"Смерть Сталина. При чём здесь Брежнев?" - читать интересную книгу автора (Костин А.Л.)Глава 5. Состояние здоровья В.И. Сталина в последние годы жизниИзвестный историк и писатель-публицист Владимир Жухрай категорически отрицает саму возможность насильственной смерти вождя, поскольку И. Сталин к концу жизни был очень больным человеком, а посему смерть наступила в результате резкого обострения серьезных хронических заболеваний со стороны сердечно-сосудистой системы, обострившихся в последние годы его жизни. Утверждение В. Жухрая не голословно, поскольку он в эти годы находился в тесном контакте с вождем, будучи одним из руководителей его личной засекреченной службы безопасности. Мало того, как выяснилось в последнее время, таинственный руководитель одного из подразделений секретной службы генерал Юрий Марков, впоследствии легализовавшийся под литературным псевдонимом Владимир Жухрай, урожденный Владимир Михайлович Мироненко, был внебрачным сыном И. Сталина, равно как и другой руководитель этой службы, генерал Александр Джуга. По свидетельству В. Жухрая, впервые серьезный сердечный приступ И. Сталин испытал в 1941 году при выезде на фронт в районе Волоколамского шоссе. Первый инсульт случился у Сталина накануне его 70-летия в 1949 году. В. Жухрай по памяти полагает, что это случилось в конце августа или в начале сентября, после чего Сталин в течение трех месяцев отошел от дел, никого не принимал, и лишь за пять дней до своего юбилея принял в Кремле 16 декабря 1949 года Мао Цзэдуна. Действительно, согласно записям в Журнале учета посетителей кремлевского кабинета И. Сталина, он отсутствовал в Кремле три с лишним месяца с 3 сентября по 9 декабря 1949 года, и, скорее всего, В. Жухрай прав, что первый серьезный удар случился либо 31 августа, либо 1 сентября. На эту мысль наводит запись, сделанная в Журнале приема посетителей за 1 сентября 1949 года. Согласно этой записи в 22 ч. 00 мин. 1 сентября в кабинет Сталина одновременно вошли, а через полтора часа одновременно вышли (в 23 ч. 35 мин.) члены Политбюро Молотов, Берия, Микоян, Маленков, Булганин, Каганович, а также Косыгин и Первухин. С какой целью ближайшее окружение И. Сталина на полтора часа собиралось в его кабинете и в его отсутствие, можно лишь предполагать, опираясь на дальнейшие события с трехмесячным отсутствием Сталина в Кремле. Этот факт дает основание считать, что инсульт случился именно в этот день или накануне 31 августа (как по памяти и утверждает В. Жухрай), а соратники собрались в его кабинете, чтобы обсудить создавшуюся чрезвычайную ситуацию. Почему 31 августа? Дело в том, что согласно записям в Журнале учета посетителей в этот день Сталин никого не принимал в своем кабинете, и лишь через сутки члены Политбюро собрались в его кабинете, когда было осознано, что у вождя случилось серьезное нарушение мозгового кровообращения, последствия которого будут сказываться до конца его жизни. Здоровье Сталина, подорванное в результате неимоверных нагрузок в годы войны, резко пошатнулось после перенесенного заболевания и уже больше не восстановилось до такого уровня, чтобы он мог работать с той же интенсивностью, как и в 1941–1945 годах. После войны Сталин ежегодно позволял себе длительные отпуска, которые проводил в своих резиденциях в Сочи или в Грузии. Так, уже в первую послевоенную осень он отбыл 9 октября в полуторамесячный отпуск. Даже первый послевоенный парад войск на Красной площади, посвященный очередной годовщине Великой Октябрьской социалистической революции, проводился в отсутствие Сталина. Последнее заседание Политбюро перед отъездом Сталина на отдых состоялось 8 октября 1945 года, а затем следует длительный перерыв, более двух месяцев, вплоть до 17 декабря 1945 года, когда прием посетителей в кремлевском кабинете вождя возобновился. Как уже отмечалось выше, некоторые исследователи полагают, что столь длительный послевоенный отпуск был вынужденным, поскольку в это время Сталин тяжело и долго болел. Перенес ли он в этот период инсульт? Сведений на этот счет нет никаких, да и В. Жухрай это категорически отрицает. В то же время С.И. Аллилуева в своей книге упоминает о тяжелой болезни, перенесенной Сталиным во второй половине 1945 года: «Отец заболел, и болел долго и трудно. Сказалось напряжение и усталость военных лет и возраст, ему ведь было уже шестьдесят шесть лет»[108]. В последующие послевоенные годы интервалы отсутствия вождя в Кремле по случаю его отдыха и лечения на юге последовательно увеличивались, о чем красноречиво свидетельствуют длительное отсутствие записей в Журналах учета посетителей кремлевского кабинета Сталина. В 1946 году перерыв в приемах в кремлевском кабинете вождя составил уже более трех месяцев (с 8 сентября по 20 декабря), в 1947 году— три месяца (с 15 августа по 17 ноября), в 1948 году — три месяца (с 4 сентября по 1 декабря), а в 1949 году, как уже отмечалось выше — немногим более трех месяцев (с 3 сентября по 9 декабря)[109]. Еще более серьезный спад работоспособности у Сталина начался в последующих годах после перенесенного инсульта в конце 1949 года. Так, Ю. Жуков в своей книге «Сталин: Тайны власти» приводит следующие данные о резком снижении работоспособности вождя в 1950 году и в последующие годы: «Спад работоспособности у Сталина начался в феврале 1950 года и достиг нижнего предела, стабилизировавшись в мае 1951 года. Если в 1950 году, с учетом 18-не-дельного отпуска (болезни?), число рабочих дней — приемов посетителей в кремлевском кабинете — у него было 73, в следующем — всего 48, то в 1952-м, когда Иосиф Виссарионович вовсе не уходил в отпуск (не болел?), — 45. Для сравнения можно использовать аналогичные данные за предыдущий период: в 1947 году у Сталина рабочих дней было 136, в 1948-м— 122, в 1949-м— 113. И это при ставших обычными трехмесячных отпусках. Столь же показательным является число рабочих дней у Сталина и по месяцам: в январе 1951 года их было 10, в феврале — 6, марте — 7, апреле — 8, мае — 5, июне — 3, июле — 5, августе— 4. После очередного, на этот раз полугодового отпуска (болезни?), с 10 августа 1951 года по 11 февраля 1952 года, Иосиф Виссарионович работал в своем кремлевском кабинете еще реже: в феврале — 3 дня, марте — 5, апреле — 4, мае — 2, июне — 5, июле — 5, августе — 3, сентябре — 4, октябре (когда проходил XIX съезд партии) — 7, ноябре — 9, декабре — 4»[110]. Поскольку вышеприведенные данные о работоспособности И. Сталина почерпнуты автором из Журнала учета посетителей кремлевского кабинета Сталина, то он оговаривается, что Сталин мог принимать посетителей не только в своем кремлевском кабинете, но и на Ближней даче, в Волынском, на окраине Москвы, в «Зеленой роще», «Холодной речке», «Мюссере» — своих резиденциях на Черноморском побережье Кавказа, в районе Сочи — Гагра»[111], с чем нельзя не согласиться. Автор недаром сопровождает данные о столь длительных отпусках вождя в послевоенные годы его жизни ремарками в скобках («болел?», «не болел?»), поскольку достоверных данных о последующих инсультах, которые якобы случались у Сталина в 1950 и 1951 годах, не