"Жаркая ночь" - читать интересную книгу автора (Жеро Мишель)

Глава 2

«20 июля 1832 года. Территория Мичиган

Если бы эта земля принадлежала мне, я бы тоже яростно за нее сражался. Сайрус называет меня философствующим идиотом, но я симпатизирую нашему противнику».

Из письма лейтенанта Льюиса Хадсона своей матери Августине

Энни дважды свернула не туда, прежде чем выехала на Магнуссон-роуд, и теперь, тащась за ползущим посередине дороги трактором, за рулем которого восседал облаченный в рабочий комбинезон коротышка, читала фамилии на почтовых ящиках, установленных вдоль узкой ухабистой дороги.

– Ну слава Богу! – с облегчением вздохнула она, углядев фамилию Магнуссон, начертанную корявыми черными буквами.

Прищурившись – вечернее солнце било прямо в глаза, – Энни прочитала надпись пониже: «Ферма Блэкхок-Холлоу».

Она свернула на покрытую гравием, тряскую дорогу. Дом и надворные постройки располагались примерно в полумиле от нее. Большая часть дома была скрыта высоченными, как мачты, соснами и огромными дубами, создавалось впечатление, что они стоят здесь еще с мелового периода.

– Вот это да! – восхищенно пробормотала Энни, останавливая взятую напрокат малолитражку перед самым большим домом викторианской эпохи, который ей когда-либо доводилось видеть.

Это было просторное строение с облупившейся белой краской, возведенное еще в те времена, когда разраставшиеся се-мьи селились вместе под одной крышей. От него так и веяло седой стариной. Казалось, что вот сейчас из дома на крыльцо выйдет, вытирая о передник выпачканные мукой руки, полногрудая, с пышными бедрами женщина и пригласит ее на чашечку кофе с куском яблочного пирога.

Энни выключила двигатель. Что ж, если повезет, фермер Магнуссон окажется дома. Энни решила не звонить ему заранее, по опыту зная, что проще добиться своего, если разговариваешь с человеком глаза в глаза.

Выйдя из машины, она обвела взглядом аккуратно подстриженную лужайку, бельевую веревку, на которой болтались, лениво развеваясь на ветру, полотенца, поля, сладко пахнувшие люцерной.

Стояла потрясающая, наполненная негой тишина.

– Ну вот, Льюис, – тихо проговорила Энни, – я и приехала.

Здесь, по этому самому месту, жарким июлем 1832 года проходили пограничные рубежи армии Соединенных Штатов. Тогда не было ни фермерских домов, ни живописных конюшен из красного кирпича. Лишь дикие прерии, крутые утесы и девственные леса. Здесь Льюис написал свое последнее письмо, пронизанное горечью и тоской. Здесь провел последние часы своей жизни и здесь – если ее догадки верны – его убили.

Энни непроизвольно вздрогнула, но тут же взяла себя в руки и повернулась к дому. В глаза ей бросилось широкое, уютное крыльцо, на котором стояло кресло-качалка и висели качели.

После многих часов, проведенных в аэропортах и самолетах, ужасно захотелось сбросить босоножки, сесть на качели, поджав под себя ноги, со стаканом холодного лимонада в руке и, покачиваясь, прислушиваться к тому, как постукивают о стенки стакана кубики льда. Как было бы приятно приложить к разгоряченному лбу холодный, запотевший стакан!

В Висконсине в июле так же жарко, как и в заболоченных местах Луизианы. Тонкая шелковая блузка без рукавов и воротника цвета слоновой кости и темно-синяя хлопковая юбка взмокли от пота и прилипли к телу. Однако жара оказалась не в силах растопить неприятный холодок страха, притаившийся в животе.

Впрочем, отступать поздно.

Открыв багажник, Энни извлекла из него 35-миллиметровую камеру фирмы «Никон» – старого верного друга – и надела ее на шею, с удовольствием ощутив привычную тяжесть.

Поднявшись по ступенькам крыльца, она подняла было руку, намереваясь постучать в старомодную, затянутую сеткой дверь, но в этот момент за спиной раздался громкий лай.

Собака! О Господи! Взвизгнув, Энни мгновенно открыла дверь и, юркнув в дом, захлопнула ее за собой. Золотисто-белая пушистая ракета, щелкнув зубами, затормозила перед дверью и зашлась в истошном лае.

Дело дрянь! Магнуссон вряд ли горит желанием видеть ее вообще, а уж в собственном доме – и подавно.

