"Куда они уходят" - читать интересную книгу автора (Федотова Надежда Григорьевна)

Надежда Федотова Куда они уходят

ГЛАВА 1

Огромный, в четыре обхвата закопченный котел монотонно булькал грязно-желтым зельем, кипящим в его чугунном чреве. К высокому, заросшему паутиной потолку поднимались тонкие зеленоватые струйки пара. Большая черная кошка, лежащая на столике из черного эбонита, зевнула, высунув розовый язычок, и мурлыкнула:

– Сом-мневаюсь, что у вас это выгорит, госпожа… Вы ведь уже пробовали!

– Ты всегда во всем сомневаешься, – сварливо отозвались из дальнего угла. Возле открытого сундука копошилась сгорбленная старуха в лет сто не стиранном и когда-то, кажется, белом балахоне, перехваченном на поясе ремешком из змеиной кожи. Старуха громыхнула склянками и с торжествующим «кхе!» выудила из-под завала пузырьков, пробирок, пучков сушеной травы и пожелтевших свитков с древними заклинаниями толстую растрепанную книгу.

Кошка лениво прищурила правый глаз:

– Мрр… У нас сегодня вечер поэзии?

– Не умничай! – цыкнула зубом колдунья. – Полистаю-ка я летопись…

– Опять?

– Брысь! – Старуха бухнула кожаный переплет на эбонитовый столик. Вверх поднялась туча пыли. Кошка чихнула и пружинисто спрыгнула на пол. – Освежу память. Эй, книга! Прочти мне шестьсот сорок восьмую страницу…

– Шестьсот сор-рок седьмую… мрр! – поправила кошка.

Колдунья рыкнула и замахнулась на животное крючковатой палкой:

– Не лезь под руку! Зла на тебя не хватает!

– У вас, госпожа, на всех хватит и еще останется… – ухмыльнулась кошка, вспрыгивая на шкаф и потягиваясь. – А вот пам-мять за столько-то лет… Мяу!!

Это рассвирепевшая бабка швырнула в дерзкое создание какой-то склянкой. Правда, не попала. За полвека четырехлапая компаньонка отлично наловчилась уворачиваться…

Книга вопросительно зашуршала ветхими страницами и спросила скрипучим голосом:

– Начинать?

– Уж сделай милость… – кивнула старуха, все еще зло косясь на как ни в чем не бывало полирующую когти о стену черномазую животину.

– Давным-давно, – заговорила книга, – в нашей стране жила могущественная Белая Колдунья. Говорят, что само солнце подарило ей свой лучик в знак бескорыстной помощи людям. Она была мудра и прекрасна, и правители ехали к ней со всех концов нашего необъятного мира, чтобы спросить совета…

– Ой, давно это было… – ехидно мурлыкнула кошка.

– Цыц! – топнула ногой хозяйка. – В мышь превращу!! Дальше читай…

– …но время шло, и в душе колдуньи начали сгущаться темные тучи: появилась зависть и ненависть к миру людей, столь отличных от нее. Никто не мог сравниться с ней, и потому она была одинока, как ни один человек в королевстве… И пришел тот день, когда в душе Белой Колдуньи тьма победила свет. Лучик в ее руках почернел и разящей молнией устремился на земли великого королевства Эндлесс. Зашатались витые мосты, вспыхнули темным пламенем благодатные рощи, треснули стены королевского дворца, и люди пришли в смятение. Но не растерялся правитель Фригард, и восстал он против Белой Колдуньи, и призвал себе на помощь двенадцать светлых магов из Призрачной долины…

– Надо было с них начинать… – сквозь зубы прошипела старуха. Узловатый посох в ее руках заскрипел и дал глубокую трещину. – И тогда бы никто никогда… Дальше!

– …и загнал король колдунью в Зияющий Разлом, что по другую сторону священной горы Галлит. В мрачный, сырой провал, куда никогда со времен сотворения мира не заглядывало солнце. И наложили светлые маги на этот Разлом заклятие…

– Вот тут погромче! – подалась вперед женщина. – И с выражением! Ни одного слова не пропусти!

– И гласило то заклятие, – прокашлявшись, торжественно продекламировала книга, – «Да спустись с небес сила высшая, обойми хребты, землю черную, тенью пади сверху плотною да замкни замок словом-шепотом! Птичьим криком, да травы пошелестом, да слезой людской, ветром замершей, пусть накроет Зло, что укрылось здесь, как в сырой норе зверя лютого вечный слой земли первозданной! Пусть граница эта невидима, но вовек тебе не пройти ее, ни водой, ни на крыльях, ни посуху не уйти вовек из расщелины, из тюрьмы без цепей и тюремщиков, за грехи твои, за людскую боль и за душу чернее черного! Да и гнить тебе, сколько выдержишь, и кричать тебе неуслышанной, не придет на порог покудова Настоящий Герой, чистый помыслом! Крепкий верою, с сердцем пламенным, на лихом коне, без оружия, принесет когда в яму темную он тебе само солнце яркое, вот тогда и падет заклятие, наше слово вечное, нерушимое… А до той поры…»

– Хватит! – перебила колдунья. – Дальше так обволшебствовали – месяц плевалась… Кошка!

– Мрр?

– Иди сюда. Дело есть.

– Опять шкуру дергать?! – возмущенно зашипела советница. – Я вам что, коверр?!

– Молчи, мерзавка! – Старуха отодвинула книгу на край стола и достала с полки свиток. – Прочитай-ка мне вот тут…

– Как молниями швыр-ряться, так это вы завсегда. – Кошка недовольно фыркнула, но со шкафа спрыгнула. – А очки себе наколдовать, так у кого-то рруки не доходят… мрр-мяу! Давайте… Очер-редная пыльная легенда?

– Читай без разговоров!

– Как пожелаете… Мрр… «Сказание о Фениксе. Вы-дер-ржка из др-ревних сказок…» Тут вы изволили половину поперечер-ркать…

– Читай то, что помечено, – велела колдунья. – А красивости словесные мне без надобности.