обнаружены до сегодняшнего дня. Мало того, В. Жухрай в беседах с автором настоящей книги категорически это отрицает, заявляя, что тяжелейший удар, перенесенный Сталиным в канун своего семидесятилетия, настолько подорвал здоровье вождя, что он практически от его последствий не оправился до конца своей жизни. Это особенно отразилось на его эмоционально-поведенческом статусе, когда Сталин в отношении окружавших его лиц позволял себе совершенно неадекватные поступки и действия (не узнавал хорошо известных ему лиц, допускал «несерьезные» шутки в отношении соратников во время длительных застолий, вдруг начинал рубить прутьями цветы на клумбах во время отдыха на юге и т. п.). В то же время, утверждает В. Жухрай, болезнь не отразилась на его интеллекте, напротив, именно в последние годы он активно занимался вопросами реформы государственного аппарата, разработкой теоретических основ предстоящей экономической реформы — апофеозом сего явился фундаментальный труд «Экономические проблемы социализма в СССР», законченный 28 сентября 1952 года. Вскоре он написал и вторую часть этой книги, где он обосновал более радикальные, чем в первой части книги, меры по реализации экономической реформы, однако следы этой книги не обнаружены до настоящего времени. Тем не менее нельзя не согласиться с аргументацией Ю. Жукова, который утверждает, что после первого инсульта, перенесенного Сталиным в конце 1949 года, последовали второй (1950 год), а затем и третий (1951 год) инсульты. Второй инсульт, по всей вероятности, случился в августе 1950 года в разгар начавшегося международного военного конфликта, на Корейском полуострове, то есть без малого через год после первого инсульта. Похоже, Сталин почувствовал недомогание уже в конце июля, поскольку с 24 июля и до конца месяца он никого не принимал в своем кремлевском кабинете (24 июня была принята военная делегация Народной Республики Болгарии). Первого августа Сталин принял 14 человек, а затем последовал перерыв со 2 августа вплоть до 21 декабря 1950 года. О серьезности заболевания говорит тот факт, что Сталин был вынужден отойти от решения важнейших государственных дел и не принимал никакого участия в этот период в работе узкого круга руководства страны при принятии каких-либо решений, не высказывался ни публично, ни в печати по самым важным, принципиальным вопросам внешней и внутренней политики, даже в наиболее простой форме— интервью. В то же время, международная обстановка складывалась весьма напряженно, поскольку 25 июня 1950 года началась Корейская война, едва не переросшая в 3-ю Мировую войну с возможным применением ядерного оружия. Как известно, в этот день произошло вторжение северокорейских войск на территорию Южной Кореи. Руководитель КНДР Ким Ир Сен без согласования с Советским Союзом, но с одобрения руководства КНР, решил распространить идеи социализма на весь Корейский полуостров, надеясь на то, что в случае серьезного военного столкновения, Москва не откажет ему в помощи. Руководство Советского Союза было поставлено перед фактом нарушения с корейской стороны договоренностей, достигнутых 10 апреля 1950 года во время встречи Ким Ир Сена со Сталиным, в которых ни о какой военной поддержке со стороны Советского Союза территориальных притязаний КНДР ничего не говорилось. Видимо, по этой причине, а затем и в связи с серьезным заболеванием, Сталин хранил необычно долгое молчание и ни разу не высказался по вопросам внешней политики СССР в связи с начавшимся военным конфликтом на Корейском полуострове. За полгода до встречи лидеров двух стран, 24 сентября 1949 года послу СССР в Пхеньяне Т.Ф. Штыкову была направлена руководящая директива, которая предельно откровенно выражала подлинную позицию советского руководства относительно планов Пхеньяна по объединению Кореи вооруженным путем. Советскому послу предписывалось передать руководителям Северной Кореи позицию Сталина в связи с готовившимся выступлением Корейской народной армии на юг. В директиве, в частности, говорилось: «С военной стороны нельзя считать, что Корейская народная армия подготовлена к такому наступлению. Не подготовленное должным образом наступление может превратиться в затяжные военные операции, которые не только не приведут к поражению противника, но и создадут значительные политические и экономические затруднения для Северной Кореи, чего, конечно, нельзя допустить. Поскольку в настоящее время Северная Корея не имеет необходимого превосходства вооруженных сил по сравнению с Южной Кореей, нельзя не признать, что военное наступление на юг является сейчас совершенно неподготовленным и поэтому с военной точки зрения оно недопустимо» (выделено мной. — А.К.). Далее, в директиве подчеркивалось, что и с политической стороны военное выступление Севера не подготовлено, поскольку оно не будет воспринято широкими народными массами Южной Кореи, как акция по освобождению населения от гнета реакционного режима Ли Сын Мана. В директиве говорилось, что «…сделано еще очень мало для того, чтобы поднять широкие народные массы Южной Кореи на активную борьбу, развернуть партизанское движение по всей Южной Корее, создать там освобожденные районы и организовать силы для общенародного восстания. Между тем только в условиях начавшегося и действительно развертывающегося народного восстания, подрывающего основы реакционного режима, военное наступление на юг могло бы сыграть решающую роль в деле свержения южнокорейских реакционеров и обеспечить осуществление задачи объединения всей Кореи в единое демократическое государство. Поскольку в настоящее время сделано еще очень мало для развертывания партизанского движения и подготовки общенародного восстания в Южной Корее, нельзя не признать, что и с политической стороны предложенное Вами наступление на юг также не подготовлено». Руководству КНДР недвусмысленно указывалось, что задуманная ими война с первых дней может превратиться в безрассудную авантюру, поскольку «… необходимо учитывать, что если военные действия начнутся по инициативе Севера и примут затяжной характер, то это может дать американцам повод ко всякого рода вмешательствам в корейские дела». На деле так оно и произошло. В Вашингтоне события на Корейском полуострове восприняли как начало претворения в жизнь истинных целей советско-китайского договора о дружбе, союзе и взаимной помощи, подписанного в Москве 14 февраля 1950 года, носившего откровенно антияпонскую направленность. Хотя в этом договоре речь шла о предотвращении возрождения японского милитаризма, Вашингтон умел читать между строк и воспринял выступление Корейской народной армии как начало перехода «коммунизма» к открытому наступлению в Азии. Действительно, в советско-китайском договоре недвусмысленно отмечалось, что: «В случае, если одна из договаривающихся сторон подвергнется нападению Японии или союзных с ней государств и она окажется, таким образом, в состоянии войны, то другая сторона немедленно окажет военную и иную помощь всеми (выделено мною. — А.