"Полуденный мир" - читать интересную книгу автора (Молитвин Павел)

Глава пятая ПЛЕННИК БЕРГОЛА

Хранители Горы позаботились о том, чтобы на Мгала обращали внимание: на плечи его, поверх ярко-алой безрукавки, был наброшен богато расшитый золотом бордовый плащ с угольно-черным подбоем, мускулистые руки украшали массивные браслеты, у широкого, декорированного серебряными бляхами пояса висел короткий меч, а восседал северянин на породистом, ослепительно белом коне. Несмотря на зной, Мгал не снимал драгоценного плаща, и ни один встречный не остался равнодушным при виде столь великолепного всадника. Восхищенными взглядами и завистливым шепотом провожали его не только женщины и дети — даже мужчины и старики не могли удержаться, чтобы не посмотреть ему вслед. Скромно одетый спутник северянина, с болезненно-бледным, невыразительным лицом, трусивший в полутора десятках шагов позади него на пегом тонге, разумеется, не привлекал ничьего внимания, однако Мгал постоянно чувствовал на себе его взгляд. Взгляд стерегущий, цепкий, оценивающий каждое его движение.

За сутки, проведенные в одном из сумрачных ущелий Гангози, до того как глаза вновь привыкли к дневному свету, Мгал всего несколько раз слышал голос своего сопровождающего и успел от всей души невзлюбить его обладателя. Особого недружелюбия или недоверия со стороны молчаливого спутника северянин не замечал, было тут нечто иное, более страшное, чем открытая вражда, — слепая готовность выполнить полученный приказ: грудью своей защитить от любой опасности или убить при малейшем подозрении. Убить без злобы, без ненависти — холодно и деловито. Северянин гнал от себя подобные мысли, прекрасно понимая, что человек этот послан с ним прежде всего ради его же безопасности, и все же его упорный, сверлящий спину взгляд телохранителя-палача был ему в высшей степени неприятен — мешал радоваться солнечному свету, свежему ветру, восхищенному шепоту земледельцев и ремесленников, спешивших в Исфатею по своим делам.

Однако чем ближе подъезжали они к городу, тем сильнее охватывало Мгала радостное возбуждение, а при виде гостеприимно распахнутых северных ворот он не только не смог сдержать улыбки, но и, по-мальчишески громко рассмеявшись, отсалютовал стражникам, уставившимся на него во все глаза и онемевшим от изумления. Еще бы, не прошло и десяти дней, как он выезжал отсюда в цепях, в компании преступников, приговоренных к смертной казни, под охраной отряда гвардейцев, а сейчас возвращался живой, здоровый, свободный, разодетый не хуже самого богатого городского купчины!

Механически ответив на приветствие северянина, стражники словно окаменели, а когда пришли в себя от неслыханного нахальства, перед ними из пыльного зноя возник всадник с болезненно-бледным лицом, сидевший на невзрачном пегом тонге. Он бросил к ногам старшего стражника кожаный мешочек, в котором что-то мелодично звякнуло, и тихо спросил:

— Узнал этого человека?

— О да! Это же тот самый негодяй, что проник в родовое святилище Амаргеев и был отправлен на съедение кротолюдам!

— Пошли кого-нибудь во дворец, пусть сообщит, что преступник, выбравшийся из недр Гангози, вернулся в Исфатею.

Стражник подхватил мешочек, ощупал его и, радостно осклабившись, кивнул. Белолицый тронул бока тонга сапогами и скрылся в глубине улицы. Вскоре он нагнал северянина, который, памятуя наказы Саргона, направлялся к исфатейскому базару. Здесь, как всегда, было шумно и многолюдно, и если раньше в душе Мгала теплилась надежда, что счастливый случай сведет его тут с Гилем и Эмриком, то, глядя на продающие, покупающие, отчаянно торгующиеся, спорящие, хохочущие и ругающиеся среди повозок, шатров и навесов толпы людей, он вынужден был признать, что ожиданиям его сбыться не суждено. Северянин проехал по ювелирному ряду, где было несколько менее людно, чем в других местах, приценился к двум-трем безделушкам и, убедившись в том, что его заметили и узнали, направил коня к одной из фруктовых лавок. Кинул пожилой усатой женщине мелкую монетку, выбрал три больших персика и с аппетитом вонзил зубы в сочную мякоть, краем глаза наблюдая за тем, как вокруг, перешептываясь и указывая на него пальцами, стал собираться жадный до всяких новостей базарный люд.