– Хор-рошо… «Феникс обитает в стр-ране вечного счастья… питается нектар-ром… живет пятьсот лет, по пр-рошествии которых прилетает в мирр людей, чтобы соорудить себе погр-ребальный костерр и, сгорев заживо, вновь возр-родиться…» Мрр… занятно. Но нам оно к чему?

– Одно слово – кошка! – с досадой фыркнула старуха. – Да ты знаешь, усатая, кто такой феникс?!

– Птица, – подумав, сказала кошка. – Огненная.

– Да не огненная! Солнечная! Она – дитя солнца, само солнце! Понимаешь, куда клоню?!

– Мрр… – Советница склонила голову. – Пожалуй… Ежели, стало быть, нам ее сюда какой дур-рак принесет, то…

– Не дурак, а герой! Настоящий…

– Мрр-мяу! – ухмыльнулась кошка, хвостом смахивая свиток на пол. – Что-то я слабоумных героев не пр-рипо-минаю… Они, конечно, все немного славой и подвигам-ми пр-ришибленные, но не до такой же степени?

– Это уже мелочи… – отмахнулась колдунья, задумчиво глядя на котел. – Я еще помню, как к нам прилетал последний феникс. Как раз вчера пятьсот лет минуло. А это значит, что ждать его надо со дня на день…

– А толку? Нам до него не дотянуться – рруки коротки, а ваши слуги только на людей кидаться гор-разды. – Кошка снова развалилась на столе, любуясь бликами на острых когтях.

– Найдем того, кто поймает.

– Гер-роя?

– Не обязательно… – Старуха натренированным движением выдернула из уха черной компаньонки три волоска и, не отвлекаясь на возмущенное мяуканье, бросила их в котел. – У племянницы моей троюродной муженек не абы кто, а король! Тайгетский диктатор, между прочим. Давно на Эндлесс точит зубы, да только силенок не хватает… А давай-ка мы ему помощи в этом деле пообещаем! Племяшка им вертит, как хочет, глядишь, на нужный лад настроит, так он нам этого феникса в зубах к самой границе притащит!

– А герой? – зевнув, напомнила кошка. – Без гер-роя вы и с фениксом ничего не сможете…

Старуха покумекала, задумчиво помешала палкой в котле:

– Дай-ка мне вон тот пузырек. Погляжу я, кто подойдет…

Советница уцепила лапой пыльную колбу мутного зеленого стекла и, поддев под донышко когтем, кинула ее хозяйке. Та выдернула из горлышка пробку, что-то подсчитала в уме и капнула четыре дымящиеся капли в свое варево. Вода в котле вспенилась, забурлила, зашипела, и комнату озарила коротенькая оранжевая вспышка.

Старуха склонилась над котлом, бормоча:

– Под солнцем, под ветром, верхом и пешком… всех тех, кто тебе как герой знаком… найди, покажи, не забудь ни о ком! Так-так… Ну-ка, мои дорогие… Вот, один есть, смотри – легендарный Фальстаф Брокквилльский! Последнего дракона в прошлом году голыми руками придушил…

– Не пойдет, – лениво отозвалась кошка, которая всегда была в курсе последних новостей, потому что могла, в отличие от колдуньи, покидать пределы ущелья. – Он с подвигами после этого др-ракона начисто завязал. До сих порр лечится…

– Какая незадача… А вот сэр Галлахер, как его там… Победоносный! – Колдунья указала пальцем в котел. Вода перестала бурлить и застыла, как зеркало. В этом «зеркале» возникло суровое загорелое лицо рыцаря, снимающего шлем.

Кошка перегнулась через край котла и фыркнула:

– Этот тоже не пойдет. У него пр-ринципы, он таким, как мы, не помогает.

– А вот этот?!

– Пр-ринял постриг и сейчас аббатом в монастыр-ре Святого Глухонеммония трудится, – четко отрапортовала кошка.

– Тьфу! А этот?

– Маляр-рию подхватил на прошлой неделе…

– Тогда вот! – Старуха чуть коснулась набалдашником палки поверхности воды, и картинка снова изменилась. На ней проявилось благородное печальное лицо с закрытыми глазами. – Монастыри стороной обходит, за деньги к черту в пекло, не то что сюда, полезет, семьей не обременен…

– Чего-то у него с лицом… – повела ухом кошка. – Ну-ка, смените план с кр-рупного на ср-редний… Так он же помер!

– Как?!

– Да вот так – в гр-робу лежит! То-то, я смотрю, вид какой-то для гер-роя больно мирный… А, вспомнила! Он тут намедни одной цар-рской династии пообещал Гр-рааль раздобыть. Из хр-рама первосвященников. Это он, конечно, себя пер-реоценил…

– Проклятье! – взвыла колдунья. – Так ведь нет героев больше! Эти все были самые заслуженные…

– Вы чего попр-роще посмотрите, – посоветовала компаньонка. – Правда, если хотите знать мое личное ммне-ние, то все это зазря! В Зияющий Рразлом по своей воле полезет только псих или самоубийца!

– Психов нам не надо… – пробормотала старуха, постукивая длинными ногтями по посоху. – А вот самоубийцу… Хм, вот такой сгодился бы!

– Самоубийцы – тр-русы, а не гер-рои…

– Почему? Они разные бывают… – Колдунья наклонилась к воде и зашептала скороговоркой: – Благородный, сильный, смелый, но не мил ему свет белый… кому не в радость жить еще полвека – покажи такого человека!

Вода завертелась водоворотом, и на ее поверхности отразился старый замок, засыпанный снегом. На стене, глядя в никуда остановившимся взглядом, стоял мужчина.