К.) имеющимися в ее распоряжении средствами». Тем самым не отрицалась возможность применения ядерного оружия, хотя об этом прямо не говорилось. Неудивительно, что уже 27 июня американский президент Г. Трумен отдал приказы американским вооруженным силам оказать южнокорейской армии всю необходимую поддержку, а три дня спустя — об отправке в Корею большого воинского контингента США. Началась затяжная Корейская война, которая из гражданской медленно, но верно могла перерасти в 3-ю Мировую войну с участием в ней обеих ядерных держав — США и СССР. Первоначальный успех северокорейских войск, стремительным наступлением занявших почти весь полуостров, скоро был утрачен в ходе контрнаступления американских (формально ооновских) войск под командованием американского генерала Дугласа Макартура, которые к середине октября 1950 года заняли столицу КНДР г. Пхеньян, а к концу октября вышли к границе КНДР и КНР. В создавшихся условиях Пекин, еще 20 августа телеграммой в ООН напомнивший всем, что Китай граничит с Кореей и потому будет поддерживать своего соседа, ввел на территорию Северной Кореи свои вооруженные силы, выступавшие как «добровольцы» (ЦРУ зафиксировало это 20 октября). 4 ноября демократические партии КНР выступили с совместным заявлением, открыто указав в нем: «Китайский народ не только в силу своего морального долга должен помочь корейскому народу в его борьбе против Америки. Оказание помощи Корее отвечает также интересам всего китайского народа и вызывается необходимостью самообороны. Спасти своего соседа — значит спасти себя. Чтобы защитить нашу родину, мы должны помочь корейскому народу»[112]. Вступление в войну китайских «добровольцев» под командованием прославленного маршала Пэн Дехуая не только весьма быстро и существенно изменило соотношение сил на полуострове в пользу северян, но и предрешило весь дальнейший ход боевых действий. Советское руководство также предприняло ряд мер по оказанию военной и экономической помощи правительству Ким Ир Сена, а также пыталось с помощью дипломатических мер спасти его режим. 16 августа Политбюро утвердило состав научно-технического совета Специального комитета при СМ СССР для ускорения создания новейшей системы ПВО «Беркут», которую предлагалось использовать (испытать) на открывшемся театре боевых действий. 8 сентября для предельно возможной координации усилий экономики всего Восточного блока утвердили члена Политбюро А.И. Микояна представителем в СЭВ, который впоследствии возглавил эту организацию. Ему же 25 сентября поручили совместно с министром путей сообщения Вещевым и заместителем министра иностранных дел Громыко «в суточный срок» представить в ПБ предложения о строительстве железной дороги от советской границы до станции Маньчжурия, призванной создать дополнительную линию доставки необходимого КНР и КНДР вооружения, топлива, продовольствия. Наконец, 24 октября, в разгар успешного американского наступления, ПБ приняло самое серьезное, рассчитанное на крайнюю ситуацию постановление — «О сохранении и создании мобилизационных мощностей по производству военной техники»[113]. И только в ноябре узкое руководство сочло своевременным прямо вступить в конфликт, правда, сохраняя это в строжайшей тайне, и выделило для защиты КНДР с воздуха «корпус Лобова», как он именовался в протоколах ПБ — 64-й истребительный авиационный корпус советских ВВС. В качестве дипломатического шага по урегулированию дальневосточного конфликта 20 сентября министр иностранных дел А.Я. Вышинский, выступая на сессии Генеральной Ассамблеи ООН, предложил четырем великим державам (СССР, США, КНР и Индии) от имени Сталина «объединить свои мирные усилия и заключить между собой Пакт по укреплению мира», квалифицировать события в Корее «как внутреннюю борьбу, внутреннюю гражданскую войну между двумя правительственными лагерями» и потому рекомендовал распустить комиссию ООН по Корее, «способствовавшую… своими действиями разжиганию гражданской войны в Корее». И не встретил, разумеется, поддержки. Неудачи на дипломатическом фронте со всей очевидностью говорили о том, что в Кремле не выработана четкая линия поведения: сделать ли ставку на мирное разрешение конфликта или идти в конфронтации до конца. Конца логического, завершающегося Третьей мировой войной. Столь необычно длительный поиск решения, затянувшийся на более чем четыре месяца, объяснялся событием, ставшим самой важной государственной тайной СССР — очередной тяжелой болезнью, обрушившейся на Сталина. Заболевание вынудило его отойти на четыре с половиной месяца, со 2 августа по 21 декабря, от участия в работе узкого руководства, от принятия каких-либо решений, даже от высказываний по самым важным, принципиальным вопросам внешней и внутренней политики. То есть отойти от руководства страной в тот самый момент, когда мир оказался на грани ядерной войны. Действительно, после провала наступления, начатого 24 ноября и разрекламированного как завершающее войну непременно «к Рождеству», после отступления американских войск назад к 38-й параллели командующий объединенными силами ООН в Корее Макартур предложил Трумену начать бомбардировку территории Китая, а если потребуется, то и СССР, применив при этом ядерное оружие. 30 ноября, отвечая на вопросы журналистов о дальнейших операциях в Корее, президент США вдруг заявил: «Мы предпримем все необходимое, что потребует военная ситуация». А когда его попросили уточнить: «Даже используя атомную бомбу?» — добавил: «Включая все виды вооружения, которыми мы обладаем». Так и Трумен оказался перед необходимостью выбора — победить во что бы то ни стало, даже подвергнув атомной бомбардировке Китай и СССР, и тем самым, начав Третью мировую войну, или смириться даже не с поражением, а всего лишь с восстановлением существовавшего до 25 июня положения. 13 января 1951 года Трумен выбор сделал: он заявил о нежелательности дальнейшего расширения масштабов и характера боевых действий, а через четыре месяца, после повторного предложения бомбардировать Китай, отправил генерала Макартура в отставку. Такое развитие событий устраивало также и узкое руководство Кремля, которое в отсутствие Сталина не смогло выработать четкую, недвусмысленную политику в «корейском» вопросе. Об этом, например, говорит доклад, сделанный Н.А. Булганиным 6 ноября на торжественном заседании, посвященном 33-й годовщине Великой Октябрьской социалистической революции. Перейдя по традиции к оценке международного положения, он вначале предложил как определяющую только мирную концепцию, повторил, несколько расширив, предложение Сталина уже двухлетней давности — «о скорейшем заключении мирного договора с Германией, о выводе оккупационных войск и о создании общегерманского правительства», высказал требование «скорейшего заключения мирного договора с Японией, вывода из Японии оккупационных войск». Но одновременно Булганин продемонстрировал имевшиеся у узкого руководства два взаимоисключающих подхода к решению корейской проблемы. Поначалу заявил: «Советское правительство, верное своей неизменной политике мира, с самого начала событий в Корее настаивало на урегулировании конфликта мирными средствами… предлагало немедленно прекратить военные действия в Корее и одновременно вывести оттуда все иностранные войска, предоставив тем самым корейскому народу возможность решить свои внутренние дела без иностранного вмешательства». В конце же доклада позволил себе высказать прямую угрозу, не исключив и того, что СССР может открыто вступить в войну в Корее. «Опыт истории говорит, что наша миролюбивая политика не является признаком слабости. Этим господам («поджигателям войны». — А.