"Голубое поместье" - читать интересную книгу автора (Джонс Дженни)

7

Еще через милю Кейт повернула на подъездную дорожку. Ни названия дома, ни указателей. Но за воротами стоял обветшавший коттедж с перегороженными окнами и под соломенной крышей.

— Здесь обитает Физекерли Бирн, — сказала Кейт. — Там грязно, но ему, похоже, все равно.

— И все это принадлежит твоей матери? — спросил Том.

— Да. — Она казалась смущенной. — Но денег у нас нет, как я уже говорила. Считай все это руинами.

— А не может она продать какую-то часть земли? Здесь она дорого стоит, даже теперь. — Подумав мгновение, Том ответил на собственный вопрос: — Ну а если она не хочет продавать, как насчет того, чтобы сдать в аренду? Садовникам, фермерам… безусловно, твоя мать могла бы хорошо заработать на этом.

— Условия завещания Розамунды не позволяют этого. Существует трастовый фонд, который обеспечивает ее средствами для сохранения дома до первого января двухтысячного года.

— А что потом?

Она пожала плечами.

— Наверное, она поступит, как захочет.

В это мгновение машина свернула, и Том увидел Голубое поместье.

Он уже познакомился с фотографиями, и Кейт рассказала ему кое-что об истории дома, но Том был удивлен. Ему представлялся эдвардианский дом, выстроенный из холодного голубого камня, отчасти спрятанного плющом и вьющимися розами. Он немедленно ощутил притяжение дома, изящно взмывающих башенок, утопающей в ветвях крутой крыши. Необычные пропорции, но фантазия органически дополняет деревья. Был какой-то испанский архитектор, как его звали? Гауди, кажется, так. Этот дом строже, чем у Гауди, менее причудлив, но сохраняет достоинство его стиля. Том сразу понял, почему мать Кейт не продавала Голубое поместье. Не сделал бы этого и он. Если бы этот дом принадлежал ему, он и сам поступил бы подобным образом.

Том еще не видел более прекрасного сооружения. До этого мгновения он полагал, что архитектура никогда не способна тронуть его. Том знал ее: он усердно изучал все изящные искусства. Он посещал собор Святого Марка в Венеции, кафедральный собор в Реймсе, видел величественные дворцы, замки и городские дома по всей Европе. Но, живя в Кембридже, в окружении архитектурных жемчужин, он всегда полагал, что чего-то не понимает, что некая область остается полностью за пределами его восприятия.

Поместье было иным. Дом этот словно был сотворен для него. Он абсолютно не напоминал те места, где ему приходилось жить: муниципальную квартиру, в которой он вырос, и спальное помещение в Кембридже. Том усматривал в доме некий платонический идеал, место, где мог воспарить его дух, поднимаясь к устремленным ввысь башням. Дом этот охватывает своих обитателей, подумал он, защищая их от пошлости внешнего мира…

На лето он достался ему. Ну а дальше? — услужливо подсказал ум. Том отодвинул эту мысль в сторону.

Впервые он начал понимать, что пребывание в поместье сулит ему некоторые сложности — и непредвиденные.

— Хелло, значит, вы и есть Том. Я так рада, что вы приехали.

Женщина с глазами Кейт направилась навстречу им, как только «эскорт» остановился перед ступеньками. Они обменялись рукопожатиями, тем временем Кейт представила их друг другу. Рут Банньер была в джинсах и рубашке, старомодная соломенная шляпа покрывала мягкие каштановые волосы. Кейт говорила, что она проводит все свое свободное время в саду и предпочитает растения людям, а музыку и тем и другим.

Сцепившиеся сучки и ветви окружали ее ноги. Рут отбросила их в сторону.

— Простите за беспорядок, — сказала она с некоторым смущением. — Повсюду столько дел, трудно даже понять, с чего начинать. Я решила прибрать вход, чтобы приветствовать вас.

— Или чтобы воспламенить во мне энтузиазм? — Он улыбнулся, вынимая свой саквояж из машины. Ее излишние извинения свидетельствовали о застенчивости, которой он не замечал в Кейт. — Чудесное место. Должно быть, жить здесь просто великолепно.

И писать книгу, добавил он мысленно. Твердо владея словами, самим языком. Что скажет Алисия? Но эта застенчивость заразительна. Неловкость Рут слишком уж обнаруживала себя.

Рут нахмурилась, что-то заметив.

— Кейт, тебе не следовало бы оставлять книги снаружи. Я знаю, что сегодня жарко, но по утрам выпадает роса.

