"Журнал Наш Современник 2009 #1" - читать интересную книгу автора (современник Журнал Наш)
Книга золотая,
Он учил, что надо молиться духом и что при таком только молении в человека может вселиться Дух Божий. Хлысты рассказывают, что их учитель, в доказательство ненужности и старых, и новых книг, собрал те и другие в один куль, положил в него для груза камней и бросил в Волгу.
Через несколько времени Данила Филиппович является в окрестностях Стародуба, находившегося тогда в Муромском уезде. В Стародубской волости, в приходе Егорьевском, говорят хлысты, на Гору Городину… сошёл с небес в славе Своей сам Господь Саваоф. Силы небесные вознеслись назад, на небо, а Саваоф остался на земле в образе человеческом, воплотясь в Даниле Филипповиче".
В одном из христовских псалмов поётся о том, что "Первое сошествие Бога было в Риме и Иерусалиме. И сияла вера много лет, и стала вера отпадать, и отпадала триста лет". А когда отпала - собрались "люди умные", пошли на "святое место" и стали "сзывать Бога с неба на землю".
И "сокатил на огненной колеснице сам Господь Бог", и вселился в чистую плоть Данилы Филипповича. Так христы сказывали, и ещё сказывали, что их "Господь" много лет томился в узилище у Алексея Михайловича, наконец, выпущенный, отправился в Кострому и там дал людям двенадцать заповедей, и первая из них: "Я тот Бог, который предсказан пророками, сошёл на землю спасти род человеческий, другого Бога не ищите".
Тогда же, в конце XVII века, в Москве стала известна хлыстовская "сионская горница", во главе которой стоял Иван Тимофеевич Суслов, - "горница" располагалась в его доме… Староверы не признали этого ответвления и отнеслись к христовству, как к богопротивной ереси, - сам Аввакум писал из Пу-стозерска Ионе в середине 70-х годов того же столетия: "А и держат Евангелие и Апостол, а святые иконы отмещут, то явные фряги есть, сиречь немцы. И их вера такова: не приемлют святых семь собор/ов/, ниже словес святых отец, ни иконного поклонения, но токмо Апостол и Евангелие, и евангелики глаголются, також лютерцы и кальвинцы. Священнический сан иноческий отринувшее; и баба и робя умеющее грамоте, то и поп у них". Отсюда и пошло мнение о христовстве, как о ветви западных мистических течений.
Христы отличались крайним аскетизмом и в этом отношении смыкались со староверами-беспоповцами. Ими был принят обет безбрачия (как и у вы-
гово-лексинских староверов, которые отрицали любые формы брачной жизни), введён запрет на употребление хмельных напитков и матерную брань. Последняя приравнивалась к оскорблению Богородицы, и последствия такого оскорбления предполагались самые катастрофические. Так пелось в духовном стихе "О матерном слове", записанном В. Ф. Ржигой в 1906 году:
И здесь необходимо сказать, что все, имеющиеся в литературе (художественной ли, "научной" ли) сведения о так называемом "свальном грехе" христов, что свершается во время радений, - не имеют ничего общего с реальностью. Более того, эти радения по своей обрядово-символической природе ассоциировались со старыми староверческими "гарями", которые ко второй половине XIX века были уже крайне редки. Радение как бы символизировало и гарь, и последующий Страшный суд, перед которым предстают члены христова "корабля".
Круговые, корабельные и крестные радения, на которых после первого песнопения "братья" и "сестры" кружились сначала хороводами, потом поодиночке, потом каждый вокруг собственной оси под возглас пророка "плотей не жалейте, Марфу не щадите", потом бегали друг за другом по эллипсу и, наконец, становясь по углам, быстро менялись местами, доводя себя до приступов экзальтации, во время которых призывали "духа святого", дабы накатил, и каждый ощутит себя Христом, а каждая - Богородицей - сопровождались песнопениями, производящими, по свидетельствам очевидцев, довольно жуткое впечатление.
