"Жизнь Александра Флеминга" - читать интересную книгу автора (Моруа Андре)

VI. Война 1914—1918 годов

Однажды, это было в 1912 году, доктор Джеймс, окончив занятия и возвращаясь в Сент-Мэри, увидел на верхней ступеньке крепкого загорелого солдата в походной форме Лондонского шотландского полка. Это был Флеминг. Он приехал из военного лагеря. Джеймс был поражен, что такой опытный врач, ученый-бактериолог проходил учебный сбор простым солдатом. «У меня тогда не было никакого военного опыта, – рассказывает Джеймс. – Меня приводила в ужас мысль спать вшестером или всемером в палатке... Я осмелился спросить Флеминга, как ему удалось в дождь и грязь сохранить в безукоризненном виде свое обмундирование, винтовку и обувь. Он бросил на меня ледяной, строгий взгляд своих голубых глаз и со свойственной ему лаконичностью ответил: „Чудовищный труд!..“

От предыдущих встреч с Флемингом у меня сохранилось к нему восторженное отношение. И вот, когда я увидел, что мой герой превратился в солдата, я о многом задумался. Я не был верующим, но мне с детства привили убеждение, что воевать – преступное занятие и в армию идет только тот, у кого нечистая совесть, что все офицеры в большей или меньшей степени похожи на безнравственных кавалеристов гражданской войны, преследовавших пуритан. И вдруг убедиться в том, что человек старше меня, один из самых уважаемых мною, добившийся таких замечательных достижений в своей работе, готов как простой солдат рисковать жизнью. Это заставило меня пересмотреть свои взгляды на возможность возникновения войны».

Война разразилась лишь через два года, а Флеминг покинул Лондонский шотландский полк в апреле 1914 года, так как военные сборы мешали его работе в больнице.

В первые же месяцы войны Райт получил звание полковника и был послан во Францию, чтобы создать в Булонь-сюр-Мер лабораторию и научно-исследовательский центр. Он взял с собой Дугласа, который имел чин капитана, Перри Моргана и Флеминга, носившего две звездочки лейтенанта Медицинской службы Королевской армии. Позже к ним присоединился Кольбрук; Фримен вначале отправился в Россию для изготовления вакцины против холеры, а потом тоже приехал в Булонь. Лаборатория была прикреплена к английскому военному госпиталю, размещенному в залах бывшего булонского казино. Вначале бактериологам отдали ужасный подвал, по которому проходила канализационная труба, наполнявшая помещение зловонием. Каждое утро в шесть часов сержант-лаборант заливал трубу крезолом, но отвратительный запах не исчезал. Сэр Алмрот возмутился – а он способен был проявить нужную резкость – и добился, что исследователям отдали фехтовальный зал, под самой крышей казино. Разумеется, в этом помещении не было ничего, что требовалось для лаборатории: ни столов, ни водопровода, ни газа. Тут изобретательность Флеминга сослужила большую службу. Бунзеновские горелки заправлялись денатуратом; термостаты нагревались на керосинках. Для обработки стекла Флеминг сделал из резиновых трубок и мехов, надетых на бидон, очень хорошую горелку. Позже он говорил, что у него никогда не было лучшей лаборатории.

Несмотря на войну, он оставался таким же невозмутимо спокойным, каким был в мирное время. «Вот мои первые впечатления от лейтенанта Флеминга, – рассказывает его лаборант, – бледный офицер невысокого роста, который не говорил лишних слов и выполнял свою работу спокойно и безукоризненно. Однажды, когда капитан Дуглас заболел, нашим начальником стал капитан Флеминг (он получил повышение). Капитан Дуглас, обсуждая со мною вопросы службы, или шутил, или ругался; когда я в первый раз принес бумаги на подпись капитану Флемингу, он работал, склонившись над своим микроскопом. Я остановился, почтительно выжидая. Он поднял голову, взял карандаш и, не требуя никаких объяснений, подписал ордера. Часто, бывало, мне приходилось докладывать ему о создавшемся положении; он выслушивал меня с совершенно безучастным видом, но на самом деле мои слова его больше трогали, чем я думал. Он все запоминал, мгновенно разрешал вопрос и в заключение говорил: „Очень хорошо, сержант, можете сами это уладить“.

