"Memento mori" - читать интересную книгу автора (Спарк Мюриэл)

Глава восьмая

Дама Летти прекрасно обходилась без постоянной горничной, однако теперь из-за телефонных неприятностей ей нужно было, чтобы кто-то снимал трубку вместо нее. Почему-то, однако, этот тип не желал передавать свое ужасное сообщение через девушку. Зато все те две недели, что она пока что прослужила, прямо отбоя не было от ошибочных звонков. Когда однажды это приключилось три раза, дама Летти начала приставать к горничной с расспросами.

– Кто это был, Гвен, мужчина?

– Не туда попали.

– Но это мужчина звонил?

– Да, только он не туда попал.

– А что именно он сказал? Ответьте мне, пожалуйста, на мой вопрос.

– Он сказал: «Извините, я не туда попал», – крикнула Гвен, – вот что он сказал.

– А какой у него был голос?

– Ой, мадам. Ну, мужчина как мужчина. Номера, наверно, пересеклись, знаю я эти телефонные дела.

– Да, но голос – старый или молодой? Тот же самый, что и в прошлый раз, когда ошиблись номером?

– По мне, так все они те же самые, когда не туда попадают. Вы лучше сами тогда подходите к телефону, вот и...

– Я лишь потому спрашиваю, – сказала дама Летти, – что с тех пор, как вы у меня служите, нам все время звонят по ошибке. И все время это мужчина.

– На что вы намекаете? Нет, вот на что вы намекаете, мадам?

Ни на что доступное пониманию девушки дама Летти не намекала. Вечером Гвен собралась отлучиться, и Летти была рада, что Годфри обедает у нее.

Часов в восемь, когда они сидели за обедом, телефон зазвонил.

– Годфри, подойди ты, пожалуйста.

Он вышел в холл. Она слышала, как он снял трубку и назвал ее номер. «Да, совершенно верно», – сказал он. «Кто, кто это говорит?» – затем услышала Летти. И он положил трубку.

– Годфри, – спросила она, – это он?

– А кто же еще? – сорвался в крик Годфри. – «Скажите даме Летти, пусть помнит, что ее ждет смерть». И дал отбой. Черт знает, прямо удивительно. – Он сел за стол и снова принялся хлебать суп.

– Кричать незачем, Годфри. Держись поспокойнее. – При этом все ее грузное тело сотрясалось.

– Да нет, ну странно чертовски. Говорю тебе: у тебя есть враг. По выговору какой-то уличный парень, еще и шепелявый.

– Что ты, Годфри, он явно образованный человек. Но говорит нарочито мрачно.

– Я тебе говорю: парень с улицы. Я же его не в первый раз слышу.

– У тебя, должно быть, плоховато со слухом, Годфри. Это пожилой культурный человек, которому следовало бы понимать...

– Какой-нибудь разносчик, не более того.

– Чепуха. Поди позвони в полицию. Они просили всегда информировать...

– А толку-то? – сказал он. И, увидев, что она собралась возразить, прибавил:

– После обеда. Позвоню после обеда.

– Это он так в первый раз за две недели, что у меня Гвен. Когда Гвен подходит к телефону, он говорит: «Извините, не туда попал». Раза два или три на дню.

– Так, может быть, и в самом деле кто-то не туда попадает? Наверное, пересечение номеров. Ты на станцию звонила?

– Звонила, – сказала она. – Мне там сказали, что линия в полном порядке.

– Да наверняка номера пересеклись.

– Ох, – сказала она, – ты совсем как Гвен: пересеклись, пересеклись. Я-то, пожалуй, догадалась, кто он такой. Я думаю, это главный инспектор Мортимер.

– Не его голос.

– Значит, подручный, – сказала она.

– Чушь. В его-то положении.

– Вот почему полиция и ротозейничает. Она знают; но ни за что не откроют. Он же их бывший начальник.

– А я тебе говорю, у тебя есть враг.

– А я тебе говорю, что это Мортимер.

