"Бой бес правил" - читать интересную книгу автора (Мякшин Антон)

ГЛАВА 3

Толкотня в вагоне была ужасная. Ну куда деваться — комфорт явно не СВ. Внутреннее убранство вагона напоминало электричку, чудом выжившую после того, как в ней полдня катались туда-сюда сотня фанатов «Спартака». Жесткие сиденья с деревянными покрытиями, как нары; ободранные стены, мокрая грязь и бесчисленные окурки под ногами, окна без стекол, забитые досками, ни одного лежачего места, даже багажных полок не было. Честно говоря, и сидячего места мне, как опоздавшему к отправлению поезда, поначалу не досталось, но Карась, подловив одного из своих полосато-бескозырочных братишек, зашептал что-то ему на ухо (я уловил только два слова «пять литров»), и место тут же нашлось — братишки подвинулись, и я поместился у окна. Карась сказал мне:

— Не беспокойся, я о себе позабочусь, — а сам скрылся.

Ничего, никуда он не денется; что-то мне подсказывает, что на ближайшей станции он меня сам найдет — и в том тоже случае, если я от него спрячусь, скажем, под вагоном или даже в паровозной трубе.

Ехали медленно. Света в вагоне не было, только вспыхивали кое-где огоньки самокруток. Перестук вагонных колес убаюкивал. Борясь с дремой, я пытался подвести итоги первого дня.

Итак, с клиентом лично пообщаться не удалось. Это минус. Но клиент оказался, вопреки опасениям, жив-здоров, я даже выяснил, где примерно он может находиться. Это, безусловно, плюс. Теперь об этом идиотском Пламенном Жезле… Вот уж демаскировка так демаскировка. На самом деле, как бы не засекли меня сотрудники конкурирующей организации, как бы не выслали агента мне на помеху.

Я припомнил печальную историю падения беса Варравы. Он ведь когда-то служил не рядовым сотрудником отдела кадров, как я, а специальным тайным агентом. И получил, на свое горе, задание искусить некоего пустынника Симеона. Для тайного агента преисподней поручение, что и говорить, сложности невыдающейся. Варрава прибыл в заданный временно-пространственный период и приступил к выполнению. Кто бы другой сгонял в ближайший населенный пункт за предметами искушения, но самонадеянный и ленивый Варрава предпочел способ попроще. То есть взял и прямо на месте наколдовал и падших женщин неописуемой красоты и манеры поведения, и тонкого букета вина, и изысканные блюда… Пустыня закипела от сгустившейся в воздухе темной магической энергии. Как того следовало ожидать, немедленно появился конкурент в звании архангела. Варрава, наверное, впервые за долгие века беспорочной службы забеспокоился и утроил усилия. Несчастный пустынник, раздираемый плотскими желаниями, может быть, и готов был согрешить, но как тут согрешишь, когда за тобою и днем и ночью по пятам ходит архангел и, трепеща крылами, нашептывает увещевания? Как-то вроде и неловко грешить на людях… Дело закончилось тем, что Варрава иссяк морально и физически и был отозван. Понижен с должности тайного агента до сотрудника отдела кадров. Недавно видел я его в конторе на очередном инструктаже. Сидит, печальный такой, в заднем ряду, инструктора не слушает, мечтает о чем-то своем… Должно быть, вспоминает о тех временах, когда на рядовых сотрудников посматривал свысока, пользовался правом усиленного питания и продленного отпуска на жарких курортах девятого круга.

А я даже подумать боюсь, куда меня понизят из отдела кадров. В кочегары, что ли? И до конца своих дней ворошить угли под котлами с грешниками? Ну нет… мы еще повоюем. Тем более что пока все идет нормально. Пламенный Жезл, конечно… А что Пламенный Жезл? Энергия, которую он использует, не темная, энергия естественная, природная. Это я сейчас очень удачно вспомнил выдержку из лекции на курсах повышения квалификации. Иначе как могли его использовать и крестоносцы, и сарацины попеременно? И совершенно я успокоился. Поди проверь, откуда выброс в атмосферу природной энергии. Да и датчики аппаратов конкурирующей организации настроены только на темное колдовство. Вовремя я отобрал у Карася колдовские артефакты Черного Барона. Там ведь помимо Жезла много чего было… Надо бы куда-нибудь все эти прибамбасы запрятать. Куда-нибудь подальше.