В течение всей войны лаборатория вела огромную полезную работу. Речь шла уже не только о вакцинах. Правда, Райт, как и Венсан во Франции, провел кампанию за то, чтобы противотифозные прививки стали обязательными в армии, и они спасли тысячи жизней. Но, кроме этого, появилось множество жгучих и безотлагательных проблем по оказанию помощи раненым. Райт и его ассистенты, поднимаясь к себе в лабораторию, ежедневно проходили через госпитальные палаты и видели страшные картины – результаты действия, с одной стороны, оружия, гораздо более мощного, чем в предыдущие войны, с другой – инфекции, занесенной в раны с землей и клочьями одежды. Хирурги с отчаянием показывали бактериологам бесчисленные случаи сепсиса, столбняка и особенно гангрены. Ежедневно прибывали раненые с переломами, с рваными мышцами и разрывом сосудов. Через небольшое время лицо раненого приобретало землистый цвет, пульс его слабел, дыхание становилось затрудненным. Начиналась газовая гангрена, которая неминуемо вела к смерти.

Как же бороться с этим злом? «В этой войне, – говорил сэр Альфред Кьог, начальник Медицинской службы армии, – мы вернулись к инфекциям средневековья». Со времени Листера хирурги привыкли доверять антисептике и особенно асептике. За исключением некоторых случаев заражения при транспортировке, поврежденные ткани, с которыми им приходилось иметь дело, бывали чистыми; и медики научились лечить раны, не заражая их. Листер обрабатывал антисептическими средствами халаты, перчатки, инструменты. Затем стали подвергать стерилизации при высокой температуре все, что могло соприкоснуться с тканями больного, и «больничная инфекция», казалось, была побеждена. Но во время ужасной бойни 1914 года солдаты поступали с ранами, кишевшими микробами. Несчастный раненый падал где-нибудь на дороге или в поле, и здесь в раны попадали смертоносные бактерии. Флеминг исследовал клочки одежды, попадавшие в раны, и нашел на них самые разнообразные микробы. В навозе, лежавшем на полях, тоже было полно микробов.

Что же делать? При осмотре свежих ран Флеминг обнаружил поразительное явление: фагоцитоз в них был активнее, чем в гнойных ранах мирного времени. Лейкоциты поглощали (и уничтожали) огромное количество микробов. Отчего так происходило? «В мирных условиях инфекции поражают организм, сопротивляемость которого по той или иной причине частично утрачена, – размышлял Флеминг. – Кроме того, микробы передаваясь от одного больного другому, могли приобрести устойчивость. В ранениях же, полученных на фронте, происходит следующее: в здоровый крепкий организм внезапно, механическим путем, проникают микробы, вирулентность которых ослаблена, так как они находились в неблагоприятных условиях. При этом фагоцитоз, естественно, протекает активнее. Почему же в таком случае фронтовые раны более опасны? Потому что осколок или пуля производят сильное разрушение в тканях. Омертвевшие ткани, являясь хорошей средой для роста микробов, мешают вместе с тем проникновению к ним фагоцитов пострадавшего». Отсюда следует первый совет хирургам: удалять, насколько это возможно, омертвевшие ткани.

Богатый опыт исследовательской работы привил Флемингу глубокое уважение к защитным средствам организма. Что же происходило в ране в том случае, когда она освобождалась от омертвевших тканей и бывала предоставлена природе? Лейкоциты массами проникали через стенки кровеносных сосудов в рану и очищали ее, поглощая микробы. Чем же был вызван этот «диапедез» лейкоцитов, или миграция белых шариков? Утверждать, что «положительный хемотаксис» притягивал фагоциты к токсинам, все равно, что говорить о снотворных свойствах опиума. Но какова бы ни была причина, факт оставался бесспорен. Итак, необходимо было дать возможность естественным защитным силам организма проникнуть к микробам.