– Тихо! – крикнула она собаке, хотя та лишь честно выполняла свой собачий долг. – Перестань лаять! О Господи, если ты будешь продолжать в том же духе, у тебя глаза из орбит вылезут! Где твой чертов хозяин, а?

Собака зарычала и исступленно заколотила хвостом об пол.

– Не пойму я тебя, – со вздохом проговорила Энни и, повернувшись, обвела взглядом свое временное убежище.

Внутри дом был точно таким же, как и снаружи. Старомодным и добротным, выстроенным в соответствии с архитектурой прошлой эпохи, отдававшей предпочтение деревянным изыскам. Чересчур много дерева, на ее вкус, однако впечатляет.

Полы из сосновых досок не мешало бы натереть мастикой, чтобы придать им теплый, золотистый блеск. Окна так и хочется расшторить и распахнуть настежь, чтобы солнечный свет ворвался в дом, залил холл ярким светом, прикоснулся к прохладному деревянному полу своими теплыми пальцами.

Собака, рычавшая и лаявшая не переставая, замолчала так внезапно, что стало слышно, как стучат по деревянным доскам крыльца ее когти. Что там еще? Послышались шаги, захрустел гравий, и Энни в ужасе попятилась от двери.

– Бак, фу!

Услышав резкий низкий голос, Энни отступила от двери подальше. На крыльце послышалась какая-то возня, зазвенела цепочка, и дверь распахнулась.

– Кто вы, черт подери?

Энни открыла рот, однако в горле так пересохло, что из него не вылетело ни звука.

В проеме двери стоял высокий мужчина. Яркое солнце освещало его сильные, широкие голые плечи. Рыжие волосы, казалось, полыхали огнем. Он сделал шаг вперед, и Энни встретилась взглядом с холодными, как льдинки, голубыми глазами на загорелом лице, украшенном рыжеватой щетиной и усами, которые, равно как и волосы, давно не мешало бы подстричь.

Ни дать ни взять – языческий бог, вышедший из Валгаллы.[2]

Энни почувствовала, как у нее неистово забилось сердце, и причиной тому был не только страх.

– Я задал вам вопрос, леди. Даю пять секунд, чтобы на него ответить, после чего вышвырну вас отсюда.

Его джинсы и ботинки были в грязи. Он стоял, сверля Энни мрачным взглядом и вытирая рубашкой грязь и пот с лица и груди – широкой груди, на которой поигрывали мощные мышцы. О Господи, неужели это тот самый старый упрямый деревенский простофиля, каким она его себе вообразила?

– Я приехала к Рику Магнуссону, – наконец пробормотала Энни.

– Он перед вами. – Воцарилась гнетущая тишина. Наконец в замечательных глазах Рика вспыхнуло понимание. Окинув ее быстрым взглядом, он снова посмотрел ей прямо в глаза. – А вы, должно быть, та самая настырная писательница?

– Да, – ответила Энни, подавляя желание поправить прилипшую к телу шелковую блузку. – Я вам писала о своем приезде. Помните?

– А я оставил вам на автоответчике сообщение, что не могу вас принять. Вы должны были...

– Я его не получала. Меня не было дома, – непринужденно соврала Энни. – Не так-то просто было организовать эту поездку. И потом, мы же с вами договорились, мистер Магнуссон. Я свое обещание выполнила и жду того же от вас.

Рик сердито прищурился:

– Мне очень жаль, но, как я уже сказал, мне сейчас не до гостей. И без того хлопот хватает.

Ну естественно! Может, нужно постричь усы? Или наточить топор?

Энни вытащила из сумки конверт:

– Но я уже приехала и привезла вам чек на полторы тысячи долларов.

Рик бросил быстрый взгляд на конверт и перевел его на Энни.

– На нем стоит ваше имя, мистер Магнуссон, так что можете смело взять.

Рик не пошевелился.

Прекрасно! Если его не волнуют деньги, попробуем сменить тактику.

Энни опустила руку с конвертом.

– Послушайте, все не заладилось с самого начала, и мне очень жаль. Я приехала сюда поработать и, как только закончу, тотчас же уеду. Не знаю, какой вы меня представляли, но, как видите, я обыкновенная женщина с маленьким чемоданом и большим фотоаппаратом.

Энни рассмеялась над собственной шуткой. Рик же даже не улыбнулся в ответ.

Отлично. У него, помимо всего прочего, еще чувство юмора отсутствует. Собрав все свое мужество, Энни шагнула вперед и почувствовала тепло, исходившее от его обнаженной груди, поросшей рыжевато-золотистыми волосами.