— Эй, друг, ты никак из Гангози выбрался? — окликнул его пестро одетый бородач, державший на плече высокую клетку с крикливой птицей.

— Выбрался, как видишь, — ответил Мгал. Швырнул косточку в пробегавшую мимо собаку и принялся за второй персик. И тут же поощренные его ответом люди засыпали северянина вопросами:

— Ну как там, в горе-то? Перебил кротолюдов? Где остальные? Зачем ты вернулся или указа не знаешь? Что вырядился, как петух, гляди, проведает о твоем возвращении Бергол!

— К нему-то во дворец я и направляюсь, — сообщил Мгал и, видя, как выкатываются от изумления глаза, вытягиваются лица и раскрываются рты, готовые обрушить на него новую лавину вопросов, похлопал коня по шее, направляя его в одну из боковых улочек. Теперь он мог быть уверен, что, попав на базар, друзья наверняка узнают о его появлении в Исфатее.

Весть о его возвращении разнеслась по городу быстрее, чем он мог ожидать. Когда Мгал добрался до центра города, застроенного каменными двухэтажными домами, порталы и башенки которых были украшены голубой мозаикой, а из-за окружавших их высоких заборов неудержимо выплескивалась буйная зелень фруктовых садов, за ним следовала не только стайка горластых мальчишек, но и небольшой отряд верховых гвардейцев, посланных, по-видимому, Берго-лом, чтобы силой доставить нежданного гостя во дворец, в случае если тому вдруг вздумается изменить свой маршрут. За их спинами северянин не мог различить человека с болезненно-бледным лицом, ехавшего на неказистом пегом тонге, но он не сомневался, что тот находится где-то поблизости и не спускает с него своего цепкого взгляда.

Мимо выложенных плитами арыков, мимо журчащих питьевых фонтанчиков, узорных решеток, каменных и глиняных оград, мимо стройных, тянущихся к выцветшему безоблачному небу храмов Дарителя Жизни, купола которых ласкали глаз переливами сине-зеленой керамической отделки, двигался Мгал ко дворцу Бергола, и чем ближе подъезжал, тем отчетливее чувствовал, как сжимается вокруг него кольцо из высланных Владыкой Исфатеи воинов и соглядатаев. Сейчас, даже если бы он захотел, отступать было поздно, и миг встречи с Берголом, — которого едва ли могли порадовать условия Хранителей Горы, — казавшийся северянину совсем недавно ещё чем-то далеким и не особенно страшным, все приближался и приближался. Неотвратимость предстоящей встречи и воспоминания о грязной, вонючей камере, кандалах и скудости заплесневелых лепешек заставили Мгала поежиться при виде покрытого каменной резьбой здания с узкими оконцами-бойницами — дворца и тюрьмы Владыки Исфатеи. Однако делать было нечего, северянин сплюнул в пыль косточку от последнего персика и, спешившись, повел коня к дворцовой коновязи.

Словно от заразного, шарахнулись от него стражники, бесшумно отворились высокие, глубоко утопленные в толстую стену двери, и выступивший навстречу Мгалу из полумрака просторной залы горбатый человечек сказал не терпящим пререканий голосом:

— Следуй за мной, Владыка Исфатеи желает видеть тебя немедленно.

Маленький квадратный глазок в массивной двери приоткрылся, и Мгал, повернув голову, поймал выжидающий взгляд тюремщика.

— Эй, чужеземец, есть в чем нужда?

«Проверяют, жив ли еще. Ну погоди же!» Северянин потянулся к кувшину, в котором ему оставили воду, и изо всех сил метнул его в дверной глазок. Глиняная посудина с треском разлетелась, из-за двери послышался истошный вопль, крики: «Убил! Убил!» Глазок захлопнулся, по коридору загрохотали сапоги убегавших людей.

— Похоже, они и правда хотели напоить меня отравой, — пробормотал Мгал, глядя на темные потеки, оставшиеся на двери камеры. — Ведьмин сок! На этот раз мне действительно не выкрутиться. — Он опустился на каменный пол, возвращаясь к прерванным размышлениям.

