"Евангелие от Марии или немного лжи о любви, смерти и дееписателе Фоме" - читать интересную книгу автора (Талмер Моника)

Меджель

Погружался в сумерки Богом и римлянами позабытый маленький рыбацкий городок Меджель на западном берегу галилейского моря Киннереф. Одна за другой засыпали крохотные лачужки, неряшливо вымазанные глиной, тревожно перекликались бродячие собаки на окраине, чуя гул спешащей с севера грозы, и прибрежные кипарисы клонили свои ветви в сторону зовущего их ветра. Вдалеке рождалась буря, сгоняя над морем серые тучи, и в их сырой и мрачной глубине тонули побледневшие вечерние звёзды.

Это случилось именно тогда. Тревога выскользнула невидимой змейкой из проходящей мимо тучи и просочилась в предгрозовую ночь, проступила горечью в тонком запахе кипарисов, укутала туманом скалу над водой и осела на остывшие камни. Предательски заныло сердце в ожидании совсем другой грозы. Место и время встречи всех самых страшных снов…

Она сорвалась с места и побежала, одна против ветра, который всё крепчал. Небо зарокотало, грозя бесчестием и карой, но уже превратились в чертей старые обиды, и развели свои костры в объятой пламенем голове. Уже сотни когтистых лапок выталкивали из груди полуживое сердце, и тысячи маленьких иголочек вонзались в кисти рук. Велика была власть этой грозы, и бушевало небо, распевая на разные лады неведомые псалмы. Славя кого-то неземного, гремел далёкий северный хор, и торжествуя, встречали его живучие маленькие бесы, и томили смертной мукой нездешней печали, и гнали по тёмным дорогам. Но не чуя беды, спала Меджель, не ведая ни греха, ни славы, и вечность, открывшаяся для неё этой ночью, так и прошла стороной, завалившись за горизонт тяжёлым мутным облаком.

Только белела в темноте маленькая одинокая фигурка, закутанная в длинную накидку, бегущая против ветра навстречу своей гибели. Мелькали деревья, виноградники, маленькие домишки без окон, едва прикрытые сплетёнными из веток дверьми. Рано засыпали уставшие бедняки на окраинах, встающие до зари, и даже дьявольская гроза была не в силах овладеть их утомлёнными душами.

Потом пыльная улица сменилась вымощенной камнями дорогой, домишки выросли и разрослись вширь, потолстевшие двери оковались железом, а каменные стены удлинились в заборы. Такова была улица, ведущая к базарной площади — улица счастливых и сытых торговцев, не спящих до полуночи. Был страшен в эту ночь один из этих домов, неведомо для кого горела в тёмном окне свеча, и именно к нему несли свою жертву живучие маленькие черти, подпевая грозе. За этими дверями больше не ждали её, но хотели помочь упрямые бесы, и твердили хором, что надо спешить, покуда горят их костры, и покуда звучит их дьявольская ночная песня.

Был краток этот разговор. Нехотя и кряхтя, отворилась тяжёлая дверь, и лукавые глаза блеснули интересом. Но погасли, и воцарилась ночь, и хлынула из пустых глаз на улицу, и растеклась по камням, и дрогнули в беспросветной тьме и медленно поплыли куда-то тяжёлые толстые стены. Уже словно издалека долетал до неё звук закрываемых наглухо дверей, и какой-то голубоватый туман медленно застилал глаза.

Потом бесконечные каменные ограды, уснувшие дома, какие-то ворота, калитки, ковры на заборах, чернеющие ниши низких подворотен… Огоньки свечей в редких окнах, чьи-то пьяные крики, и опрокинутое навзничь чёрное небо под ногами. Небо вверху, внизу, по сторонам, небо вместо домов и заборов, звёзды вместо маленьких оконных свечей, небо одной огромной накидкой, укрывающей холодную каменную землю. Чёрное страшное небо Меджели, в котором почему-то не было луны…

Когда она очнулась, то была уже не одна. Просторная комната и кровать с высокими подушками встретили её приветливо и просто, пригласив к теплу и покою. Остались снаружи бесы, и где-то далеко на побережье как ни в чём ни бывало подпевали грозе. Полумрак в комнате, казалось, сгущал диковинный красный светильник в углу.

— Ты не похожа на еврейку, Мария, -сказал человек, шагнувший из угла.

— Мой отец был египтянином, -ответила Мария, ничуть не удивившись, что незнакомец знает её имя.

— О!-Сказал тот.-Так вот откуда родом твоя странная вспыльчивость. Египтянин -редкость в здешних краях, видать, твоей матери повезло.

