"Под нами Берлин." - читать интересную книгу автора (Ворожейкин А.В.)Ворожейкин А. В. Под нами Берлин. – Горький: Волго-Вятское книжное издательство, 1970. Аннотация издательства: Книги нашего земляка дважды Героя Советского Союза, генерал майора авиации Арсения Васильевича Ворожейкина уже известны самому широкому кругу читателей. Новая книга «Под нами Берлин» тематически и хронологически завершает три его предыдущие («Истребители», 1961 г.; «Над Курской дугой», 1962 г.; «Рассвет над Киевом», 1966 г.). Каждая из этих книг посвящена одному из определенных периодов военной биографии автора. 3У машины не вышла правая нога шасси. Сажусь на одно колесо. Неприятно. Самолет, коснувшись земли, устойчиво побежал. В конце пробега начал плавно крениться и, черкнув крылом по земле, мягко развернулся и встал на левой ноге. Ко мне бегут люди, мчится санитарная машина, но я не спешу вылезать из кабины. Я с грустью гляжу на иссеченный истребитель. В голове вихрятся горькие, как сама война, мысли. За три месяца боев меня подбивают уже третий раз. Не много ли? Первый раз пострадал от бомбардировщиков. На них я напал сверху, а нужно было снизу. Второй раз меня атаковал истребитель противника, когда я садился на свой аэродром. Отделался ранением. И вот теперь. Этого могло не случиться, если бы я постоянно был настороже. Воздушный бой ревнив, и летчику нельзя отвлекаться. Мне пришлось воевать на Халхин-Голе в 1939 году, на финской войне в сороковом, в Отечественную – уже пошел второй год. Сделана не одна сотня боевых вылетов. Казалось, можно было научиться предугадывать беду. И все же враг сейчас подловил меня, как новичка. Почему? Да потому, что в самой природе человека больше мирного, добродушного, чем воинственного. Человек устает от постоянного ожидания опасности, смерти. Притупляется острота, настороженность. Впрочем, к чему оправдания? Промах есть промах. В бою ничто безнаказанно не проходит. Требовательность и еще раз требовательность. И меньше будет крови. Сейчас об этом нужно будет поговорить с товарищами. Первым прыгнул мне на крыло Миша Сачков: – Ну как, цел? – Цел. А ты? – Только самолет здорово пострадал. Тебя тоже «фоккер» крепко прихватил. Я только его заметил и хотел выбить, но тут откуда-то взялся второй – и как дал по мне! Аж мотор захлебнулся. – Прозевали. – Да-а, – сокрушался Сачков. – И надо же… Можно только удивляться, что нас разом подбили. Оба видели друг у друга сзади истребители противника и могли бы взаимно защититься, а вот не сумели. Очевидно, и рефлексы при некоторых обстоятельствах имеют инерцию и способны опаздывать. – А как с остальными? – спросил я. – От Кустова уже пришла телеграмма: плюхнулся где-то на передовой, машина разбита, а сам – ни царапины. Остальные все возвратились. – И невредимы? – Да, только у Тимонова несколько пробоин от «юнкерсов». Но это ерунда: на час работы технику. – Значит, бой провели неплохо. – Безусловно, – подтвердил Сачков. Миша смеется. Глядя на него, я тоже улыбаюсь. Мы понимаем, что значит наше веселье. Смех – лучшая разрядка. Техники, окружив раненый самолет, осматривают пробоины. Мое внимание привлекли три отверстия от бронебойных снарядов в кабине. Сачков садится в машину, и мы с-ним исследуем, как же эти снаряды могли миновать меня? Они прорезали кабину прямо, где я сидел. Один из них просто должен был продырявить мне голову. Становится жутко. Я чувствую, как спазма сдавливает грудь, утяжеляя дыхание. Чувство страха только теперь, на земле, когда опасность миновала, охватило меня. Сачков, видимо решив убедиться, что моя голова невредима, внимательно осмотрел ее и показал на правую