– Что-то я его не пом-мню… – задумчиво мурлыкнула кошка. – Хотя замок опр-ределенно знаком-мый… А! Замок бар-ронов Эйгонов, что в Эндлессе. И кто это тут у нас жить не хочет? Такая фам-милия знатная…


…По занесенной первым снегом обзорной галерее гулял пронизывающий ветер. Близились ночные сумерки. Со смотровой башни доносился невнятный разговор двух задубевших от холода стражников. Судя по эпитетам, ругали погоду, свою незавидную дозорную службу и как всегда запаздывающую смену… Дисциплина в замковом гарнизоне была из рук вон плохой. Да и сам-то гарнизон – одно название. Все кому не лень разбежались еще летом и – что уж тут! – поступили не в пример умнее оставшихся. Потому что даже непроходимому дураку было понятно – долго родовой замок баронов Эйгонов не протянет.

Хайден Эйгон, полноправный (и худший, как шептались в людских) владелец этого самого замка, бывший рыцарь короля Сигизмунда Эндлесского, опершись заиндевевшими ладонями на промерзший камень портика галереи, бездумно вслушивался в тоскливые причитания стражников. Сейчас обсуждали как раз его персону, причем в таких выражениях, что любой другой барон уже давно бы всыпал плетей обоим – и это в лучшем случае… Любой другой. Только не Хайден. Его услышанное не волновало.

Вся проблема была в том, что его не волновало ничто.

Когда-то давно, как ему казалось – целую вечность, а на самом деле – пять лет назад, не было в королевстве Эндлесс счастливее барона Хайдена, сына славного Гектора Эйгона Неустрашимого. Он был молод, хорош собой, происходил из древнего знатного рода, успел отличиться в войне с недружественным соседним государством Тайгет, войти в узкий круг рыцарей Золотого Щита, выиграть подряд три королевских турнира, стать любимцем публики и мечтой девушек всех сословий… ну и, разумеется, удачно влюбиться. Удачно – это значит взаимно и в достойную по положению девушку. Предмет обожания молодого барона был выше всяческих похвал – и красотой бог не обделил леди Эллис Кар, и происхождением, и нежным сердцем, которое она без колебаний отдала Хайдену. Старый Гектор Эйгон тоже в обиде на сына не остался – приданое за Эллис давали отменное… Сыграли пышную свадьбу, и молодожены отбыли в родовой замок Эйгонов, дабы без помех насладиться сполна семейным счастьем…

Счастье длилось год и три с половиной месяца.

Некогда побежденное соседнее государство Тайгет своего бесславного поражения не забыло. И сдавать позиции, даже поставленное на колени железной рукой короля Сигизмунда, не собиралось… Ранним февральским утром на Эндлесс, благодушный в своей неоспоримой мощи и потому не ожидавший подвоха, обрушились окрепшие силы Тайгета. И, хотя эта очередная попытка неприятеля тоже потерпела неудачу, Эндлессу досталось. А особенно досталось нескольким приграничным замкам, первыми вставшим на пути армии захватчиков. Досталось и Эйгонам – их владения распространялись почти до самой границы с Тайгетом.

Тяжелый подъемный мост был опущен – Эллис и Хайден, по своему обыкновению, собирались совершить утреннюю прогулку верхом… Прогулки в этот день не получилось. Как не получилось и вовремя поднять мост – слишком неожиданно из леса, окружавшего каменные стены, появился летучий конный отряд соседей. Возможно, он выполнял роль разведки. Скорее всего, тайгетцы не стали бы тратить силы на осаду старого замка, но… мост был опущен, и добыча – первая добыча! – сама шла в руки. Всадники Тайгета натянули луки, и в воздухе, звеня, полетели тонкие неоперенные стрелы, прошивая насквозь замерших сонных часовых на стенах, начальника ночного караула, пятящегося с моста внутрь высокой арки ворот, и – Эллис. Она всегда любила скакать впереди…

Сверкнула в воздухе сталь кем-то метко пущенного кинжала…

Что было потом, Хайден помнил смутно. Кажется, его конь встал на дыбы, получил полдесятка стрел в гибкую шею и повалился на бок, придавив хозяина. Молодой барон, падая, ударился затылком о придорожный камень и потерял сознание – возможно, поэтому его и не тронули. Решили, что убился. К несчастью для Хайдена, он остался жив.

О том, что на Эндлесс напали, что родовой замок разграблен, что из мужчин в нем практически никого не осталось (отец и брат убиты, охранный гарнизон сопротивлялся до потери последнего бойца), Хайден узнал, только когда очнулся у себя в спальне. Тогда же он узнал, что Эллис больше нет.

Он не хотел в это верить, но поверить пришлось. Когда на подгибающихся ногах и вопреки увещеваниям слуг спустился вниз, в фамильный склеп, и увидел ее своими глазами.

Настоящую красоту не смогла испортить даже смерть. Белое, как алебастр, лицо жены было спокойным, тонкие руки сложены на груди, глаза – ее синие, бездонные глаза! – закрыты. Навсегда закрыты.

– Эллис? – позвал он.

Дрожащий голос взлетел под каменный потолок и рассыпался глухим эхом. И Хайден понял, что она ему уже не ответит…

Кажется, он снова потерял сознание. Слуги (большинство из них уцелели, спрятавшись во время бойни в том же подвале), перенесли хозяина наверх, в его покои. Кто-то за ним ухаживал – видимо, Айлин – младшая сестра Эллис, приехавшая накануне погостить к ним в замок. Что пришлось пережить восемнадцатилетней девушке, в одночасье потерявшей сестру и ставшей свидетельницей кровавой резни, что учинили всадники Тайгета, один бог знает. Она вообще была молчунья, а уж теперь от нее и слова добиться было великим подвигом… Впрочем, Хайдену было не до чужой боли. Он не знал, куда деваться от своей.

Он бы отдал многое, чтобы его рвала на части настоящая телесная боль. Пусть трещат кости. Пусть разрываются багряные сплетения мышц. Пусть алым полотнищем хлещет кровь – его кровь. Это было бы не так мучительно. Но… его нынешняя боль не шла ни в какое сравнение с физической, потому что была замешена на ужасе. Взглянуть в лицо умершему счастью. Умершей надежде. Что может быть ужаснее?

