"Истребители" - читать интересную книгу автора (Ворожейкин А.В.)Первый бой Коротка летняя ночь – Все по самолетам. Повнимательней к сигналам. Очередность дежурных звеньев прежняя. Васильев – Может, принести одеяло? Свежо, – заботливо спросил Васильев. – Не надо, самурайка греет… Ложись-ка и ты, ночь, наверно, не спал? А мотористу скажи, пусть внимательно следит за сигналами. – Он тоже не спал. Всю ночь с оружием возились, чистили… Спасибо еще, техник по вооружению Пушкин помог, а то бы и к утру не управились. Васильев присоединил рычаг запуска автомашины-стартера к винту самолета и прилег рядом. Чехлы, на которых мы устроились, были новенькие, чистые, но терпкий степной запах уже успел их пропитать. Я вспомнил, как щекотала глотку и ноздри пороховая гарь, собравшаяся в кабине при моей безумной погоне и стрельбе, и, встревоженный воспоминанием, уже не мог заснуть. Солнце, поднявшись над горизонтом, посеребрило степь. Слабый ветерок, пошевеливая росистую траву, делал ее похожей на морскую гладь, поблескивающую мелкой зыбью. Не слышно разговоров, не видно людей у самолетов, – необыкновенная тишина стоит над полем. Шакал, бежавший по степи, издалека заметил самолеты, навострил уши и постоял немного, принюхиваясь, потом поджал хвост и скрылся. Вот звонкие жаворонки, высоко поднявшись, начали славить восходящее солнце, просторную степь, этот свежий воздух… – По самолетам! – торопливо сказал моторист, трогая воротник моего реглана. Я – в кабине. Этот маневр – из-под крыла в кабину – все летчики, каких я видел справа и слева от себя, выполнили в мгновение ока. И вот уже на мне – парашют, привязные ремни плотно охватывают тело. Солнце светит прямо в затылок. Но воздух, пока еще не раскаленный, спокоен, ясные степные дали сливаются с горизонтом, свободном от миражей. «Какое раздолье для авиации! Только летай да летай, – думал я. – Вот бы где строить летные школы… Да, но вода, дороги, жилье?» На аэродром привезли завтрак. – Может, вам сюда принести? – спросил Васильев. – Есть не хочется, а вот чайку бы не мешало. Едва я принял из его рук кружку какао и бутерброд, как в воздух взвились две красные ракеты. Аэродром пришел в движение, как потревоженный муравейник. Через несколько секунд заработали моторы, а через минуту эскадрилья уже находилась в воздухе. Ее строй состоял из двух групп: в первой – девять самолетов, сзади – шестерка. Шли, как на параде, держась красивым, очень плотным строем. Каждый жался к крылу товарища, искренне веря, что это и поможет ему в бою. Хороший строй, чистый гул моторов, близкий локоть товарища – все придавало уверенность, поднимало боевой дух. И солнце, приветливое и ясное, высвечивало похожую на море степь, сообщая ей какой-то спокойно-праздничный вид. А все это, вместе взятое, взывало к бдительной решимости, к готовности ринуться в бой. Сверкнуло озеро Буир-Нур, река Халхин-Гол… Высота – 4000 метров, в небе ни облачка, видимость превосходная… Где же японские самолеты? Каждый, цепко держась своего ведущего, скользил взглядом по сторонам, отыскивая нарушителей воздушных границ. Вплотную прижавшись к командиру эскадрильи справа, я видел, как он, покачав крыльями, сделал плавный, точно при учебных полетах на групповую слетанность, разворот, – и вся девятка, крыло в крыло, последовала за ним. Проученный вчерашней погоней за разведчиком, я взглянул на часы, контролируя время. Вот командир начал круто снижаться: он заметил внизу истребителей и готов был их атаковать. Оказалось, однако, что истребители – наши. Тогда Василий Васильевич снова пошел вверх. Как ни прост был этот нетерпеливый маневр, от парадного строя ничего не осталось. Ушло немало времени, прежде чем эскадрилья снова приняла установленный боевой порядок. Скоро стало ясно, что пора возвращаться, так и не встретившись с противником… Командир взял курс на аэродром. Над стоянками строй эскадрильи приобрел особую четкость. Вылет, хотя и не давший результата, считался боевым, и сейчас каждый летчик прилагал все свое старание и умение, чтобы товарищи, оставшиеся на земле, отдали должное. Нет, больше – восхитились безупречностью нашей слетанности! После посадки летчики собрались у командного