ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

Над головой раздался скрежет сверла, вгрызающегося в бетон. Где-то еще выше бойко перестукивалась пара молотков. Петя жил в стандартной крупноблочной девятиэтажке. Весь дом напоминал огромный зуб великана, с множеством каверн и зловонной червоточиной мусоропровода, проходящей от верха до самого корня. Словно в вывернутом наизнанку кабинете бесноватого стоматолога, внутри этого зуба постоянно что-то высверливали, выстукивали, выскабливали, забивали пломбы и снова сверлили. Петя не мог припомнить ни одного дня, чтобы страдальца оставляли в покое. Как только жильцы какой-нибудь квартиры завершали ремонт, он тут же начинался в других квартирах, а когда неотремонтированных квартир не оставалось, их продавали, въезжали новые хозяева и начинали переделывать все по своему вкусу. Каждое утро в доме стучали молотки и визжали дрели, заставляя покрываться рябью экраны телевизоров. По вечерам же, помимо обычной ругани соседей и визжащих далеко за полночь дешевых фонограмм, слышались звуки столь странной природы, что Петя не мог найти им объяснение, хотя почти физически мог их представить. Больше всего это походило на то, как если бы кто-то бегал и волочил за собой швабру без тряпки, или забирался на стул и спрыгивал с него, снова забирался и снова спрыгивал… Петю постоянно подмывало пойти и проверить, в самом ли деле это так, и только явная бессмысленность подобных действий останавливала его. Логически он понимал, что этого не может быть, что в доме живут обычные люди, и относился к проявлениям их жизнедеятельности с усталым, обреченным безразличием.

Шум не прекращался не только внутри дома, но и снаружи. То, что дети, выбегая на улицу, тут же сводят судорогой истошного крика свои маленькие тельца, было понятным. Непонятным было другое – автомобильная сигнализация. Петя никогда не видел в реальности, чтобы на улице стояла брошенная машина с работающей сиреной. Но будучи дома, он с убивающей регулярностью слышал эти звуки, источником которых являлась схема из китайской игрушки полукустарного производства, присоединенная к мощному усилителю. Сигнализация выдавала поочередно несколько типов звуков – завывания на разные лады, покрывающие весь спектр служб с 01 по 03, прерывистые басовитые гудки и еще какие-то чирикающие спецэффекты, имитирующие выстрелы из какого-нибудь космического бластера. Петя терялся в догадках, кому нужно включать сигнализацию, выключать и снова включать. Однако же он вполне логично рассуждал, что всему этому есть объяснение. Окружающие его люди в большинстве своем были наглыми сволочами. Они мусорили, плевали, били бутылки, пачкали подъезды, портили лифты и делали другим плохо с такой животной непринужденностью, что при определенных обстоятельствах ими можно было даже завороженно любоваться. Тем не менее в любом их действии присутствовало сугубо практичное, сволочное зерно, и прыгать со стула или щелкать впустую сигнализацией они никак не могли. От этого к Пете иногда приходило пугающее чувство собственной неполноценности ввиду неспособности понять вещи, постоянно происходящие вокруг и потому совершенно обычные.

Петя был программистом. Может быть, это отчасти оправдывало его состояние. Он привык подвергать анализу любое явление жизни, и если это сделать не удавалось, в нем заседало скрытое и упрямое беспокойство. Оно часто приходило к нему ночью, когда он бродил во сне по колено в мутной жиже среди серых бетонных стен с подтеками ржавчины, сжимая в усталых руках исцарапанный дробовик. Оно вбуравливалось в мозг электродрелью, выросшей до размеров отбойного молотка, барабанные перепонки лопались, а рот растягивался в бессмысленно-злобной гримасе напряжения, обнажая стиснутые окровавленные зубы, и Петя просыпался в диком страхе. Но ощущение беспокойства не проходило, оно лишь медленно затухало до следующего сна, чтобы повториться с пугающей неизменностью.

В будние дни Петя с трудом просыпался и шел на работу. Проделывая пешком один и тот же путь к станции метро, он всегда проходил по узкому перешейку асфальта среди непросыхающих грязных луж, вплотную к шершавой серой стене соседнего дома, и почти всякий раз он видел Ряху, высунувшуюся из окна на первом этаже. Едва умещающаяся в узкой створке, жирная одутловатая морда с мешками под глазами, бессмысленно и тупо уставившимися на весь мир и на проходящего Петю как часть мира, и рядом с ней два толстых коротких пальца, сжимающие дымящийся бычок. Больше ничего видно не было. Пете становилось неуютно от рационализма тупой простоты, которым была исполнена Ряха. Хотелось отойти подальше, но мешала грязь и нездоровое чувство собственного превосходства. Сознательным умом Петя презирал Ряху, чья жизненедеятельность была почти полностью обусловлена рефлексами и инстинктами. Ряха без усилий просыпался рано утром, открывал окно, высовывался в мир, не спеша, прищуря глаза, выкуривал сигарету, созерцая мусорные баки напротив и поплевывая на землю, потом доведенным до совершенства щелчком выстреливал бычок и закрывал окно. Затем он хамил старушкам-контролершам в автобусах, пер инструменты с работы, заливал водкой пиво, материл жену и наконец засыпал безмятежным сном ребенка. Но подсознательно Петя понимал, что Ряха использует этот мир гораздо лучше его самого. Ряха был огурцом, свободно плавающим в родном рассоле своего мира. Петя был чужаком, досадным недоразумением в собственной жизни. И поэтому мир был несправедлив.