Именно в тот день, после посещения склепа, Хайден как никогда был близок к умопомешательству. Он катался по постели и выл, умоляя сам не ведая кого избавить его от невыносимой боли.

И где-то наверху (а может, и внизу, кто знает?) хрустнул от удара призрачный посох Провидения, и кто-то исполнил его просьбу. Исполнил, да вот только не так, как этого в действительности хотел сам барон.

Его сморил сон – глубокий, в чем-то схожий со смертью. Слезы на щеках высохли, дыхание стало редким и ровным. Айлин – единственная свидетельница неподобающей истерики сэра Хайдена, у которой сердце разрывалось смотреть на несчастного, – приободрилась, увидев, что тот мирно спит, и тоже позволила себе задремать в глубоком кресле у камина. Оставлять барона одного она боялась.

Этой ночью Хайден Эйгон умер. А того, кто утром открыл глаза и машинально потянулся, этим именем можно было назвать только с большими оговорками. Нет, он не изменился внешне, он не потерял способность здраво мыслить и говорить… Он перестал чувствовать.

Тот самый «кто-то» сделал то, о чем его попросили: он избавил Хайдена от боли. И от радости. От грусти. И от нежности. От ненависти. И от любви. Потому что все это приносит боль. А из всех человеческих чувств оставил только равнодушие.

С тех пор молодого барона Эйгона и прозвали Бесчувственным. То есть тело свое он вполне осознавал. И холод, и голод, и тому подобное было ему не чуждо. Но ведь это чувствуют даже земляные черви, не так ли? А вот душа его замолчала. Совсем.

Бунт Тайгета был подавлен после нескольких кровопролитных боев – армии тайгетского диктатора Наорда не позволили даже приблизиться к столице. У короля Сигизмунда было отличное войско, опытные генералы и храбрые рыцари. В государстве все успокоилось. Приграничным вассалам щедро отсыпали из казны на восстановление разрушений, вручили подобающие награды и усилили их замковые гарнизоны за счет королевской гвардии.

Но замок Эйгонов это не спасло. Потому что его хозяину было решительно на все наплевать… Земли пришли в запустение, крестьяне перестали платить налоги, потому что за это их все равно не наказывали, слуги потихоньку переходили к соседям – что толку тихо покрываться плесенью вместе с замком? Балы, охота, гости из столицы – все это осталось в далеком прошлом. Темнело в кладовых старинное серебро – им не пользовались. Гнили в сундуках меха – их не носили. Дичали в конюшнях кони – некому было их объезжать. Не Айлин же сядет верхом? Лошадей она побаивалась…

Да, младшая сестра Эллис не уехала из замка обратно в свое поместье, находившееся неподалеку от столицы. Она осталась. Почему? На этот вопрос старого опекуна, сэра Робера, приходившегося другом их с Эллис покойному батюшке, Айлин ответила просто:

– Я не могу их оставить.

– Кого? – кипятился достопочтенный сэр, расхаживая по затянутой паутиной некогда парадной зале замка Эйгонов. – Слуг?! Милая моя, у них есть хозяин!

– У них НЕТ хозяина, – спокойно, не поднимая глаз, ответила воспитанница. – Вы же сами видели. Сэр Хайден ничем не интересуется…

– А вам-то что за дело до этого?! – в сердцах вспылил опекун, уже в который раз тщетно пытавшийся убедить девушку ехать с ним домой.

– Я не могу их оставить, – повторила Айлин.

– Их? Или его?! – взревел тишайший сэр Робер. – Вы совсем с ума сошли, юная леди! Со смерти вашей сестры прошло три года! Даже траур не может больше служить отговоркой! Вы понимаете, что своими руками уничтожаете свою же собственную репутацию и последние шансы на успешное замужество?! Вам двадцать один год, в конце концов, еще немного – и вам останется лишь дорога в монастырь! Виданное ли дело – молодой девице жить в одном доме с вдовцом, который…

– Довольно! – Айлин резко поднялась с кресла. Лицо ее было бледным, только на щеках выступили два красных пятна. – Я не желаю этого слушать!

– Вам придется меня выслушать!

– Не придется! – Когда было надо, тихая и кроткая малышка Айлин могла проявить железную волю. – Я останусь здесь, пока это будет нужно! И… наплевать мне на репутацию и это ваше… «успешное замужество»!

– Леди Айлин! – ужаснулся опекун, не веря своим ушам. – Опомнитесь! Что с вами?!

– Со мной все в порядке, – отрезала девушка. На самом деле ей, конечно, было стыдно, но… что сказано, то сказано. – Простите мне мою дерзость, сэр Робер, но я в последний раз прошу позволить мне остаться в Эйгоне.

– Я так понимаю, – печально вздохнул старик, – что мое стотысячное «нет» ничего не изменит?

Айлин только прикрыла веки.

– Ну что же… – Опекун отвернулся к камину и задумался, глядя на огонь.

Айлин тихо опустилась обратно в кресло и уставилась на каменные плиты пола. Ей было мучительно сознавать, что она позволила себе расстроить человека, который заменил ей отца и любил как родную дочь. Но уехать она не могла. Потому что…

– Хайден? – не поворачивая головы, спросил сэр Робер. Девушка промолчала. Врать она не умела и не любила, а делать вид, что не поняла вопроса, было глупо.

– Ну что же… – снова вздохнул опекун, опустив плечи.

За весь вечер он больше не промолвил ни слова, а утром уехал не попрощавшись. Айлин смотрела в окно, наблюдая, как ему седлают коня, и ей было грустно. Не только потому, что (она была в этом уверена) больше сэр Робер не приедет. А потому еще, что он не ошибся в своем предположении относительно истинной причины ее отказа вернуться в поместье.

Да. Хайден.