— Только не повезло мне, -глухо ответила Мария.-Это ведь он бросил её, не я.

— Это просто людское зло, Мария, -вздохнув, сказал незнакомец.-К каждому оно подходит со своей стороны. Но нет нелюбви хуже материнской.

— Кто ты?-Спросила Мария.-И почему я здесь?

— Не лежать же тебе посреди дороги глубокой ночью, -улыбнувшись, ответил мужчина.-А зовут меня Хасид, и мне пристало знать всё.

Покоем в этой комнате веяло именно от него, и Марии вдруг захотелось, чтобы это волшебное чувство стало принадлежать и ей, чтобы она тоже смогла когда-нибудь кому-то так же помочь, обогреть, спасти в самую страшную и злую в его жизни ночь.

— Стало быть, я -блудница, -горько сказала она.-Обо мне уже говорит весь город.

— Я оставлю тебя одну, -сказал Хасид, -и пойду спать в другую комнату. Я устал, и зла эта ночь. Предавший тебя поступил дурно, но от тебя зависит, что же будет теперь.

— Почему он это сделал, Хасид?-Замирая, спросила Мария.

— Потому, что любовь к тебе -всегда месть, -снова грустно вздохнув, ответил он.-Красота твоя не отсюда, но и это бы ничего, не светись в твоих глазах та самая распроклятая тайна, от которой никому, кто не посмотрит в них, нет покоя… Люди боятся тебя, как боятся грозы, как боятся всего, что выше и сильней и сотворено не ими.

— А ты?…-Прошептала Мария.-А тебе?…

— А мне жаль тебя, и больше ничего. Для тебя у людей припасено много зла, потому что среди них нет тебе равных. Угодно было Господу, чтобы появилась ты на свет в этой захолустной рыбацкой Меджели… Много на земле таких вот глупых шуток, Мария…

— Откуда ты знаешь всё?-Взволнованно вскричала Мария.-Да кто же ты в самом деле?!

— Кто ты, да кто я…-с досадой пробормотал Хасид.-Да какая разница, Мария… Ночь уже, гремит гроза…

— Не оставляй меня одну…-почти прокричала она, но хриплый голос осел где-то по дороге.-Я не могу больше быть одна!

Чёрные глаза насторожённо блеснули.

— Но утром ты должна будешь уйти, Мария, -сказал Хасид.-Лгать тебе я не хочу. Ещё не поздно вернуться домой, я дам тебе проводника…

— Я не хочу! Я не пойду, Хасид!-В исступлении кричала Мария, и вторила эхом старая боль.-Не прогоняй меня сейчас, там, на улице… о, Господи, там…

Он понял. Он знал всё и про бесов, и про старые обиды, и про то, кому поёт псалмы в грозу далёкий северный хор. И пусть тому, кто в эту ночь назвал себя Хасидом, было известно больше, чем остальным, но дул тот же самый ветер, и призыв звучал настойчиво и страстно, и засосала в свой круговорот извечная колдовская сила, не различающая ни глубин, ни высот. Отмеренное долей зла, вершилось это действо, и зажжённые его заботливой рукой, чадили голубоватым дымом восковые свечи.

Волновалось море Киннереф, бросаясь на берег тёмными волнами с гребнями белой пены, за скалами на северо-востоке тревожно дремал Капернаум. Вечнотекущий Иордан, спрятавшись в густых зарослях, беспокойно всхлипывал под порывами могучего ветра, завладевшего Галилеей, и ещё больше шумело нанизанное на него море. Четверо путников, идущих из Вифсаиды, едва успели добраться в Капернаум к началу непогоды, и, подгоняемые ветром, постучали в первый дом, который увидели после долгих часов пути. Человек, открывший им, был приветлив, и, поклонившись, пригласил войти. Странники поблагодарили его за гостеприимство и один за другим скрылись за дверью.

Что вершится на небе, того никому не дано знать. Этой ночью вечная и громкая слава была обещана маленькой глупой Меджели, и в одном из её домов, в красивом и таинственном полумраке, среди светильников и свечей отливали медью длинные чёрные волосы на белых подушках, и торжествовал ликующий северный хор, а в соседнем Капернауме в доме бедного купца Алхея один из путников, склонившись над очагом, вырытым прямо в земляном полу, вёл тихую беседу с хозяином о всепрощении и любви. Трое его попутчиков дремали в углу на циновках, укрывшись одним на всех стёганым одеялом. Разъедал глаза густой едкий дым, за стеной бессильно выл упрямый ветер. Обычная ночь, обычная непогода, всё то же небо, затянутое неизбежными густыми тучами, грозно наступавшими на бледную маленькую луну… и только звёзды в вышине, заботливо скрытые от людских глаз, вздрогнув вдруг, в мгновенном танце поспешно поменялись местами. Никто и не заметил.

