ПОТЕНЦИАЛ РАЗРЯДА

Глеб Санкин отчаянно боролся со сном и потому не сразу услышал тревожное гудение зуммера. Взглянув на приборы, он с изумлением убедился, что отключено высокое напряжение.

Он поспешно снял телефонную трубку.

— В чем дело? — закричал он. — Что случилось?

— У нас ЧП, — отозвался ему спокойный голос дежурного диспетчера Энергоцентра. — Придется потерпеть до утра.

— Да вы с ума сошли?! Вы сведете на нет всю…

Не пускаясь в объяснения, диспетчер положил трубку. Сна как не бывало. Тупо глядя на приборы, стрелки которых опустились на нулевые отметки, Глеб прежде всего с грустью подумал о том, что ему уже в который раз не повезло. И на этот раз, похоже, окончательно: чаша терпения заведующего лабораторией доцента Козицкого теперь окажется переполненной, он предложит Глебу подать заявление об уходе по собственному желанию. Это неважно, что Глеб ни в чем не виноват. Прежде получалось так же: стоило ему встать у пульта, как, пожалуйста, — то выйдет из строя какой-нибудь блок автоматики, то окажутся перепутанными провода датчиков, то приборы выдадут несусветную ерунду (хотя перед приходов Глеба работали безукоризненно). Каждая бригада исследователей дипломатично предпочитала обходиться без услуг Глеба Санкина, приписывая ему роль «черной кошки».

Что касается Козицкого, то за каждую неполадку он начинал разнос с Глеба, поскольку у того в это время бывала самая виноватая физиономия. Страшась, что его заподозрят в чужой оплошности, Глеб мучительно краснел, прятал глаза и лепетал в свое оправдание нечто невразумительное, чем приводил Козицкого в еще большую ярость. Так из инженера-исследователя Глеб был постепенно низведен до старшего, а затем и просто рядового лаборанта. Ему бы возмутиться, послать Козицкого ко всем чертям да уйти из лаборатории. Инженер-электроник, хоть и зеленый еще, везде нашел бы себе место. Увы, он никак не мог заставить себя решиться на такой шаг. И не только по мягкости своего характера. Его удерживало тайное желание стать свидетелем конечных результатов работ доцента Козицкого.

Дошло до того, что Козицкий, поставил его на ночные дежурства у изотопной установки. В обязанности Глеба входило сидеть у пульта и не спускать глаз с приборов. И хотя тут всем управляла автоматика, однако мало ли что могло случиться.

До появления Глеба подле установки ничего не случалось.

За одиннадцать лет непрерывной работы установки производились лишь профилактические осмотры, но они, разумеется, в счет не идут.

И вот именно во время дежурства Глеба впервые отключили высокое напряжение.

Похожая на древнеегипетский саркофаг, окрашенная в ядовито-зеленый цвет, установка стояла в небольшом закутке просторного лабораторного зала, обособленно от всего прочего оборудования.

Через установку двигался непрерывный поток воды. В самой утробе ее, в сферической камере вода мгновенно обращалась в пар. Пучок лазерных лучей выхватывал из пара те молекулы воды, атом водорода которых имел массу 4.

Одна такая молекула приходилась на два с половиной миллиарда обычных протиевых молекул. Под воздействием сверхплотного электрического поля она увлекалась в кварцевый накопитель, небольшой цилиндр, заключенный в сложное нагромождение катушек и конденсаторов.

За одиннадцать лет непрерывной работы установки в накопителе осело около сорока кубиков уникальной жидкости.

Пятая часть стакана, три глотка за одиннадцать лет!

Современная наука пока ничего не знала о свойствах воды с изотопом водорода «4». Существовали гипотезы, строились догадки, порой граничащие с фантастикой. Но реальных фактов, равно как и самой изотопной воды, в руках исследователей еще не было.

