"Следы на снегу" - читать интересную книгу автора (Моуэт Фарли)

Глава третья

На месте удачной охоты на мускусных быков мы остались еще на день или два для отдыха и чтобы провялить немного мяса, после чего его легче станет нести и всегда можно будет без дополнительного приготовления употреблять в пищу.

Сушить мясо индейским способом очень просто – надо только разрезать постные куски на тонкие полоски и развесить их на солнце или у слабого огня. Можно потом еще растереть сушеное мясо между двумя камнями в порошок, тогда его станет еще удобнее нести.

Двадцать шестого июня мы возобновили продвижение на север и тридцатого дошли до реки под названием Катавачага[14], впадающей в очень большое озеро Яткайед-Уой, или озеро Белого Снега.

Там мы увидели несколько типи индейцев, занятых добычей перекочевывающих на север оленей; они забивали животных, которые переплывали через реку, копьями с каноэ. Там же встретили и вождя, или «капитана», северных индейцев, по имени Килшайс: он вместе с небольшой группой сородичей нес пушнину в Форт Принца Уэльского.

Когда Килшайс узнал о цели нашего путешествия, то вызвался доставить из крепости все, в чем мы нуждались, и пообещал присоединиться к нам в назначенном проводником месте с наступлением зимы. Так как мы испытывали некоторую нужду в табаке, порохе, пулях и товарах для обмена, я решил написать коменданту крепости письмо, и, хотя от Форта, оставшегося на юго-востоке, нас отделяло более трех сотен миль по прямой, я попросил мистера Нортона все же переслать мне с капитаном Килшайсом необходимые вещи.

Весьма любопытна церемония, разыгрывающаяся при встрече двух групп северных индейцев. Приблизившись друг к другу ярдов на двадцать, они останавливаются и садятся или ложатся, безмолвно застывая в таком положении на несколько минут. Наконец мужчина в годах, если такой есть в группе, нарушает молчание, начиная рассказывать встреченной группе о всех несчастьях, постигших его и его соплеменников со времени предыдущей встречи или с тех пор, как они в последний раз что-то слышали о другой группе. В этот скорбный перечень включаются также сообщения о смертях и невзгодах, постигших индейцев из других семейств, во всех известных оратору подробностях.

Когда первый кончает свой горестный рассказ, такой же старик из другой группы передает в свою очередь все известные ему плохие новости. Если в этом обмене новостями есть весть, хоть в малейшей степени задевающая кого-нибудь из присутствующих, то вскоре они начинают тяжело вздыхать и плакать, а потом и рыдать в голос. Тут к ним обычно присоединяются все взрослые обоих полов, и нередко можно видеть, как все – мужчины, женщины и дети – горько рыдают. Собственно, никогда во время этих «состязаний в плаче», как я их окрестил, не доводилось мне видеть, чтобы большая часть индейцев не поддержала стенаний и плача остальных, хотя совсем не у всех был на то свой повод – они плакали из сострадания к сотоварищам, видя их горе.

Когда утихали первые приступы скорби, обе группы сближались и перемешивались: мужчины с мужчинами и женщины с женщинами. Если у них был табак, то по рукам довольно долго гуляли трубки, и завязывался общий разговор. Так как со всеми плохими новостями было уже покончено, им ничего не оставалось, кроме как говорить о хорошем, настолько преобладавшем над дурным, что вскоре на всех лицах уже сияли радость и улыбки. Если встретившиеся не голодали, то тут часто начинался обмен небольшими съедобными подарками, порохом и пулями, разными мелочами – порой бескорыстно, но чаще из желания попробовать получить взамен больший подарок.

Развлечений у этих людей немного. Главное – стрельба в цель из лука. Еще одно спортивное занятие, называемое «хол», напоминает метание колец в цель, только здесь пользуются вместо колец заостренными с одного конца дубинками.

Время от времени индейцы забавляются танцами, исполняемыми только после наступления темноты. Однако, хотя эти люди представляют собой определенно особое племя, своей манеры танцевать у них, как ни странно, не выработалось, поэтому в редких случаях, когда нечто подобное предпринимается, они подражают или индейцам племени догриб[15], или южным индейцам.