– Тогда почему же, – поинтересовался Годфри, – ты с ним по-прежнему советуешься?

– Чтобы он не догадался, что я его подозреваю. Тут он и попадется в ловушку. А пока что, как я тебе говорила, он из моего завещания вылетел. И вот уж этого он точно не знает.

– Ох, да ты все время переписываешь завещание. То-то и врагов у тебя чертова пропасть. – Годфри почувствовал себя виноватым, что вчера проболтался Олив насчет изменения в завещании Летти. – Вот и неудивительно, – сказал он, – что ты знаешь, кто тебе звонит.

– Что-то давно от Эрика не было вестей, – заметила дама Летти, и он почувствовал себя еще виноватей, припомнив, что наговорил Олив.

– Недель примерно шесть он пробыл в Лондоне. И вчера вечером воротился в Корнуолл.

– И ко мне ни разу не зашел. Годфри, ты что же мне раньше-то не сообщил?

– Я и сам не знал, что он в Лондоне, – сказал Годфри. – Вчера только узнал от общего приятеля.

– Какого еще общего приятеля? Что Эрику в Лондоне понадобилось? Что за приятель?

– В данный момент выпало из памяти, – сказал Годфри. – Я давным-давно перестал вникать в дела Эрика.

– Память нужно тренировать, – сказала она. – Ты попробуй каждый вечер перед сном перебирать в памяти все события дня. Я, надо сказать, очень сильно удивлена, что Эрик мне даже не позвонил.

– Да он и к нам не думал наведаться, – сказал Годфри, – с чего бы ему тебе-то звонить?

– Ну, все-таки, должен же понимать, где ему прямая выгода.

– Ха, ты Эрика не знаешь. Всего-то пятьдесят шесть лет – и сплошная незадача. Надо бы тебе знать, Летти, что мужчины его типа в этом возрасте терпеть не могут старух: это им напоминает, что они и сами стареют. Ха, а он, кстати, жаловался на возраст, мне говорили. Ты, Летти, пожалуй что, его еще и проводишь. Оба мы его, наверное, проводим.

В эту ночь, лежа в постели, дама Летти определенно догадалась, что не кто другой, как Эрик, тревожит ее телефонными звонками. Сам, конечно, не звонит, чтобы она не узнала его по голосу. Кого-нибудь нанял. Она села в постели и включила свет.

Дама Летти сидела глубокой ночью в халате и наполняла свою перьевую ручку. При этом она поглядывала на только что исписанную страницу. Какой у меня, думала она, шаткий почерк. И тут же, словно хлопнув дверью, забыла об этом думать. Она вытерла перышко, перевернула страницу и продолжала на другой стороне письмо Эрику:

«...так что, прослышав о том, что ты пребывал в Лондоне последние шесть недель, плюс то, что ты мне об этом не сообщил, уж я не говорю – не зашел, это, признаюсь, показалось мне по меньшей мере невежливым. Между тем я хотела посоветоваться с тобой кое о чем касательно твоей матери. Сколько я понимаю, придется ее раньше или позже отправить в дом призрения в Суррее, о котором я тебе в прошлый раз говорила».

Она отложила ручку, вытянула шпильку из своих редких волос, потом снова зашпилила их. Может быть, подумала она, с Эриком надо еще потоньше. И лицо ее, озаренное настольной лампой, пошло морщинами. Ее осаждали сразу две мысли. Одна: я, право же, очень устала; а другая: ничуть я не устала, вся моя энергия и напор при мне. Она вскинула ручку и продолжала усеивать страницу нетвердыми буквами:

«В последнее время я произвела кой-какие изменения, о которых, думается, желательно бы поговорить с тобой, если ты соблаговолил бы информировать меня о своем приезде в Лондон».

Тонко или не слишком? Нет, для Эрика, пожалуй, чересчур тонко.