…Встреча с Берголом произошла совсем не так, как ожидал северянин. Владыка Исфатеи принял его в небольшой, лишенной всяких украшений, тускло освещенной комнатке, причем из прежних советников при нем были только обезьянолицый старик и косоглазый юноша. Выслушав требования Хранителей Горы, все трое не выказали ни малейшего удивления, как будто ничего иного услышать от Мгала и не рассчитывали. «Значит, к Магам ты отношения не имеешь… , Ай-ай-ай, какая жалость!» — задумчиво проговорил Бергол, потирая обрюзгшее лицо пухлой, усеянной перстнями рукой, после чего, хмуро усмехнувшись, предложил «дорогому гостю» подождать в «специально отведенном ему помещении». Мгал не питал иллюзий относительно того, что это за помещение, однако драться со стражниками, которыми кишел дворец, не имело смысла, тем более что меч ему ещё раньше пришлось оставить в зале ожиданий. Таким-то вот образом он снова оказался в уже знакомой ему камере, бежать из которой было совершенно немыслимо: единственное крохотное отверстие, располагавшееся под самым потолком, было забрано решеткой и выходило во внутренний двор резиденции Бергола, а каменную кладку не разрушили бы и стенобитные орудия.

Обдумав поведение тюремщиков, отобравших у него браслеты, плащ и пояс — словом, все представлявшее хоть малейшую ценность, — Мгал пришел к выводу, что участь его решена, причем вовсе не так, как предполагали Хранители Горы и созерцал Фалигол в Пророческой Сфере. Разумеется, Бергол не отпустит его с миром — требования файголитов не явились неожиданностью для Владыки Исфатеи, и, видимо, он успел принять какие-то меры против обитателей Горы. Если бы он собирался превратить казнь Мгала в поучительное зрелище для горожан, то едва ли позволил бы тюремщикам обирать узника. Стало быть, его, Мгала, решено убить прямо здесь, в темнице, а потом объявить народу, что казнь состояться не может, потому как Даритель Жизни за многие прегрешения прекратил счет дней жизни дерзкого ослушника. Как объяснит Бергол возвращение северянина в Исфатею — не столь уж важно, что-нибудь его советники придумают, а вот почему он решил лишить исфатейцев представления — праздника, который бы ему ничего не стоил?.. Испугался, что файголиты отобьют своего посланника? И почему он не передал его в руки Донгама? Если раньше Бергол принимал Мгала за приспешника Черных Магов, которых явно побаивался и, быть может, мечтал стравить с Белыми Братьями, то теперь сомнения его на этот счет рассеялись. Удивительно и то, что Донгам не присутствовал при последнем разговоре северянина с Владыкой Исфатеи…

Вопросов было много, но больше всего беспокоило Мгала, каким образом попытается разделаться с ним Бергол. Судя по тому, как часто заглядывал в камеру тюремщик и как кричал потом, когда жидкость из кувшина попала ему в лицо, его действительно хотели отравить — самый простой способ избавиться от заключенного. Однако теперь им придется поискать другое средство. Знать бы какое… Мгал заворочался — во рту пересохло от жажды, тело ломило от холода каменных плит.

Что ещё может изобрести Бергол? Подослать убийц? Но это крайняя мера — лишние свидетели столь бессмысленного, на взгляд непосвященного, убийства Владыке Исфатеи ни к чему. К тому же, чтобы пресечь разные слухи и досужие домыслы, Берголу выгодно показать исфатейцам тело преступника, убитого Небесным Отцом, который не пожелал, чтобы древние традиции города, касающиеся отмены смертной казни, были нарушены. А показать тело можно, только если на нем нет следов борьбы и убийства. Можно, конечно, и тайно предать его земле, и все же… Во всяком случае, держать узника в темнице Владыка Исфатеи не будет, чтобы не искушать файголитов устроить ему побег.

Побег… Мгал снова оглядел камеру. Свет совсем перестал проникать в крохотную отдушину под потолком — ночь спустилась на Исфатею, и, если бы не слабое голубое мерцание, испускаемое предметами — от не прошедшей ещё способности видеть в темноте, — он не разглядел бы и собственной руки. Нет, о побеге отсюда без посторонней помощи нечего и мечтать. И нечем встретить подосланных убийц — не то что оружия, даже табурета нет. Северянин облизал пересохшие губы, присел на корточки, прислонившись спиной к деревянной двери, и тяжко задумался, тщетно пытаясь отыскать путь к спасению.