Военные врачи обладали и мужеством и самоотверженностью, но они столкнулись с незнакомой проблемой и, не имея никаких на этот счет указаний, наносили на раны в большом количестве какие попало антисептики. Их этому учили – как и самого Флеминга, – когда они были студентами. «Помню, что мне советовали, – вспоминал Флеминг, – обязательно накладывать повязки с антисептиками: карболовой, борной кислотами или перекисью водорода. Я видел, что эти антисептики убивают не все микробы, но мне говорили, что они убивают некоторые из них и лечение проходит успешнее, чем в том случае, когда не применяют антисептики. Тогда еще я неспособен был критически отнестись к этому методу».

Но в Булони Флеминг убедился, что антисептики оказались бессильны, микробы продолжали размножаться и раненые умирали. По свойственной ему добросовестности он, не доверяя априорным утверждениям, проделал целую серию опытов, исследуя действие нескольких антисептических растворов на разные инфекции. Его опыты показали, что антисептики не только не предотвращали возникновения гангрены, но даже,, видимо, еще и способствовали ее развитию.

Конечно, в некоторых случаях, когда инфекция бывала поверхностной, имело смысл пользоваться концентрированными растворами антисептиков, чтобы уничтожить микробы. Правда, такие растворы убивали одновременно и клетки организма, но так как все это происходило на поверхности, хирург имел возможность удалить омертвевшие ткани. Но случаи поверхностных заражений бывали очень редко. Современное оружие наносило глубокие, тяжелые, рваные раны. Вместе с пулей или осколком проникали в глубь раны клочья белья, верхней одежды и другие загрязненные предметы. Края ран были неровными, со множеством карманов и «закоулков», напоминавших норвежские фьорды. Микробы скоплялись в этих извилинах. Известные в те времена антисептики не обладали способностью распространяться по тканям. Есть ли возможность стерилизовать рваные раны? В поисках ответа на этот вопрос Флеминг решил сделать муляж раны из стекла. Раскалив докрасна закрытый конец пробирки, он вытянул несколько пустотелых острий, напоминавших извилины раны. После этого он наполнил пробирку сывороткой, предварительно зараженной фекалиями. Это была хоть и схематичная, но довольно точная модель ранения, полученного на войне.

Флеминг поместил пробирку на ночь в термостат. На следующий день сыворотка, насыщенная микробами, помутнела и начала издавать зловоние. Он вылил сыворотку и наполнил пробирку раствором антисептика, достаточно сильного, чтобы уничтожить микробы. Через разные промежутки времени Флеминг опорожнял пробирку и наполнял ее незараженной сывороткой. После инкубационного периода в термостате эта стерильная сыворотка становилась такой же мутной и зловонной, как и первая. Сколько Флеминг ни повторял этот опыт, он получал один и тот же результат. О чем это говорило? Раз сыворотка, когда ее наливали, не была загрязнена, значит, в извилинах пробирки упорно сохранялись микробы. Флеминг сделал вывод, что фронтовые ранения невозможно стерилизовать при помощи общеупотребительных антисептиков.

Снова встал вопрос: что делать? Предоставить свободу действия защитным силам организма, отвечал Райт, и помогать им. Лейкоциты, прорываясь сквозь стенки сосудов, формировали гной, действие которого оказывалось очень благотворным. Райт и Флеминг при помощи опытов доказали, что свежий гной способен уничтожать колонии микробов. Это бактерицидное свойство нормальных лейкоцитов безгранично при условии, если они достаточно многочисленны. Значит, наилучших результатов можно добиться, найдя способ мобилизовать полчища лейкоцитов и вызвать выделение максимального количества свежей лимфы. Прекрасно поставленными лабораторными опытами Райт доказал, что для этого можно применять гипертонический солевой раствор. Флеминг подтвердил это, применив раствор при лечении раненых.

