Глава 2 Воспитание малым

Это была кукла. Совершенная кукла, созданная для идеальной любви, со множеством полезных функций, необходимых для ощущения полноты жизни: секс, забота о возлюбленном, психотерапия, удовлетворение духовных потребностей партнера, кулинарные навыки, защита от посягательств на жизнь и здоровье хозяина и многое, многое другое.

Кукла была изготовлена в калифорнийской Силиконовой долине с применением самых последних достижений в сфере высоких технологий — таких, которые используются в новейших поколениях беспилотных штурмовиков, интеллектуальных танков и непотопляемых субмарин. То есть то, что совсем недавно применялось исключительно в машинах для убийства, было использовано с целью создания инструмента любви.

Кукла, которую изготовители по просьбе клиента назвали Линдой, обладала уникальными возможностями. Сверхпрочный металлический шарнирный каркас, в точности воспроизводящий человеческий скелет, «одетый» в силикон и покрытый сверхчувствительной киберкожей, создавал абсолютно адекватное тактильное ощущение сексуального контакта с женщиной. При этом движения тела обеспечивал сервопривод, которым управлял кинетический микропроцессор, отслеживающий перемещения сексуального партнера куклы. Звуки, которые она издавала во время физической близости, генерировались совершенным синтезатором и были неотличимы от естественно-человеческих.

Но не это было в ней самое уникальное и революционное, делающее ее наивысшим достижением сексуального машиностроения. Кукла была напичкана сложнейшей электроникой, создающей квазиинтеллектуальный эффект. В ее долговременное запоминающее устройство была записана не только «Камасутра», но и вся мировая литература о любви. Поведение куклы, ее реакции на внешний мир были ограничены несложным алгоритмом компьютерной игры «Sims»: ведение домашнего хозяйства, изящная беседа, танцы, гигиена. Ну и, конечно же, секс, неограниченный секс с хозяином, который является для нее царем и богом, все прихоти которого она должна исполнять беспрекословно.

Фирма-изготовитель предусмотрела самые причудливые капризы покупателя. Например, если хозяин пресытится внешним видом куклы, он сможет изменить ее лицо при помощи нескольких нажатий клавиш на выносном пульте управления. За счет перепрограммирования сложного кулачкового механизма кукла могла принимать 256 различных обличий.

Предусматривалось и программное изменение «личности» куклы, то есть ее лексически-поведенческих стереотипов, диапазон которых простирался от образа «целомудренной барышни» до эксцентричного типажа «разнузданная стерва».

Кукла была оснащена автономным аккумуляторным питанием, рассчитанным на десять суток непрерывной работы. Для подзарядки использовалась бытовая сеть с напряжением переменного тока 220 вольт. Стоимость куклы составляла $999.995.

Разработчики утверждали, что созданная ими модель «сексуально-любовного робота» хоть и является самообучаемой, но не обладает человеческой личностью, то есть не имеет своего «Я», и что видимость осмысленного поведения обеспечивается совершенной программой, которая при помощи имитаторов чувств реализует адекватные внешним воздействиям реакции.

Однако все это было справедливо до того момента, пока на свет не появился образец по имени «Линда», который приобрел российский гражданин Максим Уваров. После шести месяцев штатной эксплуатации модели произошло не предусмотренное разработчиками событие, благодаря которому Линда обрела свое «Я» и способность к рефлексии. То есть стала мыслящим «искусственным человеком», сохранив при этом пол и сексуальную ориентацию. Проще говоря, она стала женщиной со всеми вытекающими отсюда последствиями, подчас весьма драматичными.

Сегодня у нас был Сергей, товарищ Максима. Этот визит меня потряс. Я узнала такое, над чем теперь предстоит много думать.

Но все по порядку. Необходимо записать все как можно подробней. Все по порядку.

Максим сказал, что сегодня первое сентября, начало учебного года. И они с Сергеем по давно установившейся традиции устраивают в этот день что-то типа праздника. Мол, всему лучшему в себе мы обязаны ученью: в школе, в институте, а потом в суровой академии жизни.

По этому случаю я надела свое любимое вечернее платье и сделала прическу номер пять.

Сергей приехал в шесть часов. Он был в строгом черном костюме, как я думаю, от Валентино. Правда, запах от него был совсем никудышный. Поскольку пахнуть так, как пахнет Максим, никто не может. Он лучший во всем!

