"Передел" - читать интересную книгу автора (Спарк Мюриэл)

ГЛАВА 3

– Когда-то здесь жили духи, свита богини. Прибрежные леса населяли дриады и нимфы. Вы уже побывали на руинах храма Дианы? Все заросло, раскопки засыпаны, но все равно там куда интереснее, чем может показаться.

– Я туда не ходила, – покачала головой Мэри, жена Майкла, молодая длинноволосая блондинка из Калифорнии. Она устроилась, поджав ноги, на подушке, брошенной прямо на мозаику террасы. Незваные священники настолько ее забавляли, что она уговорила их дождаться ужина. Майкл был в Риме и собирался вернуться только к девяти. «К девяти – значит, в десять точно приедет», – объяснила она.

– Когда Пий Второй проезжал эти места, – продолжил отец Джерард, – он назвал Неми родиной нимф и дриад.

– Правда?

Появился молодой слуга-итальянец в белом костюме с сияющими пуговицами и причудливыми эполетами. Посмотрев на Катберта как на старого знакомого, он оставил поднос с канапе и орешками на столике, рядом с напитками. Катберт же, не глядя на слугу, схватил орешки, его примеру последовал отец Джерард. Звякнули бокалы. Священники потянулись к бутылкам, и бокалы снова наполнились. Налили и Мэри. Всех их, американцев за границей, объединяло желание делиться опытом и переживаниями, какими бы различными они ни были.

– Я специализировалась в области социологии, – сказала Мэри, закончившая колледж в Калифорнии.

– Вы раньше бывали в Италии? – спросил отец Джерард.

– Нет, никогда. Мы с Майклом познакомились в Париже. Потом переехали сюда. Мне здесь нравится.

– Вы хорошо знаете итальянский? – спросил отец Катберт. Он лучился счастьем. Да и могло ли быть иначе после двух месяцев, безвыездно проведенных вдали от жизни, в унылой церковной резиденции в Риме?

– Да, уже неплохо. Я прошла ускоренный курс. Наверное, скоро совсем освоюсь. А вы как?

– Джерард учится, но ему не хватает практики. В нашей резиденции, конечно, попадаются итальянцы, однако… знаете, мы общаемся только с американцами. Иногда, правда, еще с французами…

– Катберт знает итальянский как родной, – вмешался отец Джерард. – Когда я выспрашиваю у местных о легендах и поверьях, я без него как без рук.

– Джерард пишет научный труд о языческой экологии, – объяснил отец Катберт.

– Правда? Мне казалось, что почти все итальянцы – католики.

– Да так может показаться, но при детальном рассмотрении открывается целый пласт язычества, поглощенного христианством. Обширнейший, неизученный пласт.

– Тогда вам стоит поговорить с Хьюбертом Мэлиндейном…

Заговорили все и сразу. Священники забрасывали собеседницу вопросами и отвечали себе, не дожидаясь ее мнения. Мэри время от времени вставляла ехидные фразы и восклицания. Наконец голос отца Катберта, самый высокий и самый взволнованный, приковал всеобщее внимание. Слуга в ожидании стоял у двери. Мэри вытянула стройные загорелые ноги и прислушалась.

– Сегодня мы приехали к нему без предупреждения, – говорил Катберт. – Ну и что с того? Между прочим, два месяца назад, в Риме, когда я в последний раз его видел, он сказал: «Приезжайте в любое время. Не вопрос, берите с собой друга. Нет, звонить не обязательно, я не выезжаю, приезжайте просто так». Так и сказал. Ну вот, мы и приехали, да, Джерард?

– Приехали, – подтвердил Джерард.

Внимательный слушатель мог бы усомниться в достоверности слов отца Катберта на том основании, что Хьюберт, не будучи американцем, вряд ли бы употребил выражение «не вопрос». Но не подлежало сомнению, что священник взял за правило время от времени заскакивать к Хьюберту вне зависимости от того, ждали его или нет. Так или иначе, он считал это своим неотъемлемым правом.

– Мне было неловко перед Джерардом, он ведь приехал туда в первый раз. Там хозяйничает неотесанная секретарша, я ее давно знаю, она раньше работала в Риме на одного моего друга. Жуткая, невоспитанная…

Здесь в разговор встрял Джерард, а за ним и Мэри. Когда стихли уничижительные междометия, отец Катберт продолжил:

– Думаю, у нее не все в порядке с головой. И она постоянно говорила Хьюберту, что ему пора на ужин, хотя я уверен, никакого ужина и в помине не планировалось, очень уж она на это напирала. – Он опустошил бокал, и слуга вышел из тени, чтобы снова его наполнить. На этот раз Катберта осенило, что лицо этого человека ему знакомо. Однако большего он вспомнить не смог.

Слуга поднял бокал и улыбнулся отработанной, высокооплачиваемой улыбкой.

– Я вас знаю, да? – обратился к нему отец Катберт.

– Это Лауро, – сказала Мэри. – Прошлым летом он был одним из секретарей Хьюберта.

