"Последний танцор" - читать интересную книгу автора (Моран Дэниел)

2

Когда она проснулась утром, Риппера уже не было.

Дэнис пробудилась с болью в сердце, со всеобъемлющим чувством потери чего-то очень важного и дорогого, но чего именно, она не знала.

Она не помнила свой сон.

И было невыносимо горько и обидно, что жизнь ее так пуста.

Томми Бун задохнулся и закричал. Из темноты донесся голос. Его голос, который вот уже два дня медленно терзал Буна.

Это жестокие способы, — тихо вещали из тьмы, — но они срабатывают. Поэтому мы их используем.

Бун сидел на стуле с прямой спинкой, его руки были привязаны к подлокотникам, а щиколотки — к ножкам стула. Голова запрокинута, веки — отрезаны, и свет прожектора бил ему в лицо. Бун уже почти ослеп. Щеки его представляли собой сплошную багровую массу. Правый глаз вздулся.

На нем были только футболка и трусы — он спал, когда за ним пришли, — сплошь покрытые пятнами крови.

Кровь била струей из того места, где на правой руке только что находился его указательный палец. Сам палец лежал на полу и еще конвульсивно подергивался.

Один из палачей вытянул вперед руку Буна, а второй перетянул жгутом обрубок и лучом мазера слабой интенсивности прижигал его до тех пор, пока не прекратилось кровотечение.

Бун захлебывался криком все то время, пока с ним проделывали эту операцию, и замолчал только тогда, когда выключили мазер.

— Я хочу назвать тебе свое имя. — Вновь раздался голос. — Но сначала я должен узнать твое.

Бун попытался заговорить. Во рту у него было мертвенно сухо, последний раз его язык увлажнялся только собственной кровью. Наконец ему удалось хрипло прошептать:

— Пошел ты, Ободи!

— Я начал уважать твой народ. — Голос за бьющим в глаза светом звучал мягче и нежнее всего, что Бун слышал в своей жизни. Даже его мать не обладала таким голосом и жена, умершая, когда ему исполнилось всего двадцать лет.

— Вы люди с воображением, энергичные и достаточно жестокие. Знаешь, та неприятность, что я тебе доставляю, она связана с известным случаем в вашей собственной истории. Когда карфагеняне сражались с римлянами, они захватили римского военачальника по имени Регул. Они отрезали ему веки и привязали так, чтобы он смотрел на восход солнца. — Послышался смешок. — У меня было мало времени, чтобы ознакомиться с вашим прошлым, слишком уж занят был все эти годы. Может, потом у меня появится время, чтобы узнать больше. Мне хотелось бы понять вас, понять те силы, что сформировали вас. Кто ты?

Повелительная интонация подстегнула пленника, прорвавшись сквозь всю боль и усталость, что испытывал Бун, и он услышал собственный ответ как бы со стороны, будто кто-то Другой воспользовался его истерзанными связками:

— Томас Дэниел Бун.

— Очень хорошо, мой друг, — обволакивающе нежно похвалил голос, а я Джи'Суэй'Ободи'Седон. Когда-то я был Танцором Безымянного, ныне я орудие твоей смерти. Твое избавление от боли. — Слова доносились до Буна откуда-то издалека, пока он плыл куда-то в мареве боли и ослепительном свете, балансируя на грани сознания. — Сейчас, в это мгновение, мы с тобой одно целое. Ты это весь мой мир, а я весь твой. Я знаю тебя как никто и никогда не знал, понимаю все темные и яркие стороны твоей натуры как никто в жизни не понимал тебя. И я люблю тебя, Томас Дэниел Бун, за то хорошее, что есть в тебе. Освободите его.

Бун услышал быстрый приглушенный шепот за кругом света, потом ровный безапелляционный приказ Ободи:

— Делайте, как я сказал.

Вперед на свет вышел один из палачей, выглядевший сияющим белым пятном в поле разрушенного зрения Буна. Веревки, стягивающие его щиколотки, были разрезаны, а затем и те, что связывали запястья. Боль, которую почувствовал Томми, когда кровь проникла в онемевшие конечности, в любой другой день показалась бы ему невыносимой, сейчас же он едва ее заметил. Веревка, удерживающая голову, осталась на месте, и каким-то краешком сознания Бун ощутил бесконечную благодарность за это — он знал, если бы ее разрезали, он свалился бы со стула, как тряпичная кукла.

Палач вложил лазер в его бесчувственную, но не пострадавшую левую руку, и отступил в темноту камеры.

Человек, известный Томми Буну под именем Ободи и назвавшийся Джи'Суэем'Ободи'Седоном, вышел на свет. Бун едва мог видеть очертания его фигуры, но не лицо, и еще сумел разглядеть на нем какое-то длинное бесформенное одеяние в багровых тонах.