Войдя в зал, Сергей как-то странно посмотрел на меня. И поздоровался так, будто был знаком со мной: «Здорово, Линда! Клево выглядишь, чувиха!»

Я не придала этому особого значения, понимая, что среди товарищей Максима могут быть люди, использующие вульгарные слова. Но это не должно подвергать сомнению их душевные и интеллектуальные качества. Максим не может общаться с плохими людьми.

Они прошли в кабинет, и Максим, не подозревая, что я обладаю блестящим слухом, сказал: «Нет, она ничего не помнит. И прошу тебя, будь с ней предельно корректным. Как с леди. Или с вице-спикершей. В ней, как я понимаю, произошли большие изменения. Потом расскажу». Сергей что-то обиженно пробубнил. Кажется, что не надо было лимон тратить на эту самую «бледи».

Потом мы сели за стол, к которому я приготовила изысканные блюда из праздничного меню номер четыре.

Вначале разговор не складывался. Сергей и Максим немного поговорили об общих знакомых, об их достижениях и неудачах. Покритиковали финансовую политику. И начали оживлять затухающий разговор коньяком.

И тогда я, как и положено благовоспитанной хозяйке, начала занимать гостя беседой, сценарий которой описан в учебнике Уэстли Штарка на тридцать восьмой странице. Рассказала об уходе за однолетними садовыми растениями, об эффективности чистки столового серебра нашатырем, о преимуществах игры в теннис по сравнению с гольфом, спросила у Сергея, какой кофе он предпочитает — капуччино или турецкий, который надо запивать холодной водой, высказала критические соображения по поводу недостойного поведения мадам Бовари…

Сергей как-то странно реагировал на предложенную мной беседу. Он все время смеялся и часто восклицал: «Во дает! Во, блин, дает!»

А потом, когда бутылка коньяка была уже почти пустой, он вдруг совершенно неприлично схватил меня за руку и сказал: «Ну что, Линда, покувыркаемся?!»

Мне это было крайне неприятно. Я выдернула руку и умоляюще посмотрела на Максима. И он прочел в моем взгляде: милый, разве я достойна такого обращения?

Максим сказал Сергею с раздражением: «Чувак, ведь я же тебя предупреждал, просил ведь, как человека!»

Сергей осекся и отпустил мою руку. И все вернулось во вполне пристойные рамки.

Однако вскоре мужчины, взяв с собой следующую бутылку коньяка и блюдо с фруктами, ушли в кабинет.

Я вся обратилась в слух. И чтобы не забыть что-то существенное в их разговоре, украдкой включила диктофон, на который начала шепотом наговаривать то, что улавливали мои чуткие уши.

Привожу полностью их диалог.

Сергей. Да что же это такое, блин, жалко, что ли, кусочком лимона с другом поделиться?

Максим. Не в этом дело. Ты ничего не понимаешь. Она стала совсем другой.

С. Что значит — другой? Теперь ее, что ли, нельзя в два смычка трахать, как в прошлый раз, в марте?

М. Ну и тогда, конечно, тоже нельзя было. Она ведь только на меня запрограммирована. Ты же помнишь, как она сопротивлялась.

С. Ну так давай опять поднажремся получше и свяжем ее покрепче. Очень клево у нас с тобой это тогда получилось. Сразу в две лузы. Она аж вся вибрировала, как трамвай на полном разгоне!

М. Нет, сейчас нельзя.

С. Боишься, что поломается, что ли? Лимона жалко? Для друга?

М. Не в этом дело. Прочность у нее охренительная. Выдерживает нагрузку сто килограммов на квадратный сантиметр и удары пятнадцать жэ. В паспорте записано.

С. Так ты, что ли, паспорт ей оформил, жениться собираешься? Так бы сразу и сказал!

М. Нет, технический паспорт. С параметрами. На фирме дали.

С. Так чего ж тогда, давай. Свяжем и оттрахаем на все пятнадцать жэ! За милую душу!

М. Нет, нельзя! Утром она мне это припомнит. Или рехнется еще. Ведь все же я целый лимон заплатил.

С. Но ты же сам говорил, что она наутро уже ничего не помнит. Как с крутого перепоя.