Козицкий руководил лабораторией, которая исследовала свойства воды вообще. Установка для получения изотопной воды была незаконнорожденным детищем Козицкого, она не входила в утвержденные ученым советом Гидрологического НИИ планы работы, и Глебу Санкину было известно, что доцент Козицкий немало убухал на нее из своей собственной зарплаты.

Случалось, около установки появлялись биологи из НИИ, что стоял напротив через площадь, — молодые, бородатые и громогласные парни. Тогда возникали ожесточенные споры вокруг проблем использования изотопной воды. Козицкий переставал походить на себя. Щеки его треугольного лица с глубокими складками и остреньким подбородком покрывались румянцем, глаза готовы были выскочить из орбит. Он размахивал руками, как ветряная мельница, его скрипучий голос подымался до визга.

Глеб убедился — в изотопной воде весь смысл жизни Козицкого. И теперь, будучи в роли обычного ночного сторожа при изотопной установке, Глеб считал, что ему повезло. Рядом было то главное, ради чего жил Козицкий, — вещество, способное совершить переворот в науке. Ну, может быть, и не переворот, но во всяком случае нечто такое, от чего все ахнут.

Теперь же все надежды Козицкого обращались в прах.

И это происходило на глазах Глеба Санкина, на которого доцент конечно же будет смотреть, как на главного виновника катастрофы.

Молекула воды с изотопом вододода «4» оказалась короткоживущей. Вне защитного поля она в течение тысячных долей секунды превращалась в молекулу обычной водопроводной воды. Краем уха Глеб не раз улавливал слова Козицкого о том, что он работает над проблемой сохранения изотопной воды вне установки. И не раз Козицкий растолковывал нетерпеливым биологам, что стоит выключить установку, и через пятнадцать-двадцать минут от уникальных свойств изотопной воды ничего не останется.

Пятнадцать-двадцать минут!

Электронные часы на пульте еще не отсчитали первую минуту после разговора Глеба с Энергоцентром. Глеб размышлял над тем, как ему следует поступить. Конечно же, полагается немедленно позвонить Козицкому, но это не спасет изотопную воду. Пока Глеб набирает номер телефона доцента, пока тот проснется и снимет трубку, будут потеряны драгоценные минуты. А что, собственно, сможет предпринять Козицкий, узнав о беде? Где Энергоцентр добудет для него высокое напряжение, если у них у самих ЧП?

Конечно же, никто завтра не осудит Глеба, если он возьмет сейчас устроится поудобнее в кресле да спокойненько вздремнет до утра. Будь на его месте даже академик семи пядей во лбу, так и тот бы ничего не смог придумать.

Однако на сон больше не тянет. Наоборот, беспокойство за сорок кубиков воды в кварцевом накопителе становится все сильнее. Оно заставило Глеба заерзать в кресле, вскочить на ноги, озираться по сторонам, будто в надежде увидеть кого-нибудь, кто смог бы подсказать, как следует поступить.

На глаза ему попал большой цветастый плакат, который биологи как-то притащили с собой и повесили на самом видном месте. Видно, специально для Козицкого. На плакате была изображена клетка. Она походила на большую чернильную кляксу салатного цвета. В центре ее располагалась клякса поменьше, черного цвета, — ядро клетки, обрамленное красной ломаной каемкой-мембраной. А между ядром и границами клетки плавала в салатной цитоплазме всякая всячина, из которой Глебу более всего запомнились митохондрии, напоминающие собой буро-коричневые перезревшие огурцы. Вот вокруг этих самых митохондрии и велись бесконечные дебаты между Козицким и биологами. Митохондрии выполняли в клетках роль энергетических станций. Именно им предстояло испытать на себе воздействие воды с изотопом водорода «4», чтобы в свою очередь вызвать в клеточной структуре двенадцатибалльный электрический шторм.

Что мог смыслить Глеб в этих «высших материях»?