пункта. Василий Васильевич, переговорив по телефону, вышел из палатки очень недовольным. – Кто-нибудь видел самолеты противника? – обратился он к летчикам, обводя их медленным взглядом. – Нет! – ответили ему хором. – А разве были? – В том-то и дело, что были, а мы их проглядели… И он показал по карте, где прошла небольшая группа японских самолетов. Слишком сильно страдало его самолюбие, чтобы он передал летчикам все детали своего разговора с командиром полка майором Глазыкиным. Но смысл упрека и без того был понятен Василий Васильевич только сообщил, что посты воздушного наблюдения получили указание выкладывать из полотен стрелу, которая будет указывать направление на противника. В палатке снова зазвонил телефон – вызывали командира эскадрильи. «Понятно!… Заправляются бензином… Есть!» – доносился оттуда голос Василия Васильевича. Он не вышел, а пулей вылетел к летчикам… – Немедленно по самолетам! У японцев в тылу начались оживленные перелеты. Быть наготове! – Еще не все бензином заправились! – Разок можно и с сухими баками слетать! Самолет командира и мой находились близ командного пункта. Тут же стояла машина с завтраком. Посадив техников в кабины, мы решили позавтракать здесь. Если будет дан сигнал на вылет, то, пока бежим к самолетам и надеваем парашюты, техники запустят моторы. Командир, однако, что-то медлил с едой, все смотрел в небо, крутил своей крупной головой. – Плохо! – сказал он наконец. – При такой прекрасной видимости не обнаружить противника… – Никуда не годится, – подтвердил я. – Нам всем нужно лучше смотреть. – Да я уж смотрел, смотрел… Глазам больно стало, так смотрел!… – в сердцах воскликнул он и опять стал крутить головой. Помолчав немного, он взял меня за руку: – Слушай, пойдем-ка на КП! В палатке он вытащил из-под матраса термос, налил в колпачок разведенного спирта, протянул мне: – Давай по маленькой! – Не буду. И тебе не советую. Вечером – другое дело. Он подержал стаканчик на весу, помедлил, раздумывая, вылил спирт в термос. На завтрак опять отварная баранина с рисом. Я подсел к Холину. Он что-то был сумрачен, никакой охоты к разговору не проявлял. Зато с парторгом лучшего времени для беседы мне не найти. У парторга, жилистого техника самолета, было сухое, загорелое лицо, речь неторопливая, осмотрительная – каждое слово, прежде чем прозвучать, как бы выдерживалось, обкатывалось, калибровалось, – люди всегда готовились услышать от него нечто особенное, значительное, именно свое. Я просмотрел его конспект, по которому он должен провести политинформацию о государственном и общественном строе МНР. Потом мы обсудили состав редколлегии стенной газеты, летчики – ее костяк – заняты дежурством, а нужда в маленькой, боевой рукописной газете становится всё острее… Взять хотя бы мой вчерашний полет или сегодняшний промах эскадрильи… Газету решили называть «Боевым листком». Понизив голос, парторг обронил несколько слов о Холине. Тревожные, не очень уверенные слова. Необычная замкнутость летчика Холина кажется ему подозрительной. Конкретных фактов нет, но Холин держится не так, как другие, это замечают многие. А граница рядом… Так что он, парторг, считает своим долгом… Я сказал, что у Холина семейные неприятности. «Разве в чужую душу залезешь, товарищ комиссар?» И я не понял, возражает парторг или согласен с таким объяснением. Командир между тем, поковырявшись в тарелке, скрылся в палатке. Правда, жара очень действовала на аппетит. На это жаловались все летчики. Но я-то понимал, что Василий Васильевич оставил свою порцию баранины и отправился на КП по другой причине. Доложить комиссару полка? Вряд ли поможет: внушения даже больших начальников не оказывали на Василия Васильевича должного влияния… Может быть, когда начнется настоящая боевая работа, он сам перестанет?… Я ухватился за эту надежду. В сравнении с тем, что нас ожидало, пристрастие Василия Васильевича к спиртному отошло на задний план. Ведь мы находимся в необычных условиях, не сегодня-завтра каждый из нас может встретить смерть… Вправе ли я, должен ли перед лицом испытаний навлекать на товарища, вместе с которым поднимаюсь в бой, мелкие беды и огорчения, быть нетерпимым к его слабостям? |
|
|