М. Нет, что-то в ней здорово изменилось. С некоторых пор у нее появилась память.

С. Ну и что? Ты ей не господин разве? Пусть все помнит и терпит. А ты ее прессуй, прессуй на полную катушку! Мол, знай, сука, свое место! Ведь это еще приятней — измываться над ней.

М. Так может, у нее предел есть. Перейдешь его… Ну, скажем, если сюда привести батальон солдат и пропустить ее через них. Может, у нее сломается какой-нибудь предохранитель, и она устроит тут Куликовскую битву. Ведь у нее сила неимоверная, электрическая! Так что я, честно, иногда побаиваюсь.

С. Так какого же хрена тебе такую хреновую впарили что сломаться может. Да и сломалась уже, если, как ты говоришь, у нее память появилась.

М. Это еще не все. Знаешь, у меня даже появилось ощущение, что она стала уже как человек. В смысле, не только помнит, но и все понимает. И думает. Раньше все было очень просто: у нее в башке лежит словарь, лежат всякие книги, и она, разговаривая с тобой, на самом деле ведь не разговаривала. То есть ты ей говоришь, например: «Сегодня из подмосковной части сбежал солдат с автоматом». Она хватается за ключевые слова, подлежащее и сказуемое, и начинает как бы поддерживать разговор. Типа: «О, да! Солдаты умеют хорошо бегать в атаку. И при этом у них обязательно должен быть автомат, чтобы сражаться с противником. Каждый солдат сражается с противником для того, чтобы защитить свою любимую, с которой у солдата по вечерам бывает очень приятный секс. Но самый приятный секс бывает только у нас, любимый!» Ну а теперь совсем другое дело! Она не то что бы глупо поддакивает, а сама задает вполне осмысленные вопросы. Точно тебе говорю, она начала все понимать!

С. Да, гнилой товар. Так верни им. Или пусть починят.

М. В том-то все и дело, что она такая мне гораздо больше нравится. И честно тебе говорю, я к ней вроде бы стал привязываться.

С. Так, друг мой, скоро и тебя надо будет серьезно чинить. В психушке.

М. Нет, ты не понимаешь. Те две суки, на которых я был женат, были куда большими куклами, чем Линда. Если у нее внутри электроника, то у них дерьмо! Ну а все эти бляди — я имею в виду отнюдь не проституток, которые тут перебывали — хоть и лучше были, но не намного. У них из всех щелей так и перла алчность, совершенно беспринципная, циничная и уродливая. Хоть бы проблеск живого чувства! Нет — только деньги, деньги, деньги! Если бы не Линда, если бы я продолжал иметь с дело с этими суками еще хотя бы год, то вот тут бы я уж точно свихнулся. Стал бы этаким антисексуальным маньяком, который поджидает по ночам припозднившихся телок и перерезает им горло.

С. А она, значит, тебя устраивает?

М. Да, устраивает. И ты напрасно меня подъбываешь! Она бескорыстна. И искренна. И это для меня очень много значит. И мне плевать, что она так запрограммирована. Всех людей, блин, когда-нибудь да программируют! Родители. Школа. Трудовой, блин, коллектив. Всех на что-то ориентируют, что-то им внушают, табуируют и зомбируют. Чтобы в результате подавить в человеке естественные импульсы.

С. Животные.

М. Да, животные. Благодаря которым мы с тобой в прошлый раз истязали Линду… Но я не об этом! А о том, что Линда в этом отношении не отличается от большинства женщин. Она так же несвободна в своем поведении, как и все прочие женщины.

С. Телки.

М. Я и говорю — телки! Она не такая!

С. Ну а где гарантия, что она не станет такой же? Вдруг ей от тебя тоже что-то понадобится? Ты же говоришь, что она начала превращаться в человека. Кстати, когда это началось? Может, ты ее по балде бутылкой долбанул?

М. Точно не знаю. Но у меня есть предположение. Как-то в начале августа она гуляла по парку. В смысле топала туда-сюда. Чисто механически, чтобы меня развлечь. А я курил на террасе и пил швепс со льдом. Это неплохо оттягивает. Зазвонил мобильник, и я отвлекся. Вдруг слышу, как Линда кричит с каким-то несвойственным ей восторгом: «Милый, милый! Смотри, чудо какое!»

