"Хрустальная пробка" - читать интересную книгу автора (Леблан Морис)

Вокруг тюрьмы в эту ночь было шумно. В час дня бульвар Араго и все прилегающие к тюрьме улицы охранялись сыскными агентами, которые пропускали прохожих, не иначе как подвергнув их настоящему допросу.

Дождь лил как из ведра, и потому, казалось, охотников до такого рода зрелищ не должно быть слишком много. Особым приказом кабаре закрылись в этот день в три часа дня. На улицах разместили два отряда инфантерии, а на случай тревоги поместили целый батальон на бульваре Араго. Между войсками встречалась и муниципальная конная стража, прохаживались офицеры и чины префектуры. Словом, все и вся были мобилизованы для предстоящего события.

Гильотину устраивали между тем посреди площадки на углу бульвара и улицы. Доносился глухой шум молотков.

Но к четырем часам, несмотря на дождь, собралась толпа и запела. Засветили фонари и, к своей досаде, публика убедилась, что за дальностью расстояния еле-еле видны стойки гильотины.

Появилось несколько экипажей, в которых приехали должностные лица в черном. Раздались аплодисменты и свистки, что дало повод конной страже рассеивать толпы, так что площадь очистилась более чем на триста метров вокруг. Развернулись еще два отряда солдат.

Вдруг все замолкло. В темноте показалось что-то белое. Дождь прекратился. Внутри, в конце коридора, где помещались камеры приговоренных, слышны были тихие голоса людей, одетых в черное.

Прокурор республики в беседе с Прасвиллем высказал свои опасения по поводу событий.

— Да нет, уверяю вас, что все обойдется без всяких приключений.

— Вам не доносили ни о чем подозрительном?

— Нет. Да ничего и не может быть, потому что Люпен у нас в руках.

— Возможно ли?

— Да, мы открыли его местопребывание. Дом на площади Клини, который он занимает и в который вчера в семь вечера вернулся, оцеплен. Кроме того, мне известен его план спасения сотоварищей. В последний момент этот план рухнул. Бояться нечего. Правосудие свершится.

— Может быть, об этом пожалеют когда-нибудь, — сказал адвокат Жильбера.

Слова адвоката удивили прокурора.

— Вы верите в невиновность вашего клиента?

— Твердо верю, господин прокурор. Невинный понесет кару.

Прокурор замолчал. Но через минуту, словно отвечая на собственные мысли, он сознался:

— Дело велось необычайно поспешно.

А адвокат повторил изменившимся голосом:

— Да, невинного предают смерти.

Тем временем казнь началась.

Начали с Вошери, и директор тюрьмы велел открыть его камеру.

Вошери вскочил с кровати и расширенными от ужаса глазами смотрел на вошедших.

— Вошери, мы объявляем вам…

— Молчите, молчите, — зашептал он. — Не говорите ничего. Я знаю, в чем дело. Идем.

Можно было подумать, что он хочет покончить с этим делом как можно скорее, с такой готовностью он подчинялся всему, что с ним проделывали. Единственное, что он не допускал, это чтобы к нему обращались с разговорами.

— Не о чем говорить, — повторил он. — Что? Исповедаться? Не стоит труда. Я убил. Меня убивают. Это правильно. Мы квиты.

На минуту он умолк.

— А что, товарищ тоже пойдет?

И узнав, что Жильбера тоже ведут на казнь, он подумал недолго, оглядел присутствующих, хотел как будто сказать что-то, пожал плечами и, наконец, прошептал:

— Лучше так. Вместе грешили. Вместе расплатимся.

Жильбер тоже не спал, когда вошли в его камеру.

Сидя на кровати, он выслушал приговор, попробовал встать и — разрыдался.

— О, моя бедная мама, бедная мама, — всхлипывал он.

Его уже хотели расспросить о матери, про которую он никогда раньше не говорил, как вдруг слезы сменились резким криком:

— Я не убийца, не хочу умирать, я не убивал.

— Жильбер, — говорили ему. — Надо быть мужественным.

— Да, но раз я не убивал, то за что мне умирать? Клянусь вам, я не убивал… я не хочу умереть… я не убийца… не надо было бы…

Слов Жильбера нельзя было разобрать. Он дал себя уговорить, исповедался, выслушал службу, потом, успокоившись, почти послушный, голосом покоряющегося ребенка простонал:

— Надо будет сказать моей матери, что я прошу прощения.

— Вашей матери…

— Да. Пусть мои слова напечатают в газетах. Она поймет. Она-то знает, что я не убивал. Но я прошу у нее прощения за горе, которое я ей причиняю, которое мог ей сделать, и потом…

— И потом, Жильбер?

— Ну да, я хочу, чтобы патрон знал, что я не потерял доверия…

Он оглядел присутствовавших одного за другим в смутной надежде, что один из них вдруг окажется переодетым другом и унесет его отсюда.