Подперев кулаком подбородок и переведя глаза на зеленые, сменяющие друг друга цифры табло электронных часов, Глеб сделал еще одну попытку уговорить себя, успокоить свою совесть доводом, что все это не его ума дело, что никто не посмеет упрекнуть его, ночного сторожа, в нерадении. Даже Козицкий в своем безудержном гневе не отыщет ничего унижающего достоинство рядового лаборанта.

Но нет, уже не это занимало сейчас Глеба Санкина. Решение пришло как-то само собой, оно было до обидного простым, будничным, не походило на внезапное озарение, на итог мучительных размышлений.

Увы, у него всегда получалось не как у людей.

Теперь он мог позвонить Козицкому.

— Я слушаю…

Голос доцента как всегда был неприятно скрипучим.

— Максим Арсеньевич, — вздохнул в трубку Глеб, — тут такое дело получилось: Энергоцентр отключил высокое напряжение. Я пробовал возражать, но… Вы меня слушаете, Максим Арсеньевич?

— Слушаю… Не глухой…

— Так что мне теперь делать?

— Убираться домой.

— То есть… как домой?

— Ногами! Вот как, — гаркнул Козицкий.

И положил трубку.

Глеб озадаченно взирал на трубку в своей руке. Он не услышал ожидаемого вопля отчаяния, на который был способен единственный человек в НИИ — доцент Козицкий. На голову Глеба не обрушилась лавина проклятий. По голосу Козицкого вообще нельзя было сказать, что услышанное потрясло его, и это больше всего обеспокоило Глеба.

Но уходить Глебу было никак нельзя. Он должен был объяснить Козицкому свой поступок.

…Минут через сорок в коридоре послышались знакомые шаркающие шаги. Войдя в лабораторию и покосившись на Глеба, доцент на ходу освободился от своей волчьей дохи мехом наружу, швырнул ее на слесарный верстак, швырнул следом большую мохнатую шапку, шарф, перчатки. Все так же молча, только шумно дыша, он подошел к установке. Присев, открыл круглую крышку лючка. Ни в движениях его, ни на лице его Глеб не увидел ожидаемого крайнего возбуждения.

Козицкий извлек из установки кварцевый накопитель.

Он заглянул в цилиндрик-стакан и не увидел в нем изотопной воды. Он замер, не веря глазам своим. Потом всем телом повернулся к Глебу.

— Где вода?

Глеб глотнул. Боже, как он ненавидел и как боялся этого человека! Но что было сделано, то уже сделано.

— Я выпил ее…

Превратившись в два стеклянных шарика, глаза Козицкого устремились на это сущее для него наказание, на эту «черную кошку», которая на каждом шагу перебегала ему дорогу.

— Я ведь как рассудил, Максим Арсеньевич, — презирая себя за то заискивание, которое прозвучало в его голосе, пояснил Глеб, — изотопной воде конец. Вы же сами говорили: без защитного поля — пятнадцать-двадцать минут. А биологам важно знать, как изотопы водорода будут воздействовать на живые клетки. Вот пусть они на меня и воздействуют. Я согласен поступить в полное распоряжение биологов, пусть ставят надо мной любые эксперименты. Пожалуйста, сколько угодно.

Козицкий с трудом добрался до кресла. Опустившись в него, он обессиленно уронил руки, и кварцевый цилиндрик, выскользнув из ослабевших пальцев, упал на бетонный пол и рассыпался на множество радужных осколков.

— Уходи, Санкин, — приказал Козицкий. — Немедленно!

Глеб поспешил ретироваться.

Он добрался до дома, когда родители уже ушли на работу. Он долго стоял в прихожей, не зажигая огня. Перед глазами его все маячила согбенная фигура, так разительно непохожая на энергичного и подвижного Козицкого. Напрасно пытался Глеб постигнуть эту перемену в поведении доцента. Мысль, что того придавило сознание впустую потерянных одиннадцати лет, пришлось сразу же отбросить. Потрясению следовало произойти сразу, едва Козицкий снял телефонную трубку у себя дома. Так нет же, Козицкий вошел в лабораторию с таким же спокойствием, с каким всегда входил, сколько его помнил Глеб.