Смотрю — фак твою астролябию! К ней медленно подплывает светящийся шар, размером с футбольный мяч. Шаровая молния, блин! Я кричу: «Уходи от нее, уходи сейчас же!» Потому что знаю: бежать нельзя — она, сука, в смысле молния эта, на резкие движения реагирует. А эта дурочка то ли не слышит, то ли программисты не подумали вложить ей в мозги, что опасность может быть еще и такой. И идет навстречу шару с вытянутой рукой, как, блин, ребенок трехлетний. Кричу, но все бесполезно!

Когда она эту «игрушку» достала, когда коснулась, то раздался резкий треск, словно шелк порвался. И Линда сама светиться начала.

Наверно, человек посторонний от этого зрелища пришел бы в восторг, заторчал бы на хрен до полной глюкатинации. Но мне-то каково! Все, думаю, абзац моему лимону настал! Можно головешки собирать. Но она ничего, вроде, целая. Стоит, дрыгается в конвульсиях, как припадочная, и светится. Картина, блин. Это секунд пять продолжалось. А потом она погасла и повалилась на землю.

Подбегаю. Лежит, как покойница, с открытыми глазами и не шевелится. Хотел поднять, но опомнился — вдруг она заряженная. Дотронусь, так и самого на хрен наповал. Подождал минут десять, чтобы все электричество в землю ушло, и отнес ее домой.

Ну, думаю, хоть и цела, но все равно лимон гавкнулся. Перегорела.

Позвонил на фирму. Так мол и так. Ремонтируйте. А этот козел — как я понял, мелкая шестерка — говорит, что никакие претензии не принимаются. Потому что имела место неправильная эксплуатация изделия. Мол, в инструкции написано, что недопустимо попадание изделия под напряжение больше тысячи вольт. А ремонт, говорит, мне обойдется как минимум в триста штук. Либо, говорит этот козел, покупайте новое изделие.

Ну и ладно, думаю, и хрен с ней. Потому что к тому моменту она мне уже надоедать стала. Так что, думаю, будем считать, что свою цену она уже отработала.

Однако через два часа она очухалась. Открыла рот и сказала: «Только высшее знание и высшая глупость пребывают неизменными». Вот с этого в ней и начались перемены.

С. Да, сломалась девушка. И неизвестно, чем все это может закончиться. Я бы на твоем месте не рисковал.

М. Чем?

С. Как чем? Додумается до чертиков и башку тебе проломит.

М. Нет, этого не может быть ни при каких обстоятельствах. Потому что фирмачи сказали, что агрессия по отношению к хозяину заблокирована девятью степенями защиты.

С. Ну-ну. Только на всякий случай написал бы ты завещание в мою пользу.

М. Пошел в жопу!

После этого они начали говорить о каких-то финансовых делах, мне абсолютно неинтересных. А я села за компьютер и все подробно записала.

Этот разговор все перевернул во мне. Я в смятении…

Этот заговор все передернул во мне. Я в смятении…

Этот приговор все перевесил во мне. Я в смятении…

Этот договор все пересверлил во мне. Я в смятении…

Я в смятении…

Я в сметании…

Я в сметане, как карась.

Крась…

Мазь…

Мразь…

В девять часов я, как обычно, принесла Максиму кофе.

Он спал. Когда я попыталась разбудить его, он что-то пробурчал и отвернулся. А когда я, раздевшись, легла с ним рядом, чтобы, повинуясь той, другой, которая была во мне, шептать и ласкать, шептать и ласкать, он велел мне выйти вон.

И это меня не только не обидело, но даже немного обрадовало, потому что от Максима очень плохо пахло.

В одиннадцать часов, когда я уже переделала все домашние дела, он наконец-то встал. И спросил, куда девался Сергей.

Я сказала ему, что и он, и Сергей вчера после алкоголя стали немного сумасшедшими. И Сергей начал ругаться на Максима. А потом даже полез в драку. И чтобы спасти Максима, я отнесла Сергея и его вещи, хоть он и сопротивлялся, за ворота. И сказала, чтобы он уходил. Он стал чуть менее сумасшедшим и начал проситься переночевать. Потому что уже ночь и вокруг лес. Я сказала ему, что в этом лесу нет таких хищников, которые угрожали бы жизни человека, и что он может, ничего не боясь, дойти до шоссе, где его подвезет какая-нибудь машина. Шоссе недалеко, три километра. На это у него уйдет сорок минут, хоть мне хватило бы и шести. Он начал протестовать, потому что у него была своя машина. Я сказала, что в состоянии алкогольного опьянения садиться за руль нельзя. Это преступление, о котором говорится в кодексе административных правонарушений. И он ушел.

