"Пленники вечности" - читать интересную книгу автора (Морозов Дмитрий)

Глава 5 В землях ляхов

На самом краю так называемого Дикого Поля гордо стояла усадьба Жигеллонов. Давно отселились все соседи, ища под крылом коронных маршалов защиты от набегов беспощадных татар и дикой ненависти украинских гайдамаков. А жители усадьбы остались. Вероятно, имелся на то особый резон у хозяина, сорокалетнего Збигнева, прозванного Громобоем.

Хоть и называлась группа строений, обнесенная частоколом, усадьбой, однако по тем временам позавидовали бы ей и иные крепости и города Западной

Европы.

Плескались лягушки в затянутом ряской рве, глубоком и оснащенном весьма покатыми бережками, на которых дыбились в сторону степи заостренные дубовые рогатки. Тонкий слой навезенного телегами дерна скрывал волчьи ямы с кольями на дне — неприятный сюрприз как для штурмующих, так и для ночных незваных гостей-лазутчиков.

Угловые башни, неказистые на вид, являли собой весьма грозную силу, оснащенные не только мощными стрелометами и чанами со смолой, но и затинными, си-речь тяжелыми пищалями. Важные усатые воины прохаживались по парапету, бренча кирасами и алебардами, кидая взоры на восток, откуда в любой день и час мог хлынуть пресловутый Потоп, который век сотрясающий польскую землю.

Явился в тот час к опущенному подъемному мосту богато одетый всадник на вороной кобыле, убранной на татарский манер в парчу и иные цветастые тряпки с серебряными шнурами да кистями. За сим вельможей прогрохотали по доскам мостка две дюжины золотых гусар. При виде пышного и грозного эскорта ратники на стенах и башнях вмиг растеряли свою ухарскую важность, выцвели, словно моль на свету.

Сияли шишаки и латы столичной работы, гордо топорщились перья на гусарских спинах. Краса и гордость ляхской тяжелой кавалерии могла внушить трепет кому угодно.

— Не иначе вспомнили о нас наверху, — проворчал старый рубака, с натугой отворяя обитые стальными листами ворота. — И без них плохо, и с ними тошно. Чую — не к добру сии перемены.

Более молодые воины гарнизона ничего говорить не стали, во все глаза разглядывая въезжающую кавалькаду.

— Хороши фазаны, нечего сказать, — проворчал сквозь зубы ветеран. — А где они были прошлым летом, когда татарва ярилась прямо под стенами? Ясное дело — жрали краковские колбаски и мальвазией запивали далече отсюда.

Вельможа спрыгнул с коня и едва ли не бегом ринулся к хозяйской домине, придерживая на боку саблю. При этом он каким-то образом умудрился не терять достоинства и приличествующей королевскому посланнику важности.

— Что за манеры, — вновь проворчал старик, щуря левый глаз, превращенный ударом татарской сабли в подобие узкой щелочки. — Нет бы к панам офицерам подойти, ведь знает же — пропал наш хозяин в Степи, третий месяц как ищем.

Навстречу кавалеру вышла ведавшая хозяйством племянница Громобоя, Маржанка, одетая в странную смесь траурных одежд и последней шведской моды.

— Пани, — сорвал с головы кавалер щегольскую шапку с алым пером, — я есть посланник к владыке вашему, за доблесть именуемому Громобоем, грозой Дикой Степи.

— Увы, любезный кавалер, — вздохнула Маржанка, — пан Жигеллон, да восславят его в небесах так же, как он восславлен на грешной земле, канул где-то в диких восточных землях.

— О том слыхали мы, — кивнул головой посланник, откровенно, почти за гранью допустимых приличий, разглядывая ладную фигуру племянницы местного владыки. — По сию пору не найден, выходит…

Маржанка только вздохнула.

— Если бы вы соизволили принять участие в поисках, — она кивнула на спешивающихся золотых гусар, — в миг бы нашли, ей-богу.

— К превеликому моему сожалению, — заметил так и не представившийся кавалер, — служба королевская требует от них совсем иного послушничества. Однако спешу обрадовать вас, милая пани. Очень скоро, вернее всего — через пять дней, подойдет сюда крепкая дружина. Достанет у нее сил и укрепить оборону этого форпоста истинной веры на востоке, и прочесать степь окрест.

Маржанка всплеснула руками:

— Хозяин всегда говаривал, что Жигеллонам не надобно иной помощи от короля, кроме его-благоволения.

Кавалер поморщился. Видно было, что не хочет он говорить о таких серьезных вещах с молоденькой девицей, волею случая ставшей хозяйкой усадьбы.