бровь: – Во где снаряд прошел! Даже подпалил. Машинально ощупываю бровь. Пальцы чувствуют следы смерти. Еще бы несколько миллиметров, стоило бы чуть податься вперед – и все! Мища уловил мое настроение: – Мой самолет тоже порядочно продырявили. От. сочувствия товарища на душе становится легче. И я, махнув рукой на пережитое, зашагал в эскадрилью. Собрались летчики. Итог боя: девять вражеских самолетов уничтожены и три подбиты. Успех объясняем правильными тактическими приемами, особенно умелым использованием виражей. Никто ни словом не обмолвился о главном – боевой спайке. Дружба для нас стала такой же потребностью, как воздух. Поэтому среди нас нет слабых. Совместная борьба делает всех сильными. В бою особенно отличился Тимонов. Командир полка крепко пожал ему руку. – На средних высотах «як» – хозяин, здесь грех не бить фашистов, – словно оправдываясь, сказал он. – Если бы на него поставить высотный мотор, как на «лавочкиных», то он не уступал бы «фоккеру» и на шести-восьми километрах. И наш «як» был бы королем воздуха. – Тогда он прогадал бы в скорости на малых и средних высотах, – заметил я. – А ведь почти все бои идут на этих высотах. – Может быть, – согласился Тимонов. – Но почему тогда мы не взаимодействуем с «Лавочкиными»? Как было бы хорошо – они на самой верхотуре, а мы ниже. Тогда «мессерам» и «фоккерам» нигде бы не было жизни. – Сегодня вот должны были взаимодействовать, но что-то не получилось: «лавочкины» не пришли. – Они были перенацелены в другой район, – сказал майор Василяка, – и, к нашему удивлению, резко заметил: – Вы давайте говорите о своих делах, а что да почему и без вас разберутся. – И он, посоветовав поскорее заканчивать разбор, а то, мол, обед остынет, поспешил уйти из эскадрильи. Обсудив бой, мы пошли в столовую. Тимонов, идя со мной, как-то важно и торжественно проговорил: – Сегодня у меня десятая победа. Николаю не свойствен такой тон. Он всегда был сдержан в проявлении своих чувств и не допускал никакого красования. А потом, мы только что поздравили его с успешным боем: он один разбил самую большую группу «юнкерсов». Я не без удивления посмотрел на Тимонова и тут сразу все понял. Когда-то у меня с ним был разговор о вступлении в партию. Тогда он сказал: «Рано еще. На фронте это нужно заслужить. Вот собью десять фашистских самолетов – подам заявление». – Нужна рекомендация? – Да. – Давно тебе, Тимоха, пора быть в партии, – заметил парторг эскадрильи старший лейтенант Георгий Скрябин. – Теперь у нас в полку, кажется, старые летчики все будут коммунистами? – поинтересовался Лазарев. – Все, – подтвердил Скрябин. – И техники тоже все коммунисты. Машина с обедом стояла под ветвистой кроной старой сосны. Стол и две скамейки – вот и все оборудование аэродромной столовой. За столом сидели майор Василяка и незнакомый капитан. Василяка, хотя уже и слушал наш разбор вылета, снова начал разговор о бое. Его интересовали детали, особенно как меня и Сачкова подловили «фоккеры». – Глупо получилось, – Сачков беспощадно ругал себя. – Совершенно напрасно могли погибнуть. Незнакомый капитан, до сих пор молчавший, вмешался в нашу беседу: – В справедливой войне не бывает глупых жертв и не может быть напрасно пролитой крови. – Какая чепуха! – удивленно глядя на капитана, заявил Тимонов. – Так можно оправдать все свои ошибки, а нам нужно воевать, и воевать с возможно меньшей кровью. Капитан с любопытством уставился на Тимонова. – Ну а дальше что? – То есть как дальше? – Тимонов пожал плечами. – Что вы хотите спросить? Неужели вам не понятно, что воевать надо с меньшей кровью? Капитан мягко пояснил: – Речь идет не об