Тем же самым объяснялись успехи, достигнутые на фронте Карелем при лечении жидкостью Дакена (гипохлорид натрия), которая, как и гипертонический солевой раствор, способствовала интенсивному выделению свежей лимфы. Флеминг, зная, что антисептики при контакте с гноем и с тканями очень быстро теряют свои бактерицидные свойства, решил определить продолжительность действия жидкости Дакена в ране. Он обнаружил, что через десять минут после введения в рану этот антисептик уже не опасен для микробов. «Жидкость Дакена, несомненно, дает хорошие результаты, – заключил из этого Флеминг, – но только потому, что она помогает естественным защитным силам организма, как и солевой раствор. Впрочем, очень хорошо, что она так быстро теряет свои антисептические свойства, – шутливо добавлял он. – За десять минут она не может натворить больших бед, а организм после этого за два часа отдыха, пока ему не мешают, восстанавливает свои силы».

Последующие открытия Флеминга затмили его работы военного времени, но понимающие люди, и среди них доктор Фримен, считают, что проведенные им блестящие опыты, которыми он показал, какой вред тканям организма наносит неправильное применение антисептиков, – самая законченная и искусная из всех проделанных им работ.

Бернард Шоу был частым гостем в Булони; и он торжествовал. «Мы отдали себя в руки врачей, которые услышали о микробах, как Фома Аквинский услышал об ангелах, и вдруг сделали вывод, что все искусство лечения сводится к следующему: найти микроб и убить его. Проще всего убить микроб, выбросив его в реку или оставив на солнце. Но врачи инстинктивно отметают все обнадеживающие факты и яростно собирают доказательства, что, если кто-либо выживает в атмосфере, насыщенной патогенными микробами, – это чудо. По их мнению, микробы бессмертны, и их может уничтожить только очень опытный врач каким-нибудь бактериоубивающим препаратом... В первый период этого яростного уничтожения микробов хирурги окунали свои инструменты в карболовую кислоту, что, несомненно, было лучше, чем совсем их не мыть и употреблять грязными; но поскольку микробы так любят карболовую кислоту, что начинают молниеносно размножаться в ней, с точки зрения борьбы против микробов этот метод нельзя признать большой удачей»19. Шоу либо не понял, либо сделал вид, что не понимает, в чем тут дело. Инструменты, таким образом, действительно стерилизовались, потому что им уж, во всяком случае, сильно насыщенный раствор никак не мог повредить. Скальпели лишены уязвимых клеток.

Хотя Шоу и шутил, ученые были этим возмущены. Райт с присущим ему пылом и умом отдавал все силы разрешению этой проблемы, от которой зависело столько человеческих жизней, он прочитал много лекций французским и английским медикам. В 1915 году он дважды выступал в лондонском Королевском медицинском обществе и, хотя ему это было нелегко, старался в своих докладах строго придерживаться экспериментальных данных, не давать воли своему литературному таланту, избегать агрессивного или иронического тона, с тем чтобы убедить, не вызывая раздражения. Но он в этом не преуспел. Люди способны отрицать бесспорнейшие факты из болезненного самолюбия. Президенту Королевского хирургического колледжа сэру Уильяму Уотсону Чэйну, который, как ученик и друг Листера, всю свою жизнь твердо верил в карболовую кислоту, казалось, что эти новые идеи в хирургии фронтовых ранений задевали его честь и честь его учителя (он был не прав: и Райт и Флеминг относились к Листеру с глубоким уважением, но изменились обстоятельства). Итак, сэр Уильям, пользуясь своим высоким положением, обрушился на Райта.

С его стороны это было неразумно, ибо Райт, когда его задевали, превращался в беспощадного полемиста. Шестнадцатого сентября 1916 года Райт напечатал в «Ланцете» великолепно написанный ответ, блестящий памфлет. У него и его помощников был большой и совсем недавний опыт по лечению фронтовых ранений, и он выступил авторитетно, со знанием дела. Сэр Уильям Уотсон Чэйн признавал, что, если с момента внедрения инфекции прошло 10—12 часов, надежды на успешное действие антисептиков почти не было. «А в военное время, – отвечал ему Райт, – раненый долго лежит на поле боя, потом его не спеша перевозят в лазарет, и он лишь в исключительных случаях попадет в руки хирурга в поставленный вами срок. Какова же ваша программа, если антисептики теряют свою эффективность? Насколько я понимаю, У вас ее нет. Вы занимаете следующую позицию: „Я раздвинул края раны, обеспечил дренаж, промыл рану слабым антисептическим раствором, наложил повязку, и теперь с этим вопросом покончено“.