Глеб разочарованно вздохнул. Втайне он рассчитывал, что хоть на сей раз Козицкий по достоинству оценит поступок своего лаборанта. Ведь что ни говори, а выпить изотопную воду, не ведая о возможных последствиях, решился бы далеко не каждый в лаборатории. Тут все-таки какая ни на есть, а отвага требуется. Так нет же: «Уходи, Санкин! Немедленно!»

На кухонном столе мать оставила ему завтрак, заботливо прикрытый полотенцем. Несмотря на неприятности, Глеб поел с аппетитом, вымыл за собой посуду. Затем прошел в комнату и привычно включил телевизор. Он бы его, наверное, тут же и выключил, чтобы завалиться спать, но с удивлением увидел, как по экрану вместо изображения побежали стремительные разноцветные полосы.

Это уже была новая неприятность. Глеб знал, что мать без телевизора и дня прожить не может. Так или иначе, а устранять дефект предстоит ему. Не приглашать же мастера, если в доме есть свой специалист с высшим образованием.

Глеб переключился на другую программу, но и там было то же самое. В чем загвоздка: в самом телевизоре или в антенне? Глеб вышел в прихожую, чтобы позвонить по телефону знакомым, живущим поблизости, узнать, как там у них с телевизором.

Сняв телефонную трубку, он чуть не выронил ее — вместо привычных гудков вызова в ухо ему ударил оглушительный рев сирены. Поспешно положив трубку на аппарат, Глеб ошалело воззрился на него, затоптался на месте. Может, на телефонной станции по ошибке подключили телефон к осветительной сети?

Тут через открытые двери из прихожей в комнату он взглянул на телевизор и обнаружил, что с экрана исчезли радужные полосы, уступив место нормальному изображению.

Ну, хоть одна домашняя забота с плеч долой.

Глеб вошел в комнату, чтобы выключить телевизор и завалиться спать. По мере того как он приближался к аппарату, изображение начало расплываться, сдвигаться полосами, покрываться цветными трепещущими зигзагами.

Инженер-электроник Глеб Санкин не мог не догадаться, что за оказия происходит в квартире. Он пятился от телевизора обратно к дверям, и с каждым его шагом тускнели полосы, уступая место изображению.

Да, сомнений быть не могло: источником помех и для телевизора и для телефонного аппарата является он сам, а сделала его источником электрических помех выпитая им изотопная вода. Вот какая получается история.

Глеб услышал частое потюкивание собственного сердца, почувствовал озноб совсем такой же, какой был у него однажды, когда он схватил воспаление легких.

Изотопная вода в действии. Она действует и ее объект он, Глеб Санкин.

Он смежил глаза, и тут же перед ним возник плакат на стене лаборатории — большая салатная клякса, в которой плавали буро-коричневые перезревшие «огурцы» — митохондрии.

— Митохондрии! — произнес Глеб вслух, и не узнал собственного голоса.

В его ушах прозвучали голоса биологов и голос Козицкого во время одной из встреч в лаборатории. Как они ожесточенно спорили, обсуждая механизм воздействия изотопной воды на клетку! А Глеб слушал спорщиков и ловил себя на том, что многие словесные выпады легко перевести на язык математики. Ах, как хотелось ему каждый раз вмешаться, изложить все на бумаге аккуратными строчками уравнений! Да разве бы Козицкий позволил ему?

А теперь все это происходило в его теле. В нем шел реальный процесс взаимодействия изотопной воды и митохондрий клеток. Желает того Козицкий или не желает, а он, Глеб, превратился в главного участника уникального эксперимента.

Глеб не заметил, как очутился на кухне и принялся ходить в узком пространстве вдоль стола и газовой плиты. Здесь, в привычной тесноте, ему думалось свободнее, чем в просторной комнате.