К.) пора бы усвоить, что наш народ способен постоять за себя, постоять за интересы своей родины, если понадобится — с оружием в руках»[114]. Недвусмысленное предложение американского президента — вернуться к положению, существовавшему до начала войны, в Кремле расценили как возможный, даже желательный вариант выхода из тупика. Завершить же конфликт на такой именно стадии его развития без необходимости давать объяснения населению Советского Союза могла помочь особенность советской пропаганды, однозначно трактовавшей Корейскую войну как ничем не прикрытую агрессию США и сеульского режима. А потому восстановление границы по 38-й параллели легко можно было преподнести как еще одну «убедительную победу сил мира». Но для этого, прежде всего, следовало отказаться от жесткого внешнеполитического курса, освободиться от тех членов узкого руководства, кто навязал его и поставил тем самым СССР в крайне опасное положение. Однако, вслед за миролюбивым, устраивающий Кремль предложением Г. Трумена от 13 января 1951 года, советский руководитель в его поддержку не выступил, чем серьезно озадачил как население страны, так и международную общественность. Таким образом, пауза «молчания» вождя затянулась уже на полгода, поползли слухи о тяжелом заболевании и даже смерти Сталина, о том, что от народа скрывают совершенный в Кремле государственный переворот. Слухи о тяжелой болезни Сталина были не беспочвенны. Об этом, например, говорит письмо Сталина, отправленное на имя Маленкова 13 декабря 1950 года, в котором вождь, в частности, сообщает: «Я задержался с возвращением в связи с плохой погодой в Москве и опасением гриппа. С наступлением морозов не замедлю быть на месте»[115]. Здесь практически с очевидностью выпирает факт тяжелого физического состояния вождя, о чем он «эзоповским» языком сообщает своим соратникам в Москву. Ведь нельзя же всерьез поверить тому, что в наиболее критический момент для страны, когда решался вопрос, быть или не быть ядерной войне, главу государства заботило лишь одно — боязнь заболеть гриппом. Между строк сталинского письма читается, что недееспособность вождя по прогнозам врачей затянется, как минимум, до середины января, когда наступают сначала рождественские, а затем крещенские морозы («с наступлением морозов»). Однако 22 декабря Сталин уже был в Москве, принял в своем кабинете с 22 ч. 40 мин. до 24 ч. 00 мин. (то есть работал 1 час 20 минут) членов Политбюро (Берия, Маленков, Молотов, Каганович, Хрущев), военных (Василевский, Штеменко) и председателя Совета Министров РСФСР В.Н. Черноусова. До конца года Сталин еще четыре раза собирал в своем кабинете ближайших соратников, руководителей военного ведомства (Василевский, Штеменко) и МИДа (Вышинский, Громыко), скорее всего, заслушивал информацию о ситуации, складывающейся вокруг Корейской войны, и совместно вырабатывали позицию Кремля о дальнейшем участии СССР в этой войне. По всему видать, что Сталин был сильно ослаблен после перенесенной тяжелой болезни, об этом говорит кратковременность ежедневной работы вождя: 22 декабря — 1 час 20 мин.; 23 декабря — 2 часа 30 мин.; 27 декабря — 2 часа 50 мин.; 28 декабря — 2 часа 25 мин.; 31 декабря — соратники собрались у Сталина на 45 минут, скорее всего, поздравить вождя с наступающим Новым годом. Итого в течение последней недели уходящего года Сталин работал менее 10 часов. В наступившем 1951 году работоспособность вождя нисколько не повысилась, поскольку в течение первых двух недель (со 2-го по 12 января) он собирал в своем кабинете тот же состав узкого руководства страны на весьма короткое время всего б раз: 2 января на 45 минут (скорее всего, это тоже всего лишь ритуальная встреча с поздравлениями с наступившим Новым годом); 4 января — 3 часа 30 мин.; 5 января — 1 час 45 мин.; 8 января — 1 час 15 мин.; 11 января — 1 час 35 мин.; 12 января — 1 час 05 мин. Итого, за первую декаду января вождь «трудился» около десяти часов — это ли стиль работы Сталина, который в грозные годы войны трудился практически по 15–20 часов ежедневно, не зная ни выходных, ни праздников! 13 января Сталин в присутствии членов Политбюро принял руководителя итальянских коммунистов Пальмиро Тольятти (с 20.00 до 22.00 часов), а затем последовал длительный период отсутствия Сталина на рабочем месте в Кремле. По мнению Ю. Жукова: «С 16 января 1951 года, после третьего инсульта, Сталин уже не работал. Ему отказывала память, он перестал соображать»[116]. Насчет «перестал соображать» Ю. Жуков, пожалуй, сильно преувеличивает, поскольку, как мы уже отмечали, по свидетельству В. Жухрая в последние годы жизни вождь интенсивно занимался разработкой вопросов теории марксизма-ленинизма и прежде всего политической экономики социализма. В то же время конкретными делами по руководству государством и компартией он практически перестал заниматься. Об отходе вождя от практических дел в последние два года его жизни невольно свидетельствуют самые близкие его соратники, члены Политбюро Хрущев, Каганович, Ворошилов и Микоян. Выступая в июне 1953 года на пленуме ЦК КПСС, задним числом утвердившем отстранение Берии от всех занимаемых им постов, предание его суду за «попытку государственного переворота», члены нового руководства страны однозначно подтверждали, вольно или невольно (скорее всего, невольно), отход Сталина от решения вопросов управления государством: «Хрущев: «В последнее время товарищ Сталин бумаг не читал, людей не принимал, потому что здоровье у него было слабое». Каганович: «Товарищ Сталин последнее время не мог так активно работать и участвовать в работе Политбюро». И Хрущев, и Каганович употребили неопределенное выражение «в последнее время», что в равной степени могло относиться и к последним неделям, и последним месяцам и годам жизни Сталина. Но два других участника пленума, не менее осведомленные люди, назвали более определенный, конкретный отрезок времени. Ворошилов: «Сталин в результате напряженной работы за последние годы стал прихварывать». Микоян, остановившись на отношении Сталина к деятельности СЭВ, Военно-координационного комитета и секретариата Информбюро — тех органов, которые играли в ту пору важнейшую роль в определении и регулировании отношений СССР со странами Восточного блока, указал точно: Сталин «в последние два года перестал ими интересоваться» (выделено Ю. Жуковым). Итак, четыре человека, не одно десятилетие входившие в узкое руководство и потому знавшие многие тайны Кремля, на закрытом заседании — не для печати и не для широкой информации, — касаясь совершенно иной темы, проговорились, скорее всего, невольно, и прямо подтвердили, что Сталин действительно отошел от дел