У меня же диаметрально противоположная позиция, – писал Райт. (Здесь дается изложение его тезиса.) В вопросе стерилизации фронтовых ранений я разделяю убеждения тех врачей, которые имели во Франции такой же опыт, как я: тяжелые раны, полученные на поле боя, не стерилизуются антисептиками и по самой своей природе не могут быть ими стерилизованы. Вот почему я утверждал, что следует помочь организму побороть микробную инфекцию физиологическими методами. Искусственно повышая выделение лимфы, мы способствуем воздействию сыворотки крови на инфицированные ткани. Чем больше мы вводим свежей сыворотки раненому, тем больше усиливаем миграцию лейкоцитов и тем больше помогаем организму уничтожить инфекционные микробы... Мне кажется, что сэр Уильям Уотсон Чэйн закрывает глаза на все эти проблемы... Он не заметил даже башен того города, который мы ищем...»

Дальше Райт доказывал при помощи веских доводов, что его знаменитый оппонент, видимо, не имеет представления о том, что такое опыт. «А теперь поговорим о качествах, необходимых исследователю...» Сэр Уильям ссылался на случай открытого перелома, когда удалось добиться стерилизации раны методом Листера. «Эта часть статьи сэра Уильяма показывает, какие ложные выводы можно сделать при сумбурности мыслей и отсутствии логики из верного клинического наблюдения...» Сэру Уильяму заметили, что, по-видимому, физиологическое лечение сэра Алмрота эффективно, раз вот уже в течение стольких месяцев многие врачи применяют его на фронте. «Я не имею никакого отношения к деятельности людей, которые находятся на фронте, – ответил сэр Уильям, – кстати, известно, на какую кнопку там нажимают, – на дисциплину...» Иными словами: раз Райт – полковник, в армии его всегда будут считать правым. Но Райт, напротив, призывал фронтовых хирургов вне зависимости от их чина обдумывать свои наблюдения и проверять на практике результаты опытов маленькой лаборатории в Булони, объективных, простых и убедительных опытов.

Правда, хоть Райт и был индивидуалистом и гордился тем, что никогда не подчинялся никаким приказам, все же он считал, что при таких серьезных, таких трагических обстоятельствах нельзя давать право любому полковому врачу применять свой собственный метод лечения. В мирное время врач работает в привычной обстановке; на войне же, где он сталкивается с незнакомыми проблемами, он должен принимать немедленные решения. Вот почему необходимо, чтобы начальники и другие ответственные лица помогли военному врачу применить результаты опытов, проведенных другими медиками. Например, Райт был яростным противником быстрой эвакуации раненых в Англию. Путь их утомлял, и, когда они прибывали в госпиталь, они не в состоянии были перенести операцию, в то время, как если бы ее сделали на месте, она могла оказаться успешной. «Мы посылаем хирургов во Францию, а раненых в Англию... Словно армия упорно стремится к одному – чтобы ни волк, ни коза, ни капуста не оказались на одном берегу...» Райт сожалел, что Медицинская служба армии, великолепно справлявшаяся со снабжением раненых продовольствием и их перевозкой, неспособна была разрешить насущные вопросы, касавшиеся наилучших способов лечения раненых.

Сам Райт прилагал все усилия, чтобы склонить людей к тому, что он считал правильным. В Булони он прочел доклад о «методах, дающих возможность оценить разные способы лечения». «Наша задача – обнаружить истину и заставить поверить в нее остальных. Медицинская организация нашей армии такова, что необходимо убеждать всех лечащих врачей. Недостаточно убедить одних только начальников, они все равно не отдадут необходимых приказов...» Он пришел к выводу, что при военном министерстве следует создать медицинский научно-исследовательский центр, который рассматривал бы все вопросы; и не только вопросы, связанные с лечением ран, но и с борьбой против эпидемической желтухи, траншейной лихорадки, психических депрессий у летчиков, – и решения этого центра должны стать законом для всех. У Райта было много друзей в политических кругах, и он отправился защищать свою точку зрения в Лондон, к военному министру лорду Дерби и к Артуру Бальфуру. Но это вызвало весьма враждебную и бурную реакцию в среде медицинского руководства армии. Сэр Артур Слоггет – главный директор Медицинской службы – выступил с протестом, он заявил, что Райт должен ограничиться работой в лаборатории, и даже потребовал, чтобы его отозвали. Этого он не добился, но и Райт тоже не добился того, чего требовал.