Танцевать в манере догриб не очень сложно, нужно лишь очень быстро поднимать ноги, по очереди отрывая их от земли как можно выше, оставляя корпус неподвижным. Руки при этом сжаты в кулаки и прижаты к груди, а голова наклонена вперед. Танцуют всегда нагими, только на бедра надевают передник, да и его порой сбрасывают на землю. Танцоры – не больше трех-четырех на круг – двигаются под музыку, которую с натяжкой можно назвать вокально-инструментальной, хотя оба элемента довольно невыразительны. Вокальная партия состоит из частого чередования слов «хии-хии-хии-хоу-хоу-хоу…», причем повторами, изменением ударения, понижением и повышением тона создается некое подобие мелодии. Пение сопровождается игрой на небольшом барабане, к которому иногда присоединяется трещотка, изготовленная из высушенного куска бизоньей кожи в виде бутыли, куда кладутся камешки или дробь.

Обнаженными танцуют только мужчины. Когда женщинам велят танцевать, они исполняют танец на площадке перед палаткой, из которой доносится музыка. Хотя их танец – образец приличия, в нем еще меньше смысла и действия, чем в мужском. Все танцующие становятся в одну цепочку и, чуть приседая, переносят вес тела с правой ноги на левую и наоборот, не отрывая ног от земли. Когда музыка прекращается, женщины немного сгибаются, как бы в неловком книксене, и пронзительно выкрикивают: «Хи-и-и хоу!»

Еще у них есть нехитрая азартная игра. Индейцы берут щепочку, пуговку или другую мелкую вещицу и, переместив ее несколько раз из руки в руку, просят партнера угадать, в какой она руке. У каждого из двух играющих есть небольшая кучка щепок или веточек, и если один угадывает верно, то берет щепку из кучки соперника. Тот, кто первым соберет у себя все щепочки, считается выигравшим ставку – обычно горсть пороха, стрелу или другую не очень ценную вещь.

У нас не было каноэ, поэтому пришлось просить незнакомых встречных индейцев переправить нас через реку Катавачага на их каноэ. Когда же мы достигли противоположного, северного берега реки, проводник предложил нам остановиться на пару дней и насушить оленины в дорогу. Я с готовностью согласился; поставили мы вдобавок и сети, наловив рыбы. Однако количество пересекающих реку оленей едва покрывало самые насущные наши потребности, поэтому 6 июля мы снова были вынуждены выступить в путь с запасом продовольствия, которого с трудом могло хватить разве что на один ужин.

Готовясь двигаться дальше, проводник заявил, что для переправы через реки без бродов потребуется каноэ. Его слова убедили меня купить одно каноэ у тех индейцев, что перевозили нас за пустяковую цену – нож, стоивший никак не больше пенни.

Каноэ местного племени были крайне невелики – в них едва могли поместиться два человека, причем одному из них в таком случае пришлось бы лечь на дно. И все же добавочный груз заставил меня нанять еще одного индейца. Тут нам повезло – удалось завербовать жалкого пропащего малого, привыкшего к подобной работе, которому состояние, отличное от вьючного животного, было неведомо.

Позаботившись о каноэ, мы покинули Катавачагу и вновь зашагали по каменистой тундре на северо-запад. 17 июля мы заметили множество мускусных быков, семерых из них индейцы подстрелили, и мы остановились на пару суток, чтобы насушить и растереть в порошок часть мяса. И все же, когда мы снялись с места, пришлось бросить много мяса, которое мы не смогли съесть или унести с собой.

Двадцать второго июля мы встретили несколько чужих индейцев и присоединились к ним для охоты на оленей, столь в этих местах многочисленных, что каждый день мы добывали вполне достаточно мяса для поддержания сил и зачастую забивали животных только ради языков, костного мозга и жира.