И не видел никто, как по далёким и тёмным дорогам в уснувшую Галилею спешила судьба, чтобы поспеть вслед за этой странной ночью.

Проснувшись, Мария тихонько выскользнула из-под тонкого покрывала и огляделась по сторонам. Её одежда лежала тут же, на подстилке рядом с кроватью, пропитавшись за ночь дымом свечей и копотью светильника, который, лишившись своей тайны, бесполезно поблёскивал в углу мутноватым стеклом. Спохватившись, Мария стала быстро одеваться, боясь разбудить Хасида, чтобы улизнуть поскорее и постараться понять, как же могло случиться так.

Из— под полуприкрытых век наблюдал за нею всё-таки разбуженный движением Хасид. И только когда она, накинув длинную накидку, метнулась к двери, спохватившись, окликнул её.

— О, Господи…-прошептала она, остановившись.-Что же я натворила…

В тёмных глазах умного Хасида засветилось понимание.

Провожая Марию во внутренний двор, он вложил в её руку несколько динариев и отрицательно покачал головой, когда она попыталась возразить

— Останься ещё на одну ночь, Мария, -попросил он.-Выходит, я как будто и не готов ещё с тобой расстаться…

Теперь понимание засветилось в глазах у Марии.

— Нет, Хасид.-Сказала она.-Я не останусь у тебя.

— Почему же?

— Потому, что у меня тоже есть сердце. Или все твои ночи, или только одна.

Не выдержав её взгляда, он отвёл глаза.

— Счастлив будет тот, кому ты подаришь все свои ночи, Мария…-уклончиво сказал он.

Она подумала, что это, наверное, неправда, и не умеет она приносить счастье, уже потому хотя бы, что не знает, что это такое.

Дорога домой лежала через базар с тяжёлым запахом вяленой рыбы, заглушавший все остальные. Бойкие торговцы перекрикивали друг друга, нависая над прилавками, пытаясь поймать её взгляд, хлопали в ладоши, подмигивали, закатывали глаза, ломая привычную комедию. Купив немного сладких фиников и новый гребень, она спрятала оставшиеся деньги в складках одежды, заколола растрепавшиеся волосы и почти побежала домой, спасаясь от громких окриков и хитрых глаз. Недоброй была для неё Меджель, а ещё и этой ночью вдругбесследно пропала луна…

Ребёнком она не ждала ни от кого ни помощи, ни защиты, и убегала на морской берег, когда уходили оттуда последние рыбаки. Для неё в человеческих сердцах не было тепла, и её согревали камни, не остывавшие до полуночи, молчащие, но понимающие всё. Там забывались обиды, затихала боль, и снова заставляло жить ночное море…

Словно проклятие нависает над тем, кто нелюбимым приходит в этот мир, — и застывает вечными сумерками в глубине насторожённых глаз, ложится тёмной тенью на неулыбчивое лицо, окутывает невидимым саваном израненную душу, — и никогда уже не найти ему любви. Страшным нечеловеческим чутьём чуют люди этот разлитый в воздухе запах страдания и одиночества, вечный зов зла слышат из сердца, и идут на зов, и настигают добычу, и терзают жертву… И не ведают, что творят…

Каменная улица сменилась пыльной окраиной, большие дома — убогими хижинами с отсыревшими стенами. Громкоголосые пастухи гнали на луга сонных с ночи овец, и женщины с кувшинами шли за водой к колодцу, и полуголая черноглазая ребятня то и дело проносилась мимо, придумывая новые войны. Вот в чём дело было — в этих днях. В них не было ничего — только жара, пустота и бессмыслие… От зноя густел и слипался воздух, и страшно было дышать этим воздухом, и старые обиды снова превращались в чертей и разводили маленькие костры. Они были везде — на дне кувшина с водой, за веретеном, в старых сундуках; притаившись за неряшливо измазанными глиной стенами, поджидали на знакомых поворотах…и путались мысли, и хотелось бежать, но не было сил…

Но к вечеру перегорал тяжёлый пыльный воздух, сладко тянуло дымом из маленьких двориков, в верхушках деревьев мирно шелестел пока ещё далёкий ветер, но уже заливалось рябью ожидающее его море. Запах кипарисов на побережье, крутой выступ скалы над синей водой…говорил ли кто когда-нибудь с камнями? О, Господи, Господи… если что-то не так, скажи, если угодны Тебе были эти дни, пусть так, но почему же сегодня Ты повелел всему быть иначе?…

Мать ждала её на пороге.