Доктор Джеймс, в то время батальонный врач, возвращаясь из отпуска, зашел в булонскую лабораторию и застал там Флеминга и Кольбрука. После грохота сражений, грязи, зловония и напряженной работы фронтовых медицинских пунктов образцовая тишина лаборатории вначале вызвала в нем раздражение. «Этим тыловым медикам недурно живется!» – подумал он. Райт в Булони занимал красивый особняк на бульваре Дону; его обслуживала первоклассная французская кухарка Люсьена. Но Джеймс вскоре заметил, что Флеминг очень похудел и выглядел изможденным. Из разговора с ним Джеймс понял, что «тыловые медики» работали не покладая рук, охваченные страстным желанием помочь фронтовикам. Флеминг с несвойственным ему красноречием, подтверждая свои слова результатами проведенных опытов, очень ясно изложил свои соображения по поводу того, что необходимо сделать для окончательной победы над инфекцией – злейшим врагом раненых. «Мы ищем, – сказал он, – такое химическое вещество, которое, не причиняя вреда организму, можно было бы ввести в кровь, с тем чтобы оно уничтожило возбудителей инфекции, так же как сальварсан уничтожает спирохеты». Хотя это вещество еще не найдено, однако их группа уже собрала много фактов, имеющих большое значение. Они позволят врачам избежать наиболее пагубных ошибок и помочь организму раненого. Из булонской лаборатории Джеймс привез к себе в батальон новые четкие и полезные указания о лечении ран.

В лаборатории всегда бывало много посетителей. Несколько раз сюда приезжал Бернард Шоу. Они с Райтом, сидя у камина, ночи напролет спорили о сравнительной важности медицины и философии. Однажды вечером, когда они беседовали, в трубе загорелась сажа. Комната наполнилась дымом, Люсьена и Фримен поочередно выбегали на улицу, чтобы проверить, не воспламенилась ли крыша. Шоу и Райт невозмутимо продолжали разговаривать.

Знаменитый американский нейрохирург Гарвей Кушинг некоторое время жил у Райта. Несмотря на несходство характеров, они очень любили друг друга. У Кушинга был позитивный склад ума, как у Флеминга, однако он с огромным удовольствием слушал рассуждения Райта о женщинах, о католической церкви и о честности в сфере духовной деятельности. Огонь в камине затухал, и Райт кидал туда газету, а так как у него на любой случай имелась своя теория, он тут же принимался объяснять, что газета не вспыхнет и не улетит в трубу, если вовремя пробивать кочергой все почерневшие места бумаги. Кушинга забавляла эта хирургия огня, он называл это «пункциями» Райта.

Кушинг был главным хирургом американского госпиталя, созданного Гарвардским университетом и недавно переведенного в казино Булони. Главным врачом этого госпиталя был Роджер Ли, тоже профессор Гарвардского университета. Он слышал о Райте, завоевавшем известность своей противотифозной вакциной. Во время испано-американской войны на каждого убитого солдата приходилась тысяча умерших от брюшного тифа. Роджер Ли провел большую лабораторную работу по изучению опсонинов. Он пришел в восторг, узнав, что знаменитый Райт работает в одном с ним помещении, и немедленно отправился к нему. Он застал его в окружении Флеминга, Фримена, Кейта и Кольбрука. «Мне с первого взгляда понравился Флеминг, – рассказывает он, – хотя он все время молчал». Симпатия оказалась взаимной, и Флеминг с Ли стали друзьями.