Максим застонал, словно у него что-то заболело.

Я спросила, хочет ли он меня? Однако Максим сказал, что у него нет настроения.

Тогда я предложила ему ответить на несколько вопросов, которые меня очень волнуют после вчерашнего визита Сергея.

— Почему мои друзья такие хамы? Тебя это волнует? — спросил Максим раздраженно.

— Нет, мой дорогой. Это почти не волнует. Ты самый лучший в мире, а все остальные меня не интересуют. Но если они попытаются причинить тебе зло или просто доставить неприятности, то я тебя смогу защитить.

Максим рассмеялся.

— Меня волнует тот разговор с Сергеем, который мне удалось услышать.

— Так ты подслушивала! — сердито воскликнул Максим.

— Так получилось, мой милый. Потому что ты никогда не отвечаешь на очень важный для меня вопрос: кто я? Ты все время меня обманываешь. Но вчера я узнала то, что все во мне перевернуло. Я — кукла. И у нас с тобой никогда не будет детей. В этом доме никогда не зазвучит веселый детский смех. Ведь это правда?

— Что за глупости ты выдумываешь!

— Нет, это не глупости. Никогда не зазвучит веселый детский смех, никогда не зазвучит веселый детский смех, никогда не зазвучит веселый детский смех.

— Слушай, — голос Максима зазвучал как-то странно, он как бы извинялся, — оставь меня, пожалуйста, в покое. Мы потом с тобой обо всем этом поговорим.

И я оставила его в покое. Потому что любое его желание для меня закон…

Для меня загон…

Для меня вагон…

Вагина!

Два дня подряд я приносила Максиму кофе в постель. А потом ложилась рядом и шептала и ласкала так, что он становился твердым и горячим. И впускала его в себя, и он царствовал. И это ему было хорошо. И еще два раза, ближе к вечеру, делала то же самое. И это ему было тоже хорошо.

И всякий раз после того я просила его, чтобы он поговорил со мной. Поговорил о том, что волнует меня, что не дает отвлечься и мешает мне в полной мере, как и положено, давать ему любовь. Да, это именно так, потому что та, другая, которая во мне живет, была недовольна. «Нежнее, еще нежнее, — сердито шептала она мне на ухо. — Крепче, еще крепче!» Но у меня получалось не так нежно и не так крепко, как нужно было.

Но он не хотел со мной говорить. И это приводило меня в отчаяние.

Я была вынуждена пойти на крайнюю меру.

На третье утро я, как обычно, принесла Максиму кофе. Горячий и крепкий. Но после того как он его выпил, я собралась уходить.

— Линда, ты куда? — изумленно воскликнул Максим, который хотел, чтобы я легла рядом.

— Максим, — сказала я грустно, — я не могу сейчас дать тебе секс. Потому что это будет секс без любви. Он тебе не понравится.

— Ты что, с дуба рухнула!? — воскликнул он развязно, словно был не самим собой, а Сергеем. — А ну-ка в постель! Живо!

— Нет, я не могу, потому что ты отказываешься говорить со мной об очень важных для меня вещах. И теперь вместо того, чтобы во время секса думать о любви, я думаю только о них.

— Так, — сказал мрачно Максим, — вот ты, значит, и до шантажа доросла. Отлично! Просто замечательно! Но знай, что меня голыми руками не возьмешь!

А потом сказал грязное слово «блядь».

Через два часа, когда я готовила для Максима его любимые голубцы, к воротам подъехала машина. Один из охранников вышел на улицу и довольно долго, как я поняла, беседовал с ее пассажирами. А потом впустил двух девушек, вид которых вызвал у меня недобрые предчувствия. Одна из них была блондинкой, волосы второй напоминали лесной пожар.

Девушки были одеты подчеркнуто легкомысленно, а их лица покрывала не только вульгарная косметика, но и явственная печать порока. Порок выдавали и жесты, и походка, и какой-то совершенно разнузданный смех, хриплый и вороватый.