Завершается радение - и коленопреклонённые христы, ещё не отошедшие от дикой пляски, пребывающие "в духе", выслушивают пророчество главы "корабля":
- Я, возлюбленные, Саваоф, вам скажу, в сердца ваши благодать вложу, покровом вас закрою, и от злых зверей закрою. Я, Бог, вас награжу, и хлебушка на весну вам урожу. Я святой Дух, вас защищу и сюда никаких врагов не допущу. Я, Бог, благодать вам с седьма неба принесу, и всю вселенную протрясу. Вы живите, возлюбленные, как птицы, никакие не попадут на сердце к вам спицы. Я вас, возлюбленные, защищу и до явнаго острога не допущу. Я вас не оставлю и ко всем ангелов приставлю и ото всех злодеев вас избавлю. Я ведь вами много дорожу и явной казной вас награжу. Я сошлю вам с седьма неба манну, что не узнает о ней никакая и Анна. Если на вас наденут путы, я велю их долой столкнуть.
"Никакая и Анна" - видимо, сохранившаяся в памяти у "отцов-основателей" христовства и перешедшая в их пророчество "вторая верховная боярыня" Анна Ртищева, ярая никонианка, которую староверы прозвали "Анна - Никонова манна" и о которой протопоп Аввакум писал: "Царь ево (Никона) на патриаршество зовёт, а он бытто не хочет, мрачил царя и людей, а со Анною по ночам укладывают, как чему быть, и много пружався со дьяволом, взошел на патриаршество Божиим попущением, укрепя царя своим кознованием и клятвою лукавою… Ум отнял у милова (царя), у нынешнева, как близ его был. Я веть тогда тут был, всё ведаю. Всему тому сваха Анна Ртищева со дьяволом".
А после пророчества следует общее пение последней молитвы:
Как вещал в "Книге жизни" один из христов в конце XIX века: "Слушай, народ, говорит вам Христос устами своими и рани всякое слово книги сей оно годится тебе, оно меч твой, ни змей, ни дух поднебесный не победят тебя. Если навек сохранишь в сердце и душе своей слово моё. Да так говорит сам искупитель народу своему: моё появление на земле ничего не изменило, природа, как была, так осталась ей, но вы в духе должны уразуметь всё, чем я буду повествовать вам, моё пришествие на землю было подобно падшей звезде, которой имя было полын горький…" (Здесь - и явная отсылка к Откровению Иоанна Богослова)… Достигнув состояния "в духе", "братья" и "сё-стры" после выноса блюда с нарезанным хлебом и братины с квасом - вкушали хлеб и питие, в которое был трижды погружён крест - вместо причастия святых таин. Подобное "причастие" было унаследовано от выговцев, которые вкушали "богородичен" хлеб, прототипом которого послужила просфора, из которой на проскомидии вынимается частица в память Богородицы… А в иных сектантских общинах, по показаниям сектантов, толковалось, что "когда в церкви поют: "Тело Христово примите", это-де надобно петь: "дело Христово примите", а не тело, "источника бессмертнаго в сердцах закуситя", а святое и пречистое Тело и Кровь Христова называлась - "от земли взято, в землю и пойдёт"… Эти воззрения нам ещё надлежит вспомнить, когда мы будем пристально вчитываться в стихи Клюева, особенно в стихи, написанные во время Первой мировой войны - перед Революцией.
И всё же - насколько правдив рассказ Клюева о страннике, снявшем крест с груди Николая и заменившем его амулетом из чёрного агата? Как бы ни расходились в воззрениях христы со староправославными и новоправославными - и как бы ни расходились с ними же и со христами скопцы, достигавшие самооскоплением высшего, как они полагали, аскетизма, - всё же и те, и другие считали себя православными христианами. Но были, были среди них и чистые мистики, не почитавшие Христа. Т. Рождественский в комментариях к сборнику "Песен русских сектантов-мистиков", изданном в Санкт-Петербурге в 1912 году, писал: "Относительно истинного Христа-Спасителя, хлысты
утверждают, что он приходил на землю преподать людям закон веры и нравственности и научить людей раденьям, а, по мнению скопцов, чтобы ввести оскопление, прообразом которого в Ветхом завете было будто бы обрезание. Многие хлысты признают Спасителя одним из своих "христов", своеобразно объясняя всю евангельскую историю, другие совсем не почитают Его". К последним, судя по всему, и относился новый клюевский наставник, изгнанный за ересь с Афона. И привёл он своего подопечного в хлыстовский "корабль"… В котором, как и во многих хлыстовских общинах Центральной России, существовала практика ритуального оскопления. И если одна из "заповедей" Данилы Филипповича была: "Холостые не женитесь, женатые живите с жёнами в по-сестрии" (как с сёстрами), то у иных "белых голубей" полноты духа достигали именно лишением детородных органов, о чём Николай, если верить его словам в "Гагарьей судьбине", поначалу не знал.