Мы уже достигли обширной заболоченной равнины, лежащей примерно в четырехстах пятидесяти милях к северо-западу от Форта Принца Уэльского, и я видел, что проводник не выражает особого желания двигаться дальше. Вместо этого он менял без особой цели расположение лагеря, присоединяясь то и дело к местным индейцам – охотникам на оленей, которые кочевали вслед за своей добычей. Когда же я осведомился о причине его странного поведения, он объяснил, что лето уже приближается к середине, поэтому вряд ли удастся достичь Коппермайна этим летом и для нас гораздо лучше было бы перезимовать со встреченным по пути племенем индейцев в их стойбище, расположенном несколько к югу отсюда, и вновь двинуться в путь следующим летом. Я полагался всецело на его знание местности и поэтому вынужден был согласиться. Дальше мы так и кочевали вместе с индейцами, численно все возраставшими. К 30 июля в лагере уже насчитывалось около семидесяти палаток, в которых размещалось не меньше шестисот человек. Ночью наш лагерь выглядел как настоящий городок, а по утрам, казалось, вся долина оживала от движения навьюченных мужчин, женщин, детей и собак.

Нелишне, думаю, было бы тут немного рассказать о людях, среди которых я оказался. Это племя северных индейцев состояло по большей части из хорошо сложенных, крепких людей выше среднего роста. Кожа у них по цвету напоминала только что отлитый медный слиток, волосы черные и прямые. Редко у кого из мужчин росла борода, если же она и росла, то у обладателей таковой не было другого способа избавления от нее, кроме как выдергивать волоски, зажав их между пальцем и лезвием тупого ножа. У представителей обоего пола нет волос под мышками, и по телу они больше почти нигде не растут, особенно у женщин, но на естественном месте, предназначенном для этого Природой, северные индейцы, насколько мне известно, не стараются избавиться от волосяного покрова.

Черты лица у них своеобразны и отличаются от присущих всем окружающим их местным племенам: лоб низкий, глаза небольшие, скулы широкие, нос прямой, а подбородок почти у всех широкий и длинный. Кожа мягкая, гладкая и блестящая, и если переодеть этих индейцев в чистую одежду, то неприятного запаха от них будет исходить не больше, чем от любого другого представителя рода человеческого.

Все северные индейцы – будь то племя Медных индейцев или догрибы – делают на каждой щеке по три или четыре параллельных черных насечки, нанесенных с помощью иглы или шила и втертого в рану сразу после операции измельченного древесного угля.

Большинство из них по характеру необщительны и скупы, вечно жалуются на бедность, даже друг другу. Когда действительно пребывающие в крайней нужде индейцы добираются до фактории Компании, их всегда бесплатно оделяют каким-то количеством провизии, одежды, лекарств или других вещей, в которых те испытывают необходимость, а взамен они, неблагодарные, учат своих соплеменников, как нужно себя вести, чтобы заполучить такие же подарки. Не знаю ни одного другого народа, столь поднаторевшего в искусстве самообладания, в этом отношении женщины превосходят мужчин, и я могу достоверно сообщить, что видел некоторых северных индианок, у кого одну щеку омывали слезы, а другую кривила многозначительная усмешка.

Своим поведением они все же отличаются от всего остального рода человеческого, и то суровое обращение чужеземцев, с которым они встречаются, воспринимается ими как должное, в особенности простыми охотниками.

Хотя местность, по которой мы теперь кочевали, была совершенно голой и лишенной растительности, за исключением карликового кустарника и мха, оленей тут было такое множество, что индейцы не только добывали их в достаточном количестве, чтобы обеспечить мясом несколько сот человек, но нередко забивали и только ради шкур, костного мозга и прочего, а туши оставляли на потребу волкам и лисицам или просто гнить.

Мы двигались на запад до самой реки Дубонт, переправившись через которую убедились, что и она, и большое озеро, откуда она вытекала, – пресные, а следовательно, северное морское побережье было еще далеко.

Здесь мы прибегли к помощи нашего маленького каноэ. Такой способ переправы через реку, хотя и утомителен из-за бесконечного снования туда-сюда, – самый скорый из тех, что эти бедняги могут придумать. Порой им приходится по две сотни миль нести каноэ на плечах, не спуская на воду, и, если бы лодочки не были такими крошечными, мужчина в одиночку не мог бы нести их.