Я все-таки задремал. И в полудреме мне казалось, будто я стою с отчетом о выполненном задании перед огненными очами своего непосредственного начальства.

— …А потом, — продолжаю докладывать я, раскланиваясь, — догадавшись о том, что несанкционированное использование предметов колдовской и магической направленности, экспроприированных у моего клиента, может вызвать нешуточный резонанс в определенных слоях атмосферы и привлечь внимание конкурентов, я своевременно нейтрализовал вышеозначенные предметы, вследствие чего никакого выброса темной магической энергии…

Будто кто-то подожженным перышком провел у меня под носом. От этого чувства я проснулся. В вагоне было много светлее — через щели досок, которыми были забиты окна, брезжили слабенькие голубые лучики. Луна появилась на небе, значит. А чем же так пахнет? Даже не пахнет, а смердит? Даже не смердит, а воняет? И никто, кроме меня, ничего странного не замечает.

— Нечистым духом пахнет, — сформулировал я вслух.

— Это не я! — обиделся мой ближайший сосед. — У меня желудок в порядке. Может, от Никифора? — Сосед кивнул на бородача с подвязанной челюстью. Тот дымил самокруткой, опершись о поставленную между колен винтовку. — Никифор, это ты невежливость подпустил? Говорил я тебе, не надо было устрицы с анчоусами жрать, а ты «благородная еда», «благородная еда»…

— Ты на мое брюхо не возводи напраслину! — прогудел Никифор, не выпуская изо рта самокрутку. — Я до семнадцатого года сапожником был, не одну сотню гвоздей переварил по нечаянности. Они, окаянные, махонькие, скользкие… Под губу их положишь, дратву в руки возьмешь, то, се, молоток, подметку… глядь, а во рту уже пусто. Потому и разорился, что в лавку за гвоздями бегал по десять раз на дню.

Все же пахло определенно от Никифора. Я покрутил носом. Нет, не только от него одного. В вагоне плотно стоял неприятный, но странно знакомый и тревожный запах.

— В голове будто кто-то напильником копошит, — помолчав, подал голос Никифор. — Стало быть, от усталости. Водички, что ли, попить? — Он достал из-за пазухи плоскую офицерскую фляжку, заткнутую, впрочем, огрызком огурца.

— Устали, это верно, — согласился мужичок с лавки напротив. — И у меня башка болит. Как кто-то черпаком долбанул по ней. — Мужичок откашлялся, вынул изо рта цигарку, покрутил ее в руках, снова сунул в рот и затянулся.

— И у меня болит, — откликнулся какой-то морячок, зажигая очередную козью ножку от докуренной докочца. — Будто ржавая якорная цепь там скрежещет.

— И у меня!

— И у меня болит! — Больше половины добровольцев, оказавшихся в поле моего зрения, признались в факте наличия у них головной боли.

— Знаете что, товарищи, — высказался я, — это, наверное, оттого, что вы много курите. Посмотрите, весь вагон задымили.

— Ты кто, доктор, что ли? — неприязненно покосился на меня мой сосед. — Не люблю докторов, — добавил он, вынимая из кармана свернутую цигарку и спички. — Все болезни от буржуев, это известно. А доктора — подлипалы и загнивающий класс. Рабочему человеку вообще болеть некогда.

Он чиркнул спичкой и закурил. Струя дыма, которую сосед нахально выпустил мне в лицо, схватила меня за нос, будто костлявые пальцы. Я закашлялся до слез. И прохрипел, когда снова обрел дар речи:

— Что вы такое курите?

— Табачок-крепачок, — сказал кто-то за дымовой завесой.

Нет, это не табачок. Вернее, табачок, но с какой-то отвратительной примесью. Дышать же нельзя, глаза режет, копыта ломит! И в груди свербит. И почему никто, кроме меня, ничего особенного не чувствует?