Вздохнув поглубже, она протянула ему руку:

– Давайте попробуем еще раз. Здравствуйте, меня зовут Энни Бекетт. Рада с вами познакомиться, мистер Магнуссон. Мне необходимо сделать в Холлоу несколько снимков. Пожалуйста, помогите мне, давайте работать вместе.

Несколько секунд, показавшихся Энни вечностью, Магнуссон выжидал, но наконец взял ее руку в свою, шероховатую и мозолистую, и, крепко пожав, тотчас же выпустил. Несмотря на то что рукопожатие оказалось очень быстрым, Энни успела почувствовать, что стоит перед полуголым мужчиной с горячей кожей и холодными, как Северное море, глазами.

Наступило короткое неловкое молчание, нарушавшееся только неистовым собачьим лаем. Энни первой прервала его:

– Ну так что, пригласите меня войти и отдохнуть с дороги или вышвырнете на расправу своей собаке?

По лицу Рика промелькнула какая-то тень – Энни очень надеялась, что это смущение, – и, кивнув, он сказал:

– Проходите.

Энни, с трудом передвигая ноги – сказалось пережитое напряжение, – пошла за ним следом и остановилась, дожидаясь, пока он снимет рабочие ботинки. Словно зачарованная смотрела она, как играют на спине могучие мышцы, пока Рик развязывал шнурки.

Внезапно в нос ей ударил запах пота и навоза. Нельзя сказать, чтобы эти запахи были ей так уж неприятны, однако Энни отшатнулась. В этот момент Рик обернулся и, заметив ее реакцию, горделиво выпрямился.

– Я не ожидал, что вы приедете, иначе непременно бы вымылся. Сделаю это сейчас, прежде чем мы с вами начнем разговор.

– Ничего страшного, – поспешно проговорила Энни. – Я привыкла общаться с мужчинами, от которых пахнет тяжелым трудом.

– Вот как?

Магнуссон снова окинул ее неспешным оценивающим взглядом, и Энни захотелось привести в порядок заплетенные в косу вьющиеся волосы и разгладить помявшуюся за долгую дорогу юбку.

– Но я все равно вымоюсь, – бросил он, проведя рукой по волосам. – Может, вам и безразлично, как от меня пахнет, мисс Бекетт, а вот меня это раздражает.

И, не дожидаясь ответа, он зашагал прочь, а Энни так и осталась стоять, провожая взглядом его длинные ноги и стройную загорелую спину. Она умела ценить красоту. Сильные мышцы, округлые ягодицы, плотно обтянутые пыльными выцветшими джинсами. Так и хочется прикоснуться к ним руками. Как же, прикоснешься тут! Этот вспыльчивый как порох верзила тебя потом со свету сживет.

Тихонько вздохнув, Энни поплелась следом за ним в большую кухню и ахнула: такой нарядной кухоньки ей еще не доводилось видеть. Стены ее были оклеены обоями с рисунком из махровых роз приглушенных розовато-лиловых, каштановых и темно-зеленых с желтоватым отливом тонов. В старомодном, ручной работы, буфете стоял старинный чайный сервиз, расписанный изящными розочками и украшенный золотыми ободками. Над раковиной широкий эркер прикрывали занавески, отороченные ирландским кружевом.

Невозможно было представить себе мужчину, готовившего на этой кухне. Энни ужасно захотелось сфотографировать Рика Магнуссона за этим занятием. Она почувствовала на себе его взгляд. Он остановился в дверях ванной комнаты, располагавшейся в дальнем конце кухни.

– Зачем вам фотоаппарат?

Энни сообразила, что держит фотоаппарат так, словно собралась снимать.

– Я с ним не расстаюсь, без него я всегда чувствую себя голой.

Взгляд Магнуссона переместился на ее грудь, где сквозь влажный шелк блузки наверняка просвечивал кружевной лифчик, украшенный белыми жемчужинками, и Энни вспыхнула от смущения.

Магнуссон снова перевел взгляд на ее лицо и холодно произнес:

– Я не хочу, чтобы вы фотографировали в моем доме.

– Жаль, у вас очаровательная кухня.

Он помешкал, словно хотел что-то добавить, но передумал и нахмурился.

– Вам, похоже, жарко. Возьмите в холодильнике что-нибудь выпить. Есть содовая, чай со льдом и сок.

– А молоко? – спросила Энни, делая еще одну попытку пошутить.

Магнуссон даже не улыбнулся.

– Молоко у меня не переводится, – буркнул он и с грохотом захлопнул за собой дверь в ванную.

Испытывая одновременно облегчение и возмущение, Энни мрачно уставилась на дверь. Нет, каков гусь! Просто скандинавский бог грома и молнии.