Бывали в лаборатории и Роберт У. Блисс, представитель американского посольства в Париже, и французы: профессор Пьер Дюваль, Жак Кальве, доктор Тюффье. Райт ладил с французами, они, как и он, любили обобщения. Фримен, которому очень скоро надоело работать в Булони, переехал в Париж. Прощаясь, он сказал Флемингу: «Знаете, Флем, мы с вами должны были бы заниматься чем-то более продуктивным». В ответ Флеминг буркнул что-то невнятное. Он лично считал, что научно-исследовательская работа, которая велась в Булони, могла спасти жизнь множеству раненых.

В период первой мировой войны англичане, в отличие от французов, не подходили к войне, как к какому-то священному обряду, торжественному жертвоприношению. Они считали своим долгом держаться непринужденно и делать вид, что ничем особенно не заняты. В нескольких километрах от передовой линии фронта офицеры ловили форель и купались в море. Один из очевидцев рассказывает, как капитан Флеминг с другим ученым, «кажется, это был сам Райт, желая размяться, устроили состязания по борьбе. Когда оба катались по полу, раскрылась дверь и в лабораторию вошла французская делегация, состоящая из военных врачей высокого ранга. Борцы вскочили и тотчас же завязали научную дискуссию. Но я никогда не забуду выражение лиц французских генералов при виде этой сцены».

Образ жизни этой небольшой группы ученых на редкость не соответствовал их военной форме. Райт настолько небрежно относился к своему внешнему виду, что лаборант-сержант Клейден каждое утро осматривал его, проверяя, не забыл ли начальник надеть пояс или еще что-нибудь.

«Однажды, – рассказывает Клейден, – я заметил, что у него порваны сзади брюки и вылезла рубашка. Мне было неловко ему об этом сообщить. Я сказал об этом капитану Флемингу и попросил его:

– Обратите на это его внимание.

Капитан мне ответил:

– Скажите ему сами.

Тогда я подошел прямо к сэру Алмроту, встал навытяжку и щелкнул каблуками, что у полковника всегда вызывало насмешливую улыбку.

– Сэр, – сказал я, – у вас порваны сзади брюки.

Он посмотрел на меня.

– Сержант, что за пустословие? Вы думаете, это может смутить санитарок? Что, по-вашему, я должен делать?

Я ответил:

– Сэр, я предлагаю послать к вам шофера за другими брюками.

Он ответил:

– Ну и голова у вас!

Капитан Флеминг и я усмехнулись, и все вернулись к своим занятиям...»

По воскресеньям Флеминг с двумя своими коллегами – ирландцем Томсоном из Белфаста и канадским врачом Кейтом, – отправлялись в Вимрё играть в гольф. Дорожки для игры были расположены на песчаных дюнах, которые тянутся вдоль побережья Ла-Манша. Поле для игры в гольф находилось в четырех или пяти километрах к северу от Булони, но расстояние неспособно было остановить пехотинца Лондонского шотландского полка. Однако если встречалась пустая штабная машина, три наших мушкетера просили их подвезти. Часто приезжал играть в гольф весьма чопорный полковник. Молчаливый и насмешливый Флеминг любил над ним подшутить, спрятавшись за какой-нибудь дюной, уложить мяч полковника в лунку. А полковник торжествовал, считая, что он каким-то чудом одним ударом загнал в ямку такой трудный мяч.

Сам Флеминг не часто одерживал победу. Как всегда, играя в гольф, он придумывал себе еще к другую игру. Обыкновенный способ ему казался скучным, и он для разнообразия прибегал к необычным приемам. Например, ложился на траву и бил обратной стороной своей клюшки, как бильярдным кием, или же поворачивался спиной к лунке и посылал мяч между ногами. Иногда у него это получалось удачно. Игроки упрекали его в плутовстве, но его это не трогало.

Канадец Кейт стал большим другом Флеминга. Кейт получил медицинское образование в Америке, и англичане считали его «янки». Ему нравился практический и действенный ум Флеминга. «Эта научно-исследовательская группа нам казалась особенно интересной, потому что она поддерживала постоянную связь с врачами и хирургами, лечившими раненых, – рассказывает Кейт. – Обмен наблюдениями был очень полезен и увлекателен. Булонь была транзитным портом Британских экспедиционных войск, и в час чаепития в лаборатории всегда бывало полно народу. Разгорались жаркие споры. Флеминг, хотя говорил он мало, своими правильными меткими замечаниями очень способствовал тому, чтобы разговор не уклонялся от темы. Его суждения о работах других исследователей, хотя и бывали весьма острыми, смягчались гуманной благожелательностью. Он отличался широтой взглядов, которые напоминали мне взгляды некоторых наших лучших американских ученых, это сыграло большую роль в нашей с ним дружбе».