— Не станут же Жигеллоны противиться прямому королевскому указу, полагаю? Соответствующая грамота у меня есть. Сейчас для Польши наступило время великих потрясений, негоже шляхте вспоминать не к месту о своих вольностях, рвать державу на части пред лицом подступающих ворогов.

— И кто же это подступает к коронным землям? — спросил вдруг густой басистый голос.

Кавалер излишне резко и порывисто развернулся на каблуках и уставился в лицо говорившему. Перед посланником стоял высокий и удивительно худой пан в простой рубахе, на которую небрежно накинут был дорогой дублет.

К уголкам губ, скрывавших ехидную улыбку, свешивались жидкие черные усы. На затылке задорно топорщился непокорный вихор.

— С кем имею честь, любезный государь? — осведомился посланник, постукивая убранными в перчатку пальцами по сабельному эфесу.

— Обращение, достойное королевского посланника, требует прежде назваться вам, милостивый государь. — Высокий оглядел прибывшего с эскортом пана с ног до головы. — Назваться государевым человеком может всякий.

Среди сопровождающих посланника произошло движение, звякнул высвобождаемый из ножен клинок, грозно затопорщились из-под шишаков усы крылатых гусар. Эта публика давно привыкла к самоуправству и наглости шляхты, не раз и не два приходилось им силой давать понять, что, несмотря на все вольности, Ржечь Посполита есть единое и нерушимое государство, покорное монаршей воле.

Кавалер, в лицо которого кинулась краска, тем не менее быстро взял себя в руки.

— Мое имя — Ходкевич, ваша милость. Должно быть, запамятовал я в долгой и трудной дороге, что до сих земель не всегда быстро доходят столичные вести. Прошу прощения у хозяйки здешней за свою оплошность, достойную мужлана нерадивого.

Он демонстративно повернулся к Маржанке и отвесил ей утрированный поклон, достойный более балагана, нежели родового гнезда славного рода.

— А я, сударь, — сказал высокий, — в свою очередь назовусь… вашей спине. Я пан Кривин из Слоп-ников, командир здешней хоругви.

Ходкевич подчеркнуто медленно оглянулся, словно впервые увидев собеседника.

— И давно ли под рукой Громобоя появилась целая хоругвь? Насколько слышно было, водил он на гайдамаков да татарву три дюжины своих молодцов, и того казалось вполне достаточно.

— С тех самых пор, — отпарировал Кривин, — как не хватило для благополучия пана Жигеллона этих самых молодцов. Увел он их в Степь, да и канул.

— А вас, выходит, новая хозяйка пригласила, или имели вы с Громобоем на такой случай особый уговор?

— Все обстоит именно так, как глаголет ваша милость.

Злотые гусары зашумели и придвинулись к своему главе. Тяжелая панцирная кавалерия, зачаток регулярной армии, терпеть не могла вольные хоругви, по сути — наемников, подвизавшихся в пограничных землях и воюющих за золото, а не за державу.

— Не вольны ли мы нанимать себе и своим землям охрану? — надула губки Маржанка. — В здешнем диком краю никак нельзя без войска. Завтра же, узнав, что усадьба пуста стоит, татарва спалит все вокруг и вторгнется в самое сердце Ржечи Посполитой.

— Об этом и хотел моими устами поговорить государь с паном Жигеллоном, — сказал кавалер, делая знак гусарам отойти в сторонку. — Увы…

— Тем не менее, гостеприимство посланникам будет оказано от всей души, — заметил Кривин. — Скорбь по пропавшему пану-защитнику не станет помехой.

«Видно, — про себя проворчал посланник, — скорбь-то невеликая… А ты, мил государь, что-то уж очень лихо приноровился говорить вместо хозяйки. Не иначе как метишь в нового господаря здешних земель.

Не бывать тому! Вовремя же прислал меня государь. Мало нам Запорожской Сечи, где окопалось реестровое казачье войско, не столько защищающее наши границы, сколько их же и разоряющее, так еще и в тутошнем краю осядет вольная хоругвь… Тогда не стоять краю в покое! »

Маржанка отдала приказания челяди относительно коней эскорта Ходкевича, потом дошла очередь и до людей.

Отвели под них ладный терем, а посланнику предложили почивать в палатах самого Громобоя.

— Прошу великодушно простить меня, — заметил Ходкевич на такое предложение, — но я человек военный, привык спать и есть вместе со своей дружиной. Не обидит ли это чем-то хозяйку?

Маржанка всплеснула руками.