– Надо же, Лауро! В униформе я вас не узнал! Ну и ну! – Казалось, священник смутился, осознав, что слуга понимал, о чем они говорили.

– Не ожидали меня здесь увидеть? – ответил Лауро по-английски, с легким акцентом. – Когда я потерял работу у Хьюберта, то сначала подрабатывал в баре на Виа-Венето, а потом вернулся сюда и устроился у Мэри и Майкла.

– Лауро с нами на ты, – похвасталась Мэри. – Наши друзья из посольства в шоке, но наплевать.

Лауро сверкнул улыбкой и снова растворился в дверном проеме.

– Он может рассказать вам о Хьюберте все, – добавила она.

Лауро согнулся, поправляя розу в букете. Катберт бросил на Мэри осторожный взгляд, но, очевидно, она имела в виду совсем не то, что могла бы.

– Видите ли, на самом деле мне нравится Хьюберт, – признался Катберт, и Джерард подтвердил, что и ему он показался очень приятным человеком.

– Раньше он и мне нравился, – согласилась Мэри. – И сейчас тоже, если честно. Но когда против него ополчилась Мэгги, со своим мужем номер три, пришлось встать на ее сторону. Ведь она – мать Майкла, в конце концов. Что мы могли поделать? С тех пор как Мэгги вышла замуж, ее отношения с Хьюбертом становятся все хуже. Она хочет, чтобы он съехал. А он говорит, что не собирается платить за проживание. Вся мебель тоже принадлежит ей. Хотя трудно с этим придется. Знаете, местные законы… Хьюберт может прожить там до конца света.

К ужину накрыли, как только приехал Майкл. Больше всего говорили о Хьюберте. Тот был идеальной темой для разговора: достаточно насущной, чтобы день за днем следить за событиями, и благодаря их богатству не слишком волнующей. Сам Хьюберт быстро перестал быть старым другом семьи, как в те времена, когда он находился в фаворе у Мэгги. После того как молодожены прекратили навещать его, в их мифологии он превратился в социального паразита.

– Он совсем не похож на прежнего Хьюберта, – сказал Майкл. – Что-то сильно переменило его.

– Я боюсь встретиться с ним в поселке, – добавила Мэри. – Не знаю, о чем нам говорить.

Сначала один, а затем и второй иезуит дали дельный совет, как справиться с неловкостью. За столом прислуживал чересчур смуглый, невысокий, но величавый Лауро, ему помогала симпатичная служанка. Вездесущий весенний ветерок, как еще один слуга, покорно обдувал собравшихся нежным ароматом первых цветов. Вино с собственных северных виноградников прислал новый муж Мэгги.

– Хьюберт убежден, что он прямой потомок богини Дианы Немийской, – сообщил Майкл. – Считает себя если не законным, то духовным наследником всего Неми.

– Не может быть! – воскликнул Джерард.

– Может, – возразила Мэри. – Он в это верит. У них такая семейная традиция, Мэлиндейны всегда в это верили. Мы с Майклом знали в Париже его тетку – она считала это непреложной истиной. Но у нее, по-моему, было не все в порядке со здоровьем.

– Она была уже очень стара, – добавил Майкл.

– Что ж, – заключил Джерард, – надо будет уделить вопросу часть моего внимания.

– Удивительно, – покачал головой отец Катберт, – я думал, что мифы о Диане – его личное хобби. Не знал, что это семейное. К нему стоит заглянуть еще раз.

Древние историки рассказывают о том, что император Калигула делил ложе любви с богиней Дианой Немийской. И в самом деле, сравнительно недавно со дна озера подняли два роскошных корабля, пробывших под водой много веков. Считалось, что на них проходили императорские оргии. Оба корабля во Вторую мировую уничтожили немецкие солдаты. Однако сохранившиеся детали убранства и ритуальные принадлежности создают впечатление, что на борту, даже и после появления христианства, происходило что-то в высшей степени сакральное. А поклонение Диане в Неми уходит корнями в необозримое мифологическое детство человечества. Что же касается предков Хьюберта…

Но, помня о том, что в соседнем доме разговор становится все откровеннее и интереснее, что Лауро многозначительно помалкивает в своем углу, а Мэри, светясь калифорнийским загаром, васильковыми глазами и белоснежными зубами, уже несколько раз успела повторить недавнее изречение Мэгги: «Богиня Диана Немийская с почтением просит своего родственника, господина Хьюберта Мэлиндейна, принять участие в Охотничьем балу, который будет проводиться здесь, в Неми», – помня обо всем этом, присмотримся к Хьюберту повнимательнее.

Хьюберт тем временем, посмотрев, как Паулина Фин моет тарелки, вынес кофе на террасу.

– В моем возрасте, – заявил он, – не стоит пить кофе на ночь. Но, если честно, думать о том, чего не стоит, невыносимо. Всему должен быть предел.

– Понимаю, – ответила Паулина, глядя через его плечо на изумительной красоты озеро.

– Мисс Фин, – сказал Хьюберт, – я решился. Я не покину этот дом.