Шум душа прервал ее размышления, и Энни живо представила себе сильное загорелое тело Рика Магнуссона обнаженным. Она закрыла глаза, однако это не помогло. О Господи, что это на нее нашло? Пусть у этого Рика Магнуссона фигура хоть куда и она не спала с мужчиной уже сто лет, однако такие мысли для профессионала просто недопустимы.

Может быть, и в самом деле выпить чего-нибудь холодненького? Энни направилась к холодильнику, украшенному пестрой коллекцией рекламных магнитов и несколькими статуэтками коров довольно эксцентричного вида. «Должно быть, подарки», – решила Энни, поскольку Рика вряд ли можно было заподозрить в эксцентричности, несмотря на странноватое для мужчины убранство кухни.

Вытащив из холодильника банку «Севен ап» без сахара, Энни подошла к двери и заглянула в соседнюю комнату. Ею оказалась старомодная гостиная, расположенная напротив крутой темной лестницы. Больше Энни ничего не удалось рассмотреть, однако воображение живо дополнило все остальное. Она словно касалась пальцами высоких, величественных окон, небольших дверей, отделанных замысловатой резьбой, украшенного пышной лепниной потолка. Но наибольший интерес для нее представляли многочисленные старые фотографии в рамках, украшавшие стены гостиной.

Вода в душе перестала шуметь, и Энни на цыпочках прошла к кухонному столу и села. Дверь в ванную комнату открылась, и она выпрямилась.

Вышел Магнуссон, на ходу вытирая полотенцем волосы, и Энни в смятении заметила, что он по-прежнему обнажен до пояса.

– Схожу за рубашкой, а потом мы обсудим, что с вами делать.

Энни хмуро уставилась в удаляющуюся спину. Какой же все-таки мрачный тип! Даже после душа настроение у него не улучшилось.

Когда Магнуссон вернулся, на нем были синяя футболка с короткими рукавами, заправленная в чистые джинсы, и самые обыкновенные белые носки. Все простое и добротное, ничего ультрамодного. Но синий цвет футболки выгодно оттенял синеву глаз, золотисто-рыжие волосы и загорелую кожу. Футболка, старенькая, выцветшая, плотно облегала мускулистое тело, подчеркивая каждую мышцу. Своим длинным стройным телом и немигающим взглядом Магнуссон напоминал Энни кота. Он продолжал молча смотреть на нее, и Энни поежилась под его неуютным взглядом.

– Куда мне положить чек? – спросила она.

– Оставьте на столе.

Он вытащил из холодильника банку содовой, но садиться не стал, поэтому Энни была вынуждена смотреть на него снизу вверх. Щелкнула крышка, с шипением вышел газ, и снова наступила гробовая тишина.

– Нужно было сначала прочитать сообщения на автоответчике, а уж потом ехать в такую даль и тратить такие деньги, – неторопливо проговорил Магнуссон.

– Может быть, но я уже приехала, так почему бы вам не согласиться поработать со мной? – Энни встала и прислонила белый конверт к кофеварке. – Или вы хотите сначала меня немного помучить?

Магнуссон снова уставился на нее мрачным взглядом и, сделав большой глоток, бросил:

– Давайте внесем ясность. Мне не нравится, что вы здесь.

– А мне не нравится, когда меня выгоняют, – отрезала Энни. Усы Магнуссона дрогнули. Он то ли улыбнулся, то ли ухмыльнулся.

– Рад, что мы так быстро поняли друг друга. Я человек занятой, мисс Бекетт... – фамилию Энни он произнес двумя отрывистыми слогами, прозвучавшими как выстрелы, – и не желаю, чтобы вы причиняли мне беспокойство или выводили из себя мою собаку.

С крыльца по-прежнему доносились истошный лай и рычание.

– И мне не нравится, когда люди думают, что могут врываться в мой дом когда им заблагорассудится. – Он помолчал, и усы его опустились вниз. – Но думаю, вы правы. Поскольку уж вы все равно приехали, так и быть, отвезу вас в Холлоу.

В душе Энни возродилась надежда. Может быть, он не так уж плох.

– Ой, спасибо вам большое.

– Но сначала хочу вас предупредить. Если вы дадите мне повод усомниться в вашей искренности, я немедленно вышвырну вас со своей территории. Так и знайте.

Энни вымученно улыбнулась. Она уже и так вывела из себя его собаку, ворвалась к нему в дом без приглашения и обманула его. Но если он этого не понимает, это его дело.

– Согласна, мистер Магнуссон. Ну что, поехали?