Из задумчивости его вывел чуть слышный шлепок, донесшийся из противоположного угла камеры. Открыв глаза, он несколько мгновений изо всех сил таращился в темноту и наконец понял, откуда исходил звук, а поняв, похолодел от ужаса и отвращения. Тонкая и маленькая, не больше локтя, змейка, брошенная кем-то в крохотное зарешеченное отверстие на пол его камеры, была, без сомнения, легендарной мобеле-мбанглой — самой быстрой и ядовитой тварью песчаных пустынь, о которой северянину когда-либо доводилось слышать. Так вот какую казнь приготовил Бергол для своего пленника!

Рассмотреть страшную гостью повнимательнее у Мгала не было времени: заметив, что тело мбанглы изогнулось волнистой линией, он шарахнулся в сторону — за миг до того, как змея прыгнула вперед. Движения её были стремительны и неуловимы, прыжок мбанглы сравнивали с полетом стрелы, и все же северянин избежал ядовитых зубов. С содроганием услышал глухой стук змеиного тела о брусья двери, гневное шипение и метнулся в дальний угол камеры, на ходу срывая с себя безрукавку.

Мбангла, мгновенно оправившись от удара о дверь, свернула свое тело в тугую спираль, словно проверяя его готовность к новой атаке, и заскользила к Мгалу. И вновь северянин отпрянул в сторону. Отпрянул чуть прежде, чем следовало, — змея успела заметить его движение и изменить направление броска, однако морда её лишь слегка коснулась руки Мгала, который всем нутром, всеми фибрами почувствовал, что третьей атаки мбанглы ему не пережить. Услышав характерный шлепок змеиного тела о каменные плиты, он, повинуясь инстинкту охотника, повернулся и кинул в направлении звука скомканную безрукавку, прыгнул следом и принялся изо всех сил топтать сапогами шевелящуюся ткань.

Он остановился, когда все уже было кончено. Отшвырнул ногой безрукавку с налипшими на неё клочьями змеиного мяса и дико расхохотался — он и в этот раз победил. Победил во мраке, без оружия, победил мобеле-мбанглу — Вестницу смерти, как называют её караванщики юга, Стрелу смерти, как величают её ассуны, давно уже не разбивавшие шатров в песках пустынь и все же сохранившие воспоминания об этой твари в своих сказках и преданиях.

— Я победил, но долго ли мне торжествовать? — чуть слышно прошептал Мгал, отсмеявшись. — Бергол и его советники придумают ещё что-нибудь, а потом еще… Не проще ли было выпить кувшин с отравленным питьем и не затевать этого безнадежного поединка?

Проснувшись от шороха за дверью, Мгал чуть приоткрыл глаза, но не двинулся с места. В Смотровом глазке мелькнул свет факела, послышался шепот, звякнул тяжелый засов, и массивная дверь, заскрежетав, отворилась. В щель просунулась одна голова, потом другая, блеснули в неверном свете обнаженные мечи.

— Эй, ты, а ну-ка проснись! Тебя ведено перевести в другую камеру.

Мгал не шелохнулся, не проронил ни звука, чувствуя, что у него появляется крохотный, слабый шанс.

— Мертв. — Один из тюремщиков выставил руку с факелом за дверь. — А где змеюка?

— Задавил. Вон лохмотья в углу валяются. Убил он её, но и сам, видать, от яда не уберегся, да смилуется над ним Небесный Отец, — возбужденным шепотом сказал второй, а голос из-за двери опасливо предупредил: — Вы, глядите, осторожнее, он и притвориться может. Горежа-то как отделал — всю жизнь теперь с обезображенным лицом ходить будет.

— Сейчас проверим. Дай-ка копье.

Мгал напряг мускулы и в который уже раз за сегодняшнюю ночь мысленно возблагодарил Вожатого Солнечного Диска за то, что тюремщики не озаботились заковать его в кандалы. Впрочем, оно и понятно — кандалы здесь держат для особо торжественных случаев.

Первый тюремщик — наголо обритый мужчина средних лет, с длинными висячими усами — протиснулся в приоткрытую дверь, держа в левой руке факел, а в правой меч. Из-за его спины выглянул юноша с копьем.

— Ну точно, прибил он змеюку, а я-то боялся, вдруг бросится, — громким шепотом сказал он, вглядываясь в лохмотья алой безрукавки.

Мобеле-мбанглы он боялся значительно больше, чем неподвижного узника, кольнуть которого копьем намеревался исключительно для очистки совести.

