способ избежать прямых обвинений в адрес Бланта, но в то же время предельно ясно дал понять, кто, по его мнению, являлся четвертым. Автор дал четвертому члену группы вымышленное имя «Морис» – так звали гомосексуалиста, героя одного из последних романов Е. М. Форстера. Бойль как можно чаще, а порой навязчиво употреблял имя Бланта в тексте как можно ближе к упоминанию о «Морисе». Одновременно в журнал «Частный сыщик» неизвестно от кого просочилась информация о том, что Блант намеревается вчинить Бойлю иск, как только книга будет опубликована. Когда книга вышла в свет, а Блант не обратился в суд, Бойль заявил, что, в том случае, если возникнет необходимость, он готов назвать подлинное имя четвертого. Десятью днями позже, 15 мая, в письменном ответе на запрос депутата парламента Теда Литбиттера премьер-министр сообщила о сделке с Блантом, заключенной в 1964 году. Это сообщение произвело настоящий фурор. Блант был лишен рыцарского звания, и ему пришлось оставить большую часть занимаемых им постов. Он умер в 1983 году в возрасте 75 лет.

Даже после того, как о предательстве Бланта стало известно всем, «младотурки» ни на йоту не продвинулись к доказательству того, что Холлис был тем самым «королем агентов», которого они так долго искали. Однако в результате их усилий было выявлено много советских шпионов не столь крупного калибра. Это указывало на истинные масштабы советского проникновения в английские правительственные и разведывательные структуры. Добившись опубликования имен русских агентов, «младотурки», сами того не зная, содействовали появлению на ниве шпионской литературы нового писателя – Руперта Оллейсона – и способствовали возникновению очередного раскола в тайном мире разведслужб.

Оллейсон, пишущий под псевдонимом Найджел Уэст, является сыном бывшего депутата парламента от консервативной партии подполковника Джеймса Оллейсона. Руперт окончил университет, служил в полиции, а сейчас, во время написания данной книги, является кандидатом в члены парламента от консервативной партии. Мир разведки стал его интересовать после того, как он поработал в качестве сотрудника-исследователя на Рональда Сета, автора энциклопедии шпионажа, бывшего разведчика с весьма необычной карьерой в годы войны. Оллейсон вел исследовательскую работу совместно с Дональдом Маккормиком. Они же помогали в 1980 году писать книгу на основе сериала Би-Би-Си «Шпион». С тех пор Оллейсон опубликовал несколько серьезных работ по вопросам разведки(24).

Самым замечательным в его книгах является внимание к деталям. Например, в своей первой книге, посвященной деятельности МИ-5 в 1909 – 1945 годах, он приводит восемь организационных схем, в которых не только перечисляет все важные посты в этом ведомстве, но и называет имена сотрудников, их занимавших. Книга, посвященная МИ-6, документирована столь же превосходно. Произведения заполнены именами сотрудников, а их похождения описываются в мельчайших деталях. По меньшей мере десяток двойных агентов – сотрудников абвера, согласившихся работать на англичан, – дали Оллейсону интервью, несмотря на то что жили под чужими именами, опасаясь возмездия. Четыре бывших сотрудника МИ-5 проверили рукопись, для того чтобы исключить неточности. Автор выразил особую благодарность за помощь адмиралу Эшу, члену правительственной комиссии, дающей рекомендации прессе, когда дело касается вопросов деликатного свойства. Один крупный чиновник Казначейства заметил: «Совершенно ясно, что многое имеющееся в книге родилось вовсе не в голове автора. Используя родной жаргон разведки, можно сказать, что это внутриведомственная работа»(25).

Итак, какую же помощь получил Оллейсон и почему? Сам автор говорит: «Во время работы над сериалом Би-Би-Си я познакомился с одним бывшим высокопоставленным работником службы безопасности. Все они были заинтересованы в том, чтобы история излагалась правдиво»(26). Но на самом деле причину надо искать гораздо глубже и, чтобы понять её, надо внимательно взглянуть на ранее опубликованные книги, посвященные миру тайн.

В 1960 году Гарольд Макмиллан дал «добро» на публикацию официальной версии исторических событий – книги М. Р. Д. Фута о деятельности УСО на территории Франции.