"Эти, собственно, пустяковые изменения касаются, конечно, моего завещания. Мне всегда казалось прискорбным, что твой кузен Мартин, столь замечательно проявивший себя в Южной Африке, в завещании никак не упомянут. Мне не хотелось бы семейных огорчений после того, как я отойду в лучший мир. Тебе, разумеется, по-прежнему завещано то, что завещано, однако желательно бы серьезно поговорить с тобой. Ты ведь помнишь, как мне пришлось изменить завещательные распоряжения после того, как твой кузен Алан пал на поле брани..."

Вот это хорошо, подумала она, вот это тонко. Эрик ведь как-то ухитрился обойтись без войны. И продолжала:

«Мне бы очень хотелось переговорить с тобой, однако я, старая женщина, отлично понимаю, что ты, чья молодость на исходе, донельзя занят делами. В настоящее время мистер Меррилиз переписывает уточненное завещание, и теперь уж я оставлю все как есть. Тем не менее хотелось бы обговорить все эти изменения с тобой, если бы ты объявился на протяжении твоего шестинедельного пребывания в Лондоне, о котором я ничего не знала до твоего возвращения в Корнуолл».

Вот так, подумала она. Небось примчится из своего Корнуолла с первым же поездом. Если это он, то сразу поймет, что я знаю кто. Нет уж, подумала она, чем другим, а на испуг меня никто не возьмет. И снова принялась думать, кто же такой ее враг. Вряд ли, засомневалась она, вряд ли это Эрик... откуда ему деньги взять, чтобы нанять подручных. Это уж скорее Мортимер. Но тот или другой, а все-таки кто-то из моего завещания. С этой мыслью она заклеила и запечатала письмо Эрику, положила его на поднос в прихожей и отправилась в постель. Голова ее медленно елозила по подушке: сон к ней не шел. Наверно, простудилась в кабинете. Ногу свела судорога. Она тосковала по сильному другу, по некой большой силе, которой немного бы почерпнуть. Кто мне помощник? – думала она. Годфри – эгоист, Чармиан – слаба, Джин Тэйлор прикована к постели. Разговор Тэйлор понимает, но силы, нужной силы у нее нет. Алек Уорнер... может, пойти к Алеку Уорнеру? Нет, какая у него сила. У Тейлор тоже нет. Да, нету у него нужной силы.

Вдруг она подскочила: что-то слегка тронуло ее за щеку. Она включила свет. Паук у нее на подушке, паук величиной с медную монету замер и растопырил бурые лапки! Она глянула на него, вся дрожа, потом собралась с силами: надо скинуть его с подушки. И когда она протянула руку, в глаза ей бросилось другое паучье, мохнатое существо, тоже на подушке, ближе к затененному краю. «Гвен! – кричит она. – Гвен!»

Но Гвен крепко спит. В отчаянии дама Летти хватает большого паука. Это, оказывается, перышко. И другое существо тоже – тоже перышко.

Она снова уронила голову на подушку и подумала: ох, мои старые подушки, надо новые.

Она выключила свет, и голова ее снова заерзала. Кто же, подумала она, кто же даст мне силы? Она перебрала с первого до последнего друзей и знакомых – кто из них крепче, сильнее ее?

Цунами, наконец догадалась она. Цунами Джопабоком мне поможет. Цунами, вот уж сорок лет ее противника в комитете, нередко смущала своим существованием даму Летти. Особенно ее обозлили повелительность и распорядительность Цунами на похоронах Лизы. Но сейчас странным образом она почувствовала прилив сил при одной мысли об этой женщине. Цунами Джопабоком все поставит на место, это ей не по силам. Цунами выследит этого мерзавца. И голова дамы Летти замерла на подушке. Завтра она поедет в Ричмонд и поговорит с Цунами. Кстати же, Цунами и всего-то едва за семьдесят. Хорошо бы этот идиот муж Рональд куда-нибудь делся. Если и нет, ладно, он все равно глухой. Дама Летти свернулась клубочком и заснула, в полусне впитывая силы Цунами Джопабоком, будто молоко от некой могущественной матери.

– Доброе утро, Эрик, – сказала Чармиан, кое-как пробравшись вокруг стола к своему месту.