— У тебя в руке лазер, Томас. Мой добрый, славный Томас. Оружие, которым ты можешь убить меня, если захочешь, наказать за те боль и страх, что я причинил тебе.

Слезы сочились из уголков глаз Буна.

— О господи! Чего ты хочешь от меня?

— Я не твой бог, Томас, я всего лишь твоя смерть. Я хочу, чтобы ты вложил дуло в рот и спустил курок.

Настал момент, которого Бун ждал с тех пор, как очнулся здесь, в этом жутком месте, но он так ослабел от страха, что не смог даже поднять лазер, вложенный в его руку.

— Пожалуйста... — прошептал он. — Нет. Я не хочу умирать. Он скорее почувствовал, чем увидел, что Ободи подошел ближе.

— Что такое жизнь, Томас? Мелочь, походя разбрасываемая и с той же легкостью отбираемая. Стоит ли она того, чтобы бороться за нее с такой яростью? Успокойся и ничего не бойся. Вложи дуло в рот и стреляй.

Томми Бун собрался с последними силами и зарычал:

— Сдохни, твою мать! Он вскинул лазер...

— Стой! — Теперь это был голос его отца, и голос Джо Мантикки, человека, приведшего его в подполье, и голос патера Боба из воскресной школы, слившиеся в одну громовую команду. Этот триединый голос прогрохотал: — Вложи дуло в рот и спусти курок!

Томми Бун больше не колебался. Он сдвинул предохранитель, засунул ствол лазера в рот и снес себе голову.

Джи'Суэй'Ободи'Седон стоял в круге света в подвале одного из заброшенных зданий на окраине Филадельфии и задумчиво смотрел на обезглавленное тело Томаса Дэниела Буна, доброго и славного человека.

Без сомнения, они отличаются от Народа Пламени. Способны сопротивляться Речи, хотя и восприимчивы к ней.

Это хороший знак.

Они заставили его дожидаться почти целый час.

Дван не позволял себе терять терпение. Ему и раньше приходилось иметь дело с главами сицилийской мафии, хотя и очень давно, поэтому он понимал и принимал тот особый этикет, который следовало неукоснительно соблюдать. Он сидел на открытой веранде в плетеном кресле за маленьким круглым столиком с бокалом терпкого красного вина в руке, ощущая кожей легкий прохладный ветерок и теплый солнечный свет и разглядывая фамильные сады Сантонья и ухоженные виноградники. Дон Эмилио заставит его ждать до тех пор, пока не управится со своими делами, но не дольше.

Где-то около часа дня дон вышел на веранду, тепло поприветствовал Двана и уселся напротив.

— Извини, Уильям. Но прошло уже столько лет, а ты позвонил так неожиданно... — Эмилио пожал плечами. — У меня ушло некоторое время, чтобы проверить твою деятельность за последнее десятилетие. — Старик улыбнулся Двану. — Говоря по правде, я был удивлен. Новостные танцы... — Он снова пожал плечами. — Жаль гробить на эту ерунду такие способности, как у тебя.

Дван улыбнулся в ответ:

— Может быть. Зато это безопасно, не требует больших усилий и в моем преклонном возрасте меня вполне устраивает. Эмилио нахмурился:

— Преклонный возраст, говоришь? Тебе сейчас сколько?.. Лет восемьдесят? Должен сказать, выглядишь ты отлично, прямо-таки замечательно выглядишь.

— Как и вы, дон Эмилио.

Дон кивнул, отлично понимая, что это лишь дань вежливости.

— Чем я могу помочь тебе, Уильям? Если ты задумал растрепать мое имя в новостях, сразу предупреждаю, что это меня отнюдь не порадует. Я уже слишком стар для дешевой рекламы.

Дван досадливо отмахнулся:

— Дон Эмилио, последние несколько часов вы прочесывали Инфосеть в поисках публикаций под моим именем. Если бы вы обнаружили там хотя бы крошечную статейку, подписанную мною и касающуюся лично вас или ваших людей, мы бы с вами сейчас не разговаривали.

— Так чем я могу помочь? — повторил Эмилио.

— Я ищу одного человека. Его первоначальным... занятием, — осторожно произнес Дван, — было сутенерство. Старик неодобрительно покачал головой:

— Мы не интересуемся...

— В здешних местах он был известен под именем Люкабри.

Наступило молчание. В тишине Дван мог слышать жужжание мух в саду и отдаленное гудение роботов-садовников в виноградниках. Эмилио пристально смотрел на Двана тяжелым, жестким взглядом, явно ожидая продолжения.