Отточенный наконечник был в пяди от ребер Мгала, когда северянин, почувствовав, что дальше медлить опасно, с диким ревом прыгнул на первого тюремщика и точным, сокрушительным ударом в грудь поверг его на пол. Юноша, тонко, по-заячьи, пискнув, рухнул от удара ногой в живот, однако третий, самый осторожный и опытный тюремщик успел рвануть на себя дверь и задвинуть засов.

Мгал скрипнул зубами от сознания собственного бессилия, подхватил оброненный первым тюремщиком меч и плашмя ударил им по голове начавшего подниматься юношу. Бритоголовый тем временем успел откатиться в сторону, вскочить на ноги и выхватить из-за пояса нож. Северянин рассмеялся лающим смехом, отшвырнул ногой факел и сделал шаг вперед, но ослепительная вспышка за спиной бритоголового отбросила его к двери.

Сквозь боль в глазах, полуослепший, он все же успел увидеть, как корчится на полу бритоголовый, на котором разом загорелась кожа и одежда, а потом ему показалось, что в камеру вплыло огромное, нестерпимо сияющее, пышущее чудовищным жаром солнце. Испепеляющие лучи его пробуравили, взорвали закипевший мозг северянина, и он рухнул на горячие каменные плиты.

Очнулся Мгал оттого, что кто-то лил ему на голову воду. Прохладная влага стекала по лицу, и он жадно ловил её пересохшими губами, умоляя Небесного Отца о том, чтобы это длилось вечно.

— Жив?.. — донеслось до Мгала откуда-то издалека. Он с трудом разлепил веки, поднял гудящую голову и увидел сияющее лицо Гиля. Губы чернокожего мальчишки шевелились, в глазах стояли слезы, он что-то говорил, спрашивал о чем-то, но слова его путались в голове северянина, смысл их ускользал.

Мгал сделал усилие, поднял ставшую почему-то свинцо-во-тяжелой руку, смахнул с лица воду и спросил чужим, хриплым голосом:

— Откуда ты тут?

— А из печки. Погоди, сейчас и Эмрик появится.

Мальчишка отступил в сторону, и глазам Мгала открылось удивительное зрелище — черная, в человеческий рост, дыра под потолком камеры, с оплавленными и все ещё не остывшими, пылавшими темно-красным огнем краями.

— Что это? — От изумления северянин подался вперед, забыв на мгновение о боли, пронзившей все его тело.

— Так, пустяки — пришлось дыру в стене выжечь. Иначе как до тебя доберешься? — ответил мальчишка, сияя улыбкой, и тут же, снова склонившись над Мгалом, заботливо спросил: — Сильно ранен? Идти сможешь?

Красной, словно обваренной, рукой северянин оперся о стену, чувствуя, что от запаха горелого мяса тошнота подступает к горлу, стиснул зубы и начал подниматься.

— Вот и отлично!.. — начал Гиль, но тут что-то заслонило раскаленные камни, послышался негромкий удар, и кошкой проскользнувший к Мгалу Эмрик так сжал его в объятиях, что у северянина потемнело в глазах.

— Живой?!

— Живой, что мне сделается., — прошептал Мгал, борясь с застилавшей глаза темнотой.

— Тогда не будем терять время. — Эмрик подхватил с пола факел и огляделся: — Надо нам быстренько выбираться отсюда, пока весь дворец на ноги не подняли.

Неожиданно взгляд его упал на слабо шевелившегося у ног северянина юношу.

— Тюремщик? Клянусь Усатой змеей, это как раз то, что нам сейчас нужно! Гиль, спрысни-ка его водичкой.

Мальчишка вылил на юношу остатки воды из кожаной фляги, и тот со стоном открыл глаза. Эмрик рывком поднял тюремщика с пола, поставил на подгибающиеся ноги.

— Покажешь, как выйти из дворца или сразу тебя прикончить?

— По-каж-жу! — щелкнул зубами юноша.

— Тогда вперед!

Эмрик поднял руку, в которой блеснул странно изогнутый черный короткий жезл, и направил его на дверь камеры. От последовавшей затем вспышки Мгал зажмурился и вновь едва не потерял сознание, а открыв глаза, обнаружил, что двери нет. Вынесенные огненным смерчем в коридор, останки её звездной россыпью дотлевали во тьме.