Она смотрела на рампу, спускавшуюся от ступеней, ведущих к парадному входу. На половине рампы лежала книга с изогнутым корешком, страницами к небу. Рут нагнулась, чтобы поднять ее.

— Снова поэзия. Где уважение, девочка? — В голосе слышался только намек на иронию.

— Ждет следующего семестра. К тому же я ее здесь не оставляла. Должно быть, это Саймон. — Кейт не обнаружила интереса. Она направилась к передней двери и распахнула ее.

После яркого света снаружи в доме было сумрачно. Пока глаза приспосабливались, Том видел вокруг только темные тени и укромные уголки. Он стоял, моргая.

— Ну, входите. Кейт может показать вам дом. Ваши комнаты будут рядом, — сказала Рут, провожая их в коридор.

Постепенно глаза Тома адаптировались к окружению. Он заметил прекрасный, но старый ковер на полу; местами он вытерся, но густая киноварь и золото все еще сохранили яркость. Книги были повсюду, они закрывали стены, были навалены на каждой горизонтальной поверхности. Длинный стол, окруженный изящными, но разнородными стульями. Необычная аркада на столбиках резного дерева… странные пятна света — розы в кувшине на столе, открытые страницы журналов, поблескивающий металл лифта в углу. Однако даже Том заметил, что здесь не слишком уютно.

— А где же то стихотворение, о котором ты мне говорила?

— Вон оно. — Кейт указала на стену над дверью. Надпись была сделана курсивом, текучим и причудливым. Том не мог разобрать текст, но Кейт сказала ему, что там написано:

Безнадежно романтично, подумал Том. Тем не менее встреча с домом тронула его и заинтриговала. Он не мог дождаться более близкого знакомства.

— Не хотите ли чаю? Или лучше чего-нибудь попрохладнее? В холодильнике есть домашний лимонад.

— Лимонад — это здорово, — сказал Том.

Рут Банньер кивнула так, словно он дал правильный ответ.

— Кейт покажет вам все входы и выходы, а я отнесу лимонад на террасу. — Она исчезла в коридоре, ведущем из холла.

Когда они поднялись наверх, Том спросил Кейт:

— Она всегда такая?

— Какая?

— Стесненная, нервная… возбужденная.

— Когда устает, — рассудительно ответила Кейт. — Мама у меня хорошая.

— О чистота юности, — послышался сухой голос с первой площадки. Там стоял высокий и тощий мужчина с растрепанными черными волосами, нежно прижимавший к груди квадратную бутылку, знакомую зелень джина «Гордон». Саймон Лайтоулер, подумал Том. Кузен и любовник Рут, сын Алисии. Все на месте.

— Приветствую вас, — сказал Саймон. — Оставьте у двери ваши заботы и печали. Не о чем беспокоиться, не нужно грустить. В любом случае сюда лишь допускаются идеальные люди. — Он отступил в сторону, пропуская их, глаза его поблескивали.

— А что случается с остальными? — спросил Том.

— Они спиваются, — пояснил Саймон. Том отвернулся в смущении; он заметил, как возле ног Саймона суетится нечто лохматое, мелькают острые зубки и уши.

— А я и не знал, что у вас есть собака, — проговорил Том, чтобы изменить тему, и, опустившись на корточки, протянул руку. Животное немедленно бросилось прочь — в коридор налево. Том распрямился, ощущая себя чуточку глупо.

— Скверное воспитание, — сказала Кейт, и было неясно, к кому относится ее замечание. — Никакой вежливости. — Она улыбнулась, но Том видел, что Кейт раздосадована.

— Вам туда, — показал Саймон в ту сторону, куда исчезло животное. — Крыло для гостей. — Рука его на бутылке расслабилась. Он вновь улыбнулся обезоруживающе. — Рад видеть вас здесь. Кейт иногда очень скучно с нами. — Саймон посмотрел на нее загадочным взглядом. — Здесь слишком далеко.

— Пятнадцать миль от Лондона? — Том приподнял бровь. — Я бывал в местах более уединенных.

— Конечно. — Саймон пожал плечами. — Но вам нужна машина, чтобы куда-то попасть. И потом ты невольно спрашиваешь себя, стоят ли таких усилий… часы, проведенные в подземке или в бесконечных транспортных пробках.

— Значит, вы не часто выезжаете?

Улыбка сделалась жесткой.

— Да, не часто. Здесь спокойно. Мне нравится сидеть дома.

Том вспомнил: Кейт говорила, что Саймон страдает от агорафобии. Он вновь смутился — от глупой бестактности.