— Да как же, не станет пан кавалер даже ужинать с нами? ! И чем мы заслужили такое небрежение?

Кавалер вновь сорвал с головы шапку:

— Почту за честь трапезничать в обществе такой милой и учтивой дамы.

Кривин хмуро наблюдал за тем, как гусары по одному заходят в терем, оставив возле ворот троих караульных.

— Усадьба, милостивые государи, надежно охраняется, — сказал он свысока оставшимся. — Нужды нет торчать тут у ворот. Шли бы вы к друзьям своим…

— Ты пан, — не сказал, а скорее выплюнул сквозь зубы старший из троих, — нам не указ. Снять караул отсюда может только сам ясновельможный

Ходкевич. Так что ступай, не мешай бойцам службу нести.

Кривин, вместо того чтобы разгневаться, вдруг расхохотался.

— Ну и смурной же народ в гусары идет! А я все слушал про вас истории от бывалых людишек, да не верил. И впрямь вы народ удивительный…

— И что же это в нас такого удивительного? — спросил старший.

Кривин ничего не сказал, а отошел в сторону хозяйских палат.

— Из разорившихся шляхтичей, верно, — заметил один из гусар.

— Что так решил? — поинтересовался другой.

— Норову да гонору больно много.

— Гонор есть у всякого в здешнем краю, за кем полторы сотен сабель стоит, — покачал головой бывалый воин. — А манеры у него самые мужицкие. Выбился на войнах из грязи, много такой плесени по-всплывало…

Говоря все это, гусары нарочито повышали голос, чтобы услышала их местная охрана у ворот.

Зная, что Ходкевич не допустит их ссоры с Криви-ном, желали они задеть простых ратников, показать силу королевской власти, удаль свою да крепость сабель и доспеха.

Меж тем, как говорится, не в коня корм удался. Тот самый ветеран, что ворчал при их появлении, подал голос на последнюю реплику столичных гостей:

— Ваша правда, всякую муть в бурю ветры гонят.

При этом старый воин кивком головы указал на удаляющуюся спину Кривина, чтобы не осталось ни у кого из присутствующих сомнений, о ком идет речь.

— Что, не люб тебе командир хоругви? — с удивлением переспросил гусар.

— А что мне он, птица залетная, — пожал плечами ветеран. — Мы впятером из громобоевой дружины. А эти, — тут он сплюнул прямо себе под ноги, — появились вместе с Маржанкой невесть откуда, словно воронье на мертвечину. Стоило только запропасть пану нашему, как уже и нахлебники с захребетниками пожаловали.

— А ну-ка, рассказывай, — насел на него гусар.

— Так ведь известное дело, — ухмыльнулся ветеран. — Когда в глотке сухо, так и рассказ не от сердца идет.

Один из гусар немедленно двинулся в конюшню и вскоре возвернулся, неся два меха с вином.

— А не будет ли лишнего шума, — спросил столичный гость, в сомнении покачивая в руке винный мех, — что дружинники на посту распивают греховные напитки? ..

— Племянница пана в дела службы не суется, — ответил ему ветеран, с нескрываемой алчностью созерцая вожделенное пойло. — Правду сказать, это единственное, куда она носа не сует. А песий сын Кри-вин и его десятники нам не указ.

— Тогда — аминь.

После нескольких глотков глотка ветерана настолько увлажнилась, что он смог наконец начать повествование о пришествии захребетников и нахлебников.

Очень скоро, оставив местных ратников в обществе своих воинов, с опустевшими наполовину флягами, старший из гусар направился к Ходкевичу.

— Ваша милость, — заявил он, — весьма важные вещи говорят людишки из местного гарнизона, Я тут разузнал кое-что…

Ходкевич слушал молча, хмуря брови и теребя перчатки, заткнутые за пояс.

— Значит, появились они вместе с племянницей, а не по ее зову? Интересно, пся крев… А сама Маржан-ка как из-под земли возникла в самый день исчезновения Громобоя. Еще того интереснее…

Он некоторое время прохаживался по светлице, что-то прикидывая в уме.

— Разузнай-ка поподробнее, — наконец сказал он, — как именно исчез Жигеллон?

— Известное дело, — пожал плечами гусар, — Взял, по своему обыкновению, ратников, да ушел верхами в степь, дозором земли обойти.

— Нет, тут что-то нечисто, — покачал головой Ходкевич. — Я за версту измену чую. Слишком все как-то гладко выходит. Ступай к здешним воякам, вызнай все досконально. Вот тебе кошель, распорядись там на свое усмотрение.

Гусар удалился.