приблизительно за два года до смерти»[117]. Когда случился со Сталиным третий инсульт и случался ли он вообще, тем более случился ли он конкретно 16 января 1951 года, как утверждает Ю. Жуков, при отсутствии «полновесной» истории болезни вождя, — вопросы риторические. Лишь по косвенным признакам, вернее, по событиям, произошедшим во второй половине января — первой половине февраля 1951 года, можно судить, что здоровье Сталина в очередной раз серьезно пошатнулось. Во-первых, как уже отмечалось выше, Сталин не выступил с публичной оценкой событий, происходящих на Корейском полуострове, и с разъяснением позиции Кремля на предложение американского президента от 13 января 1951 года. Если и случился третий удар со Сталиным, то это произошло как раз в интервале 14–16 января, после того, как он принял 13 января Пальмиро Тольятти. В ночь на 16 января в кабинете Сталина собрался узкий круг соратников (члены Политбюро: Маленков, Хрущев, Берия, Каганович, Молотов и руководители МИД Вышинский и Громыко) вероятно с тем, чтобы обсудить сложившуюся ситуацию в связи с обострением болезни вождя. Во-вторых, о недееспособности Сталина в этот период свидетельствует сам факт документального оформления освобождения Сталина от председательствования на заседаниях Президиума Совета Министров СССР, которое, согласно решению Политбюро от 16 февраля 1951 года было возложено (поочередно) на Булганина, Берия и Маленкова. Это решение коренным образом меняло систему власти в стране, поскольку, как подчеркивалось в данном решении, — «председательствования на заседаниях Президиума Совета Министров СССР и Бюро Президиума Совета Министров СССР возложить поочередно на заместителей председателя Совета Министров СССР тт. Булганина, Берия и Маленкова, поручив им также рассмотрение и решение текущих вопросов. Постановления и распоряжения Совета Министров СССР издавать за подписью председателя Совета Министров СССР тов. Сталина И.В. (выделено мною. — А.К.). Последняя фраза данного постановления Политбюро в тогдашнем составе: Сталин, Булганин, Берия, Маленков, Молотов, Микоян и Хрущев — наводит Ю. Жукова на следующие размышления: «Если ее внесли в текст с ведома и согласия Сталина, то тогда она несет следующий смысл. В силу неких определенных и веских, весьма серьезных причин, а ими могли быть либо загруженность какой-то иной, более важной работой, либо серьезное ослабление работоспособности после тяжелого заболевания, Сталин передоверил свои высокие властные полномочия, позволил сам, и не кому-либо, а Булганину, Берия и Маленкову на неопределенное время вершить судьбы страны от своего имени. Возможно, конечно, и иное прочтение документа. Если его последняя фраза, как, впрочем, и само решение в целом, появилась вопреки воле Сталина или была принята им лично вынужденно, под сильнейшим давлением, она должна означать прямо противоположное. То, что в тот день первого секретаря ЦК ВКП (б), Председателя Совета Министров СССР фактически, но отнюдь не юридически, отстранили от руководства. Но в любом случае, по доброй воле или нет, Сталину пришлось практически отойти от власти и остаться главой государства лишь символически. Пока все известные данные заставляют — вплоть до того времени, когда появится, наконец, возможность изучить личный фонд Сталина, все еще остающийся засекреченным в Архиве Президента РФ, — склониться в пользу принятия второго варианта толкования последней фразы решения ПБ от 16 февраля 1951 года. Разумеется, подобное утверждение, входящее в абсолютное противоречие со всеми без исключения существующими концепциями, нуждается в веских доказательствах. Есть ли они?»[118] Задав сам себе этот вопрос, Ю. Жуков пытается убедить читателя, что имел место именно второй вариант процедуры «отстранения» Сталина от практического управления страной, исходя из чего, делает вывод, что фактически произошел государственный переворот, и Сталин до конца жизни в течение двух лет «…уже не работал. Ему отказывала память, он перестал соображать». То есть, в течение двух лет страна формально находилась под руководством впавшего в невменяемость вождя. Так ли это на самом деле, и какие аргументы приводит столь авторитетный автор этой весьма неожиданной концепции? Попробуем разобраться, для чего потребуется цитирование весьма значительных фрагментов из книги Ю. Жукова с нашими комментариями. Таких фрагментов в книге приведено около десятка, но, на наш взгляд, все они красноречиво говорят как раз в пользу первого варианта, то есть это была вынужденная мера в связи с пошатнувшимся здоровьем Сталина, и принято это решение с согласия, а скорее всего по инициативе самого вождя. Итак: «Как первый аргумент, прежде всего, следует рассмотреть хорошо и давно известный и бесспорный факт — до сих пор никем не объясненное внезапное прекращение издания Собрания сочинений Сталина за… два года до его смерти. 24 марта 1951 года Сталин завершил работу над очередным, тринадцатым (зловещее предзнаменование!) томом, включив в него дополнительно восемь статей. 11 апреля он просмотрел верстку книги и подписал ее в печать, а на следующий день подписал и предисловие. Спустя две недели книга поступила в продажу. И на том издание «основополагающих» трудов, осуществлявшееся по решению ПБ к 70-летию вождя, без каких-либо объяснений прекратилось. О Собрании сочинений Сталина забыли все. Хранили молчание и сотрудники Института марксизма-ленинизма, готовившие его, и руководители Агитпропа, отвечавшие за его выпуск. Перестали вспоминать о Собрании сочинений Сталина узкое руководство, члены ПБ, даже сам автор. Вряд ли причиной прекращения работы над изданием послужили сложности составления очередного, четырнадцатого тома, ведь в него должны были войти статьи и выступления, интервью Сталина за 1934–1940 гг., не раз публиковавшиеся и в прессе, и отдельными брошюрами, и в сборнике «Вопросы ленинизма». Причину такого экстраординарного события можно объяснить иным — стремлением узкого руководства выразить тем самым свое новое равнодушное отношение к тому, кто внешне еще почитался как живой бог. Но такое могло произойти лишь в одном случае — только тогда, когда Сталина отрешили бы от власти»[119]. Аргумент не очень убедительный, хотя и приводится автором первым, как наиболее важный. Сталин очень внимательно следил за изданием своих трудов, о чем пишет и сам Ю. Жуков в отношении издания первых 13 томов ПСС. А вот дальше он был уже не в состоянии скрупулезно читать и редактировать очередные тома. С 9 августа 1951 года по 12 февраля 1952 года вообще наступил полугодовой перерыв в какой-либо практической деятельности Сталина. Затем он весьма долго работал над теоретическими проблемами марксистско-ленинской политэкономии, о чем шла речь выше. Работа над этими проблемами отвлекала вождя от редактирования очередных томов ПСС. Он видимо посчитал более целесообразным пополнить теоретический базис марксизма-ленинизма, а издание ПСС никуда не денется, тем более, все труды, которые предполагалось опубликовать в 14-м и последующих томах, были ранее опубликованы. Но самое главное, кто бы, на самом