Клюев обозначил начало своего творческого пути как пути слагателя псалмов и гимнов для секты. Псалмы иудейского царя Давида, основавшего династию, правившую еще лишь одно правление в период кратковременного объединения Израиля и Иудеи, были своего рода образцом для сектантских песнеслагателей, и сам Николай в позднейшей автобиографии упоминал царя Давида в числе своих любимых поэтов, называя рядом с ним Романа Сладкопевца и Поля Верлена (объединение знаковых фигур различных эпох - характерная черта миропонимания Клюева). Текстов его этого времени мы не знаем - и остаётся лишь верить ему на слово. Впрочем, наверняка сплошь и рядом новоявленный "Давид" перепевал на свой лад бытовавшие в сектантской среде песнопения, не отличавшиеся особой стихотворной изощрённостью. А дальше - произошло ещё одно ключевое событие клюев-ской жизни.
"Великий Голубь, он же пророк Золотого Корабля, Духом Божиим движимый и Иоанном в духовном Иордане крещённый, принёс мне великую царскую печать. Три дня и три ночи братья не выходили из Корабля, молясь обо мне с великими слезами, любовью и лаской ко мне. А на четвёртый день опустили меня в купель.
Купель - это деревянный сруб внутри дома; вход с вышки по отметной лесенке, которую убрали вверх. Тюфяк и подушка для уготованных к крещению набиты сухим хмелем и маковыми головками. Пол купли покрыт толстым слоем хмеля, отчего пьянит и мерещится, слух же и голос притупляются. Жёг я восковые свечи от темени, их было числом сорок; свечки же хватало, почитай, на целый день, они были отлиты из самого ярого белого воска, толщиной с серебряный рубль. Кормили же меня кутьёй с изюмом, скаными пирогами белыми, пить же давали чистый кагор с молоком.
В такой купели нужно было пробыть шесть недель, чтобы сподобиться великой печати. Что подразумевалось под печатью, я тогда не знал, и только случай открыл мне глаза на эту тайну".
И опять неизбежен вопрос: насколько точен и справедлив Клюев в устной передаче тех давних событий? Даже в скопческих сектах (не говоря уже о "христовых кораблях", где была принята эта практика) далеко не все подвергались оскоплению, а лишь те, кто, считалось, достиг необходимого духовного предела. Естественно, этот шаг был абсолютно добровольным. Более того, оскопление воспринималось многими христами как эстраординарный подвиг, доступный лишь немногим, способным вернуться в безгрешное, "ангельское" состояние. А самой ритуальной операции предшествовал обряд клятвенной присяги перед иконой или крестом и
- Прости меня, Господи, прости меня, Пресвятая Богородица, простите меня, ангелы, архангелы, херувимы, серафимы и вся небесная сила, прости, небо, прости, земля, прости, солнце, прости, волна, простите, звёзды, простите, озёра, реки и горы, простите, все стихии земные и небесные!
Уже одно это
Но, опять же, если верить Николаю, известие о "великой царской печати" он принял за ещё более высокое посвящение, за инициацию, позволяющую достичь ещё большей духовной высоты - и дал своё согласие. Соответствую-
щая диета и хмельное опьянение поддерживали его в необходимом "братьям" состоянии и навевали ему самому сладкое предвкушение постижения тончайших энергий… Вся эта "подготовка" рухнула разом, когда, по клюевским словам, "брат" Мотя проговорился ему, что ждёт "Давида" полное оскопление, - "и если я умру, то меня похоронят на выгоне и что уже там на случай вырыта могила, земля рассыпана по окрайку, вдалеке, чтобы незаметно было; а самая яма прикрыта толстыми плахами и дерном, чтобы не было заметно".
