"Александр I" - читать интересную книгу автора (Сахаров (редактор) А.)ГЛАВА XIVНа следующий день после свадьбы Сергею едва удалось переговорить с отцом: в этот день Софья уезжала с мужем в Москву. Надо было их провожать. Улучив минуту, молодой князь обратился к отцу с такими словами: – Отец, ты говорил с губернатором? – Насчёт чего? – Относительно Николая. – Отстань, пожалуйста. Мне теперь не до того. – Как не до того? Если бы ты знал… – Ничего я не знаю и знать не хочу! Поделом вору и мука – пусть посидит. Ещё не то бы с ним надо сделать, – горячился Владимир Иванович, – столько хлопот, а ты ко мне пристаёшь. Ах, Боже мой, я совсем забыл распорядиться об укладке приданого. И старый князь поспешил на двор. Там уже запрягали лошадей, выносили и укладывали вещи молодых. «Что же мне делать? Что делать? Открыть отцу, кто Николай? Это невозможно, а между тем нужно чем-нибудь его убедить; пожалуй, по злобе Николай скажет, кто он. Тогда срам, позор! Вот положение-то!» – быстро расхаживая по кабинету, думал князь Сергей. К нему вошёл Пётр Петрович. – Ты что это маршируешь? – спросил он у князя. – Представь, Николай пойман и сидит под арестом на гауптвахте. – Как? – Как он угодил под арест, я подробно не знаю, знаю только, что его забрали сыщики в Москве… – Надо постараться его освободить. А то, чёрт возьми, неловко! – Вот в том-то и дело, что трудно! – Губернатор приятель твоему отцу, попроси, он, наверное, освободит. – Просил: говорит, что нельзя. Для отца бы губернатор сделал, но он не хочет просить, ссылаясь на виновность Николая. – Виновен он точно, но всё-таки нельзя же оставлять его под арестом. – Я вот о чём хочу просить тебя, Пётр Петрович: я еду провожать сестру и вернусь в Каменки дней через пять. Съезди, пожалуйста, ты в Кострому и повидайся с Николаем, расспроси его подробно обо всём. – А меня допустят? – спросил у князя Пётр Петрович. – Я напишу губернатору, он разрешит тебе свидание с Николаем. – А когда мне ехать? – Поезжай завтра. Прикажи запрячь себе тройку и поезжай. – Как это – прикажи? Я тут не хозяин. – Полно, Пётр Петрович, в доме моего отца всё к твоим услугам. Распоряжайся как хочешь… Софья уехала со своим мужем в Москву, князь Сергей поехал провожать их. Проводить молодых собрались также почти все крестьяне из Каменков; провожали их с хлебом и солью и с пожеланиями счастья. Старый князь и княгиня со слезами несколько раз принимались крестить свою дочь. – Леонид Николаевич, любите мою дочь, она стоит вашей любви, – крепко пожимая руки Прозорова, взволнованным голосом говорил князь Владимир Иванович. – Берегите её, голубчик, прошу вас. – Напрасно просите: для счастия Софьи я готов отдать свою жизнь, – с чувством ответил Прозоров. Тихо ехал экипаж «молодых» по княжескому двору, двор весь был запружён крестьянами, которые пришли проститься со своею «радельницей», некоторые бабы плакали и причитали. Так велика была любовь крепостных князя Гарина к Софье. – Тише вы, что под лошадей-то лезете! – кричал на мужиков кучер, осаживая лошадей. – Сторонись, задавлю! Сторонись! Народ расступился, кучер ударил по лошадям вожжами, те рванули и понеслись по утрамбованной мелким камнем дороге к Москве. В тот же день в княжеской усадьбе произошло нечто особенное. Едва только проводили «молодых» и старый князь, усевшись в своём кабинете, стал читать какую-то книгу, как к нему вошёл старик Федотыч и тихо проговорил: – Князинька, баба какая-то пришла и убедительно просила о себе доложить вашему сиятельству. – Какая баба? – удивился князь. – Кто её знает, лицо у ней что-то мне знакомо. Я видал её, князинька, а где – не припомню. – Что ей надо? – Не сказывает, только просит о себе доложить. – Странно! Не из крепостных она? – задумчиво спросил князь у Федотыча. – Нет, князинька, не из наших, вишь, дальняя она, из Москвы. – Ну, впусти её, Федотыч. В кабинет князя вошла Марья, мать Цыганова, бледная, встревоженная, с опухшими от слёз глазами. Она