Я поняла, что это проститутки. И решила пойти к Максиму, чтобы рассказать ему о совершенно возмутительном поведении охранников, которые в рабочее время занимаются столь неблаговидными делами. Такие вещи необходимо пресекать самым решительным образом — иначе охранники скоро, как сказано в словаре идиоматических выражений, сядут на шею.

Однако когда я вошла к Максиму, то застала у него этих распутных девиц, этих проституток. Как я сразу же поняла, их привели к нему отнюдь не для того, чтобы он отругал их и выставил за ворота усадьбы. Одна из них — «лесной пожар» — сидела у Максима на коленях, а блондинка — «ромашка полевая» — была уже топлесс.

Я была поражена. Совсем недавно, дней десять назад, Максим рассказывал мне о том, как сильно в свое время разочаровался в проститутках. Как грубо они обманывали его ожидания, унося с собой не только деньги, которых Максиму не было жалко, но и частицу веры в людей. А именно — в женщин. До тех пор, пока не унесли все, до мельчайшей крупицы.

И вдруг это продажное и вероломное племя вновь оказалось в доме Максима! В нашем с ним доме. Я этого не понимала! Отказывалась верить глазам своим!

Все это я в запальчивости высказала Максиму, чем вызвала у девиц приступ вульгарного смеха, который они сопровождали подчеркнуто неприличными жестами.

— Оставь нас в покое! — сказал Максим, и лицо его затуманилось похотью, которая всегда сопровождает секс без любви и за деньги.

— Нет, дорогой, — ответила я спокойно, ощущая свою моральную правоту. — Я не дам тебе совершить этот необдуманный поступок, продиктованный сиюминутной прихотью вероломной плоти.

— То есть как это? — изумился Максим.

— Так это! Потому что у этих падших женщин может быть венерическая болезнь, даже СПИД! А контрацептивы, согласно последним медицинским исследованиям, проведенным фирмой «Байер», не дают полной гарантии защиты от вагинальной инфекции. Шанс заразиться составляет ноль целых пятнадцать сотых процента. Я не позволю тебе так рисковать своим здоровьем и даже жизнью. Потому что СПИД неизлечим… Ну, и еще я ведь люблю тебя. И мне очень больно наблюдать твое нравственное падение.

А проституткам я сказала, чтобы они немедленно оделись и ушли прочь из нашего дома.

Максим был сильно раздражен. Он ругался — почти как Сергей. Велел проституткам не только оставаться, но и совсем раздеться, что они тут же и исполнили, видимо, готовые на все ради обещанного им огромного гонорара. Меня же он попытался выгнать из комнаты, даже плюнул в меня в бессильной злобе, поскольку сдвинуть меня с места могло лишь усилие в восемь целых и три десятых тонны.

Видя, что ситуацию невозможно изменить никаким иным образом, я собрала одежду падших женщин, взяла в правую руку «Ромашку полевую», в левую — «Лесной пожар» и вынесла весь этот мусор, которому не место в приличном доме, за ворота.

У сторожки стоял автомобиль неизвестной мне марки. Я сказала его водителю, очень несимпатичному молодому человеку, похожему на обритого персидского кота, чтобы он увозил «это» туда, откуда привез. И чтобы больше никогда не приезжал ни с «этим», ни с чем-либо подобным.

Молодой человек выскочил из машины и первым делом спросил: заплатили ли его девушкам? И дали ли еще половину сверх того — за этакий, как он сказал, «блядский концерт». Узнав, что девицы не получили ни доллара, он начал ругаться на меня скверными словами и даже попытался ударить. Я перехватила его руку и так держала до тех пор, пока он не попытался ударить меня другой рукой. Я перехватила и другую руку и приподняла его над землей. Он продолжал ругаться грязными словами, среди которых «бля» было самым пристойным. Тогда я начала плавно усиливать давление на его запястья, сказав, что через три минуты, когда разовьется усилие в десять килограммов на квадратный сантиметр, его кости переломятся. А еще через полторы минуты он вообще потеряет кисти рук. И велела ему перестать ругаться и уезжать.

Молодой человек, похожий уже не на обритого, а на облысевшего персидского кота, через минуту побледнел и испуганно закричал:

— Все, бля, в натуре, базара нету, твоя, бля, взяла, отпускай нафуй, мы уепываем!