Мотя, тронутый слезами Николая, указал ему на новое бревно внизу срубца, которое можно расшатать и наверх выбраться. "И я, наперво пропихав свою одежду в отверстие, сам уже нагишом вылез из срубца в придворок, а оттуда уже свободно вышел в конопляники и побежал, куда глаза глядят. И только когда погасли звёзды, я передохнул где-то в степи, откуда доносился далёкий свисток паровоза".
Но не естественнее ли предположить, что Клюев изначально знал, на что идёт, - и лишь в "купели" обуял его дикий страх, и он уговорил со слезами своего нового "брата" помочь ему бежать, чем тот сможет… Так бывает, что поначалу гордыня в предвкушении "высшего совершенства" захлёстывает иного человека, а когда воочию осознаётся плата, которую придётся принести за это "совершенство", - не у каждого хватает духу.
Пережитое, однако, глубоко отложилось в душе поэта, и настал день, когда не достигнутое состояние "ангела" стало рисоваться всеми цветами радуги в предреволюционных стихах - как предвоплощение бесфизиологического, духовного вселенского соития и "небесного рожества" в земной жизни по сокрушении всех давящих обручей.
Грядущие критики, в представлении Клюева, сами были сущими невеждами, ибо, ошарашенные чисто физиологическим воплощением духовного "восхождения", картиной соития со "Вселенной Матерью", когда воспарение Духа неотделимо от ощущения физического блаженства, - естественно, оказываются не в состоянии соединить в самых запредельных полётах своего воображения "арапа" с "пламенным конём", ибо конь - белый конь, на которого садится "посвящаемый" (а это - прямое отнесение свершающегося действа к Откровению Иоанна Богослова: "И видех небо отверсто, и се, конь бел, и седяй на нем верен и истинен, и правосудный и воинственный… И нарица-ется имя его слово божие. И воинства небесная идяху вслед его на конях белых, облечены в виссон бел и чист") - и означает
Хронологию этих лет жизни нашего героя практически невозможно расписать - о событиях, причудливо перемежающихся в его сознании, мы ведаем только со слов самого поэта. Не представляется возможным определить, в частности, хотя бы приблизительную дату его встречи со Львом Толстым, о которой Клюев рассказал в той же "Гагарьей судьбине":
"За свою песенную жизнь я много видел знаменитых и прославленных людей. Помню себя недоростком в Ясной Поляне у Толстого. Пришли мы туда с рязанских стран: я - для духа непорочного, двое мужиков под малой печатью и два старика с пророческим даром".
"Двое мужиков под малой печатью" - скопцы с неполностью удалёнными органами (ядрами), а два старика, надо полагать, - руководители общины, считавшиеся пророками у единоверцев.
"Толстой сидел на скамеечке, под верёвкой, на которой были развешаны поразившие меня своей огромностью синие штаны.
Кое-как разговорились. Пророки напирали на "блаженни оскопившие себя". Толстой торопился и досадливо повторял: "Нет, нет… " Помню его слова: "Вот у вас мальчик, неужели и его по-вашему испортить?" Я подвинулся поближе и по обычаю радений, когда досада нападает на людей, стал нараспев читать стих: "На Горе, Горе Сионской…", один из моих самых ранних Давидовых псалмов. Толстой внимательно слушал, глаза его стали ласковы, а когда заговорил, то голос его стал повеселевшим: "Вот это настоящее… Неужели сам сочиняет?… "
Больше мы ничего не добились от Толстого. Он пошёл куда-то вдоль дома… На дворе ругалась какая-то толстая баба с полным подойником молока, откуда-то тянуло вкусным предобеденным духом, за окнами стучали тарелками… И огромным синим парусом сердито надувались растянутые на верёвке штаны.
Старые корабельщики со слезами на глазах, без шапок шли через сад, направляясь к просёлочной дороге, а я жамкал зубами подобранное под окном яснополянского дома большое, с чёрным бочком яблоко.
Мир Толстому! Наши корабли плывут и без него".
Уже после революции Клюев рассказывал переплётчику Вытегорской типографии М. Каминеру о том, что он посетил Ясную Поляну весной 1910 года, то есть незадолго до ухода и смерти Толстого.
"Приехали туда, идёт по дорожке, женщину встретил простую.
- Дома ли граф?
- Дома.
- А графиня?