– Да не Эрик, – сказала миссис Петтигру. – Мы опять сегодня утром немножко путаемся.

– Правда, милая? И отчего же вы путаетесь? – поинтересовалась Чармиан.

Годфри почувствовал, что, того и гляди, начнется перепалка, поэтому он выглянул из-за газеты и сказал жене:

– Летти вчера вечером говорила мне, что память очень укрепляется, если припоминать на ночь все, что случилось за день.

– Как же, – сказала Чармиан, – это рекомендуется всем католикам: каждый вечер перебирать дневные происшествия. Это прекрасный способ.

– Да нет, – сказал Годфри, – совершенно не в том смысле. Ты говоришь исключительно о нравственных деяниях. А я говорю о том, что вообще произошло. Память очень укрепляется, как вчера и сказала Летти, если учитывать, чем тебя обогатил опыт за истекший день. А твой способ, ты его называешь католическим, вообще присущ всем религиям, большинству. И как я понимаю, этот ваш метод проверки совести рассчитан на то, чтобы закабалить личность и стеснить ее свободу действий. Да хоть себя возьми, к примеру. Ты обратись хоть немножко к психологии.

– К кому, прости, обратиться? – язвительно спросила Чармиан, принимая чашку, которую ей протянула миссис Петтигру.

Годфри снова уткнулся в газету. А Чармиан продолжала начатый спор, обращаясь к миссис Петтигру:

– Не понимаю, как это можно рассматривать свои нравственные деяния, не припомнив все происшествия дня. Эта одно и то же. И что Летти советует, это форма...

Годфри положил газету.

– А я говорю, что это не одно и то же.

Он окунул длинненький тост в чай и потом взял его в рот.

Миссис Петтигру не упустила случая выступить миротворицей.

– Спокойно, потише, – сказала она Чармиан. – Кушайте свой омлетик, Тэйлор его вам старалась готовила...

– Тэйлор здесь нет, – сказала Чармиан.

– Тэйлор – ты как сказала? – изумленно переспросил Годфри.

Миссис Петтигру подмигнула ему.

Годфри разинул было рот, чтобы ее одернуть, потом передумал и рот закрыл.

– Тэйлор в больнице, – сказала Чармиан, упиваясь новообретенной ясностью.

– «Мотлинг», – прочитал Годфри, – ты слушаешь, Чармиан? «10 декабря в Зомбе (Ньясаленд) скончался майор Космос Петуик Мотлинг, кавалер ордена королевы Виктории I-й степени, муж покойной Юджинии, возлюбленный родитель Патриции и Юджина, на девяносто первом году жизни». Ты слушаешь, Чармиан?

– Да, дорогой, он что, погиб на фронте?

– О боже мой! – сказала миссис Петтигру. Годфри разинул было рот, чтобы укорить миссис Петтигру, но осекся. Он снова загородился газетой и из-за нее пробурчал:

– Нет, в Зомбе он умер. Мотлинг – это фамилия. Он туда уехал, когда вышел в отставку. Да ты его не помнишь.

– Я лично его прекрасно помню, – сказала миссис Петтигру, – когда еще супруга его была жива, Лиза имела обыкновение...

– Он что, погиб на фронте? – снова спросила Чармиан.

– Дался вам этот фронт, – сказала миссис Петтигру.

– «Джопабоком», – сказал Годфри, – ты слушаешь, Чармиан? «Скончалась 18 декабря в Мандевиллской частной лечебнице, Ричмонд; Цунами Этель, возлюбленная супруга Рональда Чарльза Джопабокома».

– Цунами Джопабоком! – воскликнула миссис Петтигру, потянувшись за газетой. – Дайте посмотреть!

Годфри отдернул газету и разинул было рот, чтобы воспротестовать, но потом снова закрыл его, сказавши, однако:

– Я еще не дочитал газету.

– Подумать только, Цунами Джопабоком, – сказала миссис Петтигру. – Ну конечно, рак есть рак.