— Да, — сказал он мягко, почти набожно, — я еще верю даже в эту минуту… Пусть он знает об этом. Хорошо? Наверное, он не даст мне умереть… я уверен в этом…

Поистине трогательно было видеть этого ребенка, одетого в смирительную рубашку, связанную у ворота и на ногах, охраняемого тысячами людей, который уже находился во власти неумолимого палача, но который все-таки еще надеялся.

Сердца присутствовавших сжались тоской. На глазах появились слезы.

— Бедняга, — пробормотал кто-то.

Прасвилль, тронутый, как все, и вспомнивший Клариссу, повторил про себя:

— Несчастный мальчуган.

Адвокат Жильбера плакал и не уставал повторять всякому, кто был подле:

— Он страдает невинно.

Но час пробил. Приготовления закончились. Процессия двинулась.

Обе группы соединились в коридоре.

Вошери, увидев Жильбера, крикнул:

— Что, малыш, патрон-то нас бросил?

И прибавил фразу, которую никто, кроме Прасвилля, не понял:

— Он, конечно, получше использует хрустальную пробку.

Процессия спустилась по лестницам; у канцелярии остановились, чтобы выполнить необходимые формальности. Шли двором. Ужасное, бесконечное шествие…

И вдруг в открытые настежь ворота мелькнул слабый свет дня, дождь, улица, очертания домов, а вдали рокот голосов на фоне ужасающей тишины.

Двинулись вдоль стен, до угла бульвара.

Прошли еще несколько шагов… Вошери подался назад. Он увидел!

Жильбер плелся, опустив голову, поддерживаемый помощником и священником, который давал ему целовать распятие.

Гильотина была перед ними.

— Нет, нет, — сопротивлялся Жильбер. — Я не убил, я не хочу… не хочу. Помогите. Помогите.

Глас вопиющего в пустыне.

По знаку, данному палачом, Вошери схватили, приподняли и потащили почти бегом.

Тут произошло нечто поразительное: вдруг раздался выстрел из дома напротив.

Помощники остановились.

Ноша стала в их руках сгибаться.

— Что такое? Что с ними? — посыпались вопросы.

— Он ранен.

Кровь появилась на лбу Вошери и стекала на лицо.

Он заговаривался:

— Есть… спасибо, патрон, спасибо… теперь не срежут голову, вот-то спасибо! Ах, шикарно, черт…

— Пусть покончат с ним! Отнести его туда, — произнес кто-то посреди всеобщей сумятицы.

— Да ведь он умер.

— Идите же, пусть заканчивают казнь.

В маленькой кучке чиновников, агентов и судейских смятение было полное. Каждый распоряжался.

— Надо исполнить приговор… Правосудие выше всего… Никто не имеет права отменить… Это трусость… Пусть казнят.

— Но он умер.

— Ничего не значит… Постановления суда должны исполняться.

— Продолжать казнь.

Священник протестовал. Двое агентов и двое охранников стерегли Жильбера. Помощники же опять взялись за труп и несли его к гильотине.

— Да ну же, скорее, — кричал палач хриплым голосом. — Теперь другого. Поспешите…

Он не докончил. Раздался второй выстрел. Он закачался и упал со стоном:

— Ничего… ранено плечо… Продолжайте! Очередь второго…

Но помощники уже разбежались. Вокруг гильотины образовалась пустота. Префект полиции не растерялся: громким голосом скомандовал он своим людям и стал оттеснять к тюрьме судейских чиновников, осужденного, священника.

Тем временем, не думая об опасности, отряд агентов, инспекторов и солдат бросился к маленькому трехэтажному дому старинной постройки, на первом этаже которого помещались две лавочки. После первого же выстрела кто-то заметил на втором этаже человека с еще дымящимся ружьем в руках. В него выстрелили, но не попали, а он, взобравшись на стол, взял на прицел второй раз, выстрелил и скрылся.

Внизу в это время стали ломать дверь, которая скоро поддалась, и бросились к лестнице, но тут же натолкнулись на препятствие. На первом этаже был навален разный хлам, кресла, кровати, настоящие баррикады. Чтобы разобрать их и пробраться вверх, нападающим пришлось потратить целых пять минут. Этого времени оказалось достаточно, чтобы преследование потеряло смысл. Уже будучи на втором этаже, они услышали голос сверху:

— Сюда, друзья! Еще восемнадцать ступеней. Тысячу извинений за причиненное беспокойство.

Живо поднялись они по этим восемнадцати ступенькам. Выше над третьим этажом находился чердак, в который попадали только с помощью приставной лестницы и через окно. Но беглец успел захватить с собой лестницу, а окно захлопнуть.