(«Отчет о работе британского Управления специальных операций во Франции в 1940 – 44 гг.».) Этим разрешением воспользовался в своих целях также сэр Джон Мастермен, член Совета колледжей в Оксфорде. Он раньше служил в МИ-5, где возглавлял комитет, занимавшийся агентами-двойниками. После войны его попросили написать для внутреннего пользования историю этого комитета. Теперь Мастермен не видел причин, которые мешали бы сделать его старый труд достоянием публики. Он утверждал, что публикация поможет восстановить доброе имя английской разведки после того позора, который ей пришлось пережить в 50-х годах. Когда же МИ-5 попыталась остановить Мастермена, тот организовал публикацию своей работы в США, вне сферы английской юрисдикции. В Великобритании книга «Система двойной игры в войне 1939 – 1945 гг.» вышла в свет лишь в 1972 году. Правительство Хита дало согласие на её издание лишь после длительных и ожесточенных переговоров.

Публикация была встречена с большим неудовольствием. Многие сотрудники МИ-5 решили, что Мастермен попытался присвоить себе всю славу, а их заслуги, особенно работа тех, кто непосредственно «вел» двойных немецких агентов, остались в стороне. Правительство, зная о вспыхнувшем недовольстве и желая предотвратить новые схватки с Мастерменом, решило, что наилучшим выходом из создавшегося положения явится публикация официальной истории деятельности всех английских разведывательных служб во время войны. За работу принялась группа историков из Кембриджа под руководством профессора Ф. Хинсли, который и сам был во время войны сотрудником разведслужб. Первый том под названием «Британская разведка во второй мировой войне» увидел свет в 1979 году.

Вместо того чтобы приглушить недовольство сотрудников спецслужб, книга Хинсли только обострила его. Работники ведомства безопасности были возмущены тем, что в книге объемом 600 страниц их «контора» упоминалась всего десять раз, да и то не отдельно, а в связи с её контактами с другими службами.

Сотрудники СИС были огорчены ничуть не меньше. Хотя книга и была посвящена разведывательной деятельности, очень немногие из её участников были названы по именам. В указателе к книге под буквой «К» был пятьдесят один пункт. Только в пяти были указаны имена людей, среди которых не оказалось ни одного сотрудника СИС. В то же время 25 пунктов было посвящено различным комитетам, включая Комитет по обороне (с двенадцатью вспомогательными отсылками) и Комитет по оборонной политике и военным потребностям.

Морис Олдфилд, работавший во время войны в разведке и возглавлявший СИС с 1973 по 1979 год, заявил мне: «Создается впечатление, что схватка разведок была выиграна комитетами Уайтхолла, а вовсе не людьми. Я намерен написать критическую статью, первой фразой которой будет: «Эта книга написана комитетами, для комитетов и о комитетах»(27). Но если сотрудники СИС лишь кипели от негодования, то работники МИ-5 решили предпринять конкретные шаги. К концу войны как СИС, так и МИ-5 опасались того, что с наступлением мирных дней их финансирование может существенно сократиться. Так уже случилось однажды в 1918 году. (Поспешная ликвидация УСО, так же как и другие меры лейбористского правительства по наведению экономии, казалось, подтверждали эти опасения.)

Оба ведомства независимо друг от друга подготовили обширную документальную историю своих достижений во время войны. Эти «истории домов» не предназначались для публикации, они были призваны служить справочным материалом для переписки с Уайтхоллом в том случае, если последний вознамерится приступить к сокращению бюджета разведслужб. Основой этой истории явились развернутые отчеты руководителей подразделений, сведенные впоследствии в единый документ.

Когда выяснилось, что официальная история, подготовленная профессором Хинсли, обижает многих сотрудников МИ-5, была предпринята попытка опубликовать отдельно историю службы безопасности. Однако проблема состояла в том, что госпожа Тэтчер, весьма серьезно относясь к делам разведки, считала, что секретным службам следует оставаться секретными. Она полагала, что и работу Хинсли тоже не следовало публиковать. Книга была заказана в начале 70-х годов во времена правительства Хита. В то же время оксфордскому профессору современной истории Майклу Ховарду было поручено подготовить труд о дезинформации стратегического характера в период второй мировой войны(28).