Собственная значимость и обрадовала и перепугала его. Обрадовала, ибо теперь биологам невольно предстоит выслушивать Глеба. Перепугала, поскольку он никогда еще не проявлял самостоятельности, выполняя только указания Козицкого.

Глеб взглянул на часы: начало девятого. К биологам идти еще рано. У него есть время подготовиться к этой встрече, благо рядом нет Козицкого.

У него не было под рукой приборов, с помощью которых можно было бы определить напряженность созданного его телом электрического поля. Но на одной лестничной клетке с Санкиными жил Миша Юркин, молодой врач со «Скорой помощи» и страстный радиолюбитель-коротковолновик.

Миша оказался дома. Он был в одной майке, туго обтягивающей его богатырскую грудь, в пижамных штанах и тапочках на босу ногу.

— А! — обрадовался он Глебу. — Проходь, проходь! Покажу, с кем я нынче ночью связь установил. На другом континенте обитается, бизнесмен, вроде.

Глеб принял протянутую руку. В то же мгновение Миша, весивший никак не меньше девяноста килограммов, был отброшен невидимой силой в глубь своей квартиры. С глухим криком он опрокинулся на спину, с трудом повернулся на бок и попытался встать.

Глеб было собрался броситься ему на помощь, но чья-то рука легла на его плечо.

— Оставайся на месте, Санкин!

Да, это опять был Козицкий. Отстранив Глеба, он помог Мише подняться с пола.

— Могло быть хуже, — посочувствовал он. — Подите, выпейте воды.

— Что за дурацкие шутки, Глебка… — Миша с укоризной поглядел на Глеба. — Ведь это же тысячи полторы вольт.

— Да уж не меньше, — подтвердил Козицкий. — Но вы должны извинить своего друга, он сделал это по неведению. Впрочем, он все делает по неведению, — и, повернувшись к Глебу, сказал: — Я приехал за тобой, Санкин. Иди оденься, я жду тебя в машине.

Козицкий, нахохлившийся, как старый воробей, сидел за баранкой «Запорожца», старенького и изрядно обшарпанного, чем-то под стать своему хозяину.

— Садись, — Козицкий приоткрыл Глебу дверцу.

Глеб протиснулся на заднее сидение, забился в угол. Козицкий повернул ключ зажигания. Вместо деловитого урчания стартера послышалось его слабенькое всхлипывание. Мотор не запустился.

Козицкий чертыхнулся. Верный своей нервной натуре, ожесточенно, раз за разом, завертел ключом. Но всхлипывания стартера становились все слабее.

— Максим Арсеньевич, — подал голос Глеб, — так и это наверное из-за меня.

Доцент, не оборачиваясь, помолчал, осмысливая слова Глеба.

— Вылазь!

Глеб выбрался из машины, отошел подальше. И услышал, как тотчас же заработал двигатель. Убедившись, что с мотором все в порядке, Козицкий выключил зажигание и вылез вслед за Глебом.

— Ты дома один?

— Один…

— Хорошо, идем к тебе, потолкуем.

Не оглядываясь на лаборанта, Козицкий поднялся по лестнице. В прихожей, не ожидая приглашения, повесил свою волчью доху, лохматую шапку, шарф. Прошел в комнату, по-хозяйски расселся на диване, кивком головы указал Глебу на стул напротив дивана.

— Ах ты, дурень, дурень, — выкаченными глазами он уставился на лаборанта. — Ведь изотопную воду я готовил для себя. Слышишь ли? Для себя! А ты взял и вылакал ее, как блудливый кот оставленную без присмотра сметану.

— Но ведь я же хотел как лучше! — зло вырвалось у Глеба. — Вы бы все равно ничего не успели сделать, чтобы спасти воду.

— С чего ты взял?

— То есть как это с чего взял? От вас слышал.

— Когда же я это говорил тебе?