– Да она и всегда была жуткая стерва, – сказал Годфри, будто смерть ее послужила этому окончательным подтверждением.

– Вот интересно, – сказала миссис Петтигру, – кто теперь будет ухаживать за бедным старым Рональдом? Он ведь почти совсем глухой.

Годфри пристально поглядел на нее, желая понять, что она, собственно, имеет в виду, однако ее плоский широкий нос был скрыт за чашкой, а глаза созерцали мармелад.

На самом же деле она была весьма поражена смертью Цунами. Всего месяц назад они с Джопабокомами договорились вместе оспаривать завещание Лизы Брук. Цунами, узнав о дотоле тайном браке Гая Лита и Лизы, пошла на вынужденный контакт с миссис Петтигру и попыталась загладить их недавние разногласия. Миссис Петтигру и сама по себе не терялась, но уж очень это выходило дорогонько. И она согласилась выступить заодно против Гая Лита на том основании, что его супружеские отношения с Лизой Брук не были осуществлены. Их предупредили, что дело, мягко говоря, ненадежное, но у Цунами были деньги и напор, а миссис Петтигру располагала доказующей перепиской. Рональд Джопабоком как-то мялся – не хотелось ему, видите ли, затевать скандал, но Цунами вроде бы не склонна была уступать. Поэтому смерть Цунами поразила миссис Петтигру. Теперь ей придется, ох, обрабатывать Рональда. Нет человеку покоя. Вот она и уставилась на жестянку с мармеладом, как бы оценивая ее возможности.

Годфри опять уткнулся в газету.

– Похороны закрытые. Не надо, стало быть, тратиться на венок.

– Ты бы лучше написал бедняге Рональду, – предложила Чармиан, – а я помолюсь за Цунами. Ох, я ее помню совсем еще девочкой. Она тогда только что приехала из Австралии, и у дяди ее был приход в Дорсете, – как, кстати, и у моего дяди, миссис Петтигру.

– Твой дядя не в Дорсете. У него был приход в Йоркшире, – буркнул Годфри.

– Но он тоже был приходский священник, как и дядя Цунами. Вообще не вмешивайся ты, Годфри. Я разговариваю с миссис Петтигру.

– Да называйте же вы меня Мейбл, – сказала миссис Петтигру, подмигнув Годфри.

– Ее дядя, Мейбл, – сказала Чармиан, – был приходским священником, как и мой. Это у нас было общее. У нас ведь, знаете, миссис Петтигру, было очень мало общего, и, конечно же, тогда она еще была гораздо моложе меня.

– Она и сейчас моложе тебя, – сказал. Годфри.

– Нет, Годфри, теперь уже нет. Так вот, миссис Петтигру, я очень живо припоминаю, как оба наших дяди и мы все как-то раз собрались в Дорсете, в деревенском доме, мы там жили. Еще был один епископ и декан, ну и, конечно, оба наших дяди. Ох, бедняжка Цунами, она так скучала. Они спорили о Писании и об этом, знаете, немецком новопридуманном манускрипте под буквенным названием «Кью». И как Цунами ужасно обозлилась, когда услышала, что «Кью» – это всего-навсего манускрипт, она ведь подумала, что они говорят о каком-то епископе, и громко спросила: «А разве есть в Гарден-Кью, в ботаническом саду какой-нибудь епископ?» Ну и все расхохотались, конечно, а потом все-таки пожалели Цунами. И утешали ее – говорили, что вообще-то «Кью» – это неясно что, даже и не манускрипт, тем более что такого манускрипта и не было, и я, честно скажу, никогда не могла понять, как это у них получается – сидеть за полночь и обсуждать, что совпадает и что не совпадает с «Кью», раз это вообще неясно что. А бедняжка Цунами ужасно огорчилась, она терпеть не могла, чтоб над нею смеялись.

Миссис Петтигру подмигнула Годфри.

– Чармиан, – сказал Годфри, – ты сама перевозбудилась. – И действительно, она взахлеб рыдала.