— Веди к главному входу! — рявкнул Эмрик и отвесил тюремщику столь мощный тумак, что тот пушинкой вылетел в коридор. — Обопрись на меня, и пойдем. Мешкать нельзя. — Гиль подставил северянину плечо, и тот, тяжко опершись на него, сделал первый шаг. Темные коридоры переливались из одного в другой, в конце их то и дело мелькал свет факелов, резкие голоса кричали что-то угрожающее, но жезл в руке Эмрика выплевывал очередную порцию ослепительного пламени, крики затихали, и друзья снова бежали куда-то вперед. Падали, поднимались, карабкались по лестницам вверх, скатывались вниз. Мгал чувствовал, что силы покидают его, сердце заходится, ноги слабеют, но Гиль упрямо тянул и тащил его все вперед и вперед, то ласково что-то шепча, то взвизгивая от злости, ругаясь и призывая на помощь Самаата и всех добрых духов, и северянин опять бежал, шагал, ковылял, полз, плача от невыносимой боли и ненависти к маленькому чернокожему мучителю. А жезл в руках Эмрика все харкал огнем, и тошнотворный запах горелой плоти лез в ноздри, и весь этот кошмар, казалось, будет тянуться вечно.

— Все, пришли! — неожиданно остановился тюремщик. Вспышка черного жезла высветила большой, виденный уже когда-то Мгалом зал, ряды строенных колонн, высокие, инкрустированные медью двери, у которых копошились какие-то уродливые фигуры…

— Твое счастье, что не ошибся! — Эмрик, толкнул проводника в темноту.

Огненный шквал сжег и сорвал с петель двери, словно сухие листья разметал толпившихся поблизости стражников, и Мгал неожиданно ощутил, как повеяло на него из звездного мрака ночной свежестью, прохладой и покоем.

«Свобода!» — с облегчением вздохнул он, но Гиль — маленький неугомонный негодяй — все продолжал тащить и тянуть его. Сначала вниз по лестнице с широкими и низкими неудобными ступенями, потом куда-то вправо, вдоль нескончаемо длинного здания, украшенного затейливой каменной резьбой, в окнах-бойницах которого метались тревожные факельные огни. Ага, да это же та самая коновязь…

Мгал смутно помнил, что Эмрик и Гиль усадили его на коня и опутали ноги стременами, а вот от бешеной скачки через спящий город у него осталось лишь чувство пронизывающего насквозь, обжигающего холода. Зато в памяти отчетливо запечатлелся треск мгновенно обуглившихся, разлетевшихся в щепы от огненного удара восточных ворот, бестолковая суета заспанных стражников, свист ветра в ушах, восторженные вопли Гиля и бледная полоска зари, занимавшейся где-то у горизонта, за которым исчезала пустынная, зовущая в дальние дали дорога.

— К Исфатее движется то ли караван, то ли большой отряд всадников, — сообщил Гиль, возвращаясь к товарищам.

— Те, что едут в сторону Исфатеи, едва ли нас потревожат. Странно, я был уверен, что Бергол вышлет за нами погоню.

— Может, и выслал, но, зная, что мы владеем Жезлом Силы, и испытав на себе его действие, гвардейцы не будут особенно стремиться к встрече с нами, — лениво заметил Эмрик и, продолжая прерванный разговор, спросил: — Выходит, подвели тебя Хранители Горы?

— Да нет, скорее всего действия Бергола и для них были неожиданными, — ответил Мгал неторопливо, любуясь залитыми солнцем полями. Почти двое суток отсыпался он после побега из Исфатеи и теперь чувствовал себя вполне окрепшим и, как заново рожденный, не уставал радоваться просторному, светлому миру, каждой травинке, малейшему дуновению ветерка. — Но в главном, в том, что мне удастся выбраться живым из этой заварухи, файголиты не ошиблись. Думаю, что на вас-то они в основном и рассчитывали.

— Наверное, узнали, что мы выбрались из храма Дарителя Жизни с помощью Жезла Силы, и были уверены, что пустим его в ход для твоего освобождения, — предположил Гиль.

— Пожалуй, — согласился Мгал. — Потому-то Бергол и решил отменить показательную казнь и разделаться со мной без лишнего шума. А кстати, почему вы не отбили меня у гвардейцев ещё раньше?