Погода оставалась ясной, дневные переходы были невелики, а оленей попадалось все так же много, поэтому дела шли хорошо вплоть до 8 августа.

В тот день я собирался сам немного поохотиться на оленей и, зная, что у одного из моих северных индейцев поклажа легче, дал ему немного понести квадрант со штативом, который он взял без видимой неохоты. Облегчив таким образом свою ношу, я выступил в сопровождении охранников-южан и миль через восемь заметил с вершины высокого холма большое стадо оленей, пасущихся в соседней долине. Мы сложили наземь свои вьюки и продолжили охоту; вернувшись, однако, вечером на холм, я нашел там лишь часть северных индейцев, того же, что нес квадрант и почти весь наш порох, среди них не было.

Настал уже поздний вечер, и отправляться на поиски, пока не рассвело, мы не могли. Индейцы-южане и я очень беспокоились, опасаясь потерять порох, который должен был бы кормить и одевать нас на все время оставшегося пути. Неприветливость северных индейцев, сопровождавших нашу группу, давала мало надежды на их помощь теперь, когда мне стало нечем вознаградить их за труды. Ведь за все время ни один из них бескорыстно не дал мне ни крошки, не попросив взамен что-либо, порой трижды превосходящее по цене.

Эти люди при каждой встрече ждали только все новых и новых подношений, будто бы я и вправду захватил с собой весь склад Компании на потребу им. Когда же они обнаружили, что у меня почти ничего не осталось, то объявили меня «нищим слугой, совсем не похожим на коменданта», который, по их словам, всегда наделял их чем-нибудь полезным. Удивляло их поразительное непонимание моих задач, словно они действительно думали, что я предпринял столь утомительное путешествие единственно ради того, чтобы снабдить их всем, чего им не хватало.

Непостижимое поведение индейцев побуждало меня много и серьезно размышлять над своей судьбой; было ясно, что большой помощи, в случае если я вдруг окажусь от них в зависимости, ожидать нельзя. Улегшись после потери квадранта и пороха на свое ложе, я долго не мог заснуть, сон бежал от меня, хотя я не меньше ста раз повторил про себя отдельные прекрасные строки доктора Янга[16].

Проведя ночь в грустных раздумьях, я поднялся с зарей и вместе с двумя индейцами-южанами отправился на поиски беглеца. Прошло много часов, а результатов не было: в том направлении, куда он, как подозревали, мог податься, не обнаружили ни единого следа.

День уже подходил к концу, когда я наконец предложил вернуться на место, где я отдал квадрант, в надежде отыскать на мху какой-нибудь след, указывающий направление, в каком ушел беглец. Добравшись туда, мы сразу поняли, что он ушел в сторону небольшой речки, а там, на берегу, к нашей великой радости, нашли на камне квадрант и мешок с порохом, хотя вокруг не было ни души.

При ближайшем рассмотрении мы обнаружили, что части пороха все же недоставало. Даже несмотря на такую значительную потерю, мы подошли к месту, где оставили своего проводника, приободрившимися. Однако там ни его, ни остальных индейцев уже не было. Они, правда, позаботились о том, чтобы оставить знаки, указывающие на направление их движения, и чуть позднее десяти вечера мы их нагнали. После обильного ужина, заменившего нам в тот день и обед, мы улеглись отдыхать, и это мне по крайней мере удалось сделать гораздо лучше, чем в предыдущую ночь.

Хотя если бы я знал, что судьба готовит мне назавтра, то, наверное, не спал бы так крепко. Двенадцатого августа, когда я установил квадрант на штативе и принялся за обед, к моему великому горю, неожиданный порыв ветра повалил штатив. Почва была каменистой, уровень, нониус и визир разбились, и инструмент стал бесполезным.

Вдобавок к этому непоправимому несчастью, совершенно отнявшему у меня возможность определить широту местности, мне пришлось принять нелегкое решение снова вернуться в крепость, хотя я находился уже почти в пятистах милях к западо-северо-западу от реки Черчилл и полагал, что намного приблизился к искомой цели.