— Ну, допустим, не мне…

— Биологам да, говорил. Биологи постоянно канючили у меня изотопную воду для своих экспериментов. Выпрашивали хотя бы пару кубиков, хотя бы полкубика… хотя бы каплю. Но мне были нужны все сорок кубиков. Сорок — и ни каплей меньше.

— Значит, не пятнадцать-двадцать минут? — растерялся Глеб.

— Это время потери свойств одной каплей. Одной каплей, Санкин! Надо было слушать как следует. А для сорока кубиков полная потеря свойств потребует восемьдесят три часа. Теперь прикинь: напряжение отключили всего на два часа. Значит, для восстановления нужного количества до сорока кубиков мне потребовалось бы еще месяца три с небольшим. Месяца три, Санкин, а не одиннадцать лет. Я был почти у цели. Я держал ее, как жар-птицу за крыло. А ты… ты все погубил.

— У… у какой… цели? — упавшим голосом спросил Глеб.

Козицкий уставился в лицо лаборанта своими выкаченными глазами, словно пытался прочесть его потаенные мысли.

— Теперь я могу рассказать тебе, — он помолчал, все приглядываясь к Глебу. — Теперь-то могу… Видишь ли, я копил изотопную воду, чтобы возвратить себе молодость. Да, да, ты не ослышался, Санкин, молодость…

— С минуту Глеб переваривал услышанное, — оно показалось ему уж очень нереальным.

— Вижу, до тебя не дошло, — Козицкий удовлетворенно качнул головой. — Ну, лет-то мне сколько? Будто не знаешь? Все на кафедре любят о моих годах посудачить, а ты, значит, в неведении? Без малого восемьдесят мне, Санкин, вот какое дело. Начальство уже давненько намекает, что пора бы и честь знать, передать лабораторию кому помоложе. А я и сам чувствую — пора! Бессонница донимает, сердечко пошаливает, память уже не та… Но как уйти? Я же к исследованиям воды намертво прикипел. Оторвать меня от них, значит, убить.

Козицкий тяжело поднялся на ноги, шаркая по полу, прошелся по комнате.

— Да будет тебе известно, Санкин, — донеслось до Глеба от дальнего окна комнаты, — что лет четырнадцать тому назад я совершил открытие: я высчитал, что вода с изотопом водорода «4» способна совершить полное обновление организма. Нужно только точно сорок кубиков. Сорок, и ни каплей меньше. Все недуги прочь, жизнь начнется сызнова. Нет, не сызнова, она продолжится. — Козицкий обошел стол, прошаркал обратно к дивану. Он смотрел себе под ноги и, казалось, разговаривал сам с собой. — Возвращенная молодость, извечная мечта человечества! Я смог бы подняться на такие вершины, о которых и мечтать не смею. И всего лишь сорок кубиков изотопной воды… Ты знаешь, Санкин, что такое молодость? Нет, этого знать тебе не дано. Вот когда доживешь до моих лет, тогда поймешь старика Козицкого в полной мере.

Он снова опустился на диван.

— Но в лаборатории появился ты, Санкин, и выпил все мои сорок кубиков.

Доцент неожиданно хлопнул себя по коленям и расхохотался. Глеб впервые видел его хохочущим. Неприглядное зрелище! Глаза его запали и потускнели, а приоткрытый рот походил на разинутый клюв хищной птицы.

— Но это же нечестно, Максим Арсеньевич! — вскипел Глеб. — Сделать открытие и хранить его для себя одного. Какой же вы ученый? Да вы эгоист. Биологи, которые к вам приходили, просили воду для общего дела. И вы им не дали ни капли. Как же вам не стыдно?

Козицкий сразу перестал хохотать. В его глазах, устремленных на лаборанта, теперь не было столь оскорбляющей того снисходительности и равнодушия. Доцент смотрел теперь на Глеба с явным уважением.