— Не по нраву комиссару пролетарский дух, — проговорил Никифор, налегая на меня плечом. — А вот я думаю, товарищи, не белая ли это гнида, затесавшаяся в народную гущу с целью контрреволюции, а? — И смачно передернул затвор.

— Ша! — как можно более простецки возмутился я. — От гниды слышу! Через три кнехта якорину в ноздрю, ставрида позорная!

Никифор, явно не ожидавший подобного демарша с моей стороны, изумленно смолк. Окружающие смотрели на меня с недоумением.

— А что, мужички, — решил я разрядить обстановку, — рассказать вам, что ли, новый анекдот про Чапаева и Петьку? Значит, поймали белые Чапая и говорят…

— Кого поймали? — сморщился Никифор.

— Чапая. Чапаева, Василия Ивановича. Вы что, про такого не слышали?

— Не-э…

— Вот темнота! Пошехонь лесная!

— Опять ругается комиссар! — вскипел Никифор. — То гнидой обзовется, то…

— А ну не наседайте на моего кореша! — раздался где-то недалеко знакомый голос — Ексель-моксель, бом-брумс-штепсель враскорячку! Братишка Адольф, чего ты с этими баламутами не поделил?

Я не успел ответить. Матрос, смоливший козью ножку, окликнул Карася:

— Дай-ка, Петро, бумажки на закрутку, а то у меня все вышли!

— Да и у меня все вышли, — развел руками Карась. — Шутка ли, весь вагон бумагой оделил, себе ни листочка не осталось. Зато — вот! Шапку себе достал взамен безвременно погибшей бескозырки. — И горделиво постучал пальцем по мохнатому малахаю.

Подозрительное чувство мыльным пузырем вспухло у меня в голове.

— Какие бумажки?! — завопил я. — Откуда бумажки?

— Известно откуда, — ответил Карась. — Из баронова кабинета. Откуда же еще? У него этих книжек — завались, а рыцарю революции не во что махорку закрутить. Как не позаимствовать? Вот я одну книжку и сунул за пазуху.

— Ты же клятву давал!

— Какой ты мелочный! Я клятву насчет финтифлюшек давал, а про книжки ничего сказано не было…

— Где она?!

— Кто?

— Книжка!

— На курево разошлась, вся без остатка.

— И обложка тоже?

— Не… обложка толстая, твердая, кожаная. Кто ж в кожу махорку заворачивает?

— Где?!

— А эвона валяется…

Карась подал мне замызганный переплет. Действительно, кожаный. Вернее, деревянный, обшитый кожей, происхождение которой страшно даже предположить. Стальные застежки, испещренные глубокими царапинами будто давними шрамами.

— Не по-нашему чего-то написано, — склонился над переплетом Петре — Или не написано, а нарисовано? Узорчики такие, как… пенана океанской волне… Что это?

— Арабская… — я сглотнул, — вязь…

Карась вдруг внимательно посмотрел мне в лицо. Наверное, я сильно побледнел, потому что балтиец выговорил следующую фразу с необычайной серьезностью.

— Сдается мне, — сказал он, — опять я маху дал. Надо было тебе, гражданин начальник Адольф, предупредить меня и насчет книжек. Тоже зловредная баронова ловушка, да? Вроде зажигалочки?

— Если бы… какая тут зажигалочка… Это вовсе не зажигалочка. Вы ведь, братцы, «Некрономикон» скурили…

Несколько минут не происходило ничего. Окружающие нас добровольцы ничего не поняли, потому и не встревожились, а матрос с козьей ножкой даже проворчал:

— Подумаешь, покурили. Я в Голландии и не то еще курил, а все равно жив остался…

Петро Карась оглядел стены, потолок, пол вагона, недоверчиво пощупал доски, закрывающие окна.

— А может, обойдется? — шепотом предложил он. — Может, еще и не шарахнет?