Неслыханное по дерзости дело это подняло живейшие толки в обществе. Газеты посвящали ему целые номера. Продавцы выкрикивали подробности. Столица интересовалась им.

Но своего апогея волнение достигло в префектуре. Телефонные звонки, депеши, посыльные сменяли друг друга.

В одиннадцать часов утра в кабинете у префекта полиции состоялось заседание в присутствии Прасвилля. Доклад делал начальник охраны.

Дело представлялось в таком виде.

Накануне, около полуночи, кто-то позвонил у дома на бульваре Араго. Привратница, спавшая в помещении первого этажа, позади лавочки, открыла ворота. Неизвестный постучал в ее дверь, сказав, что послан полицией с поручением относительно завтрашней казни. Как только она вышла к нему, он схватил ее, заткнул рот тряпкой и связал.

Через десять минут господин и дама, жившие на первом этаже и возвращавшиеся домой, были схвачены тем же субъектом и заперты в пустые лавки. Жилец из третьего этажа испытал ту же судьбу, только у себя дома, в собственной комнате.

Неизвестный же, уверенный в своей безнаказанности, расположился на третьем этаже в никем не занятой комнате.

Теперь он был хозяином дома.

— Ну вот, — сказал префект полиции с горьким смехом. — Задумано недурно. Меня удивляет только, что ему удалось так легко бежать.

— Прошу заметить, господин префект, что единственный обитатель этого дома имел в своем распоряжении для подготовки бегства время с часу до пяти дня.

— И это бегство совершилось по крышам. В этой местности дома соседней улицы близко расположены друг к другу, так что расстояние между крышами не превышает трех метров при разности уровней в один метр.

— Ну и?

— Ну, а наш неизвестный унес с собой лестницу, которая и послужила ему мостиком. Укрывшись за какой-нибудь пристройкой, он высмотрел оттуда через слуховое окно пустой дом на улице Гласьер, спустился в него и спокойно вышел, заложив руки в карманы. Таким образом заранее подготовленное бегство произошло без всяких осложнений.

— Но ведь вы же приняли необходимые меры?

— Как было предписано вами, господин префект полиции. Мои агенты обыскивали вчера в продолжение трех часов дома с целью разузнать, нет ли там кого-нибудь подозрительного. Когда они выходили из последнего дома, я велел поставить заграждения на улицах. Вот в этот-то промежуток времени неизвестный и мог проскользнуть.

— Ну, и разумеется, вы не сомневаетесь, что неизвестный это — Арсен Люпен?

— Без всякого сомнения. Во-первых, дело касалось его товарищей. А кроме того… кроме того… никто другой, кроме Арсена Люпена, не мог бы с такой дерзостью выполнить свой замысел.

— Но в таком случае, — прошептал префект и затем обратился к Прасвиллю:

— В таком случае, господин Прасвилль, субъект, о котором вы мне говорили, которого вместе с начальником охраны вы взяли со вчерашнего вечера под надзор в его квартире на площади Клини, значит, тот субъект не Арсен Люпен?

— Я утверждаю все-таки, господин префект полиции, что это Арсен Люпен.

— Так его не арестовали, раз он вышел сегодня ночью из своего дома?

— Он не вышел из своего дома.

— Ну знаете, это что-то уж слишком сложно…

— Очень просто, господин префект. В доме на площади Клини, как и во всех домах, служащих Арсену Люпену, имеется два выхода.

— А вы этого не знали?

— Я только что узнал об этом, осматривая его квартиру.

— Там никого не было?

— Никого. Сегодня утром его слуга Ахил увез даму, которая проживала у Люпена.

— Как ее зовут?

— Не знаю, — ответил Прасвилль после минутного колебания.

— Известно ли вам, под каким именем проживал Люпен?

— Под именем господина Николь, профессора словесности. Вот его визитная карточка.

Не успел он докончить фразу, как швейцар доложил префекту полиции, что его немедленно требуют в Елисейский Дворец, куда уже прибыл президент совета.

— Сейчас отправляюсь, — и прибавил сквозь зубы: — Сейчас решится судьба Жильбера.

Прасвилль бросил как бы невзначай:

— Как вы думаете, его помилуют?

— Ни в коем случае. После сегодняшнего приключения это было бы неслыханно. Завтра же Жильбер расплатится за свои грехи.

В это время швейцар подал Прасвиллю визитную карточку. Тот, посмотрев на нее, задрожал и прошептал:

— Проклятая собака. Вот нахальство.

— Что случилось? — спросил префект полиции.

— Ничего, ничего, — уверял Прасвилль, не желавший ничьей помощи в этом деле. — Неожиданный визит, результат которого я скоро буду иметь честь сообщить вам.

Он ушел, бормоча:

— Ну и нахальство же.

На карточке было напечатано:

«Господин Николь, профессор литературы».