этом. Вы упомянули про какие-то глупые жертвы. Что вы имели в виду? – Вы, товарищ капитан, словно с луны свалились, – поддержал я Тимонова. – Зачем такие вопросы? Если сейчас прилетит пара «фоккеров», начнет штурмовать аэродром, а вы не спрячетесь в щель и из-за вашей «храбрости» в вас влетит пулька – разве это будет не глупая жертва? Только отвечайте прямо, без выкрутасов. – Так-то это так, – согласился капитан. – Но это же частный случай. – Так перенесите этот частный случай на полк, дивизию… – подхватил Тимонов. – И вам будет ясно, какие могут быть глупые жертвы. На ошибках мы должны учиться. Так нас учит партия. Незнакомый капитан с уважением посмотрел на Тимонова: – Правильно. Внимание привлекла восьмерка «яков», спокойным, красивым строем возвращающаяся с задания. – По всему видно – боя не было, – заключил Василяка, глядя в небо. После обеда командир полка отозвал меня в сторону: – Помнишь, когда был сбит Тимонов и четыре дня лечился у танкистов? – спросил Василяка. – Так вот, теперь этот капитан интересуется: так ли это. Не был ли Тимонов у немцев, да скрыл… – Не верить Тимохе? Да это просто уму не постижимо! – Я не мог сдержать гнева. – Что поделаешь, Тимонов ведь никакой бумажки не привез, что находился у танкистов. Даже номер части не запомнил. Но ничего страшного нет. Капитан – парень неплохой. Он, кажется, разобрался, что тут произошло недоразумение. Но все-таки в удобный момент, ты поговори с Тимохой, не помешает. Он к тебе всех ближе. – Хорошо, – пообещал я и хотел было идти в эскадрилью, но Василяка задержал. – Еще дело есть. – В голосе командира чувствовалась какая-то нерешительность, робость и даже раздражительность. Он не смог скрыть, что это «дело», о котором собирается говорить, не по душе ему. Какая-то еще неприятность, подумал я, настораживаясь. – Хочу посоветовать тебе, – вкрадчиво и тихо начал он, – поосторожней говори, что «як» на больших высотах уступает фашистским истребителям, а то могут обвинить в восхвалении техники врага. Я только сейчас понял, почему Василяка нам сделал замечание при разборе и не вытерпел: – Так это же каждый летчик должен знать назубок. Наш ЯК-7Б на больших высотах уступает в скорости «фоккеру» и «мессершмитту» Ге-2. На основе этих данных мы строим свою тактику. – Тише! – перебил меня командир. – Согласен, Ты слыхал про летчика-испытателя Фролова? Мы с ним воевали на Калининском фронте в третьей воздушной армии. Я знал, что Виктор Иванович Фролов как летчик-испытатель летал на многих иностранных самолетах, в том числе и на немецком истребителе «мессершмитте». В начале войны ушел на фронт. Воевал мастерски. – Так вот, – продолжал Василяка, – его за шкирку взяли и посадили только за то, что он летчикам рассказал данные «мессершмитта» и сравнил его с ЛаГГ-3, на котором тогда летала его эскадрилья. ЛаГГ – это же был утюг. И конечно, Фролов рассказал о его слабых сторонах. Фролова обвинили в преклонении перед фашистской техникой. Хорошо, что нашлись добрые люди. Но все равно отсидел четыре месяца… Уразумел? После трудного боя и сытного обеда летчики эскадрильи дремали на солнце около моего «яка». У Тимонова, видимо, болела поврежденная поясница, и он закутал ее самолетным чехлом. Осторожно, чтобы не помешать отдыху товарищей, я лег с ними. Беспокойные мысли не давали забыться. Поговорить с Тимоновым – не был ли он у немцев, да скрыл – выше моих сил. Принять совет Василяки – значит сомневаться не только в лучшем друге, но и в себе. Нет, пусть Тимоха ничего не знает. Это лучше и для него и для дела. Зачем из-за подозрительности расстраивать такого ясного и чистого душой человека? |
||
|