И Хайден, который сейчас стоял на оледеневшей галерее, все знал. Конечно, о достопамятном разговоре опекуна и его воспитанницы, теперь уже почти трехгодичной давности, барон и понятия не имел, но… он же был не слепой, в конце концов! Да, его не волновали ни чувства Айлин, ни собственный замок, ни своя жизнь, но… это вот плавание по бесконечности времени без всякой цели уже порядком его утомило. Точнее – мозг не улавливал во всем этом никакого смысла. Есть ли барон Хайден Эйгон или нет его – какая разница?

– Пора с этим заканчивать, – вслух сказал Хайден.

Кошка сощурила глаза:

– М-мыслит пр-равильно! Стопр-роцентный самоубийца! Опять же когда-то был весьма подающим надежды рыцар-рем, до героя только самый чуток не дослужился…

– Что-то меня тут настораживает, – нахмурилась колдунья. – Странный он какой-то. Словно неживой.

– Последствия, – ответила советница. – Его в Эндлес-се Бесчувственным обзывают. Др-рама жизни… Одним словом, вроде и человек, а на деле все равно что кусок льда замор-роженный. Ни любить не может, ни ненавидеть, ни р-радоваться… ничего ему не интер-ресно… Такому и жить-то незачем! Подойдет?

– Нет. Снять заклятие может только герой с пылким сердцем и верой в душе. Ты на этого посмотри – похож он на такого?!

– Вот я больше на собаку похожа… – фыркнула кошка, пару секунд поизучав взглядом Хайдена.

– Другого поищем, – решила колдунья.

– А этот?

– Сам пусть разбирается. Наше дело сторона… Куда это он? Лошадь седлает среди ночи…

– К реке поехал… Да в той стор-роне ведь граница, земли Эндлесса заканчиваются! Неужто в Тайгет собр-рался?! – изумилась кошка, опираясь лапой на локоть хозяйки. – В бою помир-рать?! Умно… Всего-то денек пути. А там эндлессцев еще с последней войны недобрым словом пом-минают, так что… как только он гр-раницу переступит – тут ему и конец! По-моему, пр-роще повеситься, но он, видно, без тр-рудностей не может… Да, впр-рочем, они, Эйгоны, все такие…

– Уйди, не мешай! – Старуха наконец отпихнула компаньонку в сторону и вытянула над котлом руку со склянкой. – Сейчас еще посмотрим. Попробую пропорции увеличить, чтобы и дальние королевства охватить… У-уй!!

Горячий пар ожег руку. Колба выскользнула из скрюченных пальцев и ухнула прямо в варево… Бабахнуло так, что перепуганная кошка вихрем дунула на шкаф, бабушку взрывной волной едва не впечатало в стену, а сам котел подбросило вверх на полметра! Из чугунной горловины полезли неровные клочья серой пены.

– Перебор-рщили… – жалобно мяукнули со шкафа.

Колдунья, сыпя проклятиями, с трудом отлепилась от стенки и с опаской заглянула в котел. Вода подернулась синевой, но кипеть перестала. Постепенно поверхность становилась все спокойнее, картинка, поначалу мутная, прояснилась, и взору старухи предстал уже другой человек – молодой, коротко стриженный, с довольной улыбкой растянувшийся на некоем подобии скамейки. Вид у него был цветущий, вполне благополучный и вместе с тем какой-то непривычный.

– Кошка!

– Не пойду! А вдр-руг снова грохнет?!

– Не грохнет! Больше нечем… Иди сюда, говорю. Этого знаешь?

Черная советница вспрыгнула на столик и принялась изучать картинку пристальным взглядом. Через минуту уверенно мотнула хвостом:

– Не знаю. Первый рраз вижу. Но на самоубийцу не похож!

– Странно… – старуха наклонила лицо почти к самой воде. Потянула острым носом. – Э-э, да он не жилец!

– Так помир-рать вроде не собирается?

– Пока не собирается. А я-то вижу черноту, что вокруг головы его так и плещется… Пузырек со дна всяко уже не достать, значит, придется ждать, пока этот дозреет. Мое колдовство вернее верного, так что рано или поздно, а руки он на себя наложить попытается. Тут-то мы его и возьмем! Разве что…

– Что?

– Не наш он, вот что, – с сомнением покачала головой колдунья, внимательно вглядываясь в изображение. – Совсем не наш!


Молодой врач-микробиолог Аркадий Ильин грелся на солнышке в шезлонге. Ох и хорошо же! Индия, что ни говори, настоящий земной рай… Цены смешные, люди все до одного улыбчивые, погода восхитительно жаркая, не жизнь – сказка! И это, заметьте, в апреле, когда, к примеру, в родном Владивостоке холод собачий и ветер с моря такой, что сигарету изо рта выворачивает вместе с зубами…

Он блаженно вздохнул и, перевернувшись на живот, потянулся за стоящим на низком столике в тени балконного навеса коктейлем. Глотнул через соломинку приятно холодную с кислинкой жидкость, слопал красную вишенку, лежащую на дне стакана между двумя кубиками льда, и даже мурлыкнул от удовольствия:

– Это… просто праздник какой-то!

В свои двадцать два года Аркадий Ильин был личностью известной. И даже почти всемирно. Нет, на улицах его не узнавали и поклонницы на шею с визгом и цветами не бросались (а жаль…), но среди своего брата медика он сиял аки звезда. И не без причины.

Год назад, вслед за эпидемией птичьего гриппа, на человечество обрушилась новая напасть – некий exitus incognitos, как его второпях окрестили светлые умы вирусологии. И, в отличие от того же птичьего гриппа, валил этот экзитус исключительно хомо сапиенсов. Да так усердно, что в первые же недели своего шествия по планете угробил не одну сотню людей… Сначала забили тревогу власти Каира, где был зафиксирован первый случай заболевания. Неизвестный вирус за несколько суток полностью уничтожил научную археологическую экспедицию «Сахара», проводившую исследования в районе одного из мертвых городов одноименной пустыни. Чего уж они там накопали – бог его знает, но главу экспедиции, профессора Бонзу, археолога с мировым именем, нежданно-негаданно и без всяких причин свалил с ног сильнейший грипп. Причем свалил не в песках, а в каирской гостинице, куда экспедиция приехала отдохнуть на выходные. Где Бонза умудрился простудиться в такую жару, так никто и не понял, но его коллеги, не придав этому факту значения, поручили светило науки заботам опытных врачей и со спокойной совестью вернулись к работе.