робко остановилась у двери, опустив свою голову. Князь её не узнал: более двадцати лет не видал он Марьи, легко забыть в такое время. Когда он расстался с Марьей, она была молодая, черноокая красавица, а теперь перед ним стоит какая-то исхудалая женщина с истомлённым лицом, с глазами, выражающими страдание; во всей фигуре Марьи виднелось много горя и отчаяния. Прозоров хоть и обещал старому князю не начинать дело о поисках Николая Цыганова, но по дороге в Москву заехал в Кострому к губернатору Сухову и просил его распорядиться о розыске Цыганова; губернатор обещал отыскать. Он знал, что Леонид Николаевич занимает в Москве довольно видное место, и постарался перед ним выслужиться, показать свою энергию в распорядительности. Он отрядил несколько сыщиков в Москву; тем удалось напасть на след молодого человека, жившего с матерью в окрестностях города, в маленькой квартирке. Сыщики, имея предписание от костромского губернатора о немедленном аресте Цыганова, просили у московской полиции содействия к поимке и аресту преступника; в глухую полночь нагрянули к Николаю Цыганову в гости и, не мешкая, увезли под конвоем в Кострому. Бедная Марья чуть не лишилась ума от горя. Она, стоя на коленях, со слезами просила не отрывать от её сердца единственного сына. Но сыщики и полицейские были неумолимы; сознавая, что слёзы матери не тронут их чёрствое сердце, она стала упрашивать хоть сказать ей, за что арестуют её сына; один из сыщиков, вероятно тронутый несчастием матери, сказал ей следующее: – Он у важного князя Гарина выкрал дочь и держал её взаперти, за это твоего сына предадут суду, а если ты хочешь спасти его от наказания, иди к князю Гарину и проси у него милости. Это для бедной женщины было новым ударом. Её сын, вся её надежда, оказался преступником. Его может спасти один только князь Гарин, отец Николая. Марья, не мешкая, отправилась в Каменки. Сколько выстрадала она, переступая порог княжеского дома… «Господи, подкрепи меня, дай мне силы! Что я скажу князю? Как посмотрю на него? Он, чай, давно меня забыл. Как стану просить его за Николая? Неужели я должна сказать князю, что мой сын – и его сын? Если и скажу, то поверит ли? Пусть не верит, только бы спас сынка-то; чай, в острог посадили; ему, сердечному, острог-то хуже смерти кажется», – так думала Марья, идя за Федотычем по роскошным залам княжеского дома. – Что тебе надо? – ласково спросил у Марьи князь. – Князь, ваше сиятельство, спаси мне сына, – захлёбываясь слезами, сказала бедная женщина, опускаясь на колени перед князем. – Встань, я не люблю поклонов. – Не встану, ваше сиятельство, до тех пор, пока ты не скажешь мне милостивого слова. – Встань и расскажи, какого сына спасти?.. – Моего, князь, сына – Николая. – Какого Николая? – не догадываясь, спросил у Марьи князь. – Того, что жил в твоей княжеской усадьбе. – Как, Цыганов твой сын? – с удивлением воскликнул князь. – Сын, единая моя отрада – спаси его, ваше сиятельство! – А знаешь ли ты, что он сделал? – Знаю, князь, всё знаю, вот и пришла я просить у тебя милости! – Напрасно просишь, я не потатчик негодяям: он примет должное ему наказание. – Смилуйся, ваше сиятельство! – И не проси! Да я и не могу, он в руках у властей. Иди в суд и проси. А я ничего не могу для тебя сделать. – Не можешь, ваше сиятельство, не можешь! – не сказала, а простонала бедная Марья. – Да, не могу. – Не хотела я говорить, а придётся. Вышли, князь, старика из горницы, – твёрдым голосом проговорила Марья. – Это зачем? – Так надо, ваше сиятельство, слово у меня к тебе есть, такое, что при других его сказать нельзя, зазорно будет. – Ступай, Федотыч, нужен будешь – позову. Старик камердинер тихо вышел. – Ну, говори же, что у тебя за слово до меня? – Сейчас, ваше сиятельство, сейчас. Господи, подкрепи, помилуй… – Марья усердно перекрестилась. Князь с удивлением на неё посмотрел и сказал: – Мне недосуг, если есть что говорить, говори! – Николай-приёмыш – твой