— Впервые он засветился в Амьене, во Франции, весной семьдесят второго. Следующее его появление отмечено в Генуе, летом семьдесят третьего. А потом он исчез. Если вы знаете, где он может находиться, и поделитесь со мной этим знанием, я буду вам очень обязан.

— Откуда у тебя интерес к этому... человеку? Дван намеренно дал такой ответ, который, как он знал, устроит старого дона.

— Это не личный интерес. Я оказываю услугу другу. Глаза старика озарились пониманием.

— У которого, надо полагать, есть дочь? Или сестра?

— Вполне допустимое предположение.

— И что бы ты сделал, если бы нашел его?

— Это уменьшило бы страдания моих друзей, дон Эмилио.

— Пока ты путешествовал по Европе, Уильям, синьор Люкабри оставлял за собой мертвые тела в Оккупированной Америке. — Старик поднялся. — Если ты хочешь найти его, отправляйся за океан.

Дон Эмилио остановился у стеклянной двери, ведущей в глубь дома. Слуга изнутри открыл для него дверь. Дон замер в проеме, глядя на Двана, — иссохший, сморщенный старик, которого Дван никак не мог совместить с образом пятидесятилетней давности — жизнерадостным великаном, с одинаковой страстью убивающим мужчин и любящим женщин.

— Он жил под именем мистера Ободи. И он сейчас связан с «Обществом Джонни Реба». — Дон Эмилио коснулся рукой плеча дворецкого: — Пьетро, вызови синьору Дивейну такси и проводи его до ворот.

Старик повернулся и медленно пошел в дом, шаркая ногами по черной кафельной плитке.

— Кто это? — равнодушно спросил Седон.

Они сидели в большой комнате дома Ободи в Сан-Диего и смотрели голограммы. Окна-фонари выходили на пляж, и в них было видно, как бушует Тихий океан.

Седон сегодня выглядел сонным, расслабленным и умиротворенным, как разнежившийся на солнце кот. Крис Саммерс за те два года, что он работал с человеком, известным ему под именем мистера Ободи, видел его таким и раньше. В таком виде он показывался на люди либо после ночи, проведенной с мальчиком, доставившим ему удовольствие, либо после того, как убивал кого-то, кто причинил ему неудовольствие.

Голограмма представляла собой рекламный снимок и демонстрировала в полный рост мужчину лет сорока пяти с темными волосами и карими глазами.

— Это Дуглас Риппер, — ответил Саммерс. — Рекламное изображение. Советник Объединения по Нью-Йорку и член Зарубежного комитета МС. Он прислал запрос на ваше досье.

Седон изогнул бровь:

— Да? И что, меня это должно заинтересовать? Саммерс терпеливо пояснил:

— Риппер весьма популярный политик, сэр. Он выставил свою кандидатуру на пост Генерального секретаря и вполне может победить.

— В декабре? — Седон улыбнулся ленивой, расслабленной улыбкой. — Не думаю. Что-нибудь еще? Саммерс кивнул.

— Еще один вопрос. Команда: следующий. Это... Джи'Суэй'Ободи'Седон с окаменевшим лицом медленно поднялся на ноги и уставился на голограмму.

Точнее, на человека, которого она изображала. Саммерс продолжал комментировать:

— ... Новостной Танцор. Он наводил справки о синьоре Люкабри, и у нас есть сведения, что он встречался с Эмилио Сантонья. Я подумал, что вы, возможно, захотите что-нибудь предпринять по этому поводу.

Седон не ответил. Его бледно-голубые глаза, не моргая, смотрели на голограмму, а руки дрожали. Он резко свел ладони, сцепил пальцы на груди и глухо произнес что-то на языке, которого Кристиан Саммерс никогда прежде не слышал.

— Сэр? Вы в порядке?

Седон пробормотал еще несколько слов на незнакомом Сам-мерсу диалекте, потом вздрогнул, словно очнувшись ото сна, и очень медленно, по-английски, не глядя на Саммерса, проговорил:

— Найдите... его. Этого человека... и приведите ко мне.

— Мистер Ободи? Вы его знаете?

Седон продолжал жадно всматриваться в изображение журналиста. Огромного черноволосого мужчину с тусклыми черными глазами.

— Он не мог выжить! — Седон удивленно покачал головой и уставился в пространство, разговаривая то ли с помощником, то ли с самим собой. — А... похож, вот как это называется. Слишком долго, чтобы... Дван... все еще жил.

— Дван, сэр? — переспросил Кристиан Саммерс. Седон наконец-то соизволил взглянуть на него:

— Как его зовут?

— Дивейн, сэр. Уильям Дивейн. Вы его знаете, сэр? Седон перешел на шепот.

— Да, это мой очень старый друг... — Глаза его закрылись, и он мешком повалился на пол там, где стоял.