В декабре семьдесят второго года, вскоре после развода Мэгги, он сбрил бороду. Неделю спустя, уже в январе, узнав, что она вышла замуж за какого-то маркиза с севера страны, он сбрил и усы. Тогда Хьюберт не связывал эти поступки с Мэгги. Однако это как-то отражало его реакцию или, что более вероятно, подготовку к чему-то. Возможно, к какому-то испытанию, которое требует сбривания волос.

Теперь он выглядел моложе. Паулина Фин, которую он нанял в феврале, никогда не видела своего работодателя с бородой и усами и описала его лучшей подруге, еще одной англичанке, работавшей в Риме, как «смазливчика».

Хьюберту исполнилось сорок пять. «Смазливчиком» он был не всегда. Иногда, отправляясь в Рим, чтобы пройтись по магазинам и пообедать с подружкой, Паулина обзывала его «слегка голубоватым». Как бы то ни было, Хьюберт, без сомнения, выглядел неплохо, особенно в страдании. Держаться в форме помогала паника, охватывавшая его, когда он начинал толстеть. Экстренные меры, которые Хьюберт тут же начинал предпринимать, обычно состояли из полного поста продолжительностью в несколько дней, самое большее – в дюжину. Таким образом он быстро доводил себя до истощения и преспокойно начинал снова набирать вес, не стесняясь в блюдах и напитках. Хьюберту не раз говорили, что столь изуверским способом он успешно себя доконает, но этого так и не произошло. Большая часть его сознательной жизни состояла из приступов подобной паники, в перерывах между которыми он предавался грезам, брюзжал или подолгу и со вкусом наслаждался жизнью. Сейчас один из таких перерывов подходил к концу, чем и объяснялась особая одухотворенность встревоженного лица Хьюберта. Он был смуглым и голубоглазым. По отдельности его черты ничего особенного не представляли, однако лицо и осанка производили впечатление. Впрочем, обычно Хьюберт не придавал значения своим внешним достоинствам.

Дом с лучшим видом в округе был богато обставлен. Спустя год после постройки он все еще блистал новизной. Новым был даже антиквариат. Мзгги перевезла из своих поднебесных апартаментов на востоке Манхэттена невероятное количество старинной мебели и столько же картин. Гостиную украшали шесть стульев времен Людовика XIV. Сейчас стульев было пять, а шестой недавно отправился в Рим, в очень неплохую мастерскую на Виа-ди-Санта-Ма-рия-дель-Анима, где с него делали точную копию. У Хьюберта почти не было денег, так что забота о собственном будущем и уверенность, что Мэгги так или иначе заберет из дома мебель, подвигли его принять меры предосторожности. Все было почти готово, оставалось только снять обивку с оригинала, натянуть ее на копию и послать мисс Фин забрать ее. Мисс Фин он сказал, что стул на реставрации. Оригинал же остался в Риме, в полном распоряжении Хьюберта. Как деньги в банке. Хьюберт думал, не подменить ли еще пару-тройку предметов обстановки и, возможно, один стул. Так, пол гостиной застилал исфаханский ковер семнадцатого века. Мысли Хьюберта не раз обращались к нему, но скопировать с необходимой точностью ковер было невозможно. В последнее время Хьюберт мало пользовался гостиной, оттуда исчезло прежнее очарование.

Мэгги отдалялась от Хьюберта довольно долго. Это только ему окончательный разрыв показался внезапным. Он считал его то очередной причудой эксцентричной миллионерши, то влиянием нового мужа, тоже, между прочим, не бедного. Хьюберт не желал признавать очевидного. Как нам известно, еще прошлым летом он сокрушался об отсутствии такта в характере Мэгги. Ее покровительство уже тогда сходило на нет. Она позволила Хьюберту занять дом, молчаливо выполняя неприятное соглашение – вилла была спроектирована по его желанию за три года до постройки. Но уже в эти три года, и тем более когда дом был закончен, Мэгги постепенно перестала полагаться на Хьюберта. Возможно, она начала тяготиться им и раньше.

Хьюберта же собственное положение угнетало дольше и сильнее, чем он признавал в разговорах о Мэгги. «Испорченная миллионерша, – повторял он сначала себе, а потом и Паулине Фин. – Сначала использовала меня, а потом выбросила. Сперва бегала за советами, а теперь хочет, чтобы я выметался из этого дома и из ее жизни. Все мои планы строились на ее обещаниях. У нас было соглашение…»

Паулина предполагала, что без любовной связи тут не обошлось, пока однажды, доверившись ей исключительно потому, что больше поговорить было не с кем, Хьюберт не заявил:

– Я никогда не прикасался к женщине. Я люблю женщин, но даже близко ни к одной нс подходил. Это разрушило бы все волшебство. Женщины – волшебные существа. Я не могу жить без них. Поэтому о постели не может быть и речи.

Подобная тирада ненадолго озадачила Паулину. Быстренько все обдумав, она заключила, что Хьюберт попросту не встретил по-настоящему привлекательную, заслуживающую доверия женщину, и твердо решила не покидать его в дни тяжелых испытаний.