сын, князь, – чуть слышно сказала Марья. – Что, что такое? Повтори! – не веря своим ушам, спросил князь. – Говорю, Николай – твой сын. – Ты или полоумная, или злая обманщица, пройдоха! Кто ты? Говори! – выходя из себя, крикнул Владимир Иванович. – Не узнал, князь? – Я совсем тебя не знаю. – Видно, за двадцать годов много переменилась. Эх, ваше сиятельство, постарела я, не признал ты Марью… – Марью… Тебя звать Марьей? Неужели!.. – князь не договорил, он задыхался от волнения. – Марья, князь, та, что была женой твоего садовника Никиты, припомни. – Теперь вспомнил; ты Марья, а Николай?.. – Наш сын, ваше сиятельство. – Постой, постой, я помню, ты писала, что наш сын умер и похоронен; я это хорошо помню. – Схоронен не он, а другой, ваше сиятельство, а Николая подкинули к твоим княжеским воротам. – Боже, Боже! Я думал, ты и наш сын давно померли. Я просто не могу прийти в себя! Николай, приёмыш – мой сын, тот самый Николай, который хотел силою жениться на Софье, на своей сестре. Что же это? Я просто с ума сойду. Ты – Марья. Да, я теперь тебя узнал. Что же ты в двадцать лет не дала ни одной о себе весточки?.. – Зачем, князь? – Как зачем? Я… я любил тебя. Я верю тебе, твои глаза не могут лгать. Я освобожу Николая… нашего сына. Сейчас же иди… поезжай в Кострому Я тоже поеду. Я хочу видеть Николая, – прерывистым голосом говорил князь. – Спасибо, ваше сиятельство, Господь тебе воздаст. Марья вышла из кабинета князя с радостию на сердце. Князь обещал возвратить ей сына: что может быть больше радости для её материнского сердца? Она в Каменках подрядила подводу до Костромы. А князь Владимир Иванович, между тем, сильно волновался и быстро расхаживал по кабинету. Да и было с чего ему волноваться! Сын, которого он считал умершим, нашёлся. Двадцать лет Николай жил в Каменках, и князь не знал, что это его сын. В продолжение этого долгого времени он не многим отличал Николая от прочих дворовых, а в его жилах тоже течёт кровь князей Гариных. – В продолжение долгих лет я чуть не всякий день видел Николая и не знал, что он мой сын; хоть многим он отличался от других моих дворовых, но я не мог его отличить. Николай одарён природным умом, пылким сердцем, он герой – за храбрость получил чин и крест. А его поступок с Софьей надо приписать увлечению, пылкому сердцу. Он весь в меня, и я, в былое время, не прочь был поухаживать… Я постараюсь исправить несправедливость и свою ошибку, я окружу довольством и Николая, и его мать. А как переменилась Марья… Я бы её не узнал, если бы она не сказала; хорошая она, добрая, покорная… – говорил старый князь. Вошёл камердинер Федотыч. – Федотыч, чтобы сейчас была готова тройка. Я еду в Кострому. – Слушаю, князинька. – Знаешь ли, старый, кто сейчас у меня был? – спросил у старика князь. – Знаю, ваше сиятельство: Марья была, – не моргнув глазом, ответил старик. – Узнал, старый, узнал! Мы с тобой думали – она померла, а она живёхонька. – Только уж больно она переменилась, не скоро признаешь. Куда подевалась её краса писаная? С первого раза и я не признал её, ваше сиятельство, а как заговорила она, тут только и догадался, что за гостья. – А красавица в своё время была Марья! – Что говорить, баба красы писаной. – Пожил с ней я всласть… Есть чем былое вспомянуть!.. – Как сейчас помню наши поездки на мельницу к Федоту. Вы, князинька, бывало, в горницу к мельнику, а там давно голубка ждёт, а я дремлю на козлах. – Хорошее было житьё, старина! Теперь не то, постарели мы с тобой, Федотыч! – Постарели, князинька, – с вздохом отвечает князю его верный слуга. – Умирать, старина, надо. – Смерть придёт – умрём, ваше сиятельство. – И похоронят нас, словом добрым помянут; а может, и слезой горячей. – Помянут, князинька: всяк человек, зная вашу доброту беспримерную, помянет вас молитвою к Господу и добрым словом! Спустя несколько времени после того князь Владимир Иванович выехал на тройке лихих коней в Кострому. Его сопровождал старик Федотыч. |
|
|