— Пошли, — сказала Кейт. — Нам сюда.

Саймон проводил взглядом Кейт и Тома, а потом прислонился к стене. Дыхание его участилось, руки вспотели. Пожалуй, многовато джина. Надо бы ограничиться виски, с джином он всегда не в ладу. Эти глупые выходки в отношении Кейт, а вчера набросился на этого Бирна… Голова его кружилась, слова делались слишком отстраненными, слишком точными. Он ощущал усиливающуюся дезориентацию. Реальность, как всегда, совершала свой короткий прыжок с края пирса.

Мальчишку пропустили, и дерево не упало перед машиной, никакая тварь не вцепилась ему в горло. Хранители дома остались в стороне. Он не мог этого понять. Почему никакие барьеры не остановили двоих чужаков? Или они затевают какую-нибудь игру?

Голоса их, доносящиеся из коридора, разбудили в нем предчувствие. Том… элегантно подстриженные светлые волосы, лучащийся энергией и уверенностью. Кейт, золотая девочка, сама невинность… Он тряхнул головой, пытаясь прогнать эти мысли: все это сон, нахлынувшая с потоком джина фантазия.

Лягушка-брехушка вернулась, она вертелась вокруг его ног, более всего напоминая кошку, чем кого-то еще. И почему они считают ее собакой? Саймон сполз спиной по стене и положил ладонь на голову твари. Он тренировался, теперь это было несложно. Ему казалось, что если он прикоснется к ней по собственной воле, то, возможно, сумеет встретить лицом к лицу все что угодно. Во всяком случае, это начало, небольшая территория, которую он захватил.

Он посмотрел вниз и на мгновение заметил пустые рыбьи глаза, остроконечные красные зубы и мечущийся раздвоенный язык. Глаза его перефокусировались. Обычное животное, выкатившийся язык, мохнатые лапы, дергающийся хвост.

— Почему ты не задержала его? — едва слышно выдохнул Саймон. — Чем он заслужил свободный проход? — Красные глаза не моргали, они казались вечными и враждебными. Как всегда завороженный, он заглянул в них. — И что ты знаешь, моя крохотная аберрация? Где ты окажешься в конце концов?

Он услышал шаги на лестнице. Рут шла посмотреть на него. Саймон видел, как ее плечи и голова поднялись на его уровень, как ее взгляд равнодушно скользнул по Лягушке-брехушке, словно она ничего не значила, наконец Рут остановилась перед ним на площадке.

— Пойдем, — сказала Рут, мягко беря Саймона за плечо. — Эта вещь тебе не нужна. — Она забрала у него бутылку.

— О да… Рут, что он делает здесь? Зачем вообще Кейт пригласила его?

— Я тоже хотела этого. У Кейт летом здесь не слишком много развлечений. Она любит его. — Рут повысила голос: — Кейт! Том! Лимонад готов!

— Рут, а почему Листовик пустил его?

— Листовик? — Рот ее напрягся, морщины углубились. — Не начинай все сначала, Саймон. Давай передохнем. Листовика не существует, он всего лишь галлюцинация… сон. Я не знаю, зачем ты все настаиваешь на его существовании. — Небольшая пауза. — Потом я не думаю, что Том будет проводить много времени снаружи.

— Великий писатель…

— Есть профессии и похуже.

— Не надо. Представь себе, сколько деревьев рассталось с жизнью ради глупых слов, дурацких людских мыслишек, трескотни, болтовни — и все это продолжается и продолжается.

— Не тебе говорить. Сколько книг ты прочел на этой неделе? Шесть? Или десять? Ты наполняешь свою жизнь словами, записанными другими людьми.

— А ты забиваешь свой дом романами, повестями и стихами. Оглядись. А теперь даже обзавелась собственным сочинителем.

Рут не обратила внимания на горечь в его голосе.

— Надеюсь, что Том поможет и в более основательных материях. Ты знаешь, в чем нуждаются дом и сад. Во многих руках…

— Ради бога, Рут, не каждый разделяет твою привязанность к дому.

— Том разделяет, — ответила она негромко. — Ты не заметил, что он уже успел влюбиться в него.

— А как насчет Кейт? Что она подумает, когда поймет, что очаровательный новый приятель подпал под подобные чары? Неужели он послужит новой жертвой, необходимой для выживания дома? И тоже окончит жизнь пьяницей или безумцем?

Рут ничего не ответила. Она повернулась и направилась вниз. Тут Саймон осознал, что его руки до сих пор трясутся. Хорошо, если бы все это закончилось, подумал он. Хотелось, чтобы Рут сумела понять, что на этот раз нам становится слишком тесно.