Я ничего не ответил. Дым от сожженных страниц Книги Мертвых синими змеями струился по полу, оплетал ноги вояк-пассажиров… Несмотря на то что из оконных щелей ощутимо сквозило ночным морозным ветром, никуда синие змеи не развеивались. Наоборот, как бы набирая силу, все более и более принимали вполне определенные, очертания — приглядевшись, можно было даже различить чешуйки и мелькавшие между сапогами, валенками, опорками и винтовочными стволами узкие и молниеносные раздвоенные языки. Змеи сновали по вагону словно собаки, к чему-то принюхиваясь, что-то ища… А потом, собравшись в единый упругий и толстый клубок, переплетясь, точно проводки в кабеле, скользнули к заднему тамбуру.

— У нас ведь последний вагон? — обратился я к Карасю, который, как и я, напряженно наблюдал за змеиными плясками.

— Н-нет… — выговорил он, почесав под малахаем затылок, — на полустанке под городом еще какой-то вагон прицепили. Ты спал, что ли?

— Спал, — подтвердил я. И поднялся: — Пойдем-ка проверим.

Надежды мои, что дым, в который трансформировались некрозаклинания с сожженных страниц, выйдет в чисто поле, где и развеется ветром, лопнули. Что еще за вагон к нам прицепили-то? Мы не без труда пробились сквозь копошащуюся людскую массу, на мгновение оглушенные свистом ветром, перешагнули грохочущий под ногами стык (шпалы угрожающе подпрыгивали там, внизу), толкнули дверь в тамбур последнего вагона. И были встречены двумя красноармейцами, вооруженными винтовками с примкнутыми штыками. Штыки тотчас уперлись в наши с Петром груди.

— Стой, кто идет?!

— Мы, — быстро ответил Карась, подбочениваясь и указательным пальцем осторожно отводя от себя штык. — Вы чего, служивые, безобразничаете? Не видите, мы с товарищем комиссаром Адольфом обход поезда делаем. Подтверди, начальник!

— Ага, — сказал я, проследив за тем, как последний змеиный хвост исчез в щели под запертой дверью в вагон.

— Нельзя сюда, — мрачно выговорил один из красноармейцев.

— Это почему?

— Потому. Военная тайна.

Штыки они все-таки убрали. А за дверью бахнуло что-то, потом заскрипело, потом опять бахнуло… Я похолодел.

«Некрономикон»! Настольная книга для всякого серьезного некроманта, содержащая наиболее полный сборник заклинаний, поднимающих мертвых! А мертвецы, как известно, народ паскудный. Временно вернувшись к жизни, они вовсе не способны к мирному, созидательному труду; переполняющая их злобная зависть к живым взывает к отмщению. Когда-то с помощью Книги Мертвых черный друид Урлах укомплектовал свою армию вурдалаками, упырями, зомби и вампирами — и наголову разбил двухтысячное войско короля Артура. После той легендарной битвы не менее легендарный Артур и носа не совал в северные предгорья…

Карась грозил кулаками бойцам, вольная балтийская душа его пылала.

— Я матрос, понял? Я куда хочу, туда и пройду, понял? И не тебе меня останавливать, барабулька бесхвостая! Убери винтарь!

— Не велено! — довольно важно отвечал тот из красноармейцев, что был постарше. — И не ори тут. Сказано тебе: закрыто, заперто и заплонбировано! Дура, тут же секретный запас продовольствия для высшего командования! Везем в красную ставку на Южный фронт! Стратегически важный груз! Высший командный состав без спецпайков неспособен руководить сражениями! Соображать надо!

Изнутри вагона в запертую и запломбированную дверь шарахнуло точно тараном. Оба красноармейца и Карась вздрогнули. Шарахнуло еще раз, да так, что затрещал засов, у здоровенного амбарного замка погнулась дужка, а свинцовая пломба и вовсе отлетела.

— Желтая лихорадка! — недоуменно заругался Петро, а побледневшие красноармейцы переглянулись.

— Назад! — закричал я, сообразив наконец, что нужно предпринять. — Возвращаемся в наш вагон, а этот — отцепляем! Быстро!

Серия ударов, сотрясшая весь состав, вполне могла бы заменить целую изгородь восклицательных знаков, прилагающуюся к моему приказанию. Несколько досок из двери попросту вылетело, в образовавшееся отверстие просунулось жуткого вида копыто, пошарило в воздухе, будто искало рукопожатия, и втянулось обратно.