Первый том работы Хинсли был допущен к публикации в 1978 году, когда премьер-министром был господин Каллаген. Госпожа Тэтчер, мягко говоря, была недовольна тем, что дано разрешение на публикацию, однако она не могла остановить зашедшую столь далеко работу. Но когда профессор Ховард, закончив в 1980 году свою книгу, представил её на одобрение в Кабинет министров, госпожа Тэтчер лично запретила её публиковать. «Когда я только начинала юридическую практику, то получила один простой, но превосходный совет – никогда не сообщать больше того, что необходимо», – заявила она, поясняя свое решение(29).

Но вот на сцене возникает Оллейсон, обожающий писать о разведке. Во-первых, он утверждает, что не имеет доступа к знаменитым архивам МИ-5. Во-вторых, он заявляет, что первоначально идея помочь ему написать книгу возникла у сотрудников разведки, обиженных тем, что их заслуги во время войны не получили должной оценки. Оллейсон, правда, добавляет при этом, что существовали и иные факторы, например желание некоторых старых работников вновь вытащить на свет обвинения против Холлиса. Оллейсон утверждает, что сам он соблюдал полный нейтралитет. «Меня не интересовала мотивация этих людей, – говорит он, – дареному коню в зубы не смотрят».

Получив необходимые рекомендации, Оллейсон, для того чтобы воссоздать историю раннего периода, начал интервьюировать сотрудников МИ-5, служивших гам во время войны. Результат его деятельности привел в восторг большинство работников МИ-5. Почти каждый сотрудник военных лет удостоился упоминания, неважно, что порой мимоходом («мисс Дикер возглавляла отдел по работе с женским персоналом», например), а комитеты Уайтхолла практически игнорировались. Под той же буквой «К» в указателе значилось 109 пунктов, из которых в 77 упоминались имена и всего лишь в одном говорилось о комитете. Наиболее проницательные обозреватели не прошли мимо этого. Газета «Йоркшир пост» писала, что книга «чрезмерно перегружена» деталями, а Питер Калвокоресси, бывший сотрудник разведки, заметил в «Санди таймс», что «в отличие от профессора Хинсли мистер Уэст, по-видимому, задался целью упомянуть имена всех оперативных сотрудников МИ-5, какие он сумел отыскать. Нагромождение фамилий приводит к тому, что читатель теряет способность отличить одного человека от другого»(30).

Следом за первой, годом позже, вышла вторая книга, «Вопрос доверия. МИ-5 в 1945 – 78 гг.». Этот труд гораздо меньше, чем первый, походил на семейную историю. В нем рассматривался упадок организации в послевоенный период. Кульминацией упадка службы явилось дело Холлиса.

Две книги о МИ-5, появившиеся в течение двух лет и получившие широкую известность, совершенно оставляли в тени СИС. Но ещё через год появляется третья книга того же автора, «МИ-6. Операции секретной разведывательной службы Великобритании в 1909 – 45 гг.». Подобно первой книге о МИ-5, эта книга представляла из себя «семейную историю» СИС. Каждая из четырех глав о войне посвящалась отдельному географическому региону в соответствии со структурой самой СИС. Поскольку некоторые операции распространялись на несколько регионов, рассказ автора о них помещался в разных главах, порой с некоторыми разночтениями, а порой даже и с противоречиями.