В доме за ним следила Лягушка-брехушка, снаружи Листовик. Рут во всем обвиняла агорафобию и алкоголь; иногда Саймон думал, что она права. Не то чтобы они и в самом деле находились здесь. Он читал книги: труды психиатров, мистиков и мудрецов, называвших подобных тварей проекцией его подсознательного, иллюзиями, заставлявшими думать, что он не властен над собой. В них проявлялся его страх перед внешним миром.

И все-таки он не мог выходить наружу, хотя Листовик никогда не причинял ему вреда, а Лягушка-брехушка — самое худшее — заставляла нервничать. Просто внутри ему было легче жить. Он знал, что думали о нем обе женщины, но виноват был не алкоголь. Он давно уже выпил все, что было в доме, и на самом деле искал не крепкого зелья.

Он не знал, что двигало им, заставляя безостановочно скитаться из комнаты в комнату. Быть может, на каком-то уровне, невыразимом и инстинктивном, ответ — если таковой существует — находится внутри дома. Иногда он искал утешение на страницах разбросанных повсюду книг. Но их сухие слова доносили только памятки о чужих жизнях, о других, более ярких мирах.

Чего же он пытался избежать?

Становится хуже, едва не признался он Рут. Коридоры слишком уж искривляются, потолки слишком высоки, ни одна из дверей не закрывается должным образом, а тени не имеют права настолько густеть. Книги не дают истинной защиты; в их словах содержится только ложь. Теперь Лягушка-брехушка никогда не оставляет меня в одиночестве, она все приближается ко мне; просыпаясь ночью, я обнаруживаю ее на своей постели, все ближе и ближе к моему лицу. Он представил себе эти острые зубы впившимися в его кожу, протыкающими глаза, рвущими губы и язык. Нет, что-то не то, осадил он себя, передо мной просто животное, домашний зверь с красными глазами. Рут, разве ты не можешь забрать меня отсюда?

Нет, теперь уже слишком поздно. Ей следовало бы продать поместье сразу, как только она получила наследство. Рут знала историю дома и уже пыталась сбежать. Она даже добралась до университета, но закончилось все несчастьем. Рут успела бросить якорь, укорениться в прошлом дома, и не было никакой возможности разделить их — ее и дом.

Он тоже не мог уехать. Тому насчитывалась тысяча причин, даже более… библиотека, книги. Все, чего он хотел, все, в чем нуждался. Их было тридцать тысяч — история, философия, поэзия, драма, проза. Мемуары, письма, биографии, эссе… по изящным искусствам, пересыпанные отрывками, которые он помнил с университета. Коллекция перестала расти в 1954 году, когда умерла мать Рут. С тех пор к ней добавилось несколько популярных романов, несколько томиков поэзии. Большую часть новых приобретений сделала Рут. Музыка, оркестровки, песни. Немецкие Lieder[7] и французские мелодии, полные собрания Равеля, Брамса, Бетховена и Шуберта. Весь Шопен в бледно-розовом польском издании, которое она так любила.

Саймон видел, как поникли ее плечи, видел всю усталость и безразличие. Теперь Рут редко играла на пианино и почти не пела. У нее ни на что более не оставалось сил. И на то, чтобы пережить травму, — если его заберут отсюда. Она обессилела.

«Эта благотворительность тебя до добра не доведет, — сказал он ей однажды, стараясь обойти тему. — Ты слишком много взваливаешь на себя. У тебя есть постоянная работа, этого более чем достаточно».

«Ты ревнуешь, — отвечала она. — Надо постараться и одолеть свою хворь. Агорафобия — вещь не слишком необычная, в наши дни с ней умеют справляться».

Так они всегда пререкались, чтобы не говорить правды о Голубом поместье. Они всегда отделывались намеками, никогда не упоминали об ужасе его плена. Облекая происходящее в слова, можно придать ему слишком много жизненности, что лишь ухудшило бы положение. А так можно было изображать, что Лягушка-брехушка, Листовик и жуткое прошлое не существуют… ужасные сны, короткие иллюзии.

В конце концов еще никто не претерпел от них вреда.

В раздражении Саймон закрыл книгу, лежавшую на буфете открытой, и поставил ее на полку.

Он подумал: я проигрываю. Она уже почти исчезла — возможность бегства, искупления. Он чувствовал это кончиками пальцев, ладонями, за которые его тянуло вон из этого дома. Помощь бессильна, подумал он. Осталось недолго.