— Эмрик так занемог…

— «Занемог»! После того как мы выбрались из святилища Амайгерассы, я чуть было прямиком на свидание с Небесным Отцом не отправился. Раны загноились, и если бы не Гиль со своим колдовством…

— Надо же! А я тогда только ушибами и царапинами отделался. И сейчас, казалось, вот-вот лягу и умру, а на самом деле волосы слегка опалил да кожу малость обжег. — Северянин взглянул на свои руки, жирно блестевшие от изготовленной Гилем мази. — До сих пор поражаюсь, как это вам удалось проскользнуть во дворец Владыки Исфатеи. Столько стражников, а вы под самым их носом…

— Я же тебе рассказывал, это все Гиль. Это он тогда, сообразив, как Жезл Силы действует, решил из святилища Дарителя Жизни без трофеев не уходить. «Мы, — говорит, — теперь не грабители храмов, а воины, вступившие в схватку с Берголом. И нечего нам от законной добычи отказываться — ещё пригодится». И прихватил-таки с собой пяток золотых блюд.

— Так ведь пригодились же! — вмешался Гиль. — Эти блюда нам двери во дворец и открыли.

— Затаились мы там и стали за оконцами камер наблюдать. Около одного весь вечер человек какой-то бродил, а ночью в нем же огонь блеснул. Вот мы и решили — не иначе как тут-то ты и прохлаждаешься. Между прочим, о том, что тебе опасность угрожает, тоже Гиль узнал. И от кого бы ты думал? От Батигар!

— От кого? От младшей дочери Бергола?

— Ну да. Призвал он на помощь все свое колдовское умение и… Нет, не сумею я объяснить, как это ему удалось.

— Я… ну как бы стал мысленно искать того, кто к тебе во дворце расположен и знает, что тебя в ближайшем будущем ждет. Первой была Чаг — я сразу к ней обратился. Не словами, а… — Мальчишка поморщился, покрутил пальцами и безнадежно махнул рукой. — В общем, это не важно. Так вот, с Чаг у меня ничего не вышло, уж очень она невосприимчива, хотя и сочувствует тебе. А от Батигар прямо-таки исходили волны тревоги и страха, и я понял, что медлить нельзя.

— И похож был Гиль после своего колдовства на живого мертвеца, — добавил Эмрик, ласково поглядывая на мальчишку.

— Вот оно что… — протянул Мгал. — Задал, выходит, я вам работы…

Под взглядами мужчин Гиль смутился, опустил голову, но тут же поднял её, прислушиваясь.

— Слышите? Эти, которые в Исфатею скачут, уже в ущелье въехали.

— Пойдем посмотрим, что за люди. — Эмрик поднялся и первым зашагал к краю утеса. Друзья затаились между валунами, глядя на колонну всадников, занявшую всю ширину дороги. Теперь уже не было сомнений в том, что это воинский отряд по меньшей мере из тысячи верховых, одетых в белые плащи, на которых красовалось стилизованное изображение петуха — провозвестника зари.

— Белые дьяволы! — с ненавистью прошептал Гиль.

— Белые Братья, — эхом повторил Мгал, вглядываясь в группу ехавших впереди отряда командиров. Один из них — в роскошном медном нагруднике — показался северянину странно знакомым. Где-то он уже видел этого светловолосого моложавого мужчину со спокойным, уверенным лицом… — Да это же мастер Донгам! Вот, стало быть, с чьей помощью Бергол надумал усмирить обитателей Горы.

— Тот самый, которого Чаг хотела убить при первой возможности? — поинтересовался Гиль.

— Да. Гляди-ка, за отрядом следует обоз и какие-то механизмы. Похоже, файголитам придется туго. Трудно поверить, какие последствия повлекло за собой исчезновение кристалла Калиместиара из святилища Амайгерассы, — покачал головой Мгал и, последний раз взглянув на лес копий над всадниками, начал отползать от края утеса.

—  — Я надеюсь, ты не считаешь себя обязанным предупредить Хранителей Горы о появлении здесь Белых Братьев? — с тревогой в голосе спросил Эмрик, когда они вернулись под сень раскидистых деревьев.

— В этом нет необходимости. Они умеют собирать интересующие их сведения, и, кроме того, у них есть Пророческая Сфера. Мне хотелось бы посмотреть на кристалл, если ты не возражаешь.

— Пожалуйста. — Эмрик раскрыл кожаную заплечную сумку, извлек оттуда тряпицу, развернул её и положил в ладонь северянина хрустальный куб. — Он по праву принадлежит тебе, и, клянусь Усатой змеей, я с радостью сниму с себя заботу о нем.