- Ох, наша графинюшка в одной оранжевой юбке скачет… Вышел к нему Толстой.
Здравствуйте, Лев Николаевич, - сказал Клюев. И тот ответил:
- Здравствуйте, брат Николай".
Это больше напоминает вторую встречу уже знакомых людей, но ни о каком продолжении столь "содержательного" разговора нет и речи ни в воспоминаниях переплётчика, ни, судя по всему, в рассказе самого Клюева. Зато первая встреча чрезвычайно любопытна.
Состоялась она, как видно, ещё до бегства Клюева из секты, когда он был ещё "недоростком". Про "рязанские страны", то есть про Данковский уезд Рязанской губернии, где он продолжал общение с христами, Николай вспоминал и позже… А мимо Толстого эти "религиозные диссиденты" пройти не могли - поздний Толстой, автор "Исповеди" и трактата "В чём моя вера?" подобных персонажей притягивал к себе, словно магнит. О помощи Толстого духоборам хорошо известно, менее известно о его контактах со скопцами, в частности, о переписке со скопцом Г. П. Меньшениным, которому Толстой писал 31 декабря 1897 года: "Насильственное или даже добровольное оскопление противно всему духу христианского учения". А встретившись через 10 с лишним лет, незадолго до смерти, со скопцом А. Я. Григорьевым, заявил, "что он с ним сходится, кроме оскопления", как указано в "Яснополянских записках" Д. Маковицкого. Так что слова Толстого, запомнившиеся Клюеву, полностью согласуются по смыслу с мнениями "второго царя России" по сему вопросу.
Но куда интереснее те детали толстовского обихода, которые подмечает Клюев в Ясной Поляне! И "толстая баба с полным подойником молока", и "вкусный предобеденный дух", несущийся из открытых окон дома, где "стучали тарелками", и яблоко "с чёрным бочком", который грыз "недоросток", не приглашённый, как и его спутники, к обеденному столу (сектанты соблюдали строжайший пост, и можно себе представить, как временами мучился от него Николай!) - всё это произвело на него куда большее впечатление, нежели отказ Толстого согласиться со скопческим "блаженством", отчего слёзы выступили на глазах у старых корабельщиков… Толстой - моралист и проповедник опрощения и обращения к "простому трудовому народу", о чём вещал в "Исповеди", - в его глазах предстал человеком, совершенно не соответствующим тому образу, который, судя по всему, был вымечтан. Впрочем, в той же "Исповеди", распространявшейся по России в списках, и сам Толстой со своей колокольни объяснял подобные "несовпадения"…
"По жизни человека, по делам его, как теперь, так и тогда, никак нельзя узнать, верующий он или нет. Если и есть различие между явно исповедующими православие и отрицающими его, то не в пользу первых. Как теперь, так и тогда явное признание и исповедание православия большею частию встречалось в людях тупых, жестоких и безнравственных и считающих себя очень важными. Ум же, честность, прямота, добродушие и нравственность большею частью встречались в людях, признающих себя неверующими".
Это уже было прямое отрицание апостольского "По делам узнаете их".
…А самое запоминающееся - огромные синие штаны, которые "сердито надувались… синим парусом". Христовский "корабль" плыл под своим парусом - незримым для всех, кроме "белых голубей", - и нежные видения, запечатленные в христовых песнопениях, навсегда отложились в памяти Николая.
Это вам не штаны-паруса, под которыми плывёт толстовский "корабль"… Поистине, мир Толстому!
Пройдут годы после этой встречи, и Россия, и весь мир будут потрясены уходом Толстого из Ясной Поляны и его смертью на станции Астапово. И Клюев в журнале "Новая Земля" опубликует "Притчу об источнике и о глупом мудреце" - ответ Михаилу Арцыбашеву, автору скандальных и до предела циничных "Записок о Толстом", появившихся в "Итогах недели", - где дал яркий и пророческий потрет того, кто слыл "большим умником" и по сему вознамерился испоганить источник чистой воды… Притча эта завершается словами верующих, обращённых к сему "мудрецу": "Пустой человек, ты не только осквернил себя наружно, вымазавшись навозом, но и внутренне показал своё ничтожество, сходив в источник "до ветра". Пёс, и тот брезгует своей блевотины, а ты ведь человек, к тому же и умом форсишь… Источник не может быть опоганен чем-либо, - вода в нём прохладная, да и жила глубоко прошла. Она неиссякаема и будет поить людей вовеки".