В тех случаях, когда внутри структурных подразделений СИС имелись трения или они располагались вдали от штаб-квартиры и контрразведывательной секции V, автор не смог найти людей, готовых дать материалы по истории этих подразделений. В результате соответствующие главы книги Оллейсона оказались слабыми или изобиловали ошибками. Большая путаница была допущена в разделе, касающемся Государственной школы кодов и шифров, представители которой не принимали участия в подготовке книги. Ни один из сотрудников ГШКШ не допустил бы таких ошибок, которые были вполне естественны для сотрудников СИС или секции V, проработавших всю войну в штаб-квартире на Бродвее и видевших поступающие материалы уже расшифрованными. Оллейсон закончил свою тетралогию книгой, посвященной специальной секции полицейской службы, которой исполнялось сто лет. Автор выразил надежду, что все его труды будут использоваться в качестве справочников, и эти надежды полностью оправдались. В ходе своих встреч с сотрудниками СИС, и в частности с «младотурками», Оллейсон узнал много секретов, которые не могли быть использованы при работе над книгами. Однако он начал передавать в некоторые тщательно отобранные газеты материалы, в которых содержались намеки, позволявшие идентифицировать людей, попавших под подозрение МИ-5. Используя сведения, полученные от Оллейсона, газеты сумели найти этих людей и в ряде случаев убедить их признаться в сотрудничестве с русскими. Дело, затеянное «младотурками», таким образом, получило дальнейшее развитие. Подозреваемые, которых они не могли преследовать по суду, оказались разоблачены и в конечном счете наказаны. Был продемонстрирован масштаб проникновения Советов в жизнь британского общества.

Вдохновленный таким развитием событий, ведущий «младотурок» Питер Райт из своей резиденции в Тасмании начал предавать гласности части документа, ставшего «библией» для всех «младотурок». Шестьдесят страниц этого документа, озаглавленного «Обеспечение безопасности Соединенного Королевства в условиях наступления русских разведслужб», были в основном посвящены раэбору дела крупного советского агента, внедренного в послевоенные годы в высшие эшелоны МИ-5. При этом факты были подобраны таким образом, что прямо указывали на сэра Роджера Холлиса(31). Разоблачения, сделанные Райтом, привлекли внимание двух тележурналистов, готовивших передачу «Мир действия» для телевизионной компании «Гранада». Они создали документальный фильм, посвященный Райту. Но наибольший интерес обвинения, выдвинутые Райтом, вызвали у Чэпмена Пинчера, который разрабатывал дело Холлиса со времени публикации своей первой книги «Предательство – их ремесло». Пинчер быстро произвел на свет новое произведение «Слишком долго и чересчур секретно». В нем содержались как материалы дела «младотурок» против Холлиса, так и собственные домыслы и изыскания Пинчера.

События явно вышли из-под всякого контроля. Для того чтобы лишний раз показать зловещую роль русских, на свет было извлечено даже дело служившего в СИС Дика Эллиса, австралийца, который ещё до войны передавал немцам сведения о деятельности английских спецслужб. «Младотурки» заявили, что Эллис (умерший в 1975 году и бывший всю жизнь ярым антикоммунистом) работал на русских. Их логика сводилась к следующему: КГБ, якобы зная о предвоенных связях Эллиса с немцами, с помощью шантажа заставил его работать на себя. Далее система аргументов строилась следующим образом: если Эллис, инструктор УСС, второе после Стефенсона лицо в «Британской координационной службе безопасности» в Нью-Йорке и третий человек в СИС после войны, оказался советским агентом, то почему нельзя согласиться с тем, что таковым был и Холлис? Вполне вероятно, что были и другие агенты. Ни один человек не остался вне подозрений у «младотурок». Сэр Дик Уайт и другие отставные руководители СИС и МИ-5 заявляли, что обвинения, выдвигаемые «младотурками», просто нелепы. Ах, раз так, то разве сам Уайт не может быть внедренным агентом или, в лучшем случае, советским агентом влияния? Оллейсон рассказывал, как его направили к умирающему бывшему заместителю директора МИ-5 Грэму Митчеллу (вышел в отставку в 1963 г.), чтобы хотя бы на смертном одре вырвать у него признание в том, что русским агентом был он, а не Холлис(32). Митчелл не согласился. А когда он умер в январе 1985 года, Дик Уайт написал некролог для «Таймс». В нем Уайт не преминул отметить, что Митчелл находился под «беспочвенным подозрением» и что публичные нападки со стороны «младотурок» он встречал «с достоинством и даже великодушием»(33).

Дело Холлиса, очевидно, закончится лишь после того, как вымрут все обвинители, а новое поколение уничтожит все досье. По иронии судьбы все попытки защититься от обвинений типа тех, что были выдвинуты против Холлиса, приводят в мире тайн к обратному результату. Всякая поддержка обвиняемого ставится под подозрение и порождает вопросы. Например, отсутствуют улики, свидетельствующие о том, что Холлис – советский шпион. Не имеет значения. Это лишь означает, что он был настолько хитер, что не оставил никаких следов своего предательства. И так далее и тому подобное.