В 1918 году в Вимрё был основан специальный госпиталь – Стационарный госпиталь № 8 для лечения открытых переломов бедра и таза. В частности, в нем должно было вестись изучение септицемии и газовой гангрены. «Я очень гордился, что меня зачислили туда бактериологом и я буду работать под руководством Флеминга, который был назначен начальником лаборатории, – рассказывал доктор Портеус. – Мы жили с ним в небольшой лачуге, а деревянный сарай служил нам лабораторией. На стенах были развешаны диаграммы, рисунки, изображавшие фагоцитоз, и картинки из журнала „Парижская жизнь“. Флеминг продолжал изучать антисептики и солевое лечение ран. Он изучал стрептококковую септицемию и вместе с Портеусом пытался создать условия, при которых можно было бы почти избежать ее. Он применял также усовершенствованный им метод переливания крови. Полученные им результаты были опубликованы в „Ланцете“. В те времена переливание крови не было еще общеизвестным и привычным способом лечения. Донорами были добровольцы, которых поощряли дополнительным отпуском. Чтобы поддерживать хорошее физическое состояние, Флеминг вырыл на лугу за домиком две лунки, и там вечером, в темноте, когда не было ветра и воздушных налетов, играли в гольф, поставив в ямки свечи.

В 1918 году разразилась эпидемия испанки, врачи буквально сбились с ног. Несмотря на все их усилия, больные умирали самым неожиданным образом, и это приводило в отчаяние. Санитары тоже выбывали из строя. Нередко Флемингу и Портеусу приходилось самим относить трупы на кладбище. Газовая гангрена продолжала косить людей, и в госпитале стояло зловоние. Мухи свирепствовали, пока Флеминг не додумался поливать их из шприца ксилолом. Он изучал бациллу Пфейфера, которая, как утверждали, была возбудителем этого необычного гриппа.

В самом деле, эту бациллу находили у девяноста больных из ста, хотя вообще этот микроб считался малопатогенным. Флеминг недоумевал, почему вдруг бацилла Пфейфера стала вызывать этот смертельный грипп. Он принялся со всех сторон изучать этот вопрос и установил, что существует несколько разновидностей бациллы Пфейфера и что у больных испанкой обнаруживался то один, то другой вид этих микробов. Из этого он сделал вывод, что возбудителем испанки был какой-то другой микроб, а бацилла Пфейфера лишь сопутствовала ему.

Он оказался прав, но это не спасало больных. Его лаборант рассказывает: «У меня сохранилась в памяти такая картина: небольшого роста офицер Медицинской службы армии вносит в палатку ящик с пипетками, пластицином, платиновую петлю и спиртовку. Холодное зимнее утро, все вокруг покрыто льдом и снегом, в палатке горит дровяная печка. Я провожу вскрытие на одном столе, а на другом лежит еще один труп. В то утро мы вскрыли шесть трупов! Это был первый день рождества. Капитан Флеминг брал от каждого трупа срезы ткани».

Несмотря на все усилия, врачам госпиталя не удавалось предохранить раненых от газовой гангрены. Флеминг был в отчаянии. «Глядя на эти зараженные раны, – писал он, – на людей, которые мучились и умирали и которым мы не в силах были помочь, я сгорал от желания найти, наконец, какое-нибудь средство, которое способно было бы убить эти микробы, нечто вроде сальварсана...» Таким образом, он снова вернулся к проблеме, которую рассматривал раньше в своей работе «Как победить инфекцию?». Но в это время маршал Фош нанес ряд неожиданных и сокрушительных ударов по врагу, и в ноябре 1918 года война кончилась. А в январе 1919 года Флеминга демобилизовали.