— Ну разве не удивительно, что от такой безделушки зависит судьба множества людей? — прошептал Мгал, вглядываясь в глубину тяжелого прозрачного куба, пронизанного тончайшими металлическими волосками подобно струнам, натянутым между его ребрами. — Теперь дело за немногим — отыскать сокровищницу Маронды.

— Вот уж и правда пустячок! — хихикнул Гиль. — К сожалению, это действительно будет нелегко, и все же я знаю, что должен добраться до сокровищницы Последнего Верховного Владыки Уберту. Если это не сделаем мы, то может сделать кто-то другой…

— Значит, несмотря ни на что, ты выбираешь Дорогу дорог?

— О какой дороге ты говоришь? — не понял Мгал.

— Каждый идет по жизни избранным путем, своей, наиболее любезной его сердцу, дорогой, — сказал Эмрик задумчиво. — Собственными дорогами идут Старший караванщик и Бергол, Хог и Хранители Горы: одни — дорогой алчности, другие — дорогой чести и долга. Мы с Гилем следуем за тобой. И лишь немногие — так гласят старинные предания — идут Дорогой дорог, той, на которой решаются судьбы народов и племен, судьбы всего мира. Взявшись за поиски ключа Калиместиара, ты, сам того не подозревая, вступил на Дорогу дорог, — продолжал Эмрик негромко, словно размышляя вслух. — Куда приведет она тебя? Сложат ли о тебе песни благодарные потомки, проклянут ли на вечные времена имя твое, или бесследно исчезнет оно из памяти людской вместе с кончиной друзей и врагов твоих, как исчезает сделанный на песке рисунок под действием ветра и дождя? Кто знает?

Будешь ли ты всю жизнь идти этой дорогой или свернешь, не вынеся тягот и опасностей пути, на укромную тропку личного благополучия? Присядешь ли отдохнуть на обочине, прельстившись зеленью свежей травы, чтобы, отяжелев и пустив корни, уже не подняться более, не взять в руки посох странника? Или будешь шагать и шагать вперед, сбивая ноги, залечивая на ходу раны, теряя старых и обретая новых товарищей, пока не свершишь положенного или пока не придет твой смертный час? Кто может сказать? Однако я верю в тебя и рад, что начал с тобою этот путь.

— Но… Почему ты так говоришь? Разве ты не идешь со мной дальше?

— Иду, хотя теперь, когда кристалл Калиместиара в твоих руках, путь твой станет более тернистым, более опасным.

— Думаешь, Белые Братья?..

— И Белые Братья, и Черные Маги. Они мечтают добраться до сокровищ Маронды и знают — или скоро будут знать — о том, что ты завладел ключом, отворяющим двери сокровищницы. — А меня, меня почему ты не спрашиваешь, пойду ли я с тобой? — спросил Гиль, и Мгал с изумлением заметил на глазах мальчишки слезы.

— Тебя? Но зачем мне спрашивать тебя об этом? Что делать нам на Дороге дорог без тебя? Кто будет предупреждать нас о тайных происках врагов и вызволять из дворцовых подземелий? — Северянин перестал улыбаться, и голос его дрогнул. — Кто, наконец, закроет нам глаза и примет кристалл из наших слабеющих рук, если смерть настигнет нас прежде, чем мы отыщем сокровищницу Маронды? — На мгновение Мгал замолчал, а потом торжественно заключил: — Тебя, Эмрик, прошу быть моим наследником и, когда меня не станет, принять на себя заботу о кристалле Калиместиара. Прошу тебя, Гиль, позаботиться о том, чтобы ключ от сокровищницы, хранящей знания древних, не попал в недостойные руки, если судьба распорядится так, что ты станешь его владельцем.

— Ладно уж, мы позаботимся о нем. Не выкинем в придорожные кусты и не продадим за бесценок первому встречному. — Гиль фыркнул, но, поймав укоризненный взгляд Эмрика, смутился: — Ну, чего ты на меня так смотришь? Ты вот лучше ему скажи. Свободный, здоровый, как… как глег, а сам о наследниках печется!

— Богатому не спится: богатый вора боится, — усмехнулся Мгал, взглянул на солнце и тихонько присвистнул: — Ого, уже полдень! Отдохнули мы изрядно, наговорились вволю, не пора ли в путь? Дорога дорог ждет нас!