— Сегодня мне впервые стало стыдно, Санкин, — признался он. — И в том твоя заслуга. Не понимаешь? Ну и ладно… А биологи, что биологи. Они стали бы проводить бесконечные испытания воды на лягушках, кроликах, крысах. Разве для того мы одиннадцать лет накапливали изотопы? Впрочем, что ты смыслишь в изотопах…

— Больше, чем вы думаете! — закричал Глеб и вскочил на ноги. — Это вы не давали мне настоящей работы, — он сжал кулаки. — А я… я мог бы смоделировать воздействие изотопной воды на митохондрии на ЭВМ. Я чувствую, что мог бы! Но и теперь я знаю, что мне делать. Я стану объектом изучения для биологов. Со мной вон какие чудеса происходят! Я же стал живым генератором высокого напряжения. Тут для науки на сто лет работы. И я… я тоже буду работать. С биологами! Но только не с вами. Я сию же минуту отправлюсь к биологам.

Козицкий шагнул к Глебу. Они оказались почти лицом к лицу.

— Ты не успеешь дойти до биологов, Санкин, — сказал Козицкий, уперевшись пальцем в грудь Глеба. — Выпив изотопную воду, ты подписал себе смертный приговор. Жить тебе, Санкин, осталось всего ничего.

— Какой… какой еще приговор? — заранее обмирая, пробормотал Глеб. — Чего вы еще такое придумали, Максим Арсеньевич?

— Увы, брат, это жестокая правда.

Козицкий помолчал, испытующе вглядываясь в Глеба.

— Изотопная вода, которую ты изволил с такой легкостью выпить, коварнейшее вещество. Попав в дряхлые клетки, она повышает энергоемкость митохондрии и тем возрождает жизнедеятельность клеток, делает их снова молодыми. Но оказавшись в клетках молодого организма, — палец Козицкого с силой надавил на грудь Глеба, угодив между лацканами пиджака, — изотопная вода примется наполнять энергией и без того до отказа наполненные ею митохондрии. Тебе же известно, что произойдет с конденсатором, если его подключить на сверхрасчетное напряжение, — Козицкий сделал шаг назад, кашлянул в кулак. Все сегодняшнее утро я переводил на язык математики твои предстоящие взаимоотношения с выпитой водой. И получилось, Санкин, что жить тебе после последнего глотка восемь часов и семнадцать минут. Секунды, разумеется, не в счет. Но пять часов уже минуло, вот ведь какое дело.

И Козицкий, потершись щекой о свое плечо, снова уставился на Глеба своими выкаченными глазами. И эти глаза были лучшим доказательством того, что каждое слово, сказанное доцентом, — правда.

Еще три часа жизни?

Как, всего три часа? А потом?

Да нет, это просто невозможно!

— Единственное, чем я могу утешить тебя, — будто смакуя слова приговора, продолжал Козицкий, — смерть твоя будет легкой и молниеносной. Ты вспыхнешь электрическим пламенем. Пшик — и нет тебя. Только вот бы не наделать пожара в квартире, — доцент озабоченно оглядел уставленную мебелью квартиру, — но… это уже твоя забота.

Козицкий сочувствующе вздохнул, отошел к окну. Потом снова возвратился к Глебу.

— А впрочем, — вкрадчиво произнес он, — у тебя есть шанс остаться в живых. И тебе как инженеру-электронику следовало бы самому догадаться. А, Санкин? Проще простого.

Глеб с ненавистью взглянул в выкаченные глаза доцента. Ему виделось в них все то же настороженное любопытство, заглядывание в самую душу. Все это расценивалось Глебом, как желание садиста насладиться предсмертными муками своей жертвы. Тем не менее смысл последних слов дошел до сознания Глеба.

— Разряд!!! — ахнул Глеб.

— Похвально, — Козицкий удовлетворенно наклонил голову. Но не разряд на обычное заземление. Это также чревато для тебя гибелью. Нужен особый потенциал разряда — разряд на органическую материю, на живые клетки, на митохондрии.

— Как это понять?