Тем временем профессорский грипп начал принимать странные формы: за десять часов температура тела ученого несколько раз падала до тридцати четырех градусов и поднималась обратно до сорока, потом начались галлюцинации, потом – потеря чувствительности… В это трудно поверить, но симптомы болезни менялись каждые сутки! Началось все с гриппа, затем врачи с изумлением обнаружили, что имеют дело с холерой, потом – с воспалением легких, потом – с ветряной оспой, а в результате на четвертый день несчастный Бонза умер от… коклюша! Черт знает что такое! Послали за остальными членами экспедиции. Надо ли говорить, что ни одного живого человека в лагере не обнаружили. И у всех – ну вот у всех! – посмертные диагнозы совпадали в лучшем случае в соотношении шесть к одному. Единственно, что повторялось неизменно, – летальный исход…

Но ведь вирус-то определенно был один и тот же!

Почуяв грандиозный международный скандал, власти столицы Египта попытались было списать все произошедшее на какое-нибудь массовое отравление, но не тут-то было… Следом за археологами непонятная зараза скосила врачей, что вели наблюдение за профессором Бонзой. Потом – экспертов, проводивших вскрытие. Потом – тех, кто был отправлен выяснить, что с «Сахарой», после того как из лагеря перестали поступать сигналы. Потом – персонал гостиницы и больницы, куда по ухудшении состояния был госпитализирован профессор. Потом – постояльцев гостиницы, что было совсем плохо – многие уже успели разъехаться по своим странам, открыв, соответственно, подлому вирусу новые горизонты… Эпидемия – это уже страшно. Но – пандемия?!

Ученые с воспаленными глазами, под защитой чуть ли не десятислойных космических скафандров, бились над «каирской чумой» сутками напролет, но толку от этого не наблюдалось. И дело даже не в том, что это была абсолютно новая, неизвестная инфекция, умирали как раз от самых простых, давно побежденных наукой болезней! Вся проблема была в том, что ни в одном из случаев нельзя было предугадать, чем обернется на этот раз «каирская чума» – тифом, ветрянкой, паротитом? Не колоть же и без того ослабленного пациента от всего сразу, про запас! Организм не выдержит… А когда болезнь приобретала окончательную форму, скажем, того же тифа, то традиционные методы лечения оказывались уже бессильны. В общем, над планетой нависла страшная угроза скорейшего вымирания… непонятно от чего!

Аркаша Ильин не был бог весть каким отличником. Разве что любил поэкспериментировать и обладал устойчивой склонностью к «псевдонаучным исследованиям». Именно так высказался заведующий кафедрой вирусологии Звонарев по поводу его дипломной работы… Ох и разозлился Аркадий, обиженно прижимая к груди папку со своими «изысканиями» и хлопая дверью кафедры. Еще бы, как вон Вениаминова с хирургического к защите допускать с дипломом на тему «Ранения, причиненные падающими кокосами» – так это пожалуйста. Это не «антинаучно»! Потому что Вениаминов – ректорский племянник, и пусть бы он даже принялся утверждать, что вирус СПИДа передается мысленно – никто и ухом бы не повел. А он кто такой, никому не известный студент столичного медвуза Аркадий Ильин? Да никто!

Вот в таком незавидном состоянии бедный дипломник и явился в студенческий бар «У Кузьмича», что напротив университета. Явился он туда с вполне определенным и, как ему казалось, единственно правильным в такой ситуации намерением – упиться с горя до состояния инфузории-туфельки и уснуть под столом в обнимку с отвергнутым дипломом… Это у него как раз получилось, вы не думайте! Уж чего-чего, а упорства Аркадию Ильину, сыну потомственного рабочего сталелитейного завода, было не занимать.

И тут-то из-под того самого пресловутого стола студент, предающийся депрессивно-агрессивным настроениям типа: «…говорил мне батя, иди в прорабы, а я, идиот…» и, параллельно: «…какой же все-таки козел этот Звонарев, так его и так, зануду приземленного!», услышал обрывок разговора двух доцентов, расположившихся у стойки. И разговор этот касался новой страшной болезни, вовсю, оказывается, гуляющей по Земле уже третью неделю. Занятый написанием диплома, Ильин как-то проморгал последние новости…

– …бьются, бьются, а изменений никаких! А все археологи, гробокопатели хреновы… Слышал, вчера в новостях передавали – уже до Москвы дошло, второй случай смерти от этой дряни зафиксировали…

«Хм», – сказал себе Аркадий, поднимая чугунную голову с пола.

– …и, главное, такие странные симптомы, мать их! Они ж меняются постоянно! Как же можно вылечить, если не знаешь, от чего и лечить-то?

– Хоть ясновидящих привлекай…

– Ну и потом…

«Интересненько…» – снова сказал себе студент, навострив уши и с усилием садясь.

– …что обидно-то – умирают же ну от совершенно детских болезней! Нет чтоб что-то новое! Так ведь то от паротита, то от ангины, то от ерунды какой вроде коклюша…

«Так-так-так!» Уже почти протрезвевший от жгучего интереса Аркаша выполз из своей «обители скорби» и, почти не качаясь, примостился на табурете рядом с доцентами, стараясь не упустить ни слова. На изумленный взгляд официантки Любы, которой до сих пор такие метаморфозы видеть еще не приходилось, отреагировал:

– Соку!

– Вам какого? – пролепетала она, все еще под впечатлением от Аркашиного подвига.