Для этой загадки напрашивается самый очевидный и, видимо, единственно правильный ответ. Советским тайным агентом в контрразведывательной службе Великобритании был Филби. Дело в том, что Гузенко просто перепутал органы, в которых работал агент. Он спутал МИ-5, то есть службу безопасности, с секцией V в СИС, которой руководил Филби. В результате этой ошибки и родилось подозрение против Холлиса. Кстати, если бы обвинения, выдвинутые «младотурками», были заслушаны в суде, то они бы вызвали у судей и присяжных только смех.

Кто-то может сказать, что вся эта проблема не стоит и выеденного яйца: Холлис умер, и никакая грязь уже не сможет замарать его, хотя, возможно, она и причиняет страдания его родственникам. И вообще, все случилось очень давно, а те, кто покаялся в своих грехах публично, освободили совесть от бремени вины. Публика обожает шпионские истории, к тому же они постоянно напоминают нам о советской угрозе и призывают сохранять бдительность. Но нам необходимо всегда помнить о том, что сотрудники разведки, раздраженные невозможностью закончить начатое дело, представляют из себя немалую опасность. Группа Райта не переставала требовать от правительства, чтобы оно самым коренным образом пересмотрело свои подходы к вопросам государственной безопасности. Эти люди требовали создания суперслужбы (под названием «Стражи»), специально предназначенной для того, чтобы предотвратить проникновение советских агентов в СИС и МИ-5 (ещё один пример способности разведывательных организаций к безграничному расширению). «Младотурки» настаивали на том, чтобы, вопреки всем британским традициям, бремя доказательств в делах о шпионаже возлагалось на обвиняемых – им следовало доказывать свою невиновность.

Советский Союз прекрасно понимал, какой ущерб приносит разведке охота за секретными агентами противника в своих рядах, и прилагал все усилия для того, чтобы поддержать этот охотничий дух. Одна из задач сотрудников КГБ в Лондоне состояла в том, чтобы заставить англичан продолжать поиски шпионов в своей среде. И с этой целью им подбрасывался питательный материал и сеялись подозрения в лояльности чиновников и политиков. Ричард Кокс, бывший сотрудник Форин офис, а ныне один из ведущих обозревателей по вопросам обороны, рассказывал о своих контактах с сотрудником КГБ Прокопием Гамовым. Гамов часто приглашал его на ленч, но никогда не вел разговоры по проблемам обороны. Вместо этого он задавал подозрительные вопросы об аппарате премьера и Кабинета министров, о методе формирования политических решений. Кокс говорил: «В КГБ, видимо, предполагали, что заданные вопросы станут известны властям, и, в том случае, если вопросы поставлены правильно, по их характеру можно было бы сделать вывод, что в аппаратах имеются советские агенты. Это должно было вызвать подозрение, обеспокоенность и упадок духа у сотрудников. Правительство опасалось советских агентов, и если это опасение подкрепить подозрениями, то в аппарате неизбежно начнется охота за ведьмами. При этом никто не будет знать объекта охоты, а ничто не деморализует любое учреждение больше, чем сознание того, что в нем действует шпион»(34).

Итак, семена подозрений, брошенные в США, нашли благоприятную почву в Великобритании, где в мире разведки укоренилась мысль о том, что все неприятности являются следствием заговора КГБ. В разведслужбах страны воцарился раскол. Этот раскол нанес урон, который с трудом поддается ликвидации. В то время как ЦРУ сумело стряхнуть с себя наследие Филби – недоверие и параноидальную подозрительность, в английском национальном характере, видимо, существовало нечто такое, что заставляло англичанина отчаянно отыскивать измену, создавая, таким образом, для нее благоприятную почву. Это очень хорошо уловил Сирил Коннолли. Когда в 1951 году бежали Маклин и Берджесс и началась охота за третьим – Кимом Филби, Коннолли написал: «После третьего – четвертый, после четвертого – пятый, и пятый будет оказываться человеком, который всегда находится около вас».