деле, посмел прекратить издание очередных томов ПСС трудов Сталина без доброй воли на это самого вождя? Так что этот аргумент говорит в пользу как раз первого варианта столь необычного решения Политбюро. А именно, Сталин, и только он мог приостановить процесс издания ПСС своих трудов по состоянию здоровья, надеясь вернуться к нему после разработки теоретических основ политэкономии социализма, издания фундаментального труда «Экономические проблемы социализма в СССР», разработки теоретических основ реформы управления страной и проведения XIX съезда партии, к которому он, безусловно, тщательно готовился. Судя по замыслам, которые он намеревался осуществить после съезда, Сталин не думал о столь близкой кончине и вполне мог планировать возвращение к изданию полного собрания своих сочинений после реорганизации государственного и партийного аппарата в первой половине 1953 года. Далее: «Еще один, на удивление аналогичный аргумент — неожиданный, без каких-либо объяснений, отказ от выпуска в свет практически тогда же сборника «Переписка председателя Совета Народных Комиссаров СССР И.В. Сталина с премьер-министром Великобритании У. Черчиллем и президентом США Ф. Рузвельтом в годы Великой Отечественной войны». Работу по подготовке этой книги сотрудники МИДа под руководством Молотова проделали в крайне сжатые сроки — начали 15 апреля 1950 года, а завершили 31 марта 1951 года. Однако именно тогда, когда пошла верстка (полностью редколлегия ее получила к 22 сентября 1951 года), неустановленное лицо или лица приняли решение, следы которого в архивах пока еще не обнаружены: сборник не издавать. Вышел он только шесть лет спустя, в 1957 году, после XX съезда КПСС и «секретного» доклада Хрущева. Разумеется, решение о закрытии этого издания можно объяснить чисто конъюнктурными соображениями, твердым намерением узкого руководства или самого Сталина в период обострения «холодной войны», в разгар формально локального конфликта в Корее, который в любой момент мог перерасти в глобальную ядерную катастрофу, не напоминать о былых союзнических отношениях с США и Великобританией, о боевом сотрудничестве трех великих держав. Так можно было бы объяснить происшедшее, но лишь в том случае, если бы данная акция оказалась единичной, если бы одновременно не последовало прекращение издания и Собрания сочинений Сталина»[120]. Похоже, автор столь сногсшибательной версии сам же и ответил на поставленный вопрос. Действительно, только Сталин мог принять решение о приостановке издания «Сборника» в период противостояния со своими бывшими союзниками в разгар Корейского кризиса. Но верно и другое: если по состоянию здоровья Сталин приостановил издание своего ПСС, то по этой же причине было приостановлено и издание «Переписки». Он не мог дать разрешения на публикацию «Переписки» без тщательного редактирования «Сборника», тем более в разгар начавшейся «холодной» войны, грозящей перерасти в «горячую». Так что и этот аргумент «не работает» в пользу выдвинутой Ю. Жуковым версии о якобы произошедшем «государственном перевороте». А вот в пользу первой версии — в самый раз! Болен вождь, работоспособность «на нуле», а замыслы на предстоящие реформы грандиозны, не до издания «Сборника» пока. Придет время, нормализуется международная обстановка— тогда и издадим. Не собирался вождь так скоро уходить из жизни, очень он уж интересовался проблемами долголетия, разрабатываемыми в то время академиком А. Богомольцем, безвременно ушедшем из жизни, что сильно огорчило вождя. А Ю. Жуков не унимается: «Есть и другой, столь же нетрадиционный, необычный аргумент в пользу выдвинутой гипотезы. В 1949 году в Москве началось строительство высотных зданий, в том числе и нового МГУ на Ленинских горах по проекту архитекторов Л.В. Руднева, С.Е. Чернышева, П.В. Абросимова, А.Ф. Хрякова, инженера В.Н. Насонова. В проекте предусматривалось, что центральный, самый высокий корпус нового МГУ будет увенчан огромной статуей Сталина. Этот вариант проекта многократно экспонировался, воспроизводился, даже в виде фотографии попал в третий том второго издания Большой Советской энциклопедии как иллюстрация на вклейке перед страницей 221 к статье «Архитектура». Том был подписан к печати 17 мая 1950 года. Но уже полтора года спустя в девятом томе, подписанном к печати 3 декабря 1951 года, публикуется статья «Высотные здания», а к ней, опять же, как иллюстрация на вклейке, помещена фотография строительства здания МГУ с несвойственной энциклопедии точной фиксацией даты съемки— ноябрь 1951 года, но теперь уже со шпилем вместо грандиозной статуи Сталина, которая призвана была господствовать над столицей»[121]. Действительно, этот аргумент по мнению самого автора, — «нетрадиционный» и «необычный», а мы добавим от себя, еще и несерьезный, поскольку проблема «шпилевой архитектуры», якобы, тесно связанная с взглядами Сталина на монументальное градостроительство, вошла в политический обиход в качестве анекдота, упомянутого в разухабистом сборнике Ю. Борева «Сталиниада», имеющим подзаголовок «Мемуары по чужим воспоминаниям с историческими анекдотами и размышлениями автора». По мнению И. Чигирина, автора замечательной книги «Белые и грязные пятна истории», события, вошедшие в сборник «Сталиниада» — «…имели под собой реальную основу или были чьим-то вымыслом. История, отрывок из которой я привожу, связана с завершающим этапом строительства высотных домов и через многие годы была подтверждена человеком, принимающим в ней самое непосредственное участие»[122]. Поскольку автор этой истории, на которого ссылается И. Чигирин, известный архитектор, инженер-строитель и проектировщик комплекса высотных зданий в Москве — Виктор Михайлович Абрамов — занимает весьма достойное место в советской строительной индустрии, то мы приводим без купюр эту историю-притчу, взятую непосредственно из книги Ю. Борева: «У Сталина появился новый доверенный охранник, сопровождающий вождя в машине. После первой же поездки новичка вызвал Поскребышев и спросил: — Каким маршрутом ехали? Охранник описал. — Что говорил товарищ Сталин? — Ничего. — Совсем ничего не сказал? — Нет, когда были у Смоленской площади, около высотной новостройки, он сказал одно слово. — Какое? — …Пиль… — Ага, понятно. Вы свободны. Ночью авторов проектов высотных зданий привезли к Берия. Он сказал: «Традиции русской архитектуры не учтены в ваших проектах. Нужно завершить все здания шпилями». Создатель здания на Смоленской со слезами на глазах стал умолять не трогать проект: шпиль в нем не предусмотрен. Берия сурово изрек: «Придется пересмотреть». Через неделю «Правда» опубликовала статью о русской традиции шпилевой архитектуры. На высотных домах появились шпили. Когда дом на Смоленской площади был готов, Сталин, рассматривая его, спросил: — А какому дураку пришло в голову венчать это здание шпилем?»[123] Конечно, приводя этот эпизод, который, по утверждению В.