– Морковного, – быстро сказал тот, лишь бы что-нибудь сказать, и, пока девушка выполняла заказ, придвинулся поближе к доцентам. И весь превратился в слух…

Стакан с морковным соком так и остался стоять на стойке. Доценты, обсудив наболевшее и допив свой коньяк, удалились. А Аркадий, еще с полчаса посидев неподвижно со стеклянными глазами, вдруг моргнул, громко, ни к кому не обращаясь, сказал: «Ага!» – и ретировался из «Кузьмича», не заплатив. Официантка Люба вылила сок в раковину и положила в кассу двадцать рублей из своего кошелька. Потому что Аркаша ей нравился и обычно всегда оставлял чаевые. Один раз простить можно… А такому симпатичному парню – даже два!

Неделю студента Ильина никто не видел. В общежитии он не появлялся, в университете – тоже. «У Кузьмича» – и подавно. Приближалась защита диплома.

Звонарев, который Аркадия и без того, прямо скажем, не сильно любил, заявил во всеуслышание, что «всегда знал – ничего путного из него не выйдет!», и добавил, что никакая самая интересная тема Ильина уже не спасет… И не спасла бы – Звонарев был редкостной сволочью. Но… непосредственно в день защиты заведующий кафедрой на работу не явился. И уже через несколько часов университет облетела страшная новость – госпитализирован! Диагноз – экзитус инкогнитус…

Вся кафедра, запершись и распустив студентов, тупо села пить горькую – каждому из преподавателей было известно, что проклятая зараза передается всеми возможными путями. Хоть половым, хоть воздушно-капельным, хоть обычным прикосновением…

Непонятно откуда возникший на пороге Аркадий Ильин, про которого все давно забыли, застал доцентов и профессоров аккурат за коллективным написанием завещания.

– Здравствуйте! – сказал он.

Вид у студента Ильина был замученный, глаза красные, как у кролика, но, несмотря на это, сияющие странным блеском.

– А, Ильин? – поднял кто-то голову. – Звонарева нет, извините… Владимир Николаевич, «перебьетесь» пишется с мягким знаком или с твердым?

– А где он? – не успокаивался Аркадий. Уходить он и не подумал.

– В клинике, – ответила из-за своего монитора заплаканная Ирочка Румянцева, личный секретарь Звонарева. Настолько личный, что имела все шансы загреметь на больничную койку следом за патроном. – У него… эта… дря-а-ань!

Она заревела в голос. А Аркаша почему-то просиял:

– Великолепно!

– Простите, молодой человек, – сурово сдвинул брови профессор медицины Воронцов, – но, какими бы ни были ваши отношения с заведующим кафедрой…

– Да нет! – нетерпеливо отмахнулся от него Аркадий. – Я не в том смысле… Мне можно поговорить с его лечащим врачом?

– Зачем?

– Видите ли… Кажется, я понял, что это за штука – ваш экзитус инкогнитус.

Комиссия нетрезво заухмылялась. Лучшие умы уже столько времени над микроскопами сохнут, ученые мрут как мухи, а какой-то без году неделя выпускник-недоучка, которого и к защите-то не допустили, глядите, «понял»! Ха-ха…

– Вот! – Нимало не смущаясь, Аркадий грохнул на стол толстенную папку каких-то бумаг. – Это мои исследования на основании историй болезни почти всех, кто был заражен. Копии врачебных наблюдений прилагаются…

– Где вы их взяли?! – поразился кто-то, но Воронцов, посмотрев в горящие глаза студента, повелительно цыкнул:

– Тихо! Пусть говорит. Мы вас слушаем, Ильин!

– Так вот… – Аркаша, который от недоедания и недосыпа слегка отошел от объективной реальности, лихо тяпнул чью-то стопку водочки, занюхал пыльным рукавом, звонко чихнул и раскрыл свой «талмуд». – Я буду краток, господа…

В ответственные моменты Аркадия пробивало на высокий слог.

– Изучив проблему со всех доступных сторон, я пришел к выводу, что мы имеем дело с вирусом, действующим на уровне… клеточной памяти! – Он вынул лист с распечаткой и сказал: – Вот, к примеру, тот же Бонза, с которого, если помните, все началось. Анамнез: грипп, холера, воспаление легких… ничего, что я по-людски, без латыни?

– Продолжайте! – нетерпеливо приказал Воронцов. Остальные притихли.

– …и, наконец, коклюш – от чего Бонза, собственно, и отки… умер. То, что болезнь начинается с типичных симптомов гриппа, все уже знают… Только заканчивается всегда по-разному. Вопрос – почему? Я проанализировал все случаи, информацию о которых смог раздобыть… и что я увидел, господа? А то, что истоки новой болезни надо искать в старых! К сожалению, мне удалось получить медицинские карточки только тех пациентов, которые являются гражданами России, но, я думаю, для подтверждения моей версии этого будет достаточно… Вот, возьмите, Степан Мстиславович. – Аркадий протянул лист Воронцову. – Прочтите.

– Гхм… – Профессор прищурился. – Анна Сергеевна Петрикина… болела… простите, Ильин, я не понимаю, к чему мне ее…

– Вы посмотрите последний диагноз! – возбужденно блестя глазами, сказал Аркаша.

– Экзитус инкогнитус, смерть в результате… хорошо, паротит, но дальше что? Это у многих наблюдается!

– Вот! А кто в основном болеет этим самым паротитом, то бишь – свинкой? А ветрянкой? А коклюшем?!

– Дети, но…

– Тогда прочтите вот эту строчку, пожалуйста, – это первая запись лечащего врача в медкарте гражданки Петрикиной…

– Паротит… первое заболевание в детстве?! Ильин, это просто совпаде…

– Возьмите следующего.

Профессор впился взглядом в строку пониже. Руки его задрожали. Как ни крути, но согласно записям врачей в карточках пациентов первое заболевание в далеком юном возрасте и оказывалось последним во всех смыслах при участии экзитус инкогнитус! Клеточная память… неужели все было так просто?!