Карась схватил одного из охранников поперек туловища и поволок прочь из тамбура. Красноармеец не сопротивлялся. Он даже бросил винтовку, чтобы Карасю было удобнее и легче его тащить. Второй страж, бледный, как молоко, все еще бормотал:

— Не имеем права… Стратегический груз… Под трибунал пойдете… Мамочки, что же это такое делается?..

Взметнувшийся в запломбированном вагоне многоголосый, пронзительный вой доконал его. Отшвырнув винтовку, боец вылетел вслед за своим приятелем и Карасем из тамбура. Я, конечно, тоже медлить не стал. Оказавшись между вагонами, я покачнулся и едва не рухнул под колеса поезда — хорошо, что высунувшийся Петро схватил меня за шиворот.

— Держи! — крикнул я. Наклонился, чтобы выдернуть из стыка стальную болванку, но… не успел я. Не успел!

До сих пор не до конца понимаю, каким образом получилось так, что поезд сошел с рельсов и слетел под откос. Должно быть, раскачиваемый чудовищными ударами изнутри, проклятый последний вагон опрокинулся, а за ним, словно костяшки домино друг за другом, опрокинулись и все последующие сцепленные между собой вагоны — вплоть до, собственно, паровоза. Как здорово, что в девятнадцатом году паровозы неспособны были развивать более или менее высокую скорость, к тому же состав двигался на малом ходу… Так что крушение обошлось без трупов.

То есть что это я такое говорю?! Как это — без трупов? Трупов было полно (правда, среди них ни одного человечьего), и все они не лежали преспокойно, как и полагается приличным, уважающим себя мертвым телам, а перли вперед, лезли из разбитого в щепки вагона, завывая, хрюкая, пища, кукарекая, мыча и рыча. Продовольствие! Мясо!.. Только картошка, прочие овощи, сыры и крупы сохраняли нейтралитет. Но остальное… Впервые в истории человечества продовольствие взбесилось, мстя человеку за многовековое бесцеремонное истребление и поедание. Партия зеленых, окажись она в полном составе в ту страшную ночь на месте крушения состава, наверное, бурно ликовала бы и рукоплескала этому факту.

А добровольцам было явно не до ликования. Зрелище, которое предстало перед ними, когда они выбрались из-под обломков поезда под сумасшедший свет белой луны, было жуткое.

Рассеченные мясницким топором коровьи, бараньи и свиные туши вновь соединялись. Кошмарная расчлененка превращалась во множество отдельных, сильных и злобных монстров. Красно-лиловые коровьи туши, увенчанные страшными рогатыми башками, первыми ковыляли в бой на культяпых своих конечностях. Слева добровольцев брали в кольцо завывающие совсем по-волчьи бараны, справа — бодро ринулась в атаку лихая куриная кавалерия; скакуны-кролики дробно стучали лапками и торжествующе ржали. Свиньи шли, как и полагается, «свиньей», под прикрытием южноокеанских сардин, громыхающих, словно тевтонские рыцари, броней из консервных банок.

— Бежим, братцы! — истошно завопил кто-то. — Сожрут!

Этот вопль послужил сигналом. Добровольцы рванули в разные стороны, бессовестно побросав оружие. Но ретироваться успели не все. Меньше половины вояк ускользнули в близлежащие поля и леса, перед тем как войско восставших мертвецов сомкнуло вокруг обреченных гибельное кольцо.

Началось нечто совсем уж неописуемое. Добровольцы метались взад-вперед, сталкиваясь друг с другом, спотыкаясь о брошенное оружие, дощатые обломки и покореженные железяки… Оглушающие шум и гам жестоко таранили барабанные перепонки: крики и плач несчастных людей, завывания и кудахтанье, жадный скрежет зубов, щелканье клювов, перестук рогов.

Я просто не имел права растеряться. Я ведь единственный, кто понимал, в чем дело, следовательно, имел возможность не впасть в панику, а организовать сопротивление. Не будем сопротивляться — не вырвемся из окружения. Не вырвемся из окружения… хвост Люцифера!.. — сожрут вместе с костями, винтовками и личными вещами. Сражаться или умереть!