М. Абрамова, имел место в реальной жизни, в качестве анекдота, Ю. Борев изгаляется над «самодурством» Сталина и злой волей Берии. Но вот мнение совершенно независимого исследователя, историка архитектуры Д. Хмельницкого, живущего последние двадцать пять лет в Германии и которого, судя по содержательной части его книги «Зодчий Сталин», нельзя заподозрить в любви к Сталину и Берии: «…Член Политбюро Лаврентий Берия занимался организацией строительства высотных зданий Москвы. Видимо, благодаря блестящим организаторским способностям Берии к 1953 году, то есть в кратчайшие сроки, были построены семь небоскребов из восьми. Параллельно с руководством строительства высотных домов Берия тогда же курировал «атомный проект» — создание первых советских атомных бомб. …Высотные дома следует рассматривать не как восемь отдельных проектов, а как один-единственный проект, как архитектурный ландшафт, составленный из восьми не одинаковых, но похожих элементов. Такая концепция исключала художественную конкуренцию между высотными зданиями. И она же предполагала наличие только одного автора, только одной творческой личности, принимающей решения. Сталин не был мелочно тщеславен. Он не претендовал на официальное авторство и, видимо, запрещал предавать огласке обстоятельства своих взаимоотношений с архитекторами. …Сроки проектирования были фантастически короткими. Комплекс МГУ по программе состоял из пяти зданий общим объемом 2 600 000 куб. м и в готовом виде имел длину полкилометра. В январе 1949 года, через четыре месяца, после того как Руднев (архитектор) во главе команды из нескольких сот человек начал работу над эскизами, были выпущены первые рабочие чертежи. В апреле 1949-го Руднев с коллегами в числе авторов всех высотных зданий получили Сталинскую премию за законченный эскизный проект. Летом 1952-го было сдано в эксплуатацию здание на Смоленской площади. В 1953-м— возведены корпуса МГУ. В 1952–1953 годах было в целом закончено строительство семи из восьми зданий. …Безусловно, Сталин — не только автор первоначальной градостроительной идеи: он фактический автор архитектуры высотных домов…»[124]. И этот великий архитектор Советского Союза якобы по воле «триумвирата» был унижен настолько, что в его грандиозный архитектурный проект, ставший впоследствии визитной карточкой столицы, вносится без согласования с автором поправка во внешний облик главного строения МГУ путем замены огромной статуи Сталина на всем ныне привычный шпиль, аналогичный шпилям, венчающим остальные высотные здания «архитектурного ландшафта», автором которого Сталин и являлся. Надо полагать, что именно сам вождь решительно воспротивился столь подобострастному предложению угодливых исполнителей, поскольку он всеми силами боролся с ваятелями его культа, называя это явление «эсэровщиной» Далее Ю. Жуков утверждает, что: «Данные, говорящие в пользу второй версии, на том не исчерпываются. Более весомым аргументом следует признать свидетельства самих соратников Сталина, и не спустя несколько десятилетий, когда может подвести память, поддавшаяся воздействию общего мнения, а сразу же, по свежим следам, их высказывания всего через четыре месяца после смерти Сталина. Выступая в июле 1953 года на пленуме ЦК КПСС, задним числом утвердившем отстранение Берии от всех занимаемых им постов, предание его суду за «попытку государственного переворота», члены нового руководства однозначно подтверждали, сами не замечая того, отход Сталина от решения каких-либо вопросов в рассматриваемый период»[125]. Нами уже цитировались выше фрагменты выступлений Хрущева, Кагановича, Ворошилова и Микояна на июньском (1953 год) Пленуме ЦК КПСС в качестве подтверждения как раз первой версии появления «исторического» решения Политбюро от 16 февраля 1951 года. Соратники невольно подтвердили, что Сталин в это время был тяжело болен, по всей вероятности, перенеся третий инсульт, что и послужило причиной появления властного триумвирата. Комментарии, как говорится, излишни. Но Ю. Жуков не унимается и снова приводит аргумент со всей очевидностью подтверждающий, вопреки его мнению, не вторую, а именно первую версию появления правящего триумвирата: «В пользу второй версии имеются и более веские аргументы. Во-первых, письмо Сталина, отправленное им Маленкову 13 декабря 1950 года, то есть незадолго до принятия столь принципиального решения 16 февраля 1951 года. «Я задержался, — писал Сталин, — с возвращением в связи с плохой погодой в Москве и опасением гриппа. С наступлением морозов не замедлю быть на месте». Здесь обращает на себя внимание то обстоятельство, что в наиболее критический момент для страны, когда решался вопрос, быть или не быть ядерной войне, главу государства заботило лишь одно — боязнь заболеть гриппом. Он ставил возвращение к исполнению обязанностей в зависимость от погоды. И все же такому яркому, чисто человеческому документу можно было бы и не придавать большого значения, если бы не события, произошедшие 16 февраля следующего года»[126]. То есть, по версии Ю. Жукова, получается, что соратники «осерчали» на вождя, что он, прикрываясь боязнью заболеть гриппом, отсиживается «на югах» в столь критический момент для страны, и отрешили его от власти. Каково? Ну, а что же «во-вторых»? «Во-вторых, еще более показательным является «Журнал посетителей кремлевского кабинета Сталина», в котором Поскребышев скрупулезно фиксировал не только фамилии, но и время — часы и минуты — прихода и ухода посетителей Иосифа Виссарионовича. Это позволяет обнаружить более чем показательное. Спад работоспособности у Сталина начался в феврале 1950 года и достиг нижнего предела, стабилизировавшись в мае 1951 года»[127]. Далее приводятся статистические выкладки по количеству рабочих дней у вождя по годам и месяцам, начиная с 1950 года вплоть до его кончины, которые красноречиво подтверждают снижение работоспособности Сталина вследствие болезни. Однако, спрашивается, с какого боку эти данные могут говорить за версию насильственного отстранения вождя от власти? Напротив, эти данные, которые нами уже приводились выше в доказательство именно факта длительной болезни Сталина, что и послужило причиной создания правящего триумвирата, а никак не решение о насильственном отрешении его от власти. Похоже, что Ю. Жуков и сам осознает слабую убедительность всех вышеприведенных аргументов в пользу этой версии, и в заключение как бы уравнивает вероятность первой и второй версий: «…даже без обращения к его недоступной «истории болезни», можно легко сделать единственно возможный вывод: «Сталин если и вынужден был отрешиться от интенсивной, как прежде, повседневной работы из-за плохого самочувствия, то сделал это — неважно, добровольно или по принуждению— не в последние недели или месяцы жизни, а гораздо раньше (выделено мной. — А К.)»