Тогда же в той же "Новой Земле" Клюев напечатает рецензию на только что вышедшие книги Толстого "Бог" и "Любовь", вернее, не рецензию, а, скорее, стихотворение в прозе, навеянное чтением этих книг: "Миллионы лет живы эти слова, и как соль пищу осоляют жизнь мира. Исчезали царства и народы, Вавилоны и Мемфисы рассыпались в песок, и только два тихих слова "Бог и Любовь" остаются неизменны. У покойного писателя А. Чехова есть место: пройдут десятки тысяч лет, а звёзды всё так же будут сиять над нами и звать и мучить несказанным (это не столько "место", сколько общее впечатление Клюева от чеховских пьес - С. К.).
Прости, родная тень! Но, глядя на звёзды, мы говорим уже иначе: - Не пройдут и сотни лет, как звёзды будут нам милыми братьями. Ибо путь жизни будет найден. Два тихие слова "Бог и Любовь" - две неугасимых звезды в удушливой тьме жизни, мёд, чаще терн в душе человечества, неизбывное, извечное, что как океан омывает утлый островок нашей жизни, - выведет нас "к Материку желанной суши".
Это писалось уже в преддверии выхода первой книги "Сосен перезвон", где были собраны стихи, в большинстве своём рождавшиеся на фоне эпистолярного общения с Александром Блоком.
… А что из себя представлял клюевский, "из самых ранних" Давидов псалом, мы не знаем и лишь можем предположить, что это была вариация на один из многочисленных христовских гимнов, где воспевалось совместное радение с воскресшими Христом, Саваофом и Богородицей.
Под это ангельское пение встаёт из гроба Богородица, за ней - Иоанн Предтеча и ставит "людей божиих во единый круг на радение", а сам скачет и "играет по Давыдову"; встал Иисус Христос и "поскакал в людях божиих"… Вариаций на тему Воскресения и сошествия "с небеси Духа Святого" на благоверных было множество, и авторство этих гимнов давным-давно утеряно…
"Два царя у нас: Николай II и Лев Толстой, - записывал в дневнике А. С. Суворин. - Кто сильнее? Николай II ничего не может сделать с Толстым, тогда как Толстой колеблет трон Николая II и его династии". Неизвестно, знал ли Клюев об обращении Льва Толстого "Царю и его помощникам", широко расходившемся в списках. Обращение это было написано после студенческих выступлений и отдаче в солдаты 183 студентов Киевского университета. В этом обращении, где, в частности, подчёркивалось: "Обращаемся к вам не как к врагам, а как к братьям, неразрывно - хотите ли вы этого или нет - связанным с нами так, что всякие страдания, которые мы несём, отзываются и на вас, и ещё гораздо тяжелее, если вы чувствуете, что могли устранить эти страдания и не сделали этого, - сделайте так, чтобы положение это прекратилось", - были сформулированы "малые" требования, "чтобы люди перестали волноваться и нападать на вас". Первые три комплекса требований - "уравнять крестьян во всех их правах с другими гражданами", "перестать применять так называемые правила усиленной охраны, уничтожающей все существующие законы", "уничтожить все преграды к образованию, воспитанию и преподаванию" - естественно, выполнены не были, и Николай II перестал бы быть самим собой, если бы обратил на них своё благосклонное внимание. Зато четвёртый…
"Наконец,
а) уничтожить все те законы, по которым всякое отступление от признанной правительством церкви карается как преступление;
б) разрешить открытие и устройство старообрядческих часовен, церквей, молитвенных домов баптистов, молокан, штундистов и др.;
в) разрешить религиозные собрания и религиозные проповеди всех исповеданий;
г) не препятствовать людям различных исповеданий воспитывать своих детей в той вере, которую они считают истинной".
Через четыре года после этого Обращения, когда Россия была охвачена первой революционной смутой, был принят "Высочайший указ об укреплении начал веротерпимости" - явно не без воздействия толстовского письма. Но об этом ещё речь впереди.
 |
| © 2024 Библиотека RealLib.org (support [a t] reallib.org) |