Именно так я убеждал себя, изо всех сил сдерживая дрожь в коленях. Какая-то шальная индюшка, вырвавшись в авангард наступления, едва не сбила меня с ног, а когда я попытался лягнуть ее, ловко увернулась и свирепо клюнула меня в лодыжку. Я отпрыгнул в сторону и чуть не попал на коровьи рога. К счастью, кто-то могучим ударом приклада сшиб плохо приросшую рогатую башку с плеч.

— Берегись, гражданин начальник товарищ Адольф! — закричал Петро Карась, занося винтовку для второго удара.

Громаднейших размеров бычара, хрипло рыча и расшвыривая по дороге ненароком попавших ему под копыта баранов, летел прямо на меня.

— Прыгай! — предостерег меня Карась, отбиваясь прикладом от небольшого отряда злобных кроликов, явно стремившихся забарабанить его передними лапками насмерть.

Я прыгнул. Бычара пронесся мимо, круто, как полицейская машина в голливудских фильмах, развернулся и рванул обратно.

— Прыгай! — советовал между тем Карась, нанизывая очередную кроличью тушку на штык. — Вправо! Влево!

Несколько минут я усердно разыгрывал из себя заправского тореадора, пока не вспомнил о том, что я — черт возьми! — все-таки бес, а это должно звучать гордо! У меня тоже рога есть! И копыта!

Следующую атаку я встретил уже более осмысленно. Пропустив тушу мимо, я выставил под бычьи копыта ногу. Бычара, споткнувшись, взревел, покатился кувырком, теряя по дороге конечности, и на полном разгоне смял цепь баранов-пехотинцев, идущих в наступление с селедками наперевес.

— Хватай винтари, товарищи! — завопил Карась. — Вставай спина к спине! Отобьемся!

Удивительно, но кое-кто его все-таки услышал. Пятеро матросов, выдравшись из толпы панически копошащихся добровольцев, составили ядро сопротивления.

— В бой! Именем революции! Коли штыком! Бей прикладом!

Ну и каша заварилась вокруг! Чтоб им пусто было — высшему командному составу! Питались бы как все, ситным хлебом да ячневой крупой, — ничего подобного не случилось бы, а тут… Героические матросы кололи, рубили, лягались и матерились так, что противник дрогнул. Но отступать и не думал. Со стороны неприятеля в сражение вступала легкая и тяжелая артиллерия. В воздухе засвистели, точно разнокалиберные пули, кильки и мойва. Минометными снарядами ухали сверху тяжелые балыки. Ужас! Ужас! Невесть что творила красная и черная икра — еще, по сути, зародыши, но уже кошмарно злобные икринки забивались под одежду, в нос, в уши. слепили, щекотали, лишали всякой способности к сопротивлению. Хорошо, что в вагоне подобные деликатесы составляли лишь незначительную часть продуктов.

Свою винтовку я потерял при крушении поезда, а никакой другой что-то на глаза не попадалось. Подхватив с земли оброненный кем-то жестяной чайник, я орудовал им как кистенем, и, надо сказать, у меня получалось! Когда число поверженных грозным чайником индюшек и кроликов превысило десяток, я прямо-таки себя зауважал! С крупным и мелким рогатым скотом, а также со свиньями дело обстояло гораздо серьезнее. Первая же свинья, перехватив импровизированный мой кистень зубастой пастью, вырвала его из рук, разжевала и выплюнула. Я от души врезал ей ботинком между глаз. Свинья плюхнулась в грязь, а на ее место тут же стали четыре коровы богатырского телосложения.

И никакого в моих руках оружия! Мне не оставалось ничего, кроме как защищаться при помощи собственных кулаков. Пару минут я ожесточенно боксировал, нокаутировал двух буренок-зомби, переломал рога еще одной, а слева уже подтягивался основной состав свинской «свиньи».

Что было делать? Уговаривая себя, что это не позорная капитуляция, а хитрый стратегический прием, я повернулся и побежал, лавируя между шустрых кур-кавалеристов. Не знаю, как далеко мне удалось бы уйти, если бы я неожиданно не споткнулся об Огонькова. Товарищ красный комиссар валялся посреди поля сражения в изрядно пожеванном виде.