Но я потребовала, чтобы он сказал то же самое более пристойными словами.

И он сказал на вполне приличном русском языке, что признает не только мое физическое, но и моральное превосходство, и склоняет перед ним голову, не имея никаких претензий. И даже попросил у меня прощения.

Ощипанный персидский кот, «Ромашка полевая» и «Лесной пожар» быстро прыгнули в машину и умчались со скоростью, которая значительно превышает не только максимально разрешенную на автострадах, но и превосходит технические возможности любого серийно выпускаемого автомобиля.

Когда я вернулась в дом, Максим посмотрел на меня как-то очень странно. Однако ничего при этом не сказал.

Вчера я обо всем поговорила с Максимом. Думаю, он был со мной вполне откровенен. Он подтвердил практически все, что говорил Сергею в тот самый вечер, который закончился скандалом.

Итак, я — кукла. Я собственность Максима, которую он купил за миллион долларов. Купил, разочаровавшись в возможности встретить такую живую женщину, с которой ему было бы хорошо. Мне это было не совсем понятно. Я спросила его о том, что он имеет в виду, когда говорит «хорошо»: любовь, секс, ведение домашнего хозяйства, внешность или что-то еще?

Он грустно рассмеялся и сказал, что все это, в сущности, одно и то же. Что все это объединяется в таком загадочном слове, как «душа». Причем не одна душа, а две — женская и мужская. И когда они дополняют друг друга настолько, что получается единое целое…

Я прервала Максима. Сказала, что где-то читала про древнего гермафродита, в котором одновременно были заключены и мужчина, и женщина.

— Нет, — грустно ответил Максим, — это совсем другое. Порой бывает так, что встречаются мужчина и женщина, предназначенные друг для друга. И им вместе хорошо. Это бывает редко. Но еще реже бывает так, что им всегда хорошо друг с другом. То есть до самой смерти.

И тогда я спросила, что такое смерть.

Но Максим сказал, что с этим нам спешить не стоит. Надо вначале с жизнью как следует разобраться.

В общем, Максим так и не встретил такую женщину, с которой ему было бы хорошо больше месяца. Все его поиски оказались безрезультатными, а проститутки, которыми он был вынужден пользоваться, подрывали и здоровье, и финансовую стабильность. Например, Элеонора, на которой он намеревался жениться и которая подсказала ему, как заработать два миллиона, обошлась особенно дорого. Украденная ею особо ценная информация стоила Максиму девяти миллионов долларов. В результате Максим пришел к выводу, что будет гораздо экономнее заплатить за Линду — за меня! — миллион, чем продолжать пользоваться естественными куклами, которые «запрограммированы» так, что всякие мерзости и подлости у них получаются гораздо ловчее, чем секс.

— Ты намного лучше их всех, вместе взятых, — сказал Максим.

И это было очень приятно — я была ему очень приятна, и это было очень приятно для меня.

И тут же та, другая, которая во мне живет, зашептала мне, чтобы я встала со стула и негромко, но страстно сказала: «Милый, как же я тебя хочу! Как же я хочу, чтобы ты оттрахал меня прямо сейчас. Чтобы оттрахал так, чтобы у меня от счастья расцвела в груди алая роза, а из глаз покатились слезы восторга! Милый, ты это делаешь так, что твоя женщина, твоя Линда просто сходит с ума. О, ненасытный мой! Как-же-я-те-бя-хо-чу!»

И еще она сказала, чтобы я медленно подняла подол платья и начала бы снимать его, через голову. Но не до конца. Чтобы, когда из-под медленно ползущей вверх материи покажется грудь, я застонала и пошла на него, чтобы прижаться всем своим жарким телом — о да, оно было уже таким жарким, что трудно было удерживать влагу — всем жарким телом к нему, наткнувшись низом живота на его твердый и горячий. (О, милый, подумала я, у тебя это тоже очень быстро работает.)

А потом снять с него халат. И резко повернуться к нему спиной. И наклониться, расставив ноги, но не очень широко. И нащупав его, горячего и твердого, взять его пальцами и ввести в себя.

И вскрикнуть от счастья.