— Ну, скажем, пойти и снова поздороваться с соседом. Только уже не отпускать его руки, пока… Ты понял меня?

Глеба передернуло.

— Вы с ума сошли? Я же убью его!

— Да, пожалуй, — бесстрастно согласился доцент. — Но никто ни в чем не упрекнет тебя. Ты оправдаешься своим неведением. Первому электрическому монстру все простят. Я же буду молчать, можешь положиться на меня.

По лицу Глеба пошли красные пятна.

— И как только у вас язык поворачивается…

— Стало быть, такой вариант отпадает. Ну что ж, имеется еще один, — понизив голос, доверительно произнес Козицкий. Вот тебе моя рука, сожми только ее покрепче — у старческой кожи электрическое сопротивление побольше — да и делу конец. Ведь я для тебя самый неприятный человек на свете. А моя жизнь так и так уже ломаного гроша не стоит. Ну же, Санкин!

И рука Козицкого потянулась к руке Глеба. Глеб рванулся в сторону, опрокинулся вместе со стулом, опрокинул стол, ударился об его угол головой, но не почувствовал боли. Очутившись на другой стороне комнаты, он закричал:

— Да ну вас к черту, на самом деле! Чего вам от меня нужно? — и, отдышавшись, исподлобья глядя на доцента, взмолился: — Шли бы вы, Максим Арсеньевич, по своим делам, а я уж как-нибудь и без вашей помощи разберусь. Уходите, прошу вас!

Козицкий одобрительно качнул головой, губы его дрогнули в улыбке.

— Прости меня, Глеб, за неуместные шутки, — он впервые назвал Санкина по имени. — Забудь все, что я предлагал сейчас тебе. Конечно же, такое не для тебя. Но посоветую тебе немедленно обзавестись резиновыми перчатками, не то кого-нибудь из друзей на тот свет отправишь. Слышишь ли, что говорю?

— Да, да, слышу.

— А теперь главное…

Козицкий снова построжал, сжал свои тонкие бескровные губы. Его кругленькие глаза-стекляшки уставились в лицо Глеба.

— Сегодня я понял — ты совсем не таков, каким кажешься. Я рад, что ошибался в тебе. Я бесконечно рад, Глеб Санкин, можешь поверить мне.

Сцепив руки за спиной, доцент прошелся по комнате.

— Быть тебе исследователем, настоящим большим ученым.

— Чего-о-о? — опешил Глеб. — Чего вы такое говорите?

Губы Козицкого опять дрогнули в улыбке.

— Тебе еще не раз придется лихо, уж очень ты несобранный человек. Ах, молодость, молодость… А сегодняшняя встряска ведь тоже кое-что значит, не так ли?

— Еще бы, — согласился Глеб.

— Я уже звонил биологам и они ждут тебя. А в моей лаборатории тебе делать больше нечего.

— А установка?

— Я отдаю ее тебе. Как устроишься у биологов, перетащишь ее к себе, — Козицкий помолчал. — Вот, пожалуй, и все. Пора, пойду.

Не глядя больше на растерянную, опрокинутую от счастья физиономию своего лаборанта, Козицкий вышел в прихожую, неторопливо одел свою волчью доху с мехом наружу, перед зеркалом поправил на голове большую лохматую шапку.

— Верю в тебя, верю, — он ободряюще кивнул Глебу и машинально протянул ему руку. Так же машинально Глеб принял ее. В то же мгновение его ладонь против его воли сомкнулась на пальцах Козицкого.

Все тело доцента содрогнулось от чудовищного удара электрического тока. Падая, он увлек за собой Глеба. От удара их тел распахнулась дверь квартиры. Глеб закричал. Из дверей напротив выскочил Миша и с великим трудом оторвал руку Глеба от руки Козицкого.

— Как же так… — бормотал Глеб. — Я не хотел… Ну как же так…

— Все! — сказал Миша. — Ему уже ничем не поможешь.