— Товарищ Адольф! — захрипел он. — Помоги!

— Опять ноги?

— Ноги… Ну что я могу с собой поделать? Сам в бой рвусь, а проклятые несознательные конечности…

Я помог ему подняться. Отогнал прочь ливерную колбасу, которая как огромный червяк воинственно наскакивала на комиссара.

— Что происходит? — спросил Огоньков, оказавшись в вертикальном положении.

— Долго объяснять… Некогда!

— А… Понятно. Контрреволюционная вылазка. Как организована оборона?

— Да никак… Никакой организации. Если бы не матросы, всех бы давно сожрали…

— Меня уже три раза жрали, — пожаловался товарищ комиссар, — а я все время из них вываливался… сзади.

— Кто командует эшелоном? — спросил я.

— Командира товарища Вейсмана я только пять минут назад видел. Он недостойно бежал, преследуемый фаршированной щукой.

— Значит, командиров нет?

— Есть! Во имя высшей справедливости и торжества пролетариата я лично готов принять на себя командование эшелоном и развернуть линию обороны!

— Было бы что разворачивать. Все добровольцы в кустах прячутся, трясутся от страха. И потом…

— Ой! — сказал товарищ комиссар Огоньков. Я обернулся.

Матросы отступали. Более того, они неслись со всех ног, а за ними лавиной катилась нестройная толпа воскресших мертвецов. Враг все-таки прорвал оборону и перешел в яростное, окончательное, так сказать, наступление.

— А там!.. — выговорил Огоньков.

Я посмотрел назад. Да, сейчас нам предстоит последний и решительный бой, от исхода которого зависит и жизнь товарища комиссара, и жизнь Карася и остальных матросов, и жизни многих и многих добровольцев, позорно, кстати говоря, ускользнувших от схватки с озверевшими продуктами питания. Прямо по курсу — головной корпус наступающих, сзади подкрадываются коварные колбасные изделия. Гады ползучие! Сообразили же своей фаршеобразной начинкой зажать нас в тиски.

Ну все. Бежать некуда. Надо драться.

Я подобрал с земли винтовку.

И грянул бой. Я сразу же потерял из вида комиссара Огонькова, и Карася, и матросов. Передо мной, позади, снизу и сверху лезли, кусались, бодались и щипались враги рода человеческого, а по совместительству и мои враги тоже — восставшие из мертвых обитатели мясных лавок. Я сражался словно берсерк — со всей мочи сражался. У винтовки моей сначала обломился штык, потом приклад, а потом и сама винтовка рассыпалась в щепки, когда я долбанул ею особо нахального барана. В ход пошли кулаки и копыта. Кажется, я даже бодался, плевался 'и царапался. Тут уж не до приличий. И вроде уже совсем выбился из сил, когда грохот сражения перекрыл тонкий, но сильный голос:

— Товарищи-и! Во имя революции! По зарвавшимся буржуазным скотам прямой наводкой — пли-и! Ура-а-а!

На гравийной насыпи железнодорожного полотна появилась щупленькая фигурка комиссара Огонькова. Студенческая фуражка слетела с его головы, длинные волосы развевались по ветру. Он стоял на непослушных своих ногах и даже не покачивался. Правда, очень скоро упал ничком… Нет, не упал! А залег за здоровенным пулеметом системы «Максим»!

— Ура-а! — закричал я.

— Ура-а-а! — подхватили мой крик измученные матросы.

— Ложись! — гаркнул опытный в батальных делах Карась.

Я послушно залег. И закрыл глаза, слушая, как грохочет спасительный пулемет, как с визгом разбегаются еще минуту назад торжествовавшие победу враги…

Продолжалось эту недолго. Остатки армии противника уныло расползались в разные стороны. Обгоняя их, резво скакали повылезавшие из своих укрытий добровольцы.

— Победа! — заорал я, поднимаясь на ноги. — Победа-а!

Но Петро Карась моей радости не разделил. Он встал, стер с лица грязный снег и толкнул меня в плечо:

— Посмотри-ка туда! Я посмотрел.