Меж тем Ходкевича пригласили в хозяйские хоромы. Некоторое время кавалер размышлял над своим одеянием. Потом все же поддел под камзол кольчужку

— Нечего нам с родины уходить, — заметил неожиданно Кривин. — Пусть немцы с московитами хоть шею друг дружке свернут, а заодно и с татарвой передерутся. Коли в соседях все битые будут, Ржечь Посполита спокойней спать станет.

Впечатление от пылкой речи командира хоругви испортили десятники, тупо воззрившиеся на своего патрона, словно тот неожиданно проглотил лягушку или вылил себе за шиворот холодный квас.

— Если сам Кривин актер неплохой, — заметил себе Ходкевич, — то головорезы его — никудышные комедианты. Им бы играть где-нибудь в предместьях Кракова простодушных разбойников и глуповатых злодеев…

— Что ваша милость скажет? — поспешил спросить командир хоругви. — Отобьются немцы от русских?

— А ваша милость как считает? — решил ответить вопросом на вопрос Ходкевич.

Кривин пожевал губами.

— Думается мне, что после того, как наши предки потрепали Орден на Грюнневальдеком поле, ему уже никогда не подняться. А Москва большую силу набрала. Кабы не татары у них в подбрюшье, давно навалились бы на всех честных христиан.

Ходкевич нашел это умозаключение весьма уместным и даже мудрым.

— А говорите — не доходят до вас известия верные… Так и есть. Успехи магистра Кестлера — лишь агония. Как только поведут воеводы царя Иоанна полки с востока — побегут немцы.

— Выходит, мы будем спокойно смотреть, как еретики восточные прибирают к рукам земли, на которые у нас самих виды имеются? — спросил один из десятников, обмакнув усы в пиво и отфыркиваясь, словно тростниковая свинья.

— А что, прикажете королю начать войну с Иоанном? — пожал плечами Ходкевич. — Чем и кем воевать? Шляхта на короля сабли точит, держит руку пришлого с юга Батория, или заигрывает со Швецией да Данией. А одними золотыми гусарами да ополчением много не навоюешь.

— Война — хорошо, — выдал доселе молчавший десятник, и по его акценту Ходкевич безошибочно опознал немца-выкреста, сильно ославянившегося потомка тевтонской колонизации. — Это много славы и добычи.

— Но также и много крови и бед для родной земли, — возразил посланник короля. —— Мы к войне не готовы.

Он был несколько раздосадован тем, что никто из наемников не подался на его уловку и не заговорил о Батории. Впрочем, от Ходкевича не укрылось, что остановил их только короткий гневный взгляд Кривина.

— Следует ли нам понимать, — осторожно заметил приведенный в усадьбу Маржанкой командир наемников, — что король не намерен мешать московитам прибирать к рукам приморские земли?

— Мы люди маленькие… — Ходкевич вновь принялся теребить недоеденную дичь. — В большие дела не посвященные.

— И все же…

— Скажем так, милостивые государи, — Ходке-вич срезал кинжалом с кости тонкий ломоть мяса и уставился на него в задумчивости, словно не понимая, что творят его руки. — Ополчение не собирается перед дворцом и не гремит оружием.

Кривин нахмурился.

— Осторожность в речах всегда красит мудрого мужа, — сказал он. — Но не перегибает ли палку ваша милость и не считает ли, что имеет дело со щенками, еще не открывшими глаза и сосущими суку?

— С чего бы я так считал? — Ходкевич наконец решился и принялся жевать мясную полоску.

— Мы знаем, что многие вольные хоругви потянулись на север Польши, аккурат в те земли, где вовсю орудуют казаки. Неужели можно предположить, что к столице о сем не ведают? Тогда откуда столько золота, коней, снаряжения? ..

Ходкевич призадумался.

«Возможно, — размышлял он, — это действительно самые обыкновенные наемники. Тогда следует мне дать им злато и направить вослед остальным. Кривин прав — король старается стянуть к границе побольше войск, до поры не собирая открыто ополчение и не посылая туда гусар и хоругви верной ему шляхты.

Таким образом я смог бы разрубить этот гордиев узел, как говорят рифмоплеты. Убрать с восточного пограничья опасных людишек и усилить готовую к войне рать… »

Плавный ход его мыслей прервала Маржанка.

— Уж не хочет ли сказать ваша милость, — спросила она, глядя на Кривина, — что вы намерены покинуть меня в тот самый миг, как родич мой пропал, а усадьба стоит полностью без охраны?

Ходкевич по тону и выражению лица молодой хозяйки уловил, что она вмешалась в беседу совсем не для того, чтобы не показать невежливой и молчаливой.