[128]. Так вынужден был вождь «отрешиться добровольно», или его «отрешили» принудительно? По Ю. Жукову — это «неважно». Но мы смеем утверждать, что это архи как важно! Вынужденное отрешение он доказать не сумел, ибо все его аргументы, приведенные выше, как раз утверждают обратное: Сталин пошел на этот беспрецедентный шаг совершенно сознательно в силу резкого снижения работоспособности, оставив за собой контроль за деятельностью триумвирата и готовясь к проведению кардинальной реформы структуры государственного управления и роли партии на новом историческом этапе развития страны. Но самым главным опровержением собственной версии о, якобы, вынужденном, отрешении Сталина от управления страной является приведенное в книге Ю. Жукова интервью вождя корреспонденту газеты «Правда», состоявшегося на второй день после заседания Политбюро, «отрешившего» его от власти: «Первым признаком весьма возможных перемен стало опубликование «Правдой» 17 февраля интервью со Сталиным. Следуя в деталях продуманной последовательности вопросов «корреспондента», Иосиф Виссарионович так построил новую внешнеполитическую концепцию: «Не может ни одно государство, в том числе и Советское государство, развертывать вовсю гражданскую промышленность, начать великие стройки вроде гидростанций на Волге, Днепре, Амударье, требующие десятков миллиардов бюджетных расходов, продолжать политику систематического снижения цен на товары массового потребления, тоже требующего десятков миллиардов бюджетных расходов, вкладывать сотни миллиардов в дело восстановления разрушенного немецкими оккупантами народного хозяйства и вместе с тем, одновременно с этим, умножать свои вооруженные силы, развернуть военную промышленность. Не трудно понять, что такая безрассудная политика привела бы к банкротству государства». Затем Сталин напомнил о предложениях советской стороны немедленно заключить Пакт мира пяти великих держав, начать сокращение вооружений, запретить атомное оружие. И только потом в обычной для себя катехизисной форме остановился на Корейской войне: — Что вы думаете об интервенции в Корее, чем она может кончиться? — Если Англия и Соединенные Штаты Америки окончательно отклонят мирные предложения народного правительства Китая, то война в Корее может кончиться лишь поражением интервентов. — Почему? Разве американские и английские генералы и офицеры хуже китайских и корейских? — Нет, не хуже… Трудно убедить солдат, что Соединенные Штаты Америки имеют право защищать свою безопасность на территории Кореи и у границ Китая, а Китай и Корея не имеют права защищать свою безопасность на своей собственной территории или у границ своего государства. Отсюда непопулярность войны среди англо-американских солдат. А в заключение сказал главное: — Считаете ли новую мировую войну неизбежной? — Нет. По крайней мере, в настоящее время ее нельзя считать неизбежной… Что касается Советского Союза, то он будет и впредь непоколебимо проводить политику предотвращения войны и сохранения мира»[129]. Закавычив слово «корреспондент», Ю. Жуков этим самым хотел подчеркнуть, что такое интервью не могло состояться в принципе, поскольку накануне он был «принудительно отрешен от власти», будучи в «беспамятном состоянии», и весь текст интервью «смоделирован» под Сталина, ибо «катехизисная форма» ответов на вопросы «корреспондента» характерна именно для него. В. Бушин в статье «Хотели как лучше», опубликованной в газете «Завтра», в свойственной ему манере едкой сатиры, так прокомментировал утверждение Ю. Жукова, что: «С 16 января 1951 года, после третьего инсульта, Сталин уже не работал. Ему отказывала память, он перестал соображать». «Очень интересно! Но странно, что 16 января, в означенный Жуковым день инсульта, он принимал посетителей в своем кремлевском кабинете, всего — числом семь, последний вышел в 00.45. И весь год, вплоть до 9 августа, когда, видимо, уехал отдыхать, Сталин принимал по 10–15, даже 20 человек. Как же это он мог в беспамятном состоянии? Но мало того! В феврале 1951-го он дал большое интервью корреспонденту «Правды». В сентябре ответил на письмо Мао Цзэдуна. В октябре— ответил на вопросы опять же «Правды». В декабре — письмо агентству Киодо. Примерно такая же картина и в 1952 году: не каждый день, но регулярный прием по 10–15—20 посетителей. После 19 сентября был перерыв до 1 октября. Видимо, именно в это время Сталин трудился над работой «Экономические проблемы социализма в СССР», ибо под ней стоит дата — «1952 год, 28 сентября». И опять— интервью, письма, наконец, в октябре — участие в работе XIX съезда и знаменитая речь на нем, произнесенная, кстати, без бумажки. Жуков сказал о ней так: «Сталин был уже слишком слаб — он с трудом произнес эту семиминутную речь». На самом деле Сталин говорил более получаса. И так до первых чисел марта 1953-го. А, кроме того, были же встречи, беседы и вне кремлевского кабинета: на квартире, на даче, может быть, в ЦК. Так спрашивается, кому же отказала память? Кто перестал соображать?..»[130] Умри! Но лучше не скажешь! Однако, нужно отдать должное Ю. Жукову за столь скрупулезное исследование того факта, что Сталин в последние два года своей жизни был тяжело больным человеком, неоднократно перенесшим серьезные катастрофы со стороны сердечно-сосудистой системы (инсульты? инфаркты?), что сказалось в виде резкого снижения его работоспособности и изменило привычный для него напряженный ритм жизни. Работоспособность снизилась — этот факт ныне уже не вызывает никаких сомнений, но ясность и трезвость интеллекта Сталин не утратил, что и позволило ему свершить указанные В. Бушиным дела и не только эти. Сталин упорно готовил системную реформу, начатую им в середине 30-х годов, но не доведенную до логического завершения в силу упорного сопротивления партийно-номенклатурной элиты и начавшейся войны. К сожалению, отголосок тех, задуманных, но не состоявшихся реформ вошел в историю многострадальной России только в виде кровавых репрессий 37-го года. Но это уже совершенно иная история, выходящая за рамки нашего исследования. В заключение настоящей главы приведем совершенно сенсационную информацию, появившуюся недавно в СМИ всего мира. В Англии сделали уникальную операцию ребенку (это девочка одного года по имени Анжелина Мэссингэм), которому удалили правое полушарие головного мозга, которое окостенело в результате редкого невралгического заболевания. Каковы будут отдаленные последствия этой операции, покажет время, но в настоящее время ребенок жив и, по прогнозам врачей угроза жизни у него снизилась на 80 процентов. Случай этот не единственный, как утверждают СМИ, в США за период с 1975 по 2001 год в госпитале Джона Холкинса было прооперировано 111 детей с аналогичным заболеванием, из которых 95 не нуждаются в дальнейшем лечении. То есть у этих людей оставшаяся половина мозга успешно заменяет целый, но с одной характерной особенностью. В зависимости от того, какая половина мозга удалена, в поведении этого человека значительно преобладает интеллектуальная или эмоционально-художественная составляющая в сравнении с обычным человеком. Видимо аналогичные процессы происходят в мозгу человека, когда одна половина его мозга страдает в результате перенесенного нарушения кровообращения (инсульта). Другая половина мозга берет на себя функции пораженной половины, а в поведении человека наступают разительные перемены, такие, например, о которых говорит В. Жухрай в его вышеприведенных воспоминаниях о поведении Сталина в оставшиеся годы его жизни после перенесенного тяжелейшего инсульта в конце 1949 года. |
||
|