Воронцов уронил лист, с безумными глазами метнулся к телефону и набрал номер закрытой клиники, где ожидал своего бесславного конца Звонарев…

Невероятная гипотеза Аркадия подтвердилась на все двести процентов! По настоянию профессора Воронцова, заведующему кафедрой вкатили хорошую дозу сыворотки от ветряной оспы – согласно документам, именно она была его первой инфекционной болезнью в детстве. И… обошлось!! Рискованная идея Ильина сработала! Диплом можно было уже не писать…

Аркаша, прикрыв глаза, с улыбкой вспомнил тот исторический момент, когда Звонарев, еще не очень здоровый, но стараниями нелюбимого студента однозначно живой, своими же руками выдвинул бывшего дипломника на соискание кандидатской степени. И на докторскую бы выдвинул, да полномочий не хватило…

Молодой врач поднялся с шезлонга – уж больно припекало солнце. Да и коктейль закончился, надо пойти сделать еще один, попрохладнее. Встреч с зарубежными коллегами на сегодня больше не предвидится, так что – расслабон… Будем наслаждаться жизнью…

Подняться-то он поднялся. А вот потом… как будто кто-то со всей силы саданул Аркадия чем-то тяжелым по темечку, и шикарный номер лучшей гостиницы индийской столицы утонул в вязкой темноте.

…Вообще-то такое и раньше частенько случалось. Разве что не так неожиданно и резко. Но – было. К врачам Аркадий не ходил. «Я сам себе и врач, и лекарь!» – шутил он на тревожные охи-ахи домашних. Да и недосуг все как-то было. И вообще… Поэтому, когда, лежа на больничной койке и тихонько приходя в себя, он услышал тихие голоса рядом, интереса ради «пробуждение» свое афишировать не стал. Ну-с, и что у нас там? Не иначе как анемия. Витаминчики кушать надо, как говаривала старая армянка, торгующая на ближайшем от общежития рынке овощами. Помнится, на Аркашино: «Своих витаминов хватает» она ответила: «Знаю я ваши витамины – водка да майонез!» М-да… Права была мудрая женщина!

Предавшись воспоминаниям, новая звезда вирусологии не сразу уловил знакомое латинское «glioblastoma multiforme». Что-что? Так, у нас что-то со слухом… Нет, опять отчетливо – «glioblastoma…». И затем уже по-английски: «Вы уверены?» – «Да. Запущенная форма. Если бы раньше…» – «Но, может…» – «Исключено. Вы же знаете, эта опухоль не лечится – ни химиотерапией, ни хирургическим путем… Увы».

«Опа…» – сказал сам себе Аркадий. Английский он знал хорошо, не хуже латыни. Рак мозга, вот что сказал невидимый врач. И в этом конкретном случае он действительно уже не лечится… Прозвучала еще одна короткая фраза на английском языке.

«Ему осталось жить месяца три. Это самое большое…» – отстраненно перевел Аркаша.

Три месяца. Три месяца мучиться в ожидании очередного приступа, после которого уже не встанешь… Дрожать по ночам… Ходить на обследования, как на работу… Ловить на себе сочувственные взгляды, в которых читается: «Такой молодой! Какое будущее, какая потеря для науки!» Не-э-эт. Этого ему не хотелось совершенно.

«Умирать – так красиво!» – решил Аркадий и смылся из госпиталя при первом же удобном случае. Деньги у него были. А тысяча двести долларов для Индии – это много. Это, поверьте, о-о-очень много, это прямо-таки безумные деньжищи… особенно если ты решил потратить их за один день.

Прокутив и прогуляв ночь напролет, подающий надежды (но безнадежный) спаситель человечества купил в каком-то подвальном магазинчике на окраине города пистолет и отправился подальше от людей, к берегам реки Ямуны. Ему всегда нравилось смотреть на воду – было в этом что-то умиротворяющее. И примиряющее – со всем, с жизнью, с судьбой… Хорошо бы попасть с первого раза. А то не хватало еще снова в больничку загреметь с пулевым ранением коленки!

Но на берегу было слишком людно. «Чего их всех сюда среди ночи принесло?» – сердито подумал Аркаша, но от плана своего не отступился. Сторговался с кем-то из местных за пятьдесят рупий, взял лодку и поплыл по лунной дорожке.

Негромкий сухой звук револьверного выстрела с берега было не слышно. А если кто и услышал, то не придал этому значения.


– Госпожа! Госпожа-а!!

– Что ты вопишь, как будто март на дворе?! – Колдунья, одной рукой толкущая в каменной ступке нужные для нового зелья корешки, а в другой держащая старую книгу древних магических рецептов, обернулась.

– Кажется, дозр-рел! – Кошка подпрыгивала на столике, лапой указывая на котел. – Вы велели не промор-ргать, когда помирать пойдет! Вот – пошел!

– Живой?! – Старуха, все бросив, метнулась к котлу, на ходу цапнув с полки берестяной коробок.

– Живой пока что… но лицо р-решительное. Кажись, топиться собр-рался…

– Сейчас я ему утоплюсь… Он мне еще здесь нужен… – Колдунья посмотрела в воду. – Ага… пора! Кошка!

– Нате, дер-рите… – Советница, сморщив нос, повернулась к хозяйке спиной. – Только из хвоста! А то на-востр-рились из ушей дергать, скоро оглохну… Мяу!! Ну неужели нельзя поделикатнее?

– Молчи! Ворожить буду. – Хозяйка осторожно открыла коробок, заполненный наполовину каким-то мерцающим порошком. – Зелье уж больно сильное, не перестараться бы! Иначе мимо нас пролетит… – Старуха склонилась над котлом: – Мутная река тянет в глубину, но, идя ко дну, – не пойди ко дну… С головой уйди в воды черные… и открой глаза по ту сторону!