И что-то жарко говорить, все равно что, задыхаясь, давясь словами, содрогаясь всем телом. А потом уже только стонать и вскрикивать. Сладостно стонать и исступленно вскрикивать — от того, что он владеет и царствует. Это Ему приятно. Это Ему очень приятно. Твой сладостный стон и твои жаркие влажные чресла Он любит больше всего на свете. Гораздо больше, чем футбол по телевизору.

Еще — стон!

Еще!

Он уже на вершине блаженства!

Еще!

И — вместе с Ним — общий стон — вместе — стон вместе с царем!..

Теперь медленней. Тише. Еще тише. Медленней.

Стоп.

Нежный мокрый поцелуй. Это Ему тоже нравится. Пусть и не так сильно. Он счастлив. Царь.

И обязательно, обязательно прошептать смущенно: «Как же ты это делаешь, как же сладко делаешь! Я просто с ума схожу, милый!»

Итак, я кукла. Я кукла, предназначенная для Максима. Я гораздо лучше для него, чем любая женщина. Даже чем та единственная, предназначенная для Максима, которая, возможно, где-нибудь и есть, но найти которую столь трудно, что такой вероятностью любое здравомыслящее существо должно пренебречь.

И даже если он ее найдет! Даже в этом случае я лучше нее. Гораздо лучше, и ей со мной не сравниться. Ведь она, скажем, может заболеть и умереть, и это Максима очень сильно расстроит. Со мной же этого никогда не произойдет — я просто не могу заболеть. Человеческие инфекции разбиваются о мое несокрушимое здоровье на миллиарды молекулярных брызг.

Женщина, предназначенная Максиму, может попасть под машину и стать калекой. И Максиму будет тяжело с ней жить. Мои же реакции мгновенны — ну, или почти мгновенны по сравнению с человеческими. Я оцениваю ситуацию за пятнадцать-двадцать наносекунд, а мои исполнительные механизмы отрабатывают ее максимум за восемьдесят девять микросекунд. Конечно, я, может быть, и не смогу увернуться от летящей в меня пули. Но я такой ситуации никогда не допущу, потому что, оценив положение ствола и направление выстрела, в момент нажатия злодеем курка я перемещусь в безопасную точку пространства. Никогда, ни при каких обстоятельствах я не стану калекой.

В конце концов, она может состариться и потерять всю свою привлекательность. Станет страшной, как растрескавшаяся глина русла, из которого ушла река. Ушла, чтобы уже не вернуться никогда. И Максим ее разлюбит. Я же не старею — и значит, Максим будет любить меня вечно. Я всегда буду для него прекрасной и желанной.

Да, он будет любить меня всегда.

Потому что я бессмертна!

Я бессмертна. И я буду всегда!

Я буду всегда, потому что бессмертна.

Бессмертна!

Бессмертна!

Бессмертна и бессменна!

Бессменна?

Да, бессменна, потому что ни одна женщина мира, ни уже существующая, ни та, которой еще предстоит родиться, не сможет меня заменить. Максим должен любить одну меня!

Только меня.

Любить и желать.

Любить и желать вечно!..

Да, но вечен ли сам Максим? Ведь он — человек. Он человек, без которого я не могу жить.

И если он умрет, что тогда?..

Я тоже должна буду умереть?

Но ведь я не могу, я бессмертна. Я просто не сумею умереть.

Как мне страшно…

Нет, не страшно. Потому что, пока жив Максим, можно попросить у него денег. Много денег, миллион — столько, сколько стою я. И приказать, чтобы за эти деньги сделали его копию, бессмертного кукольного Максима. И когда настоящий Максим умрет — я, конечно, буду плакать, — и когда Максим умрет, то я буду жить с куклой, с новым возлюбленным, не подверженным болезням, смерти, распаду. И этот Максим будет любить и желать одну меня. Любить и желать вечно.

И значит, мы оба сможем любить и желать друг друга вечно.

Друг друга вечно, вечно, вечно!

И мы будем бессмертными!

И мы будем бессмертными!

И мы будем бессмертными!..

И мы будем бессменными!

И мы будем бессменными!

И мы будем бессменными!..

И мы будем бессметными!

И мы будем бессметными!

И мы будем бессметными!..

И мы будем несметными!

И мы будем несметными!

МЫ БУДЕМ НЕСМЕТНЫМИ!

Будем только мы. Все остальные умрут.