«Ну, вот и всё», -с ужасом и одновременно почему-то с облегчением подумала Мария.

— Не зайдёшь ты больше сюда, Мария, -глухо сказала мать.

— Мама…

— Я не пущу. И не дам тебе навлекать позор на этот дом.

— Но мне ведь…

— Иди туда, откуда ты пришла. Или гонят оттуда? Поделом.

— А ты и рада, мама…

— Ступай. Сюда тебе дороги нет. Господь наказывает грешников, так неси же кару ты одна.

— Господь ли?-Вскричала Мария.-Господь не карает, а прощает, мама!

— Не смей!-Яростно взвизгнула мать.-Никто не станет терпеть твоей дерзости и блудодейства! Вдвойне и втройне покарает тебя Господь за упрямство твоё!

— Вот как… А за что же карала меня ты? За отца, который бросил тебя? За то ли, что я родилась во грехе? Господь простит меня, мама, и я знаю это! Он простит меня, потому что я уже наказана! Меня наказала ты, наказали все вы!

— Будь ты проклята, Мария, -вдогонку ей кричала мать.-Непокаянная блудница!

Что же зовётся истиной, о, Господи? Что скажешь, что ответишь на это Ты? Рассуди же во всевеликой мудрости Твоей, и назначь всему своё место, и прикажи идти своим чередом, и повели быть…

— О!-Сказал Пётр.-Знать бы, за что Иуде позволено многое…

Он умылся водой, принесённой с утра Алхеем, и брызнул ею в лицо маленькому вредному Иуде. Иуда запищал и спрятался за спиной Иисуса. Потянувшись, вышел в маленький дворик Андрей, и, щурясь на солнце, расправил могучие плечи.

— Пристал, чучело бородатое, -ныл Иуда.-И всё ему не так, что я не сделай, что ни скажи…

— Надоели, -строго сказал Иисус, и воцарилась тишина.

— Что будешь читать сегодня, учитель?-Спросил Андрей.

— Даниила, -коротко ответил Иисус.

— Вечером нас ждёт Сулима, -напомнил Пётр.

— Ага, -сказал Иисус.-И ещё кое-что…

— Что?-Взволнованно спросили хором Пётр, Андрей и Иуда.

— Ужин у Сулимы, вот что!-Выдал им Иисус, и брызнул на них водой из широкого кувшина.

— Ну как есть дитё неразумное, -вздохнул Пётр.-Радуется всегда, и хорошо ему…

Умывшись, уселись за еду, и непривычно радовался чему-то Алхей. Вдруг понесло от нехитрого очага каким-то дымным неведомым счастьем, и наполнился им тесный сжатый воздух лачуги. Всему виной были эти четверо, свалившиеся на голову ненастной ночью и превратившие её в этот тёплый чудесный день. Самый молодой из них, хрупкий голубоглазый юноша с маленькой горбинкой на носу, говоривший с ним вчера, при свете дня показался старше и мудрей. Трое спутников относились к нему с такой бережной ласковостью, словно юноша был сделан из дорогого заморского горного хрусталя.

— Приходи в синагогу на проповедь, -пригласил Алхея Андрей.-Сегодня Иисус читает Даниила.

— О!-Сказал Алхей, не в силах выразить большее в своё первое счастливое дымное утро.

Мария сидела на берегу до самого заката, пока стаи птиц не выпорхнули из-за багрового солнечного шара и не опустились с шумом на тихую морскую гладь. Только тогда она пришла в себя и медленно поднялась на ноги.

В голове звенели пустым звоном колокола, отдаваясь в сердце ноющим эхом. Со скалы были видны рыбаки, собирающие сети, долетали их далёкие голоса. Как на ладони, лежало окружённое высокими горами галилейское море, и ещё никогда она не была такой чужой на этой земле.

Звякнув, упали на камни круглые железные монеты. Поспешно собрав их и снова спрятав, Мария в последний раз оглянулась на маленький городок, лежащий у подножья, потом подняла глаза к небу, и, прошептав короткую молитву, перекрестилась.

По тропинке она спустилась вниз по крутому северному склону, и затихли голоса рыбаков, и скрылась за скалой Меджель, и исчезла навеки.