Ночь еще не закончилась. И до настоящей победы было далеко. Дымные змеи, порожденные заклинаниями Книги Мертвых, не ограничились эксплуатацией продовольственного запаса для высшего командования. Паровоз, валявшийся под откосом, теперь медленно поднимался в воздух…

Только это был уже не паровоз. Тяжелые металлические пластины натужно скрипели, корежась, изменяя облик. Труба укоротилась, расширилась и превратилась в огромную зияющую пасть. Распахнулись двери кабины машиниста, мгновенно выросли и обрели очертания перепончатых крыльев. Глазищи-фары вспыхнули желтым огнем. Чудовищный железный дракон взмыл в воздух над обломками поезда и выдохнул из пасти огненную струю.

Ого-го… эту махину пулеметом не возьмешь. И что же делать?

— Зато теперь открыт путь к отступлению! — вслух закончил мою мысль балтиец Карась. — Бежать!

И мы побежали. Я даже про усталость забыл — настолько, что, перепрыгивая через железнодорожное полотно, подхватил на руки комиссара Огонькова. Он завел было снова свое:

— Бросьте меня, товарищи, налегке спасаться удобнее, — но, обернувшись и увидев парящего в небе во всей своей отвратительной красе дракона, взвизгнул и вцепился в меня точно утопающий.

Мы бежали через поле, оставив далеко позади место сражения. Карась огромными прыжками скакал впереди, я с Огоньковым старался не отставать.

Дракон летел за нами, дыша пламенем и черной угольной пылью. Колеса, превратившиеся в зубы, страшно стучали. Мне было слышно, как товарищ комиссар, зажмурив глаза, умоляюще бормотал:

— Постой, паровоз! Постой, паровоз! Постой, паровоз… не стучите, колеса…

— Солнце! — завопил я, останавливаясь.

— Постой, паровоз… Что?

— Солнце!

Карась тоже остановился, обернулся, увидел и, шатаясь, подошел к нам. Дракон завис метрах в десяти от земной поверхности. Еще тоненькие и бледные лучи восходящего солнца пригвоздили его к небосводу, лишив сил.

— Выдохлась тварь?! — недоверчиво спросил Карась.

Дракон в последний раз взмахнул крыльями, дыхнул струйкой бесцветного пара и бесформенной железной грудой рухнул вниз.

Когда улеглась снежная пыль, товарищ Огоньков спрыгнул с моих рук на землю и довольно бодро осведомился:

— Мне кто-нибудь объяснит, что здесь произошло? Только без всяких там фокусов и декадентско-поповских штучек. Я материалист!

Матрос посмотрел на меня, как бы приглашая тут же выдать товарищу комиссару объяснение: мол, у меня это лучше получится. Посмотрел… и надолго задержал взгляд.

— Потом, — махнул я рукой. — Дайте отдышаться… — И вытер пот со лба. — Фу ты… Стану я, товарищи, наверное, вегетарианцем. И запишусь к тому же в отряд партизан-террористов, которые только тем и занимаются, что пускают под откос поезда… А что это вы так на меня смотрите? Петро? Товарищ Огоньков?

И матрос, и комиссар глядели на меня во все глаза, раскрыв рты. И если во взгляде Огонькова был лишь испуг и недоумение, то в глазах Карася ясно прочитывалось сочувствие. Будто я был уродом, а он меня по этому поводу жалел. Что такое?

— Адольф, — осторожно начал комиссар, — а ты не это… не из той же банды, с которой мы только что сражались?

— Ты что? — возмутился я. — Кто тебя на руках из-под огня вынес?

— Да погоди ты! — оборвал комиссара матрос — Может, жена тебе попалась какая-нибудь курва гулящая? Эх, бедняга…

— Не женат я! — пожал я плечами. — В чем дело? В рассудке повредились вследствие потрясения, что ли? Комиссар Огоньков! Объяснись!

— У тебя… — замялся Огоньков, — на голове. ..это… Шапка слетела, —деликатно сформулировал он.

— И рога выросли, — добавил Карась.