«У тебя, краса-девица, — подумал пан, — видно, есть собственный план касательно вольной хоругви. И то, что мне мерещится, весьма неприглядно… А Кривин и его разбойники — самые обычные лихие людишки, готовые махать саблями за звонкую монету. Удивительно, как много наплодила их польская земля в эпоху смут и потрясений… »

— Рискую навлечь на себя гнев милой особы, — обратился он к возмущенной Маржанке, — но напомню: пока что здесь стоят королевские золотые гусары. Смею заверить, не в обиду пану Кривину и его людям, что они вполне способны защитить сию твердыню от любого неприятеля. А очень скоро сюда подойдут еще ратники, и покой здешнего края будет надолго обеспечен королевской рукой.

Кривин мучительно размышлял, алчность читалась в его глазах. Алчность, которая боролась с чем-то еще, не менее сильным. Ходкевич с любопытством следил за сменой выражений на челе командира хоругви.

«Кривин не глуп, — думал он. — Наверняка понимает, что я имею полномочия снарядить его деньгами и направить на север. Что же держит его здесь?

Ведь не любовь же! Хотя… Нежданно-негаданно пропавший Громобой, молодая вдовушка, огромное хозяйство… Пожалуй, в здешнем медвежьем углу подобный мезальянс и сошел бы с рук. И то сказать, едва ли не всякий ляхский мужлан сегодня сможет проследить свою родословную до какого-нибудь захудалого рода с большим и аляповатым гербом. Найдется и ксендз, который скрепит сей союз… »

Ходкевич сделался мрачен и сосредоточен. Короне, которую он представлял в этом краю, была нужна укрепленная усадьба. Он вез для Громобоя грамоты от короля, которые непременно привели бы опального пана в монархический лагерь. В годину, когда Польша собиралась кинуться в омут Ливонской войны, следовало укрепить восточную границу. Непредсказуемые запорожцы и татары вполне могли сорвать планы двора по аннексии Ливонской территории.

Но вместо Громобоя и его маленькой, но храброй дружины королевский посланник застал никому не известную родственницу и вольную хоругвь… Тут было над чем подумать.

Кривин тем временем оправдывался перед Мар-жанкой, говоря, что просто поинтересовался у заезжего гостя политикой и слухами о соседях. Но племянница Жигеллона разошлась не на шутку.

«Все же, — решил Ходкевич, — кое у кого есть планы на свадебку. И похоже, что это совсем даже не Кривин. »

В перепалку вступил десятник. Бравому наемнику дела не было до семейной склоки.

— А есть ли в этом доме какая-нибудь музыка? Солдатская душа требует увеселения!

— Может, сами затянем чего? — осведомился его приятель, громко прочистив горло, что и прекратило ссору.

Маржанка, испугавшись солдатских песнопений, кликнула бандуриста. Тот появился и затянул древнюю балладу о драконе и принцессе. Ходкевич хватанул вина, дабы притупить свой нежный слух, который рвало немилосердно фальшивое исполнение. Так и не придя ни к чему в своих размышлениях, посланник встал, как только смолкли последние звуки баллады.

— Прошу прощения у милой пани и кавалеров, — сказал он, поднимаясь. — Мне следует навестить своих солдат.

— Королевская служба не умчит ли вас наутро далеко-далеко от нашего очага? — поинтересовалась Маржанка, и Ходкевич понял, что она втайне надеется, что так и будет. — Мы были бы очень опечалены.

— Напротив, — мило улыбнулся ей столичный кавалер. — Служба требует от нас дождаться подхода войск.

— И что бы сказал пан Жигеллон? — покачала головой Маржанка. — Не подумайте, пан кавалер, что я не рада присутствию здесь знаменитых кавалеристов нашего короля. Просто сие есть явное попирание шляхетских вольностей…

— Увы, пани, — печально заметил Ходкевич, — время сейчас настолько грозное, что о некоторых обычаях не худо бы и позабыть.

Он усмехнулся в усы, представив себе реакцию настоящей шляхты на такую вот реплику.

— Наверняка взялись бы за сабли, — хохотнул Ходкевич, выходя на крыльцо. — Все же наемники хороши в одном — гонору в них поменьше, чем в иных мелкопоместных песьих детях.

В месте расположения гусар его уже ждал с докладом помощник.

.. — Что вызнал, говори быстрее. Гусар помялся.

— Странная история выходит, мой господин. Весьма и весьма прескверная.

— Дело говори, не тяни петуха за гребень.

— Значит так…